Глава 13

Старый базар был тем местом, из которого и возник Ростов-на-Дону. Некогда оживленное место располагалось на перекрестке дорог, ведущих на Северный Кавказ и в Причерноморскую степь. Судя по монументальности (а сейчас ростовский базар, как я слышал в трактире, оставался одним из лучших крытых рынков во всей стране), здесь в свое время кипела и бурлила жизнь. И рынки, которых здесь было целых три, стабильно приносили прибыль своим владельцам. На одном из базаров торговали одеждой, на втором — мануфактурой и галантереей, ну а третьим был тот, который я искал — продовольственным. Впрочем, при всем желании ошибиться было трудно. Продовольственный рынок единственный из всех оказался открыт.

Я прошел внутрь и огляделся, изумляясь достижениям архитектуры более чем столетней давности. Это тебе, конечно, не торговые центры современности, но конструкция крытого рынка из безопорных и большепролетных металлических ферм, будто огромной теплицы или ангара, впечатляла. Присвистнув, я пошёл к рядам. Однако внутри дела обстояли не так шикарно, как снаружи. Если здесь и кипела некогда ростовская жизнь, то все это осталось в далеком прошлом. Многие прилавки теперь пустовали, а те, где товары были выставлены, не отличались даже мало-мальским разнообразием. Базар выглядел опустевшим и едва ли не заброшенным. Фронт все ещё был рядом, и получить откуда-либо товар было сложно, да и с клиентом было туго — страна в целом вплотную подходила к страшному голоду и беспробудной нищете. Из покупателей среди рядов бродило не больше десяти человек, работающих прилавков тоже было не больше десятка, а остальной колорит образовывали профессиональные нищие попрошайки.

Один из них, наглухо пропитый мужик непонятного возраста и с мутным взглядом, сидел у самого входа. Он тотчас попытался взять меня в оборот.

— Рубь дай?

Я смерил попрошайку взглядом, подметил, что у него нет ноги ниже колена. Не удивлюсь, если мужика демобилизовали с фронта мировой войны — и вот так бросили на произвол судьбы. Не осталось больше государства, за которое он воевал, и помогать ему больше некому. Решено, как только разменяю деньги, то поддержу мужика. С меня не убудет, а он тем же курьером уже не поработает, да и на завод не пойдет.

Я прогуливался по базару и глазел на совершенно дикие цены, от которых волосы на голове шевелились. Память прежнего Гришки услужливо подсказывала, что рост цен оказался головокружительным, съел все возможные сбережения у народа (у кого такие вообще водились) и поставил население в крайне сложное положение. Все это напоминало первую половину 90-х, когда цены росли будто на дрожжах, и не было видно конца и края этой финансовой пропасти. Не думал, что когда-нибудь еще мне придется переживать нечто подобное. Но увы и ах, мало кто делает выводы из собственной истории, все предпочитают по новой наступать на те же самые грабли.

Вот с такими не самыми веселыми мыслями я подошел к одному из прилавков, за которым сидела древняя бабуля, покачивающаяся взад-вперед на табуретке. Она торговала всем понемногу — свежее мясо, мука, хлеб, сливочное масло.

— Бабуль, чего по чем? — решил прицениться я, не увидев никаких ценников на прилавке.

— А ты шо хошь? — почавкала бабушка беззубым ртом, перестав, наконец, раскачиваться.

Я ткнул пальцем на кусок мяса, хорошая такая говяжья вырезка, совсем без жирка. Хотелось купить килограммчик-другой для Глаши. Уж если она из требухи сварила вполне сносную похлебку, то представляю, какой получится шикарный суп из говядины! Да и после стольких дней в лазарете хотелось поесть что-нибудь домашнее, да понаваристей.

— Червонец, — назвала свою цену бабуля.

Я кивнул — думал, будет подороже, вон через ряд мужик говядиной по пятнадцать рублей торгует. Взглянув на мясо, я примерно оценил вес лежащего на прилавке аппетитного куска. Килограмма на два шмат мог потянуть, ну, может, два с половиной наберется.

— Свежее же, бабуль? Сколько весит?

Вопрос, конечно был большей частью риторический, мяса на прилавке остался последний кусок, и он наверняка здесь лежал с самого утра, хорошо хоть не успел заветриться и привлечь внимание насекомых. Мухи в Ростове, как я успел убедиться, водились размером с крупного шмеля.

— Свежее, — продавщица взяла кусок голыми руками, перевернула, показывая со всех сторон, а заодно на глаз «взвешивая», ведь весов на прилавке не имелось. — Да тут на все шесть потянет.

— Килограмм? — удивился я.

Откуда в таком куске говядины шесть килограмм? Два точно есть, с натяжкой можно посчитать три. Но шесть?

— Сам ты килограмм, — как-то обиженно сказала старуха. — Фунтов! Это они у своей Москве хай как угодно мерют, пускай хоть обмерятся.

Пришлось скрести макушку. Я-то думал, что в Советской России уже перешли на метры и килограммы, ан нет, старая метрика все еще была распространена. Там, где большевики только внедряли свою власть, по-прежнему оставались дореволюционные системы мер с фунтами и аршинами. Мне эти меры резали глаз примерно так же, как этой бабуле килограммы. Пришлось провести несложные математические вычисления, и, если я верно помнил величину фунта, то в куске как раз выходило порядка двух с половиной килограмм.

— Давайте тогда половинку шмотка, за четвертак заберу, — предложил я.

Бабуля подвисла на несколько секунд, прикинула выгоду и махнула рукой — забирай. Я сунул руку в карман и достал тридцатирублевый расчетный знак, который мне всучил старый вояка за доставку. Протянул его продавщице, которая уже начала резать мясо на две части. Но, завидев купюру, бабушка нахмурилась.

— Не, милок, совзнаками не беру! — наотрез заявила она. — Либо рубь царя, либо рубь местных, как два советских.

— Вы хуже валютчиков в девяностые, — хмыкнул я. — А чего обмен такой грабительский? Один к двум.

— А того, милок, большевичков благодари… мясу-то брать будешь?

Ушлая бабушка попалась. Ничего не оставалось, как расплатиться царскими деньгами, полученными мной от мадам. Я приценился и по хлебу, но брать не стал, за сто пятьдесят рублей, которые она запросила за буханку, мне этот хлеб поперек горла встанет. Цены ценами, а они вырви глаз, но тут ещё старушка, похоже, решила, что я большевик, к которым она отнюдь не испытывала положительных эмоций. Не сильно дешевле стоила и мука, за которую она просила по сто двадцать рублей за килограмм, и не далеко ушло сливочное масло, торговавшееся за восемьдесят рублей. В целом ценообразование на разные продукты немного озадачило. Чтобы обыкновенный ржаной хлеб стоил в десять раз дороже мяса… ну что же, придется на одном мясе, похоже, выживать. Модная в двадцать первом веке диета карнивор, ага.

На других прилавках я докупил зелени и картофеля, чтобы не хлебать одну мясную похлебку. Супу быть. А выходя из базара, хотел сунуть деньги со сдачи инвалиду, но того на месте уже не оказалось.

Домой я шел, распухая от собственной важности и гордости за продукты, купленные на первые заработанные бабки. Вроде не пацан, чтобы вот так от радости по всяким мелочами прыгать, но очень уж хотелось произвести впечатление на Глашу, тетушка явно заслуживала лучшей жизни. Замысел удался, тетушка при виде куска сырого мяса, зелени и картофеля захлопала в ладоши, сама как школьница, получившая первую пятерку, и даже прослезилась.

— Ой, Гришенька, ой, добытчик, — залепетала она, смахивая слезу.

Я довольно улыбался, но, правда, идиллия продлилась не долго. Глаша уже через минуту нахмуриалсь.

— Гришка, узнаю, что ты продукты украл или на деньги краденые, не обижайся…

— Не, теть Глаш, я на них сам заработал, а красть — это теперь не мое, — довольно улыбаясь, заверил я.

На ужин меня ждал отличный суп, я слопал целую тарелку, попросил добавки и ее тоже умял за обе щеки. Все-таки умела тетушка готовить, у нее бы поучиться моей бывшей жене, которая все годы нашего с ней брака кормила меня дошираками и бутербродами с маслом.

Рассказывать тетушке о скором своём отъезде из Ростова я не стал, хотя изначально собирался. Не хотелось портить атмосферу, которую наваристый мясной суп сделал праздничной. Не много все же человеку для счастья надо.

Однако ночевать у тетушки я не собирался, слишком опасно. Поэтому, поужинав, я наконец переоделся в старое шмотье Гришки, оставив свой дорогой костюм в шкафу до лучших времен. Америка мне теперь не светит, а за такой пиджак и голову разбить могут. Народ, в большинстве своем, еле сводит концы с концами, и пижонство не вызовет ничего кроме раздражения. Ну и найти меня по таким особым приметам — как раз плюнуть.

Преобразившись, я попрощался с тетушкой, набрехав, что иду на свидание и меня можно не ждать. Тетушка повздыхала, что я не успел расстаться с Лизаветой, а уже под другие юбки лезу. Правда, отпустила всё же без лишних вопросов. Только перед самым выходом меня окликнула.

— Одно мгновение, Гриша!

— Чего, теть? — я задержался в дверях, старательно закатывая глаза, как если бы и правду торопился на свидание.

— Подожди-ка.

Тетушка засуетилась, сбегала в шкаф, с минуту порылась там и вернулась, с торжественным видом протянув мне какую-то картонную коробочку. Я коробочку взял, открыл и не без удивления обнаружил в ней самый обыкновенный презерватив.

— Предохранитель для интересных нужд! — прокомментировала Глаша, формулировка-то какая. — Возьми, Гришенька, и обязательно используй!

— Обязательно, — пришлось брать коробочку, хотя никакого секса у меня не предвиделось, в ближайшее время уж точно.

Скоро, кстати, вообще никакого секса в стране не будет. Мы напоследок обнялись, Глаша меня перекрестила три раза, поправила мне хохолок и снова спохватилась.

— Совсем забыла, что пока ты болел, тебя тут несколько раз спрашивали.

— Кто? — насторожился я.

— Да я ж почем знаю, мордастый такой, широкоплечий, но, вроде, выглядит солидно, не как все эти твои дружки, — припомнила она. — Представиться не представился, а я ему сказала, что тебя нет, в больнице ты. Ну а в какой именно — то понятия не имею.

По описанию весьма походило на хорошо знакомого мне милиционера из той парочки, что мне ультиматум выдвинула. Пока я в лазарете восстанавливался, срок озвученного ультиматума как раз прошел. Но если это он, то, во-первых, странно, что он приходил один, потому что если брать ментов, у которых я стукачом подрабатывал, у них тандем. Мы с Тамарой ходим парой… Ну а во-вторых, неужто мент не знал о моем местонахождении, вон чекистка же знала и даже проведала? Хотя хрен его знает, какое у них сейчас межведомственное взаимодействие. Там и сто лет спустя черт ногу сломит в бюрократических проволочках, и пока ты от коллег чего-то допросишься, то свихнуться можно. А тут — так подавно бардак. Представить страшно, как милиция работает.

Успокаивало, что, судя по рассказу Глаши, визитер осведомлялся вполне культурно и тетушку не напугал. Но я все же решил предупредить ее, ведь велика была вероятность, что незнакомец заявится снова.

— Вы на всякий случай не открывайте никому двери, с каждым день все больший бардак…

Я запнулся. Хотел добавить, что если будут снова мной интересоваться, то следует идти в незнанку. Мол, из больницы выписался, но с тех пор не приходил. Но говорить этого я не стал, чтобы без лишнего поводу не трепать Глаше нервы. Пусть думает, что я ухожу, потому что иду к бабе, а не потому что меня ищут. Так и ей, и мне куда спокойнее.

Попрощавшись с теткой и сунув «предохранитель» в карман, я пошел искать местечко, куда меня могли впустить за разумную плату. Пришлось пошастать по Ростову в сумерках, прежде чем я нашел небольшую дыру с койко-местом. Совершенно случайно нашел — шагая по улице, я увидел, как из одного из домов выходит молодой человек с дорожной сумкой. Ну, как выходит — из дверей сначала кубарем вылетел сам парнишка, смахивающий на молодого Чарли Чаплина с забавными усиками и грустными глазами, а следом вылетела его сумка, шмякнувшись наземь. «Чаплина» это нисколько не смутило, он подобрал сумку, засунул в нее разлетевшееся белье и откровенно дал деру, напоследок зыркнув на меня косым взглядом. Из дома выбежала женщина, державшая в руках скалку и видом смахивающая на Фрекен Бок.

— Во гаденыш, ты гляди, чтобы духа твоего тут не было! Совсем обнаглели, паразиты! Ты мне за шестеро суток уже должен! — бесновалась фактурная дама.

На муженька бежавший похож не был, да и с мужей за жилье обычно не берут, поэтому я быстро смекнул, что парнишка с дорожной сумкой — постоялец. А «Фрэкен Бок», стало быть, сдает конуру.

— Ты чего вылупился, дорогу забыл? — насупилась женщина. — Или родную увидел?

— Что-то типа того, теть, мне комната нужна, — ответил я.

— Комната ему нужна… деньги-то есть?

— Имеются, — я достал из кармана успевший малость помяться расчетный знак, который у меня не приняли на базаре.

— Опять эти совзнаки, — вздохнула женщина, только сейчас опуская скалку. — Заходи, ладно, чего встал, найдем тебе кровать.

Евдокия, как, оказалась, звали хозяйку, сдавала на ночь несколько комнат, прося за это совсем незначительные по нынешнему времени деньги. Ночлежка мне досталась по цене меньше, чем фунт говядины. Несмотря на то, что Ростов был наводнен людьми, комнаты у хозяйки по большей части пустовали. Народ искал, где приютят бесплатно, и даже такие дешевые варианты, как койко-места у Евдокии, большинству были не по карману. Спускаясь по железной лестнице в сырое полуподвальное помещение, где в ряд тянулись двери комнатушек, я всё думал, что бешусь с жиру, и наверняка можно найти другие, бесплатные варианты.

— Голову пригни! — рявкнула хозяйка.

Вовремя, я сослепу чуть не въехал лбом в трубу и поежился, увидев пробегающую по трубе жирнющую крысу. Здоровая такая, целая выдра! Людям жрать нечего, а эта с трудом протиснула свой массивный зад в вентиляционное отверстие.

— Ловушки на крыс ставить не пробовали? Ну или там кошку завести, — спросил я, внимательно глядя себе под ноги.

Вот чего не люблю, так это грызунов, у меня на них с детства аллергия, я даже когда смотрел про Тома и Джерри, всегда поддерживал кота. Евдокия на мой вопрос ничего не ответила и даже не обернулась. Ни капельки не удивлюсь, если узнаю, что эта мадам свою живность подкармливает, хотя я прекрасно понимал, на чем разъелись грызуны.

Мы подошли к крайней двери, Евдокия остановилась и толкнула ее от себя.

— Тебе сюда.

— Свет есть? — заглянул в открывшийся дверной проем, улавливая запах грибка и сырости.

— Керосинку дам, — буркнула хозяйка.

— Если приспичит, где уборная?

Я осмотрел свои «покои», обнаружив перекошенную кровать с бельем не первой свежести. И хоромы тети Глаши показались чем-то божественным.

— Уборная — где найдешь, в дом не пущу, даже не пытайся. Завтра в восемь утра чтобы свалил.

— Ага, вам тоже спокойной ночи.

Евдокия с этими словами резко развернулась и потопала на выход. Я еще несколько секунд потоптался в дверях, потом зашел внутрь. Окон в комнатушке не предусматривалось, все-таки подвал, да и размером она была дай бог с кухонку в советской хрущевке. Но одно радует, на ночь у меня есть крыша над головой.

Белье, несмотря на замызганный внешний вид, оказалось свежим и выстиранным, даже пахло мылом. Раздеваться я не стал, в этой «гостинице» отсутствовало отопление, и, скорее всего, раньше в этих комнатушках располагались склады. Поэтому улегся в чем есть. Думал, что буду ворочаться, размышляя о своем нынешнем положении — новое место как-никак, да и мысли разные лезут в голову. Но стоило закрыть глаза, как меня тут же выключило, и я проспал без задних ног до самого утра. Ну а проваливаясь в сон, я поймал себя на мысли, что потихоньку привыкаю к новым реалиям. Сознание все больше срасталось с новым телом, а я мыслил категориями начала двадцатого века.

Снился мне старый кабинет, где я сижу за столом, на котором стопка дел. Рядом хрустальная пепельница и моя любимая «Прима». Как же важно все-таки найти для себя то дело, которому ты готов отдаваться без остатка всю жизнь.

Впрочем, покой нам только снился. Дверь моего кабинета во сне вдруг распахнулась, и в нее влетел бывший лучший друг, который принялся жестикулировать. Обычно во сне нет звуков, но Игорь орал так, что я очень скоро понял — эти вопли доносятся в мой сон из реальности.

Загрузка...