ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ИНТЕРЛЮДИЯ

(Понедельник, 18.30,

рассказывает Алексей Озерский)


Приносить счастье оказалось легко. Я носился по городу, благодетельствуя всех и вся. Щенок, гоняющийся за своим хвостом, не натворит столько безобразий, сколько я. Напоследок, порядком вымотавшись, я свернул к первой городской больнице. Матрик говорил, будто сюда положили Лизу. Интересно, почему не на Пароходную?.. На Пароходной же дурка! Хотя нет, самоубийц в психушку не кладут. Им даже диагноз выписывают нейтральный: гастрит, бронхит – чтобы жизнь не ломать. Мало ли чего человек в петлю полез.

В самом радужном настроении я двинулся в регистратуру. Там тетка, похожая на старого заматерелого бульдога, ворошила карточки.

– Здрасте, – неловко кивнул я.

– Здравствуйте.

Теткины глаза сузились. Она кашлянула, дернула себя за мочку уха и прищелкнула языком. Больная, что ли?

– Я, собственно… – слова давались через силу, так, словно я делал что-то постыдное. – Сегодня к вам привезли… ну, знаете?.. Лиза Матрасова…

Бульдожиха перелистала карточку. Мертвенный золотой свет больницы превращал женщину в загробного духа. Так вот откуда пошло выражение «тот свет»! И как тут люди выздоравливают вообще?!

– Родственница? – меланхолично поинтересовалась бульдожиха.

– Нет.

– А кто?

Мне захотелось дать ей пинка. Ну какая к дэвам разница?! Ну, друг я ей… хотя и другом-то назвать сложно. Я же ее впервые сегодня увидел.

– Это психосоматика, – казенным тоном сообщила бульдожиха. – В первые дни посещения нежелательны. – И вновь уткнулась в свои бумажки.

Я потоптался у барьера, отделяющего мир мертвых от мира живых, и побрел прочь. Ну ее к дэвам, в конце-то концов! Вот обидно: такая силища, хочется творить добро, а сделать ничего не могу.

Похолодало. На ночь «летнее» заклинание в больничном парке выключали – из экономии, наверное. Я шел, а пожухлые листья карамельными сугробами валились под ноги. За деревьями мелькали огоньки фонарей, квадраты окон. Кажется, я сбился с пути… В чернильном небе зажглись звезды. Лучи прожекторов разрезали мрак между стволами кленов, и от этого больничный неуют сгустился, стал злым и колючим.

Где же ворота? Не может ведь парк длиться вечно. Я свернул к первому попавшемуся зданию; фонарь высветил табличку на каменном боку: травматологическая. Ага. Сейчас бы планчик отыскать, свериться…

Белый щит сверкал снегами Килиманджаро. На скамейке под ним кто-то сидел – в пижаме и голубой болоньевой куртке.

– Помогите, пожалуйста, – еще издали крикнул я. – Я хочу отсюда выбраться!..

– Правда?! Я тоже!

Сердце трепыхнулось в груди, чтобы тут же сорваться в галоп. Золотистые колечки волос, заострившиеся черты лица, обветренные губы – девушка смотрела грустно и чуть насмешливо.

– Светка, ты?!

– Здравствуй, Лешик.

Вчера, в «Лесном коте» она выглядела иначе. Неприступней? Заносчивей? Передо мной сидела усталая измученная девчонка, не знавшая, на что надеяться и от кого ждать помощи.

Почти как я.

– Сильно поранилась? – спросил я, присаживаясь рядом. – Ну, там, в «Коте»?..

Она мотнула головой:

– Не очень. Связки расколошматила и бедро. Если бы не придурок-спасатель, я бы сама дошла.

– Ты сумасшедшая! То есть извини… я не то…

– Да нет, все правильно. Я сумасшедшая, и этим горжусь! – Она с вызовом посмотрела на меня.

– Но без страховки… зачем?!

– Так. Одному человеку хотела доказать.

Вот и все, Брави. Спроси еще «какому человеку?», если совсем дурак.

Несколько дней назад я был манаром… Я точно знаю, что Светка – не моя судьба. Вот только что мне сейчас до этого знания?! Я ведь больше не манар, могу ошибаться, как обычные люди.

– Свет… Я за тобой пришел.

– Правда?! – Уличные фонари фейерверками вспыхнули в ее глазах. – Мы сбежим?! А как?

– Да как угодно. Через забор, например. – Я чувствовал, что Светка и сама может убраться из больницы в любой момент. Просто ей некуда идти. Или незачем. – А если ты… ну, нога болит, тогда через проходную.

– Леш, я же в больничном! Меня застукают.

Я заговорщицки подмигнул дзайане:

– Мы одеждой поменяемся. Там контроль нестрогий, проскочишь. А я – через забор.

– Чаровато! Ты молодец, Лешик! – Она оглянулась на светящиеся окна корпуса. За стеклянными дверями маячила грузная фигура – санитар, наверное.

– Где переодеваться будем? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я.

– Пойдем, покажу. Тут дровяной сарай рядом. Только не навернись, лужи всюду, грязно.

Ночную темноту пронизывали струи тревожных больничных запахов. Я их знаю по названиям кабинетов: вот зубоврачебным пахнуло, а вот хирургическим. Когда мне после неудачного хоккейного матча коленку штопали, нанюхался. А вот этот не узнаю… Наверное, больные ощущают его единственный раз в жизни.

Мелькнули в темноте яркие точки – огоньки сигарет. Девушка прижалась ко мне, затаив дыхание. Прядь волос защекотала висок.

– Слушай… – давясь от неловкости, спросил я. – А тогда… в «Коте»… страшно было?

– Ужасно! А хуже всего, что ты сбежал.

– Я больше не сбегу. Клянусь!


Переодевались мы возле забора, спина к спине. Больницу когда-то выстроили на холме, и парк возвышался над улицей. За решеткой прогуливались поздние прохожие. Стоило им поднять взгляд – и мы были бы как на ладони. Но я никогда не встречал ночных прохожих, что смотрят вверх.

Я стащил джинсы, протянул за спину:

– Держи.

В ответ в руку мне ткнулась теплая ткань. Пижамные штаны. Мне они малы будут. Хотя…

Света хихикнула:

– Я в твоих словно в мешке. Чарово! Встречаемся через дорогу, да?

– Ага, у хозтоваров.

Они мне действительно малы. А кроссовки в темноте зашнуровывать – вообще мучение. «Брось ты! – сказал я себе. – Это же приключение. Светка, вон, без страховки «Кота» прошла. Чего ныть-то?!»

– Все, готово. Ну как я?

Больше всего она напоминала отощавшего медвежонка. Или пуделя. Какая уж тут романтика… Но вот Светка улыбнулась и вновь стала недосягаемой и желанной.

– Ну-у… ничего.

– Ничего?

Ой, Брави, гений комплимента! Когда ж ты исправишься? Зашуршали листья: девушка отправилась к проходной. Я же подошел к забору, взялся за прутья. Из-за деревьев вновь пахнуло «последним» запахом. Ржавый металл выстуживал ладони до костей, царапая кожу заусеницами.

Здесь по забору вряд ли вскарабкаешься. Чугунные двухметровые пики заканчиваются зазубренными остриями. Бр-р-р… Наденешься, останешься – хорошо больница рядом, помогут. А днем бы с легкостью перемахнул – когда светло.

Я перешел к бетонному столбу, за который зацеплялась решетка, подергал прутья. А вот здесь другое дело. Между прутьями и бетоном зазор, вполне можно поставить ногу. Опереться о крепление, колено вверх…

– Эй, больница! – послышалось снизу. – Линяешь, что ли?

– Тс-с-с!

– Да ладно тебе. – Прохожий сливался с темнотой. Я видел лишь бесформенный силуэт – нескладный, большеголовый. – Чего так? Достали?

– Ну… Типа того.

Я перенес ногу через чугунные пики.

Стою. Надежно вроде.

– Эй, больница! А ты не псих, случаем?

– Да, псих, – обозлился я. – Маньяк. Щас перелезу и бензопилой тебя – в фарш и на котлеты.

– Круто! Тогда держи пять. – Шершавая ладонь нащупала мое запястье и дернула, едва не насадив на прутья. – Психов с детства люблю.

Не удержавшись, я все-таки ссыпался с забора. Ракушечный парапет прошелся по колену, сдирая кожу; от боли я сжался в комок. Вот зараза!

– Че, больница? – «Помощник» похлопал меня по спине. – Прихватило? Аппендицит?

Щекастое лицо выражало искреннее желание помочь. Усики топорщились, как у добродушного кота.

– С-с, – мотнул я головой. Ничего другого сказать не получалось. – С-с-сука!

– Да у тебя вон штанина в кровище. Ишь!.. Хромой, а как через забор-то…

Я попробовал выпрямиться. На бедре намокало темное пятно; жжение притупилось, но колено все равно ныло. В голове что-то щелкнуло: шар! Глаз Вайю – я его из джинсов не выложил!

Теперь он у Светки.

Наверное, в моем лице что-то такое отразилось, потому что усатый перепугался:

– Эй, больница… Может, тебя того… обратно? Я могу. Вдруг у тебя это… заражение крови?..

– Не надо.

– Точно?

– Точно. Н-е н-а-д-о! Ждут меня.

– Ждут? Блин. Да чего ждут-то? Зачем?.. – И тут его озарило. Он разыграл целую пантомиму: присел с заговорщицким видом, развел руками, схватился за голову. – Так ты того… из-за бабы?!

На парапете лежал камень. Я схватил его, замахнулся.

– Исчез! Немедленно!

Щекастый отскочил на шаг.

– Да ты че?.. Че, больница?.. Я же того… милицию вызову! Живо утихомирят!

Наверное, вид у меня был страшен. Хромой, перемазанный, в больничных штанах. Я наступал на щекастого, размахивая каменюкой. Тот пятился назад – несмотря на то что был на голову выше ростом и шире в плечах. Наконец не выдержал и побежал. В пустоте улочки еще долго раздавались вопли:

– Жизни лишают! Друджванты по Никитинской бегают!

Везет мне на встречи! Вчера везло, сегодня, вон, тоже… Среди домов мелькнула ряса аснатара. Не раздумывая, я бросился бежать. Нога болела, штанина на бедре лопнула, и осенний воздух холодил кожу.

Только бы Светку не остановили на проходной!


Никто Светку не остановил. Она переминалась с ноги на ногу у хозтоваров, беспокойно оглядываясь по сторонам. Тинейджер в рэперском балахоне что-то спросил, и Светка огрызнулась так, что пацан отлетел бильярдным шаром.

Завидев меня, она встрепенулась:

– Сумасшедший! Что так долго?!

– Приключение вышло… Я, в общем… – Говорить о щекастом не хотелось. Я привлек девушку к себе, стараясь нащупать амулет.

Света захихикала:

– Ты чего?!

– Так. Давай обратно переодеваться.

Нога болела все сильнее. Я схватил девчонку за руку и потащил к подъезду. Кажется, она здорово удивилась. Плевать! С облегчением я влез в свои джинсы и вытащил амулет. Сила толкнулась в руку, как пес, требующий ласки.

Хороший мой… Чуть тебя не потерял!

– Что это? – удивилась Светка. – Никогда такого не видела!

– Талисман на счастье. Друзья дали.

– Хорошие друзья?

– Очень. Такие друзья, что… В общем, давай в кафешку заглянем. Тут недалеко, возле Гертруды. А то я голодный.

– Давай!


Все на свете однажды случается в первый раз. Нет, это я не о свиданиях. И не о сексе. Просто в кафешке этой, «Повелителе рогаликов», я никогда раньше кофе не пил. Иногда заглядывал за пирожками, когда не хотелось обедать по-настоящему, но ничего более.

– Это удивительное место, – сообщил я Свете, когда мы уселись за столик. – Ты тут бывала когда-нибудь?

– Нет. А что тут удивительного?

– Здесь слишком часто меняются официантки. – Я украдкой кивнул на стойку. – Видишь черненькую?.. Рекордсменка, чуть ли не полгода держится. А до того что неделя, так работала новенькая.

Наверное, «рекордсменка» чувствовала, что мы говорим о ней, но виду не подала. Принесла булочки и чай в огромных узорных подстаканниках, церемонно пожелала приятного аппетита. В ее движениях чувствовалась хозяйская грация.

– Представляешь, – продолжал я, с наслаждением запихивая в рот булочку, – все на одно лицо и одного возраста – около двадцати лет! Работают две недели и исчезают. Чума какая-то! Притон вампиров!

Света пила чай, смешно вытянув губы. При последних моих словах глаза ее превратились в брызжущие весельем щелочки:

– Леш, почему же вампиров?!

– Ну а куда они деваются? Представляешь, хозяин булочной – в черном фраке, живет в подвале, у него там гроб…

– Слушай, ты программист? – перебила она.

Я растерялся. У меня что, на лбу диплом напечатан?

– Ты не обижайся, – продолжала девушка. – Просто у вас работа предсказуемая. Потому вас всех так тянет на чудеса. А с хозяином совсем не так. Он – толстый здоровяк с пухлыми губами и сонным взглядом. Булочной заправляет его мамаша, она давно мечтает сыночка пристроить. Так, чтобы и невестка под приглядом – своя, родная. Когда, ты говорил, девчонки перестали меняться?

– Месяца четыре назад.

– Эта черненькая на четвертом месяце беременности.

Я оглянулся. Из кухонного помещения задом выходил высоченный толстый мужчина – с вьющимися блеклыми волосами, водянистыми глазками навыкате. В руках его покачивался поднос с булочками. Мужчина перекинулся с черненькой парой фраз и принялся выкладывать булочки на полку.

Все просто и буднично. Никаких чудес.

– Пойдем, Лешик. – Девушка потрепала меня по руке. – Настоящие чудеса в Старом Городе. Здесь им нечего делать!


Дальнейшее я помню смутно – буйный карнавал, наполненный яркими красками и жизнерадостными лицами. Настроение взлетело на недосягаемую высоту. Мы болтались по старому Ведену, прихрамывая на одну и ту же ногу – девчонка в больничной пижаме и парень в драных джинсах и черной бандане. Заглядывали в кафешки, братались с беззаботными студенческими компаниями, кормили золотых рыбок в фонтане. На меня накатила бесшабашная веселость. Елки-палки! Если все друджванты так проводят последние дни, то я всей душой на стороне зла!

– А ты только на электрогитаре умеешь? – поинтересовалась Света. – Или на обычной тоже?

– Н-ну… – вопрос застал меня врасплох, – да… Блюз могу. И фламенко.

– Сыграй!

– Так гитары же нет. И вообще…

Фонари отбрасывали на булыжную мостовую прыгающие тени. Возле огневицы святого Петра, там, где Бременские бродяги пугают разбойников, уличные музыканты хриплыми голосами измывались над Цоем и Гребенщиковым.

– На процветание Веденского рока, – сунулась к нам пухленькая девица с кепкой в руке. – Сударыня поддержите искусство!

– Ни за что! Вы ужасно, просто кошмарно играете! – Света брезгливо поглядела на протянутую кепку. – Лучше дайте гитару.

– Может, пива?!

– Пива не надо. Гитару дайте.

Лохматый тощий музыкант удивленно протянул ей инструмент. Света поблагодарила небрежным кивком и передала гитару мне:

– Играй.

– Свет, у меня не получится… Я…

– Играй!

Есть у меня грешок. Перед каждым концертом зачем-то оправдываюсь: и пальцы-то не размяты, и не в духе я, и не в голосе – хотя петь мне вовсе не обязательно. Нравится мне пококетничать, поломаться, чтобы все поубеждали меня, какой я хороший.

Струны простуженно задребезжали под моими пальцами. Хм… Как они на таком убожестве играют? Тут бы и Паганини застрелился.

– Мне бы что-нибудь… типа медиатора…

Пухленькая хихикнула. Это меня окончательно разозлило. Ладно, что-нибудь придумаем! Хоть и холодно и я вовсе не настроен давать концерты. Я вытащил из кармана «андужар» и срезал пластиковую эмблемку с рукава ее куртки.

– Это сойдет.

Светкины глаза загорелись. Не поймешь женщин – чего им надо?! Прости, Ла Тона, извини, Маноло Марин[7]… Пластиковая побрякушка прошлась по струнам.

И я заиграл.

…Когда я отдавал гитару, ребята потрясенно молчали. Теплые губы коснулись моей щеки.

– Ты молодец, – шепнула Света. – Ты – лучший!

Огонь фонарей плавился в стрельчатых витражах собора. Медные осел, пес, кот и петух – Бременские музыканты – мяукали и рычали в знак одобрения. Отныне я стал одним из них.

– Знаешь, – торжественно шепнул я золотистым колечкам Светкиных волос, – кажется, я тебя люблю!

Та часть моей души, что еще помнила, как я был манаром, иронично хмыкнула.

Загрузка...