Морпех Рейха

Лаборатория

Что может быть хуже, чем открыть глаза и обнаружить себя в оковах?

Я очень быстро нашел ответ на этот вопрос, обнаружив, что мои руки и ноги находятся в специальных зажимах с магнитными замками, а сам я лежу на лабораторном столе.

Пульс моментально подскакивает за двести: трындец!!! Что за хрень, как я сюда попал, и главное — за что?!! А, нет. Это не главное.

Главное — мне надо как-то выбраться, потому что лаборатория, в которой я нахожусь, забита совершенно непонятным, но на вид очень-очень дорогим оборудованием. Те, которые приковали меня к столу, явно не собираются шутки шутить.

Так, как бы мне из зажимов-то руки освободить?

— Хассельхофф-Хаус убер аллес![1] — четко и раздельно произнес я.

И охренел, но не оттого, что внезапно заговорил по-немецки, а оттого, что зажимы внезапно мигнули огоньками, клацнули и раскрылись.

Откуда я знал, что нужно говорить по-немецки? Ну, вокруг куча надписей на немецком. Но откуда я знал, что слова «Дом Хассельхофф превыше всего» откроют зажимы?! Я даже не знал, что они открываются голосом! Черт, да я понятия не имею, что это такое — «Дом Хассельхофф»!!!

Но ладно, все фигня, я должен отсюда свалить. В лаборатории нет ни души, меня оставили одного — а я вот взял и освободился!

При попытке слезть с лабораторного стола пол рванулся мне навстречу и я едва успел выставить руки. Голова, как же кружится голова!

Уфф, так, спокойно, я по уши в дерьме и даже не знаю, в каком, но главное не паниковать. Встать, держась, за край стола, обождать несколько секунд… Пол холодный, а я босиком. На мне только больничного вида пижама и не то шорты, не то трусы, и тоже очень «больничного» вида.

Дверь! Нет, вначале оружие… Хотя какое тут оружие, лаборатория же… И не хирургическая, потому что лабораторный стол — явно с электронной начинкой и без кровостоков, и на полу нет кровостока… То есть, порезать меня на органы тут вроде не собирались…

Но я, конечно же, не буду выяснять, что со мной тут собираются сделать, сбежать бы… Дверь. Закрыта на электронный кодовый замок, и без кода его не открыть…

Я подошел ближе, взглянуть, не получится ли выковырять его из панели, секунду смотрел на замок… а затем коснулся пальцем кнопок. Два-два-три-шесть-ввести — клац!

Красный огонек сменился зеленым. Выход открыт.

Я вытер со лба холодный пот. Итак, я знаю код от замка! Откуда?! Я знаю кодовое слово от зажимов — тот же вопрос. Кажется, я имею к этой лаборатории какое-то отношение, значит, я… я…

Черт побери, а кто я вообще такой?!!

Ладно, пока все это неважно. Выбраться — вот моя главная задача, все остальное пока не имеет значения.

Приоткрываю дверь, выглядываю. Коридор, просто коридор. Типа больничного подвала, но… солидный. Основательный, под стать лаборатории.

Вижу несколько дверей. Вначале спрятаться, затем найти маскировку, потому что на выходе стопроцентно есть охрана.

Перебегаю к ближайшей двери, но уже заранее знаю, что она закрыта. Да, точно закрыта.

И тут в коридоре за углом — шаги. Куда деваться? Налево? Направо? В моем распоряжении еще две двери, и… левая не заперта, я это чувствую. Или знаю.

Чутье не обмануло — я оказался в небольшом кабинете. Стол, кресло, на стене портрет — ну, как вешают портреты президентов в кабинетах чиновников — на столе письменные принадлежности и тонкий монитор, клавиатура. В шкафчике стоит ящик с инструментами, кабеля, эдакий рабочий кабинет кото-то типа системного администратора или техника. О, инструмент! В ящике точно есть отвертка!

В нем действительно нашлась отвертка средней длины — вот я уже и вооружен хоть чем-то. Теперь бы понять, что дальше… Компьютер? Он мог бы помочь мне понять, что происходит, но там наверняка пароль, и я вообще мало смыслю в компьютерах, пользователь, не более. Так, что тут есть еще? В углу, за спинкой кресла, шкафчик для одежды, ну-ка…

Внутри оказалась женская одежда — форменная блузка и брюки, а также кожаная куртка. И когда я попытался отодвинуть блузку в сторону, на ее груди блеснул значок, от которого у меня едва не остановилось сердце.

Раскинувший крылья орел со свастикой в когтях.

Что? Нацистская символика?! Алё, гараж, это что за нахрен?! Я попался в лапы нацистам? И у этих нацистов есть своя форма, своя секретная база — нет, это действительно со мной происходит?! Может, трип от жесткой передозировки?

Я был настолько поражен этим бредом, что даже взглянул на свои руки — нет ли там следов от постоянных внутривенных инъекций. Но нет, руки в порядке, бицепсы какие-никакие есть, так что я не наркоман, где ж это видано, чтобы наркоманы ходили в тренажерный зал? А значит, я попал в руки нацистских мразей.

Песец, и даже не полный, а очень хорошо отожратый. Тотальный, сказочный песец.

И тут внутри меня уже не то что сердце замерло — я буквально остолбенел от страшной догадки.

Портрет. Я не присматривался, но уже знаю, кто на нем изображен.

Медленно, сглотнув и облизав пересохшие губы, я задираю голову и смотрю на морщинистое лицо. Зачесанные налево седые волосы, седые, но оттого не менее знакомые усики…

С портрета на меня спокойно взирал постаревший Адольф Гитлер.

В рот мне ноги, это вообще как так?!! Что происходит? Почему… почему это вызывает у меня такой сильный когнитивный диссонанс? Почему Гитлер старый? Стоп…

Я несколько секунд постоял, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, и внезапно в моей голове промелькнул вопрос: а, собственно, почему нет? Почему он не должен быть пожилым?

Потому что принял одновременно цианид и пулю в пятьдесят шесть, подсказал мне голос из глубины сознания.

Проклятье, что со мной происходит? Куда я попал и что мне вкололи?!!

И тут в коридоре зацокали каблучки.

Я не раздумывал, а просто втиснулся в шкафчик и притворил дверку. Три вентиляционные щелочки в дверке есть: непонятно, зачем они нужны, но я рад, что они есть и что как раз на уровне моих глаз.

В кабинет вошла женщина лет тридцати пяти, с папкой, в очках и в почти такой же блузке и брюках, что висят в шкафчике. Лицо симпатичное, правда, нос немного длинноват. Пока она доставала из кармана телефон, я успел присмотреться. Нагрудного значка со свастикой на блузке нет, наверно, в шкафчике парадная униформа.

Она преспокойно уселась в кресло, пододвинула к себе клавиатуру и ввела пароль, скрытый звездочками, затем принялась просматривать какие-то отчеты.

Я бесшумно выдохнул. Так, в данный момент я в безопасности, никто не станет искать меня в этом шкафчике, но пропажу моего бренного тела из лаборатории могут обнаружить в любой момент, потому думать надо быстро.

Только что тут думать? Я не знаю, ни где я, ни почему я тут, ни как выбраться.

Господи, да я не знаю даже, кто я такой!

Хотя… стоп. Кое-что знаю.

Во-первых, я учился в школе с усиленным изучением иностранных языков и потому знаю английский и немецкий, хотя были классы, где учили английский и французский…

Отсюда следует, что я — не немец, раз учил немецкий как иностранный.

Во-вторых, меня шокировал нацистская символика, меня шокировал сам факт того, что я вот так запросто по непонятной причине угодил в гости к нацистским ублюдкам.

Отсюда следует, что я — не нацист, и слава небесам за это.

И тут на столе зазвонил телефон, с виду обычный смартфон.

Женщина взяла его и поднесла к уху.

— Да, герр Райнер? Как это «пронюхали»?! Да, это проблема… Поняла вас. Да, скопирую данные на ваш носитель, это займет время, не вынимайте его, пока я не отзвонюсь… А что с тестовым образцом? Вы уверены? Все-таки, он же… Да, но это первый идеально удавшийся эксперимент, нам бы хотя бы проверить, что у нас получилось… Да, но теория — это одно! А на практике у нас уже шесть теоретических успехов, из которых три оказались слюнявыми идиотами, а три даже в сознание не пришли… Да, хорошо, сейчас озадачу охрану и удалю данные с сервера.

Ну вот и все, недолго же я прятался. На мне поставили бесчеловечный эксперимент, а теперь собираются избавиться. Ну а чего еще можно было ждать от нацистов?

Что ж, дела мои плохи… но сдаваться я точно не буду. Если не выберусь — хоть огрызнусь. Загнанному в угол зверю терять нечего.

Я бесшумно открыл дверку шкафа — петли смазаны идеально! — и оказался за спиной у экспериментаторши. Песец подкрался незаметно, но пока что не ко мне.

Левой рукой я зажал ей рот, а правой с размаху всадил отвертку в область сердца и сразу же ухватил за руку, которой она попыталась меня оттолкнуть. Гутен морген!

Затем еще секунд двадцать мне пришлось сдерживать все более вялые попытки сопротивления, стараясь не смотреть в ее широко раскрытые глаза — и на этом все закончилось.

Я стащил тело с кресла и уложил на пол у стены, затем вытащил отвертку и вытер о блузку. Ну-ка, ну-ка, данные, говоришь?

Я сел в кресло и взглянул в монитор. Так, вот полосочка копирования данных — ожидаемое время порядка двадцати минут. Данные — где они? Ага, вот, копируется вот это вот отсюда и сюда… И должен быть резервный носитель или сервер, данные секретного эксперимента не могут храниться в одном месте. Хм… Удалить? Могут восстановить… О! «Уничтожить данные без возможности восстановления» — то, что надо! Ну-ка…

«Введите пароль».

Черт, пароль на операцию, ну еще бы… Я секунду посидел, раздумывая, а затем мои пальцы побежали по клавишам.

«Доступ разрешен».

Я просто взял и ввел пароль, причем не глядя! Я даже не знаю, что вводил, просто пальцы на клавиатуру поставил и они сами ввели, и пароль подошел! В рот мне ноги, это просто трындец как нереально, но… Потом поудивляюсь, если успею. А пока я должен сделать дело.

Так, файлы… Графики… Данные, напрочь мне непонятные… Протоколы… Я просто не понимаю, что все это такое — но мне и не надо. Удалить — и привет, выкусите, нелюди. Так, а где тут резервная копия? Файлы-свойства-доступ… Еще раз пароль просит. И если я ошибусь — а я ошибусь, двойное мегавезение уже полностью исчерпало лимит везения, если он у меня вообще был — то сюда ввалятся эсэсовцы с овчарками, что-то типа того. Я бы ввел второй раз тот же пароль — но я его, черт возьми, даже не запомнил…

Мои пальцы касаются клавиш — клик-клик-клик-клик-клик-клик-ввод!

«Доступ разрешен».

Тваюжмать! Я уже даже не знаю, что и думать, но… думать буду потом. Удалить без возможности восстановления — увы, это все, что я, узник, которому настолько мощно благоволит леди Удача, могу сделать.

Отменяю копирование, удаляю частично скопированное с удаленного носителя — благо, не просит пароля, а то я мог бы умереть от разрыва сердца, в четвертый раз играть в такую рулетку — затем уничтожаю данные и резервную копию. Вот бы сейчас громогласно расхохотаться — но это укоротит мои и без того истекающие минуты…

И тут за дверью по коридору — шаги, причем не каблучки, а подкованные ботинки. Охрана идет в лабораторию и до обнаружений пропажи остаются секунды.

Сжимая в руках отвертку, я метнулся к двери и дождался, пока шаги пройдут рядом с дверью. Пора, двум смертям не бывать, одной не миновать!

Я открываю дверь. Взгляд направо — в трех метрах от меня два типа в униформе, оба с пистолетами, один еще с чем-то вроде дробовика.

Первый успевает обернуться как раз в тот момент, когда я уже выбросил вперед руку с отверткой. Стальной стержень входит ему в горло, затем я выдергиваю отвертку, уклоняюсь от неуклюжего взмаха руки и бросаюсь на второго.

Второй — тип средних лет, за сорок, крепкий, с военной выправкой, чуть выше и крупнее меня — и явно с боевым опытом. Мне в лицо полетела рукоять ружья, но я заблокировал оружие левой рукой. Охранник, в свою очередь, отпустил ружье и перехватил мою руку своей. Сильный, гад, однако я двинул ему в лицо головой, попав лбом в подбородок. Нокаутировать, конечно, не удалось, но охранник поплыл, совсем немного, а мне этого вполне хватило. Левой рукой выхватываю отвертку из своей правой, охранник все-таки успевает перехватить мою руку за запястье и за отвертку — но теперь у него заняты обе, а у меня свободна правая, и я основанием ладони вбиваю его носовой хрящ в мозг.

Охранник сползает по стене. Оборачиваюсь к первому — а тот, зажимая горло, умудряется вытащить из кобуры пистолет. Но поздно — я вгоняю отвертку ему в череп сзади, ниже затылка, там, где находится кортекс. Гутен нахт, херр нацист.

Бой занял буквально три секунды, может, четыре, все произошло очень быстро. Где я научился приему с вбиванием хряща — хороший вопрос, но не очень важный. Важнее, что у меня есть два пистолета и ружье. Взгляд налево — коридор пуст. Госпожа Удача, я не знаю, за что ты так ко мне милостива — но я очень, очень благодарен!

Тела я затаскиваю обратно в кабинет. В коридоре не осталось ничего, кроме лужицы крови на полу, но издали ее не видно, а народа в лаборатории почему-то мало. Быстрее, быстрее!

Форма на том, кого я убил отверткой, испачкана кровью, а вот второй чистенький, только чуть грязноват от валяния на полу. Ладно, годится. Стаскиваю с него брюки, куртку и ботинки — великоваты, но это фигня. Быстро, как могу, натягиваю это на себя, зашнуровываю, застегиваю. Так, замаскировался, как смог. Если тут мало персонала — меня полюбому узнают в лицо, или просто увидят, что охранник — чужак. Но со спины, может быть, и сработает.

Осматриваю ружье — а оно того, странное. Я такого никогда не видел, я даже конструкцию его не узнаю. Дула нет, но есть восемь отверстий диаметром миллиметра три. И селектор режима огня — «легко-средне-полная мощь». В любом случае, выглядит оружие очень солидно и круто. Не как смешные бластеры в «Звездных войнах» — я держу увесистую бандуру в руках и вижу, насколько это добротно и солидно сработано. Тут прямо чувствуется огневая мощь.

Пистолеты — обычные. Вынимаю магазин — да, девятимиллиметровые патроны, притом почти обычные. Конструкция пистолета — свободный затвор. Передергиваю — патрон в стволе. Ну просто модель незнакомая, но пистолет как пистолет. В руке лежит удобно.

Что ж, господа нацисты… Я не тешу себя иллюзиями, мне не удастся вырваться отсюда живым. Моя удача закончится в самый неподходящий момент и я на нее даже не буду пенять — она и так уже мне очень, очень сильно помогла. И вот теперь у меня есть оружие и желание продать свою жизнь как можно дороже.

Вдох-выдох, пора.

Я выхожу в коридор, в руках «ружье», в карманах пистолеты. Госпожа Удача, молю о последней милости: помоги толково потратить все патроны, что у меня есть, до того, как сыграю в ящик — больше мне уже ничего не нужно. Точнее, нужно — жить хочется безумно просто, но… Сейчас сбежится охрана, и у меня не останется шансов. Этих двоих я отверткой уработал, но у меня был фактор внезапности, а у них — полная беспечность.

Развилка. Мне налево или прямо? Пойду налево.

Сразу же утыкаюсь в большую дверь с кодовым замком. Хм… Госпожа Удача, что насчет этого замка, а? Пять-три-шесть-ноль…

Когда дверь открылась, я уже не удивился: все удивление давно потрачено.

Прямо передо мною — лабораторно-совещательный зал, со столами, компьютерами, оборудованием, грифельными досками и прочим. И прямо посреди стоит группа народа в белых халатах, как раз напротив меня, и слушает высокого худого человека с блестящей лысиной, повернутого ко мне спиной…

Эншульдиген зи, что прерываю, нелюди, у меня к вам есть разговор…

…Но не на немецком языке.

Я вскинул ружье и нажал на спуск. Человек с лысиной как раз обернулся и в самый последний миг, проявив ловкость кошки и скорость змеи, отшатнулся в сторону. На линии выстрела оказалась молоденькая пухленькая лаборантка — а может, просто гениальная молодая научная сотрудница — но ударно-спусковой механизм уже щелкнул.

Не было ни грохота, ни отдачи, как у дробовика. Мое оружие сказало «тьфьюить» — и лаборантка просто осела, как мешок с картошкой. В этот момент остальные люди в белых халатах опомнились и тоже бросились врассыпную.

Жму на спуск еще раз… и фиг там. Ни выстрела, ни «тьфьюить» — просто ничего, и я запоздало понял, что эта штука однозарядная, ну или я просто не понял, где и что тут передергивать.

Тощий человек с лысиной указал на меня пальцем, я метнулся в сторону, и тут…

Хлестнуло так, словно кто-то щелкнул гигантским хлыстом, а в помещении на миг стало очень светло. Твою ж мать, он что, из пальца стреляет?! Я выбросил бесполезное «ружье» и рванул из карманов пистолеты, а затем бросился через столы на пол, так как странный тип снова указал на меня пальцем.

И в этот момент свет взял и погас.

Ослепительная молния, особенно яркая из-за темноты, с треском впилась в стену там, где я был чуть раньше.

Серьезно? Молния?! У него в пальце молниевый пистолет?!! Куда я попал, где мои вещи, как отсюда выйти?!!

И тут свет зажегся снова, но уже красный, резервный. Я выскочил из-за стола с двумя пистолетами и принялся палить по мечущимся и сжавшимся по углам силуэтам. По мне моментально кто-то пальнул в обратку, но я за полсекунды до выстрела успел сместиться в сторону, качая маятник.

Бах, бах, бах, бах, бах! Комната наполнилась криками и пороховым дымом. Я стрелял, не целясь, а если целясь, то периферийным зрением, сосредоточив свое внимание на стрелках, и при этом даже попадаю. Где же этот недоделанный громовержец? Вот высовывается тот, что с пистолетом — я качаю «маятник» в сторону, стреляю и попадаю ему в голову. Готов! Вот из-за стола поднимается в полный рост тощий — я стреляю и в него, но он внезапно показывает мне «жест по локоть», и… мои пули просто падают на пол. Черт, что?! Ладно же!

Я бросаюсь на него в атаку: посмотрим, остановишь ли ты отвертку!

Он выпрямляет руку в моем направлении — но теперь уже не указывает на меня пальцем, а растопыривает пятерню — и я падаю на пол и дальше подкатываюсь ему под ноги.

С треском и грохотом что-то, похожее на невидимую ударную волну, сметает пару столов, разлетаются приборы, мониторы и их осколки — но все это прошло надо мною. Я подкатом сбиваю тощего с ног, наваливаюсь на него и наношу смертоносный удар отверткой в горло. Сталь рвет плоть с легким треском и почавкиванием, но тут я ощущаю на своей груди его руку, и…

Чувство было такое, словно меня сбил грузовик. Комната завертелась вокруг меня, а затем я врезался в стену плашмя и рухнул на пол, на обломки пары столов.

Способность вдохнуть вернулась не сразу, и только для того, чтобы я смог закричать от боли. Корчась среди обломков, я понял, что мой последний бой закончился: я получил неизвестно насколько серьезные травмы и, что намного критичней, потерял боеспособность на некоторое время. Что-то похожее я испытал лишь один раз, в детстве, когда рухнул на землю спиной плашмя с почти трехметровой высоты. Боль и неспособность некоторое время дышать — о, это было ни с чем не сравнимо… До этого момента. Теперь та, прошлая боль кажется мне сущим пустяком. Я не могу нормально дышать и перестать корчиться, мои пистолеты потеряны, а охрана… охрана сейчас должна уже появиться. Все, мне конец.

И тут включилась противопожарная система.

Струи воды слегка привели меня в чувство, я сумел отдышаться и, борясь с болью, привстал на колени, а затем и на ноги. Пошатываясь, добрался до тощего, булькающего кровью. Он увидел меня и попытался указать на меня пальцем, но я вырвал из его горла отвертку и всадил ему в глаз. Все, уже не двигается, готов. Я осмотрел обе его руки — руки как руки, пальцы как пальцы. Только на правом указательном — следы, похожие на старые ожоги.

Сидя на полу и тяжело дыша, я еще немного пришел в себя. Боевой запал уже угас под напором сильной боли, да и драться больше не с кем: вокруг одни трупы, неплохо так я пострелял навскидку. Но после многократного угадывания кодов я уже не удивляюсь своей меткости.

Перевожу взгляд на тело рядом — лаборантка. Лежит там, где упала, когда ее сразило странное «ружье», и в нескольких местах ее одежда еще едва-едва дымится. Пухленькая, круглолицая и миловидная, даже в смерти. Нацистские мрази, что же вы наделали, а? Как вы умудрились превратить это милое создание, совсем недавно переставшее быть ребенком, в чудовище, ставящее бесчеловечные опыты на живых людях?

Охраны еще нет, это даже забавно. Так, где мои пистолеты? Хрена с два я их найду в этом разгроме. Ладно, у меня все еще есть отвертка, только вынуть ее из черепа тощего да вытереть от крови, чтобы в руке не скользила: поищу еще какое-нибудь нацистское отродье, вдруг повезет. Куртка охранника вся измазана кровью, так что я ее стащил и остался только в пижаме.

Уже у двери я увидел того, стрелка. Он все еще сжимал в руке пистолет, и вынуть оружие из мертвых пальцев оказалось не очень просто. Вообще хорошо: я все еще на ногах, и все еще с оружием. Даже не верится, что мне это удалось.

Выхожу в коридор. Так, мне до развилки и налево — направо лаборатория, откуда я сбежал, а выход, получается, где-то слева, потому что и вариантов-то других нет.

Стоило мне выйти из-за угла, как я резко отшатнулся и мимо моего носа что-то со свистом пролетело. Затем я еще раз дергаюсь в сторону, теперь уже направо, хлопок — и что-то свистит мимо уха.

Прямо на меня несется черная тень, на меня направлено оружие в ее руке. Щелчок — а выстрела-то нету. Осечка.

Я вскидываю свой пистолет — и тут тень выбрасывает руку в жесте, как тот тощий. Невидимый удар приходится по моей руке. Он и близко не валялся от того удара невидимым грузовиком, но мой пистолет улетает и звенит по полу в нескольких метрах позади, а в руке тени я уже вижу что-то зловеще-продолговатое, удерживаемое на манер кинжала.

Она налетает на меня, и я понимаю, что это действительно женщина, затянутая в облегающий черный костюм и с прибором ночного видения, скрывающего почти все лицо, кроме рта и подбородка. Притом высокая, сильная и быстрая.

Удара продолговатым предметом мне удалось избежать, но она, промахнувшись, моментально залепила мне в челюсть кулаком, я едва успел закрыться предплечьем. Пока я пытался достать ее ответным ударом, она ушла в низкую стойку и очень элегантно провела подсечку, от которой я грохнулся на пол, взвыв от вновь проснувшейся боли. Она моментально навалилась на меня, но мне и в этот раз удалось ухватить ее за руку с продолговатым предметом, а затем я оттолкнул ее прочь и попытался подняться на ноги. Она поднялась раньше меня и, пользуясь преимуществом в высоте, провела молниеносный удар ногой в голову, от которого у меня зазвенело в ушах. Но во время второго удара я все же поймал ее за лодыжку и рванул на себя.

На короткий миг я почувствовал, как мне в грудь уперлись два упругих мячика, скрытых под черным костюмом. Затем я, используя преимущество в весе и грубой силе, повалил ее на пол и почувствовал, как отвертка в моей руке, направленная ей в живот, под действием моего веса пропарывает костюм и вонзается в гибкое тело.

Она пронзительно закричала от боли, и ее крик внезапно резанул меня по нервам. Нацистские ублюдки довели меня до ужасного состояния, сделали монстром — но только пока я боролся за свою жизнь. Теперь борьба уже окончена, я крепко избит, меня терзает боль во всем теле, страшным бременем навалилась усталость. Охраны как не было, так и нет, и теперь, когда я вышел победителем и из вот этой последней схватки, все, что я ощущаю, кроме усталости и боли — пустота в душе и сожаление. Я — не нацист, а человек, и мне безумно неприятно и мерзко вспоминать все, что я сделал за последние семь-восемь минут. И женщину в кабинете, заколотую отверткой в сердце, ее широко открытые глаза и извивающееся тело, и лаборантку, убитую на месте странным ружьем — мне жаль их. Да, они чудовища, но мне все равно их жаль, потому что я — не чудовище. Теперь и вот эта ниндзя, извивающаяся на полу… И ладно бы все три были жуткими ведьмами с типичными для тюремных надзирательниц мерзкими, бездушными лицами — так ведь нет. Женщина в кабинете была симпатичной, лаборанта — юная девчонка или очень молодо выглядящая женщина, и я даже не хочу знать, какое лицо у этой «ниндзи», потому что если оно будет под стать телу — мне станет ее жаль еще сильнее…

Ладно. Я просто не буду ее добивать. Покажу гребаным нацистам, как должен вести себя нормальный человек, не утративший права называться человеком. И если ниндзя все равно умрет — я этого хотя бы не узнаю. Мне совсем не хочется этого знать.

Я подобрал с пола пистолет и повернулся, намереваясь уйти, но будь я проклят! Эта ниндзя уже на ногах, и у нее в руке все тот же продолговатый предмет!

Ну ладно, упоротая сучка, видит небо, я не хотел, но ты не оставила мне выбора.

Я резко, насколько еще мог, ушел в сторону, она, двигаясь тоже очень неуклюже, промахнулась, развернулась — и тут я сделал три быстрых выстрела.

Две пули в живот, одна чуть пониже правой груди. Она разжимает пальцы, роняя то, чем так упорно пыталась меня пырнуть, падает на колени и начинает кашлять и судорожно глотать воздух. Удивительно, что она после такого все еще жива, и теперь мне уже точно следует ее добить, просто во имя милосердия.

Тяжело вздыхаю. Потратить патрон? Можно, конечно, найти отвертку и в затылок, но… мне будет очень неприятно делать это.

Вынимаю магазин — еще штук восемь патронов, стрелок не успел много настрелять. Вставляю обратно в пистолет, еще раз вздыхаю.

И когда я начинаю поднимать пистолет, чтобы сделать контрольный, «ниндзя» умудряется выдавить из себя несколько слов.

— Подожди… Не надо, пожалуйста…

Я опустил пистолет, немного постоял, затем подошел на шаг и аккуратно приподнял прибор ночного видения. Не хотел знать, какое у нее лицо, но теперь просто не смог не заглянуть ей в глаза. Как я и думал, она оказалась хороша собой, даже несмотря на страдания, исказившие ее черты.

— Когда ты стреляла — все было хорошо, а как в тебя — так «пожалуйста, не надо»?

Она мучительно закашлялась, но взгляд не отвела.

— Мой пистолет… дротиковый. Парализующий. Я тут… из-за тебя. Пришла… спасти тебя…

Нет, я ожидал чего угодно, но это просто нечто.

— Ты сильно опоздала с этими словами. На три пули и одну отвертку.

— Подожди, я… объясню…

— Не трудись. Я собирался добить тебя из милосердия, но если ты предпочитаешь еще немного пожить в муках — дело твое.

— Подожди… прошу. Дай… отдышаться. Минутку… Охраны… нет.

— Ты знаешь, кто я и почему тут оказался?

— Да…

— Ладно, подожду.

И правда, куда мне спешить, даже если охрана там есть?

Подсознательно я ожидал, что она вот-вот свалится и начнет сучить ногами в агонии, но агония все не начиналась, и минутой позже эта странная «ниндзя» не только не умерла, но даже не выглядела, как смертельно раненный человек.

— Шприц… Я достану… Не стреляй…

— Валяй.

Она вынула из бедренного кармашка шприц и вколола себе в бедро. По лицу безошибочно читалась та неописуемая боль, которая ее терзала, но затем стало видно, что ей полегчало, и когда она заговорила минуту спустя, ее речь стала менее рваной, слова — четче.

— Слушай… Над тобой провели эксперимент… Запрещенный. Дом Райнеров. Я пришла, чтобы вытащить тебя отсюда. Это я выключила подачу электричества. Охрана на входе обезврежена. Если хочешь жить — давай отсюда выбираться.

— Кто я такой?

— Жертва эксперимента. Это все, что я о тебе знаю… пока.

— И ты пришла спасать неизвестного человека… Как благородно. Вот только не верится что-то.

— Ну и правильно. Дело не в благородстве, у нас счеты с Домом Райнеров.

— Гораздо более правдоподобно, но ты не объяснила, для чего сразу начала стрелять.

— Откуда я знала, что ты вменяемый? Из тебя могли сделать какого угодно монстра, и когда я тебя увидела… у тебя были безумные глаза, ты с ног до головы заляпан кровью. Я хотела просто усыпить тебя и выволочь наружу.

— Кто ты?

— Третья дочь Дома Айзенштайн.

— В смысле — третья дочь?

— В прямом. Мой отец — граф Айзенштайн. Я его дочь. И мы — твоя единственная надежда остаться в живых. Помоги мне, я не смогу идти самостоятельно.

— Прости, но отсюда я уйду без тебя. В твоей версии есть одно слабое место: ты пришла помешать своим врагам, украсть объект эксперимента. Просто чтобы навредить. Отсюда не следует необходимость помогать объекту. А к тому же объект взял и основательно попортил твое тельце. Не думаю, что мне следует ждать добра от графа, чью дочь я продырявил пулями и отверткой. А еще я сомневаюсь, что вытащу тебя отсюда живой. Вообще не понимаю, как ты еще не умерла.

— И не умру, если ты меня тут не бросишь. Давай так. Пусть наш инцидент будет нашим секретом. Мы скажем, что я была ранена, когда спасала тебя, все дела. Я буду на ногах через неделю, и не твоя вина, что я… совершила ошибку.

— Ладно, тогда надо поискать аптечку, пока ты не истекла кровью.

И тут она хмыкнула.

Да, вот просто взяла и хмыкнула. Пренебрежительно так.

— Я уже не истекаю кровью. Я все-таки Айзенштайн, поговорке «Айзенштайн умирает либо сразу, либо как-нибудь в другой раз» сто лет в обед. Твой удар отверткой я залечила секунд за десять, еще до того, как бросилась на тебя в последний раз. Пули… тут все труднее. Помоги мне встать и давай выбираться.

— Ну раз так… какая гарантия, что ты не забудешь все свои обещания к тому моменту, когда уже не будешь нуждаться во мне?

— У нас на тебя есть планы. Раз ты способен говорить — можешь давать показания в суде. Райнеров давно пора призвать к ответу, не только потому, что у нас с ними вражда, а потому, что они перешагнули грань дозволенного. Запрещенные тауматургические обряды — само по себе изуверство и сделка с дьяволом, но ставить эксперименты на арийцах — это вообще за гранью зла.

Я несколько секунд соображал, а затем спросил:

— А с чего ты взяла, что я ариец?

— Тебе совсем память отшибло, видать… но я-то не слепая. Только нам надо выбираться, потому что отряд оперативников Дома Райнер уже, скорее всего, едет сюда.

Я несколько секунд взвешивал «за» и «против». Мне действительно совершенно некуда деваться. Даже не будь я так капитально отделан тем невидимым грузовиком, мне все равно непонятно, что за хрень происходит. Невидимые грузовики, молнии из пальца, постаревший Гитлер и какие-то странные «Дома» — всего этого у нацистов не было, ну или я думаю, что не было. Мне нужно разобраться, что за хренотень со мной случилась, а затем как-то куда-то сбежать. Пока нацисты принимают меня за арийца, причем просто по визуальным признакам — все хорошо. Выиграть время, освоиться, разобраться — а затем сбежать.

Но я, конечно, не идиот, чтобы поверить в добрые намерения человека, в которого перед тем всадил отвертку и три пули. Выволоку ее отсюда в укромное местечко и допрошу по полной программе. И, может быть, что-то такое придумаю, что избавит меня от необходимости потом ее убить.

Я не нацист, мне неприятно убивать вообще, а тем более женщин.

Даже если они — нацистки.

Мы выбрались из лаборатории без проблем, потому что вся охрана на входе — человек пять — оказалась выведена из строя. Проходя мимо трех тел — двое мужчин и женщина типично военной наружности, хоть и в штатских костюмах — я нагнулся и подобрал еще один пистолет, и при этом заметил, что женщина дышит, а в шее у нее торчит шприц-дротик. Значит, насчет пистолета моя пленница не врала, а еще она, видимо, не промах, раз умудрилась дротиковым пистолетом повырубать полдесятка охраны, при том, что охрана в бронежилетах, что несколько усложняет задачу.

Лаборатория оказалась обустроена в подвале недостроенного здания на отшибе, и я, покинув территорию через дыру в заборе, которую указала мне пленница, заметил неподалеку огни большого города. Ночь или поздний вечер — и это хорошо.

— Нам сюда, вон в те кусты и за ними через пустырь, — сказала она.

Тащить ее оказалось нелегко, потому что я сам стою с трудом, а она вообще едва-едва переставляет ноги. Добравшись до кустов, мне пришлось сделать привал, ее я аккуратно положил на траву и растянулся рядом, тяжело дыша.

— Ты как, еще немного протянешь?

— Вполне.

— А за пустырем что?

— Нас ждет машина. С медиком.

— Здорово. А теперь давай по порядку, зачем я тебе нужен и зачем ты нужна мне.

— Я же сказала — раз ты сохранил рассудок, то можешь давать показания. Ты помнишь, что с тобой делали?

— Нет. Я просто открыл глаза и увидел, что прикован к лабораторному столу. Не помню ничего, что было до этого… Совсем ничего. Даже имени.

— Ясно… Вопрос, не заметил ли ты за собой каких-то отклонений, задавать смысла нет… Ничего, когда установим твою личность — это будет еще одна статья в приговоре Дому Райнеров… Слушай, а как ты сумел менее чем за двадцать секунд освободиться и завладеть оружием?

— Какие двадцать секунд?

— С того момента, как я в щитовой отрубила электричество, и до момента, когда пробралась вниз и услышала стрельбу и нечеловеческие вопли, прошло секунд двадцать, а то и меньше…

— Я освободился за несколько минут до того, как ты вырубила свет.

— Однако же…

— Встречный вопрос. А что ты делала между отключением электричества и нашей встречей в коридоре?

— Уф-ф… Неудобный вопрос. Давай так: я никому не расскажу, что ты там со мной вытворял, а ты никому не расскажешь, что я делала после выключения света?

— Справедливо. И?

— Испугалась и убежала наверх. Хотела просто сбежать, но потом собрала волю в кулак и вернулась. После стрельбы, криков и ударов молнии мое воображение рисовало мне неописуемых монстров… Ну, ты понимаешь, вот я свет выключаю — и тут такое начинается… Совсем не по плану… Я хотела спросить, как ты умудрился увернуться от моих выстрелов?

— Заметил тебя краем глаза и дернулся.

— Ты не мог меня заметить, я сделала первый выстрел из невидимости.

— Это у тебя костюм-невидимка, что ли?

— Зачем костюм, я же маг, как и все Айзенштайны.

Ну вот, приехали. Только нацистов-магов мне еще не хватало.

— Слушай, давай идти дальше. Я-то выживу в любом случае, но промедление на минуту сейчас для меня чревато многодневным лечением. И кстати… я Брунгильда.

Мы пробрались кустами в направлении, указанном ею, и вывалились на полянку, где устроила пикничок молодая пара. Пока у меня на язык просилось классическое «доннерветтер», эти двое вскочили на ноги.

— К машине, — сказала мне Брунгильда и указала на стоящий сбоку фургончик.

Парень схватил скатерть с расставленными на ней какими-то закусками и зашвырнул ее в боковой багажник, а девица открыла дверь и помогла забраться внутрь вначале Брунгильде, а потом и мне.

— Поехали! — крикнула девица парню через окошко, соединяющее пассажирский салон и водительскую кабину.

Фургон внутри оказался обустроен сродни лимузину, но вместо бара в боковом отсеке обнаружилось медицинское оборудование. Девица же оказалась тем самым упомянутым ранее медиком.

Я в полном изнеможении развалился на задней седушке и наблюдал, как она уложила Брунгильду на длинное тройное сидение, извлекла из медотсека странного вида ножницы и принялась срезать с нее черный костюм и находящуюся под ним футболку. Справилась она с этим быстро, так что мне внезапно стало видно обнаженную грудь Брунгильды, небольшую, но красивой формы. То, что я могу спокойно пялиться на оголенный бюст моей новой знакомой, не волновало ни медика, ни тем более саму Брунгильду, если они вообще об этом задумывались. Оно и понятно: с тремя пулями в теле уже не до приличий и стеснений.

Меня, к слову, прелести нацистской ведьмы-диверсантки тоже не сильно заинтересовали: не та ситуация, не та девушка. Гораздо важнее, что я могу перевести дыхание и что сидение мягкое и моя спина, ушибленная о стену и порезанная битым стеклом, чувствует себя чуть комфортнее, чем на жесткой земле.

А еще мне важно сообразить, что делать дальше. Куда меня везут? Кто меня там встретит? Что они мне скажут и что скажу им я?

Тем временем девица прицепила к потолку два пакета с каким-то раствором и крикнула водителю:

— Нужна остановка на двадцать секунд!

— Торможу!

Машина плавно затормозила, девица воткнула Брунгильде в руку капельницу очень четким движением, не совершая при этом никаких манипуляций с поиском вены, закрепила иглу пластырем и крикнула:

— Пошел!

Машина начала плавно разгоняться, девица попридержала Брунгильду, чтобы та не скатилась с сидения, и принялась обрабатывать ее живот, покрытый засохшими кровавыми потеками, аэрозолем и ватными тампонами.

— Лия, телефон! — сказала Брунгильда, получила прибор — смартфон как смартфон — и левой рукой принялась выбирать номер из списка.

— Алло, папа? Еду домой. Да, прошла успешно, хоть и с огромными осложнениями. Да, он со мной. Нет, вырубать не пришлось, он сам со мной пошел… Верней, он меня оттуда и вытащил… Да, нам очень досталось… Мне больше, но это даже хорошо, я люблю внеплановые отпуски. Да, конечно… Не знаю. Не знаю. Не знаю. Он ничего не помнит. Да, вероятно… Нет! Да вот именно, что наш! У него баварский акцент! Конечно, будет! Да, хорошо. Ага. Нет, Лия мне уже все вколола. Ага, конечно. Целую, отбой.

— Кто «наш»? — поинтересовался я, когда Брунгильда уронила телефон на пол.

— Ты.

— В смысле «ваш»?

— Ты военный, скорее всего. И скорее всего — наш, а не неучтенный вражеский военнопленный. Хотя возможно, что ты — шпион. Но вряд ли. Или, может быть, не военный… Так ты точно не помнишь, что именно с тобой делали?

— Я помню себя с того момента, как открыл глаза. Что было раньше — просто белый лист.

— Да уж… А с кем там перестрелку вел?

— С людьми в белых халатах. Ну как перестрелку — пистолет там был только у одного, и еще один переехал меня невидимым грузовиком.

— А пистолеты где взял?

— У охранников, убитых отверткой.

— Ну даешь… В общем, так, нам надо согласовать, что мы будем рассказывать моему отцу, братьям и службе безопасности Дома.

Я вздохнул:

— Ты всегда такая несвоевременная? Нам стоило обсудить это, пока рядом не было лишних ушей.

— Нет проблемы. Это мои медик и водитель.

— В смысле — твои?

— Они присягнули вначале мне, и только затем — Дому.

Я ни хрена не понял, что за присяга, и мои подозрения о том, что они передадут главе Дома всю беседу, никуда не делись, однако Брунгильда явно ничего такого не опасалась. Мы согласовали версию, по которой она отвлекла на себя пару не существовавших на самом деле охранников и получила от них три пули, тем самым выручив меня.

— И да, когда будешь рассказывать обо всем — не забудь разок-другой упомянуть, как я тебя выручила.

— Ну, строго говоря, ты и вправду меня выручила: свет пропал как раз в тот момент, когда меня собирались жахнуть молнией, да и выбраться мимо охраны я бы уже не смог.

— Вот черт… там был сильный маг?! По нашим данным, его там не должно было быть… Как ты с ним справился? Он был без бронежилета?

— Не знаю. Отверткой в горло, потом в глаз — и все дела.

— Ну даешь…

Во время этого обсуждения девица-медичка потянулась к запасному медотсеку и на несколько секунд перестала заслонять собой Брунгильду. Я взглянул на нее, чтобы на глаз прикинуть, насколько серьезные раны она получила, раз так сносно себя чувствует, и увидел, что на ее теле, теперь уже вытертом от крови, присутствуют свежие розовые рубцы, но нет дыр. Я кретин, должен был раньше сообразить, что когда мы отдыхали в кустах, она уже не кашляла кровью… Охренеть, так она — действительно маг?

Что за нахрен, куда я попал, где мои вещи…

Тут медичка вытащила одеяло и укрыла Брунгильду, а затем прилепила к запястью и вискам датчики на присосках, настроила какой-то прибор, осведомилась, как себя чувствует хозяйка, а затем повернулась ко мне.

— Вы серьезно ранены?

— Наверное, не очень. Но все болит.

— Характер ранения?

— Невидимый грузовик — не знаю, как это назвать иначе…

Она срезала с меня больничную пижаму и принялась обрабатывать ссадины и порезы на спине. Аэрозоль, в отличие от спирта, не жег, а приятно холодил, быстро убрав боль внешних повреждений. Спина, впрочем, крепко болит, в груди тоже боль, дышать тяжело — трещины в ребрах как минимум, а возможно, что и переломы, хотя тогда, по идее, было бы совсем туго.

Ехали мы очень быстро — километров двести в час, я это определил по мельканию за окном столбов. Однако автобан просто идеален — ни тряски, ни качки, и если бы я не знал, что машина едет — смог бы определить это только по редким моментам торможения и разгона. Путь занял в сумме полчаса — значит, километров сто.

У меня было минут пятнадцать на подумать: Брунгильда дремала, медичка сидела, уткнувшись в измерительный прибор, так что мне никто не мешал.

Итак, Брунгильда действительно настроена мне помочь, и ее расчет мне понятен: операцию она провалила и осталась в живых только потому, что я ее не стал добивать. Я был бы идиотом, если б рассчитывал на благодарность нацистки, но ей нужна моя помощь, чтобы скрыть свой провал. Нет проблемы, мне похвалить ее нетрудно, даже кривить душой не придется: она действительно мне помогла.

Ее отец, граф Айзенштайн, хочет прищучить своего недруга, а потому ему я тоже нужен. Не вопрос, помогу с радостью, если он сможет доставить проблемы тем, кто стоит за экспериментом — я буду только «за».

А вот ушки на макушке мне надо держать, чтобы своевременно предугадать наступление момента, когда я уже перестану быть ему полезным, и вовремя исчезнуть. К тому времени мне необходимо понять, что к чему, и обзавестись вещами, нужными для побега. Кстати, девица сидит ко мне в четверть оборота, так что я воспользовался этим и незаметно спрятал второй пистолет, подобранный возле усыпленной охраны, в ботинок. Металл холодит голую ногу, но это фигня. Документы достать не получится точно, посему мой единственный шанс — вести себя настолько естественно, чтобы никому не пришла в голову мысль проверить мой паспорт или какой другой «аусвайс». И, конечно, пересечь границу на одной только арийской внешности не получится…

И тут молнией мелькнула мысль: а что, если бежать некуда?

Что я буду делать, если узнаю, что Третий Рейх победил?

— Приехали, — сообщил водитель и свернул куда-то.

Брунгильда открыла глаза, несколько раз моргнула — и тут машина остановилась.

Дверца открылась и я увидел нескольких людей в белых халатах. Вот как… уж не попал ли я из огня да в полымя?

Медики поспешно, но аккуратно вытащили из салона Брунгильду и уложили на каталку, затем заглянули снова и помогли выбраться мне. Я им подыграл: пусть думают, что я едва-едва на ногах стою, тем более что так оно и есть.

Людей в военной экипировке и с точно такими же странными ружьями, как то, из которого я уложил ассистентку, я увидел сразу. Стоят чуть поодаль, оружие у всех стволами вниз, что, наверное, не худший вариант. Блин, что там Брунгильда говорила о монстрах?

Меня усадили в кресло-каталку и медик, невысокий мужчина средних лет, спросил:

— Характер ваших ранений?

— Механические повреждения. Возможно, множественные переломы, но скорее, просто трещины. Чувство, будто меня сбили машиной.

— В диагностику.

Я скосил глаза и увидел человека лет пятидесяти, который как раз отпустил руку Брунгильды, проследил взглядом, как ее увозят, и посмотрел на меня. О том, что это граф Айзенштайн, я догадался и без подсказки. Так, что бы мне следовало сказать?

Тут я заметил, что он сам собирается что-то сказать мне, но медики резво повезли меня вперед и граф остался позади. С ним еще двое молодых мужчин, все трое в неформальной одежде, и у одного из молодых — кобура с пистолетом под мышкой.

Потом меня привезли в медицинское помещение, также заполненное разной аппаратурой, но оно все же почему-то больше напоминало больницу, чем лабораторию для бесчеловечных опытов. При этом два охранника пришли следом за мной и медиками и остались у двери. Не очень хорошо.

Главный прибор в комнате — прозрачный прямоугольный «гроб», заполненный синеватой жидкостью, и с кучей подключенных к нему кабелей. Верхняя крышка-лежак установлена на трех телескопических домкратах и явно должна опускаться вниз.

Когда меня пересадили на этот «гроб» — медик выглядит тщедушным, но на практике сильнее, чем кажется, медсестры тоже крепкие — и попытались уложить горизонтально, я уперся рукой в лежак.

— Что это такое? — спросил я.

— Хм… Первый раз видите?

— Я все тут первый раз вижу!

— Это сонар-сканирующий резонатор Дойла с модулем первичной обработки фирмы «Таубе механикс», заправленный составом Ринзера. Короче говоря, вам понравится, вы вылезать не захотите.

Я с подозрением покосился вниз, и сунул палец в щель между лежаком и стенкой. Жидкость приятно похолодила палец и он сразу потерял чувствительность. Да, это будет очень в тему…

Тем временем одна медсестра вынула ножницы и принялась разрезать штанину. Ну да, меня не сунут в ванную в одежде… Доннерветтер, пистолет в ботинке скрыть не удастся.

Как только дошла очередь до обуви, я сказал усталым голосом:

— Аккуратно с пистолетом, я не помню, ставил ли его на предохранитель…

Надеюсь, так будет выглядеть, будто я просто сунул пистолет в ботинок еще «там» и потом забыл вынуть, а не как умышленная попытка пронести оружие.

— Я возьму, — сказал один охранник, передал другому ружье, подошел и вынул пистолет из ботинка.

Затем мне на шее закрепили надувной воротник, уложили на лежак и начали спуск в жидкость. Все мое тело быстро потеряло чувствительность, и только отзвуки боли остались глубоко внутри. Какое невероятное облегчение.

Тем временем медик, которого я уже не видел, а только слышал, принялся клацать по клавиатуре, сопровождая это репликами «ого!», «да уж» и «ничего себе».

— Все очень хреново? — спросил я.

— Ну-у-у… Скорее наоборот. Все очень чудесно. У вас повреждена большая часть ребер, обширные ушибы и гематомы, и при этом ни одного перелома. Трещин много, как спереди, так и сзади, и я просто не представляю себе, как можно заработать столько трещин… Для этого надо упасть плашмя одновременно ничком и навзничь, что само по себе уже парадокс. Гретхен, дыхательные трубки! Так, сейчас мы вас погрузим полностью, чтобы просканировать голову. Главное — держите глаза закрытыми. Состав Ринзера глазам не повредит, но вы потеряете возможность фокусировать взгляд на несколько часов.

Медсестра напялила мне на лицо зажимы, вставила в ноздри и рот трубки, затем прицепила на нос что-то вроде прищепки и открутила пробку в воротнике, спустив воздух.

Блаженство полной нечувствительности ко всему на свете охватило меня полностью.

Некоторое время спустя начался плавный подъем.

— Глаза не открывайте! — услышал я голос, словно издалека, и дождался, пока с меня теплой водой смывают состав.

Затем мне закапали что-то в уши, и звуки вновь стали четкими.

— Можете открыть глаза. Как вы себя чувствуете?

— Лучше. Ломота во всем теле, но ничего не болит.

— Это нормально. Пока вы купались, мы при помощи модуля Таубе ввели вам регенерирующие энзимы, так что в трещинах уже начался процесс консолидации. Сейчас мы сделаем вам эластичный корсет, рекомендую носить его минимум два дня.

Процесс занял минут двадцать, после чего меня одели в халат и теплые тапочки.

— Так, думаю, первый этап лечения мы закончили, — сказал врач. — Есть какие-нибудь жалобы?

— Нет. Только горло пересохло.

Медсестра моментально принесла мне минералку.

— Спасибо.

— Вы в состоянии воспринимать важную информацию или нуждаетесь в отдыхе?

— В состоянии.

— У вас внутри черепа наблюдается металлический предмет диаметром в несколько миллиметров. Судя по всем признакам, в том числе по заросшей соединительной тканью пробоине, это осколочное проникающее ранение. Вы знаете об этом?

— Э-э-э… Я получил его недавно?

Врач покачал головой:

— Нет, несколько месяцев, полагаю. Рана зажила, осколок находится в мягкой мозговой оболочке, возле самого мозга, но не достал до него, и там имеется небольшое образование соединительной ткани. У вас не заметны никакие признаки повреждения мозга, но на вашем месте я бы проконсультировался с профильными специалистами. В данный момент же это вам ничем не угрожает.

— Понятно. Что еще?

— Я не обнаружил никаких серьезных отклонений в вашем организме. Мне известно, что вас вытащили из лаборатории, где проводились запрещенные опыты, я получил инструкцию найти следы эксперимента или тауматургического ритуала, но ничего не нашел. Вы уверены, что над вами действительно провели какой-либо ритуал?

— М-м-м… был уверен.

— Понятно. На этом в данный момент у меня все, я буду наблюдать вас еще несколько дней, но прямо сейчас сделано все, что необходимо. Настоятельно рекомендую воздержаться от активных действий и в течение ближайших суток сохранять минимальную активность. Прямо сейчас у вас крайне притуплена активность нервных окончаний почти во всем теле, и вы можете не получать адекватные сигналы о воздействии на ваше тело… Ну, возьметесь за горячее и не почувствуете. Например, модуль Таубе вводил вам энзимы при помощи игл, и вы ничего не почувствовали, понимаете?

— Короче, не рыпаться, не хватать руками за все подряд, а просто лечь и лежать?

— Вроде того. Еще мне сообщили, что у его светлости к вам имеется очень серьезный разговор, который также важен и для вас. Вы дееспособны? В состоянии трезво мыслить, отвечать на вопросы и все такое?

— А что, у вас есть подозрения в обратном?

— О, ирония — это хороший признак. Попытайтесь самостоятельно пересесть в кресло-каталку, а мы подстрахуем, если что.

Я сел в кресло без особых затруднений, хотя для виду на всякий случай сделал это медленно и будто бы неуверенно: пусть охрана думает, что я совсем доходяга. Я, конечно, и правда доходяга, но теперь, когда каждое движение не отдает болью, обнаружил в себе кое-какие резервы.

Медсестра повезла меня на каталке по длинному коридору, оба охранника двинулись следом. Коридор, к слову, отделан очень стильно и, видимо, дорого. Вот и большая двустворчатая дверь.

Внутри меня уже ждали аж четыре человека, не считая двух охранников и еще кого-то типа секретаря: граф, те самые двое молодых людей и еще один, средних лет, одетый в рубашку с галстуком и с кобурой подмышкой. Этот, четвертый, оказался единственным очкариком из всех и при этом его внешность показалась мне наиболее невыразительной. Все четверо сидят за столом из очень дорогого сорта дерева, секретарь — тоже с галстуком, но без пистолета — и охранники стоят, секретарь позади четверки, охранники с «ружьями» — у стен слева и справа от меня. Медсестра ушла, у меня за спиной никого нет, и это позволяет мне чувствовать себя чуть комфортнее. Если граф умышленно не стал ставить никого вне моего поля зрения — тогда моя ему за это признательность.

— Добро пожаловать во владения Дома Айзенштайн, — сказал тот, кого я определил как графа. — Я — глава дома, Ригвальд Айзенштайн, а это мои сыновья Рутгер и Эрих, и начальник моей службы безопасности Харриман.

— Спасибо. Представиться, как вы знаете, не могу. Как Брунгильда?

— Спасибо, что спросили, она под опекой высококлассной бригады медиков и сильного целителя, так что вы можете совершенно за нее не беспокоиться. Я так понимаю, вы не помните даже своего имени?

— Я не помню совсем ничего. Как будто до того момента, как я открыл глаза на лабораторном столе, меня вовсе не было.

— Вы пришли в себя уже после эксперимента? — уточнил очкарик с галстуком, Харриман.

— Да.

— Тогда какие у вас основания полагать, что эксперимент уже был проведен, если вы этого не помните и медик не нашел никаких отклонений?

— Полнейшая потеря памяти — недостаточный признак?

— Нет. У вас ведь осколочное ранение головы, так что вполне возможно, что вы попали на лабораторный стол с амнезией.

Я хмыкнул.

— Ладно, а слова сотрудницы лаборатории о том, что я — первый идеально удавшийся эксперимент и до меня трое стали слюнявыми идиотами, а еще трое вообще из комы не вышли — это достаточное основание считать меня жертвой эксперимента?

— Они говорили об этом прямо в вашем присутствии?

— Она говорила. По телефону. С кем-то, кого называла «герр Райнер». Да, в моем присутствии, хоть она и не знала о нем.

— Простите, не понял? — удивился Рутгер Айзенштайн, который с пистолетом.

— Она говорила по телефону в своем кабинете по телефону, а я сидел в ее платяном шкафчике.

Харриман спросил:

— Вы самостоятельно освободились от оков и выбрались из лаборатории?

— Да.

— Каким образом?

Тут у меня мелькнула интуитивная идея не выдавать детали, и я ответил:

— Отчаяние придает сил.

— Порвали наручники? Сильны. А дверь как открыли?

— Нажал на дверную ручку, дверь открылась.

— Дилетанты, — ухмыльнулся Рутгер.

— А дальше?

— Спрятался в кабинете, в шкафу. Подслушал разговор. Заколол сотрудницу отверткой, внезапно напал на двух охранников, которые шли меня «убирать», и тоже убил. Переоделся, взял их оружие и ворвался в совещательный зал с экспериментаторами. Во время перестрелки как раз свет и пропал на несколько секунд, что меня очень выручило.

Айзенштайны принялись переглядываться, и граф заметил:

— А вы, видать, не робкого десятка, да? А… чем было спровоцировано ваше нападение на научный персонал?

— Желанием отомстить и подороже продать свою жизнь. В тот момент я не знал, ни где я, ни что делать, ни где выход и сколько на пути к нему препятствий, как не мог знать, что меня вот-вот спасут.

— Ну что ж, полагаю, вопрос о том, готовы ли вы сотрудничать с нами, чтобы призвать Райнеров к ответу, излишний?

— Я бы предпочел насадить их на вертел и зажарить на медленном огне, но за неимением такого варианта пусть будет, как получится.

— Но у нас по-прежнему проблема, — заметил Эрих Айзенштайн. — Мы не знаем, в чем обвинить Дом Райнеров. Наличие всем известных отклонений в организме — доказательство. А как выстроить обвинение, не зная, какой был поставлен эксперимент?! Эх-х, говорил же я — надо было и мне пойти с Бруни! Я бы в два счета там все взломал и слил данные! Может, и она меньше пуль поймала бы!

— Эрих, у тебя не тот уровень подготовки, — одернул сына граф. — Не тот профиль. Риск был слишком велик…

— И напрасен, — добавил я. — Вы бы ничего не слили, Эрих, потому что к тому моменту, как Брунгильда пробралась в комплекс, сливать было уже нечего. Я уничтожил все данные эксперимента и резервное хранилище тоже.

— Господи… как?!!

— Элементарно. Стер без возможности восстановления. Эта сотрудница отвечала за компьютерную сеть в том числе, в ее кабинете был компьютер. Делов-то.

— Как вы получили доступ?!

— Если вы про пароли — то я подсмотрел ее пароль, когда сидел в шкафу, — соврал я.

— И… зачем?!

— Затем же. Желание нанести максимально возможный ущерб.

Граф негромко рассмеялся:

— Вот уж браво так браво. Брависсимо, я бы сказал. Что было дальше?

— Потом во время перестрелки появилась Брунгильда и выручила меня, хотя я, возможно, справился бы и сам. К тому времени она уже усыпила внешнюю охрану, а вот с ней я не справился бы точно… Так что в итоге нам удалось выбраться из комплекса без помех.

— Хм… А внутри еще оставался кто-то живой?

— Разве только «белые халаты», я не проверял, кто мертвый, а кто прикидывается. Появились новые приоритеты, задача всех убить отошла на задний план.

— Однако же… Итак, герр Неизвестный. Наш план таков: вначале мы устанавливаем вашу личность, затем, вероятно, пытаемся подключить к делу службу безопасности Рейха.

Рейха… Итак, нацисты победили и преспокойно дожили по появления персональных компьютеров и смартфонов, еще и магами где-то разжились. Дерьмово. Одна надежда — что они не захватили весь мир.

— Герр Айзенштайн, я так понимаю, вы действуете в полулегальном ключе, да?

— Нет, полностью легально. Через СБР, следствие, суд и все такое прочее.

— А операция Брунгильды — она тоже законна?

— Если вы говорите о проникновении на нелегальный объект, где проводятся бесчеловечные и запрещенные опыты — то да, это вполне законно. Защита нашего Рейха от врагов, в том числе внутренних — право любого гражданина Рейха, а для Дома Айзенштайн это и вовсе прямой долг.

— А почему вы сразу не сообщите службе безопасности о том, что знаете, обо мне, например?

— А давайте предположим, герр Неизвестный, что вы — преступник в бегах, шпион или даже культист. В этом случае вас возьмут под стражу. Посадят в следственный изолятор, где Райнеры смогут вас достать и заставить замолчать навсегда. Так себе вариант, правда? Потому вы поживете в полной безопасности здесь, и появитесь, словно чертик из табакерки, в самый важный момент. На суде. Со своей стороны, я обещаю вам любую поддержку в рамках закона — лучшие юристы и все такое — и кроме того, ваша помощь следствию по делу Райнеров даст вам возможность просить о снисхождении уже по вашему делу.

— Звучит разумно.

— Я не сомневался, что мы найдем общий язык. Как вы понимаете, я буду вынужден ограничить вашу свободу перемещения…

— Совсем недавно, можно сказать, и трех часов не прошло, кое-кто уже так делал, и чем это для них кончилось? — намекнул я.

— Речь не о наручниках — ограничение перемещения это не совсем то же самое, что заковать в кандалы… Поймите меня правильно. Вас привезли из лаборатории Райнеров, а это уже само по себе пугает любого, кто знает, чем эти люди грешат против закона, против Рейха и против самой человечности… Харриман, покажите снимки.

И Харриман протянул мне планшет, на котором застыл кадр или фотоснимок, и на этом снимке я увидел нечто кошмарное. Нечто, бывшее ранее человеком и все еще похожее на него, но… Этот широко открытый рот, это перекошенное лицо, длинные когти на концах все еще похожих на человеческие пальцы… И эти глаза — в них не осталось ничего человеческого.

— Боже мой, что это?!!

— Это вендиго. Убит год назад возле Германии. Не доказано, что это дело рук Райнеров, но откуда возьмется вендиго в самом сердце Рейха?!

Я чуть напрягся и понял, что именно в его словах показалось мне странным.

— Возле… Германии?

— Да, тут неподалеку.

— Германия — это?..

— Столица Рейха. Бывший Берлин. Мы сейчас находимся в пригороде Германии.

Итак, еще одно доказательство, что Гитлер победил, раз его план по превращению Берлина в суперстолицу тысячелетнего Рейха воплощен в жизнь. И что теперь делать?

Я со вздохом взглянул на планшет еще раз:

— Но ведь очевидно же, что это какой-то монстр, а у меня изменений нет никаких?

— Верно. Но мы не знаем, как далеко зашли извращенные эксперименты Райнеров и какие еще гнусные тайны наших врагов в их руках. Кроме того, мы не знаем пока, кто вы такой. Сами понимаете.

— Понимаю, — вздохнул я. — Ах да, забыл сказать… Райнеры знают, что в инциденте замешаны вы, и догадаются, что я скрываюсь у вас.

— Почему вы так считаете?

— В телефонном разговоре прозвучало слово «пронюхали», после чего меня решили незамедлительно убрать и переписать данные на удаленный съемный носитель.

— И переписали?

— Нет, я отменил операцию и стер то, что было скопировано, с самого носителя. Ну и грохнул обе базы данных на сервере.

— Не повезло с выбором жертвы, — негромко засмеялся Рутгер. — Впрочем, сюда Райнеры точно не проникнут. Даю гарантию. А теперь пусть Кеплер снимет отпечатки пальцев.

Меня устроили в отдельной комнате в блоке для проживания военного персонала, то есть по соседству с охранной поместья. Комната — не особые хоромы, но и не тесная, на стене — плоский телевизор, кондиционер, кровать, кресло, стол, два стула и компактный санузел. Окно выходит в сад, стекло без решеток — но пуленепробиваемое и с сигнализацией. На двери — замок, который запирается изнутри, а не снаружи, так что у меня остается хотя бы иллюзия ограниченной свободы.

Режим, ясное дело, строгий: выйти отсюда я могу только в холл, хотя и этого не рекомендуется без необходимости. В холле, ясное дело, специально из-за меня поставлены два охранника, верней, посажены на мягкий диван.

Поесть мне принесут, при необходимости вызовут медиков или отведут меня к ним — а больше вроде как мне и незачем покидать комнату, если у меня нет никаких недобрых намерений.

Я уселся в кресло, закрыл глаза и задумался. Кто я такой? Почему Брунгильда обнаружила у меня баварский акцент, если немецкий не мой родной язык? Почему я помню детали, которые явно не имели места быть, вроде самоубийства Гитлера и поражения нацистов?

Правда, долго думать мне не дали: вскоре раздался стук в дверь.

— Войдите, — отозвался я.

Дверь открылась, и служанка в форменном наряде вкатила столик на колесиках.

— Ваш ужин, майн герр.

— Спасибо, — сказал я, — оставьте на столе, пожалуйста.

Служанка — упитанная, румяная и толстощекая. Обычная такая девица лет двадцати пяти. Позади нее в коридоре я заметил охранника, который в комнату не вошел, но внимательно следил за моими действиями, так что я решил его не напрягать и остался в кресле, пока служанка не переставила накрытые крышками тарелки и столовые приборы на стол и не ушла.

Затем я пересел за стол и принялся за еду. Суп «айнтопф» с говядиной, жареный картофель с крупным шницелем, салат, ломоть вишневого пирога и ананасовый сок — неплохое меню, готовка безукоризненная.

«Айнтопф» пошел быстро, а затем я «снизил обороты» и принялся одновременно с работой челюстей прокручивать в голове все те странности, которые случились со мной за последние часы.

Первое — «Хассельхофф Хаус». Я не мог знать, что фраза про «Дом Хассельхофф» откроет магнитные замки, как не знал о самом Доме.

Второе — угадывание паролей и открывание кодовых замков. Я просто опускал пальцы на клавиатуру или тыкал в кнопки — и вуаля. Если я и знал эти коды ранее…

По спине пополз холодок: а ведь если я действительно знал эти коды ранее — то, значит, я имею отношение к Дому Райнеров. И если я оказался на лабораторном столе — значит, Дом Райнеров решил от меня избавиться. Я буквально почувствовал на затылке ледяное дыхание толстой полярной лисички: Райнеры мне уже не друзья, а Айзенштайны ими никогда и не были. Между молотом и наковальней.

Третье… Я закрыл глаза и постарался максимально воспроизвести в памяти события. Вот тощий тип указывает на меня пальцем, и я успеваю броситься в сторону за миг до того, как он пальнул из пальца молнией. Но откуда я знал, что нужно бояться пальца?!!

Дальше — интересней. Я выхожу в коридор, отшатываюсь — и мимо свистит дротик. Я не слышал хлопка и не видел Брунгильду, ведь она была невидимой. Получается, я увернулся от выстрела еще до того, как узнал, что в меня стреляют! Наконец, при выстреле с такой дистанции, пусть это даже не пуля, а относительно медленный дротик, время полета настолько мало, что человек не может увернуться, особенно такой избитый, как я. Получается — я начал уклонение до собственно выстрела.

Ну и как все это возможно?!

Я меланхолично дожевал шницель, разобрался с пирогом, допил сок, поднялся и вышел в холл, где в меня сразу же уперлись взгляды охранников.

— Прошу прощения, монетки не найдется? — спросил я.

— Монетки? — переспросил один.

— Ага. Монетка. Ну, «орел-решка».

Он сунул руку в карман, достал монету и бросил мне, я поймал ее на лету.

— Спасибо. Кстати… Вы знаете что-то о Доме Хассельхофф?

— Само собой.

— Что или кто это?

— Промышленники, — ответил второй охранник. — Крупнейший производитель полицейского оборудования во всем Рейхе. Бронежилеты, каски, щиты, дубинки, спецсредства и тому подобное, кое-какое вооружение для полицейских нужд тоже. Вот это, — похлопал он по «ружью», лежащему у него на коленях, — тоже сделано ими.

— Понятно. Спасибо.

Я вернулся в комнату, сел в кресло и повертел монету в руках. Пять пфеннигов, год выпуска тысяча девятьсот восьмидесятый, выглядит довольно новым.

Итак, одна неясность обрела объяснение: Хассельхоффы изготовляют в том числе и магнитные фиксаторы. При этом они подстраховались и вставили в свою продукцию лазейку для самих себя, чтобы наручниками или оковами, сделанными ими, нельзя было заковать их самих. Умно. А сам я, видимо, имел отношение к этому Дому, раз подсознательно знал кодовую фразу.

Подбрасываю пятак и ловлю. Решка? Разжимаю кулак — да, решка.

Я подбросил монету, наверное, раз двести — и ни разу не ошибся. Как это объяснить, черт возьми? Каждый раз, когда монетка только начинала свой путь вверх, я уже знал, как она упадет. Это что, получается, я могу предсказывать будущее?

Вместе с тем, я почему-то не предсказал тот жуткий удар невидимым грузовиком, который нанес мне тощий, уперев растопыренную ладонь мне в грудь. Я не смог предсказать неожиданную атаку Брунгильды после того, как ударил ее отверткой: только оглянувшись, я увидел, что она уже на ногах и несется на меня. Да и ногой в голову от нее я тоже отхватил… Странно это как-то.

Я продолжил бросать монетку и безошибочно угадывать исход. Ну и как это так? Предсказание будущего — ну несерьезно же… Кодовая фраза — я знал ее раньше. Палец? Ну, он очень экспрессивно тыкал в меня пальцем, я мог бы подсознательно помнить о том, что магия существует. Замки и пароли? Нереальный фарт. Уворот от дротика? Восприятие на грани инстинкта, подстегнутое адреналином. Монетка? Моментальный бессознательный расчет траектории. Я угадал, какие блюда скрыты под крышками — запах. При этом я ни разу не предугадал, что именно скажут в следующий момент мои собеседники, как не знал, что в дверь постучит служанка с ужином. Даже когда она постучала, я не знал, что это служанка. То есть — нет, я не предсказываю будущее. Тут что-то другое.

Я закрыл глаза, потряс монетку в кулаке, подбросил, поймал — орел. Открываю глаза — линкор мне в бухту, действительно орел.

Несколько следующих попыток дали тот же самый результат: я все угадал. Как такое возможно?!

Сидя в кресле, я задумчиво вертел монетку в руке. Даже если я допущу возможность предсказывать будущее — я слишком многого не смог предсказать.

Ладно, утро вечера мудренее. Я растянулся на кровати, вспомнил, что держу монетку в руке, и большим пальцем пульнул ее в кресло. Не знаю, что ждет меня завтра — ну, хоть встречу день завтрашний отдохнувшим…

Я закрыл глаза и вдруг подумал, что не знаю, как упала монетка.

Чуть погодя я сел в кровати, подпер голову кулаком и задумчиво посмотрел в сторону кресла. Когда я подбрасывал монетку и ловил — заранее знал, как она упадет. Теперь же — не знаю. Хм…

Я аккуратно, чтобы не потревожить заживающие ребра, встал с кровати, двинулся к креслу и внезапно понял: орел.

И да, я снова угадал. Черт знает, что за хрень…

Спал я плохо. Мне снилась вода — много воды. Я зачем-то раз за разом нырял вниз, в темноту, к стоящему на дне автобусу, и тащил наверх все, что попадалось в руки, преодолевая классическое для кошмарного сна сопротивление всего и вся. Неоткрывающиеся двери, небьющиеся стекла, непослушные тела утопленников, тянущая на дно тяжелая одежда, панические гребки в попытке достичь поверхности и глотнуть воздуха — все смешалось в холодный, липкий калейдоскоп. Я нырял и нырял, вытаскивая из грузовика — стоп, раньше вроде был автобус? — все новых и новых утопленников, и плакал, обнаружив, что на поверхности человеческие тела раз за разом превращались в спинки сидений, сумки и баулы, а затем нырял снова и снова, загребая воду наливающимися свинцом руками… Вот еще одно тело, я тащу его наверх, ныряю, с трудом погружаясь все глубже, тащу еще одно — но теперь все тянет меня вниз, на дно. Но я должен, должен, должен… Кто-то сверху хватает тело и тащит, я его отпускаю — у меня больше нет сил держаться за него. Вода холодная, но мне не холодно… Внизу не холодно и спокойно…

Из этого кошмара меня вырвал зуммер. Я открыл глаза, протянул руку и нащупал прямоугольный корпус внутреннего телефона, который выглядел, как обычный смартфон, но при этом сочетал в себе функции как переговорного устройства, так и пульта управления кондиционером, телевизором и замком на двери.

— Алло?

— С добрым утром! — раздался бодрый женский голос. — Вас беспокоит офис графа Айзенштайна. Его светлость ждет вас для важного разговора!

— Понял. Иду.

Я набросил халат, сунул ноги в тапочки и пошел к двери.

Охранники уже ждали меня в холле возле моей комнаты, и я заметил, что теперь большое «ружье» только у одного из них. Наверное, это хороший признак.

— Нам сюда, — указал один.

Следуя их указкам, я добрался до той же самой комнаты, что и вчера, при этом оба охранника остались снаружи.

Внутри меня ждал тот же самый набор лиц, что и в прошлый раз, но без помощника по имени Кеплер, и охранник только один. И, что интересней всего, и граф, и его сыновья не то чтоб откровенно улыбаются, но лица у них как-то посветлей стали в сравнении со вчерашними серьезно-озабоченными минами.

— Доброго утра, ваша светлость, господа, — сказал я.

— И вам того же, садитесь… герр Нойманн.

— Быстро же вы установили мою личность… и?

— И она нас очень радует, герр Вольфганг Зигфрид Максимилиан Нойманн фон Дойчланд. Эрих, зачитай основное.

Эрих взглянул на планшет и кашлянул.

— Зигфрид Нойманн, полное имя при рождении Вольфганг Зигфрид Максимилиан Нойманн, год рождения тысяча девятьсот девяносто седьмой. Рядовой корпуса морской пехоты Рейха, проходил службу на средиземноморском лайнере «Эльзас». Семь месяцев назад в составе своего подразделения защищал пассажиров лайнера от абордажной команды вражеской подводной лодки. После отражения атаки спрыгнул с лайнера на погружающуюся подводную лодку и сбросил в люк глубинный заряд, но был убит ответным огнем и ушел под воду вместе с подлодкой. Подводная лодка из-за взрыва глубинного заряда внутри пустила течь, приняла на борт воду и легла на дно в десяти милях от места боя, где и лежит по сей день. Тело рядового Нойманна найдено не было: его спасательный жилет активирован не был, так что тяжелый бронекостюм утащил его на дно. За проявленные в бою героизм и отвагу Зигфрид Нойманн был посмертно награжден Железным Крестом и титулом «фон Дойчланд»[2].

Я задумчиво забарабанил пальцами по столу. Сам рассказ полон странных деталей, например, с каких это пор подводки берут корабли на абордаж, да еще и пассажирские лайнеры, и как один человек может спрыгнуть куда-то, таща на себе тяжеленную глубинную бомбу? Однако есть и куда более важные и странные моменты.

— Хм… А это не может быть совпадением? Если этот самый Нойманн был убит и упал за борт, и не был найден — то, может быть, это не я? Как бы я мог со дна морского попасть аж сюда?

— Хороший вопрос, но совпали все антропометрические данные, — ответил Эрих. — Лицо, рост, телосложение, цвет глаз, цвет волос, отпечатки пальцев, баварский акцент — и даже осколочное ранение головы.

— Брат-близнец исключается?

— Нойманн был круглым сиротой без единственного родственника, его родители погибли в железнодорожной катастрофе, в которой уцелел сам Нойманн, тогда трехлетний мальчик. Кроме того, у близнецов не совпадают отпечатки пальцев… Вы в лаборатории стреляли из двух пистолетов одновременно?

— Да.

— У Нойманна в личном деле указано, что он сдал нормативы по стрельбе из двух пистолетов на «отлично». Морскую пехоту этому учат. Вы убили двух охранников в рукопашном бою — это тоже один из важнейших навыков морской пехоты. Наконец, место вашего ранения совпадает с тем, что видно на видео с нашлемной камеры сослуживца Нойманна.

Он протянул мне планшет, и на нем я увидел видеоролик, снятый с борта лайнера. Человек в черном боевом костюме и в очень характерной немецкой каске бежит по поверхности медленно погружающейся подводной лодки, добегает до люка, все еще открытого, и стреляет длинной очередью из оружия, очень похожего на знаменитый «штурмгевер-44», затем бросает автомат, выхватывает из ременного крепления массивный продолговатый предмет, габаритами напоминающий контейнер от противогаза, выдирает чеку и швыряет в черноту люка. В тот же миг внутри видно отблеск дульного пламени, у автоматчика от каски отлетают куски металла, он падает назад на прямых ногах. Люк закрывается, но затем крышка буквально улетает ввысь в столбе дыма и пламени. Волны смыкаются над подлодкой и лежащим на ее палубе Нойманном.

— Вот, — подытожил Эрих. — Я готов спорить, что если извлечь осколок, то окажется, что это осколок стандартной каски. Те же отпечатки пальцев — их нельзя подделать или изменить, а они совпадают на сто процентов. Держите, почитаете на досуге.

Он протянул мне прозрачную папку с распечатками, и на первом же листе я увидел фотографию. Лицо молодого парня, широкое, с прямыми правильными чертами, в принципе, ничего особенного, блондин с короткой армейской стрижкой.

Совершенно чужое, незнакомое лицо.

— Это… я?

— Вы что же, забыли, как выглядите?

— Э-э… кажется, да.

Эрих протянул мне свой смартфон, включив камеру с обратной стороны, и я увидел на экранчике то же самое лицо, что и на фото. Хмурюсь, играю бровями — лицо на экране делает то же самое. Значит, теперь я выгляжу… вот так? Странное чувство.

Я откинулся на спинку кресла.

— Полагаю, мне придется к этому привыкать какое-то время… Мои имя и лицо… они кажутся мне чужими.

— Понимаю, — кивнул граф. — Тем не менее, мы не сомневаемся, что вы — потерявший память Нойманн фон Дойчланд, и очень рады за вас. Однако тут есть еще пара нюансов. Во-первых, возникает большой вопрос, где вы были семь месяцев с того момента, как вас поглотило море, и мы подозреваем, что каким-то образом вы попали в руки врага, если, например, подводных лодок было две…

— Версия несостоятельна, — возразил Рутгер, — потому что если бы была вторая подлодка — она бы сняла экипаж с затонувшей, но на затонувшей был найден почти весь экипаж. Их не спасли.

— А кто их знает, красных ублюдков… они ведь нелюди, наивно подходить к ним с человеческими стандартами.

Меня буквально передернуло от этих слов, хорошо, что совсем незаметно. Я-то не фанат коммунизма, но когда коммунистов называет нелюдями нацист — это уже просто знатнейший перевертыш, и мне стоило некоторых усилий сдержаться.

— Как бы там ни было, — продолжил тем временем граф, — вас по этому поводу ждет общение со службой безопасности Рейха, с детектором лжи, естественно. Им придется задать вам кучу вопросов…

— Ну мне скрывать нечего, ведь я ничего не помню. А какой там второй нюанс?

Граф ухмыльнулся:

— Вы — фон Дойчланд. Живой фон Дойчланд. Этот титул даруется лично фюрером и только посмертно, и до вас этот титул не носил при жизни ни один человек. Но теперь один из фон Дойчландов взял и воскрес. Очень интересный казус.

Я пожал плечами:

— Раз это посмертный титул, а я не умер на самом деле — значит, отменят, делов-то.

Граф покачал головой:

— Не-а, не выйдет. Титул обычный, как и любой другой титул, указывающий на дворянское происхождение. Другое дело, что ранее он давался только умершим, которые уже не могли передать его в наследство. При этом фюрер имеет право даровать титулы, но не может их отнимать. Титула можно лишиться только через верховный суд, и только за что-то вроде государственной измены. Наконец, особенность титула «фон Дойчланд» в том, что удостоившийся его признан выдающимся сыном или дочерью германского народа. Его отобрать — все равно что плюнуть на могилы всех тех, кто ранее был им награжден, после этого над фюрером будет смеяться последняя дворняга… На лайнере в тот момент находились родственники некоторых известных людей и члены дворянских Домов — маловероятно, что они дадут вас в обиду. В общем, интересная ситуация, мне уже самому любопытно, что получится. Если титул останется вам — а так оно, скорей всего и будет — то больше награждать им уже не получится. Наиболее вероятный вариант, что вам предложат отказаться от него взамен на другой равноценный титул. Но, по правде говоря, герр Нойманн, я считаю, что вы вполне его достойны.

— Спасибо на добром слове, — сказал я, а сам подумал, что если это создает какие-нибудь неудобства фюреру и Рейху — то черта с два я откажусь от титула.

— Теперь сугубо практические шаги. В виду того, что вы семь месяцев считаетесь умершим, придется предпринять кое-какие правовые меры. Мои юристы этим займутся, но им требуется подписанное вами разрешение действовать от вашего имени в ваших интересах. Однако с этим мы немного повременим, потому что пока вы — наш секретный козырь, и вам лучше сейчас находиться здесь. Собственно, вам и возвращаться-то некуда, у вас была положенная вам служебная квартира, но теперь там живет кто-то другой, а все ваше имущество, в виду отсутствия у вас наследников, отдано либо в музеи, либо в благотворительный фонд. Для маскировки, по большому счету, от обслуживающего персонала, мы пропишем вас в системе как нового бойца вооруженных сил Дома, с пометкой, что вы в отпуске.

— Звучит как план.

— Вот и отлично. Сейчас я позову юриста и вы с ним оформите бумагу. И это… добро пожаловать обратно в мир живых, герр Нойманн фон Дойчланд.

[1] Дом Хассельхофф превыше всего! (нем.)

[2] Смысловое значение титула «фон Дойчланд» — «человек родом из Германии»