На сопках Манчжурии

Глава VI Мы шли под грохот канонады

Сидя на походном бамбуковом стуле, Чжан Сюэлян с глухим раздражением слушал доклад представителей своего штаба. Прошло две недели после неудачного штурма Харбина войсками северной клики, а надежды на скорое завершение военного конфликта не было и в помине. Получив звонкую оплеуху, Чжан Сюэлян стал лихорадочно стягивать к берегам Сунгари все имевшиеся в его распоряжении силы, но выгодный момент был безвозвратно упущен. Придя в себя после внезапного нападения, гарнизон столицы КВЖД был настроен защищать свой город до последней возможности. Оборона города крепла изо дня в день, а дух защитников Харбина крепчал. Русский орешек оказалось не так просто раскусить.

Получив от отца гневную проповедь за неудачное командование, молодой человек приказал готовить войска к новому штурму, желая взять Харбин, любой ценой не считаясь с потерями. Начало этого широкомасштабного наступления было назначено на 12 апреля, но за сутки до намеченного срока ситуация вокруг Харбина резко переменилась. На помощь Зайончковскому прибыло долгожданное подкрепление из Читы.

Движение бронеотряда по железной дороге было обставлено с максимальной тщательностью и осторожностью. Каждая пройденная литерным поездом станция сообщала об этом по телеграфу в Читу, а оттуда известие уходило в Москву. Впереди состава, с упреждением в десять минут двигалась бронированная мотодрезина, цель которой была проверка целостности рельсов, а вдоль полотна следовали усиленные казачьи патрули. Их обязанности заключались в выявлении скрытых засад хунхузов и предотвращения подрыва железнодорожного пути.

Как показали события, подобная подстраховка оказалось совершенно ненапрасна. Отрабатывая заокеанские деньги, китайские бандиты, неоднократно пытались пустить литерный поезд под откос, но всякий раз неудачно. Мотодрезина дважды обнаруживала дефект полотна в виде разведения стыков рельс, а на перегоне Цицикар-Аньда, казаки натолкнулись на небольшую группу диверсантов. Хунхузы заложили под рельсы основательный заряд динамита и, пропустив дрезину, ждали приближения поезда, чтобы взорвать его при помощи бикфордово шнура. Застигнутые казаками врасплох, злоумышленники попытались бежать, но были полностью уничтожены, и литерный поезд благополучно дошел до своей цели.

Прибытие в Харбин отряда Шаповалова, самым коренным образом менял положение дел. Пулеметы и пушки бронедивизиона сводили к полному нулю численное превосходство китайцев, делая новый штурм русских позиций откровенной авантюрой. Для взятия Харбина срочно требовалось дополнительные силы из армии мукденского властителя Чжан Цзолиня.

Эту мысль молодому полководцу, настойчиво внушали его офицеры, во главе с начальником штаба Го Можо.

— Необходимо убедить великого генералиссимуса пополнить нас двумя пехотными и одной артиллерийской бригадой. Только располагая этими силами, мы сможем сломить сопротивление врага и водрузить наши знамена над берегах Сунгари, — таков был лейтмотив совещания в штабе клики, на котором обсуждалась дальнейшая стратегия осады Харбина и противостоять этому никто не мог. Чжан Сюэлян был ещё малоопытен в борьбе с генеральским саботажем, а японский советник больше не мог принудить китайцев к активным действиям.

Самым простым и действенным делом было бы, если Чжан Цзолинь сам встал во главе топтавшейся у Харбина армии, но сложная политическая обстановка требовала его присутствие в Пекине. Произошедшее землетрясение в Японии серьезно нарушило равновесие сил на всем Дальнем Востоке. Понеся многомиллионный ущерб, Токио был вынужден временно свернуть все свои азиатские проекты и полностью сосредоточиться на восстановлении страны. Таким образом, генералиссимус Чжан Цзолинь остался один на один со своими врагами.

Почувствовав слабость правителя Мукдена, чжилийцы моментально подняли опущенную голову, и все ранее достигнутые договоренности по разделу власти повисли в воздухе. Пытаясь помочь своему протеже, посол Японии проводил с лидерами клик одну консультацию за другой, но без особых успехов. Его вежливо слушали, часто соглашались, но угроза силового передела власти в Пекине продолжала висеть в воздухе.

Он мог произойти в любой день и час, и потому господин генералиссимус не мог послать своему сыну ни одного солдата, ни одной пушки. На невидимой шахматной доске большой политики возникла ситуация когда любое движение, пусть даже самый малый ход, мог привести к проигрышу всей партии. Положение было крайне щекотливым, и тогда правитель Мукдена решил прибегнуть к услугам господина Мо.

По своей сути, господин Мо был обыкновенным авантюристом, что поднимаются со дна жизни во все времена, гонимые вверх мутными водами перемен. Такие люди всегда нужны для исполнения различных поручений, которые они выполнят любой ценой, лишь бы повысить свой жизненный статус. Как правило, у этих напористых и хитрых людей, вожделенной целью являлось место «серого кардинала» при сильном правителе.

Однако у них имелся один весьма существенный недостаток. В любой момент они готовы предать своего благодетеля, если это оказывалось выгодным делом для их личной карьеры. Про таких индивидуумов говорили: «Бес, выгоде предан».

Свое внимание на господине Мо, Чжан Цзолин остановил потому, что тот располагал широкими связями в деловых кругах Харбина. Согласно многозначительным заверениям блистательного хамелеона, он ходил в друзьях и деловых партнерах ведущих китайских купцов и банкиров. Достаточно было одного его появления в ставке Чжан Сюэляна, как разведывательные сведения широкой рекой хлынут из стана врага, делая китайцев зрячими. Кроме этого Мо намекнул на возможность организации различных диверсий в тылу у русских, расходы на проведения которых лягут на плечи его богатых друзей.

Генералиссимус китайской республики отлично понимал, что все сказанное господином Мо в действительности может быть совсем иным. Также у него было сильное подозрение, что его собеседник является агентом иностранной державы, а то и нескольких. В другое время Чжан не стал бы долго разговаривать с гостем и выставил бы этого скользкого угря за дверь, но в нынешней ситуации ему не приходилось особенно выбирать. После недолгих переговоров, господин Мо отбыл в Маньчжурию представителем с особыми полномочиями.

Его появление в штабе Чжан Сюэляна вызвало неоднозначную реакцию. Сам молодой генерал очень обрадовался неожиданной помощи со стороны своего отца, тогда как господин Го Можо встретил прибывшего в штыки. Во-первых, Мо бесцеремонно оборвал речь начштаба во время его выступлении на заседании штаба. Во-вторых, старый карьерист сразу распознал в столичном визитере явного для себя соперника и не ошибся.

С первых минут пребывания в лагере мукденцев, господин Мо стал энергично «тянуть на себя одеяло», всеми силами стараясь показать беспомощность начштаба и свои блистательные способности. В тот же вечер в Харбин был отправлен доверенный человек Мо для налаживания связей с его друзьями и знакомыми в осажденном городе.

Посланец благополучно вернулся через двое суток и привез обнадеживающие сведения. Знакомые господина Мо благосклонно приняли его посланца и согласились сотрудничать с ним. Вскоре Чжан Сюэлян знал общее число орудий прибывших из Владивостока и их примерное расположение. Это давало ему возможность при новом штурме первому нанести удар по артиллерии врага и если не уничтожить, то прочно блокировать в одном месте.

Вслед за ним стало известна общая численность прибывшего из Читы отряда подполковника Шаповалова. И хотя она составляла три танка и восемь бронемашин, с этим фактором приходилось считаться.

Чжан Сюэлян и Го Можо сильно приуныли, когда Мо зачитал полученное из Харбина послание, однако лицо специального посланника было наполнено радостью.

— Чему вы так радуетесь, Мо? Тому, что ваши шпионы так хорошо сосчитали русские машины? Но знание их числа мало чем поможет нам во время нового наступления, — зло спросил начштаба.

— Я радуюсь тому, что видит любой здравомыслящий человек и чего в упор не видит тот, кому поручено планирование взятие Харбина — гордо заявил посланник, продолжая победно улыбаться.

— И что же такого я, по-вашему, не вижу!! — вспылил Го Можо.

— Самой простой и банальной вещи. Русские броневики и танки полностью привязаны к топливу. Стоит их лишить бензина, как они превратятся в кучу металлического хлама вооруженного пулеметами и пушками. Не понимать этого может только человек полностью оставшийся во вчерашнем дне боевого искусства! — Мо торжествующе посмотрел на начальника штаба, но тот не собирался просто так сдаваться.

— Вместе умных слов, вы говорите, прописные истинны. Осталось дело за малым. Уничтожить запасы топлива в Харбине и начать штурм города. Но может быть, вы подскажете нам, как их уничтожить, господин советник?

— Все предельно просто, господин начальник штаба. Русское горючее следует уничтожить при помощи хунхузов.

— Это гораздо труднее сделать, чем с легкостью давать советы, — презрительно фыркнул Го Можо. — Город находится на осадном положении. Его улицы днем и ночью патрулируются казаками и добровольцами, которые хватают каждого подозрительного человека и ведут его в контрразведку.

— Вы сильно сгущаете краски, рисуя всесилие русских властей, господин полковник. При всех строгостях, что вы так заботливо описали, мои посланцы благополучно курсируют между нашей ставкой и Харбином, — продолжал теснить своего оппонента Мо, но тот не собирался сдаваться.

— Одно дело собирать сведения, и совсем другое проводить диверсии такого уровня! — начал было Го, но Чжан Сюэлян прервал его.

— Довольно! Я услышал ваши доводы господа, и нет никакой необходимости повторять их снова. В своем письме отец писал, что в ваши планы входило самостоятельное создание в Харбине отряда диверсантов, Мо. Именно с их помощью вы намерены уничтожить все запасы бензина русских?

— Совершенно верно, господин генерал, — Мо расплылся в очередной улыбке.

— Мы будем вам благодарны за это — сдержанно кивнул головой блистательному хамелеону Чжан.

— Имейте это в виду полковник, составляя свой план штурма Харбина. Когда вы его намерены провести?

— На русскую Пасху в конце апреля. Русские очень любят этот религиозный праздник и наверняка будут больше заняты приготовлением к нему, а не обороной.

— Что вы скажите по этому поводу Мо?

— Мысль неплохая, но боюсь, что к указанному сроку мне не удастся свершить задуманное, господин генерал. Как справедливо заметил господин Го, это дело очень ответственное и не терпит суеты и поспешности. Я думаю, что начало наступления, следует перенести на начало мая. Тогда я с твердостью могу гарантировать успех задуманной операции.

— Перенося начало наступления, мы упускаем прекрасный шанс, застать врага врасплох! Никак нельзя упускать его. В мае начнется ледоход по Амуру и тогда возможен приход русских мониторов из Хабаровска! Мы вновь упустим время и на этот раз безвозвратно! — начальник штаба с надеждой посмотрел на командующего и тот поддержал его.

— Я ни минуты не сомневаюсь в ваших способностях организовать диверсию, Мо, но слова моего начштаба имеют свой резон. Весенний ледоход на Амуре висит над нами как дамоклов меч, и я требую максимального сокращения сроков по проведению диверсии на русских топливных складах.

— Господин полковник привязывает дату наступления исключительно к Пасхе, в надежде на то, что русские перепьются. Но он вновь упускает одно очень важное обстоятельство, которое с лихвой покроет его зыбкие надежды.

— И что же я забыл на этот раз!!? — воскликнул Го Можо.

— Вы забыли о тысячах наших соотечественников, живущих в Харбине. Если в назначенный час они разом ударят в спину русским, то город будет наш в течение двух часов! Признайтесь, Го, что это более верный шанс, чем ваш призрачный расчет на праздничное пьянство русских. Как говорят мои информаторы, генерал Зайончковский очень требовательный к дисциплине командир и наверняка не допустит такого ослабления своей армии — выложил свой аргумент Мо и с видом торжествующего триумфатора посмотрел на своего оппонента. Он ожидал новых гневных выпадов Го, но к его удивлению их не последовало.

— Восстание в Харбине ещё более утопично по своей сути, чем уничтожение топливных запасов противника. Вы явно перегибаете палку, господин советник, слишком высоко оценивая свои организаторские способности, — устало молвил Го и его ответ серьезно задел хамелеона. Полковник бил не в бровь, а в глаз.

— Вы не верите в возможность китайского восстания в Харбине, потому, что это не ваша идея! — зло бросил он Го Можо, позабыв про улыбку.

— Неправда. Эта идея рассматривалась мною с начала вторжения, но была отвергнута как бесперспективная. Китайское население в Харбине рыхлое и неоднородно. В нем нет нужного нам антирусского единства. Многие из китайцев с симпатией относятся к русским, другие считают себя русскими подданными и вряд ли согласятся выступить против власти с оружием в руках.

— Вы опасный пессимист, не верящий в нашу победу!

— Я реалист, на плечах которого лежит ответственность за армию, возложенная генералиссимусом Чжан Цзолинем. Ведь именно с меня спросят за конечный результат нашего похода на Харбин!

— Прекратите! Ещё не доставало, чтобы вы затеяли потасовку, как простолюдины в кабаке, — раздраженно воскликнул Чжан Сюэлян, решительно напоминая спорщикам, кто в этой комнате главный.

— Господин Мо, я буду очень рад, если все ваши слова претворятся в жизнь. Я понимаю, что такие серьезные дела требуют серьезной подготовки, но прошу помнить о времени. Весенний ледоход не за горами, — господин посланник с почтением склонил голову перед решением командующего. — Что касается вас полковник, то готовьте два варианта наступления, апрельское и майское. Надеюсь, что вы достойно выполните долг, возложенный на вас моим отцом.

— Слушаюсь, господин генерал. Разрешите удалиться для выполнения вашего приказа.

— Я не задерживаю вас, господа, — важно изрек командующий, и его советники послушно удалились.

Блистательный хамелеон действительно обладал определенным влиянием в кругах харбинских хунхузов. Прошло полторы недели после яростного обмена мнений в штабной палатке, и в Харбине взлетел на воздух состав с горючим для бронеотряда подполковника Шаповалова. По счастливой случайности взрыв произошел во время проведения маневровых работ. Прибывший из Читы состав перегоняли на дальний путь, где полученное горючее должно было перегружено в бензовозы и отправлено в специальное хранилище.

Взрывной заряд, заложенный между третьей и четвертой цистерной состава, вызвал взрыв огромной силы. Огонь сразу перекинулся на соседние цистерны, которые взрывались подобно огромным фейерверкам. За несколько минут на воздух взлетело сразу шесть цистерн с горючим по десять тонн каждая. Полное уничтожение было предотвращено благодаря вагону груженому щебенкой.

Расположенный в центре состава он принял на себя всю губительную силу рвущихся находившихся впереди него цистерн. От могучих ударов его сначала подбросило вверх, а затем опрокинуло набок, засыпав щебнем подъездные пути. Стоявшая за ним цистерна также предательски накренилась на рельсах, но все же устояла. В это время пришедший в себя после взрыва машинист дал задний ход и отвел на безопасное расстояние уцелевшие цистерны.

День взрыва состава с горючим стал самым черным днем для штаба обороны Харбина. В этот день они узнали всю силу гнева, казалось всегда выдержанного и корректного Андрея Медардовича. Генерал Зайончковский не кричал и не бранился, не тряс яростно кулаками перед лицами своих подчиненных. Его холодный голос безжалостно распекал вызванных в штаб офицеров, и был для них в сто раз тяжелей привычной командирской ругани.

— Кто вы такой!? Боевой русский офицер или запасник, который не знает своих прямых обязанностей и потому не способный выполнять возложенные на него уставом обязанности, — выговаривал генерал начальнику охраны станции капитану Черногузову.

— Но, позвольте, господин генерал, — начал лепетать пристыженный офицер, но был тут же прерван Зайончковским.

— Не позволю! Во вверенной вам службе охраны станции царит форменный бардак, за который мы вынуждены расплачиваться ценой жизни наших боевых товарищей. Да, бардак! Вам не нравиться это слово? Но как простите мне назвать то, что на тщательно охраняемую вашими караулами территорию проникает диверсант и уничтожает целый состав горючего. Возможно, вы и ваши подчиненные забыли, что идет война и в нескольких километрах отсюда стоят китайские солдаты, готовые начать новый штурм в любую минуту. Вы понимаете, что ваша преступная халатность почти, что открыла врагу свободный путь на Харбин и по закону военного времени я обязан отдать вас под суд.

— Ваше превосходительство… — взмолился перетрусивший Черногузов.

— Молчать! Вашему проступку нет оправдания! Единственно, что может облегчить вашу участь это искренняя помощь следствию. Вам понятно?!

— Так, точно! — Выпалил Черногузов, преданно пожирая глазами генерала.

— Штабс-капитан Рокоссовский! — требовательный голос Медардовича выдернул пограничника из застывшей перед ним на вытяжку офицерской шеренги. — Вам поручается возглавить следствие и выяснить, каким образом диверсанты смогли проникнуть на охраняемый объект. Отправляйтесь на станцию и расспросите уцелевших солдат и офицеров караула. На все я даю вам ровно сутки, после чего доложите о результатах вашего расследования. Все ясно?!

— Так, точно господин генерал — козырнул офицер и, повернувшись через левое плечо, покинул генеральский кабинет.

— Гибель шестнадцати человек и уничтожение врагом шестидесяти тон бензина заставляют меня усомниться в том, что мы контролируем положение в городе, Илларион Матвеевич, — обратился генерал к главному полицмейстеру Харбина подполковнику Феропонтикову.

— Казачьи патрули и добровольцы достойно несут вверенную им службу, господин генерал. Мне не в чем их упрекнуть, — гневно вспыхнул подполковник, но в этот день Зайончковский не собирался ни с кем миндальничать.

— Я говорю не о патрулях, которым дано право задерживать любого штатского и военного человека показавшегося им подозрительным. Я говорю о ваших полицейских и жандармах, которые по вашему же заверению знают Харбин как свои пять пальцев. И хочу, чтобы вы нашли этих людей, благодаря вашему знанию преступной среды города.

— Но с чего вы взяли, что уголовники имеют отношение к этому делу? Наверняка его совершили китайские хунхузы! — пытался защититься Феропонтиков.

— Вы знаете, я полностью согласен с вами, господин главный полицмейстер. Более того, я уверен, что взрыв на станции совершили хорошо обученные этому делу люди. И пришли они в Харбин извне, но получили помощь здесь, — полицмейстер активно замотал головой, показывая свое несогласие с этим утверждением, и это сильно разозлило Зайончковского.

— Это азбука диверсионной работы, подполковник, и не мне вам об этом говорить! Поставьте на ноги всю вашу китайскую агентуру. Диверсанты обязаны были оставить свой след в их среде. Делайте, что хотите, но найдите мне его. В вашем распоряжении три дня. Если по истечению этого срока я не получу интересующих меня сведений, то я буду вынужден просить Москву о вашей отставке.

От этих слов Феропонтиков покрылся красными пятнами, и с трудом пробормотав «Честь имею», не глядя ни на кого, оставил ристалище своего позора. Зайончковский дождался, когда за униженным полицмейстером закроется дверь и, как ни в чем ни бывало, продолжил экзекуцию.

— Поздравляю вас, Федор Митрофанович, — обратился генерал к начальнику контрразведки армии полковнику Будякину, — наши караульные посты сквозное сито, через которое китайские диверсанты ходят в Харбин как к себе домой. Позор!

Медардович ожидал, что Будякин попытается возражать, но хитрый контрразведчик дал генеральскому гневу спокойно изливаться наружу.

— Что вы намерены предпринять по этому поводу?

— Самым простым и действенным методом было бы увеличение числа патрулей и застав, как на подступах к городу, так и в нем самим. Как бы не были хорошо подготовлены диверсанты врага, но рано или поздно они просто обязаны столкнуться с патрулями, и чем больше будет их число, тем скорее мы их возьмем, господин генерал, — предложил контрразведчик.

— Самый простой не всегда самый действенный. Вы прекрасно знаете, что у меня нет возможности увеличить число застав и патрулей, не оголив свой фронт. Поэтому следует воевать не числом, а умением. Думаю, будет правильнее поручить охрану подступов к городу пограничникам. У них в этом деле большой опыт и прибывшее к нам подкрепление позволит сделать подобную ротацию боевых сил. Господин Куницын, — обратился генерал к заместителю командира Заамурского отряда, — немедленно приступайте к решению этого вопроса с начальником оперативного отдела армии, и чтобы сегодня же пограничники заступили на свои новые посты. Передайте им, что я очень надеюсь, что они блестяще справятся с поставленной перед ними задачей.

Андрей Медардович окинул цепким взглядом застывшую перед ним шеренгу, выдержал паузу, а затем произнес: — Господа офицеры, вы свободны. Начальника штаба попрошу задержаться.

Ровно через минуту, кабинет Зайончковского был пуст и только один полковник Чумаков сиротливо стоял перед генеральским столом.

— Присаживайся, Гавриил Романович — как ни в чем не бывало, любезным тоном предложил командующий и, не дожидаясь подчиненного сел в кресло.

— Что думаете по поводу случившего? — спросил генерал, учтиво предложив начштабу сигарету из своего портсигара. Выпустив весь пар, командующий был готов начать конструктивную работу.

— Не знаю, чем руководствовался противник, уничтожив состав с топливом, но он явно поторопился и тем самым оказал нам большую услугу. Теперь мы знаем, что их главная цель бензин. Значит, китайцы, хотят вывести из строя бронеотряд Шаповалова. А из этого следует, что новый штурм Харбина не за горами.

— Ну, в то, что противник предпримет ещё один штурм до начала ледохода на Амуре, никто не сомневался. Приход хабаровских мониторов сделает оборону городу не только неприступной, но и заставит китайцев думать о начале мирных переговоров, для выхода из этого конфликта. Однако вы верно подметили, что счет пошел на дни, а не на недели. Будь вы на месте Чжан Сюэляна, когда бы вы начали штурм? — спросил генерал Чумакова.

— Учитывая наш менталитет, то попытался бы ударить после Пасхи, двадцать седьмого апреля — ответил Чумаков, чем вызвал у Зайончковского смех.

— Ну, право это не серьезно, Гавриил Романович. Я ещё понимаю начать наступление, приуроченное к какой-то дате, дабы получить благодарность от начальства. Но атаковать позиции, в надежде, что на Пасху вся наша армия перепьется, это извините несусветная глупость.

— Не такая уж это глупость, если ударить именно по тому месту, где произошло особо обильное христосование. Представьте себе, оборона прорвана на небольшом участке, и противник спокойно вышел в наш тыл. А если учитывать, что глубокого тыла у нас нет, я не завидую тому положению, в котором мы окажемся в этой ситуации. Паника — очень скверная штука, способная в одночасье превратить солдат, в плохо организованную толпу. Недавно прошедшая война явила немало подобных трагических примеров.

— Хотя я не особенно верю в возможность возникновения подобного варианта, но приказ об усилении дисциплины на период Пасхи не помешает.

— Я бы сократил и упростил проведения празднования Пасхи на передовой — продолжал упрямо гнуть свою линию полковник Чумаков.

— Хорошо, составьте такой приказ, Гавриил Романович. Как говориться, кашу маслом не испортишь, — генерал подошел к висевшей на стене карте Харбина. — Значит, основную цель врага мы выяснили, отряд Шаповалова. Думаю, нам стоит подыграть китайцам. Следует распространить слух, что при взрыве на станции уничтожено не 60, а все 200 тонн горючего, отчего наши запасы горючего на исходе. Это должно придать смелости Чжан Сюэляну к проведению наступления, он двинет против нас все свои силы и натолкнется на наш огневой кулак. Самое удобное место для проведения наступления пехоты, у старой мельницы. Если все сойдется как надо, на новый штурм у нашего дорогого визави просто не будет сил.

— Не стоит недооценивать китайцев. Они могут просто не поверить слухам о нашем катастрофичном положении с бензином, — высказал озабоченность Чумаков.

— Так надо сделать так, чтобы поверили и это подтвердили все их здешние информаторы. У вас есть предложения?

— Для этого следует провести конфискацию бензина у всех владельцев частных автомобилей и фирм, занимающихся извозом. Это должно убедить китайцев в плачевном состоянии наших броневиков.

— Отличная идея! — обрадовался Зайончковский. — Как это нам будет лучше довести до сведения горожан; специальным обращением за помощью или приказом?

— Думаю лучше приказом. Обращение уж слишком откровенное признание своего бедственного положения. Это может насторожить противника, а приказ мы сопроводим слухами, специально распространенными нашими людьми.

Генерал, что-то хотел добавить, но тревожная трель телефонного звонка прервала его разговор с Чумаковым.

— Да! — недовольно бросил Зайончковский в трубку аппарата.

— Извините, Андрей Медардович, но к вам на прием настойчиво просится шифровальщик Серегин, — торопливо доложил из приемной адъютант.

— С каких это пор шифровальщики ломятся в кабинет к командующему во время совещания!? — начальственным тоном рыкнул в трубку генерал и, не дождавшись ответа, приказал адъютанту, — пусть войдет, надеюсь, это действительно важно, иначе он крупно пожалеет.

Вскоре дверь отворилась, и в комнату осторожно протиснулся молоденький подпоручик с листком бумаги в руке.

— Молния! Андрей Медардович, молния! Как вы сами и приказывали, немедленно доложить, — боязливо доложил Серегин генералу, выставив перед собой бумагу подобно щиту.

— Молния!? — удивился Зайончковский. Холодеющими от волнения пальцами он, выхватив у подпоручика бумагу, и принялся читать строчки сообщения, аккуратно написанные каллиграфическим почерком. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем генерал оторвал встревоженный взгляд от документа и скупо бросил шифровальщику: — Можете идти!

Дождавшись, когда за Серегиным закроется дверь, Медардович легкой походкой подошел к висевшей на стене карте и произнес:

— Боюсь, Гавриил Романович, нам придется изменить наши планы и изменить довольно серьезно.

Контрразведчики Харбина с блеском реализовали идею полковника Чумакова. Явившись к владельцам такси и частных автомашин, они предъявляли приказ генерала Зайончковского о конфискации имеющихся у хозяев запасов бензина. При этом завязывалась оживленная беседа, в которой офицеры либо доверительно сообщали, либо намекали о бедственном положении бронеотряда Шаповалова.

Для соблюдения достоверности, всем владельцам конфискованного бензина выдавались обязательства вернуть горючие после окончания боевых действий. После чего горючее доставлялось на тщательно охраняемый солдатами топливный склад.

Все это моментально наводнило Харбин мощной волной слухов. Количество тонн бензина взорвавшегося на железнодорожной станции в устах местных всезнаек и правдолюбцев росло с геометрической прогрессией. С такой же прогрессией по данным людской молвы падали запасы топлива генерала Зайончковского. Договаривались до того, что у бронеотряда Шаповалова топлива хватало только на один проезд от места своей дислокации до передовой, и всё.

В подобной лавине сплетен и разговоров любому шпиону было невозможно узнать истинное положение дел и, потому, сообщения для господина Мо от его информаторов грешили сильной расплывчатостью и недостоверностью.

Попытка выяснить истинное положение дел у военных также не увенчалась успехом, из-за режима чрезвычайной секретности введенного лично командующим. Дело доходило до того, что сами дивизионщики не знали, сколько они имеют в своем распоряжении топлива за исключением заполненных баков своих броневиков и танков.

Все разговоры со штатскими относительно запасов топлива были приравнены к потенциальному шпионажу, со всеми вытекающими последствиями. Судьба капитана Черногузова была прекрасным дополнением к генеральскому приказу.

Руководимая штабс-капитаном Рокоссовским комиссия полностью восстановила картину совершенной на станции диверсии. Подрыв эшелона, совершил хунхуз, переодетый нищим попрошайкой. Он дважды пытался пройти через караулы на территорию охраняемой станции под видом сбора подаяний, и всякий раз его прогоняли прочь от ворот.

Диверсанту повезло в третий раз, когда на воротах стоял наряд под командованием прапорщика Сизикова. Молодой человек, привлеченный в ряды армии по крайней необходимости, позволил мнимому нищему пройти на станцию для сбора угля выброшенного из паровозной топки. Этим промыслом, в Харбине пробавлялись многие нищие, и униженная просьба одетого в лохмотья босого человека, тронула сердце начальника караула. Солдаты хотели проверить его торбу с тряпками, но прапорщик махнул рукой, и хунхуза пропустили.

Все караульные уставы пишутся кровью. Такова горькая правда любой войны, будь она большой или малой. Теперь, к ранее пролитой крови прибавилась кровь самого Сизикова и его солдат.

Когда Рокоссовский доложил генералу о результатах своего расследования, тот без всякого колебания приказал отдать под суд капитана Черногузова. Он состоялся утром следующего дня и оказался чрезвычайно строг к провинившемуся офицеру. За преступные действия, приведшие к утрате столь важного для обороны топлива, Черногузов был приговорен судом к расстрелу. Зайончковский тут же утвердил это решение, приказав зачитать его по всем частям и соединениям гарнизона.

Приказ командующего был немедленно исполнен, но текст решения военно-полевого суда зачитанного военнослужащим, несколько отличался от того, что подписал Андрей Медардович. Утверждая решения суда, генерал сделал маленькую, но весьма существенную приписку: «исполнение решения суда отложить до окончания боевых действий». Эти несколько строк давали возможность Черногузову подать апелляцию для пересмотра своего дела в мирное время и вместе с тем заставляли болтунов в погонах хорошенько подумать, прежде чем начать вести приватную беседу среди штатских.

Бедный полицмейстер Феропонтиков с ужасом ждал обещанную ему Зайончковским отставку, но к его огромной радости она не состоялась. К исходу третьих суток, сменившие армейские посты пограничные секреты задержали вражеского лазутчика, намеривавшегося незаметно проникнуть в русский тыл.

Посланец господина Мо попытался уничтожить прикрученное к ручной гранате послание, но пограничники помешали ему сделать это. Шпион только успел выхватить гранату из специального чехла, но меткий выстрел сержанта Нагорного остановил его в самый последний момент. Не разорвавшаяся граната с посланием стала трофеем пограничников, а смертельно раненый лазутчик скончался от большой потери крови.

Захваченное дозорными письмо предназначалось одному из влиятельных в Харбине китайских коммерсанту Чан Цзин-Хо. В нем сообщалось, что генералиссимус Чжан Цзолинь согласен на требование Хо и его соратников, передать в их руки все имущество русской администрации КВЖД, в знак благодарности за оказанную им помощь в борьбе с общим врагом. При этом господин Мо повторял, что это произойдет только после полной победы над русскими. Для этого Чан Цзин-Хо и всей компании его единомышленников нужно было организовать в городе всеобщее восстание китайского населения в момент начала нового штурма Харбина. Точную дату этого события господин советник обещал уточнить после получения ответа от заговорщиков, предварительно ориентируя их на начало мая.

— «Не экономьте на расходах, финансируя это восстание. Для достижения победы все должно быть хорошо организованно и тогда, после занятия Харбина все вам окупиться сторицей. На каждый доллар, что вы вложите в наше дело, получите сто долларов прибыли. Вооружайте уголовников, обещая дать им возможность грабить богатые дома русских банкиров и коммерсантов, это действует на них безотказно». — Зайончковский прервал чтение письма и выразительно посмотрел на Будякина. — Хорошо пишут стервецы, знают, на чем играть. Что вы намерены предпринять, Федор Митрофанович?

— Немедленно взять под наблюдение господина адресата, и выявив весь круг его общения, арестовать скопом. Обычно на всю эту процедуру у нас уходит неделя, полторы, но боюсь, противник не даст нам такую временную фору. Судя по письму, ядро заговора уже сформировано, и он может вспыхнуть в любую минуту. Нет никакой гарантии, что китайцы не пошлют нового связного. В такой обстановке, у нас только один выход, в назначенный час провести массовые аресты всех подозреваемых в заговоре людей. Это позволит нам обезопасит свой тыл и выявить всех заговорщиков и им сочувствующих, — контрразведчик выжидательно посмотрел на Зайончковского.

Услышав это предложение Будякина, генерал стал в задумчивости теребить свою бородку. Военный до мозга костей, он терпеть не мог соприкасаться со всевозможными полицейскими делами, но теперь он был вынужден поступиться кастовыми принципами.

— Я всегда был против массовых арестов кого-либо, однако сегодня вынужден согласиться с вашими словами. В сложившихся обстоятельствах, это действительно вынужденный шаг в борьбе с коварным врагом. Действуйте.

Когда высокие лица покинули кабинет командующего, в коридоре Феропонтиков подошел к Будякину.

— Скажите, Федор Митрофанович, в перехваченном письме указано только одно имя, Чан Цзин-Хо, больше никого?

— Есть ещё пара имен — осторожно ответил контрразведчик.

— Ставлю сто против одного, что это тоже коммерсанты — уверенно изрек полицмейстер.

— Ваша, правда, Илларион Матвеевич, — согласился Будякин. — У вас есть какие-то соображения по этому поводу?

— Есть. Только, что вы получили у Андрея Медардовича право на широкие аресты подозреваемых в заговоре лиц. Насколько я понимаю, большинство заговорщиков — это состоятельные китайцы решившие половить рыбку в мутной воде. Как вы отнесетесь к тому, если список выявленных заговорщиков пополниться фамилиями нескольких человек, которые априорно могут состоять в нем. Это может быть очень выгодным делом.

— Не совсем понял ваши слова Илларион Матвеевич, поясните, — попросил контрразведчик.

— Всякий уличенный в заговоре человек, по законам военного времени подлежит передаче военно-полевому суду, а имущество его поступает в казну. Некоторые русские патриоты будут весьма признательны, если ряды харбинских коммерсантов будут очищены от азиатских заговорщиков, — иносказательно молвил полицмейстер.

— Сейчас для меня, как смею надеяться и для вас, важно нейтрализовать мятеж в самом его зародыше. В этом случае я думаю лучше проявить сверхбдительность, чем недоглядеть. А вот когда дамоклов меч заговора будет убран от нашей головы, тогда можно будет и заняться определением кто виноват, а кто невинная жертва роковых обстоятельств. Тут все будут решать показания и доказательства, — контрразведчик многозначительно подмигнул Феропонтикову и тот с пониманием закивал головой.

— Не извольте беспокоиться, Федор Митрофанович, доказательства будут, — заверил полицмейстер собеседника.

Между тем, в осажденный врагом город пришла Пасха. Несмотря на военные действия, русское население Харбина решило встретить главный праздник христиан с прежним размахом. Ровно в полночь с Великой субботы на Воскресенье, в погруженном во тьму городе, под громкие крики «Христос воскресе!» внезапно разом над всеми церквями вспыхнули кресты.

И хотя это была электрическая иллюминация, зрелище было потрясающее. Казалось, что горящие в воздухе кресты действительно знаменуют Воскрешение Христа, торжественно попирая мрак ночи. В эту минуту мало кто из харбинцев, вне зависимости от вероисповедания, не улыбался, от гордости за свой город и не осенял себя крестом. Настолько величественным было это рукотворное чудо.

В храмах ещё шла заутренняя литургия, а в домах горожан уже активно разговлялись. На праздничных столах, накрытых белыми скатертями, в громадном изобилии лежало всевозможное угощение. Люди разговлялись знаменитыми харбинскими окороками, колбасами, поросятиной. Столы ломились от оленины, фазанов, гусей, уток и курей.

Особо состоятельные горожане могли позволить себе украсить стол черной и красной икрой. Те, которым это было не по карману, обходились яблоками, грушами, апельсинами, ананасами, бананами, которые стоили буквально копейки. И у всех, вне зависимости от достатка, праздничный стол украшали всевозможные выпечки, куличи и пасхальные яйца.

В отличие от горожан, защитники Харбина были лишены возможности отметить светлое Христово Воскресенье. Находясь в полной боевой готовности, они лишь поздравили друг друга с праздником и провели всю ночь, не смыкая глаз.

Тревожась о возможности ночной атаки врага, начальник штаба полковник Чумаков лично прибыл на передовую линию обороны, однако на удивление всё было тихо. Лишь в одном месте произошел тревожный инцидент с участием русских пограничников.

Желая запутать противника, Будякин решил устроить ложный переход посланца господина Мо. Глубокой ночью, на нейтральную полосу было доставлено тело убитого шпиона, все это время, находившееся в городском морге под усиленной охраной.

В полной тишине, пограничные пластуны подтащили труп связника к заранее выбранному месту и укрепили на груди убитого гранату, аналогичную той к которой было привязано письмо к заговорщикам. При помощи тонкой лески, в нужный момент гранатная чека была выдернута, и сильный взрыв разворотил верхнюю половину туловища лазутчика.

Как и следовало ожидать, внезапный взрыв в ночи породил яростную перестрелку между воюющими сторонами, по прошествии времени сошедшую на нет. Когда же расцвело, китайские дозорные заметили вблизи своих позиций останки неизвестного человека. С большим трудом, из-за прицельного огня противника, они сумели доставить их в свое расположение.

По уцелевшим штанам и ботинкам трупа, китайцы опознали тайного курьера, неоднократно ходившего в Харбин по заданию господина Мо. После недолгого расследования причиной смерти шпиона был определен несчастный случай, о чем было немедленно доложено в штаб.

— Сколько раз твердил этому Чжу об осторожности, но он не услышал моих слов и, вот, плачевный результат! Из-за его халатности мы лишились очень важных сведений, которые нам так необходимы именно сейчас! — гневно воскликнул Мо, когда телефонист доложил ему об инциденте, — задержите последнюю выплату его семье. Каждый должен платить за свои ошибки!

Столь резкая реакция у посланца генералиссимуса на гибель собственного разведчика, была обусловлена тем, что она путала ему карты в продолжающемся противостоянии с начальником штаба армии. Мо было нужно как можно скорее получить сообщение о новой диверсии, которая должна была уничтожить оставшийся у русских бензин. Полковник Го Можо подозревал, что у генерала Зайончковского дела с горючим обстоят, не столь плачевно, как об этом доносили разведчики Мо. Сообщение из Харбина должно было быть триумфальной точкой в поединке специального посланника с отсталым штабистом.

Горько обманутого в своих ожиданиях, Мо очень подмывало отправить немедленно нового связного в Харбин, но здравая логика удерживала его от столь опрометчивого поступка. Гибель Чжу и торопливое извлечение его останков, наверняка обострило внимание русских солдат на этом участке обороны. Следовало сделать паузу, искать новое место перехода, а времени у Мо было, что называется, в обрез.

План штурма Харбина полковника Го Можо не был поддержан Чжан Сюэляном, посчитавшего, что восстание в тылу противника — более выгодный для него вариант. В этом случае он экономил на потерях, сохраняя вверенные ему отцом силы. При нынешнем положении дел в Поднебесной это было очень важным.

Командующий согласился отсрочить штурм Харбина до третьего мая, но с этого момента вся ответственность легла на плечи блистательного хамелеона. Погруженный в заботы грядущего штурма, господин Мо полностью лишился сна, но не собирался отступать. После личной рекогносцировки нового места перехода лазутчика, господин Мо дал добро на операцию.

Дату нового штурма Харбина, Мо решил сообщить заговорщикам ровно за сутки до его начала. Такого запаса времени вполне хватало Чан Цзин-Хо, чтобы привести в боевую готовность свои силы к началу мятежа.

Чтобы досадная случайность вновь не нарушила его планы, Мо не стал писать письма заговорщикам, да в этом уже и не было никакой необходимости. Лазутчику нужно было только назвать им время и место главного удара армии Чжан Сюэляна. Для окончательной страховки того, что курьер в точности выполнит порученное ему дело, Мо заплатил вперед половину обещанной награды вперед, однако его планам не суждено было сбыться.

Ровно за сутки до появления лазутчика, в Харбине были проведены аресты заговорщиков. Была арестована вся верхушка заговора во главе с Чан Цзин-Хо, Ван Ю-Цзином, Бо Лу-Таном и Дун Фа-Лу. По личному распоряжению генерала Зайончковского их задержание производил штабс-капитан Рокоссовский.

Пограничник уже оправился от ранения и подал рапорт командующему об отправке на передовую, но тот неожиданно отказал.

— У меня для вас Константин Константинович, есть одно важное и очень ответственное поручение. В Харбине, нашей контрразведкой выявлен заговор среди китайской элиты в пользу Чжан Сюэляна. Взрыв состава горючего на станции, которым вы занимались, это как раз их рук дело. Теперь они намерены поднять мятеж в нашем тылу во время штурма противника города. Промедление в подобном положении смерти подобно, и сегодня ночью мы намерены арестовать заговорщиков. Вам предстоит принять в этом самое непосредственное участие.

— Я? — удивился Рокоссовский, — но ведь с этой задачей может справиться любой офицер штаба.

— Вижу, эта весть вас не особенно обрадовала, но что поделать, — генерал сочувственно покачал головой. — Для сохранения полной секретности проводимой операции привлечение людей со стороны недопустимо и потому, я привлекаю к этому делу только тех, кому доверяю. Что же касается вашего рапорта, то я даю слово, что удовлетворю его, как только с угрозой мятежа будет покончено. Ещё навоюетесь, это я вам обещаю.

Рокоссовский с блеском выполнил порученное ему задание. В течение ночи все указанные во врученном ему списке люди были арестованы и доставлены в здание контрразведки. Ни один из главарей заговора не оказал никакого сопротивления при аресте. При виде возникшего посреди ночи офицера с ордером на арест, все они униженно лепетали о своей невиновности. Не попадая от испуга в рукава пальто, опасливо косясь на солдат конвоя, заговорщики как заведенные твердили о происках врагов и об ужасной ошибке совершаемой господином штабс-капитаном.

В большинстве своем, захваченные врасплох заговорщики, покорно шли к полицейской пролетке или автомобилю, однако были и исключения. Тем, кому уже нечего было терять в этой жизни, оказывали яростное сопротивление пришедшим за ними жандармам и пограничникам. Были случаи, когда на стук в дверь в ответ гремели выстрелы и взрывались гранаты, но их было крайне мало. Ликвидация «заговора мандаринов», как он был после прозван газетчиками, прошла успешно. Всего в ночь с 30 апреля на 1 мая, было задержано свыше двухсот человек.

Верхушка заговора содержалась в здании ведомства господина Будякина на улице Владимирской. Там ими активно занимались следователи, и занимались надо сказать довольно успешно. Едва оказавшись в довольно стесненных для себя условиях пребывания, лишившись своего привычного образа жизни и ореола неприкасаемости, господа банкиры и коммерсанты принялись спешно облегчать свою душу, дабы спасти драгоценные жизни. Следователи только успевали записывать показания подследственных и докладывать Будякину и Зайончковскому о вновь открывшихся обстоятельствах.

Все остальные арестованные и задержанные по подозрению в соучастии заговору были размещены на двух баржах на реке Сунгари. Тщательно охраняемые жандармами, они пребывали в строгом карантине до выяснения всех обстоятельств дела. Господин Феропонтиков самым внимательнейшим образом следил за содержанием своих подопечных, время от времени пополняя их ряды новыми арестантами.

На явочных квартирах заговорщиков, выявленных путем агентурной слежки и энергичных допросов арестантов, были установлены засады. В одну из них и угодил пробравшийся в Харбин связной господина Мо.

После короткого, но весьма энергичного допроса, шпион был вынужден назвать имена тех к кому он шел, и озвучить послание от господина специального советника. Полученные от пленного сведения позволили Зайончковскому сделать последнюю рекогносцировку перед наступлением противника.

В назначенный день и час, Чжан Сюэлян двинул свои войска на штурм Харбина, в полной уверенности в своей победе. Да и как тут было сомневаться, когда из-за непрерывных угроз диверсий хунхузов, КВЖД полностью встала. Каждый новый провод в осажденный город очередного эшелона с боеприпасами и подкреплением, стал подобен боевой операции. Идущие в Харбин поезда находились под постоянной угрозой подрыва или схода с рельс, нанятые японцами хунхузы честно отрабатывали полученные деньги. А тем временем, в Лиге наций поборники демократии с пеной у рта требовали от России недопущения участия в конфликте регулярных войск, ссылаясь на статьи договора по КВЖД. Все это вкупе с заговором, давало войскам клики неплохие шансы на успех.

Как и предполагал Зайончковский, главный удар китайцы наносили со стороны старой мельницы. Их здесь ждали, но полковник Го Можо преподнес русскому командованию весьма неприятный сюрприз. В самый последний момент он убедил Сюэляна нанести отвлекающий удар по позициям прибывших в Харбин казаков и как ни странно он имел определенный успех.

Причиной его послужил Случай, который не подвластен никаким расчетам и прогнозам. Перед началом наступления, китайцы нанесли артиллерийский удар по русским позициям. Обстрелу подверглись все выявленные узлы обороны, в том числе и фанза, где находился казачий штаб.

Большого ущерба для русской обороны этот обстрел не нанес, но вот на время нарушить управление казачьими соединениями он смог. В результате обстрела, один из вражеских снарядов угодил в фанзу, где в это время шло совещание казачьих атаманов. От его разрыва погиб атаман Калмыков вместе с двумя другими казаками, а также был тяжело ранен атаман Семенов, вместе со своим ординарцем.

Весть о случившейся трагедии быстро разнеслась по позициям, вызвав растерянность среди казаков. Лишившись общего командования, он дрогнули под напором устремившегося в атаку врага и отступили ко второй линии обороны.

Получив сообщение о наметившемся успехе, Го Можо стал настаивать на переброске против казаков дополнительных сил. После некоторого колебания Сюэлян согласился отправить из резерва два батальона пехоты, но их появление на поле боя совпало с прибытием двух русских броневиков. Под прикрытием их пулеметного огня казаки яростно контратаковали и сумели выбить врага с захваченных позиций.

Когда об этом доложили Го Можо, ни один мускул не дрогнул на лице полковника от полученного известия.

— Все идет точно по плану, — уверенно заверил он Сюэляна, хотя в душе очень надеялся ворваться в Харбин в ближайший час-другой. — Своими действиями мы прочно сковали значительную часть броневиков противника и если верить сведениям господина Мо, они надежно прикованы к этому участку фронта.

— Можете не сомневаться, господин полковник. Топлива у русских машин имеется ровно на одну заправку — хвастливо заявил посланник генералиссимуса. Словно подтверждая его слова, в штаб пришло донесение, что русские броневики не отошли в тыл, как это было прежде, а остались на позиции.

— Вы видите! Все верно! У них нет горючего, и теперь они нам не опасны! — ликовал Мо. — Господин генерал, можете смело наносить удар нашими главными силами. За успех наступления я ручаюсь!

— Командуйте, Го. Надеюсь, госпожа удача не обнесет нас своей милостью, — приказал Чжан Сюэлян и полковник начал яростно вертеть ручку походного телефона.

Первые сведения, поступившие с поля боя, были вполне обнадеживающими. Под давлением наседающих китайцев, русские оставили свои позиции в центре, оказывая упорное сопротивление на флангах. Появление на передовой двух новых броневиков было встречено китайцами плотным орудийным огнем. По приказу Го Можо к месту прорыва была переброшена почти вся имевшаяся у китайцев артиллерия. Выкаченные на прямую наводку пушки прицельными выстрелами повредили одну из машин и заставили русские броневики отойти.

Известие об этом окрылило Чжан Сюэляна и его штаб. Казалось, что наступил решающий момент сражения. Ещё один натиск и враг будет окончательно разбит и путь к долгожданной победе будет открыт. Ободренные уходом русских броневиков с поля боя, китайцы бросились в новую атаку, но скорой победы не получилось.

К месту сражения приблизился бронепоезд, и его орудия принялись безжалостно громить наступающие ряды китайской пехоты. Одновременно с этим выяснилось, что русские броневики не ретировались с поля боя, а отошли на заранее заготовленные позиции и их пулеметы мешали успешному развитию штурма.

Китайцы попытались уничтожить их артиллерией, но оказалось, что сделать это было не так-то просто. Им активно противодействовала русская артиллерийская батарея, ведущая огонь с закрытой позиции, а также подошедшие из тыла два броневика вооруженные 37-мм пушками Гочкинса. Противостоять столь мощному огневому заслону пехотинцы Сюэляна не смогли и были вынуждены отойти с большими потерями.

Накал страстей в штабе был столь велик, что, позабыв про всякую осторожность, желая лично разобраться в причинах отступления, Чжан Сюэлян покинул свою ставку и прибыл на передовую. Хмуро понурив глаза в пол, командиры частей готовились доложить о постигшей их неудаче, но их спас блистательный хамелеон. Он принялся горячо убеждать молодого генерала продолжить штурм

— Нужна ещё одна атака и победа будет за нами. Неужели вы не видите, что противник выложил все свои козыри, и теперь он абсолютно голый. Сделайте это, и сегодня же Харбин будет у ваших ног! — убеждал Сюэляна Мо, гипнотизируя собеседника пылким взором.

— Вы требуете слишком многого, господин советник! Бросать солдат на русские пулеметы и пушки непозволительная роскошь. Мы должны беречь их! — возражал ему Го.

— Солдаты и существуют специально для того, чтобы воевать и гибнуть ради одержания победы. Мне очень странно слышать подобные речи от вас, полковник, в тот момент, когда решается судьба всего сражения, всей кампании, всего похода! Вместо того чтобы проявить решительность и твердость, вы начинаете непонятные рассуждения! Отдайте приказ о наступлении и вместе с нашими друзьями в Харбине, мы сломим сопротивление русских, генерал!

— Что-то не видно результатов обещанного вами мятежа. Зайончковский дерется столь уверенно, как будто за его спиной крепкий тыл.

— Быть может именно в эту минуту, Харбин уже захлестнул мятеж, а мы попросту теряем время, упуская свой шанс! — запальчиво выкрикнул Мо и попал в самую болевую точку Сюэляна. Напоминание об упущенном шансе подхлестнуло самолюбие молодого человека, и он приказал продолжить штурм.

Вновь запели трубы, затрещали барабаны, и едва пополнив свои поредевшие ряды, батальоны устремились в новую атаку. И снова застрекотали пулеметы в гнездах обороны и на броневиках, загрохотали пушки бронепоезда, затукали орудия «Ланкастеров». Правда, на этот раз скупее и глуше и словно почувствовав слабину обороны харбинцев, солдаты клики наседали все настойчивее и настойчивее.

Расстояние между противниками сокращалось, и русские пехотинцы уже собирались вступить в рукопашную схватку, как вдруг, в километре от места боя послышался сильный грохот и скрежет. Прошло несколько томительных минут и перед изумленными китайцами предстало четыре танка «Рено». Яростно терзая землю своими могучими гусеницами, они уверенно двинулись на вражеские позиции.

Возможность появления русских танков в этом сражении совершенно не исключалась как Го Можо, так и самим Сюэляном. На танкоопасном направлении были выкопаны широкие рвы, но вопреки всем ожиданиям, Шаповалов двинул свои коробочки там, где их совсем не ждали. В этом месте фронта находилась топкая низменность, по твердому мнению военных, совершенно непригодная для движения броненосных машин.

Броневики там действительно бы не прошли, а вот танки благодаря внезапно наступившим утренним морозам шанс имели. Перед началом операции Шаповалов специально послал пластунов обследовать низменность, и они принесли обнадеживающие сведения. Командир отряда решил рискнуть, и стальные танки устремились в атаку на редкие китайские заслоны.

До последней минуты, сидевшие в окопах китайцы были уверены, что лязгающие гусеницами машины застрянут в топкой земле и все обойдется, но чуда не произошло. Выбрасывая комья грязи, танки преодолели опасный рубеж и уверенно наползали на оробевшего противника.

Не дойдя до переднего края китайских окопов, один из танков остановился, развернул тупое дуло пулемета, и длинная очередь гулко ударила по головам застывших в изумлении солдат. Ей вторила пушка второго танка, затем третьего, четвертого также остановившегося для ведения огня. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы китайцы дружной гурьбой бросились бежать кто куда, позабыв обо всем.

С появлением на поле боя «Рено» картина боя кардинально изменилась. Солдаты Сюэляна оказались морально не готовы к столкновению с бронированными громадами. Одного их вида было достаточно, чтобы лишить китайцев всякого желания бороться с ними, а пулеметные очереди и орудийный огонь обращали воинов клики в бегство.

Подобно карточному домику, развалившемуся от случайного порыва ветра, ломалось и рушилось все вражеское построение под натиском русских танков. Уничтожая живую силу противника огнем своих орудий, давя гусеницами пулеметные гнезда, машины Шаповалова выкатились к одной из полевых батарей китайцев и уничтожили её.

Вслед за танками, на главном направлении сражения в атаку на врага двинулись, пушечные «Ланкастеры» и притихшие было пулеметные «Путиловцы». Их порыв поддержали пришедшие с левого фланга броневики, чудесным образом исцелившиеся от своих топливных недугов. Все вместе, они подобно могучему молоту яростно напирали на противостоявшие им батальоны Сюэляна, намереваясь прижать и уничтожить врага на грохочущей за его спинами танковой наковальне.

Единственное, что можно было сделать в этом случае — попытаться уничтожить танки противника артиллерийским огнем. Учитывая их минимальное число, задача была вполне выполнима, но молодой генерал не сделал этого. При виде стальных махин его сердце так же дрогнуло, как дрогнули сердца его солдат. Едва увидев, что русские танки приближаются к нему, Чжан Сюэлян бросился к своей машине и покинул поле боя.

Его бегство не осталось незамеченным. Вслед за командующим без оглядки бежало все его войско, позорно оставив на поле боя всю свою артиллерию.

Под бурным натиском русских войск, китайская армия была отброшена от стен Харбина на десять километров, и осада столицы КВЖД была полностью снята. В этот день Чжан Сюэлян потерпел разгром, но это было только началом его позора. Чашу горечи своего поражения он не испил ещё в полной мере.

Уже на следующий день, не испытывая никакой нехватки горючего бронеотряд полковника Шаповалова вместе с казаками и гарнизоном Харбина сам атаковал врага. Ещё не оправившиеся от вчерашнего поражения, китайские солдаты не смогли оказать никакого сопротивления мощным машинам русских. Едва завидев приближающиеся к ним танки и броневики, они начали отступать, не слушая гневных криков своих командиров.

В сложившемся положении, Го Можо посчитал нужным отвести войска к станции Цайцзягоу и при помощи вод Шуанчэня остановить наступление русских. Этот шаг был вполне разумным, но как оказалось потом запоздалым.

Пока солдаты клики торопливо возводили у Цайцзягоу оборонительные укрепления, генерал Зайончковский нанес новый удар, сводивший на нет все усилия врага. Получив сообщение из Хабаровска о начавшемся раньше срока ледоходе на Амуре, генерал начал готовить десантную операцию. Когда четвертого мая к Харбину ведомые малым ледоколом «Макаров» пробились три речных монитора, у Андрея Медардовича все было готово.

Как только Зайончковскому доложили о прибытии мониторов, он вызвал к себе Рокоссовского.

— Я обещал вам веселую службу на передовой, так она вас ждет, Константин. Приказываю вам принять под командование сводный отряд пограничников, погрузиться на мониторы и, спустившись по Сунгари занять станцию Таолайчжао. Места вам хорошо знакомы, так, что с десантированием у вас не должно быть особых проблем. Держать плацдарм во что бы то ни стало, пока мы с отрядом Шаповалова не разгромим их ударом с севера. Все ясно, господин капитан?

— Так точно. Только смею заметить Андрей Медардович, я штабс-капитан — поправил генерала Рокоссовский, но тот не согласился с ним.

— Приказ о производстве вас в капитаны подписан мною ещё вчера. Надеюсь, что это поручение вы исполните также хорошо, как это делали ранее. Я очень надеюсь на вас Константин. Сейчас от вас зависит, как скоро завершиться этот конфликт с этими маньчжурами.

— Можете не сомневаться, приложу все усилия и даже чуть больше! — твердо заверил пограничник генерала.

Окрыленный заслуженным повышением, Рокоссовский блестяще выполнил порученное ему задание. Выгрузившись с речных мониторов, пограничники разрушили наведенную китайцами временную переправу и заняли Таолайчжао. И вновь станцию окружили траншеи, окопы, появились пулеметные гнезда, но теперь они были обращены на север.

Известие о высадке у Таолайчжао русского десанта повергло в уныние Сюэляна и его штаб. Этим шагом противник обрывал всяческое сообщение с Чанчунем и Мукденом и лишал армию снабжения боеприпасами и пополнением.

Китайцы дважды пытались захватить станцию, но оба раза отступали, неся ощутимые потери. Орудия мониторов снятые с трофейных австрийских кораблей исправно несли свою новую службу во благо России. При помощи засевшего на водонапорной башне наблюдателя, артиллеристы с мониторов выставили китайской пехоте такой огневой заслон, через который не смог пройти ни один вражеский солдат.

От постигшей его неудачи Чжан Сюэлян пришел в ярость, которую выместил на всех офицерах своего штаба. Громко крича и яростно брызгая слюной, он стал обвинять своих подчиненных в трусости и нежелании воевать.

— Предатели, собаки! Вы зря едите рис моего отца, великого генералиссимуса Чжан Цзолиня! Это благодаря вам мы не смогли взять Харбин, когда город лежал у наших ног беззащитный! Каждый из вас ответит за свои злодеяния лично, как только мы окажемся в Мукдене! — грозно потрясал он руками перед застывшими в испуге офицерами.

Неизвестно как долго продолжался бы этот монолог и к чему хорошему привел бы, но в этот момент нарочный доставил в Шитоученцы, где находился штаб армии срочное сообщение. Го Можо непослушными руками развернул лист бумаги и сообщил, что при поддержке речных мониторов русские начали переправу через Шуанчэнь.

— Как начали переправу!? А кто уверял меня, что мониторы не смогут войти в воды Шуанчэнь! Кто? — негодующий взгляд Сюэляна запрыгал с одного офицера на другого, ища виновного.

— На русских мониторах имеются крупнокалиберные орудия, позволяющие им вести огонь, не входя в Шуанчэнь, — доложил командующему Го, но эти слова не усмирили его гнев.

— А кто мне говорил, что у русских очень мало мониторов!?

— Сейчас это не важно, господин. Важно знать — сумел ли враг переправить на наш берег свои танки или нет.

— Танки!? — лицо Сюэляна исказила гримаса испуга. Дважды столкнувшись с бронированными чудовищами лицом к лицу, генерал заболел танкобоязнью. — Вы правы Го. Немедленно узнайте, переправили ли через реку белые дьяволы свои машины или нет!!! Это крайне важно!

— Будет исполнено, господин! — Го властно взмахнул рукой своему адъютанту, и тот стремглав выбежал за дверь. Полковник хотел продолжить разговор, но Сюэлян повернулся к нему спиной и, уставившись в окно, стал бубнить себе под нос одно и тоже слово.

— Важно, важно, — он монотонно бормотал, но затем замолчал, обернулся к стоящим перед ним офицерам и произнес, — оставьте меня с полковником. Все вон!

Получив столь недвусмысленный приказ, штабисты быстро покинули комнату от греха подальше.

— Что мне теперь делать, Го!?

— Если русские не смогли переправить свои машины через реку, то мы сможем не пустить их дальше. По численности штыков мы все ещё опережаем их.

— А если успели!?

— Если успели, то предстоит решить, куда нам отступать. К переправе через Сунгари у Бодонэ или идти к Гирину. Лучший из этих вариантов, путь на Гирин. Мониторы русских до него не смогут дойти, но отступать по здешним степям, имея на хвосте такого противника как Зайончковского, очень сложная задача.

— И что же ты предлагаешь?

— Дождаться возвращения моего адъютанта — уклончиво ответил Го.

Прождав томительный час, Сюэлян и Го получили долгожданное сообщение. Враг сумел переправить свой ударный кулак на южный берег Шуанчэнь.

Забегая вперед нужно отметить, что не один Сюэлян заразился танкобоязнью. Вместе с ним заболели сотни, если не тысячи его солдат и офицеров, что сыграло с молодым командующим злую шутку. На южный берег реки, до наступления ночи русские сумели переправить только три броневика, но и этого было достаточно. Заслышав рев моторов и увидев высокие башни «Ланкастеров», китайцы решили, что враг полностью переправил отряд Шаповалова.

— И что теперь!? — воскликнул Сюэлян, едва услышал трагичную для своей армии новость. — Что вы предлагаете, Го, отступать к Гирину и ждать когда русские танки передавят нас?

— Всегда есть возможность заключить перемирие с генералом Зайончковским.

— Перемирие?! Но он не пойдет на это, а если пойдет, то наверняка выдвинет неприемлемые для нас условия!

— Я не знаю, что могут потребовать русские, но я полностью уверен в том, что им невыгодно затягивание конфликта. Россия не готова к большой войне в Маньчжурии, а значит, не будет выдвигать заранее неприемлемых условий. Сейчас главное прекратить боевые действия, вернуться в Мукден, а там уже все будет зависеть от дипломатов.

— Вы в этом уверены, Го?

— Начать переговоры о перемирии, для нас самый лучший вариант.

— Кто пойдет к русским переговорщиком? Мо?

— Думаю, не стоит рисковать столь важной миссией, вверяя её в руки такому безответственному человеку как Мо. Если вы согласитесь, то я готов лично заняться этим вопросом, — предложил Го Можо. Отказа не последовало и на другой день, полковник под белым флагом отправился парламентером к Зайончковскому.

Го верно угадал настрой командующего харбинской группировки свести дело к миру, но ошибся в его готовности быстро завершить этот процесс. Подтвердив свою готовность остановить никому ненужное кровопролитие, Андрей Медардович прочно связал заключение мира с компенсацией ущерба, который понесла русская сторона в результате агрессии Мукдена.

Так как полковник Го не был компетентен решать этот вопрос, Зайончковский потребовал к себе в ставку на переговоры самого Чжан Сюэляна, лично гарантировав его безопасность. Одновременно с этим, подтверждая свои мирные намерения, генерал объявил о своей готовности пропустить через расположение своих войск любого солдата или офицера, давшего слово более не участвовать в войне с Россией.

Стоит ли говорить, что слова Андрея Медардовича породили в рядах противника дезертирство. Оно было не столь массовым, как того хотел бы командующий Заамурьем, но все же регулярно подтачивало силы маньчжурцев.

Многие солдаты и младшие офицеры вдруг заболели на фоне сокращения продуктового пайка, и обратились к своим командирам с просьбой отправить их на лечение. Просьбы эти, конечно же, не удовлетворялись и тогда, прихватив с собой винтовку, солдаты оставляли свою армию, совершали скрытый марш бросок к переправе через Сунгари.

Не желая потакать побежденному врагу, командир переправы капитан Рокоссовский объявил китайцам, что будет пропускать их только в дневное время. Ночью, по любым приблизившимся к русским позициям людям открывался огонь.

Ушлые местные жители сумели быстро наладить на этом прибыльное дело. Тех, кто по каким то причинам не хотел проходить через русскую переправу, за небольшую плату они переправляли через реку на лодках. Рокоссовский знал об этом, но смотрел сквозь пальцы. Серьезной опасности для него эти беглецы не представляли.

Между тем в полевой ставке Зайончковского начались переговоры с Сюэляном, которым предстояли жаркие дебаты в штабе. Некоторые горячие головы призвали Андрея Медардовича арестовать Сюэляна, и лишив китайцев вождя, скорым маршем двинуться на Мукден, который остался без защиты.

— Не говорите глупости, господа! На данный момент нам нужен мир, на выгодных для нас условиях, а не поход к Мукдену. Да, сейчас мы легко сможем взять столицу Маньчжурии. С этим никто не спорит, но какова будет выгода от подобного скоропалительного шага? — спрашивал генерал и сам же отвечал, — никакая. Посчитаться за сына обязательно придет «старый маршал», за которым стоят японцы, а к реваншу за войну 1904 года, мы не готовы. Так что только понапрасну растратим силы и положим людей.

Перед самым началом переговоров, Зайончковский получил из Москвы секретное послание от президента Алексеева. В нем предписывалось не требовать от Сюэляна полной капитуляции, а лишь ограничиться подписанием перемирия и четко следить за его выполнением китайцами. В случае необходимости, генералу разрешалось применить силу.

Подобная позиция Москвы была обусловлена тем, что в Пекине уже начались тайные переговоры с Чжан Цзолинем, сына которого русским дипломатам было выгодно иметь в качестве заложника, а не пленника.

Это позволяло генералиссимусу сохранить свое лицо. Из-за поражения Сюэляна под Харбином, его позиции в напряженной подковерной борьбе поднебесных бульдогов сильно ослабли.

Градус накала вокруг Чжан Цзолиня усилило проведенное против него покушение. Неизвестные лица бросили в его автомобильный кортеж гранату, во время проезда генералиссимуса по улицам Пекина.

По счастливой случайности от этого взрыва никто не пострадал, но от пережитого испуга, посеченного каменными осколками, Чжан Цзолиня трясло и колотило подобно авиационному пропеллеру.

Брошенные по поиск злоумышленника полицейские никого не нашли. Все было списано на пекинских недоброжелателей генералиссимуса, которые руками и ногами открещивались от столь сомнительной чести и удовольствия.

Генералиссимус так и не узнал, что этой феерической встряской он был обязан генералу Щукину. Таким образом начальник ГРУ пытался сделать маньчжурского диктатора более податливым на тайных переговорах, и это сработало.

За два дня были выработаны условия мирного договора между враждующими сторонами. Москва соглашалась прекратить боевые действия и позволить маньчжурским солдатам спокойно уйти, без материального возмещения русским ущерба от агрессии.

Взамен Мукден признавал КВЖД собственностью России, отказываясь от своей доли доходов от эксплуатации дороги. Вся железная дорога с прилегающей к ней территорией становилась исключительно российской собственностью вместе со всеми станциями и городами, расположенными на ней. Китайское население, проживающее на КВЖД, должно было либо принять российское подданство, либо получить разрешение от русской администрации право на проживание на её территории.

Подобные условия мира сильно задевали интересы и престиж Чжан Цзолиня, но у него не было выбора. Брошенному японцами генералиссимусу, нужно было любой ценой заключить мир в Маньчжурии, чтобы полностью сосредоточиться на пекинских делах.

Подписывая статьи мирного договора, Чжан Цзолинь был уверен, что в скором времени он обязательно рассчитается с русскими за постигшую его сейчас неудачу. Через два-три года он обязательно возьмет Харбин, подчинит себе КВЖД и выкинет русских захватчиков прочь с китайских земель Заамурья.

Возможно, Чжан Цзолинь не строил бы столь оптимистические планы, если бы знал, что одновременно с ним в Пекине, русские ведут активные переговоры и в Токио. Получив коварный удар от Судьбы в виде ужасного землетрясения, Япония временно выбывала из борьбы за китайский пирог. Стремясь сохранить свои интересы в Маньчжурии, Токио предложил Москве провести тайный раздел Маньчжурии на зоны влияния двух стран. Русским отходило все то, что находилось к северу от Харбина и КВЖД. Японцам доставался юг до самого Квантуна.

Этим договором японцы пытались ограничить аппетиты северного соседа, которого они подозревали в стремлении захватить отрезок ЮМЖД от Чанчуня до Мукдена. В свою очередь, Москва стремилась не допустить подписания между Токио от Лондона нового стратегического договора, направленного против России, и сделать прежних союзников врагами.

Таковы были тайны большой и малой дипломатии, благодаря усилиям которой, 25 мая на сопках Маньчжурии наступил мир. Обе армии зачехлили свое оружие и двинулись в разные стороны друг от друга. Одни с радостью от победы, другие с горечью от поражения.

Вернувшаяся в Мукден армия Сюэляна недосчиталась в своих рядах господина Мо. Не дожидаясь окончания переговоров, господин советник покинул её ряды, не желая нести бремя ответственности за поражение. Так блистательный хамелеон рухнул с вершин власти и исчез в темных водоворотах жизненных перемен.

Совсем иной настрой царил в рядах русских солдат. Через два дня после заключения мира, весь Харбин высыпал на вокзал встречать эшелон победителей. Задолго до прибытия поезда харбинцы заполнили не только перрон, но и всю вокзальную площадь. Громкий встречный марш духового оркестра, лившийся над вокзалом, перемежался ликующими криками и овациями радостных горожан. Многочисленными букетами цветов, благодарностями и жаркими поцелуями встречали они в этот день пехотинцев, танкистов, казаков, пограничников и матросов мониторов, свершивших свой ратный подвиг.

Вместе со всеми получил свой букет от Аглаи Фроловой и капитан Рокоссовский, твердо решивший связать с ней свою дальнейшую жизнь.