Морок

Глава 6

— Книга! — резко подскочил на кровати Иннокентий.

Он наскоро оделся и помчался в главную залу, чтобы найти Аксинью и выспросить у неё, где находится Миролюб, какую из комнат отвели ему.

Он быстро нашарил Книгу в дорожной сумке, куда заблаговременно сунул её накануне, и стремглав бросился вниз, чтобы поскорее прочесть.

В конце лестницы перед входом в залу он резко затормозил, заслышав голоса. Судя по всему, переговаривались двое: один из них был Казимир, его голос юноша хорошо знал, а второй мужской бас принадлежал неизвестному.

Иннокентий прислушался.

— Так надо, Георгий, так надо, поверь, они не такие уж и плохие. Да им плохими-то быть никак. Они как дети. Отпусти их по лесу гулять рядом с домом, они и заблудятся, — уговаривал Казимир.

— Ты понимаешь, что предлагаешь пойти против королевы?

— Да ты что? Ты что?! Поговори вон с толстухой. Она ж тебе скажет всё, мы мальца-то ведём, которого чуть не убили, пред её ясны очи. Она ж сама того хотела. Да ты вспомни! Вспомни, королева ж сама сюда приходила. В подвалах стояла. Думаешь, зачем? Думаешь, ей нравилось смотреть, как ты этих бедолаг треплешь? Нет, она искала кого-то. А девку помнишь? Которая из дворца шла? Так она тоже этого мальца искала. А мы с тобой ей его и доставим.

— Ага, мы мальца доставим, а он ей и расскажет, как мы его убить пытались…

— Тоже верно…

— Может, хоть язык вырезать? — уточнил незнакомый.

— Да ты что?! Георгий!

— Ну хорошо, доставим. Что делать будем, если нас самих в расход прикажут пустить?

— Не скажут, малец наш, заступится. Он мне уж как родной, я чувствую, да и я ему.

— А я?

— А кстати, где Борис? — уточнил невзначай Казимир.

— Да что-то нет его, уже который день пошёл…

— А то я что-то тут нашёл по дороге, в кустах валялось…

Иннокентий не в силах справляться с любопытством вытянул шею и заглянул в комнату. Он увидел, как что-то блеснуло в руках Казимира. В этот момент старик обернулся и заметил его:

— А! Проснулся, — сказал он делано радостным тоном и что-то быстро сунул за пазуху. — Знакомься, это Георгий. Хозяин этих мест, который принял нас.

— Спасибо вам, — наспех поблагодарил корчмаря юноша. — А где Миролюб?

— У Аксиньи, — хитро поглядывая сказал Казимир.

— А что, баба она хорошая, — посмеиваясь подтвердил Георгий, указывая на комнату Аксиньи.

— Так это тот самый! — громким шёпотом, выразительно изогнув брови, удивился корчмарь.

Казимир кивнул.

— Да уж, тоже мне дети, если там все такие их и захочешь не убьёшь…

Иннокентий постучался в комнату и, не дождавшись приглашения, проскользнул внутрь. В комнате, кажется, не ложились всю ночь. Лица Миролюба и Аксинья были опухшими то ли от недосыпа, то ли от слёз. И были они как-то странно похожи в этот миг.

— Миролюб! — начал Иннокентий без промедления. — Вот же Книга! Вот она! Ты можешь прочесть!

— Так ты нашел её всё-таки? — удивился Миролюб. — Ну, могу или нет, это мы сейчас узнаем. Дай-ка её сюда, дружок. Да-а, это именно она и есть, я помню, как кривым своим пальцем водила по её страницам Рогнеда.

— Что же она там писала? — встряла Аксинья.

— Не знаю, должно быть заклинания и магические действия, — предположил Миролюб. — Я надеюсь, мы найдём там заклятия и предсказания.

— О как! — удивилась Аксинья. — Ну тогда плохи ваши дела, мальчики.

Они изумленно уставились на неё.

— Ну потому что любая баба знает, что заклинания, заклятья, предсказания — это всё надо только говорить. Говорить вслух, но всё по-разному. Например, заклинания говорятся тихо, но их можно повторять множество раз. Если заклинание будет записано, и кто-то сможет его прочитать, оно навсегда потеряет силу. Никто и никогда не записывал настоящие заклинания, их можно только подслушать, а для этого нужно уличить момент. Потому что слова в таких магических речах стоят особым порядком и произносятся по-особому. И проклятие падёт на голову тому, кто передаст заклинание другому нарочно или напишет. Древние маги множества сил и труда и таланта положили на то, чтобы создать заклинание, а если какой-то олух его просто начнёт передавать, то все это пойдёт прахом. Нет, посмевшего сотворить такое беззаконие ждёт кара пострашнее той, что творили здесь. Рогнеда не была глупой или несведущей. Предсказания вы тоже там не найдёте, потому что предсказания говорятся громко и один раз и только тому, кому предназначены. После, их если и запишут, то те, кто записал оборотят гнев произносившего на себя и разделят горе того, кому предназначалось. Кстати, раньше короли, если им обещали плохое, заставляли придворных и прочих людей повторять предсказание, предвещавшее им беды, чтобы на головы самих королей не упало несчастие, но было поделено между всеми. Кстати, вот последний мор был, без дождя, после которого была объявлена травля магов, знаете же? Так вот это тот самый случай и есть. Вместо одной королевы пострадал Край, всех тогда заставляли повторять эти страшные слова.

— Но мы же видели, видели, как из Книги вырвалось заклятие? — недоумевал Миролюб.

— Какое заклятие? — удивилась Аксинья. — Заклятий тоже в книге быть не может. Они в самой страшной ночной тайне творятся, когда все спят, никто не ходит, никто не видит, никто не слышит.

— Ну мы же видели! — возмутился Иннокентий.

— Да фокусы вы видели, — равнодушно зевнула Аксинья. — Хотя…

— Что? — в один голос спросили оба мужчины.

— Есть у меня догадка. Рогнеда ведь учёная была. Она могла просто сомнения записывать.

— Это что такое? — удивился Миролюб.

— Ну вот у тебя так бывает, ты поймёшь. Ты что-то ляпнешь, и сам не знаешь, что это значит. Бывает? А потом пройдёт время, что-то произойдёт, а ты себя по лбу — хлоп! Ах, вот что это значило!

— Бывает, — засмеялся Миролюб.

— Вот и у Рогнеды бывало, только она к таким вещам серьёзно относилась и их записывала. Вот, возможно, это книга её сомнений.

— Ну, что гадать-то? — выдохнул Иннокентий. — Давайте уже посмотрим.

— Погоди, Кеша. У меня ещё вопрос есть. А откуда ты столько знаешь про Рогнеду и про магов?

— Рогнеда — мать моя, а я Светозара…

— Но лишь один из них ей сын, — повторил про себя Миролюб. — Погоди-ка, Кеша, а разве тебе не сказала Рогнеда, что она твоя бабка?

— Сказала, — подтвердил Иннокентий. — Так и сказала, что она моя бабка, что мать моя меня отдала женщине в деревне на воспитание. Значит, я сын Аксиньи?

— Тут вот какая загвоздка. Сын Аксиньи — это я, — протянул Миролюб.

— Но лишь один из них ей сын, — эхом отозвался Иннокентий.

— Знаешь ли, в стародавние времена поговаривали, будто есть колдуны, способные подслушать любое слово, сказанное как угодно далеко, если его подхватит ветер?

— Да, раньше, говорят, были разные умельцы, — вздохнул флейтист. — Да и люди раньше были чище и лучше, плохого не замышляли. Сначала не замышляли, потому что боялись, что волшебники их мысли прочтут, а потом и вовсе отвыкли.

— Вот-вот, — заволновалась Евтельмина. — И мне бы такого волшебника, чтобы умел мысли людей читать. Что они там замышляют. Или хотя бы разговоры их слышал.

— Да, это было бы весьма к месту, — подтвердил юноша. — Однако, умение это утрачено. И, вероятно, навсегда.

— Может быть, есть какие-то приспособления, ухищрения, какие-то технические устройства?

— Может, и есть, моя королева, но я такого не знаю. У меня из всех устройств — моя флейта. Пустяк.

— Друг мой, я сама доброта, ты и сам это видишь, но, знаешь ли, иногда случаются люди в моем окружении, которые меня до крайности раздражают. Знаешь, хочется рвать и метать, рвать и метать…

— Чем же я могу помочь, моя королева? Только выслушать вас или, пожалуй, усладить вас музыкой?

— Черт с тобой, — махнула рукой королева. — Играй. Отчего-то и впрямь от твоей игры становится легче на душе.

— Да, моя королева, что-то действительно есть в звучании флейты. Вроде и правда пустяк, а ведь, не задумывались ли вы когда-нибудь об её устройстве? — говорил музыкант, пока они добирались до покоев королевы. — Ведь флейта, как тело человека. А тот, кто играет на ней, похож на бога, сотворившего людей своим дыханием. Как и человек флейта оживает от дыхания. Не правда ли, есть в этом какая-то изысканность и красота, как только бог вдыхает в человека воздух, он оживает, как только музыкант дарит свое дыхание флейте, она звучит? И звучит так, как того хочет музыкант. Вопрос только в умении флейтиста…

— Хорошо формулируешь, юноша, — улыбнулась королева. — Не кажется ли тебе, что ты примостился дуть не в ту флейту?

— О чем вы, моя королева?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я, — резко ответила Евтельмина. — Несколько дней ты пытаешься управлять мною…

Юноша опустил вниз глаза. Видно было, как он пытается скрыть удовольствие. Какая-то наглость и уверенность сквозила во всех движениях юноши. Королева спрашивала себя в который раз, почему она не могла просто отдать приказ о том, чтобы казнить его, и в который раз не находила ответа. Точнее, ответ она находила, но отвергала его каждый раз, как недостаточно всё объясняющий.

Флейтист был единственным подтверждением её красоты, единственным, кто видел и ценил её красоту. Причина казалась настолько ничтожной, что впору было просто рассмеяться при её обнаружении. Однако, просыпаясь утром, Евтельмина ходила грознее тучи до тех пор, пока не встречала музыканта. Засыпая каждый вечер, она боялась проснуться и обнаружить себя старой уродиной. Флейтист стал её фетишем, талисманом, который ежедневно свидетельствовал её женственность и красоту. Он один умел смотреть на неё так, с обожанием и восхищением. Остальные придворные просто уныло таращили сонные глаза в пол, повторяя заученные фразы. И ни один! Ни один из них ни разу не осмелился подивиться её очаровательности. Поэтому с утра и вплоть до обеда, пока не являлся во дворце флейтист, королева оставалась самой злой королевой на свете. Казни она музыканта, она потеряла бы подтверждение своей красоты раз и навсегда…

Кажется, как ни сопротивлялась королева власти юноши, а она, и правда, была той самой флейтой, которую он в прямом смысле слова надувал, и которую заставлял звучать в угоду себе. И, вероятно, и сам молодой человек понимал это, и понимал, что королеве, как и флейте, никуда не деться от его искусных пальцев и блестящих глаз.

Евтельмину выворачивало наизнанку от злости признания собственной слабости, от того, что она, полностью понимая ситуацию и ощущая безраздельную власть над собой этого мальчишки, ничего всё-таки не могла с этим поделать. Страх не принадлежать себе не так пугал, как страх остаться вновь одной, старой и некрасивой. Королева, как бы её ни воспитывали, чему бы её ни обучали, как бы ни занимались с ней логикой и философией, оставалась женщиной. И это не могла вытравить из неё ни одна наука в мире, зато зажечь мог один быстрый взгляд, взгляд флейтиста, разумеется. А ведь он даже не был в неё влюблен, этот гадкий самодовольный мальчишка! Она спрашивала у него про умение слышать слова, а он слушал её душу, как будто это было балаганное представление на площади перед дворцом!

— Ну я, кажется, начинаю понемногу понимать, что происходит, — тихо протянула Аксинья. — Ты, значит, Иннокентий, и внук Рогнеды?

Иннокентий утвердительно кивнул.

— А значит, ты решил, что ты сын Светозары? Так?

— Ну это, кажется, логично, если я сын Рогнеды, а она мать Светозары, значит…

— Нет, погоди, выходит, что так и есть, как ты и говоришь. Но тут надо бы точно вспомнить, что именно она говорила?

— Она говорила, что я потомок могущественных магов…

— Ну уж это я поняла, а ещё я, кажется, поняла, почему ты выжил и зачем тебе во дворец, — хитро подмигнула Аксинья. — Ещё одно тебе скажу, я чуть сама лично тебя на казнь не отвела. Моя мать, Рогнеда, предупредила о твоём появлении, и я должна была тебя сама отправить во дворец, в лапы к Евтельмине. На убой. Однако, ты тогда исчез. А теперь видишь, как всё лихо закрутилось…

— Ничего не понимаю, — замотал головой Иннокентий.

— Я пока тоже не сильно понимаю, но догадываюсь. А чтобы что-то понять, нам с тобой надо обязательно всё-всё вспомнить, до последней мелочи, всё то, что тебе говорила Рогнеда. И книгу мы с вами пока открывать не будем. Поняла я, это ловушка, вот для таких глупых, как вы, которые думают, что там заклинания найдут и вековые знания. Подождём пока. Давай-ка, племянничек, рассказывай всё-всё, — продолжала улыбаться Аксинья.

— А что рассказывать-то? — начинал злиться Иннокентий. — Говорила, что я потомок могущественных магов, что меня отдали ребёнком, что Марьяна не моя мать, а та, которая моя мать, та не Марьяна, а попала к корчмарю, а корчмарь мой дед…

— Будияр? — всплеснула руками Аксинья.

— Да, кажется, Будияр…

— Малец, напрягись, раз ты маг, ты, знаешь, можешь, это я тебе точно говорю, туда вернуться и слово в слово повторить все, прямо её голосом, всё, что она говорила тебе тогда…

— А почему ты сама не можешь, раз ты Светозара Могущественная, — съязвил Иннокентий.

— Могу, конечно, всему своё время… Давай-ка, напрягись, малец, это важно.

— Я, знаете, один раз так сделал, тогда было какое-то особенное состояние, мне очень надо было, я даже не могу понять, как так вышло, но только нужен какой-то особенный настрой что ли. Ну не как сейчас. А ещё вот что, сам-то я бы не справился, а вот Казимир начал что-то шептать, а я за ним, так и вышло. Вроде, как без него у меня бы и не вышло ничего.

— Особенный настрой тебе не очень надо, маг — это не просто глаза таращить и слова шептать, это, друг мой, надо заниматься постоянно, а то так и будет только от случая к случаю по большим праздникам магия приходить. Я тебе честно скажу, такая магия случайная, она всем доступна. Это и не магия даже, а совпадения какие-то. Такое каждый замечает, а женщины, те постоянно с этим сталкиваются. Мужчины реже, но не потому что у них магические наклонности хуже развиты, а просто они больше в космос смотрят да на устройство мира, а женщины — чаще под ноги да вокруг себя, поэтому они просто чаще магию замечают, так как вблизи смотрят, недалеко. Оно потому и придумано так, что вместе жить легче: пока мужчина созерцает мировой порядок, женщина его по жизни ведет, вроде поводыря, помогая ямы и неровности обходить. Да, впрочем, тут я отвлеклась. Так вот. Магические способности — это не то, что в людях заложено. Магия — она везде, во всём. А у человека, как у таракана, усики только, чтобы еёё улавливать. Вроде как улитка усиками щупает, куда идти. Так и у человека. Вот он усики навострит и слушает, где сейчас волшебное что-то происходит, а оно везде постоянно происходит. Кто-то просто, кто не понимает ничего, думает: «Вот как я сказал, так и случилось. Значит — я колдун!». А он просто в том месте стоял, где магия по слову творилась и ляпнул удачно. И так каждый может, тут фишка в другом — усики свои так нарастить, чтобы знать, где говорить заклинания… Понимаешь? В общем, магия она не твоя, Кеша, она всехняя, и от тебя не зависит, и от настроя твоего. Заклинания, те — да, они нарочно составлены вроде музыки. А вот настрой твой никому не интересен, важно умение чувствовать, куда обратиться. Поэтому я тебе скажу в какую сторону мысль направить, а ты уж постарайся.

Иннокентий удивленно кивнул:

— И получится?

— Ну, как не получиться, — засмеялась Аксинья. — Раз уж ты по рождению маг.

Аксинья что-то быстро зашептала Иннокентию в ухо, щекоча его, будто и вправду как кот усиками, и картинка поплыла перед глазами юноши. Он увидел себя, как будто со стороны, сидящим у костра со старухой. Через некоторое время он услышал разговор этих двоих:

— Ты был совсем малыш, когда тебя забрали у матери, — говорила старуха. — Твой отец, чёрный колдун, перед тем, как отдать тебя тем людям, что вырастили моего внука, запечатал твой дар на несколько ближайших лет, предчувствуя беды. Мать твоя, которую ты помнишь тоже была колдуньей, псы королевы прознали о ее колдовстве и привезли к корчмарю. Ей, можно сказать, повезло. Тем корчмарём был твой дед, мой черноглазый Будияр. Он тайно сберегал магию в Краю, но, что скрывать, простых людей пускал в расход, отчёт-то ему тоже надо было перед королевой держать. Погоди-ка, родной, ты продрог весь. Дай-ка я палок в костерок насую, горяченького попьём и там продолжим…

Тут Иннокентий почувствовал будто его всего встряхнули, как бельё после стирки. Он открыл глаза. По щекам его хлопала Аксинья:

— Далеко-то так не уходи, малец… Миролюб, успел записать?

В очередной раз ошарашенный собственными возможностями Иннокентий сидел в углу и таращился в одну точку.

— Меня маги спрашивали, какой у меня дар. А я сказал, что не знаю. А вот сейчас я вроде бы и должен знать, но я все равно не знаю. Какой у меня дар, Аксиньюшка?

— Это так в двух словах не объяснишь, — отозвалась она. — Это я тебе долго могу объяснять, а всё равно никто не поймёт ничего. Тут тебе легче объяснить, кто тебе отец, кто мать.

— Так не ты разве?

Миролюб, во все время продолжавшегося магического опыта, не проронивший ни звука, наконец будто ожил и заговорил:

— Ну, ты же помнишь, было пророчество «В конце концов их станет двое, но лишь один из них ей сын». Если под «ей» подразумевается Светозара, то сын её я. А про тебя, если ты сам внимательно слушал то, что повторял сегодня, то есть слова твоей бабки, то ты внук Рогнеды. Но, если немножко пофантазировать, то можно додуматься, что внук Рогнеды и сын Светозары — это вовсе не одно и то же.

— Вон как? Это как это? — не переставая вперять взор в стену, наигранно изумился Иннокентий.

— Ну, к примеру, если у Рогнеды было двое детей, то я сын Светозары, а ты сын второго ребёнка своей бабки. Оба мы ей приходимся в этом случае внуками. Правильно?

— Как бы всё гладко. А что ж, Аксинья, сколько детей было у Рогнеды?

— Один был ребенок у Рогнеды, дочка была, это я…

— Ну что, Миролюб, что теперь? По-прежнему только ты можешь быть сыном Светозары? — Иннокентий наконец-то оторвался от стены и нахально уставился на товарища.

Каморку накрыло общее молчание. Аксинья как будто пару раз набирала в грудь побольше воздуха, порываясь высказать что-то, однако столько же раз откладывала, не решалась.

Через некоторое время Аксинья отважилась открыть то, что столько лет было тайной:

— Будияр. У нее был муж Будияр.

— У кого, матушка? — спросил Иннокентий.

Миролюб тут же гневно взглянул на него и встал между ним и Аксиньей. Иннокентий хмыкнул, дёрнул плечами и отвернулся. Миролюб протянул руку к нему, пытаясь удержать от вражды, но юноша лишь поспешно и нервно сбросил его руку.

— Если ты думаешь, что сможешь отобрать у меня то, что я так долго искал, ты ошибаешься! — гневно сверкнув глазами, бросил ему в лицо Иннокентий. — Ты, старик, куда тебе, ты мне в отцы годишься. В это я ещё охотно поверю, но Аксинья — моя мать, не твоя, ты слишком стар для неё! Слишком стар, запомни! Поди прочь, пока я не…

— Вылитый дед, — оседая на кровать зашептала Аксинья. — Вылитый твой дед, Будияр!

Оба мага обернулись на неё, раскрыв рты.

— Что это значит?

— Значит, что дед твой, Будияр, такой же был. Ты весь в него.

— А я? — обиженно спросил Миролюб.

— Слушай, Миролюб, без обид, но ты слишком стар, чтобы хотеть, чтобы у тебя вдруг нашлись мама и дедушка, и бабушка. Ну тебе своих уже пора внуков иметь. А ты всё, как маленький.

— Я не старый, — печально вздохнул Миролюб, — я твой ровесник, ну, может, годом только постарше или двумя…

— Врёшь! — изумился Иннокентий.

— Давай дослушаем?

Иннокентий вместо ответа закатил глаза, но дал согласие.

— Твой дед Будияр. Хорош был. И Рогнеда первая была по красоте. Только Будияр черный был, борода как воронье крыло, губы красные как цвет заката, кожа белая, как снег. Глаза только были детские, голубые, как цветы-васильки. Да только и те почернели. Но это потом, а сначала глаза были, как у невинных, идущих на смерть, пронзительно-голубые. И Рогнеда была хороша… Волосы цвета каштана, зеленые глаза с хитрыми искрами… Оба красивые были, только очень разные, и не скажешь, что брат с сестрой…

— А что случилось? — не желая признавать страшную догадку, наивно спросил Иннокентий.

— Что случилось? — горько усмехнувшись, переспросила Аксинья. — Глаза потемнели. Как дело они это совершили. Так и потемнели, навсегда, чёрные стали, как небо безлунное ночью, не глаза, а дыры стали у Будияра, чёрные бездонные дыры стали, а не глаза.

— Какой позор! — зашипел Иннокентий. — Понимаю, почему меня отдали чужим людям. Мало того, что я рожден в позоре, от меня ещё и поспешили избавиться. Будьте прокля…

— Стой! — Аксинья закрыла ему рот ладонью, чтобы тот не успел договорить проклятия. — Погоди! Это ещё был не ты, а твой отец… Если б это был ты, мы были бы ровесники, как думаешь?

Иннокентий закивал, давая понять, что успокоился и дослушает историю до конца.

— Рогнеда разрешилась прекрасным ребенком с васильковыми глазами. Скрыть отца было нельзя. Таких глаз больше не было ни у кого.

— Нет! — вырвалось у Иннокентия. — Скажи, что они его отдали в дальние деревни?

— Нет, мой мальчик. Свершилось то, что свершилось. Таких глаз не спрячешь.

— Они могли бы его ослепить! — подсказал юноша.

Аксинья молча покачала головой.

— Они убили его, мой хороший…

— Но, если это был мой отец, значит, я не должен был появиться на свет!

— Не должен, — согласилась Аксинья. — Не должен. А они не должны были мешать кровь, не должны были убивать, а ты не должен был появляться на свет. Отец твой убит, но не умер, ни жив, ни мертв, ни там, ни здесь, везде и нигде, и не сказать, сколько ему лет, потому что лет ему столько, сколько и всему Краю теперь, только он не старее, и лет ему не прибавляется… Мага не убить просто так… Тем более такого мага…. Тогда глаза Будияра и почернели, когда твой отец, его убитый сын перед ним явился, да только дед твой его не узнал. Будияра стали звать чёрным, а отец твой стал Серым, и другого имени у него нет, потому что не было, не дали ему имя твои родители, так он и ходит без имени, без возраста, вечный и серый…

— Так он дух? — непонимающе моргал Иннокентий.

— И дух и не дух, — вздохнула Аксинья. — Он Морок… А Рогнеда вышла замуж потом, появилась я. Появился мой Миролюб. Все появилось понемногу. А проклятие не исчезло. Ни один из нас не знал родителей, ни я, ни мой сын…

— Ушли двое: Миролюб и Иннокентий, — рассуждал Вениамин. — А хладный труп остался. И кто же из них может быть убийцей? Допустим, Иннокентий. И тут, надо признаться, даже и спорить не с чем. Второй раз он приходит, и второй раз мы его впускаем в дом, при этом мы так ничего о нем и не узнали, кроме того, что наговорила нам его спутница. При этом в первый раз он украл Книгу, теперь, и это легко предположить, пошёл ещё дальше: убил человека. Надо сказать, парнишка не стоит на месте, развивается, страшно представить, что будет дальше, вариантов зла не так уж много, а повторяться юноша не любит…. Воровство и убийство уже были, что дальше?

— Да, но тут есть одна загвоздка, — заговорил Ярослав. — Во-первых, простой человек, будем называть его простым, покуда не доказали, что он маг, так вот, простой человек побоится убить мага. А ведь Иннокентий не знал, почему Борис находится в таком положении, то есть он не знал, что Борис простой человек, а значит, допускал, что Борис маг, а это, в свою очередь, значит, что, если Иннокентий простой человек, то он бы побоялся убить мага… Это было предположение номер один, в котором мы допускаем, что Иннокентий не маг. Предположение второе, Иннокентий — маг…

— Слушай, какой ты тошный, Ярослав, — не выдержала Матильда. — Твои рассуждения ни к чему не приведут: маг не маг, человек не человек, корова не лягушка… Это всё ерунда.

— Помилуй, Матильда, какая ерунда, у нас нет пока что других инструментов, чтобы узнать правду…

— Все равно, надо понимать это душой, чувствовать, а не предположения номер один делать!

— Ну и что твоя душа тебе говорит?

— Что это Лея его убила. Из ревности. А что? Не так, дорогуша? Я видела, как ты вчера ему глазки строила. Свой мужик рядом сидит, а она зеньки на Бориса таращит. Только Борис-то на меня глаз положил…

Лея взвыла, извергая из глубины своей страшные ругательства и проклятия. Матильда фыркнула и отвернулась, выслушивая все доводы спиной.

— Ну почему? Почему никто не думает на Миролюба? — заглушил всех Богдан. — Ведь кто первый пошел против всех? Миролюб. Кто сказал, что Борис не маг? Миролюб. Кто ушел? Миролюб.

— Ну так Миролюб с нами сколько жил, все живы были… — возразил Вениамин.

— Ну, значит не время было ещё убивать-то, срок не подошёл. А тут вот созрел он, а ещё и мальчишка этот пришёл с честной компанией, стариком и девкой. И пожалуйста. Убивай хоть всех. Ведь подумают всё равно на пришлых. А? Об этом вы не подумали?

— Ну, а откуда кровь на Лее? — ехидно уточнил книжник.

— Этого я ещё не понял…

— Вот поэтому действовать надо логикой, — ввернул мнение в беседу Ярослав. — А логика говорит об одном, что всё указывает на Иннокентия, но она же говорит, что Иннокентий не мог убить Бориса.

— Ну, а кто тогда? — закатила глаза Матильда.

— Матильда, а ты видела чью-то тень, когда мы смотрели магическую историю? — прищурил глаза Ярослав.

— Ну и что? Кто угодно мог быть!

— Кто угодно, ты права. Но похожа та тень на тебя…

— Мы никогда не узнаем, кто убил Бориса, — устало выдохнул Богдан. — Давайте его хотя бы похороним.

— Но нам это необходимо, нам нужно понять: среди нас убийца или ушёл? От этого понимания зависят наши жизни! — рассердился Вениамин.

— Я просто устал, просто устал, просто устал, — Богдан сидел в углу, раскачиваясь вперёд и назад и повторяя одну и ту же фразу. — Мы абсолютно бесполезны, мы абсолютно бесполезны…

— Да-а, — протянула Матильда. — Все хотели бы стать магами, всем кажется, что маги — это чудо, как хорошо. А мы беспомощны совершенно. Мы ничего не можем. Вообще ничего.

— Ничего, абсолютно ничего, — отозвался из своего угла Богдан. — Ни убийцу поймать, ни понять, что же делать нам надо, я совсем растерялся, я не знаю, что мне делать? Мы жили и жили, и я не думал ни о чем. А теперь? А теперь все вы мне кажетесь противными, и я хочу быть отдельно от вас, уйти от вас хочу, и не могу вас бросить, пока я понимаю, что без вас не могу, и от этого ненавижу вас ещё больше, ещё сильнее. Вы обуза, которая тянет меня на дно, но и без вас я не могу. Нет, могу! Могу! Но боюсь уйти. Боюсь сделать этот шаг!

— Могу тебя уверить, Богдан, ты не один такой. Мы все здесь хотим сделать этот шаг, улизнуть отсюда и все боимся. Так ведь? — обратился Ярослав к приятелям.

Все маги в этот момент кивали. Казалось, будто даже с облегчением. То, что они скрывали, те мысли, что они отгоняли от себя, наконец-то были озвучены, приняты и осмысленны. И от этого становилось легче. Тот страх, который они прятали в недрах души, был выведен наружу. И на свету оказалось, что не так-то он велик и ужасен.

— Ну, тогда нужно что-то делать! — воскликнул одобренный Богдан.

— Но что?

— Не знаю! Но я точно знаю, куда пошел Миролюб! Он пошел искать Книгу! Возможно, ему понадобится наша помощь. Ведь жизнь за пределами избы коварна и опасна, он пропадёт там совсем один! Поспешим же ему на помощь!

Вечером в доме долго не спали, кто-то сушил, кто-то варил, кто-то укладывал. Маги готовились к выступлению в грандиозный поход со множеством сундуков, сумок, шкатулок, заплечных мешков и поясных мешочков. Благая цель требовала покинуть насиженное место. Когда уже далеко за полночь все приготовления были закончены и маги расходились по своим комнатам, чтобы как следует отдохнуть перед дорогой, Матильда спросила:

— А Борис? Так и будет?

— Да ну его, пусть так и лежит, я брошу на него заклинание, чтобы не разлагался и не вонял, пусть дом бережёт от незваных гостей, пугает их своим видом, — махнул рукой Вениамин, и вскоре в доме всё затихло.

— Знаешь, ведь я должна была понять тогда, что это ты. Я что-то чувствовала родное в тебе. Чувствовала, но не понимала. А потом пришёл он, видимо, он искал тебя. Наверное, я должна была тебя задержать. Но я это понимаю только сейчас, до этого были какие-то обрывки фраз и видений. Только понять не могу, зачем?

— Кто пришёл? Кто меня искал? — спрашивал Иннокентий.

— Вот как я тебя супом куриным кормила, ты помнишь?

— Помню…

— Ты ушёл тогда. Ты ушёл, а он следом за тобой пришёл. Серый…

— Зачем я ему? Зачем?

— Он твой отец. Помнишь? Как думаешь, зачем отцу его дети? — усмехнулась Аксинья.

— Не знаю, — развёл руками Иннокентий.

— Отцу дети нужны в трех случаях: гордиться ими, чтобы помогали по хозяйству, а ещё, чтоб дети отомстили за них…

— Кому? Кому отомстили?

— Иннокентий. Ты хороший мальчик, но зачем ты такой глупый?

— Рогнеде? Будияру? Убийцам? Его родителям, которые убили его?

— Правильно. А как лучше отомстить родителям?

— Не знаю я, я не был ещё родителем.

— Сделать плохо их детям, — выдохнула Аксинья. — То есть, ты, по его замыслу, должен сделать плохо мне и Миролюбу. Теперь понимаешь, зачем тебя выкрали? Чтобы ты попал во дворец. И там учинил расправу Рогнеде. Да только она померла раньше. Но это мало меняет дело. Если ты попадёшь во дворец, то узнаешь, что власть во дворце принадлежит тебе по праву. И что сегодняшние королевы — это дочь той, кто творил беззаконие, и ты сможешь это доказать. И к тебе затем пришла бабка тенью на болоте, чтобы ты во дворец не попал. Затем тебе и сказала, чтобы ты Книгу сперва нашёл. А Книга, помнишь, что я о ней сказала?

— Что это — приманка, — медленно ответил Иннокентий.

— Да. Память у тебя оказалась не такой уж и плохой, — попыталась подшутить Аксинья.

— Так Кеша — нам враг? — уставился на мать Миролюб.

— Кто нам враг, это решаем только мы, а не те, кто умер. Захотим — враг, не захотим — друг. Запомни, Миролюб, только мы здесь и сейчас решаем, кто нам друг и кто нам враг. И это не зависит от того, каков тот, кого мы назвали врагом. Он становится врагом только потому, что мы решили, что он сделал нам плохо. Или становится другом только от того, что мы решили, будто он сделал нам благо. Никто, никто, запомни, из встреченных тобой не является другом или врагом, хорошим или плохим, злым или добрым ровно до того момента, как мы решили, каков он.

— Я не понял, — переспросил Миролюб. — Иннокентий нам враг или нет?

— И враг, и нет, и друг, и нет, — вздохнула Аксинья. — Пока мы не решили, что он нам враг, он не враг. Все случится именно в тот момент, как мы решим, что он враг.

— Ну, если он хочет нам сделать плохо, значит враг?

— А он хочет?

— Так ведь должен хотеть!

— Должен или хочет? — не выдержала Аксинья. — Это — большая разница!

— Но ведь, когда он сделает нам гадость, тогда уже поздно будет! — защищался Миролюб. — Тогда уже поздно, пойми. Он может нас убить, а мы так и не решили, друг или враг. Если мы сейчас решим, что враг, мы свяжем его, и… И, возможно, ну да! Возможно, убьём! И всё!

— Но ведь он нам не враг…

— Но ведь может!

— Ну, так весь Край может, всех убивать?

— Про всех я не знаю, — уже тише продолжил Миролюб. — Но про Кешу-то мы знаем, что хочет отомстить…

— Подождите! Меня вы не забыли спросить? А я? Я чего хочу? Или вам неинтересно? Или вы такие тут важные, что решаете, кому жить, а кому умирать? Может, у вас и королевская грамота на такие решения есть? — не выдержал Иннокентий.

Аксинья закатила глаза, положила руку на лоб, как будто собираясь с силами, и через некоторое время продолжила:

— Это очень-очень тонкая грань. Это даже не понять надо, а почувствовать. Эту тонкую разницу. Между решить и назначить. Вам бы сейчас не ссориться надо, а мои слова обдумать. Вот, смотрите, кошка за окном. Добрая она или злая?

— Добрая, конечно, — усмехнулся Иннокентий.

— Хитрая тварь, — процедил Миролюб.

— Вот вы говорите, что она добрая, вы говорите, что она хитрая… А кошка просто идёт мимо. Только у Иннокентия идёт друг, а у Миролюба — враг. А какова кошка на самом деле, кто-нибудь знает?

— Кошка — это кошка, — улыбнулся Миролюб.

— Вот именно, — подтвердила Аксинья. — Кошка — это кошка. Она просто идёт. И только вы решаете, друг она или враг. А пока не решили, то кошка….

— Просто идёт мимо? — удивился своей догадке Иннокентий.

— Да, это называется — решать. А вот если вы решите, что кошка — враг, и начнёте с ней бороться, как будто она и вправду враг, это называется — назначить… И тогда уж точно кошка будет врагом… Хотя она просто шла мимо…

— А если кошка решит, что она нам враг? — недоверчиво спросил Миролюб.

— Кошки не решают, только люди.

— Ну, ты же прекрасно понимаешь, что, если Иннокентий решит, что он нам враг? И назначит нас врагами?

— Вот тогда и будем думать, что делать, а до тех пор мы не будем портить себе настроение и день подозрениями и страхами. Сейчас в доме уютно и тепло, а за окном непогода. И мы можем радоваться теплу и вкусной еде…

— Но мы могли бы готовиться к вероломности врага! — не соглашался Миролюб.

— Могли бы. Но мы лучше получим сегодня удовольствие от жизни. Никто не знает, что будет дальше, а жить всю жизнь мыслями о будущем, хорошем или плохом, мы точно не будем. Потому что именно так пропадает магия, люди слишком увлекаются планами будущего и планами мести, забывая щупать усиками волшебство…

— Но как ты поняла, что его отец Серый, что Рогнеда хотела привести его в замок?

— Серый приходил за мной… Но почему-то оставил, что-то его отвлекло, не знаю. Почему-то он ушёл. А так бы вы со мной не говорили. Спасибо Гоге, рано вернулся… А сейчас — спать, потому что дальше нужно думать, думать и думать, а у меня голова не соображает. И вам надо выспаться…

— Ну, куда? — спросила Матильда, сонно зевая.

— Прямо! — уверенно скомандовал Вениамин.

И они пошли. Первым шёл их предводитель, за ним бодро шагали по обе стороны женщины. Богдан и Ярослав замыкали шествие, подбадривая друг друга на каждом шагу и делая одобряющие жесты. Все были воодушевлены. Вениамин тыкал в небо палкой, указывая на бескрайнее синее небо и оборачиваясь к команде, что означало: «Глядите, какая красота!»

Понемногу, уставшие от восторгов маги, начали сдавать, шаг их сделался медленнее, Вениамин просто тыкал палкой в любом направлении, не подымая головы, позади него вместо удивлённых, полных радости вздохов, слышалось уже протяжное мычание. В очередной момент палка книжника взлетела в воздух и тут же пропала, скрылась в листве. Процессия остановилась. Вождь лежал на боку и стонал.

— Что случилось? — недовольно спросила Матильда.

— Кажется, я вывихнул ногу, — плаксиво промямлил Вениамин.

— Ну, так надо было палкой не махать, а дорогу щупать! — не удержалась от упрёка Лея.

— Откуда я знал?! Я просто знал, что в дорогу берут палку, а зачем…

— И что же теперь делать? — засуетился Богдан. — Мы ведь, верно, далёко уже ушагали от дома?

На этой фразе маги обернулись и увидели, что несмотря на все их старания, они почти не продвинулись. Дом, хоть и вдалеке, но был отчётливо виден. Богдан и Ярослав подхватили товарища, и вся процессия двинулась назад.

— Не судьба, — заключил Ярослав, распаковывая провиант.

Богдан разглядывал Бориса:

— И правда, как живой лежит. Только бледный очень, ка-быть сердце прихватило у него. А так вполне, хоть на выставку неси!

— Богдан, ты понимаешь, что это твой мёртвый бывший друг? — нахмурилась Матильда.

— А ты понимаешь, что мне на стол накрывать скоро? — передразнил её Богдан. — Надо убирать отсюда Бориса-то?

Маги засуетились, казалось, действительно, надо бы убрать мертвяка. Кушать при нём было бы неловко.

— Надо собраться, — с мукой в голосе, слегка прокручивая больную ногу в суставе, скомандовал Вениамин. — Сейчас решим, кто будет выносить его из залы…

— Тьфу, достало как! — не выдержал Богдан. — Сколько можно собираться? Если я чихнуть захочу, мне вас тоже вызывать для беседы? Да вы что?

— А что же нам делать, Богдан? Я совершенно не знаю, что делать? — взмолился Вениамин. — Я не знаю, что обычно делают люди в таких случаях. Я никогда не был и не рос в обществе магов, которые должны хранить своё искусство, и абсолютно не знаю, что положено делать в таких случаях. Да и ты не знаешь. Ты просто хочешь хоть что-нибудь делать. Просто делать. Но ты не знаешь, что именно ты хочешь делать. И я не знаю…

— А давайте делать добро! — внезапно даже для самой себя выпалила Матильда.

Все уставились на неё. Вроде это было так по-детски просто и наивно. Однако, ни один из них до сих пор не мог додуматься до такого простого решения для волшебника, как «делать добро». Для чего ж ещё и нужны волшебники, как не для хороших дел и восхитительных чудес?

— Как это нам раньше в голову не приходило? — протянул Ярослав.

— Да всё просто! — выпалила Лея. — Под запретом маги, их всех поизвели, и все забыли, для чего вы нужны. Это вам в голову не приходило, потому что в Краю много лет это из головы выбивали, выдёргивали вместе с зубами и жилами…

— Да-а, — протянули маги.

— А ведь и правда. До чего довели! Как они нас ловко, а? — разволновался Богдан. — Ишь, как! До чего довели! А мы-то олухи! Выходит, что нас даже убивать не надо, просто отучить нас мыслить, чтобы мы думать отвыкли и память нам стереть, чтоб мы забыли про всё. Чтобы мы всего боялись на свете. Всего! Чтобы и головы боялись поднять, и к людям подойти. Вытравили и волшебников, и добро из Края, как крыс из подвала! Такое простое, а мы забыли! Если мы забыли, то люди-то и подавно! Они нас боятся, наверное, больше, чем мы их! Вот, зачем мы нужны! Мы нужны, чтобы идти к людям, и несмотря на всю травлю учить их, что волшебство и чудеса — это добро, что мы хорошие, что волшебники нужны, что добро победит! Не сидеть мы тут должны, а идти и помогать людям, несмотря ни на что! Пусть убивали, пусть псы, а мы всё равно им добро! Они — нам в морду, а мы им — розы с незабудками! Они должны нам верить, нам! Так они будут добрее, только так Край оживёт! Надо идти и заново учить людей жить в добре и существовать в мире с волшебниками! Эй, Матильда! А ну-ка, слетай с ветром, глянь, где деревенька какая поблизости? Да где там дед какой живет, печь растопить не может? Самых слабых ищи! Самых несчастных! Тех ищи, у кого нет никого!

— Но ведь, если мы будем помогать самым слабым, то все будет зря. Они же нас не защитят! Помогать надо сильным, которые потом за нас смогут постоять! — воспротивилась Матильда.

— Если помогать сильным, то это не добро будет, а сделка. А нам, братцы, самое трудное надо восстанавливать — веру в добро… Лети, девочка!

— Но ведь тут совершенно все запутано, — королева вышагивала по длинным темным коридорам «строгих» подвалов, где содержались пойманные и признанные виновными. — Как же мне разобраться со всеми этими признаниями, мыслями, чувствами. Эй! Смотритель! Куда ты подевался.

Евтельмина остановилась у пустой комнаты с настежь распахнутой тяжелой дверью. Указывая пальцем на нее, она спросила запыхавшегося, бегущего на ее зов смотрителя:

— А это почему?

— Так ведь вы приказали отпустить. Тут…

— А-а, да-да-да, поняла-поняла. Ну-ка, любезный, вот что. Я туда сейчас зайду, а ты меня там запри.

Смотритель бросился перед королевой на колени, собираясь умолять о пощаде. Евтельмина вцепилась в его подбородок длинными белыми пальцами и потянула вверх.

— Нет же, глупый ты старик, просто запри меня там, мне надо подумать. Понимаешь?

Смотритель качал головой из стороны в сторону и умоляюще мычал.

— Ну где же тебе понять. Ты и не думал в жизни ни разу больше того, чтò бы тебе съесть на ужин. Так ведь?

Тюремщик радостно закивал в знак согласия.

— Ну, вот. А мне подумать надо. Понимаешь? Тьфу! Запри меня там, а как я скажу отпереть — отопри.

Смотритель плавно, как во сне, будто что-то держало его изо всех сих и оттаскивало от двери в свободную комнату строгих подвалов, куда забралась королева, поворачивал ключ в замке. По щекам этого видавшего виды мужчины катились крупные слезы, скатываясь вниз и щекоча подбородок.

— А теперь иди! — скомандовала Евтельмина.

Вся фигура смотрителя выражала только одно: вопрос. Но королева уже отвернулась в сторону узенького тюремного оконца и забыла про своего невольного пленителя.

Старик вышел наружу, глубоко вздохнул, приложил заскорузлую руку козырьком ко лбу и уставился, щурясь, на полуденное яркое солнце. Слезы текли по морщинам и седой щетине, смотритель не смахивал их и не убирал, он улыбался каждому цветку по дороге, переступал через каждого зазевавшегося муравьишку на его пути, пытался даже кланяться деревьям, когда зашел в лес, приладил толстую веревку к дубу, покачнулся и замер, окутанный запахом испражнений и птичьим пением. Только ветка кряжистого дерева, на которой повис старик, еще какое-то время немного качалась, отчего ключи, привязанные к телу смотрителя, лениво позвякивали. Но скоро и этого не стало.

Королева изо всех сил пыталась направить свои мысли, как она это называла, в нужное русло. Ей необходимо было разобраться в себе, беспристрастно расставить все за и против в сложном вопросе: кому верить?

Хотелось, конечно, верить юноше с блестящими глазами и длинными чувственными пальцами. Но, если верить ему, то выходило, что надо возрождать магию, а указ Клариссы еще не окончил своего действия. А что, если музыкант хочет, чтобы Евтельмина нарушила указ, спровоцировав тем самым свою скорую погибель. Недаром уже несколько раз проскользнула в речах фраза о том, что настоящая борьба шла не из-за засухи, а за право распоряжаться Краем, за престол. И если Евтельмина нарушит Указ, кто знает, что там еще может случиться, тогда флейтист выведет своих и посадит на трон. Но, и этого хотелось больше всего на свете, если флейтист как раз наоборот, если он оберегает ее от тех, злых и дурных магов, которые хотят свергнуть власть людей в Краю? «Внук Будияра, сын Серого займет престол. Клянусь своей жизнью, что сделаю все, что смогу, чтобы помочь этому».

— Хм, — сказала королева вслух после того, как прочла надпись на стене. — А вот и отгадка! Эй! Смотритель! Старик! Ну где ты? Кто сидел в этой камере?

В какой-то момент Евтельмине даже показалось, что она услышала шаркающие шаги в коридорах. Но…

— Моя королева! Моя королева! — жена лекаря прижимала к груди толстую книгу. — Отворите! Проснитесь! Я нашла!

— Она ушла после сразу завтрака и пока не возвращалась, — присела в неглубоком поклоне проходившая мимо фрейлина.

Битый час весь двор искал королеву: заглядывали даже в самые отдаленные и полуразвалившиеся углы и закоулки сада, смотрели на конских тропах, посылали скороходов к соседней деревне, уж не туда ли зашла?

Евтельмины нигде не было. Жена лекаря бродила со свечой между стен королевского дворца, прислушиваясь, уж не нашла ли королева сама слуховые ходы. Но и здесь королевы не было.

Лекарь увивался над женой, потерявшей за несколько дней общения с королевой объемы своего прежнего тела и обнаружившей под глазами мешки, а под грудью складки белого бугристого тела. Лекарь теперь всякий раз старательнее растягивал улыбку на лице, когда обращался к жене, и всё дальше отводил от нее глаза. В прежние бы времена женщина, не занятая ничем иным, кроме способов угодить мужу, заметила бы такие перемены моментально, но сейчас, окунувшись с головой в дела государства, планы спасения королевы, разоблачение вражеских замыслов и всего того, что волнует людей на склоне лет наряду с рецептами от жгучей отрыжки, сейчас она не придала значения стараниям мужа отдалиться от нее. Напротив, лекарская толстушка в мечтах принимала награды и ордены от монаршей особы, всевозможные грамоты и брошки за сохранение мира и развитие Края. Можно сказать, впервые лекарская жена почувствовала в себе что-то такое, эдакое, о чем она слышала от придорожных шлюх, расставленных умельцами вдоль большого тракта, и это что-то можно было коротко сформулировать: «А что? Я тоже имею право!»

Теперь толстушка даже как будто выучилась пофыркивать на мужа и поглядывать на него как-то не то чтобы уничижительно, но с какой-то снисходительностью, даже в какой-то мере брезгливой снисходительностью… В голове ее прочно установились весы, на которых она всякое утро и по вечерам взвешивала две личности: вот — я, а вот — он, ну, что вот он добился? Весы каждый раз с трепетом и подобострастием склонялись в сторону «я».

Готовить и прибираться стало совершенно некогда: подгоревшие пироги, наспех разрезанные и начиненные полуготовым мясом и подгнившим луком, съедались ровно до нижней задеревеневшей в печи корки, а затем выбрасывались, на скорую руку приготовленная яичница стала являться даже во сне, засыпающему на голодный желудок лекарю, грязные подштанники которого припахивали теперь не только самим лекарем, но и обильно розовой водой и огуречным настоем.

А сам лекарь с углями в желудке и в вонючих портках сейчас матушкой скакал вокруг своей поблекшей и «ловкой» (по ее собственному выражению) жены, делая ей ледяные припарки на лоб и уговаривая не волноваться: «Найдется твоя королева, найдется…»

Толстушка откинула его руку от своего лба и гневно сверкнула очами:

— Да ты себе представить не можешь, что происходит! Королева пропала! Понимаешь? Королева!

— Ну что же с того, душенька, у королевы свои дела, а у нас с тобой свои, я ж не с королевой ночью сплю, и не королева мне ужин готовит. Королева — это там где-то, сидит себе на троне, по залам ходит. Призрак один, а у нас тут с тобой жизнь, настоящая, и каждый денек-то в этой жизни наш, и деньков-то этих мало-мало, и терять-то нам их нельзя, мы ж не волшебники, поживем да умрем, а жить-то нам недолго…

Что-то зашевелилось в душе жены лекаря при этих словах, как будто стала вспоминать она что-то. Ей живо представилась картина уютного домашнего разговора за уставленным кофейничками и чашечками в блюдцах столом с мужем. Так и виделось, как он уплетает баранью ногу и что-то пытается рассказывать ей при этом, а она смотрит на него и улыбается. На душе у нее стало тепло от этого простого семейного счастья. Но это видение сменилось другим: будто сидит она у окна, держит на углях обед да все смотрит в окно, не идет ли домой ее муж. И спать ей хочется, потому что встала рано, на стол собирала, потом все на ногах по дому работала да обед варила, присесть не успела, а заснуть нельзя, вот муж домой придет, тогда, может, и выкроит полчасика… И тут же при новой возникшей картине лекарская жена нахмурилась.

— Знаешь, вот так коза в хлеву. С утра ждет пока приду доить ее. Потом на поле выгоню. Потом она ждет пока я вечером ее выдою. Ну и жизнь! Так вот я тоже как та коза, всю жизнь у окошечка, жду, пока хозяин меня доить придет. Ну, не доить конечно, а пока ты придешь. Я ведь для себя ни разу пожить не могла. Вот ты говоришь, мало денёчков у нас? У нас-то много. А вот у меня почти и не осталось, при том, что было много, а на самом деле ни одного.

— Я не понимаю, о чем это ты?

— Да что ж тут непонятного? Я говорю, что столько лет живу на свете, а ни одного дня на себя не потратила: все для тебя, для семейного уюта. А вот только надо ли оно мне? Как собака живу. А ты хоть раз спросил: интересно ли мне жить? А? Хоть раз ты поинтересовался?

— Помилуй, что ж тебе не так? Еда есть на столе, батрачить тебе не надо ходить в крестьянские хозяйства. Что ты? Все у тебя есть. Изба есть, еда есть, я тебе не изменил за всю жизнь ни разу. Не обидел тебя ничем. Не ударил ни разу, слова плохого не сказал. Что ж тебе надо-то?

— Да ты издеваешься? Я ж тебе только что сказала, что мне надо!

— Ну, еще раз, значит, скажи, я не понял.

— Все ты понял! Все ты понял! Только тебе это не надо ничего! Конечно, зачем тебе умная ловкая жена, которая с королевой на одной ноге. Зачем тебе такая жена? Страшно, да? С такой женой и не знаешь, что делать: вокруг нее люди, все ее уважают, да? А с такой женой ты сам-то — никто! Никто! Куда лучше глупую простушку иметь как собаку дома: пришел домой — она и рада, хвостом виляет, и какой бы ты ни был, все ты для этой глупой жены будешь самым лучшим! Так, да?

— Да не нужна мне умная жена, у меня есть ты!

— Ах вот так! Да?! То есть я глупая?

Лекарь хлопнул дверью вместо ответа. Не то, чтобы ему нужно было срочно на работу, пара заключенных в строгих подвалах могли бы ждать еще несколько дней, вплоть до смерти, никого особо не волновала их судьба, кроме их родственников. Но королевский лекарь в моменты ураганов и проблем в семейной жизни всегда самым наилучшим образом стремился выполнять свои обязанности. Если даже вокруг все были здоровы, он, во время ссор с женой, принимался лечить окрестных котов и принимать роды у собак. Кстати, все его знали, как отменного врача и трудолюбивого человека.

Девка орала, вцепившись в горло Вениамина. Книжник неловко улыбался.

Становилось совсем неудобно. На происшествие собралась уже почти вся деревня. Поспешали даже хромые, кривые и беззубые жители. Те, кто не мог ходить, ползли на крик.

Деревенский староста, сухонький и востроглазый мужичок, бегал вокруг застывшей парочки и причитал.

Маги пятились задом к лесочку, надеясь ускользнуть, однако Вениамина крепко держала местная дородная девка, и спасти его и думать нечего было.

Богдан и Ярослав уставились на Матильду, Богдан для ясности даже начал насвистывать, изображая то ли ветер, то ли внезапный приступ легкомысленности. Лея застыла рядом с Вениамином, раздумывая, как ей поступить: начать голосить, объяснив местным, что ее силой захватили маги, или пятиться с остальными задом в лесок. Первый план обещал жизнь долгую, второй — интересную.

Староста тоже причитал не от удивления и возмущения произошедшим. Он тянул время, чтобы отложить необходимую и обязательную в таких случаях речь к соплеменникам. Пока он поскуливал, народ безмолвствовал и ждал. Пожалуй, у старосты был самый сложный выбор: дородная девка, вцепившаяся в юношу, была его дочерью. Дочь старосты была немой. С детства, как он уходил ее мать горящим поленом, перестала, бросила эту привычку — выражать эмоции и мысли посредством слов. Довольно с нее было того, что мать была многословна, в связи с чем жизнь болтуньи окончилась раньше, чем она выдала дочь замуж. Про то, что Аннушка молчалива, знала вся деревня. И вот теперь вся деревня видела, как эта самая Аннушка блажит на всю округу мужицким басом. С одной стороны, старосту одолевала радость: наконец-то дочь можно будет выдать замуж, поскольку она стала как все, то есть заезжий маг сотворил чудо, вернул ей речь. Но омрачало картину другое: как поступить с магами? С отеческой радости надо бы их, как благодетелей, приветить, накормить, золотишка какого подкинуть на дорогу. Но ведь все знают, что бывает, если войти в приятельские отношения с волшебниками. А вдруг кто из деревни сдаст псам, что староста в союзе с магами. Не сносить ему головы. Да и Аннушку зашибут, а уж теперь, когда она стала нормальной, ее совсем жалко под топор пускать, добро бы, пока немая была, так, может, оно бы и к лучшему, — хвать по шее болезную, чтоб не мучилась. А вот теперь это было и вовсе ни к чему.

Впрочем, не было ничего проще упустить момент, который позволял бы схватить магов, дать им утечь, объявив погоню с запозданием хоть на чуть-чуть, чтобы уже не было надежды догнать беглецов. Собственно, этого и добивался староста. Однако маги не хотели тикать без товарища, а товарища крепко держала Аннушка.

Небо заволокло тучами, откуда ни возьмись взялся и закружил холодный ветер. В этот миг расстановка сил на поле радикально поменялась. Маги застыли на месте, уставившись на то, как селяне задом пятились туда, откуда возникли, к своим домам. Аннушка бросила свою жертву и стремглав, не закрывая рта и не снижая громкости, ретировалась в сторону деревни. Лея схватила пытавшегося сбежать старосту за руку. Только Вениамин не сменил положения в пространстве. Он остался стоять так же, как и несколько мгновений до этого, будто Аннушкина рука продолжала держать его. Староста брыкался и причитал, но не сильно, опасаясь разозлить магов и навлечь беды на семью и деревню.

— Иди к своим и скажи, что мы пришли делать добро. Завтра на это же место те, кому нужна помощь, пусть придут и скажут, что им надо. Запомни одно: того, кто надумает обмануть и прикинется нищим, больным, тот долго не проживет. Завтра, пока солнце вон над тем стогом стоит, мы вас тут ждем. После уйдём. Если попытаетесь сдать нас псам — деревни больше не будет. Теперь иди.

Староста кивнул сначала головой, потом всем корпусом. После на всякий случай встал на колени и поцеловал землю. Немного подождал и, наконец, пустился наутёк.

Лея похлопала Вениамина по щекам. Тот оставался неподвижен. Не такова была Лея, чтобы не добиться своего. Она деловито примерилась и попала коленом в ту область человеческого тела, даже мысль об ударе в которую приводит в трепет мужчин. Вениамин очнулся и сменил позу.

— Пошли, — сказала она ему. — Нельзя тут стоять, они могут вернуться.

Хорошенько забредя в чащу маги наконец-то начали успокаиваться.

— Ну, и что вот это было? — строго спросила Лея.

— Да я всего-то и хотел ей помочь воды натаскать, — оправдывался Вениамин.

— А она тебя просила? — сильнее сдвинула брови Лея.

— Ну, я же вижу, что ей нужна моя помощь, вёдра тяжёлые, колодец…

— Каждая девка делает это в деревне. Значит так! Если вы решите делать добро, то я вам открою одну тайну. Добро делать надо не так, как сам хочешь, а так, как просят. Вот если бы девка сказала, что ей помощь нужна, то ты бы помог. Но не так помог, чтобы у вёдер ноги выросли и они пошли, а вёдра бы взял и помог нести!

— Но ведь для этого не нужна магия, — удивился Богдан.

— А кто тебе сказал, что для того, чтобы делать добро, обязательно нужна магия? Бывает, достаточно просто пары рук! А так вы со своей магией и добра не сделали, и всех людей напугали, что там были. Ну, и как к вам после этого относиться? Любить вас и уважать? Да вас боятся люди! Понимаете? Боятся!

— А зачем тогда магия? Если добро с её помощью делать нельзя? — возмутился Ярослав.

— Я не знаю. Завтра посмотрим. Сейчас давайте ужинать.