О возврате в свой дом и вторжении в чужой

Еще несколько дней я вел совершенно обычный для курортника образ жизни. Утром — пляж и море, иногда в одиночестве, иногда с Горданой, после обеда — либо пляж, либо поход по городу в компании Агнешки. Вечером — либо ресторан с одной из девушек, либо вечеринка с Горданой, а в самом конце — постельные утехи.

Я стал вхож в дом отца Горданы, и сам банкир меня всячески привечает: он понятия не имеет, какие у меня планы на Гордану, но точно не откажется породниться с фон Дойчландом, если выпадет возможность, кем бы носитель этого титула ни был сам по себе.

С местной богемой у меня сложились средненькие отношения, а верней сказать — нейтральные. Поскольку меня не выдали ни Милановичи, ни русский дипломат, они так и не узнали, кто я такой. Ну просто парень, с которым встречается Гордана, приехал из Рейха — все, что они обо мне знают.

Как назло, Гордана не зовет меня ни на какую выставку. Надо будет пригласить ее побыть моим гидом в области художественного искусства, а она машинально отведет меня на выставку к своему арт-дилеру. Особенно если я заикнусь о покупке какой-нибудь старой картины по моим возможностям. А там уже шутя спрошу, не тот ли это дилер, для которого она котиков дорисовывает, и если окажется, что он — дело в шляпе.

С Владимиром Нестеровым я продолжил знакомство, как и предполагал, и совершенно об этом не пожалел: человек умный, собеседник интересный, на вопросы «а как там у вас в России?» отвечает охотно и, вероятно, хотя бы отчасти правдиво, потому что среди его рассказов встречаются нелицеприятные детали.

Как раз сегодня Гордана пригласила меня на вечеринку, которую устроила сама в собственном номере, и Нестеров внезапно тоже оказался тут. Выяснилось, что он живет в соседнем отеле.

Мы с ним в разгар вечеринки вышли подышать свежим воздухом и продолжили беседу.

— Слушайте, Владимир, а вам самому не досадно рассказывать мне, что и где у вас не в порядке? — ухмыльнулся я, притворяясь чуть подвыпившим.

— Есть немного… Но, во-первых, я не прячу голову в песок, а во-вторых… Это и так довольно общеизвестные факты, если я буду уверять вас, что у нас все в порядке — вы сможете поймать меня на лжи, а это вредно для репутации. И замалчивать я тоже не могу, потому что вы задаете вопрос, и если я раньше отвечал, а затем отмалчиваюсь — вы догадаетесь, что там неприятный момент.

— Логично… Скажите, Владимир, а вот представьте себе мир, в точности похожий на наш, только без магии. Как думаете, чем он будет отличаться?

Он задумчиво уставился вдаль, где вдали горят огни города по ту сторону залива.

— Полагаю, будет, но не сильно… Разве что ацтеки, не имея превосходства в магии, не смогут ничего противопоставить железному оружию, пороху и кавалерии. Кортес в таком мире мог бы и победить.

— Это точно, — кивнул я, — и вот тут-то начнутся расхождения. Новый свет завоеван и колонизирован, там возникают страны, похожие на европейские. Колонии обретают независимость, все такое. И эти новые страны начинают влиять на происходящее тут. Например, крупное государство в Северной Америке вступает в Первую мировую на стороне Антанты, и в итоге Ось проигрывает, причем даже не в двадцать втором году, а на четыре года раньше. Германия капитулирует, не вынеся тягот войны — причем в тот момент, когда линия фронта проходит ее по территории Франции.

— Это что за капитуляция такая? — ухмыляется Владимир.

— Простая — тылы не выдержали, ресурсы закончились. Но Антанта к тому моменту еще не могла сломить сопротивление ландвера: сказалась забитость линий снабжения. Германия уже не имела ресурсов, чтобы дать войскам, а Антанта имела, но не могла подвезти. Как итог, вернувшиеся германские солдаты не понимали, почему проиграли. Как же так, они ведь так крепко держались!!! Девизом будущего вермахта в итоге станет «Непобежденные на поле боя», родится миф о непобедимости германской армии, а капитуляцию объяснят другим мифом — «Об ударе ножом в спину», который якобы нанесли Германии евреи. Унизительный мирный договор будет вызывать в германском народе жажду реванша, к власти придет Гитлер — но у его бесноватости уже не будет козлов отпущения в виде ацтеков. Он начнет искать врагов внутри и найдет — евреев. Затем Рейх начнет захватывать Европу и в итоге пойдет на Россию, в которой к тому моменту уже давно убьют царя в результате революции.

— Печальную картину тут вы нарисовали, — протянул Нестеров.

— Но согласитесь, что логичную. Если царь и дворяне не маги — против вооруженной толпы черни ничего не поделать. Однако самая печаль дальше. Тут есть ацтеки, есть высшая раса и есть низшая раса, которую высшая защищает от ацтеков в обмен на работу. Но в другом мире ацтеков нет, так что унтерменши уже вроде как и не нужны. Рейх начинает проводить политику уничтожения унтерменшей, особенно евреев, но и русских в результате Второй мировой погибнет ни много ни мало — двадцать миллионов, из которых большинство — мирное население. Знаете, что такое газваген?

— Машина, развозящая жидкий газ?

— Пассажирский фургон, у которого выхлопной газ выводится в пассажирский отсек. Дешевле, чем расстрел, на патроны тратиться не надо. В концентрационных лагерях массово уничтожают заключенных — евреев, гомосексуалистов и прочих неугодных. Загоняют толпу в камеру, похожую на душевую, и пускают газ.

— У вас очень мрачное воображение.

— Ах, если бы… В общем, вторая мировая забирает жизни шестидесяти трех миллионов человек, из которых тридцать восемь миллионов — не солдаты. Россия в руинах, Германия — в руинах, Европа — в руинах. Такие вот дела. Само собой, что практически во всем мире нацизм как таковой полностью запрещен, пользуется всеобщей ненавистью, и если вас увидят с нацистской символикой — в лучшем случае тюрьма, а в той же России, если не повезет, можете не дожить даже до приезда полиции. Звезданут бутылкой по голове и привет.

— Да уж, — покачал головой Нестеров, — у вас воображение, скажем так, мощное, творческое…

— Да вот если бы… Ведь сказочке-то еще не конец. Владимир, я могу надеяться, что этот разговор останется между нами и никогда не станет известен третьему лицу?

Он чуть подумал и ответил:

— Неожиданный поворот, по правде, и я даже не стану озвучивать, какие подозрения у меня уже появились. Если разговор не выйдет за рамки праздной беседы после пары бокальчиков и, скажем прямо, я не увижу в нем ни угрозы интересам моей страны, ни какой-либо пользы для нее и для меня — то, конечно, можете. А если это что-то большее — сами понимаете, элементарная порядочность не отменяет долга и обязанностей.

— Хе-хе… Нет, это совершенно не то, что вы подумали. Я не знаю, что вы подумали, но точно знаю, что дальнейший поворот вы себе представить не можете… Предположим, вы живете в том мире, вы русский или как минимум русскоязычный человек и вам глубоко ненавистно абсолютно все, связанное с нацизмом, а также омерзительна вообще любая идеология, которая делит людей на высших и низших. Далее, давайте предположим, что вы, скажем, пловец, и однажды спасаете людей из упавшего в воду автобуса. Вытащив с большой глубины много утопленников, в конечном итоге вы выбиваетесь из сил, замерзаете в осенней воде и уходите на дно сами.

— Боюсь, потерял ход вашей мысли, Зигфрид.

— Слушайте дальше. В это же время здесь, в нашем мире, рядовой Нойманн получает в голову осколок и погибает, уйдя на дно вместе с потопленной подлодкой. И вот в какой-то момент по какой-то странной прихоти мироздания вы, русский человек из того мира, открываете глаза и обнаруживаете себя в чужом теле. А именно — в теле Нойманна. В мире, где ненавистный вам Рейх процветает, в стране, где развеваются на ветру омерзительные флаги со свастикой и где нормально делить людей на арийцев и недолюдей. Вы не помните вашего имени в прошлом мире, только обрывки. Вы видите портрет постаревшего Гитлера и это вызывает у вас когнитивный диссонанс: ведь вы уверены, что он умер в пятьдесят шесть, одновременно приняв цианид и пустив себе пулю в висок, когда его Рейх рухнул. Вы видите нацистское общество вокруг себя и оно вам ненавистно. Пусть здешний вариант нацистов не такой кровавый, каким был «тот» — вы все равно его ненавидите. Более того, все вокруг вас — чужое. Вы хотите отсюда убраться — желательно куда-то в Россию. Вы не помните, где точно ваш родной город — но хотите вернуться в надежде отыскать свой дом. Только вы по документам и биометрическим данным — Нойманн, вот в чем проблема. Вас могут не отпустить из Рейха и не принять «свои». Что бы вы предприняли в таком случае?

Он чуть подумал.

— Зигфрид, у меня есть ответ, но он точно вам не понравится. Я отвечу, только если вы настаиваете.

— Настаиваю.

— Я бы обратился с этой проблемой к медикам. Для начала к психиатру.

Я улыбаюсь.

— Ошибаетесь, Владимир, ваш ответ мне нравится. Он показывает, что вы серьезно отнеслись к воображаемой проблеме. Но позвольте мне немного дополнить исходные данные. Нойманн никогда не учил русский язык, — сказал я и перешел на русский: — а вы не просто на нем говорите. Вы на нем думаете. Все равно пошли бы к врачу?

Он допил свое пиво и поставил банку на столик.

— По условиям задачи я ничего не помню из того, что помнил Нойманн? — спросил Нестеров, тоже перейдя на русский.

— Абсолютно. Единственно, что вы говорите на германском языке идеально и даже с баварским акцентом, однако неизвестно, достался вам акцент от Нойманна или же в школе с углубленным изучением иностранных языков вы в совершенстве выучили немецкий у препода-баварца. Все остальное о себе, то есть Нойманне, вы узнали от других людей, доставших ваше досье. Да, и еще одно условие. Вы не можете сообщить о том, кто вы на самом деле такой, никому, потому что, само собой, вам никто не поверит, даже невзирая на идеальный русский язык. Кстати, он у меня идеальный?

Нестеров покачал головой:

— Не идеальный. Акцент есть, слабый совсем, но не германский. Я такой часто слышал дома, в Российской империи куча местных диалектов и нестандартного произношения. Подобное произношение можно услыхать где угодно, от Москвы до Чукотки. Выдает в говорящем человека из народа, недворянского происхождения.

Я ухмыльнулся:

— Так и должно быть, потому что в семнадцатом во время революции не только царя убили вместе со всей семьей, но и дворян, кто не сбежал. В «том» мире в России только не-дворяне остались.

— Знаете, — задумчиво произнес он, — у меня есть подозрение, что если в том мире я родился и вырос в какой-то немыслимой России без дворянства и императора, то здешняя Российская империя уже не будет той самой страной, которая там была мне родиной.

— У меня те же самые опасения, Владимир, но… Понимаете, после революции к власти пришел пролетариат, а интеллигенцию преимущественно истребили или заставили уехать. Культурный уровень упал так же сильно, как и в Германии в тридцатые, когда там заставили уехать или истребили евреев и несогласных, то есть, опять же, преимущественно интеллигенцию… Я так думаю, что если в здешней России я увижу более культурных людей, чем ожидаю, то такое изменение будет даже в плюс. Насчет царизма не уверен, сто лет назад в том мире это был отсталый режим, который просто должен был сдохнуть. Что здесь и сейчас — вопрос интересный, но по вашим рассказам получается, что нет каких-то кардинальных изменений. Что там пили и воровали, что тут пьют и воруют — один хрен, если тут чуть меньше, чем там — это я тоже приму. А вообще родной город — он в любом случае родной город, вне зависимости от того, в какую страну он сейчас входит.

— Понимаю, — кивнул Владимир. — В общем, стоит вопрос, как бы попасть в Россию, посмотреть, что к чему, и по возможности остаться, да?

— Ага. При этом избавившись от германского происхождения и миновав внимание каких-либо специальных служб.

Он почесал переносицу.

— И что бы я делал дальше? Тут хотя бы есть титул, привилегии, все такое… А что в России делать?

— Начать новую жизнь. С нуля. Или с небольшим стартовым капиталом, если удастся провезти.

— Понятно. Вы знаете, вопрос сложный. В общих чертах все звучит просто: въехать через нейтральную страну, официально сменив имя в этой самой нейтральной стране, а затем в России жениться на гражданке Российской империи и на этом основании получить вначале вид на жительство, а потом и гражданство. Но для смены имени вначале надо получить гражданство нейтральной страны, а это сложнее. Затем найти жену в России — тут тоже без особых гарантий, хотя вы парень видный, не должно быть проблем. Сказать проще, чем осуществить. Опять же, вы еще упустили, что в паспорте будете указаны как германец, я не знаю страны, которая разрешает менять не только имя, но и национальность… Хотя стоп. Есть страны, где в паспортах национальность не указывается вообще. Словом, если вам не очень срочно нужен ответ — я бы помозговал над этим. Придумать осуществимую схему можно.

— Очень меня обяжете, Владимир. И это… случись что, я буду отрицать этот разговор и вертеть пальцем у виска.

Мы оба рассмеялись.

В этот раз вечер удался не полностью: Гордана перебрала лишку и чувствовала себя не очень хорошо для постельных упражнений, так что мне пришлось положить ее спать и вернуться в свой номер. Как назло, уже за полночь, так что звонить Агнешке поздно, все же завтра у нее учебный день.

В общем, ничего страшного, разок посплю один, а завтра наверстаю, то ли с Горданой, то ли с Агнешкой.

* * *

Проснулся я от адского грохота и звона разбитых окон.

Я буквально подпрыгнул на кровати, а затем скатился на пол. В окно сквозит, в комнате пахнет гарью, на полу осколки стекла — какого лешего тут происходит?!!

Ответом мне стали длинные пулеметные очереди, а затем новая серия разрывов.

Я вскочил и выбежал из комнаты, ни разу не наступив на стекло — видимо, мой талант — а затем выскочил в коридор.

Господи, что тут началось! Визг, крики, паника, звон сирены, все залито красным аварийным светом, мигает лампа «Эвакуация», куда-то бегут люди. И все это — под неумолкающий захлебывающийся лай пулеметов.

Когда я был уже на втором этаже, снова рвануло, причем совсем рядом. Бегу по лестнице, выскакиваю в холл — и на выход! В следующий миг как-то сам собой пригибаюсь и перекатываюсь по ступеням, над головой что-то просвистело и грохнуло где-то внутри.

Я перекатился по лестничной площадке, поджался к парапету рядом с парой человек и внезапно понял, что это — хорватские солдаты, и один из них пытается наложить повязку другому.

— Какого черта?!

— Уходите отсюда!! — ответил он мне по-немецки, — на ту сторону! Красные ублюдки вспыли в сорока метрах от берега!!!

Над головой снова засвистело, некий снаряд или очень большая пуля попала в стену отеля у самой двери, и я с ужасом осознал, что выскочил не на ту сторону.

Надо было на улицу и подальше в город, но я выбежал на лестницу, ведущую к пляжу.

И вот теперь я лежу за парапетом, чтобы вернуться в отель, надо пробежать обратно наверх по лестнице — метров десять, и на этих десяти метрах меня уже не будет прикрывать парапет. Я оказался в западне, потому что единственное укрытие — это парапет, ступеньки в стороны ведут вниз, и там открытое пространство, десять метров лестницы за спиной тоже простреливаются.

Я осторожно выглянул между зубцами парапетной стены. Темень не полная, так как включено все освещение вокруг, я вижу вспышки выстрелов и трассеры, несущиеся сверху вниз: на крыше отеля за моей спиной работает пулемет, «штопая» невидимых мне противников, укрывшихся за декоративными заборчиками, павильоном, буфетом и прочими укрытиями. Из дота между отелем и пляжем вырываются языки пламени, он уже подавлен.

В этот момент солдат закончил накладывать раненому жгут и тоже приподнял голову над парапетом. Как раз в этот момент где-то дальше за пляжем, на воде, вспыхнули языки пламени, ввысь понеслись то ли мины, то ли ракеты. Мы — я и солдат — вжались обратно в парапет, и тут взрывы раздались высоко над нами, на крыше.

Пулемет умолк.

Выглядываю и вижу, как за укрытиями начинают поднимать головы те, кого раньше прижимал пулемет.

Вот уж угодил так угодил: убежать нельзя, а ацтеки вот-вот пойдут на штурм.

Загрузка...