На суше и на море - 1962

Булат Забиров
ЛУКСОР

Очерк

Рис. Е. Скрынникова

НАША геофизическая экспедиция спешила в Аравийскую пустыню[53]. Путь пролегал через Луксор, и мы были, как говорят, на седьмом небе. Еще бы, кто не мечтает попасть в этот сказочный город, в этот величайший на земле музей, где молодеют ученые и рождаются легенды.

Вся экспедиция умещалась в одном легковом газике. Он бежал по хорошей дороге быстро и весело. Нильская долина становилась все уже. Буйную сочную зелень начали теснить красноватые, подернутые утренней дымкой горы. Совсем близко угадывалась река: между стволами финиковых пальм проглядывали острые клинья парусов — где-то внизу медленно плыли фелюги.

Над горами и пальмами поднимался багровый круг утреннего солнца. Навстречу машине бежали приземистые глинобитные дома, голубятни, похожие на гигантские палицы, желтеющие поля сорго. Трусили рысцой тяжелые буйволы. Мальчишки колотили их по бокам грязными пятками и пускали наперегонки.

Недалеко от Луксора в нашей машине произошла поломка, и мы совершенно неожиданно попали в гости к феллаху Мохаммеду Амину. Мохаммед полил нам на руки воду из кувшина, мы умылись и вскоре сидели под развесистым платаном. Трое старших детей Мохаммеда ушли в дом, чтобы не мешать разговору взрослых. Четверо младших спрятались в углу двора за связками просяной соломы и постреливали оттуда блестящими черными глазами. И только самая маленькая девочка никуда не пряталась. Она сидела у крыльца и играла с буйволицей. Буйволица все время норовила лизнуть ее в лицо мокрым красным языком, а девочка увертывалась и смеялась звонким счастливым смехом.

Откуда-то вдруг появилась жена Мохаммеда. Подбежала к девочке, схватила ее на руки и быстро скрылась, так же быстро, как и пришла. И все-таки успела украдкой взглянуть на «хавагат»[54], чуть приподняв черное покрывало, закрывавшее ее лицо.

Минут через десять, которые понадобились хозяину, чтобы сбегать к соседу побогаче за сахаром и заваркой, мы пили горячий черный чай. Мохаммед сидел прямо, степенный и суровый. А я смотрел на его руки, большие красивые руки крестьянина, обветренные, с тяжелыми набухшими венами, с потрескавшейся кожей. Это они кормят Египет. Это они славят страну знаменитым белоснежным хлопком.

Через полчаса мы оказались в Луксоре. Неприметный городок жмется к Нилу. Пыльные улицы, знойное солнце, и туристы, туристы. Они послушно бредут за проводниками, плывут на лодках по реке, трясутся в скрипучих извозчичьих экипажах. Американцы, шведы, немцы, итальянцы… Взмокшие от жары, увешанные фото-и киноаппаратами, они спешат все увидеть, всюду побывать за те короткие два-три дня, что отведены им строгим туристским расписанием.

Древнеегипетский Весет, стовратые Фивы — самые грандиозные и величественные памятники ушедших тысячелетий. На громадной площади по обоим берегам Нила раскинулись дворцы и храмы, гробницы и обелиски. В трепетном безмолвии смотрят люди на колоссальные творения четырехтысячен летней давности, как смотрели на них еще древние греки и римляне.

Мы в Долине царей на западном берегу Нила. С трудом избавившись от вездесущих гидов, торопливо идем по усыпанной щебнем дороге. Все выше поднимаются с обеих сторон серые и желтые скалы. Открытых для обозрения подземных гробниц около сорока. Какую осмотреть первой? Выбираем знаменитую гробницу Тутанхамона.

Из сумрака подземелья веет затхлостью. Двадцать, тридцать, сорок ступенек. С каждым шагом глубже, тише, темнее. Далеко наверху остались слепящее солнце и прозрачная голубизна неба. Под ногами зияющая пропасть. С легкого перекидного мостика всматриваемся в темноту. Ничего не видно, хоть глаз выколи. Бросаем вниз камушек, он падает долго — секунд пять-шесть. Спускаемся еще ниже. Тусклый электрический свет робко льется по узкому коридору. Шаги глухо отдаются под каменным сводом. Камень нависает над головой, давит со всех сторон. Мы глубоко под скалой — в склепе легендарного Тутанхамона. Вот он лежит в неярком свете маленьких прожекторов. Восемнадцатилетний фараон, умерший три с половиной тысячи лет назад. Обострившиеся черты серого пергаментного лица, глубоко запавшие глаза. Цепенящая тишина. Только чуть поскрипывает песок под ногами. Чаще бьется сердце, и острый холодок бежит по спине. В голову лезут глупые мысли. А вдруг рухнет у входа огромная скала, и мы останемся в кромешной темноте затхлого подземелья…

Вспомнилась зима сорок второго года. Холодный ветер заметал снегом уральское село. В школе на уроках истории я тесно прижимался к теплой печке, слушал про Изиду, Осириса и Ра и на время забывал даже о голоде.

Со страниц затрепанных учебников выпуклыми глазами смотрели на нас древнеегипетские писцы. Они сидели, скрестив ноги, важные и строгие. А рядом великаны-фараоны в колесницах топтали врагов. Вереницей брели связанные пленники…

История гробницы Тутанхамона несколько лет волновала людей во всех странах мира. Началось все с увлечения богатого английского лорда Карнарвона археологией.

Молодой лорд, окончив Кембриджский университет, не очень утруждал себя скучной государственной службой. Его поглощали две страсти — спорт и коллекционирование. Он объехал вокруг света на парусном судне, был участником многих автомобильных гонок. Спорт закалил тело, а коллекционирование завладело душой. Карнарвон собирал почтовые марки, рисунки и гравюры французских художников.

Египтологом Карнарвон стал благодаря… несчастному случаю. Путешествуя в автомобиле по Германии, он попал в тяжелую катастрофу. Сотрясение мозга, ожог обеих ног, перелом руки и слепота… Со временем зрение вернулось, но к постели Карнарвон был прикован надолго.

Врачи дали совет ехать в Египет, где яркое теплое солнце, чистый и сухой воздух пустыни могут сделать больше, чем все знаменитые медики Европы. И действительно, в Египте Карнарвон поправился, но скоро заболел новой «болезнью» — археологией.

У Карнарвона был пытливый ум, деньги, время. Он получил концессию на раскопки в Долине царей. Но этого оказалось еще недостаточно. Не хватало знаний и опыта. Сама судьба, казалось, свела лорда Карнарвона с американцем Говардом Картером, опытным археологом и художником. Их первая встреча выросла в долгую дружбу. Шестнадцать лет работали вместе Картер и Карнарвон. Их труд увенчало величайшее событие в истории египтологии — открытие гробницы Тутанхамона[55].

…Под грудой щебня показалась ступенька. За ней вторая, третья. Говарда Картера бьет нервная дрожь. Теперь нет сомнения — он на пороге гробницы. Остались позади многие годы тяжелого труда, лучшие годы жизни. Теперь ясно, что они не пропали даром. Нестерпимо хочется самому взяться за лопату и работать, работать, работать. Яростно разгребать щебень и пробиваться к заветной двери гробницы. Но усилием воли Картер сдерживает себя. Ученому нужно терпение и еще раз терпение. День за днем осторожно откапывают рабочие лестницу.

Коридор за дверью был засыпан песком. Песок вынули. За ним показалась вторая дверь. В двери прорезали небольшое отверстие. Картер просунул туда свечу и долго всматривался в затхлую полутьму. За его спиной тяжело дышали друзья по экспедиции.

Лучше всех описал эти торжественные минуты сам Картер. «Вначале я не видел ничего, так как вырвавшийся из комнаты горячий воздух колебал пламя свечи. Но когда мои глаза привыкли к свету, из тумана в глубине комнаты не замедлили выплыть подробности: странные звери, статуи и золото — повсюду блестящее, сверкающее золото! На мгновение — тем, кто стоял подле меня, оно могло показаться вечностью — я онемел от изумления. Когда лорд Карнарвон, не выдерживая дольше неизвестности, робко спросил меня: «Видите вы там что-нибудь?» — все, что я мог произнести, было: «Да, необыкновенные вещи»…

Чего только тут не было. Драгоценнейшие шкатулки и ларцы, статуи и статуэтки, кресла и ложа. Изящные сосуды из белого алебастра, ящики с одеждой, украшениями, дорогими посохами, четыре позолоченные колесницы. Загустевшие за три тысячи лет благовонные мази. Они и теперь еще источают крепкий аромат. В овальных деревянных сосудах засмоленные жареные гуси, окорока…

Во второй комнате склепа покоилась мумия фараона. Три деревянных, окованных листовым золотом саркофага. Потом гроб из розового гранита. И, наконец, золотой гроб.

Золото, золото, золото. Один золотой саркофаг весил больше ста килограммов. Золотое массивное кресло, окованные золотом колесницы, золотые сандалии на ногах мумий, великое множество золотых украшений и безделушек.

«Брат мой, золота в твоей стране столько же, сколько песка», — писал одному из фараонов древнего Египта вавилонский царь.

Было в гробнице и немного железа. Под головой мумии лежала железная подставка. Руку охватывал железный браслет. Железо в те времена ценилось куда дороже золота.

В неярком матовом свете маленьких прожекторов от мертвого серого лица под стеклянным колпаком веет холодом. Кажется, дотронься до него, и сразу отдернешь руку, как от ледяной глыбы.

Между нами и Тутанхамоном три с половиной тысячи лет. Тонкая серая пыль, потревоженная нашими ногами, густо висит в спертом воздухе подземелья. От нее першит в горле и хочется чихать. Но из какого-то непонятного почтения мы сдерживаемся… Ступаем осторожно, на цыпочках, и все-таки спотыкаемся на неровном каменном полу.

Мертвое всегда рождает, беспокойное тоскливое чувство. Человек невольно задумывается над жизнью. Об этом думали все те многие тысячи людей, которые побывали в склепе Тутанхамона. Тридцать пять веков лежал фараон во тьме подземелья, одетый в камень и золото. И только тридцать пять лет назад впервые осветил его зажженный человеком электрический свет. Тридцать пять веков и тридцать пять лет…

Здесь, глубоко под землей, прохладно, но веет пылью и затхлостью. Торопимся скорее выбраться наверх, где яркое веселое солнце, высокое голубое небо и прозрачный воздух пустыни, которым можно дышать полной грудью.

Мы выходим из подземелья и щуримся от солнца. Оно висит огромным золотым блюдом над желтыми горами Дейр-эль-Бахри и палит немилосердно. Мгновенно становится мокрой рубашка. Она неприятно липнет к телу. Щекочущие струйки бегут по спине. Очень хочется пить.

Пожалуйста! Белозубый продавец кока-колы протягивает нам запотевшие бутылки со льда. Мы пьем медленно, маленькими глотками, стараясь возможно дольше продлить удовольствие. Шипучий ледяной напиток пузырится во рту и бьет в нос, как крепкая газированная вода. Хорошо! Один только существенный недостаток у прославленной кока-колы: она не утоляет жажды — чем больше пьешь, тем больше пить хочется.

Высоко в небе парят коршуны. Чуть приметные точки в фиолетовом отсвете знойного солнца. Пышут жаром раскаленные скалы. У входа в один из склепов мы разыскали кусочек тени и присели отдохнуть. Рядом расположилась группа американских туристов. Высокая девушка с прической «конский хвост» внимательно посмотрела на нас, поправила на носу громадные очки. За очками лицо ее казалось до смешного маленьким, с детский кулачок. Девушку привлекли наши маленькие значки с изображением спутника.

— Рашенс?

— Рашенс.

— Москоу?

— Москоу.

Через минуту Володин значок лежал у нее на ладони. Усталость с американцев как рукой сняло. Они заговорили все разом, быстро и возбужденно. Значок переходил из рук в руки.

— Эмейджин, рашенс! Лук хиа, лук — спутник, Лайка. Энд вот из зет? Кремлин? О-о![56]

Пожилой американец долго хлопал нас по плечам и приговаривал:

— Гуд бойз, гуд бойз[57].

Был он удивительно похож на моего дядю, у которого были добрые карие глаза и рыжеватая бородка. Дядя погиб в сорок первом году под Вязьмой.

Застенчивый Володя совсем смутился. Он не знал, куда деть руки, и зачем-то все время снимал и опять надевал на голову соломенную шляпу.

Американцы унесли с собой наши значки, а на прощание записали нам в блокноты свои адреса. Кто знает, может быть, и увидимся еще когда-нибудь.

Мы ходим из склепа в склеп до самого вечера. Устали только ноги. В Луксоре страшно потерять даже минуты. А вдруг это последний день и никогда больше судьба не приведет тебя в это царство окаменевшего времени? Скорее, скорее! Вот где каждый вспоминает знаменитое гетевское: «Остановись, мгновенье, — ты прекрасно!»

Какие современные синтетические красители могут сравниться с невероятными красками древних египтян! Они ничуть не выцвели за тысячелетия. Зеленые, красные, черные краски настолько сочны и ярки, что кажется, кисть художника нанесла их не тридцать пять веков, а тридцать пять дней назад. Коридоры и комнаты всех склепов буквально испещрены рисунками. Им нет числа в этой древнейшей картинной галерее мира.

Сорок сороков обнаженных рабов несут бесконечно длинную священную змею. Изображение ее начинается где-то около входа в склеп Тутмоса IV, а кончается в комнате, где стоял гроб фараона. Змея должна была охранять покой усопшего властителя Египта. Да не охранила — эту гробницу, как и все другие в Долине царей, если не считать гробницы Тутанхамона, опустошили еще в глубокой древности.

Остались одни рисунки: ведут связанных пленных; строят лодку на берегу Нила; засевают вспаханное поле, широко разбрасывая зерно; бьют палками феллахов — несчастные, они не смогли уплатить к сроку подать деревенскому старосте. И всюду боги, грозные, неумолимые, с головами льва, собаки, сокола… Они требуют преклонения, жертв, золота.

В горах вокруг Долины царей веками хоронили мумии фиванцев. Миллионы мумий были упрятаны в расщелинах и пещерах, в глубоких склепах, высеченных в плотных известняках и песчаниках. Во многие из них еще не ступала нога ученого: они засыпаны щебнем, завалены каменными глыбами. Другие исследованы и описаны, а наиболее сохранившиеся мумии перевезены в музеи Каира и Александрии, Лондона и Нью-Йорка, Парижа и Берлина, Рима и Стокгольма.

Огромный город мертвых. Его красочно описал знаменитый Бельцони, авантюрист и ученый, который вел здесь раскопки больше ста лет назад.

В длинных подземных коридорах Бельцони местами приходилось пробираться ползком на животе. Острые осколки камней резали как стекло. Сотнями, тысячами лежали в склепах мумии. От малейшего прикосновения они рассыпались в прах. Удушливая едкая пыль набивалась в горло и нос. Бледный желтоватый свет факела освещал только маленький кусочек пола под ногами, и «лицо ежеминутно соприкасалось с лицом то одного, то другого древнего египтянина».

Много тайн скрыто еще в этих горах. Здесь будут работать десятки и сотни экспедиций, воссоздавая шаг за шагом картину жизни в древних Фивах, осторожно перевертывая одну за другой страницы истории.

Но связаны с этими местами и другие тайны. Одна из них раскрыта совсем недавно. Пришел конец еще одному темному верованию, и еще одну победу вырвала наука у цепкой природы.

С глубокой древности существовали среди египтян легенды, что мучительная смерть ждет тех, кто осмелится потревожить в гробницах покой усопших фараонов. Правда, эти легенды не уберегли сказочных сокровищ, похороненных вместе с фараонами. Видимо, древнеегипетские грабители были не очень суеверными людьми. Но легенды продолжали существовать. В них глубоко верили и феллахи двадцатого века.

Нет в мире народа, который был бы безразличен к истории своей страны. Нет ничего странного в том, что египетские крестьяне, бедные, забитые и неграмотные, столь близко к сердцу воспринимают известия о работах археологических экспедиций. Ведь они потомки древних египтян. Они совсем не говорят об этом, не утруждают себя праздными мыслями. Тяжелый крестьянский труд и повседневные заботы отнимают все время. Но вот происходит какое-то событие, и разом обнаруживаются те многие невидимые нити, которые связывают их с далеким прошлым.

В 1881 году в одной из бесчисленных гробниц на западном берегу было случайно найдено более сорока мумий фараонов. В какое-то особенно смутное время, почти три тысячи лет назад, чтобы спасти от грабителей, их в строгой тайне перенесли из Долины царей.

Мумии с величайшей осторожностью вынесли из гробницы, уложили на барку и повезли в Каир. Когда барка отчалила, оба берега Нила усеяли жители окрестных деревень. Мужчины стреляли в воздух из ружей, как при погребении, а женщины рвали на себе волосы, плакали и громко причитали. Тысячи людей долго бежали по берегам вслед барке, воздевая к небу руки и призывая кары на головы тех, кто осквернил могилы их великих предков.

Проклятия и смерть ждут нарушителей покоя фараонов. В это верят даже почтенные служители Каирского музея, люди, близкие к науке. Однажды в витрину музея укладывали мумию. Изменившиеся температура и влажность воздуха воздействовали на ссохшиеся сухожилия мумии, рука ее резко выпрямилась и ударила по стеклянной крышке. Служителей музея объял ужас. В панике они бросились бежать от «ожившего» фараона. Долго еще после этого случая будоражили народ фантастические слухи, один невероятнее другого.

Казалось, злой рок тяготеет и над участниками экспедиций Картера. Суеверный Египет приписывал все страшной мести фараона Тутанхамона. И тридцать три года вынуждена была молчать наука, бессильная разоблачить суеверные легенды.

Еще одна тайна гробницы Тутанхамона связана с болезнью Карнарвона. Она началась вскоре после вскрытия гробницы.

Болели мышцы, был сильный жар. Врачи не смогли поставить диагноз. Карнарвону становилось все хуже и хуже. Прошли какие то месяцы, и Карнарвон умер мучительной смертью.

Вскоре от той же таинственной болезни умерли брат Карнарвона и сиделка, которые ухаживали за больным. Затем наступила очередь его секретаря. Еще через несколько лет из участников экспедиции не стало двадцати трех человек. И ни разу не смогли врачи установить, что же это была за болезнь…

Пищи для слухов больше чем достаточно: все двадцать три человека были из тех, кто первыми проникли в гробницу. Суеверная версия о «мести фараона» быстро, как снежный ком, ширилась и обрастала все новыми подробностями. Всячески превозносили предусмотрительность тех феллахов из нанятых в свое время для раскопки, которые будто бы наотрез отказались войти в гробницу, увидев на ее двери страшную печать — изображение девяти связанных пленников и шакала. Этих дальновидных феллахов благословило небо, а тех, кто вошел в гробницу, настигла карающая рука фараона.

Как и следовало ожидать, особенно была довольна церковь. Подумать только, этот Картер отважился на анатомическое вскрытие фараоновой мумии! Картер, который умер только в 1939 году, до конца своих дней боролся с нелепыми слухами, самой своей жизнью опровергая легенду. Куда там! Ему не верили. Люди считали, что ему «просто повезло».

Но надо же было искать причину таинственной болезни. В 1955 году гробницу Тутанхамона даже исследовали на радиоактивность. Существовали предположения, что древние египтяне знали о губительных радиоактивных лучах и воспользовались ими, чтобы оградить фараона от корыстного любопытства будущих поколений. Но нет, гробница не источала радиоактивные излучения.

Прошел еще год, и тайна перестала существовать. Разгадка пришла неожиданно.

Некоторые исследователи пещер инков в Южной Америке погибали от болезни, все симптомы которой разительно напоминали болезнь участников экспедиции Картера. Врачам удалось найти возбудителя этой болезни. Это был вирус гистоплазмозис, развивающийся в помете летучих мышей. Южноафриканский доктор Дин предложил поискать гистоплазмозис в гробнице Тутанхамона. Предложением воспользовались. Провели бактеорологический анализ. Дин оказался прав. В помете летучих мышей в гробнице нашли гистоплазмозис.

Не знаю как мои товарищи, Володя, Фуат и Рафик, а я в тот день никак не мог забыть о проклятом гистоплазмозисе. А вдруг страшный вирус избрал нас своими очередными жертвами. Мы ходим, смотрим, пьем кока-колу, наслаждаемся минутным отдыхом, найдя кусочек благодатной тени, а вирус, быть может, уже начал свою подрывную деятельность. Может, мы уже обречены?

Я знал, что это глупости. Если бы была опасность заражения, гробницу Тутанхамона закрыли бы для туристов. Я понимал все это разумом, но не мог отогнать порожденных воображением мыслей.

К переправе через Нил мы добрались уже в сумерках. С паромом что-то случилось. Он долго не приходил. У переправы собралось множество народа. Одни сидят на берегу и смотрят на коричневую воду реки, другие степенно пьют чай под тростниковым навесом. Грузчики разгружают причалившую баржу. Вереницей сходят они по трапу, согнувшись под тяжестью мешков. По голым спинам струйками стекает пот.

Через Нил переправляемся долго, минут двадцать. По течению быстро плывут громадные коряги, зеленые островки дерна, развалившийся плетень. Река разлилась широко, и все же очень хорошо видно, как у берега в невысокой траве вышагивают молочно-белые ибисы, священные птицы феллахов. Тянутся чередой рощицы финиковых пальм. Круг солнца из желтого стал пурпурно-красным и покатился, покатился к горизонту, за серые холмы. Приятно ощущать на лице прохладный влажный ветерок.

На следующий день мы на ногах уже с пяти часов утра. Раннее утро — лучшее время для луксорских экскурсий. Спешим в Карнак. Едем в древнем извозчичьем шарабане, который даже на ровной асфальтовой дороге кряхтит и стонет, словно больной старик. Навстречу трусят крепкие маленькие ослики. На них восседают то пожилые феллахи с такими сморщенными лицами, что они похожи на скорлупу грецкого ореха, то озорные большеглазые мальчишки, которые кричат вслед нашему вознице что-то обидное, тот зло ругается сквозь зубы и в отместку больно хлещет лошадей по облезлым спинам.

К входу в Карнакский дворец ведет широкая аллея сфинксов. Мы уже видели ее на десятках открыток и фотографий. Когда-то все фиванские дворцы и храмы соединялись с Нилом такими аллеями. Это был единый стройный архитектурный ансамбль… По аллеям брели к храмам толпы паломников. Курились благовония, пели жрецы, рабы вели на поводу белых жертвенных антилоп.

Скрипит под ногами песок. В бурьяне между каменными глыбами шныряют юркие ящерицы. Испуганные звуком наших шагов, они взбираются вверх по серому камню и замирают. В воздухе глубокая тишина.

Сорок веков назад началось сооружение Карнака. Плиты дворца стерты ногами бесчисленных его посетителей. Сотни книг написаны о Карнаке, и тем не менее о нем почему-то знают немногие.

Карнакский дворец — это целый каменный город с улицами, переулками и площадями. В город ведут циклопические ворота храма Амона. Их ширина сто тринадцать, а высота сорок три метра. Громадные изваяния фараонов, залитые ярким солнечным светом, равнодушно взирают на нас.

Сразу за воротами встает каменный лес колоннад. Сто тридцать четыре колонны уходят в синеву безоблачного неба на высоту семиэтажного дома. Колонны составлены из каменных блоков, которые уложены друг на друга без скрепляющего раствора. Но проходят тысячелетия, а они стоят нерушимо, являя собой памятник золотым рукам безвестных мастеров древности.

Высоко над стенами Карнака вздымаются гигантские обелиски, воздвигнутые в честь женщины-фараона Хатшепсут и Тутмоса I. Это уже грань человеческого воображения. Обелиски высечены из цельных скал. У всех, кто видел Карнак, они рождают одну и ту же мысль: «Какой титанический труд!».

Знаменитый Шампольон преклонил перед Карнаком колени. «Я не буду ничего описывать…мои выражения не стоили бы и тысячной доли того, что следует сказать, или меня приняли бы за энтузиаста, быть может, даже за безумца». Русский египтолог Норов назвал Карнак невиданным в мире столпотворением. В одном главном зале Карнака свободно уместился бы собор Парижской богоматери.

Карнак — величайшая сокровищница произведений искусства. Находки из Карнакского дворца украшают все известные музеи мира. В глубоких нишах под каменными плитами, в нагромождениях каменных обломков и в наносах песка находили археологи все новые клады. Их находят и теперь, будут находить и еще многие годы. В начале нашего века французский ученый Легрен обнаружил здесь… восемьсот каменных статуй и семнадцать тысяч бронзовых статуэток!

Солнце поднялось высоко. В знойном воздухе ни малейшего ветерка, и тишина какая-то особенная, торжественная. Мы стоим в глубокой задумчивости и вспоминаем разное из книг и из жизни. А над Карнаком и над нами в небесной лазури парят орлы.

— Ну, пойдем, хватит на сегодня, — говорит мне Володя.

— Пойдем, — нехотя соглашаюсь я.

Из-за колонны выходит пожилой человек в широкополой соломенной шляпе. Я вздрагиваю от неожиданности. А человек улыбается и протягивает нам руку.

— Фройдеман, — представляется он нам. — Я, простите, случайно слышал ваш разговор. Русских встречаешь так редко!

Фройдеман говорит по-русски очень правильно, свободно подбирая слова. Но легкий акцент и эта особая правильность выдают в нем иностранца.

Фройдеман словно угадал наши мысли.

— Я немец, но, как видите, неплохо знаю русский. Учился ему у вас в России. Да, я был у вас в плену и все это время учил русский язык. С 1943 года. О, это было очень тяжело. Я глубоко уверен, что русский — самый трудный язык в мире. Но у него — великое будущее! О, у вас обязательно будет еще Толстой…

Фройдеман смотрит на нас, наморщив лоб, как будто силится вспомнить что-то очень важное.

— Да, это была ужасная война, ужасная война. О, мы, немцы, хорошо знаем, что это такое. И немцы не будут больше воевать, поверьте мне. Они сыты… позвольте, как это сказать по-русски? Да, да, вспомнил — сыты по горло. Я, знаете, глубоко ненавижу теперь всякую политику. Политика — страшная вещь. Она всегда порождает войну.

Фройдеман улыбнулся и посмотрел нам в глаза.

— Зачем политика? — спросил он сам себя и широким жестом показал на обступившие пас развалины Карпака.

— Лучше вот ездить, смотреть на такие чудеса и ппть холодное пиво. — Он потряс висевший у него через плечо большой термос в кожаном футляре.

— Выпьем за знакомство — как говорите вы, русские!

Как ни отговаривались, выпить пришлось…

Потом мы еще долго сидели на повергнутом в пыль изваянии какого-то фараона и угощали друг друга египетскими сигаретами. Бывают же встречи! Немец из Западной Германии встретился с нами на развалинах Карнакского дворца!

У Фройдемана открытый взгляд. Чувствуется, что говорит он искренне и не таит к нам неприязни или злобы.

«Интересно, — подумалось мне, — не потому ли это, что он хорошо помнит, как получал по восемьсот граммов хлеба тогда, когда дети тех, кого он убивал, получали по четыреста. Понял, может быть, оценил великую душу нашего народа?»

Давно закончилась война. Осыпались и заросли травой окопы. Отстроились города. Но как свежа память о ней. Ведь нет у нас семьи, где бы не погиб отец или сын, муж или брат. В каждой квартире смотрят со стен их портреты…

Идем к Карнакскому дворцу ночью. Тонкий ущербный месяц скользит над нами. Темнота все гуще и плотнее. Включили ручной фонарик. Он выхватил из темноты только крошечный кусочек земли. Огромный Карнак все рельефнее выступал из ночи.

Я вздрогнул — над нашими головами пронеслись вспугнутые светом летучие мыши. С каждым шагом их становилось все больше, они вились вокруг, задевая нас крыльями. Фонарь пришлось потушить. Летучие мыши угомонились. Темнота вновь ослепила нас. В тишине висел пронзительный звон цикад, иногда чуть доносились далекие паровозные гудки.

Мельхиоровый лунный свет бледно очерчивает каменный лес колонн. Где-то в его глубине истошно завыл шакал. В ответ зло, взахлеб залаяли собаки.

Ночь рождала лихорадочные мысли. Сюда приносили жертвы вечно жаждавшим крови богам. В такую вот ночь плели здесь коварные заговоры и придворные интриги, убивали из-за угла ударом кинжала. Жирные гиены раздирали тела умерщвленных узников и долго хохотали в темноте над делами людей… А люди любили, ненавидели, мучились ревностью. Если бы камни могли говорить! Сколько видели они за сорок веков! Но камни молчат, они умеют хранить тайны…

Мир знает немало примеров сказочной роскоши. Вошли в поговорку Лукулловские пиры, оргии Нерона, великолепие двора Людовика XIV. Испанские конкистадоры отправляли из Америки целые флотилии, груженные драгоценностями инков. Из глубины веков сияют алмазы индийских раджей. И все это блекнет в сравнении с древним Карнаком.

Титанические колонны его главного зала, на капителях которых умещается несколько десятков людей, были сплошь окованы толстым листовым золотом и инкрустированы бесчисленным множеством драгоценных камней. Золотом были одеты ворота и стены, обелиски и статуи всего этого каменного города. Полы выстилали серебряные плиты.

«Брат мой, золота в твоей стране столько же, сколько песка…» И это золото стекалось в священные храмы Карнака многие сотни лет. Тысячи и тысячи рабов умирали от зноя и жажды в рудниках Аравийской пустыни, серой лепешкой и просяной кашей довольствовался трудовой люд, и везли, везли золото карнакским жрецам бога Амона.

Но что золото. Разве можно измерить золотом тысячелетний каждодневный труд целой армии народных мастеров, сооружавших и украшавших Карнак. Их творческий гений и вдохновение воплотил в себя великий и неповторенный дворец.

Сколько сложнейших расчетов и изобретательности потребовалось древним египетским архитекторам и строителям! До сих пор остаются загадкой некоторые их творения в Карнаке.

Священный пруд. Огромное сооружение, выложенное массивными каменными плитами. Дно его расположено выше уровня воды в Ниле. Во время половодья на реке пруд высыхает, проходит разлив — пруд вновь наполняется водой. Казалось, должно быть наоборот… Раскопки вокруг пруда не обнаружили каких-либо подземных тоннелей.

Такси везет нас к храму Хатшепсут. Автомобиль несется с предельной скоростью. Узкая дорога петляет в ущелье, но шофер не сбавляет хода даже на самых крутых поворотах. Мы закрываем глаза, каждую минуту ожидая столкновения. Но опасения напрасны. Вот уже и последний поворот. Горы расступаются. Слева видны зеленеющие поля, редкие пальмы и широкая река, справа каменистая, выжженная солнцем пустыня и подернутые призрачным маревом горы.

Храм легендарной женщины-фараона Хатшепсут высечен в обрывистых коричневатых скалах Дейр-эль-Бахри. Три горизонтальные террасы, просторные и ровные, уступами поднимаются одна над другой. Белые колоннады. Некогда это был один из самых богатых храмов Египта. Даже полы в нем, так же как и в Карнакском дворце, украшали золотые и серебряные плиты.

Дворец строил Сенмут, возлюбленный Хатшепсут, талантливейший архитектор Древнего Египта. Талант и любовь сотворили чудо. Говорят, красиво то, что просто. Как не согласиться с этим, глядя на произведение Сенмута. Оно прекрасно своей простотой.

Люди долго любуются в музеях на статуи Хатшепсут. Мягкий овал лица, нежный округлый подбородок, миндалины глаз, маленький рот, в уголках которого замерла чуть приметная улыбка… Как одухотворенно и красиво это лицо, сколько в нем женского обаяния! Кажется, вот-пот приоткроются эти губы и молвят какие-то неизвестные мелодичные слова… Но они молчат, подернутые манящей улыбкой.

Изумительные рисунки покрывают стены в храме Хатшепсут. Вот снаряжается экспедиция в далекую страну Пунт. Собираются воины, садятся на длинные гребные суда. По знаку кормчего в такт поднимаются и опускаются весла, вокруг плавают рыбы, кружатся птицы. Поход окопчен: несут слоно-ные бивни, ростки драгоценных деревьев в кадках.

Египетское изобразительное искусство необычайно жизненно. Здесь все: сбор податей, заседание суда, измерение поля, пахота, сев, сбор урожая, охота, врач у постели больного. Сценка в погребке: веселые гуляки приводят в чувство захмелевшего товарища. А вот цирюльник бреет рекрутов. Двое из них, устав ждать своей очереди, сладко уснули в тени развесистой сикоморы…

В рисунках древних египтян нашлось место всему человеческому. Тут и радость, и печаль, и юмор.

На знаменитом Туринском папирусе изображено несколько интереснейших картинок. Осел, наряженный знатным вельможей, замахнулся жезлом на кошку, а та, стоя на задних лапах, подобострастно склонилась перед разгневанным повелителем. Мыши штурмуют кошачью крепость. На колеснице, повергая в прах врагов, мчится мышиный царь. Как не узнать в мышином царе «победоносных» фараонов, изображениями подвигов которых испещрены все древние храмы Египта!

Кошки пасут уток. Шакал играет на флейте и гонит в поле коз с козлятами. Да это же деревенский староста «оберегает» своих подопечных феллахов. Доверили козлу капусту…

При раскопках в Эль-Амарне нашли изображение, при взгляде на которое не может не дрогнуть человеческое сердце.

Фараон Эхнатон и его жена красавица Нефертити горько рыдают у смертного ложа дочери. Утешая жену, Эхнатон осторожно поддерживает ее за руку. Сколько потрясающей силы в нескольких скупых линиях, сколько чувства вложил в них безвестный художник.

В гробнице Кенамона есть рисунок, на котором изображена женщина, играющая на лютне. Сквозь тончайшую прозрачную ткань просвечивают легкие очертания стройного тела. Маленькие округлые груди, тонкая талия, высокие покатые бедра.

Долго смотрел на этот рисунок наш знакомый венгерский журналист, человек немолодой, много видевший и испытавший за свою жизнь. Не выдержал, обернулся к нам.

— Подумать только, этой картине почти четыре тысячи лет! Нет, это уже не мастерство. Это волшебство! Теперь рисуют хорошо, иногда очень хорошо, но так не умеют, не умеют…

Мы все в знак согласия молча кивнули головой.