На дальнем кордоне

9. Деревня на Ладожском озере. Расчетный время — апрель месяц 860 года (8.04–13.04)

Утро после пира по случаю моего вступления в род, было не таким тяжелым, могло бы быть. Экология, наверно, тут получше, да и кислорода побольше. Буревой опять разбудил меня с рассветом. Я привел себя в порядок, и пошел к Буревою, учиться жить и выживать в этом мире и в этом времени. Переночевал я в палатке, благо, было не сильно холодно.

Мы перекусили остатками вчерашнего пиршества, и пошли к сараю, в который вчера сложили принесенные с «плато» вещи. Весь день мы с моим новым старшим братом посвятили инвентаризации моих запасов. Перед этим сбегал к моим солнечным часам, которые мне дети собрали из щепок и веток, прикинул насколько надо часы переводить. Оказалось, в расчетах я не ошибся, примерно пять часов разницы. Выстави местное время на своих наручных часах.

Проще всего было с инструментом. Для Буревоя было понятно его предназначение, хотя он и удивлялся непривычной для него форме лопат, тяпки, грабель. Только коса вызвала недоумение. Она была в разобранном виде, я собрал ее, показал как пользоваться, чуть себе ногу не отрезал. Буревою коса понравилась, сказал, сено хорошо заготавливать. Я поинтересовался, а как там насчет уборки ей злаков — на это Буревой косу забраковал. Мотивировал тем, что осыпаться зерно сильно будет, серп лучше. Но серпы, железные, даны забрали еще по осени, поэтому будем собирать руками. Надо было что-то придумать. Решили отложить создание орудий для уборки урожая на потом. Деду понравились гвозди — их отец Вадима четыре больших пластиковых ведра сунул в мешок, все разного размера. Буревой спросил, насколько много у нас в мире железа, если его даже на лопаты пускают. Я попытался описать миллион тон стали — Буревой натурально охренел. А вот перчатки рабочие, которых целая упаковка была Буревой одобрил, нечего руки сбивать. Вернулись опять к вещам.

Одежду, что осталась от меня и моих пацанов упаковали в одну сумку, Буревой потом поделит между нуждающимися, когда холода будут. Дед таки примерил мои лакированные туфли — сказал что хорошо сделано, но неудобно ходить по лесу. Свою обувку он называл поршнями, и она действительно была кожей, подвязанной на манер портянок. С одеждой тоже разобрались.

Сгоревшие ноутбук, планшет, телефон — все это было бесполезно для меня, и непонятно для него. На всякий случай все сложили в пакет и тоже убрали в одну из сумок. Начали разбираться с едой.

По моим подсчетам, на наш коллектив, род, еды у меня хватило бы меньше чем на неделю, при рациональном использовании. Соли обнаружили пачку, ей Буревой особенно обрадовался. Но я не спешил все пустить на пропитание. Еще на нашем скромном пиру народ удивлялся не столько моим овощам и фруктам, сколько их размерам. То есть морковку они знали, но в три раза меньше размером и не такую красную. Лук, чеснок, огурцы, яблоки, груши, сливы — все это было знакомо местным, однако в другом вид, отличном от того, к чему привык я. Картошку, помидоры, баклажаны, кабачки, укроп и петрушку местные не знали. Как я ненавидел в детстве огород! На дух просто не переносил. Однако здесь и сейчас от нашего урожая напрямую зависело наше выживание, мне это Буревой очень доходчиво объяснил. Поэтому я предложил Буревою пустить часть запасов на семена. Объяснил про высокий урожай картошки, которая второй хлеб, про томатный сок, который мы вчера пили, начал рассказывать про селекцию и ГМО. На этом этапе Буревой меня остановил, сказал что тут я для него Америку не открыл. Они тут сами знали и понимали, что из больших и сильных семян получается большой и хороший урожай. Поэтому еще с зимы все семена на посадку Буревой отбирал лично, чуть ли не поштучно. Так что проговорили вопрос с огородничеством, дед в части посадки моих овощей и фруктов дал мне карт-бланш, из своих у них была репа, капуста, та самая мелкая морковка да мелкий лук, остальное собирали в лесу. Я сразу предупредил, что новые овощи они южные, тепла много требуют, и результат не предсказуем, а апельсины и лимоны тут вообще не вырастут. Дед ответил в смысле того, что риск — дело благородное, и попробовать все таки стоит. Его мой рассказ про картошку сильно впечатлил. На том и порешили.

Начали разбираться с остальным. Пластиковую тару, пустые бутылки, даже те, что были в из мусорного ведра с «плато», банки из под консервов решили отправить к нашим девчонкам, они им быстро применение найдут. Предупредил только, что пластик горит сильно, и дым от него ядовитый. Буревой обещал это вбить в голову всему роду, чтобы, значит, не терять ресурс. Металлическую посуду — котелок, миски, кастрюлю из под шашлыка — тоже отправили на кухни. Только рюмки оставили у меня, пригодятся.

Единственное, что я попросил оставить мне, это мю одежду, лекарства, которые нашли, и письменные принадлежности. С ними вообще интересно получилось. Записную книжку, которую я привез с собой мне вручил менеджер по продажам одной международной конторы. Толстая такая тетрадка, формата А4, листов на сто. На переднем форзаце была карта России с указанием филиалов той самой конторы, на заднем — карта мира с той же информацией. Карта Буревоя заинтересовала. Они тут так не делали, в основном либо запоминали пути-дороги, либо делали какие-то зарубки и черты на дереве. Обещал ему потом все подробнее рассказать. Карты хоть и были нарисованы, что называется, «крупными мазками», однако понятие о географии давали. Если это конечно наш мир, а не параллельный какой. Бумага, ручки, карандаши, органайзер с канцелярскими принадлежностями — все это я оставил себе. Показал Буревою свои записи, буквы, схемы — Буревой отреагировал нормально. Он пока в ватаге был там насмотрелся на подобные вещи. Мои были пусть и непривычные, но функционально понятные. Про язык самих словен, Буревой сказал что есть способы записи, на бересте и дощечках, даже изобразил несколько на земле. Какие-то черточки, палочки, кружочки, абсолютно незнакомое мне письмо. Я ему сказал, что потом надо поподробнее изучить письмо друг друга. Он согласился.

До полудня разобрались с принесенными вещами, обедать не стали — Буревой сказал, что утром и вечером тут едят. Я спорить не стал, он тут главный, старший брат мне все-таки. После обеда мы пошли в лес, дрова рубить.

Тут с дровами, да и вообще рубкой леса, все тоже не просто. Буревой по ему только понятным признакам определял деревья, которые можно рубить на топливо, указывал мне, какие пойдут на строительство, какие вообще лучше не трогать. Я пытался запомнить, получалось откровенно плохо. Надо записывать. До вечера рубили и таскали стволы в деревню. Там все шло своим чередом — женщины занимались хозяйством, дети или помогали им, или собирали дары леса. Девушки наши тоже ходили с корзинками в лес, возвращались с травой, корешками и орехами — для грибов и ягод еще было рано. Орехи брали, разоряя зимние запасы белок и другой живности. Кукша, как я понял, ушел со своим луком на охоту.

Вечером поели, на что ушла еще половина остатков шашлыка, малая часть других моих припасов, которые я выделил на пропитание, местные продукты. Остальное продукты, выделенные для припитания, Буревой подгреб под себя для более рационального, с его точки зрения, распределения. Ели, кстати, у Зоряны, в дом мне теперь как родственнику есть ход. После ужина у костра с Буревоем и Кукшей обсуждали дальнейшие планы.

Решили переселить меня в более подходящее жилье. В тот самый сарай, в котором лежали вещи с «плато» — инструмент только Буревой перенес в какой-то секретный чулан в избе у Зоряны. Раньше в выделенном мне сарае они хранили сети для рыбалки, только их те же даны (вот уроды!) сперли. Хоть печки там и не было, решил переезжать, все лучше чем ярким пятном палатки посреди деревни светится. Палатку я решил поставить прям в этом сарае — он размером метра три на четыре был, с отставными воротами, без петель. Очаг Буревой обещал помочь собрать, из камней, тут их много. Так что, «переехали» меня пока еще светло было, палатка ровно встала на земляной пол, пожелали друг другу спокойной ночи, и все пошли ночевать. Я после непривычной нагрузки по рубке дров вырубился практически мгновенно.

На следующий день я встал сам, никто меня не будил. Сквозь щели в двери моего сарая пробивались первые лучи солнца. Народ еще только просыпался, Кукша с какими-то плетенными корзинами и рыбой, нанизанной на палке, шел со стороны озера. Поздоровался, пошел приводить себя в порядок. Буревоя нашел в другом сарае, поменьше моего, он возился с какими-то странными конструкциями из дерева и веревок. Сарай оказался местной МТС (моторно-тракторной станцией), правда, без моторов и трактора. В нем были собраны все орудия для сельхозработ. Странная конструкция из острых палок оказалась бороной, непонятное сооружение, похожее на половину остова кресла-качалки — ралом. Буревой рассказывал мне про орудия труда, показывал что да как, потом хитро улыбнулся, полез в угол сарая, начал ковыряться в земле. Потом победоносно посмотрел на меня, и поднял над головой то ли коготь дракона, то ли гигантский перстень. Обрезок трубы с одним треугольным острым краем, короче. Дед поведал, что этот «сошник» успел спрятать от данов, перед тем как сбежать в лес. Именно на нем, на этом когте, базировалась зимой его надежда на урожай и выживание рода. Его они одевали на рало, и пахать землю становилось сильно легче. А это было важно — единственного жеребца, который у них был (Первуша со Вторушей по осени, как раз перед данами привезли), как впрочем и овец с козами, даны порезали, и пахать Буревой планировал на нас с Кукшей, и девушках, Зоряне, Агне и Леде. Мол, с железным сошником мы теперь толпой нормально вспашем. Я про себя застонал — как тягловую скотину меня еще не использовали. С опаской спросил, когда пахать будем? Буревой успокоил — пахать будем через месяц, когда земля готова будет. Осталось только определиться с объемом вспашки… Успокоил, блин, за месяц я трактор тут точно не найду, как впрочем и коня с волами.

Позавтракали жареной рыбой, Буревой повел меня в лес. Метров в двухстах от деревни оказалось поле, Буревой назвал его лядом. Поле было метров двести в ширину, и метров пятьсот в длину, и было расположено в небольшом овраге, похожем на тот, в котором была наша деревня, только дальше от озера. Моя спина и ноги стали заранее ныть. Это ж сколько тут пахать-то на себе придется! Это ужас! Все на своем горбу! И как он планировал сам все это делать, с бабами да детьми? По краям от поля лежали несколько полуобгоревших стволов, сквозь землю уже пробилась трава, мелкая, правда. Судя по всему, на своей спине мне и Кукше и женщинами придется перепахать гектар десять пашни с дерном. Я застонал уже вслух. Буревой озабочено посмотрел на меня:

— Здоров ли? Чего скулишь?

— Буревой, да мы здесь костьми ляжем, всей деревней… родом! Это ж как мы вспашем все это? Мы ж не кони!

— Да все пахать-то и не будем, это мы с сынами про запас жгли, тут леса мало было, березняк один, пока не заросло хотели сразу ляд большой сделать. Пожгли, правда, случайно, не сумели огонь сдержать.

— А вы тут лес жгли?

— Да, а как еще? — удивился Буревой, — порубили все, тут только мелочевка была. Угощение лешему само собой оставили, да и пожгли в первый год. Земля тогда родит хорошо, еще лета два или три урожай будет. А мы с запасом пожгли, так что переложи ляд-то подальше, и еще хватит.

— А перед зимой вы не сеете? — я вспомнил про озимые, они вроде урожайней бывают, — чтобы зиму зерно в земле простояло?

— Да тут зима лютая, непонятно, как зерно в ней будет. Лучше по весне сеять, так точно с зерном останемся. Это там, — дед неопределенно махнул рукой, — где местечко наше было раньше, там так делали.

— А что сеять будем? Пшеницу?

— Не, рожь будем сеять, она кормилица, завсегда урожай есть. Пшеницу по Днепру сеют — там она хорошо идет. Волами пашут, лошади не берут землю-то у них.

— Ладно, так пахать-то сколько будем?

— У нас зерна на высев на четыре десятины, я восемь пудов зерна сохранил, — похвастался дед, — дай Дажбог урожай сам-третий будет, на следующий год больше высеем.

Так, пуд это у нас шестнадцать килограмм, значит — 128 килограмм зерна. Сам-третий — это типа урожай один к трем? Тонну посеял — три собрал? В нашем случае, центнера три-четыре соберем. Не густо, не густо… Десятина, кстати, это сколько?

— Буревой, а где сеять будем? Покажи рукой, я в десятинах не понимаю.

Буревой показал. Получился, квадрат, метров двести на двести, ну примерно. Уже лучше, но спина все равно начала ныть.

— Ладно, разберемся, тебе виднее. А с огородом как у вас тут? Где овощи… ну, репу растите?

— Под огород мы вот тут место взяли, — дед указал на небольшой участок ляна, метров на двадцать, окруженный кустами, — тут зверь не пройдет, целее будет.

Ну да, через эти кусты и я бы не прошел. Так, надо прикинуть, что у меня там с посадкой моих, иновременных овощей, площадь прикинуть, да трудозатраты. Надо садится думать, да прикидывать. И еще про посевную — мне что-то не улыбается на своей спине тут целину подымать.

Оставили с Буревоем поле, он повел дальше в лес. Там учил меня, как норки мышиные да укладки беличьи искать, про травы рассказывал, про деревья, тыкал на растения, рассказывал как время сева определять по цветкам, да насекомым. Передавал местный передовой опыт аграрных технологий. Показал дупло, сказал тут пчелы есть в лесу, он у них мед берет. Он их дымом окуривает, за забирает половину, половину пчелам на прокорм оставляет. Я так по крайней мере понял. Еще он травы разные собирал, мне тоже показывал. От болезней разных, от живота, от температуры («горячки», как Буревой выразился).

— Буревой, я думал травами лекарственными… ну, лечебными бабы занимаются, знахарки там всякие. Ты тоже знахарь?

— То ты прав, Сергей, раньше этим Крижана занималась, она у нас за больша́чку была, ее это работа для рода была. Да и сейчас наши, Зоряна с Ледой, для своих малых собирают, что по весне в силу вошло.

— А Агна?

— А Агна в других местах жила, там свои травы были, тут нет таких. Они ее с собой берут, учат значит.

— Большачка — это женщина главная в роду получается?

— Ну да, жена моя.

— А ты значит — большак? — я начал перелезать через поваленное бревно.

— Ну да, так меня называют, — Буревой улыбался моим попыткам, он по лесу как по мостовой ходил, не замечал всех этих рытвин, кустов, пней да деревьев, — если ты большаком станешь — на тебя забота о роде будет, твоя жена больша́чкой станет, за женские дела да домашние отвечать будет.

— А большак за что отвечает?

— А большак — за защиту перед богами и людьми, за хозяйство все, за урожай да за дрова, да за людей новых, кого в род взять. Голова он.

Ясно, «уйдите мыши, я стратегией занимаюсь», так должность у Буревоя называется. Определяет стратегию, куда идти, под кого лечь, кого под себя подмять, кадры на нем, политика партии, в смысле — общение с богами.

— А с богами разве у вас не волхвы занимаются? У нас в мире так было — отдельные люди, специально обученные.

— Эти твои «спесияльно» обученные они что, везде есть? — дед не понял концепцию религии, — у нас волхвы это те, кто лучше других знает как с богами разговаривать. Они мудрость свою другим передают, большак в роду первый к ним учится всегда. А спе-циа-ль-но, — дед на удивление старательно и, что немаловажно, правильно произнес незнакомое слово, — обученные они чем другим занимаются? Сеют? Пашут?

— Да тут кто как, Буревой… Некоторые сеют, некоторые пашут, других люди за общение с богами кормят, — я подумал, прикинул, и продолжил излагать Буревою концепцию религий своего мира, — у нас ведь людей много, семьи родов некоторых за тысячи дней пути друг от друга, как тут большаку с богами говорить? Вот и сделали так, чтобы в каждом городе, ну или там селе, деревне, можно было с богами говорить, через людей ученых. А к ним людей выстраивается — тысячи, когда им сеять пахать? Вот и кормят их люди…

Отвлеклись, Буревой стал про дерево рассказывать, которое для избы рубить нельзя. Дерево с листиками молодыми, круглыми, лицевая и оборотная сторона цвета разного. Я так понял, что это осина, и Буревой как-то похоже называл.

— А эти, ученые твои, Сергей, они в свою пользу волю богов не перетолковывают? — Буревой жил долго на этом свете, самую суть сразу ухватил в наших религиях, — да и куну (конунгу?) одного под себя примучить можно, тоже в свою пользу богов для людей толмачить.

— Тут ты прав, и такое бывало. Тут все от человека зависит…

— И то верно. Вон Сергей, смотри, как на этой траве цветок синий….

Так и проводил Буревой лекцию по ботанике, совмещенную с экскурсией по местным достопримечательностям и докладом на тему «Религия — опиум для народа. И главный тут — драгдиллер».

К полудню вернулись обратно в деревню, Кукша принес с охоты двух кроликов, и опять умчался в лес. Блин, надо тоже заняться стрелковой подготовкой, а то арбалет так и висит в моем сарае. Лук опять же освоить не мешало бы, на уровне Кукши. Но у Буревоя были другие планы. Он повел меня к заводи, там мы ломали тонкие прутики, наломали целую кучу. В деревне буревой начал из этих прутиков делать корзины, вроде тех что Кукша носил с утра. Как оказалось, это не корзины, а верша, снасть для ловли рыбы. Мы с Буревоем развели костер, в кастрюле из под шашлыка нагрели воды, там дед вымачивал прутики, потом крутил из них эти самые верши. Я тоже попробовал, у меня даже получалось неплохо! Наверно, мелкая моторика рук после всех лет, проведенных за клавиатурой, давала о себе знать. Потом внутрь верши заложили камни, воткнули еловые ветви, и понесли устанавливать их на озере, там где поглубже.

Я рассказал Буревою про удочки, решили после установки его снастей попробовать мои. Взяли лопату, накопали червей, разложили удочки, их две Ваня с собой брал, спиннинги. Показал Буревою как забрасывать, как вынимать рыбу. Буревой очень хвалил крючки и леску, у них удочки тоже использовали, только сами они и снасти к ним были сильно грубее чем те, которые были у меня. Нашли место, сели удить рыбу. Рыбы было много — за пару часов, что оставались до захода солнца наловили штук десять каких-то блестящих рыбин, килограмм на шесть в общей массе. Я в рыбе на разбираюсь, вроде на карпа они похожи. Буревой сказал что это жерех. С уловом пошли в деревню, есть да готовится ко сну.

Так мы провели следующие три дня. Расписание не сильно разнообразное: подъем, собрать векши с рыбой, обновить их в части елевых веток и испорченных прутьев, поставить опять в озеро, за дровами, на «экскурсию» в лес с Буревоем, подправить в избах крыши-стены по мелочевке, рыбалка, отбой. Меня на довольствие, если можно так сказать, поставили к Зоряне. Ей отдал мыло, она стирала да готовила еду. Спал по прежнему в своем сарае внутри палатки. Устроили банный день — у них тут небольшая землянка с очагом была, там грели воду, парились, оттирали с себя пот да грязь. Спросил у Буревоя про субботу — она вроде банный день. Дед сказал, что не слышал о таком, у них в неделе пять дней. Я же себе на палке с зарубками, которую использовал вместо календаря отметил этот день как субботу, мне семидневками считать привычней. Одним словом, вели мы свое древнеславянское хозяйство. Потом зарядили дожди, два дня лило как из ведра. Все попрятались по домам, благо еды в виде рыбы, травы да корешков съедобных, и остатков моих запасов хватало. Буревой резал у Зоряны какие-то плошки-ложки, я ему под это свой тесак отдал. У меня же было время подумать.

Я устроил себе из дров что-то вроде кресла с видом на улицу внутри сарая, открыл дверь, и в созерцательном настроении начал анализировать проведенное тут время.

С языком вроде все решилось — я местных понимал почти полностью, они меня тоже. Причины изначального непонимания тоже стали ясны. Мало того, что в моей речи была куча анахронизмов из будущего, которые к тому же являлись еще и чужими, заимствованными словами, так была еще и проблема правильного произнесения. Мы там у себя, в будущем, в какой-то момент времени начинали язык учить по книжкам, текстам, которые были написаны с использованием стандартных правил русского языка. Из-за этого практически все начинали говорить по тем самым правилам — чисто, внятно, отрывисто. Мы все знали как слова пишутся, хотя бы примерно, и произносили их в соответствии с написанием. Тут написание слов — это скорее какое-то иероглифы, пиктограммы, рисунки. Мне Буревой показывал. Соответственно, каждый произносит так, как ему лучше запомнилось — потому произношение слов и хромает, каждый как запомнил так и произносит, правил нет. И каждое слово в итоге у каждого носителя языка имеет считай уникальное произношение. Я начал просто меньше вдумываться и сопоставлять привычный мне русский язык и то, что они произносят, и понимание пришло. Вроде как дети пятилетние говорят. Местные меня понимали просто потому, что для них пятьсот вариантов произношения одного и того же слова это норма. Мой вариант просто стал пятьсот первым.

С безопасностью Буревой меня тоже успокоил. Сказал, что вроде как сейчас начало сезона для торга на реках, льды вскрылись, наша деревня далеко от основных путей, сюда никто не плавает. А вот если с торгом, или наймом, или грабежом не получится, ватаги мурманов, данов, варягов и прочих гоповарваров вполне могут и появиться. Или осенью, когда обратно возвращаться будут. Но это где-то через месяца два будет, как раз после посевной. Так что налеты морских разбойников Буревоя не пугали, его беспокоило хозяйство и выживание.

По нашему хозяйству стало тоже понятней. Рыба, трава для одежды и пропитания, лесные дары, охота, и скоро будем сеяться. Корзины с зерном Буревой сохранил от данов, как оказалось, из-за того что их вынесли на поляну в лес, чтобы перебрать перед закладкой в кладовку. После данов Буревой озаботился сохранностью запасов, и сделал в доме у Зоряны фальшстенку, за которой и хранил зерно, которое мы будем сеять в конце мая. Но сам процесс посевной, как его описал Буревой, он меня просто пугал. Тащить на себе соху, потом борону, все своей спиной и ногами, да по полю, да в лаптях (их Буревой как раз и позиционировал, как рабочую обувку, одноразовую, обещал к посевной всем наделать), да вдвоем с Кукшей. Это же АдЪ! Передо моими глазами стояли картины хроники Великой отечественной Войны, там так бабы сеяли, когда лошадей на фронт забрали. Ужас. Надо что-то делать. Коня мы точно в лесу не откапаем. Ехать менять железо в Ладогу на коня мне было откровенно стремно, нравы тут те еще. Куда ни кинь — всюду клин. А трактор сделать на коленке да в одно лицо — тоже ненаучная фантастика. Да и топливо к нему где взять, даже если бы «Кировец» вместе со мной перенесло. Чем больше думал над этим, тем больше паниковал, тем больше заранее ныли спина и ноги, тем более призрачными казались наши шансы на выживание. Точнее, на посевную.

Пока в голову ничего не приходило, сидел, смотрел на дождь, паниковал. Только мысль о картошке, которую я собирался посадить, не давала мне носиться по деревне с криками «Все пропало!». Кстати, о картошке. Надо подготовить семена моих овощей из будущего к посадке, а то все сгниет. Начал потрошить огурцы, помидоры, и кабачки на семена, перебирать картошку, морковку, лук, чеснок. Чеснок с луком и морковкой надеялся посадить как есть, целиком, авось взойдет что на семена. Но хотел дождаться тепла. Мысли переключились на то, что надо сделать корзинок для проращивания рассады, корзины побольше для проращивания лука, морковки и чеснока, вскопать огород под картошку. Да еще и саженцы прорастить из яблок моих. Лимон попробовать, будет самый северный лимон в мире, если вырастет. Закончил с овощами-семенами, и с новой силой запаниковал о посевной.

Помогли мне, как ни странно, местные. Дождь на какое-то время прекратился, из деревни потянулись наши женщины с коромыслами и деревянными ведрами к ручью за водой. По дороге обратно Леда чуть не свалилась напротив моего сарая, решил помочь. Вышел, взял коромысло с двумя ведрами, оказалось достаточно тяжелое, понесли воду к ней в избу. Там для воды стояла кадушка, ну, вроде бочки, что сужалась кверху. Кадушка была литров на пятьдесят. Вылили воду — надо еще раз пять сходить. Пошел уже сам. Набирал воду, носил коромыслом в избу. Таскать деревянными ведрами воду было тяжело и непривычно. Пошел к Зоряне, попросил у Бурвоя ведро из под мусора, что принесли с «плато». Намотал кусок веревки на ручку ведра, чтобы руку не резать, и пошел к ручью. С ведром дело пошло веселей, в него сразу литров двадцать-двадцать пять вошло. За один раз половину кадушки заполнил. Натаскал воды всем остальным. Вернулся к себе, перевел дух.

Вот что это сейчас было?

А было следующее. Ведро деревянное весит килограмм пять-семь, коромысло еще столько же, ведра на коромысле два, вместимость литров пять-семь. Итого таскаем туда-сюда килограмм двадцать ради десяти литров воды. КПД ни к черту. Мусорное ведро весит килограмма три, вмещает двадцать килограмм воды. КПД зашкаливает, в сравнении с деревом. Значит, три кадушки на полсотни литров в трех избах деревянными инструментами я заполню за тридцать ходок, перенесу лишних шестьсот (!) килограмм ведер и коромысел. Или схожу семь-восемь раз с металлическим ведром, перенесу лишнего всего ничего, двадцать пять кило. При том же результате. И времени в пять раз меньше потрачу, учитывая время на балансирование с коромыслом, набор воды, навес ведер на коромысло. Эффективность! Да. На чем базируется? На металле! Может, и с посевной так? Наверно, стоит несколько отойти от шаблонного мышления, трактора, лошади, и попытаться повысить эффективность?

Побежал к сараю с инструментом для посевной, начал тягать руками соху да борону. Тяжелые. Заменить на металлические? Я не кузнец, опыта нет, да и кузнечных инструментов нет — все гоповарвары сперли. Но у нас то есть «плато»! Да и у меня есть мозги! Надо их включать, а не грубую физическую силу!

Мозги, кстати, у местных тоже были дай Б-г каждому. Буревой в лесу чуть не каждую породу дерева да травы с кустами знал, когда цветет, что съедобно, что несъедобно, повадки зверей, насекомых, даже жаб! Просто в отсутствии каких-либо записей, местные все держали в голове, гигантской стройной системой мира. Для них это было естественно, как мне помнить таблицу умножения. Знания эти были прикладные, их было о-о-о-очень много, тут даже мелкие в лесу не просто бегали, а кормились подножным кормом, разбираясь в травах, кустах, следах, ягодах. То есть, полезным делом занимались. Просто мои знания, и их знания, очень разные. Но интеллектом-то их не обделили! А мыслить абстракциями, как я привык, у них тут времени нет, надо каждый день использовать, чтобы прокормиться, да дуба не врезать. В таком ракурсе понятно становится, почему наука в привычном мне виде считай только к 16–17 веку начала формироваться, да и то в среде дворян. Когда хозяйство крепостное стало больше приносить «ништяков» (товарность повысилась! О какое слово вспомнил!), тогда и время свободное появилось. За звездами там смотреть, стихи писать, теории разные двигать, да математику придумывать. А пока выживание — главный приоритет, причем время потраченное на разные «измышлизмы» напрямую снижает вероятность пережить зиму, наука будет на месте стоять. Наверно, сделать какую-нибудь паровую машину и в 9-ом веке можно, лет за пять, только ноги ты протянешь на вторую неделю. Пирамида потребностей, пирамида Маслоу (фамилия такая), вроде так это звучало в том куцем курсе экономики, который нам читали на физфаке.

А я что с ведром сделал? Я им при помощи железного ведра времени освободил часа два на каждую кадушку! То есть, экономим время, получаем дополнительный бонус в производительности, повышает количество «ништяков» в нашем роде! И все счастливы! А мне надо просто переключиться с привычных мне по моей жизни и из изучения истории парадигм, вроде «пашет лошадь или трактор», на необходимый функционал! С процесса на результат! Не «лошадь пашет», а «надо вспахать». Вот куда двигаться надо! Надо добиться результата при минимальных затратах ресурсов! В том числе таких, как наши, человеческие силы! Все же просто! Тогда и время появится на улучшение жизни, а не просто на выживание.

Простая и понятная мысль, пришедшая в голову, подняла настроение и заставила мозг трудиться. Цель поставлена, задача ясна, средство — повышение эффективности — тоже ясно. Инструмент — мой мозг, опыт деда, бонусы с нашего «плато», я, дед, три девушки наших, и Кукша с мелкими. Я порылся в вещах, достал свою записную книжку, там еще страниц 70 пустых, и начал писать, рисовать да черкать. Озаглавил просто — «Проекты лучшей жизни». Оставшиеся дни под дождем пролетели как быстро, я сидел в 9-ом веке на куче дров, и занимался своим любимым делом — думал, как повысить эффективность работы. Ведь автоматизация, которой я занимался до попадания сюда, это прежде всего анализ процессов и выработка решений. Тут минутку сэкономили, там часок, да на триста человек рабочих… Глядишь, а выработка в пересчете на полезную продукцию при тех же затратах и выросла, раза в два. Одним словом, даешь автоматизацию древнеславянского хозяйства! Даешь прогрессорство!