Мозголомка. Сборник рассказов

Взлом

Солнце расчертило кабинет лучами, придав музейной величественности этакую сказочную атмосферу. Если можно, конечно, говорить такими категориями в отношении столь серьезных кабинетов. Высокий седой человек забавно щурился от зайчика, который разукрасил громадный стол красного дерева, один раз даже чуть не чихнул, но шторы не задергивал. Солнце ведь. Радость во плоти.

Он отхлебнул чаю из массивного серебряного подстаканника, охватившего гранчак, на мгновение зажмурился, смакуя кипяточный аромат цейлонского и снова уставился за окно. Погодка шепчет… Может, ну его, все в качель, да на рыбалку завеяться. Сто тысяч лет не отдыхал. Это, наверное, такой период в жизни мужчины, когда подбираешься к определенному возрасту и становятся менее важными многие материальные вещи, а вот нечто абстрактное выходит на первый план и занимает все силы. Многие по ошибке называют это стремлением к самореализации. Хотя подобное состояние души наступает, как правило, только у реализовавшихся мужчин. Тех, кто как раз всем все доказал и себе в первую очередь. А теперь делаешь то, что нужно делать, не для других, не для себя, а потому, что вдруг понимаешь какую-то вселенскую необходимость, миссия, что ли…

Аппарат на столе издал специфический зум, прервал вселенские мысли и хозяин кабинета, ткнув пальцем в оранжевую клавишу, быстро вышел из своей мантры. Он скорчил недовольную гримасу и поднес край трубки к уху.

— На проводе…

— Сергей Михалыч, можно к вам подняться?… — голос был спокойным, но в нем явно угадывались нотки встревоженной сосредоточенности.

— Володя, по телефону нельзя разве?

— Сергей Михалыч, я могу и по телефону. Просто посчитал, что вы захотите это послушать лично…

— Володя, давай, говори… Я здесь пока сам посижу…

— Пятнадцать минут назад " Око" не вышло на плановый сеанс.

— Причина?

— Сергей Михалыч… — говоривший запнулся, потом овладел собой, пауза, — По всему похоже, что "Око" сбили…

— Быстро ко мне! Через пятнадцать минут общий сбор в оперативочной. У тебя минута.

— Я в приемной…

Сергей Михайлович отбил связь и взъерошил седую копну… Твою мать…

На "Око" было потрачено столько сил. Внешне это был обычный спутник связи. Про его дополнительные, важные для обороноспособности страны, функции знал сильно ограниченный круг людей. Если его сбили — это проблема. Огромная и многоуровневая. Блядь…

Вова появился бесшумно, как умел только он.

— "Око" на связь не вышел. Мы пеленгуем его многочисленные обломки. Кто и как сбил — непонятно… Бред какой-то…

— У нас крот.

— Исключено…

— Володя, исключено — исходя из каких предположений?

— Я лично проверял выполнение режима секретности.

— Так какого хера спутник, который мне дороже собственной печени, не летит, где должен?! Ты мне зубы не заговаривай! Сколько нужно времени?

— Двое суток…

— Сутки, Володя. И лучше бы тебе успеть…

— Я всегда работаю на максимуме. Поэтому сроки будут объективными.

— Ты сам понимаешь серьезность ситуации?

— Не хуже вас…

— Наверх информация пошла?

— Пока нет… Если у них нет своих каналов…

— Так ты ж, блядь, лично проверяешь режим секретности!

— Не пошла. С вероятностью в девяносто процентов.

— Иди, змей… Не нервируй меня…

Такого не ждал никто. Два года работы коту под хвост. Если крот существует и другая сторона имеет детальное представление по проекту " Око" — дерево закачается так, что листопад уверенных в себе мужчин, низложенных в мгновение ока, будет одним из самых больших в истории. Да и хер с ним. Просто " Око" — это очень важно. Неимоверно важно.

Было жарко. Хоть бы ветерок какой. Так нет, фигушки, дождешься от природы милости. Уж какая земля от предков досталась, все тяготы и терпеть нужно. А то что бы это была за справедливость такая. Предки ни в ус не дули, сюда в сознательные времена ни один чужеземец не доходил. Дураков нет в такую даль переться. А с местными претендентами наши всю жизнь договаривались. И сицилий всяких и капрей пращуры не наотвоевывали. То ли заняты были договорами на местах. То ли просто из-за ненадобности, по лени природной. Вот и справедливо бы было, если бы климат поблажки давал? Летом — жарко. Зимой холодно. Земля родная.

По дороге, своеобразно сохраняя устойчивость, проехала баба Маня на велосипеде, с большим бидоном молока, а чему ж еще быть, на багажнике. Толстый голубь, пешком, нехотя в перевалку убрался с ее пути. В такую жару летать — западло.

— ЗдорОво, баба Маня! Молочко свежее?

— Хрен тебе, а не молочко. Корова брюхатая. Откуда молочко…

— Да ладно, ты думаешь, раз городской — не знаю, когда коровы на сносях?

— А ты вообще все знаешь, да, черт очкастый?

— Всего знать нельзя. Но вот чего узнал когда-нибудь — уже никогда не забываю. Ты-то помнишь, сколько лет тебе?

— Я-то помню, а тебе оно на что? — Баба Маня, здоровая сельская старушенция, неопределенного старушечьего возраста, когда уже не молодая бабка, но силы все еще за пятерых, беззлобно ухмыльнулась. Как ни держи строгость с этим чудаком, а поболтать с ним приятно. Беззлобный он какой-то. Приехал, поселился в старой хате, что на краю села. Не трогает никого. Когда с ним заговариваешь — вежливый… Да вообще приятный, с улыбкой. Уж в чем, в чем, а в людях она разбирается. Мож университетов и не кончала, да и школа была только приходская, при церкви в соседнем селе, но ума в ней было — кудать любому мужику. Насквозь всех видела.

— Да потому, что рекорды ты все бьешь. По заграницам женщины в старости еле ходят, а ты, как я погляжу, тянешь целый бидон молока, уже пару километров, и тебе при этом еще и интересно попрепираться, прежде чем угостить хорошего парня кружечкой парного.

Баба Маня расхохоталась здоровым гортанным смехом, схватилась за платок, чтобы подтереть слезинки-хохотушки и махнула рукой, мол, валяй пострел, отцеживай себе лакомство. Долговязый худющий молодой человек, разодетый в какую-то рваную джинсу и безразмерный свитер, радостно метнулся в избу за кружкой и с наслаждением уставился на тугую струю густого парного молока, которое не текло даже, а нехотя перебиралось из бидона наружу. Кайф. Вот так навернешь кружечку первородной субстанции и ум очищается, впадает в какое-то такое младенческое забытье, когда тревоги не просто исчезают, они становятся непонятными, как в детстве, а потому совсем нестрашными. Многие ищут нирвану — а она здесь, рядом, в простой кружечке теплого свежего молока.

— А ты чего такой худющий? Студент чтоль?

— Да, мать, шаблонизированное у тебя представление о студентах… Мне уж тридцать лет почти, я наоборот ученый вроде как…

— То-то, я гляжу, умным видом пыжишься. И что за наука у тебя, прохфесор?

— Физика, мать. Царица полей.

— Это про что наука такая?

— Это, баба Маня, про то, как все устроено. Вот мы все пользуемся тем, из чего все устроено, а почему оно работает — не понимаем. А такие бездельники, как я, копаемся в этом навозе и додумываемся из чего все состоит. И другим рассказываем.

— А нечто оно еще кому-нибудь интересно?

— Наверное. Многие, по-крайней мере, делают вид, что интересуются. А другим, ты права, мать, абсолютно забить на это все, и я тебе не скажу, кто из них больше прав.

— И хорошо плотють за такие старания?

— Не знаю… В смысле не знаю — хорошо или плохо. Всем по-разному платят. А каждый же другому не говорит, ученый люд, он хитрющий, только зырк-зырк, а толком ничего не скажет.

— Ты-то, я посмотрю, бедствуешь…

— А мне ж много не надо… я от другого счастье ловлю.

— Как по мне вы все, ученые, чисто блаженные… только рассуждаете, как нормальные люди. И все отличие.

Илья Звягильцев, и правда ученый-физик по роду занятий, чуть не упал с завалинки, на которую примостился с кружкой, вытянув свои длиннющие ноги. Смех был настолько всепоглощающим, что Илья никак не мог взять себя в руки, хохот буквально душил. Баба Маня сначала улыбалась какое-то время, потом стала с тревогой поглядывать на корчившуюся от веселья фигуру. Долговязый хохотун наконец, устав, глубоко прерывисто вздохнул, вытер слезы рукавом и счастливо посмотрел на старушку.

— Ну, мать, спасибо тебе, давно так не веселился…

— Чего ржал-то, конь ученый?

— Да права ты, баба Маня, насчет нашей братии. Блаженные мы все. И лучшего слова не сыщешь…

Старушка махнула рукой, мол, ну тебя, зубоскал и покатила дальше в своей самобытной велогоночной манере.

Илья поглядел ей вслед еще какое-то время, потом вздохнул каким-то своим мыслям, то ли радостным, то ли тревожным — кто знает. Одно было ясно любому, кто смог бы его увидеть — важная забота постоянно бередит ум этого странноватого увальня, и отключается он от нее совсем ненадолго, а возвращается неизменно и помимо воли.

Так, по большому счету большинство трудностей решены. Задача была проста по своему составу, но имела очень нелинейное решение. Имеется жесткий диск с данными. Это плюс. Более того, с него вполне можно загрузиться. Это тоже плюс. Но на вход в систему нужен пароль, которого нет. Это минус. Перечеркивающий все плюсы. Данные скопировать невозможно, не зная пароль. Это финал.

Для любого смертного.

Рассуждаем последовательно. Система игнорирует любое внешнее воздействие, пока пользователь, введя пароль, не зашел в нее. А до тех порт — только курсор, мигающий в окошке логина. Однако сама система вполне функционирует. И любые свои действия она игнорировать не может, поскольку сама их производит. То есть, себе электронный мозг доверяет. А вся уверенность в том, что его внутренние действия являются действительно внутренними, а не злыми происками врагов, у него исключительно потому, что никто пока не залогинился. И в этом его глубокое заблуждение. Никому нельзя доверять, даже самому себе, каким бы ты стократ электронным ни был. Потому, что помимо души, есть еще бренное тело в виде набора железяк, эргономично размещенных в белом пластмассовом ящике. А вот над ними у кибернетического интеллекта никакого контроля нет. Потому, что руки — они только у человека. Может быть пока, но тем не менее — это преимущество даже в наш, столь прогрессивный, век. И весь внутренний мир компьютерной души — всего лишь набор электронных зарядов в такой себе планочке оперативной памяти. Злой демон вполне может улучить момент и подменить их другими. Такими же, но составленными в ином порядке. Повелевающими самой системе получить доступ к данным, которые хранятся у нее же на диске, и выдать их на гора. Просто отправить по сети, например. Внутренняя свобода это не запрещает. А для того, чтобы в собственном желании разглядеть чужую волю — недостаточно методов контроля. Вот и вся метода. Это идея. А вот реализовать ее — это пришлось попариться. Уже два месяца.

Илья нырнул в неспешную сельскую жизнь, работая и отдыхая, абсолютно забив на любые распорядки, когда душе захочется. Единственной связью с внешним миром был спутниковый интернет, купленный за невъебенную сумму денег, заряженный левым кодом. Хоть какая-то надежда, что по нему не вычислят убежище.

Что особенно хорошо в деревне в конце лета — так это вечер. Мягкий сумрак опустился на дома, вспыхнули несколько звезд одна за одной, полусерп месяца обещал сухую погоду, а воздух пьянил травами, как заправский парфюмер. Здорово сидеть вот так на теплой завалинке и мечтательно смотреть на полоску заката, едва тлеющую над горизонтом, на эти звезды, эту луну и совсем позабыть свое место в бесконечной череде событий. Просто выпасть из истории, стать этаким вневременным наблюдателем, который бесстрастно смотрит на все беснующееся вокруг и лишь выставляет какие-то закорючки в журнал, отмечая изменения. И как грустно, когда осознаешь, что отметки выставляют как раз тебе, иногда оценивая твои действия, а иногда так, статистики ради…

Вавка и Колян, закадычные друзья, избы через забор, тринадцати и четырнадцати лет на брата, прожженные сельские парубки, пытались убить вечер. Потынявшись по околице с полчаса и поняв, что время до танцев имеет тенденцию растягиваться с течением, не нашли ничего более занимательного, чем двинуть на край села к городскому ученому. Деревенский народ событиями не избалован, но степенен и спокоен. Ученый, так ученый. Физик. Хотя, что там изучать по этой физике, шарики, бьющиеся друг об друга, да эбонитовые палочки. А человек, вона, всю жизнь этому отдал. Раз поселился — значит надо ему. Мож, дурь у него такая или обстоятельства… Сам разберется. А человек хороший. И рассказывает такие вещи занятные. Где такие еще услышишь?

Илью они застали в привычной позе грязного гарри, на завалинке. Лежащей фигуре не хватало только потертой фланелевой шляпы и пары здоровенных кольтов по бокам. Братва уселась рядом и принялась бойко сворачивать самокрутки. А какой же разговор без душистого самосада…

— Слышь, дядя Илья, а вот скажи, Бог есть?

— Эк, куда хватил, малец… Ты вот так просто, хочешь взять и получить от кого-то ответ, положить его себе за основу и расслабиться? Так не бывает. Такие ответы нужно находить самому. Потому, что пенять потом на другого не получится — дескать, а мне сказали неправильно. Ты по таким вопросам мнения других выслушивай, факты сопоставляй, но выводы делай только сам…

— И какое же у тебя мнение?

— Людям науки свойственно неверие. Они кичатся тем, что вообще ни во что не верят. Я тоже таким был. Но потом мне пришла мысль, что поскольку все вокруг взаимосвязано и одно одному служит — было бы неправильно думать, что происходящее с нами — нужно только нам самим. Уж больно хитрые сплетения в жизни происходят. Они влияют на нас, а вот мы, подчас, на них никак повлиять не можем. Причем я не о каждом отдельно говорю… Я обо всех нас одновременно взятых. А ведь, следуя логике, такой порядок вещей для чего-то и кого-то нужен, и, вполне возможно, кто-то им управляет. И сила это, или личность, или вообще, нечто нам не понятное по ограниченности ума нашего — явно выше нас и мы в ее власти. А уж взаимоотношения с этой силой каждый для себя сам определит.

— Мудрено ты говоришь, дядь Илья… А в то же время понятно… И как же самые понимающие силу эту видят?

— А самые понимающие ее как раз не рассматривают, потому, как осознают, что понять рассмотренное вряд ли смогут. Они просто верят, и все.

Пареньки помолчали, переваривая услышанное. Интересно, какими дрожжами ляжет зерно в их безмятежные души? Задумываются, гляди… Народ-то наш умен, каждый по отдельности… хоть и необразован.

— А наука твоя, она интересная?

— Интересная… я вот по лени своего ума более интересной штуки найти не могу…

— А польза от нее какая?

— Есть, наверное… только вот она не сразу появляется… Скажем так, чем лучше мы сейчас работаем, тем больше шансов, что через десять-двадцать лет все люди на земле будут пользоваться все лучшими и лучшими благами. Бывает, казалось бы, работа твоя впустую проведена, ан нет, много позже ее кто-то возьмет и воспользуется для другой работы. Которая, в свою очередь, возможно, к чему-то и приведет. А может и не приведет, зато потом ее уже плодами кто-то воспользуется. И так до бесконечности.

— Да кто ж работает на таких понятиях? Вкалываешь сей минут, а толку нет, а если и будет — дай Бог, внукам…

— А работают, или такие идиоты, как я, которым скучно заниматься чем-то другим, потому, что другое и правда им неинтересно, не цепляет оно ничем. В нем, в другом, они меньше пользы принесут, чем здесь. А другие — потому, что иным чем-то им заниматься лень, или бездарны они настолько, что в любом другом деле это сразу выплывет. А в науке можно маскироваться, как в армии, или в государственном аппарате, веками. Главное — знакомства нужные водить. Вот так, десять процентов пчел мед носят, остальные девяносто его укладывают и учитывают. И делят. Только здесь все добровольно.

— И ты это дело бросил, да?

— Скажем так, я взял себе отпуск. Устал очень, нервишки стали пошатывать. Я и решил годец от работы отлынить. На моря ехать — на такой срок мне финансов не хватит. Мне и на пару недель там финансов не хватит. А вот деревня — самое то. Воздух здесь любому морскому бризу сто очков вперед даст. И соседи хорошие…

Пацаны заулыбались, по-детски наивно, еще не умея фильтровать грубую лесть.

— Ага, хорошие, да не все! Вон бабы Нюркин сожитель курей подавил, да на рынок снес. И на поллитру хватило. А баба Нюра нас с Вавкой выставила, его батяня крапивой стегал, а мой меня вожжами. Неделю сидеть не мог, даже жрал стоя. А ты говоришь — хорошие…

— Так, молодежь, давайте ей бомбу в сарай подложим.

— Ты что, дядь Илья, взаправду бомбу могешь сделать?!

— Да запросто. Только не сильную. Сарай разнесет, или там, туалет летний. Но шороху бабе Нюре будет — зашибись.

— Лучше парашу. — Резюмировал справедливый Вавка, который очень мало говорил в этих беседах, но очень внимательно впитывал каждое слово, произнесенное этим странным дядькой.

— Тогда — лады, завтра в обед ко мне приходите, вот с этим… — Илья выдрал листик из блокнота и огрызком карандаша начал карябать список ингредиентов, — в магазин хозяйственный сгоняйте в райцентр, и будет вам бомба. Все, братва, я пошел дальше мозги поломаю. Отпуск — отпуском, а без любимого дела долго не могу…

.

Самое тяжелое — распаять стандартный модуль памяти таким образом, чтобы вывести клеммы — оказалось как раз пустяком. Правда, довольно дорогостоящим. В утиль пошло с десяток спаленных микросхем, еще у пятка оказались неверно подсоединенные токопроводящие жилки, работа ювелирная ведь, под огромным увеличительным стеклом, одно неверное движение и крохотуля олова схватывает на несколько микрон левее, или правее, как уж судьбе будет угодно, и вся предыдущая работа, а самое обидное, что и последующая, летят к ебеням. Об этом узнаешь этак дня через два, когда, матерясь от рутинности, допаиваешь последний вывод. И с удовольствием наблюдаешь, как все не работает.

Скука — враг, но терпеливая ученая душа вполне может измором одолеть и его, благо нудные вещи ей близки априори и разбирается душа физика в нудностях очень хорошо. День за днем, пробы, пробы, пробы — необходимый модуль был получен, а также один запасной. Чтобы потом не отвлекаться в случае неожиданностей.

А вот самое легкое — написать программную часть — оказалось рафинированным геморроем. Таким, в брикетах. Илья не настолько хорошо знал программирование, разве что университетский курс си плюсов, да и то — с большими пробелами. Обложившись справочниками, он вот уже сороковой день не вылезал из отладчика, до помутнения рассудка прогоняя дебаггер по бесконечному полю программы. Несколько раз запутывался в собственном коде. Не имея привычки его правильно структурировать, он как баран втыкал по нескольку дней в переменные с однотипными именами-буквами латинского алфавита, абсолютно позабыв, где какая, и не понимая, почему они скачут, как вши, по диапазону реальных, ирреальных, а подчас и сюрреальных значений.

Приходилось идти с самого начала, выписывая на каждом шагу что чем обозвал на отдельный листик. Потом уже путался в этих листиках, мозг рябило от абракадабры однотипных букв и он принимал единственно верное в данной ситуации решение — начинал тупить. Хорошая мысль называть переменные целыми словами, иногда даже матерными, пришла позже. Все-таки зашорился ум в этих нафталиновых условиях жизни.

Жизнь работника НИИ была пропитана нафталином с самого своего начала, когда новоиспеченный выпускник физфака принял для себя решение остаться в альма-матер. Нет более зашуганного и несчастно-неустроенного существа, чем аспирант физического факультета. Общага, нудный долгострой кандидатского минимума с мерзким формализмом обязательных составляющих. Преподавательская работа. Что двигало вперед по этому трафику молодого, совсем неглупого парня, не знал никто. На все вопросы «нахера» Илья пожимал плечами и виновато улыбался. Что сказать-то… Это хобби. Любимое. Вся жизнь, пусть и нищая — сплошное удовольствие. Нет, эта тупомозглая мутотень всяких экспериментов и рефератов, конечно же, была лишь платой за принадлежность к высшей касте.

Зато все остальное время, с утра до поздней ночи, Звягильцев всаживал в работу над интереснейшим проектом, к которому его привлекли, как мозговитого молодого ученого. Отчасти за живой ум и трудолюбие, отчасти потому, что бОльшую часть своей зарплаты Илья отдавал своему новому начальнику. О деньгах молодой аспирант не задумывался в принципе. На еду хватает, пиво купить можно — и порядок. Все будет потом. А уж в этом он не сомневался. Работа над проектом спорилась и идея жгла голову, казалось вот-вот попадут новые данные, вот-вот просчитают математику в параллельной группе и все, как пазлики, уложится в общую картину. Картина рисовалась. Илья с упоением наблюдал, как день за днем по кирпичикам складывалось невероятное будущее.

Дорогостоящий проект начался с дурацкого опыта на кафедре механики. Тестировали новый подшипник, рассчитанный на работу в условиях высочайших скоростей вращения. Интересное техническое решение, но не более того. Все шло гладко, пока не принялись тестировать изделие на ударные нагрузки. Его разгоняли до номинальной скорости вращения, что-то с десяток тысяч оборотов в секунду, а потом резко останавливали, пытаясь вычислить предел прочности. С каждым разом его тормозили магнитным полем за все более и более короткое время. Он, как и полагается, грелся до высоких температур, теплоотвод работал эффективно, механических разрушений не наблюдалось. Красота, все по маслу. А потом начались чудеса на виражах.

Одним прекрасным утром, когда время остановки уменьшили еще на двадцать пять процентов, подшипник взлетел. Просто сорвал крепеж и полетел вверх, пробил потолок и застрял в перекрытиях второго этажа, чуть не подпалив их своими жаркими боками. Ну, мало ли, перекос может какой. Сдеформировался металл и отпружинило. Хотя странно, конечно. Новый образец установили с высокой тщательностью, вымеряв лазером точное положение в пространстве. И все в порядке. А через пару циклов он снова полетел. Хотя был установлен идеально. Вот тогда ученые радихоны разинули рты, округлили глаза и попытались понять почему. И почему не каждый раз. А улетал он примерно в двадцати пяти процентах случаев. Причем, условия его вращения были идеально-одинаковыми. Есть мысли? У ученой братии они были, только все разные, у каждого свои, и ни одна не объясняла странного поведения образца. Он просто забивал на законы земного тяготения. Причем глубоко. Пару раз поднялся на высоту более трех километров. Что вообще противоречило законам физики, поскольку энергии вращения не должно было хватать для преодоления земной гравитации на такую высоту. Чисто математически ее было в десятки тысяч раз меньше. Вот тогда округлились глаза у всех, проект засекретили и собрали группу в пятьдесят человек для изучения.

Илья как раз защищал кандидатскую по теме новомодных торсионных полей, и как нельзя лучше вписался в концепцию группы. Это была фантастика. Проект наполнил смыслом бытие. Новое физическое явление. Бесконечные научные диспуты — что это? Антигравитация? Почему механическим путем? Никаких изменений электромагнитного поля зарегистрировано не было. Противников антигравитационной природы явления было очень много. Еще бы. Пришлось бы пересматривать понимание картины мира. Уж больно много умов сроднились с мыслью об электромагнитной природе гравитации и создании единой теории полей. Что, дядю Эйнштейна тоже записывать в профанаты науки? Если это антигравитация — почему она работает, как бык нассал, когда ей захочется? Стабильность была лишь в неизменности проявления, а вот когда этот подшипник полетит — не понимал никто. Он мог не летать неделями, несмотря на сотни экспериментов, потом вдруг начинал прыгать в течение целого дня, раз за разом. А потом снова отсекало.

Все происходящее было бы похоже на злую шутку, если бы не тот факт, что ее паганели устраивали сами себе. С утра до ночи энтузиасты корпели, фотографируя с высокой скоростью кадров странную левитацию, считали математику вращения так глубоко, как не считали, наверное, даже термоядерный реактор. Данных было много, все разрозненные.

Прошло два года. Дело продвинулось, но туман был настолько густым, что в один прекрасный момент у кого-то из научных функционеров не выдержали нервы и проект сократили, оставив пять человек, включая Илью, предложив им самостоятельно заниматься бирюльками. Для группы это был шок.

Сидя в барчике с деревянными стенами и пивным запахом табака, они пили водку и жаловались друг другу на колхозность мышления руководящих умов, засилье посредственностей в науке и вообще, на жизнь. Кому-то было жалко потраченного времени, кому-то обидно за неполученные регалии и бонусы, ибо изначально на группу возлагали большие надежды и сулили золотые горы.

Звягильцев молча тянул свое любимое пиво и слушал сопли сокамерников. Внутри боролись чувства. Немного печали, золотые горы прельщали даже такого бессребреника, как он. Немного радости, потому, что исследование не закрыли окончательно и лично он мог продолжать ковыряться в этой сказке до полного умопомрачения. Но основным доминирующим чувством была злость. На самого себя. Ну как так, два года он, придурок, ковыряется в очевидном вопросе и без толку. И эти бараны бестолковые, вместо того, чтобы сейчас рыдать друг на друге, лучше бы тщательней работали. Не сбегали бы по бабам и женам, не уезжали бы в отпуск. Глядишь, и было бы что-то, что можно предъявить в академии наук. А так, конечно… Честно говоря, объективно сократили. Ресурса спалили немеряно, а воз и ныне стоит, вросший в землю, несмотря на все антигравитации.

Илья глядел на лица сотрудников, поднимал вместе со всеми тосты, улыбался, но раздражение становилось все сильней, его было уже тяжело сдерживать. Как они могут… Печаль прошла и народ банально синячил, совершенно позабыв повод. Нет, потому и копаемся в грязи, как первобытные человеки, двадцать первый век на дворе, а мы только наводим гламур, на все, что открыли до нас. И ничего нового. Функционеры от науки, млять.

Возмущение накрыло волной и Илья не счел нужным сдерживаться дальше. Он поднялся и, хлопая по выставленным в прощальном жесте ладоням соратников, направился к выходу, остатками воли удерживая на губах кривую улыбку. Все, хватит веселья.

На улице было свежо, ранняя весна всюду запустила свои щупальца, а телом накрыла воздух, согрев его дыханием и подпустив тонкого аромата, столь отвычного за зиму. Илья поежился, скорее от удовольствия, нежели от холода, улыбнулся в небо — привет весне, и бодро зашагал по тротуару, засунув глубоко сжатые кулаки в бездонные карманы джинс. Фонари гасли один за другим, вампирски прячась от наступающего рассвета, вдалеке клубилась легкая дымка, балансировавшая на грани между росой и туманцем, безлюдность и пустынность сами себя возводили в ранг абсолюта, но именно это сейчас и требовалось. Никого не хочу видеть. Незачем. И радоваться нечему.

Шансов закончить работу практически не было. Сократили бюджет очень сильно. Не только людей, но и объемы лабораторных исследований. А именно лабораторные опыты сейчас и требовались. Неделю назад начали тесты с варьированием угловой скорости вращения, чтобы установить новые закономерности в частоте проявления левитации. И успели только прогнать несколько линейных зависимостей. А до самого интересного, экспоненциального прироста частот добраться не успели. А собака зарыта именно там, Илья был уверен какой-то подростковой уверенностью, безосновательной, но непреклонной и задорной. И как теперь это делать, если исходя из нового бюджетирования, чаще чем раз в неделю гонять образец не получится. Почему вообще проект не закрыли? Трусы бюрократические. Только бы ни за что не отвечать. Исследования идут, вопрос сложный, понизили приоритетность, но нашим циолковским все равно по плечу. Они из пальца высосут, не проблема. А не высосут — значит когда-нибудь получится, главное стараться. Суки.

Илья махал руками, как эпилептик, ведя диалог сам с собой, жестами придавая весу собственным словам. Сигаретку бы… Киоск был через дорогу, скудный огонек внутри, как маяк притягивал и манил. Два шага ступить… Но шаг Илья успел сделать только один. Утреннюю безмятежность разрезал визг тормозов и истошный вопль клаксона, которые закончились глухим ударом. Тело парня подбросило в воздух, как сухой мешок с костями, перекатило по капоту и дальше по крыше автомобиля, молотя конечностями, как мельницей, по крашеной жести машины. Все произошло настолько быстро, что сознание не успело почувствовать боль, его наполнило удивление от дезориентации и испуг.

Звягильцев лежал на спине, смотрел в серое небо, почему-то вращавшееся на невидимой оси, проходящей исключительно через переносицу, но боли по-прежнему не было. Он заворожено следил за этим странным вращением, с каждым оборотом расширяя зрачки все больше. Он вдруг совсем перестал ощущать себя человеком, да вообще чем-то отдельным, мир поглотил разум и тело, и все-все остальное, и увлек в мистическом танце. Илья смотрел на него, являясь частью этого движения, танцуя вместе и начиная понимать то, чего не понимал ранее. Осознание включилось, как тумблер, вот, мгновенье назад ты был бараном, а сейчас, миллисекунды спустя, все стало понятным.

Молодой ученый лежал навзничь, раскинув картинно руки, как в кино, выпучив глаза и зевая ртом, подобно рыбе на берегу. Шевелиться он боялся, чтобы не спугнуть это свое, внезапно открывшееся, понимание. Как же словами-то сформулировать… Словами сложно… Невозможно, наверное, одними словами. Нужна еще математика. Много математики. Но это — пофиг. Главное — осознине, важно видеть это самому. А он видел. Видел шестым чувством или зоной мозга, не чувствуемой обычно, но которой веришь гораздо больше, чем банальному уму. Так вот почему он летает. Это антигравитация. Без ошибки. И частота вращения здесь ни при чем. Не в этом фокус. Мы два года копали не туда. Все проще и сложнее одновременно.

Илья поднялся, как сомнамбула, качаясь во всех направлениях сразу, махнул рукой испуганному мужичонке, стоявшему с белым лицом возле растрескавшегося паутиной лобового стекла старенького такси, и побрел по улице, бормоча формулы и странные непонятные слова. Шоферюга, обессилев враз, сел на капот, схватился за голову руками, качаясь, как шаманствующая бабка, а потом принялся судорожно креститься, размазывая по щекам счастливые слезы.

В голове созрел план. Или он просто выплыл наружу, будучи зрелым задолго до. Просто раньше Илья, может, про него не подозревал. И ведь верно все, никому ничего не объяснишь. И раньше бы посмотрели на молодого со скепсисом, а теперь, когда всем уже насрать — и слушать не будут.

Да и с каких радостей делиться. Даже если новая теория окажется правдой, Звягильцев сознательно употребил слово " даже " и повторил его несколько раз, смакуя, ведь лично он не сомневался, так вот — ДАЖЕ в этом случае идею банально украдут. А фамилия ЗВЯГИЛЬЦЕВ будет в лучшем случае — в соавторах. Не то, чтобы тщеславие было болезненным, не в этом суть. Иерархичность в науке — дело нужное, признание необходимо заслужить многими делами, а не неожиданной эврикой. Но ладно, если люди были бы достойные, а не эта шантрапа. Дудки. Все в сад.

В лабораторию его пустили без проблем. Этот подорвыш имел особенность появляться на рабочем месте и среди ночи тоже, и охрана давно привыкла к полуночному полоумному, жаждущему науки. Илья махнул рукой и прошел, не расписавшись в журнале.

Рабочее место дохнуло своим уютом, который неизменно почему-то ассоциируется с безопасностью, а потому успокаивает мятущуюся душу. Звягильцев сидел, закинув на стол обе грабли, обутые в армейские ботинки, курил в потолок и просто медлил. Продумал уже все, что мог. Про то, чего не мог продумать — нафантазировал. Осталось только встать и начать. Илья сознательно смаковал последние мгновения, спрашивая себя снова и снова — слабо? — и с усмешкой наблюдал юношескую решимость, клокотавшую чуть выше пупа.

Теперь есть ради чего. А и нужно ли сомневаться в действиях, их способах и последствиях, если судьба дает единственный шанс сделать что-то особенное. Она дает цель, а не цель ли — лучшая мотивация для мужчины… Илья вытянул губы трубочкой и громко чпокнул губами. Вот вам всем. Потом резко поднялся.

Включить ноутбук начальника — минутное дело. Физики — люд безалаберный. Пока разработка не представляет явный военный интерес — вся секретность носит легкий оттенок одесского юмора. Вчера данные, полученные за весь период работы, благополучно перекочевали на ноутбук главного. Делов-то, быстро залогиниться, и перекатать на дивидюк все тайные секреты.

Так, логин, пароль, ввод… Илья с замершим лицом смотрел на выброшенное циничной системой окошко с предложением указать в следующий раз ПРАВИЛЬНЫЙ пароль. Как же так… Его должны были сменить, следуя инструкции, поскольку регламент работ изменился. Но такой прыти молодой бунтарь не ожидал. Неужели такая мелочь способна все остановить… Это все?

Через пятнадцать минут Илья быстро прыгал по улице на своих длинных ходулях, удаляясь от здания института, навстречу чему-то неизвестному, но манящему, обещающему изменить жизнь. А уж в какую сторону — куда функция выведет… Плоский винчестер из раскуроченного начальничьего ноутбука приятно холодил бедро сквозь тонкую ткань кармана. Еще посмотрим, кто кого.

Сегодня пробный запуск системы. Казалось, что программа не напишется никогда. Но, любые старания, выдержанные в солидных временных рамках, при наличии неувядающего напора, всегда приводят к хоть какому-нибудь результату. Вот сегодня и предстояло опробовать результат соединения воедино нескольких составляющих, каждая из которых сама по себе с высокой вероятностью не функционировала, а будучи сложенными воедино — оставляли вообще мизерный шанс того, что все завращается. Но пробовать-то нужно, в этом гниль поиска, хотя многие считают, что в этом же и прелесть.

Со стороны стол напоминал лабораторию Франкенштейна. Две компьютерные башни стояли друг напротив друга, соединенные множеством проводов, как манхэттенский мост. Впрочем, эти сооружения компьютерами можно было назвать только исходя из их предназначения, внешне же они больше напоминали остовы доисторических ящеров, с торчащими ребрами-микросхемами. Дождавшись, когда на экране появилось окошко входа в систему, Илья быстро отвинтил монитор от первого скелета и прикрутил ко второму. Поехали.

С минуту ничего не происходило. Потом в папке «Прием» стали появляться файлы. Оно работало. Как бы ни было это фантастически странно, но все работало безупречно, и компьютер-донор бойко делал сам себе харакири, выдавая на-гора все содержимое жесткого диска подряд. Илья оторопело смотрел в экран, не радуясь, просто потому, что не был готов. Он только-только успел зажмуриться, представляя себе всю нудность будущей отладки, а оно возьми и заработай. Даже какая-то досада появилась на сердце… Тьфу, твою мать…

Звягильцев вышел на двор. Теперь и вправду можно курить часа три-четыре. Знаний много, их мозг быстрей генерирует, чем компьютер может скопировать.

А ведь все изменилось. Теперь и есть начало. Илья настолько привык к своей новой ипостаси, самому факту начала новой жизни, что стал забывать все, что с ним приключалось ранее. Не то, чтобы забывать совсем, нет, прошлое подернулось дымкой, отошло на задний план, и исчезло из сиюминутной зоны интересов. И в менее значимые зоны интересов оно тоже не вошло. Просто как бы отключилось. И теперь вот собственно начало и есть. Работы предстоит много, рутина. Пусть и интересная, но однообразная. Время пролетит быстро. А что дальше?

Что дальше — младший научный сотрудник, а в настоящее время, по совместительству, преступный элемент, вероломно укравший военную тайну, себе не представлял. Это второстепенная задача — придумать, как поступать дальше, она легко решается множеством путей, главное, чтобы на руках был главный козырь. Придет время — будем думать. Сейчас — работать надо.

Ленка, внучка бабы Нюры, выпучив глаза, нависла над книгой, опершись руками на голову. Скорее от ужаса, дабы не начать биться лбом в расплывающиеся буквы, чем для удобства. Ну, блин, родственнички, отольются вам мои слезы. Вместо того, чтобы весело колбаситься с сокурсниками на море, она вынуждена покрываться плесенью тут, у родины в жопе, за тысячу верст от столицы.

Отец был непреклонен. Мы тебя никогда ни в чем не ограничивали, мы тебя кормим-поим-одеваем-ублажаем, твой долг — потратить это время с умом, получить образование, приобрести навыки самостоятельной жизни. И, знаешь, твоя пересдача философии осенью, никоим образом не свидетельствует о выполнении тобою взятых обязательств. Поэтому никаких морей, на лето — в деревню, к бабушке, и только попробуй, начиная со следующего года, хотя бы одну четверку получить. Более серьезный огрех — незачет или пересдача — автоматически переходит для тебя в аутодафе. Или четвертование, на выбор. Лена попробовала возразить, но отец сорвался, хлопнул ладонью по столу и дальнейший разговор стал невозможным. Да разве в пересдаче дело, что она, не понимает? Дочь резко повзрослела, вот вчера еще папа-мамина радость, а потом вдруг взрослая Елена зависает с друзьями по клубам до утра. И вот он — формальный повод сорвать злость. Или не злость, разберись, что там у них, у отцов, в головах относительно повзрослевших дочерей. Вот где справедливость? Почему у всех родители, как родители, а у меня — жертвы фрейдовских репрессий…

Философия положительно не шла. Ко второму часу чтения нудность процесса представлялась собой практически телесно, казалось, что эта муть из слов и строчек сплетается в толстую вязкую массу, наподобие спагетти, и Ленка буквально руками запихивает ее в себя, задыхаясь и давясь от непроходимости информации. Юная институтка зевала ртом, как рыба, потом снова плюхалась в непонятный кусок текста, повторяла его, как мантру еще раза три на разные лады, затем откидывалась и долго смотрела перед собой в точку. Мотивации — ни-ка-кой… Не то, чтобы все там сложно было написано. Просто, нафига эта муть зеленая нужна в принципе, куда ее применять? Вот каким образом эти меганужные знания пригодятся ей в завтрашней жизни, если сама она даже не представляла, чем будет заниматься вообще. Ну уж точно, не этими нудностями, вроде работы. В идеале — своя линия одежды. Или ароматов. Или того, и другого вместе. Жизнь настолько хороша, что некогда задумываться о таких мелочах, нужно бежать навстречу утру с широко распахнутыми объятьями, радоваться солнцу и всему новому, волнующему! Ленка даже разулыбалась мечтательно, миксуя в голове дикий хоровод уже познанных, находящихся в процессе реализации и нафантазированных прелестей жизни. Потом надула губки и плаксиво посмотрела на свои ногти. Эх…

Раздался резкий хлопок, разбившийся на звон оконных стекол, дребезг посуды в серванте и заливистый вой Тузика, граничащий с истерично-испуганным визгом. Ленка подскочила вверх, больно ударившись об край стола коленями и обидно прикусив язык. Ай… Сожитель бабы Нюры, здоровенный дедуган Лексеич, бросился на двор, посыпая вокруг себя матом. Ленка, хромая, поковыляла за ним, на ходу потирая саднящие места, но в твердом устремлении ничего интересного не пропустить.

На заднем дворе, в том самом месте, где стоял деревянный туалет, клубился сизый дым, разветриваясь нехотя, словно кисель. И обнажая пустоту. Массивная деревянная кабина, сколоченная из толстенных дубовых досок, представляла собой конструктор лего, распределенный по периферии. Тузик уже не выл, он хрипел, забившись в дальний угол будки, натянув поводок в бессильной попытке засверлиться еще глубже.

— Это ж надо, прости Господи… — Лексеич растерянно развел руками, чем стал похож на какого-то индийского божка.

— А чего это с ним? — Ленка выглядывала из-за его спины, приподнимаясь на цыпочки.

— Взорвался… Да где ж такое видано, чтобы параши-то взрывались… — Лексеич предпринимал отчаянные попытки мозгового штурма. — Не иначе, паразиты малолетние… Ужо я доберусь!

— От паскуды! — подключилась выбежавшая в переднике, перепачканном мукой, баба Нюра. — Ироды несусветные! Вавка с Коляней, кому ж еще быть! Все патлы повыдергаю!

Ленка, пришедшая в себя вот только сейчас, принялась хохотать. Ай да, малышня, красавцы. Поделом, вон, давеча, за курицу их драли, а ее не иначе, как Лексеич на пляндырь променял. Тьфу, скоро совсем нормально говорить разучусь, прилипает этот говор, как репей, еще месяц и меня в Москву нельзя. Девушка развернулась на каблуках и пошла прочь со двора. Учебы сегодня не будет. Это точно.

Как люди живут здесь… Лена больно споткнулась об вросший в землю камень. Сегодня явно не мой день. Первую неделю она пребывала в эйфории от ощущения свободы, после непрестанного родительского контроля это было сродни песни соловья. Но на восьмой день пришло истинное понимание всего масштаба ситуации. Для кого-то слово "скука" — всего лишь набор букв. Для кого-то они материализуются в нечто тягуче-ершистое, покалывающее инициативную душу. Но чтобы липкая масса этого дерьма окружала целиком — такого юная институтка не ожидала. Дни напролет делать было настолько нечего, что она даже взялась за ненавистную философию, хотя изначально не собиралась. Этой головотяпки и в течение года хватает по самые эти самые, вы поняли, в общем. Еще через неделю Ленка поняла, что организм не проведешь, а философия гармонично дополняла собой инквизицию.

Деревня, а это название было для нее большим авансом, представляла собой два десятка домов в некрасовском стиле, из молодежи — два хулиганствующих пострела, пару механизаторов, мотающихся в соседний колхоз на заработки, да библиотекарь, явно гей, уж непонятно, как сия экзотика очутилась на задворках цивилизации и чем он здесь поживлялся. В остальном — средний возраст один миллион лет. Музыки, залитой в плеер на шее, хватило еще на пару дней, да и то, благодаря усилиям духа. Все, смерть матросова.

Да, есть еще чудной какой-то, хиппан на вид, похож на какого-то компьютерщика. В Москве она не потратила бы и полкалории, чтобы повернуть в его сторону голову. Но сейчас Ленка была готова общаться даже с кем угодно, лишь бы на нормальном языке, и про что-то более абстрактное, чем коровы, уборочная и новая жена председателя соседнего коллективного хозяйства.

Домишко на окраине был, наверное, худшим архитектурным образцом из всех представленных. Перекособоченный, с обветшалыми ставнями, он напоминал слонопотама, увязшего в болоте гораздо выше этих самых. Ленка отворила калитку ценой лака на одном ногте и двинула вперед, покачивая бедрами, как звезда подиумов.

— Хозяева дома?

— Только квартиранты, — послышался приятный мужской голос откуда-то из недр конуры.

Ленка шагнула в темноту, пытаясь нащупать дверь, бахнулась об какую-то скамейку — да сколь ж можно — и вынырнула на свет в большой комнате, довольно тусклой в целом, за исключением ярко освещенного стола в дальнем углу. Стопудово компьютерщик. Такой же точно, у отца на фирме, технику обслуживает, сети там и прочую белиберду. Она у него постоянно рефераты качает. Они все, будто клонированные.

— Гостей принимаете?

— Де нет, они как-то сами приходят… А что, в нашей селухе открыли р-н-бишный клуб? Не думал, что здесь водится такое население…

Ленка усмехнулась. Юморит, дитя цветов.

— Да. Решила резко изменить жизнь, а перед тем, как окончательно уйти в монастырь — прохожу здесь практику.

— Чаю хошь?

— А какао нету?

— Есть. В банке на полке. Только придется самой заваривать.

— Радушный хозяин, ничего не скажешь…

— Я квартирант. Мне тоже чашечку намешай, хорошо?

Ишь ты… Парень говорил спокойно, с какой-то тонкой иронией в голосе и возразить как-то не поднимался язык. А он совсем не такой тютя, как представилось сразу. Ну, поглядим…

— А ты хоть иногда здесь прибираешь? — Ленка стояла посреди кухни, превращенной в филиал студенческой общаги.

— Иногда да. Но зачастую я сам этого долго не могу дождаться. Чашки в раковине… молоко в холодильнике, если не скисло.

Красавец, их еще и мыть… Но ладно, не в моем положении выпендриваться.

Через десять минут она примостилась в позе турецкого паши на небольшом креслице, по правому борту стола, с удовольствием отхлебывая ароматный какао.

— Взрыв слышал?

— Это не взрыв. Это акт возмездия.

— Я так сразу и подумала. Бабе Нюре теперь новую парашу строить…

— В этом и состоит суть возмездия…

— Ага… Знать бы еще, что масштабы возмездия справедливы…

— Справедливы…

— Ты-то почем знаешь? — тьфу ты, снова сбилась на этот тарабарский язык.

— Если уж доводишь дело до того, что кто-то совершает акт возмездия в твою сторону, будь уверен — объемы будут справедливы.

— Спорное утверждение… Люди-то разные…

— Именно поэтому нужно десять раз подумать, прежде, чем пакостить.

Ленчик глотнула какао и замерла с полным ртом, как будда.

— А ты давно здесь? — справившись с вкусным, она внимательно смотрела на своего собеседника. Он быстро набирал какие-то формулы в математической программе, она в такой сдавала зачет по вышке, и попутно делал записи в большом блокноте. И хлебал какао.

— Пару месяцев… А ты?

— Десять дней.

Незнакомец откинулся в кресле и повернулся к ней.

— Я — Илья. Скучно?

— Я — Лена. С чего ты взял?

— Счастливые часов не наблюдают. И уж точно не ведут их посекундную тарификацию.

Ленка рассмеялась. Дружить можно, нормальный пацан.

— Не так, чтобы очень, но есть немного. А что ты делаешь?

— Я в отпуске. Тоже со скукой борюсь…

— Оригинальный у тебя способ… А я философию учу.

— Тоже вариант. Помогает?

— Уже нет… А тебе?

— Пока вставляет. Дальше поглядим… Хотя тоже — нудота…

— Никогда бы не подумала, что системщики занимаются математикой. Думала — им, все, что не компьютер, заменяет пиво.

— Я не системщик. Это просто у нас с ними униформа одинаковая. Что по философии учишь?

— Читаю обязательные произведения. Закончила речи Заратустры…

— И как тебе?

— Вывод — психлечебницам в прошлом веке не хватало эффективных методов лечения.

Илья оскалился задорной улыбкой и стал с интересом рассматривать гостью. А говорят, блондинки тупые…

— Что, впервые видишь умную блонду? Это мне просто лень скрываться…

— Насчет ума — это ты себе авансы выдаешь. Но, и правда, поражен… Уже десять минут общаемся, а мне все еще интересно…

— Ну, дык, елы-палы, а ты думал.

Он продолжал на нее глазеть.

— Родители отправили в ссылку в шушенское?

— Ага… Осенью пересдача. Я теперь поняла, почему преподы по философии ебанутые. Это издержки производства. А как же иначе, если всю жизнь труды психов преподаешь. Ты над чем работаешь?

Илья потер небритую щеку.

— Халтурку с собой в отпуск прихватил. Я вообще в НИИ работаю. Физик. А это, — Илья пространно махнул рукой в сторону нагромождения на столе, — такое… Новая физическая теория. Антигравитация.

— Ты что, фантастики обчитался?

— Должен же кто-то начинать…

— И получается?

— Не так быстро, как хотелось бы. И не в том виде, как мечталось… Но потихоньку, вашими молитвами…

Они болтали еще с час, потом долго трахались, потом Ленка поковырялась в Интернете, поболтала в аське с подружкой, проверила почту и отправилась домой на ужин. Деревенька ей начинала нравиться.

Дело спорилось. И само по себе, и благодаря неожиданному стимулу в лице этой задорной студентки. Говорят, что самые приятные события в жизни происходят исключительно неожиданно. Наверное, так оно и есть. Она свалилась, как снег на голову, но принесла радость и творческий подъем. Илья сублимировал в свою гравитацию целиком, да и вообще, эгоист по натуре, отягченный своей ученой кастовостью, к женщинам относился весьма поверхностно и без излишней ответственности. Например, даже не поставил в известность свою постоянную подругу, когда решил удариться в бега. Понять — не поймет, действие не одобрит, смысл разговаривать?

А сегодня, обнимая упругое молодое тело Леночки, он с удивлением отметил, что физиология может доставить не меньшее удовольствие, чем мозг со всеми своими поисками и решениями. Настроение летело и кусок работы, который по планам должен был занять всю следующую неделю, неожиданно выполнился к утру. Можно было подводить предварительный итог.

Итак, какой бы фантастикой это ни казалось, озарение, пришедшее в момент аварии, выстроилось в стройную математическую теорию. Все просто, но комплексно. Как известно, мир многомерен и материален. И участвует в бесконечном количестве движения в этих разных измерениях. Эти движения и перемещения, каждое в своем пространстве, отображаются проекцией в нашем трехмерном мире. И выглядит эта проекция, как движение внутрь себя. Материя устремляется внутрь каждой своей точки, как вода в слив раковины. Чем больше масса объекта, тем больше пространства вокруг он впитывает. Это и обуславливает гравитацию, или притяжение одной массы другой. Все красиво.

Теперь, если взять нечто и раскрутить его вокруг бесконечного количества осей так, чтобы оно вращалось в разных направлениях, а потом резко остановить — начнет выделяться тепло. А при определенных соотношениях между угловой скоростью вращения и временем остановки — энергия пойдет не на разогрев, а на преодоление гравитации, при условии, что вектора движения мира, вернее их проекции в нашем пространстве, совпадут с ускорением останавливающегося вращения. А подшипник, вращаясь вокруг одной оси, случайно совпадал своим ускорением с направлением поглощения массы, и начинал левитировать. Не всегда, потому что вращали и останавливали его случайным образом.

Идеальным объектом был бы шар, вращающийся во всех мыслимых направлениях. Единственной загвоздкой был тот факт, что добиться гарантированной левитации в обычных условиях можно было ОЧЕНЬ высокой скоростью вращения и БЕЗУМНЫМ временем остановки. Количество энергии, необходимой для такого эксперимента, заставило бы вывалить глаза кого угодно. Но беды в этом никакой не было.

Расчет показал, что можно воспроизвести вращение в особых условиях, когда количество окружающей массы очень велико по сравнению с вращающимся шаром. И масса эта должна быть выстроена определенным образом. Илья быстро набросал вектора распределения гравитации и взору предстала сложная конструкция огромного размера, большой у основания и сужающейся до нуля в точке расположения вращающегося шара. Стоимость строительства такого агрегата зашкаливала никак не меньше, чем энергия в общем случае, но установка получалась многоразовой. Осталось только посчитать, какая же при этом нужна частота вращения и количество осей вращения, которых будет достаточно для проявления эффекта с большой вероятностью.

Илья смотрел на получившуюся конструкцию и стеснялся странного чувства восхищения красотой и величественностью этого сооружения, которое он испытывал. Как-то странно так сильно восхищаться плодами собственных рук. Попахивает комплексом непризнанного гения. Идиотическая ситуация. С другой стороны, причем здесь собственные руки. Математика всего лишь посчитала созданное природой, вернее ее сущностью. И никакой, даже мизерной, заслуги Ильи в этом нет. Он обычный музыкальный инструмент, который переводит внутренний мир автора в благозвучные звуки, понятные аудитории.

А строение, если его когда-нибудь воссоздадут, будет очень величественным. Сквозь паутину графиков распределения на молодого Колумба смотрела сила, геометрически описывающая суть устройства вселенной, и хоть как-то понятная нашему трехмерному сознанию.

И странное щемящее чувство, которое возникает, когда кажется, будто что-то забыл, или наоборот, резко вспомнил и ужаснулся тому, что вспомнил ведь случайно, мог бы и забыть совсем, а штука-то важная. Чувство это не покидало Звягильцев вот уже несколько часов. Странно… нервишки шалят что ли… Надо поспать.

Надо поспать превратилось в сутки плюс десять часов. Илья вырубился, как выключатель, раз и погас. Он не удосужил себя раздеванием, впрочем, снял свои армейские говнодавы и аккуратно поставил их возле кровати. Это последнее событие, которое его мозг явно зафиксировал. Потом последовал бесконечный поток слайдов, иногда бессмысленных, иногда вполне значимых, со знакомыми и незнакомыми вовсе участниками, событиями и действиями. Такое количество мизансцен, несущихся с пулеметной скоростью сквозь мозг, не упомнит ни одно сознание, наверное поэтому оно и не утруждается. Равно, как и подсознание, которое, генерируя картинки, особо не заморачивалось на таких вещах, как логика, корректность, толерантность и тому подобное. Наверное, вспомни вдруг все, что привидится за такие экстремальные пересыпы — сойдешь с ума от стыда и шока. А может быть и нет. Всего ведь не помнишь. Остается только настроение. Впрочем, оно тоже на месте не стоит, если спать слишком долго.

Леночка прибежала проведать своего неожиданного бой-френда и с удивлением обнаружила его спящим в одежде, укутанного ватным одеялом, как личинка тутового шелкопряда, и смешно чмокающего губами. Попытка растолкать медведя увенчалась парой невнятных фраз бурчащим голосом и ловким переворачиванием кокона на другой бок.

Скорчив недовольную гримасу, Ленка походила еще какое-то время по комнате, разглядывая неброское убранство норы, потом уселась за ноутбук и погрузилась в интернет. Пусть спит, дурак, сам ведь без сладкого останется.

Интернет, если кто не знает, это параллельный, одномерный мир. Движется он, правда, синхронно с нашим, но остается при этом вполне самостоятельным. И даже может добавить целое измерение к нашим обыденным реалиям. Ленка, ныряя в сеть, отдавалась ей полностью, ничего не слыша и не замечая вокруг. Она перепрыгивала между безымянными чатилками и блогами друзей, успевая попутно отстукивать сообщения в аське.

Машка, московская подруга, бросила своего мальчика, ну, не бросила еще, но скорее всего завтра бросит, и плакалась Ленке, перемежая свои сообщения множеством многоточий и знаков восклицания. Ленка злобно хихикала, но барабанила в ответ, что, мол, так ему и надо, он Машку вообще не ценил, потому, что козел и она всегда так говорила.

Эльвира, эта белобрысая сука, чуть завидев он-лайн статус Леночки, тут же стала слать ей жалобные мессаги, про то, что бедная курочка не должна прозябать в этой глуши, а должна срочно поговорить с родителями и присоединиться к эльвириной компании на Мальту. За что была жестко послана на три буквы методом перемещения в черный список. Потом долго болтала ни о чем со Стасиком. Бедный мальчик уже полгода слал ей многозначительные послания по аське и смс, но никак не решался на что-то другое. Забавненький такой. Его персона очень льстила Ленкиному самолюбию, несмотря на то, что Стасик был ботаном высших степеней и поэтому ему ничего не светило. А глупый Стасик, даже не смея думать, светит или не светит, все вздыхал электронными вздохами.

И так по кругу, все с новыми и новыми участниками.

Настроение стало вообще хорошим.

А Георгий выложил новые фото в своем жж. Ленка вздыхала, разглядывая улыбающуюся ряху бывшего в окружении каких-то девиц, правда очень толстых и страшных, поэтому не обидных. Ну его, пойдем-ка лучше к Катечкиной. У нее всегда есть что почитать прикольного. И следующий час ушел на восстановление духа, упавшего после жориного сайта.

Прошло еще часа три. Ленка сбилась уже на чтение каких-то левых форумов и даже принялась писать комментарии. Но закончилась и эта спасительная пилюля. Девочка поглядела пару минут на давящего массу Илью, не нашла в себе никакого желания на него злиться и поплелась домой. Устал, может. Сидит как дурак за своими формулами дни и ночи напролет. Шизик, наверное все ученые такие.

Вечерело, ласточки, как угри, выписывали кренделя у самой земли, а красный диск солнца дополнял позывы к чудесной завтрашней погоде. Лена шла, вдыхая пряный воздух и размышляя о странной судьбе. Если бы кто-то месяц назад обрисовал ей хотя бы треть того, что ждет ее в недалеком будущем — был бы немедленно жестко высмеян с отягчающими обстоятельствами. Потому, что это нереально. Было на тот момент. А вот сейчас абсолютно другая жизнь, вернее, жизнь та же, только будто подключилась к какому-то другому каналу вещания. И, что самое удивительное, так быстро ко всему привыкаешь, будто всегда так жила. Интересно, это у всех так?

Ленка жила беззаботно. Хорошая семья позволяла ей не беспокоиться в принципе о будущем, оно было сытым и безоблачным, что ни случись. Ее баловали все детство, вы же знаете, что такое один ребенок в семье. А потом отец, как взбеленился и стал закручивать гайки, пытаясь это детство продлить хоть чуть-чуть. Но дочь выросла и получалось это все с большим трудом, хотя баловать ее, по-сути, продолжали. Строгость — строгостью, а Леночка объездила всю Европу, развлекалась в отличных клубах и водилась со знатными компаниями. Жизнь такая удивительная штука, и так много радостей может доставить своей обладательнице. Даже если ее запихнуть в тмутаракань к бабушке.

Илья проснулся с ощущением жажды и ясностью мысли. Причем, одно дополняло другое настолько гармонично, что, казалось, стоит напиться воды и мозг снова заплывет и затуманится. Бред какой-то… Надо с математикой подвязывать, так и на дурку не долго. Илья потянулся, осмотрел себя с ног до головы и побрел в душ, с твердым намерением что-то изменить. Отплескавшись двойной лимит времени под живительными струями летней температуры, он соскоблил с рожи многодневные кусты, выдернул с полки в шкафу чистую тельняшку, подарил сокурсник, он по морям ударился, странно, зачем в физики шел… Одним словом, Звягильцев новый этап начинал с банных процедур. Загадочная русская душа.

Компьютер был выключен. Это означало одно из двух — либо, сука, вырубали электричество, пока командор спал, либо, напротив, умная железяка все посчитала, что была должна, и выключилась сама. Илья ткнул пальцем в большую кнопку на системном блоке и пошел на двор. Первая сигарета за двое суток произвела мозгоперерабатывающий эффект. Звягильцев глубоко затянулся и принялся медленно выпускать тонкую струйку в сторону неба. Кайф…

Полумрак в комнате был окрашен в оранжевые тона, непривычно как-то… Илья не сразу сообразил, что свет идет с экрана, первоначальный голубой тон которого заменила яркая картинка. Ленка, коза, кто ж тебе позволял копаться в рабочей станции. Ладно… Девочка умная, вряд ли что-то трогала. А понять то, что ей понимать не стоит — вряд ли, несмотря на весь свой ум. И картинка красивая. На фоне ярко-синего неба, резко обозначив свои грани, величественно возвышалась пирамида Хефрена, гордо неся себя на всю египетскую округу. Несколько арабов и верблюдов своей миниатюрностью подчеркивали безумие этого творения рук человеческих. Илья смотрел на пирамиду, замерев враз. Причем, мыслей не было, абсолютно пустая голова. Совершенно на автопилоте, Звягильцев выдернул из стопки на столе листок, исчерченный стрелочками и графиками, вытянул его перед собой так, чтобы он попадал в поле зрения вместе с экраном, и снова принял позу истукана, шевеля только глазами, прыгавшими на пирамиду и обратно на расчеты.

В такой позе его и застала Ленчик.

— Привет, детям науки!

— Здорово, жертва прогресса… Ты где картинку нарыла?

— Нравится? — Ленка улыбнулась, — это пирамида Хефрена. Говорят, если в нее забраться — тебя будет или преследовать удача до конца дней, или, наоборот, будет жутко не везти…

— Куда уж больше… Ты с компом поосторожней…

— Я что, маленькая… — Ленчик подняла одну бровь, всем своим видом показывая, мол, парень, не гони волну, — он написал, что просчет окончен, только потом я поковырялась. Ты ж не жлоб?

— Иногда нет. Ладно, красивая картинка, пусть будет… Я долго спал?

— Ты считаешь, что двухсуточную отключку можно назвать сном? Есть хочешь?

Желудок тут же скрутился в спираль мебиуса. А ведь хочу…

— Я и забыл совсем, что организм на воздухе не работает… Сейчас сварганю чего-нибудь… На тебя готовить?

— Не парься, гений доморощенный, — Ленка с гордым оскалом принялась распаковывать сверток, который до этого держала за спиной, — я тебе оладушков бабы нюриных со сметаной принесла. Знала ведь, что у тебя шаром покати…

Илья оторопело смотрел на дымящуюся миску, полную румяных оладьев, и изо всех сил боролся с желанием обслюнявить воротник.

— Лен, спасибо… Чесслово, не ожидал… Такая забота…

— Должна же женщина хоть иногда, хоть о ком-то заботиться. У нас инстинкт, понимаешь…

— Хороший инстинкт. Начинаю задумываться о нужности женщин в природе…

— Хочешь остаться без оладьев, да?…

— Шучу я, шучу… — Илья обнял девочку за шею ладонью и чмокнул ее в нос, — спасибо большое… Мне очень приятно, правда…

Через пять секунд Илья сидел с набитым ртом и жизнь улучшалась на глазах.

— Как продвигается битва за истину? — Ленка с умилением глядела на жующего мужчину.

— В битве за истину шансов у человечества нет. Так, разве что отвоевать пару укреплений. Идет потихоньку… Скоро будем строить новые звездолеты.

— Твоего имени?

— Я ж не гордый. Можно по фамилии…

Ленка рассмеялась просто так, настроение хорошее.

— Как твоя философия?

— Кстати, убедилась, что не моя. Никогда добровольно ей заниматься не буду…

— Никогда не говори "никогда"…

— Я не знаю, что должно произойти, чтобы я без принуждения снова взялась за эту муть зеленую. Экзистенционализм во главе с милым парнем Густавом снес мне кабину окончательно.

— Да, там психодел еще тот… Не дрейфь, это все на пользу.

— На пользу кому?…

— На пользу тем, с кем потом будешь общаться. Если поймешь, конечно…

— С этим как раз и сложности. Я слегка сомневаюсь, что сам Юнг понимал до конца, о чем пишет…

— Знаешь, я тоже сомневаюсь… Как там воздвижение параши?

— Лексеич научил меня новым словесным оборотам. Я и не подозревала, что можно так фигурально описывать процесс строительства…

— Возмездие удалось.

— Детвора вряд ли могла сама бомбу соорудить. Ты постарался?

— Я физик, а не пиротехник. Какие бомбы? Мое оружие — карандаш.

— Ага… Кетчуп есть?

— Зачем к оладьям кетчуп?…

— Для лапши.

Илья прыснул от смеха и закашлялся, подавившись.

— Ты это, смотри, ласты не склей. Расчленять тебя потом, вытаскивать…

— Ленчик, ты просто торба с дымом!

— Да, с ганджубасовым…

Звягильцев откинулся назад и с наслаждением гладил себя по насытившемуся брюху.

— А больше у тебя ничего нет?… — Илья старался спрятать игривый взгляд.

— Есть. Пойдем, покажу…

Будущий Циолковский пару секунд глядел на аппетитно обтянутый джинсами зад Леночки и двинул за ней в спальню.

Это было невероятно. Илья лежал на полу, потонув в огромном ворохе листов с формулами и рисунками. Прошло несколько часов, в течение которых физик пытался найти хотя бы одну ошибку в расчетах. Она должна быть где-то, иначе получалась совсем уж мистика. Пирамида Хефрена представляла собой идеальную площадку для проявления эффекта антигравитации. Более того, для гарантированного проявления левитации, шару нужны были всего три оси вращения, невысокая угловая скорость — хоть обычным электродвигателем его раскручивай, и, что самое удивительное, затормаживать его можно было хоть рукой. Вот и нужно найти ошибку, потому что так не бывает.

Пару раз казалось, что вот она. Ошибка примерно на порядок. Но нет, все было просто безукоризненно. Как назло. Илья сел, скрестив ноги по-турецки, и впился обеими руками в шевелюру. Неужели… Неужели для этого египтяне строили свои пирамиды? Хотя, в таком ракурсе — вряд ли они, или, точнее, вряд ли для себя.

И что делать дальше? Ну, положим, дней на десять работа есть — облечь открытие в удобочитаемую форму, сделать из него законченное произведение. А вот дальше?… Ладно, будем поступать, как интеграл — суммировать по мере поступления.

— Ленка! — Илья не глядя бросил маленькую подушку в сторону кресла, подсвеченного сиянием ноутбучного экрана.

— Чего? — подушка прилетела обратно и мягко тюкнула по спине.

— В Египет поедешь?

Пауза, сдобренная щелкающими клавишами.

— Я бы полетела, — щелк, щелк, тишина, — или ты серьезно?…

— Вполне…

— Мой загранпаспорт дома в Москве и денег нет.

— Ты для формальности кокетничаешь? Звездолет еще не готов, поэтому все равно из Москвы лететь будем. Деньги есть у меня. На красное море как раз хватит.

— Прознают родаки — сдерут шкуру. И даже с Лексеича… Поехали. Когда?

— Я не сомневался. Через десять дней.

— Всегда поражалась твоей точности определения временных отрезков. Почему через десять, а не через девять или не через одиннадцать?

— Вычислил эмпирическим путем. Только не спрашивай как и что это такое — все равно не поймешь…

Со стороны кресла прилетела большая подушка и ощутимо бахнула по голове.

— Ах ты, крысище блондинистое! — Илья хохоча бросился с подушкой наперевес на визжащую Ленку. Как все-таки хороша бывает жизнь.

— Сергей Михалыч… — Владимир потер переносицу. А перед этим долго раскладывал бумажки на столе. А перед этим целую вечность протирал очки. Как начать-то…

— Так, кончай муму топить…

— "Око" сбили. Математики посчитали траекторию снаряда. Точка старта — Каир, Гиза. Скорость — в восемь раз превышает вторую космическую. Это — дохуя, человеческим языком. Но главное — не это…

Сергей Михайлович, глава службы внешней разведки, за долгие годы работы привык к любым новостям. Сейчас он сидел прищурившись, подкидывая кончиками пальцев длинный отточенный карандаш, и внимательно следил за лицом своего зама.

— Никаких пусков в том районе наши телеметрические системы не засекли. И я не знаю, хорошо это или плохо. Никто из нашего аналитического отдела не понимает, как что-нибудь можно запустить с такой скоростью. Поэтому все еще имеется вероятность ошибки. Был бы пуск — надо было бы паниковать. Тогда это означало бы, что противник обладает неимоверными технологиями и у нас нет даже приблизительного паритета. Полчаса назад я получил из Каира оперативную информацию. Там все спокойно. Арестован только русский турист, который взобрался на самую верхушку пирамиды Хефрена. Это такая у них пирамида есть, с шапочкой. Сын Хеопса себе памятник посмертный нарисовал. Я на всякий случай дал задание этого скалолаза допросить. Египетская сторона пока его держит в обезьяннике. Я попросил там повежливее с ним…

Владимир снял очки и устало посмотрел на главного.

— Насчет крота — работаем. Зацепок нет. Я склонен считать, что утечка была не у нас…

— Слышь, склифософский, никто больше про "Око" не знал. Ты мне зубы не заговаривай.

— Знали наверху.

— Ты думаешь…

— А вы так не думаете? Что еще думать прикажете? Ну, нету у нас крысы… Я готов поручиться…

Главный продолжал молча смотреть на уставшее лицо Владимира. По всему видно, за те двое суток, что прошли, зам практически не спал. И при всем этом — информации полный ноль.

— Может это просто кусок какого-нибудь космического мусора был?

— Может. Хотя вряд ли. Аналитики утверждают, что небольшой объект пролетел от Гизы практически прямиком до нашего спутника.

— А как он начал летать, едрить вас всех за ногу, вместе с аналитиками, если пусков не засекли?!!

— А может это вообще не противник…

— А кто… — Сергей Михайлович такого оборота не ожидал совсем и на лице его возникло раздраженное удивление.

— Не знаю… Человечество пока такими технологиями не обладает.

— Иди свечку поставь и серебряные пули купи.

— Шутки шутками… Вам комплектик взять?

— Какой комплектик?…

— Пуль серебряных. И свечек.

— Володя, ты устал… Иди отдыхать… Будет информация по скалолазу — сразу ко мне. Что в прессу просочилось?

— Практически ничего, только про неполадки на новом спутнике связи. Это мобильщики слили… Их спутник ведь… Но деталей никаких.

— Все, иди…

В дверях Владимир замер на мгновенье.

— Сергей Михалыч… Можете меня считать сумасшедшим… Но люди так запускать еще не умеют…

И тихонько затворил дверь.

Илья шел к автобусу. Египетское солнце норовило пропечь макушку до самой мякоти.

Я им ничего не сказал. И это правильно. Как бы там ни было. Нельзя такую штуку отдавать одной стороне. Даже если это свои. Мир такой хрупкий и держится на таком тонком балансе. Каждая сторона пытается его раскачать, другая качает в противовес. А в целом — хоть какая никакая, но стабильность. Я еще не знаю как, но отдам свою антигравитацию одновременно всем. Только так. Не хочу быть вторым Сахаровым.

— Тебя там не били? — Ленка встревожено пыталась заглянуть в его лицо.

— Не-а… Хорошие пацаны… Гашиком угостили… Охранники… Такой веселый народ. Хоть и живут в прошлом веке…

— А эфэсбешники чего хотели?

— Это из консульства были…

— Да ладно, что я, чекистов от бюрократов не отличу…

Илья устало улыбнулся… Даже не знаю, что сказать самому себе. Эврика существует, про Архимеда не врали. Нет, не то… Ладно, обойдемся без слов.

— Слышь, Ленчик, у нас еще целых три дня… Погнали рыбок посмотрим. Ну его, автобус, возьмем такси — и на побережье!

— Сумасшедший… — Лена улыбалась. Красота, это лучшее приключение за год.