Монолит

Глава 1. Заброшенные туннели

Багровый туман выброса, в котором нехорошо перемигивались молнии, был уже совсем близко. Впереди неподвижно повисла на тросах фигура пилота последнего вертолёта, до него было метров сто. Добежать, перерезать стропы парашюта, помочь спуститься в канализационный люк. Минута, максимум две.

— Держись капитан, осталось немного! — Виктор и профессор помогали Ирине спускаться, она едва держалась, весь рукав костюма пропитался кровью. Надо же — она — капитан.

Я ещё раз посмотрел на неподвижную фигуру пилота, висящую на стропах, с расстояния плотный костюм казался чёрным. Закон сталкеров гласит: под выбросом не бросай даже врагов. Но я вспомнил горящий БТР, вспомнил Бориса, как он бежит по грязи, а со спины, поднимая фонтанчики грязи, несётся очередь автопушки, и ничего не стал делать. Просто стоял и смотрел. Вот багровая мгла начала окутывать тело пилота. Предметы исказились, и человек стал напоминать персонажей картин Пикассо, почему-то я был уверен, что это не просто оптический эффект. Пилот забился в стропах, нелепо размахивая руками словно марионетка на ниточках, стропы парашюта усиливали сходство, потом тонко пронзительно закричал, и наступила тишина, только багровый туман, плотный, как клубничный йогурт, надвигался стеной. Что конкретно происходило с людьми после выброса, достоверно не знал никто, тем, кого выброс заставал на поверхности, рассказать не удавалось. Я побежал к люку. Мы с полковником успели в последний момент. Виктор ещё примерялся, как поудобнее спустить громоздкий кейс в дыру люка. Я просто толкнул его в спину и сам юркнул в затхлую дыру люка, к счастью, падать было невысоко, метров пять. Кейс полковника глухо лязгнул, высекая искры из ржавой железной скобы. Тяжеленный. Я приземлился почти удачно. Почти, потому что больно ушиб локоть о приклад автомата. И почти сразу люк накрыла темнота, земля задрожала, сверху посыпались камни. Ярик охнул, зажимая окровавленную скулу. Мы отбежали от опасного места, торопливо оттаскивая сумки. Ещё раз грохнуло и тусклый свет пробивавшийся сквозь туман в люке, сменился темнотой. Древняя пятиэтажка, которой так досталось от нашего броневика, всё-таки рухнула, а бетонная плита наглухо перекрыла выход. В повисшей тишине особенно звонко прозвучал голос Ярослава.

— А как мы наверх будем выбираться?

Видимо, раньше в канализации ему бывать не приходилось. Я собирался ему ответить, но Ирина тихо охнув сползла по стене на пол, оставляя на мокрых камнях алый, кровавый след.

Писатели и режиссёры очень любят ранение в плечо, сколько раз в кино герой, а иногда и героиня выдёргивает из плеча нож, стрелу или заматывает рану от пули обрывком футболки и, как ни в чём не бывало, продолжает сражаться с врагами. В реальности в плече пролегают крупные сосуды и нервы, и ранение это совсем не безобидное. Тряпка, которой я зажимал рану на плече Иры, давно пропиталась кровью, кровь была везде: на одежде на полу. Казалось невероятным, как в человеке может быть так много крови. Самое паршивое было в том, что стальной прут из железобетонной плиты пробил плечо как раз в области сустава, куда не наложишь жгут. Виктор и учёный сочувственно смотрели на истекающую кровью девушку, только Ярослав и писатель держались поодаль, Ярик зажимал ладонью разбитую голову, а писатель разглядывал пыльный пол, словно потерял что-то.

Ирина тихо застонала, сжав зубы, я посмотрел на Виктора и тот только покачал головой. «Не спасти» — читалось в его глазах.

Я вспомнил, как смог выжить после казалось бы абсолютно смертельных ран. Что, если я смогу сделать такой же фокус с раной Иры? Я постарался представить как можно чётче лучи исцеляющей энергии, срывающиеся с кончиков моих пальцев и уходящие в рану на плече девушки. Увы, ничего не произошло, только кровь потекла с новой силой. Я торопливо прижал тряпку обратно. Под Ирой уже собралась алая лужица. Девушка сжала левой, не раненой рукой меня за предплечье.

— Мне конец? Да? — прошептала она срывающимся голосом. Глядя на её бледное лицо я решился. Нет, даже в прошлом я не был сосудистым хирургом, так несколько курсов в университетские годы, но сейчас откуда-то всплыли казалось бы накрепко позабытые знания.

— Нет, — ответил я ей почему-то шёпотом.

Самым слабым звеном в моём плане была аптечка. Я не знал, уцелела ли она.

— Прижми вот тут, — Виктор послушно надавил на плечо и Ирина тихо вскрикнула.

Я торопливо рылся в вещах.

— Мне нужен свет! И хирургический комплект.

Виктор включил запасной фонарь, а профессор зажёг ещё один фальшфейер, толку от неровного красного света было мало, но другого освещения не было.

Ирина уже не кричала, только тихо стонала. Я пытался найти вену на левой руке чтобы уколоть наркотик и никак не мог попасть.

— Дима! — писатель по прежнему разглядывал пол, — Да помоги же мне!

Писатель сделал несколько шагов в нашу сторону, посмотрел на перемазанную кровь стонущую девушку и побледнел

— Я не могу, — пробормотал он. — Я крови боюсь.

— Ты же медицинский заканчивал! — всплыла вдруг деталь, когда-то написанная на обложке одной из книг, как она называлась? «Линия снов» кажется… — А как же тогда герои твоих книжек! — в запале крикнул я, уже понимая, что он не станет мне помогать.

— Я на психолога учился! Автор не обязан быть таким же как его герои! — прошептал Дмитрий и отвернулся.

— Нет времени отвлекаться. Самое главное остановить кровотечение.

Сначала я густо полил рану спиртом, Ирина глухо застонала. В теории я прекрасно знал, что нужно сделать: расширить рану, раздвинуть брашнами зажима мышцу, как там она по латыни называлась? Не важно. Найти плечевую артерию и наложить на неё зажим.

— Виктор, Дима держите её кто-нибудь!

Время уходило, я оставил попытки сделать внутривенный укол и наклонился к ране. В этот момент Ирина всхлипнула и расслабилась, Мельников склонился над её левой рукой. Не знаю, чего это ему стоило, сжатых до боли в кулаках пальцев, закушенной губы, но внутривенный укол он сделал неожиданно ловко. И откуда у него такие познания? Работать сразу стало легче, зажим на артерию, больше всего похожую на толстую пульсирующую макаронину, я наложил легко. Сложнее было со швом на повреждённые стенки сосуда. Я возился минут двадцать и думаю, если бы эту работу увидел мой бывший преподаватель по оперативной хирургии, вряд ли я бы получил у него зачёт, но рука потеплела, появилась слабая пульсация. Конечно, пользоваться Ирина ей всё равно не сможет, я даже не стал пытаться шить нервы, об этом можно позаботиться потом, в нормальной операционной с нормальным хирургом. Ирина спала, забывшись в наркотическом бреду. Уже не торопясь, я зашил кожу и перебинтовал рану. Осторожно мы перенесли девушку в надувную палатку, поставили капельницу, тут опять не обошлось без помощи Мельникова.

— Спасибо, ты мне очень помог, — как-то незаметно мы перешли на «ты».

— Ничего.

Я посмотрел на свои руки, испачкался весь… в красном.

Многие думают, что все врачи любят своих пациентов, или как минимум, испытывают к ним симпатию, сострадание. Это заблуждение. Даже у хорошего врача рано или поздно наступает момент, когда он перестает видеть людей в своих больных. Люди превращаются в материал, при этом можно быть отличным доктором, на самом деле эмоции обычно мешают, не зря же не рекомендуется лечить своих родных и близких. Лекарям в древности в этом плане было проще: для обывателей они были почти богами, вот только лучшим лекарством у них было кровопускание.

Наш безумный мир низвёл профессию врача в сферу услуг: нас поставили в ряд с официантами и продавцами — обслуживающий персонал, не более того. Мы не лечим людей, мы их обслуживаем, процесс поставлен на поток, ничего, что кто-то иногда умирает, карусель вертится и никто не станет ждать отстающих, show must go on. Профессиональная чёрствость, это происходит с каждым, на сотом или тысячном пациенте, но происходит. Наш разум защищается от чужой боли, от океана чужой боли, страха и смерти. Больные люди — не самые приятные собеседники. И в какой-то момент начинаешь ловить себя на мысли, что не о благе больного ты думаешь, а о сумме зарплаты и собственных проблемах. Ведь так легко скрыть свои ошибки, невнимательность, объяснить их тяжёлым состоянием пациента, сложностью диагностики, непредвиденными осложнениями. Ведь ошибаются все, кроме тех, кто стоит в стороне и даёт советы, или иногда брезгливо воротит нос.

Наверное, кому-то и удается всегда быть правильным и честным. У меня — не получилось, может быть именно поэтому мне было так легко перейти грань. Знания можно использовать по-разному, почти любое лекарство — это яд, разница лишь в дозировке, знания анатомии одинаково хороши, для того, чтобы спасти чью-то жизнь или оборвать её. Забавно, в Зоне я стал куда лучшим убийцей, чем был врачом.

Сколько крови на моих руках. Надо бы ладони отмыть. Я стал искать среди вещмешков и рюкзаков бутылку минералки и тут с ледяным ужасом я понял, что меня беспокоило всё это время. Рядом не было Инги. Последний раз я её видел в нашем БТР перед самой вертолётной атакой, потом было просто не до того.

— Инга! Ты где! — ужас потерять девушку был так силен, что от него ломило зубы. Как я вообще мог забыть о ней.

— Я здесь! — послышался голос от соседней палатки. Я подбежал, сдёргивая непослушную застёжку молнии и крепко прижал к себе хрупкую маленькую и такую родную мне девушку.

— Прости, я хамелеон включила когда стрельба началась, — она виновато улыбнулась. — Прости, ты, наверное, испугался.

«Испугался» было не совсем подходящим словом, но сейчас я чувствовал как напряжение и страх последних часов медленно уходят.

— Кирилл ты кого-то звал? — Мельников подошёл к палатке, с фонариком в руках, фальшфейеры уже прогорели, и канализация погрузилась в полумрак. Вид у писателя был изрядно помятый.

— Да у нас недоразумение вышло, я Ингу не досчитался, подумал, что мы её наверху забыли.

— Ингу? — переспросил Мельников.

— Да, вы же не знакомы.

Инга выглянула из палатки и улыбнулась.

— Здравствуйте.

Мельников ненадолго задумался, разглядывая девушку

— Когда-то в детстве у меня тоже был такой друг, — задумчиво начал он, обращаясь словно к самому себе, — только не девушка, я был одиноким книжным ребёнком и в те годы ещё не совсем понимал для чего нужны девушки.

Писатель тряхнул головой, словно отгоняя ненужные воспоминания.

— Спасибо что выручил с Ириной, я думал, один не справлюсь, — после того, как писатель помог мне с раненой Ириной, я его невольно зауважал. — Я на вас накричал тогда, простите.

Мельников выудил из кармана трубку и закурил, запахло незнакомым дорогим табаком.

— Да ерунда, и давай на «ты», а то я чувствую себя слишком старым и важным, — Мельников усмехнулся. — Там в машине ты спросил. зачем я пришёл в зону? Я отшутился, — Мельников устало улыбнулся. — Забавный был разговор. Но истина в том, что я больше не могу писать так как раньше…

Хоть прошло уже много лет я до сих пор помню этот наш разговор. Затхлый полумрак древних туннелей, пузырь палатки и Инга прижимается к моему плечу, я глажу ей волосы и слушаю рассказ писателя, который разучился писать.

— Когда, я только переехал из Алма-Аты в Москву, тогда меня только стали издавать, у меня был очень трудный год, который потом превратился в три. Вот ты жил в Москве?

К моему удивлению из дырявой как дуршлаг памяти выплыло:

— Я в Москве родился.

Мельников кивнул.

— Тогда тебе сложнее будет понять, Москва — тяжёлый город, особенно для приезжих, большой, равнодушный, все вечно спешат. Когда я приехал, то почти никого не знал, я сидел в своей маленькой квартире на окраине, иногда неделями не выходил из дому. Сидел в ФИДО, была такая сеть ещё до Интернета, помнишь?

— Нет, не застал, у меня поздно компьютер появился, — это воспоминание тоже пришло ко мне только что.

— Я сидел за компьютером и писал книги. Конечно тогда и ошибок было куда больше, и издавали меня гораздо менее охотно, но как же легко тогда писалось. Книги, которые заставляли людей чувствовать.

Дмитрий вытряхнул трубку.

— А сейчас я самый популярный русский писатель, я могу ничего не писать, а просто жить на доходы от книг. Любая ерунда, что выходит из-под моих пальцев, расходится стотысячными тиражами, — писатель протянул руку, словно хотел схватить пальцами темноту. — Вот только я почти не могу писать Книги. Те самые с большой буквы, то, что раньше у меня получалось почти всегда.

— И поэтому ты пошёл к Монолиту?

Мельников улыбнулся.

— Да, наивно, правда? Но даже если у нас и не получится… Всё то, что произошло за последние дни, я обязательно напишу об этом книгу.

— Сделаете главным героем? — я шутил, но писатель ответил серьезно.

— Конечно, — он посмотрел мне в глаза, — среди моих знакомых больше нет никого, кто мог бы заставить машину взлететь. Не поделитесь, откуда такие способности?

Секунду я медлил, посмотрел на Ингу, ведь это была не только моя история, девушка едва заметно кивнула. Я рассказал всё, от самой аварии и до нашей встречи. Опустил только ночь в Свободном, которую мы провели с Ингой, это воспоминание только для нас двоих. Сколько раз я рассказываю эту историю за последние дни? Третий? И каждый раз в ней всё больше подробностей. Наверное, другой человек мне бы просто не поверил, но Дмитрий внимательно слушал, не перебивал, только иногда уточнял незнакомые слова. Особенно его заинтересовала Инга.

— Голубоглазая, светловолосая, она похожа на вашу жену?

— Немного.

У Инги порозовели щёки.

— Наверное, она и не могла быть другой, — непонятно ответил писатель. В тот момент у меня появилось странное чувство, что ещё чуть-чуть и я пойму что-то очень важное, всего-то нужно задать правильный вопрос.

— Пошёл ты к чёрту! Мы и так чуть не погибли! — в бешенстве Ярик выбежал из соседней палатки и подошёл к нам.

— Этот псих, Виктор, настаивает, чтобы мы шли дальше! Представляешь?! Я даже дорогу через туннели не знаю! — в глазах сталкера читался страх. Всё-таки надломила Ярика смерть друга, я-то Бориса знал плохо, да и со спецназовцами со второй машины познакомиться толком не успел.

— Никто не требует, чтобы вы шли с нами, — полковник, сгорбившись вылез из палатки с дипломатом в руках. Виктор был рослый и ему приходилось сильно наклоняться.

— Ярослав, вы выполнили свои обязательства, вы провели нас до Припяти. Я ценю это…

— Борис погиб из-за тебя! — звонко крикнул Ярик и каменные стены эхом повторили его слова. А я подумал, что наверное не стоит кричать в туннелях: здесь водились разные неприятные создания и неизвестно кто мог выйти на крик.

На полковника истерика Ярослава впечатление не произвела.

— Когда вы с Борисом вызвались работать проводниками, я предупреждал, что задание может оказаться опасным. Я могу выплатить вашу долю прямо сейчас, если вы настаиваете, просто я думаю нам лучше держаться вместе, — полковник улыбнулся. — До выхода на поверхность вы пойдёте с нами. Вы же сами сказали, что плохо знаете эти туннели. Кирилл ты нас сможешь вывести?

Я кинул, и тут же понял, в чём Виктор допустил ошибку, всё-таки он был военным привыкшим отдавать приказы. А Ярик с его амбициями и комплексами командного тона и не терпел. Зрачки у сталкера нехорошо расширились.

— Я свои обязанности выполнил и хочу свою долю прямо сейчас.

Виктор без колебаний открыл дипломат и отдал Ярославу деньги.

— И долю Бориса тоже! — Ярик замялся, — я отдам эти деньги его родственникам.

Насколько я знал, родных у Бориса не было, но озвучивать эту мысль я не стал.

Ярик торопливо рассовал деньги по карманам рюкзака, перехватил автомат и направился к входу в туннели, на ходу доставая из кармана связку гаек. Под землёй аномалии встречаются очень редко, но аномалии — не единственное, что может угрожать в Зоне.

— Ярик, ты не знаешь туннелей, здесь водятся контролёры, опасно ходить в одиночку.

Какую-то долю секунды в Ярославе боролись уязвлённое самолюбие и осторожность. Сталкер замедлил шаг, и я подумал, что он повернёт.

— Пошёл ты в жопу Палёный! Без тебя разберусь! — самолюбие одержало верх в Ярике со значительным отрывом, точно так же, как много раз раньше. Зачастую, едва не стоивших жизни склочному сталкеру. Флегматичный, немногословный Борис всегда был тем якорем, что позволял паре таких разных по характеру людей крепко стоять на ногах.

Глава 2. Большой удильщик

Канализационные туннели Припяти носили дурную славу обиталища снорков и контролёров, более-менее я знал только первые уровни туннелей, доводилось как-то пережидать выбросы и прятаться от Монолитовцев. Первые уровни были относительно безопасны, если идти большой группой и с хорошим освещением. Но глубже соваться не стоило. Под первым уровнем канализации на многие десятки метров вниз простирались катакомбы: заброшенные военные убежища, какие-то коммуникации, — не самое приятное место, даже когда Припять была просто образцовым советским городом. Что творилось там сейчас, оставалось только гадать. Если бы была возможность просто переждать выброс и вернуться на поверхность, я бы так и сделал, но бетонная плита надёжно отрезала нам обратный путь. Ночь прошла беспокойно, выброс стих часа через два и местные твари, затихшие до времени вступили в свои права. Трижды в единственном туннеле, что вёл к нашим палаткам, появлялись едва заметные тени, похожие на сгустки мрака с яркими, словно светящимися глазами. Несколько очередей из автомата и они отступали вглубь туннелей, издавая утробное шипение. Утром сборы не заняли много времени, наскоро распределив самое необходимое по четырём рюкзакам, мы отправились в путь. Палатки и большую часть вещей пришлось просто бросить. Ещё сутки назад в экспедицию выдвигались двенадцать человек, с уходом Ярика нас осталось шестеро.

Коридоры были слишком узкие и мы шли цепью, я — впереди, проверяя дорогу сканером движения и для верности гайками. Ирина, бледная как смерть, шла, опершись на плечо профессора. Замыкал Виктор, из вещей он взял только большой и на вид тяжёлый кейс с кодовым замком, тот самый, котрый я советовал бросить ещё когда мы выбирались из покореженного БТР. Полковник часто оглядывался и подсвечивал туннель мощным светодиодным фонарём, несколько раз яркий свет отгонял химер, пристроившихся нам на хвост. К счастью в открытую твари напасть не решались, это только кровососы и снорки кидаются на всех без разбора. Остальные создания зоны гораздо умнее: тот же контролёр никогда не попытается напасть на группу больше трёх человек, просто не сумеет взять всех по контроль.

— Виктор, у тебя есть мысли почему на нас напали? — спросил я наконец-то, что меня беспокоило ещё со вчерашнего дня.

— У меня есть только одно разумное объяснение, Михаил пытается нас перехватить…

Полковник в очередной раз резко обернулся, но конус света выхватил только стены. Из темноты туннеля в полковника полетела бочка, и по стенам разнеслось эхо демонического хохота, бюрер, похоже. Писатель затравленно втянул голову в плечи.

— Не знал что у него такие связи, — протянул я вглядываясь в тусклом свете фонарика в карту. Карта была хорошая, подробная, но всего лишь копия по планам канализации советских времён, значит верить её можно было только наполовину.

Полковник поправил лямку, лицо у него покрылось бисеринками пота. Видимо чемодан действительно был тяжёлый.

— Я тоже не знал. Далеко ещё до выхода? А то местное гостеприимство начинает доставать, — мрачно заметил Виктор и для острастки дал короткую очередь. От отражённого от стен грохота противно запищало в ушах.

— Осторожней! Так оглохнуть можно! Судя по карте осталось чуть-чуть, сейчас мост через ирригационный акведук будет и можно выбраться в районе бывшей станции по очистке воды.

Карта не соврала. Ржавая дверь с едва различимой от времени надписью «Водоканал» невесть как ещё державшаяся на петлях, натужно скрипнула петлями и мы вышли в просторный зал. Впереди в бетонном ложе текла подземная река с перекинутым через неё железным мостиком на бетонных опорах, на остатках перил кое-где ещё угадывались следы зелёной краски. Сразу за мостом ржавые скобы вели к служебному люку, а ещё на мосту стоял Ярослав и махал нам рукой.

— Ну, вот недалеко он и ушёл, — заметил Виктор, подставляя плечо Ирине.

— Держись, капитан, мы почти добрались.

Профессор откашлялся. Видимо, помощь раненой девушке давалась ему тяжело.

— Эй Ярослав, ты всё-таки передумал идти один, — спросил профессор ступая на мост.

Что-то мне очень не нравилось в происходящем. Может быть, что-то не так было в позе Ярослава, в безвольно опущенной голове. Может то, что Ярик до сих пор не проронил ни слова, а только равномерно махал рукой. А ещё не мне нравился приторно-сладкий запах этого места. Я вышел на мост и посветил Ярику в лицо. Мёртвое, белое, как мел, с пустыми белками закатившихся глаз и вываленным распухшим языком.

То, что раньше было телом сталкера по имени Ярослав вздулось уродливым пузырём, затрещали рёбра, выпуская оживший кошмар любого любителя японской мультипликации: длинные розовые трепещущие щупальца, усыпанные венчиками присосок и крючков.

— Назад! — закричал я выхватывая автомат.

Я слышал раньше про Большого удильщика или, как называли его учёные Pseudoasteroidea gigantum, но всегда думал, что это байки, — пощекотать нервы у костра не более того. Реальность, как всегда, оказалась намного кошмарней догадок. Конечно, тело рослого мужчины не могло вместить в себя всю огромную тушу удильщика, щупальца просто дёргали мертвым телом Ярослава, как кукловод дёргает за ниточки, поджидая новых жертв. Основное тело твари пряталась под мостом в полумраке поближе к воде. Всё-таки у удильщика оставалось ещё много общего с морской звездой. Щупальца на миг прекратили своё беспорядочное шевеление, замерли, напрягаясь для броска, и сходство с монструозными фаллосами стало очевидным. Я метнулся назад, высаживая длинную очередь, почти не целясь, просто надавил на спусковой крючок, беспорядочно поливая пространство перед собой свинцом. Тут же присоединилась пальба из дробовика Виктора. Падать на бетонный пол без последствий можно только в кинофильмах. Тело отозвалось простреливающей болью, а в глазах заплясали огненные бабочки. Рядом шлёпнулось одно из щупалец, шальная очередь перебила мускульный мешок и вместо того, чтобы прижать меня к полу, щупальце беспомощно извивалось в стороне, подергивались присоски, рты выпускали маленьких белёсых личинок. Меня затошнило. Шквальный огонь из автомата и дробовика Виктора крошил отдельные щупальца, но, похоже, не мог причинить удильщику серьёзного вреда. Тонко завизжал профессор, широко разевая рот и отчаянно размахивая руками, словно пытаясь сбросить окутавшие его присоски. Одно из щупалец опустилось учёному на лицо, и крик оборвался, профессор беззвучно задёргался в душивших его объятьях, пока щупальца проникали всё глубже в его тело. Писатель и Ирина побежали обратно в туннели, даже Ирина не отставала несмотря на ранение, видимо зрелище того, что стало учёным работало не хуже допинга.

Самое ужасное, что Солодов был до сих пор жив. Я видел отчаянный ужас в его глазах с огромными расширенными от ужаса зрачками. Большинство жертв удильщика быстро встречали свой конец в зубах огромной пасти. Но не все угодившие к удильщику люди становились обедом. Новые твари могли развиваться только в живой плоти. Профессору оставалось прожить ещё сутки или двое, пока вылупившиеся в человеческой плоти личинки пожирали бы его заживо. Я не колебался, сухой выстрел ТТ и кошмар для профессора закончился, простреленная голова безвольно повисла. И успокоившиеся щупальца снова пришли в движение. Сердце Александра больше не билось, а значит отложенные с таким трудом в его тело личинки неизбежно погибнут. Удильщик вылез из под моста, почти на три метра возвышаясь над нами. Тело профессора влажно захрустело когда щупальца разорвали его на куски, подтаскивая по частям к уродливому овальному рту. Первой в постоянно дёргающейся и пульсирующей пасти исчезла оторванная голова с каким то чудом до сих пор не слетевшими очками, остекленевшие глаза учёного смотрели на нас с укоризной. Виктор швырнул прямо в трепещущие щупальца что-то похожее на связку брикетов хозяйственного мыла, сходство было бы полным, если бы не провода и детонаторы.

— На сколько ты поставил таймер?! — крикнул я, на бегу перепрыгивая через особенно длинное щупальце, пытавшееся ухватить меня за ногу.

— На тридцать секунд! — крикнул задыхаясь на бегу Виктор, он так и не бросил кейс, хотя щупальца были совсем рядом, ещё чуть-чуть и на кожу опустятся исходящие личинками присоски.

Нас спасла дверь: хлипкий засов и ржавые петли дали несколько драгоценных секунд, чтобы уйти глубже по туннелю. Мы успели отойти метров на пятьдесят, когда позади раздался глухой удар и тихий шелест сотен щупалец, устремившихся за нами. Четыре куска, полтора килограмма первоклассного военного пластида, от ударной волны не спастись. Мечущийся конус фонарика высветил металлическую крышку.

— Вниз! — закричал я, прыгая в темноту распахнутого люка, ведущего на нижние этажи. Внизу могло быть всё, что угодно. Аномалия, ещё один удильщик, а то и просто торчащие из бетона металлические прутья. Сухая земля больно ударила по ногам, сверху упала Ирина, вскрикнула, неудачно приложившись плечом о скобу, хоть бы мои любительские игры в хирурга выдержали. Писателю повезло больше: он зацепился за скобу и мягко отпрыгнул в сторону. Сколько у нас осталось времени до взрыва? Пять секунд? Меньше? Чуть не проломив мне голову, сверху тяжело брякнулся кейс, а следом прыгнул Виктор.

И тут у таймера закончился отсчёт. Был ли взрывпакет всё ещё в щупальцах удильщика или тот выбросил его по дороге, это было неважно. Значительная часть старых туннелей Припяти просто перестала существовать, огненная волна прокатилась по всему первому этажу, снося несущие стены и опорные конструкции, разнося в прах незадачливых существ, что оказались у нас на пути. Тяжело просела земля, посыпались камни.

Когда я пришёл в себя, у меня ужасно болела голова, фонарика под рукой не было. Я нашарил пульт управления хамелеоном и включил аварийный режим подсветки, костюм засветился неярко, но достаточно, чтобы осмотреться вокруг. Ирина лежала без сознания или мёртвая. Я снял перчатку и проверил пульс — без сознания. Рядом тяжело поднялся Виктор, схватился за затылок.

— Голова трещит, — я скорее угадал по губам, чем услышал. Из ушей Виктора тянулись струйки крови, я дотронулся до собственного уха: так и есть — и у меня барабанные перепонки лопнули, голова кружилась, судя по всему, ещё и лёгкая контузия. Меньше всего досталось Мельникову, он только был бледный, как полотно, видимо из головы не шли последние секунды жизни профессора. Из темноты вышла Инга, её хамелеон снова работал в режиме мимикрии и она казалась полупрозрачной тенью. Девушка положила тёплые ладошки мне на виски, и я зажмурился от удовольствия, головная боль прошла. Инга тихонько поцеловала меня в лоб и снова растворилась в темноте.

— Господи что это было? — прошептал писатель, и я с радостью заметил, что и слух ко мне постепенно возвращается

— Удильщик, морская звезда переросток, говорили, что это всё ерунда… — я вспомнил, как смеялись над рассказами про Удильщика в лагере, выдумки для идиотов значит?

— Эти щупальца… — его голос дрогнул. — Какая ужасная смерть.

Я подумал, что профессору как раз повезло умереть относительно легко, но промолчал: смерть всегда смерть.

Виктор старательно разгребал камни в том месте, где из под завала выглядывал краешек армированного кейса. Дался ему этот чемодан, что он в нём тащит?

— Что делать теперь будем? — Ирина тяжело привалилась к стене. — Есть курить?

Мельников протянул ей сигарету. Левая рука у неё стала совсем бледная и пульс в ней больше не прощупывался. Моя смелая импровизация в хирургии и так была авантюрой, а травма раненого плеча довершила дело, хорошо хоть кровотечение снова не открылось. Повторить фокус не удастся — инструменты остались на первом этаже туннелей, теперь по большей части не существующем. Ирине как можно скорее нужно в нормальную больницу или хотя бы в цепкие лапы Григория в Свободном. Я криво усмехнулся: девять граммов свинца Ирину ждут в Свободном вместо лечения, как и меня. Михаил предательства не прощает. Мы сверились с картой. К счастью она уцелела, — мы оказались в самой гиблой части туннелей, той, что вела к заброшенному атомному бомбоубежищу. Взрыв и последующий обвал оставил нам только один маршрут на поверхность. Через «Зал Шёпотов». Вспомнился самозваный священник в Свободном, что он там увидел?

— Единственный выход на поверхность — аварийная лестница возле дома культуры «Энергетик» в центре города. Оттуда совсем недалеко до самой АЭС.

— Отлично Кирилл, я знал что ты нас выведешь, — отозвался полковник, с натугой отодвигая очередной камень.

— Мы что? Всё ещё собираемся идти к Монолиту? — изумлёно воскликнул писатель. — Вы что с ума все по сходили? Девушка серьёзно ранена, припасов никаких не осталось, а вы по-прежнему собираетесь идти дальше? — Мельников посмотрел на меня в поисках поддержки, но я молчал.

— Мы должны выбраться на поверхность. Вы сможете вызвать вертолёт?

Виктор наконец вытащил кейс из-под завала, бока у чемодана изрядно помялись, но, видимо, содержимому это не повредило.

В одной руке кейс, в другой дробовик. Бравый полковник Громов, что-то ты темнишь и насчёт вертолётов, и насчёт кейса своего дурацкого.

— Мы дойдём до Монолита, — Виктор запнулся, стёр дорожку подсыхающий крови тянувшуюся от левого уха, помассировал пальцами виски, но продолжил так же твёрдо. — Когда мы дойдём до Монолита, я вызову транспортный вертолёт, он заберет нас и артефакт, Ирина сможет загадать желание, вряд ли кто-нибудь станет оспаривать тот факт, что больше всего сейчас ей хочется поправиться. Вам, Дмитрий, тоже есть, что попросить у высшей силы? Десять бестселлеров? Так у вас и так с деньгами всё в порядке, или может Евангелие нового времени захотелось написать? — Виктор засмеялся, и разбитые губы снова стали сочиться кровью. Писатель отвёл глаза. Что-то неуловимо, но совершенно необратимо сломалось в полковнике Громове. Может быть ещё тогда, когда вернувшись домой, он нашёл только детский гробик и обезумевшую от горя жену.

— А что хотел попросить у монолита Александр? — тихо спросил писатель.

— Учёный? — весёлость Громова исчезла так же внезапно как появилась, — от рака он вылечиться хотел, врачи ему полгода дали. — он снова улыбнулся разбитыми губами. — От рака спасался, от рака и помер, ирония, правда?

— Удильщик не рак, — покачал я головой.

— Ну морская звезда, какая разница, — Громов вытащил из кармана пузырёк с таблетками высыпал изрядную горсть в рот и поморщился, — Горько… В конечном счёте всё сводиться к очень простым вещам. Деньгам, амбициям, страху, — он выразительно посмотрел на меня.

— Намекаешь, что я трус?

— А то нет, — безумие жило в самом молодом украинском полковнике и это безумие сейчас рвалось на свободу, несмотря на всего его усилия. — Ты мог пожелать всё что угодно, и больше всего на свете ты захотел сбежать. Исчезнуть, превратиться в рядового сталкера, в очередного неудачника, что перемывает местное говно в поисках золотого песка. Тебе нравиться такая жизнь, скажи, Кирилл?

— Кто бы говорил, Виктор, может напомнить тебе, что получил ты? У тебя ведь тоже была возможность пожелать чего угодно!

Коротко, без замаха, Виктор ударил меня прикладом дробовика настолько отрывисто и резко, что я даже не успел отреагировать.

— Мне есть, чем расплатиться за ту ошибку! — Громов нависал надо мной.

Теперь возможность улыбаться разбитыми губами появилась у меня.

— Значит, ты ничего не боишься? Пойдешь на все, чтобы достать Монолит?

— Нет, — сухо ответил генерал и протянул мне руку. — Извини, что я тебя ударил.

Кровь уже не шла. Продолжая лежать на спине, я провел по окровавленной нижней губе пальцами, так и есть — уже затянулась. Неведомая сила, которая вытащила меня с того света, по-прежнему была со мной.

— Это очень хорошо, что ты ничего не боишься Вик, — игнорируя протянутую руку, я поднялся с земли и принялся отряхивать комбинезон. — Потому что нам пройдется пройти через «шепчущий зал».

Глава 3. Зал Шёпотов

В Зоне существовало три знаменитых легенды. Монолит, он же исполнитель желаний, база «Сфера» и конечно Зал Шёпотов. Нашими стараниями база «Сфера» окончательно вошла в историю. Залом Шёпотов была заброшенная насосная станция на третьем уровне подземных коммуникаций Припяти. Грязь, пыль да ржавые трубы, ничего особенного.

В среднем пройти через зал удавалось половине, остальные навсегда и оставались среди холодных стен.

— И это Зал Шёпотов? — с сомнением протянул писатель, когда насосная станция открылась за поворотом.

— Да, — коротко подтвердил я.

Лучшим доказательством служили человеческие кости в полуистлевшей одежде, замершие у стен. Ещё больше тел лежали внизу в шахте коллектора.

— Ты здесь раньше был? — Виктор внимательно разглядывал комнату, не требовались даже фонарики. В зале работало освещение: люминесцентные лампы слабо теплятся вот уже двадцать лет без всякого электричества.

— Нет, только фотографии видел. Пройти через Зал и остаться при этом в здравом уме удавалось единицам. Ипполит из маньяка-убийцы внезапно ставший истовым христианином — один из наилучших примеров. Как он сказал? Место, где Бог разговаривает с тобой.

— Это обнадеживает, — хмыкнул Виктор, поудобнее перехватывая приклад дробовика.

— Если ты разговариваешь с богом — это молитва, если бог разговаривает с тобой… — принуждённо рассмеялся Мельников.

У самых дверей мы задержались, Ирине нужно было отдохнуть, рана на плече воспалилась, короткий переход окончательно вымотал девушку. Если в ближайшие часы мы не сможем переправить её в больницу, она может остаться без руки.

— К Залу Шёпотов группу учёных водил Семён ещё до нашего знакомства.

Учёным зал не открылся, люди ходили по пустой комнате, делали замеры, фотографировали, и ничего не происходило. Все только чувствовали странное беспокойство и чувство чужого присутствия. Потом начальник экспедиции зашёл в зал в одиночку. Меньше чем за минуту, пока его, отчаянно визжащего, вытаскивали из зала, он успел пальцами выцарапать себе глаза, словно не мог больше видеть того, что открылось ему среди ржавых труб. Но этом научная карьера шепчущего зала закончилась. И всё-таки было много примеров, когда группы сталкеров, по незнанию или острой нужде, проходили через странную комнату без всяких приключений.

Теперь, когда благодаря взрыву, прохода через зал больше не было, скорее всего, мы станем последними, кто предстанут перед равнодушными стенами.

Я взял гайку из кармана, совсем немного осталось, нужно экономить. Не факт, что моё внезапное озарение, когда чувствовал я аномалии, вновь вернётся. Гайка беспрепятственно пролетела через комнату. Зал на реагирует только на людей, это сгубило большую часть группы, что впервые нашла Зал, вон они лежат в углу в двух шагах от выхода, лица давно съела плесень и мёртвые тела пялились на нас пустыми глазницами черепов. Ни ран на одежде, ни следов борьбы, то что убивало людей в Зале Шёпотов, делало это не оставляя следов. Несколько минут мы почти всерьёз обсуждали идею попробовать проплыть через затопленные секции в туннелях ещё глубже, но отказались от этой мысли, дыхательные маски были только в «хамелеонах» у меня и Инги, да и то картриджей хватит всего минут на пять, при всех достоинствах «хамелеон» не был аквалангом. К тому же Зал Шёпотов оставлял шанс, затопленные туннели шансов выжить практически не оставляли. Прежде чем войти в зал, мы на всякий случай одели противогазы.

Виктор предложил обвязать друг друга тросом, и я подумал, что это хорошая идея.

Крепко держа Ингу за руку, цепочкой мы вошли в зал, он оказался короткий — всего тридцать шагов. Мы прошли половину, когда я подумал что всё обойдётся, — тускло тлевшие лампы вдруг вспыхнули ярким нестерпимым светом и наступила темнота.

Не было больше зала, не было моих спутников, только бесконечное пустое пространство. Остро запахло бензином, и я совсем не удивился, когда из темноты услышал голос Кристы.

— Кирилл! Где ты? Помоги мне! Я не могу выбраться.

Покорёженная машина с зажатой внутри девушкой, я хотел было броситься ей на помощь, но пальцы Инги крепко сжались у меня на руке. Это ведь не Криста, Криста умерла восемь лет назад. То немногое, что осталось от её тела, покоится теперь на Новодевичьем кладбище, родители Кристины постарались, теперь она спит вечным сном рядом с писателями и поэтами.

Фантомная Криста по прежнему тянула ко мне руки из изуродованной машины.

— Ты больше не любишь меня! — кричит моя мёртвая жена.

Я качаю головой.

— Прости, Криста, я больше не помню, какой была наша любовь…

Машина вспыхнула, девушка закричала, объятая пламенем. Непроизвольно я сделал шаг вперёд и тут же меня больно дёрнул натянувшийся трос. Нога шагнула в пропасть, Кристы и горящей машины больше не было только пустая комната да ржавые трубы, а я опасно наклонился над провалом метров двадцати. Если бы не страховочный трос я бы уже присоединился к костям моих незадачливых предшественников. Я всё ещё плавал на грани между реальностью и бредом, временами темнота накатывала и я снова слышал крики уже не только Кристины, но тех кого я убил. Инга крепко держала меня за руку, не давая океану кошмара утащить меня на глубину. Виктор стоял на коленях и слёзы катились по изрезанному морщинами лицу. Его руки обнимали и гладили пустоту, словно там находился кто-то, очень маленький. Ирина обмякла на полу безвольной куклой. Писатель тихо стонал, закрывая лицо руками, что ему явилось, оставалось только гадать, может быть, ужасы что он описывал в своих книгах, может быть что-то другое. И только на Ингу казалось проклятое место не действовало. Она стояла рядом и держала меня за руку, и я вцепился в её ладонь как утопающий хватается за соломинку. Наверное, я причинял ей боль. Но Инга повернулась ко мне, её бездонные голубые глаза, казалось, светились изнутри.

— Нужно отсюда уходить, быстро.

Я разомкнул карабин, в чём-то это было ошибкой, — голоса сразу сделались ближе, словно моток троса которые связал нас в одну цепь и был защитой от неведомого воздействия Зала. Очень сильно заболела голова, настолько, что я чуть было снова не отключился. Но слова Инги засели в голове "Нужно уходить".

Сначала я схватил за плечо полковника и потянул к выходу. Зал упорно не хотел опускать жертву, Виктор кричал и вырывался, он не видел пустых стен и истлевших тел. Я был готов поспорить на всё, что угодно, что он видел свою дочку.

Я тащил его, он вяло перебирал ногами, больше всего мешал дипломат, в который Виктор намертво вцепился судорожно сжатыми пальцами. Даже когда я уже вывел его в туннель, он всё порывался вернуться обратно в зал. Восстанавливая справедливость, я ударил его по лицу, Виктор упал. Он всё ещё ворочался на полу выкрикивал проклятья и молил простить его, но мне некогда было слушать. Второй раз зал встретил меня призраком Семёна. Он выглядел так же, как я запомнил его последний раз на базе «Сфера», в противорадиационном костюме.

— Ты бросил меня! — укоризненно сказал Семён, щёки у него ввалились, кожа запеклась лучевым загаром, глаза лихорадочно блестели. Он пытался стереть струйку крови, тянущуюся из носа и не мог.

В этот раз я знал, как с этим бороться.

— Ты знал, на что шёл, — закричал я ожившему отражению своей памяти. — Ты не он! Ты всего лишь воспоминание. — И я прошёл прямо сквозь фантом.

Темнота задрожала: я снова оказался в Зале Шёпотов. Ирина по-прежнему беспомощно лежала закатив глаза, писатель катался по земле раздирая себе горло ногтями. К счастью, пока он не слишком преуспел. С тоской я понял что вытащить за раз смогу либо писателя, либо Иру, к счастью на бедре Мельникова по прежнему висела аптечка. Раздирая застёжки, рассыпая лекарства, я наконец нащупал шприц-тюбик адреналина. Не раздумывая, я всадил иглу писателю через рубашку чуть левее верхней трети грудины. Из глубины памяти всплыла фраза «Риски осложнений при интракардиальной инъекции зачастую превышают потенциальную пользу», — превышают или нет, но писатель захрипел и очнулся. Глаза его ещё были мутные, но раздирать горло он себе перестал.

— Уходи отсюда! — крикнул я Мельникову и толкнул его в сторону выхода. Повернулся к Ирине и отшатнулся уходя от удара молотка для отбивных, Вязникова Вероника крепко держала рукоятку. Я почувствовал, что падаю, но в последний момент успел уцепиться за ржавые остатки перил. Ржавый метал резанул по ладоням острой кромкой, хрустнул, но выдержал. Снова мрачное дно коллектора оказалось пугающе близко, стоит сорваться руке и я присоединюсь к мертвецам внизу.

— Чёрта с два! Ты меня туда отправишь, — прорычал я подтягиваясь. Вероника снова замахнулась молотком, но я даже не стал закрываться.

— Тебя просто нет! — сообщил я давно умершей женщине, которой так нужна была награда, назначенная за мою голову безутешным отцом. Молоток вместе с её рукой прошёл через моё тело, не встретив никакой преграды, Вероника потеряла равновесие и с криком полетела вниз. Прах к праху. Ирина была странно тяжёлая и обмякшая, такими тяжёлыми становится покойники не потому, что отлетает душа, просто потому, что мышцы полностью расслабляются. Но Ирина была жива, только взгляд её бессмысленно смотрел в одну точку. Зал Шёпотов умеет убивать по разному: два-три дня неподвижности на холодном полу — это тоже надёжное средство.

Наверное, с час мы только приходили в себя. Раньше всех оправился писатель, видимо, помогла инъекция адреналина. Он тяжело поднялся, потирая грудь, место укола всё ещё болело.

— Что с нами произошло? — сипло спросил он, нашаривая в рюкзаке флягу с спиртным.

— Ментальная атака, — я жевал шоколадный батончик, после противостояния фантомам мучительно хотелось сладкого. — Что ты видел?

Мельников отрицательно покачал головой и неожиданно перешёл на «вы».

— Простите, это очень личное.

Я подумал, хотелось бы мне рассказывать про то что я увидел в Зале, и кивнул.

— Конечно, я понимаю.

Пока Ирина и Виктор приходили в себя, я порылся в вещах Виктора. Бронированный кейс, которым он так дорожил, мне не поддался, я не знал кода для замка. Зато в рюкзаке обнаружились ещё два бруска пластида и детонатор. Когда Виктор пришёл в себя, я как раз заканчивал несложную конструкцию из пластиковой взрывчатки детонатора и несложного механического таймера. Полковник застонал и тяжело поднялся, потирая сломанный нос, кажется, с ударом я перестарался.

— Господи, что это было. Кажется я… — он осёкся и посмотрел на меня, — что ты делаешь?

— То, что нужно было сделать ещё очень давно.

Бомба была готова, я выкрутил таймер на максимум, — на двадцать минут, — и прежде, чем кто-то попытался меня остановить, бросил перекрученный скотчем кулёк к опоре коллектора. Мы помогли всё ещё стонавшей Ирине подняться и пошли к лестнице.

Взрыв прогремел, когда мы уже выбрались на поверхность, раздался глухой удар, почти задушенный тощей земли из люка позади, вырвался фонтан пыли. У Зоны стало одной легендой меньше.

После двенадцати часов под землёй свет солнца неприятно резал глаза. Я и Инга включили светофильтры костюмов, остальным приходилось болезненно щуриться. Затрещал счётчик радиации, больше суток находиться здесь не стоило. Как здесь Монолитовцы умудряются жить годами, непонятно.

Мы выбрались из люка неподалёку от бывшего дома культуры «Энергетик». Когда-то здесь отдыхали люди, плескались в бассейне дети. Сейчас только вспышки «смерть-ламп» подсвечивали пустые стены. Бассейн давно высох, а о былом величии напоминали только ярко-красные буквы, они, казалось, не поддавались времени. Нужно было идти дальше мимо почти достроенного, но так никогда и не заработавшего парка аттракционов с огромным колесом обозрения. Далеко впереди маячил рыжий лес и то, что осталось от станции «Сфера».

Парк аттракционов напоминал фотореалистичную фотографию самого себя. Сходство усиливали птицы, замершие в воздухе, неподвижные ветки деревьев, кое-где среди каруселей и скамеек неподвижно застыли человеческие фигуры.

— Что с ними произошло? — нервно облизав губы, спросил писатель. Последнее время я заметил, что он постоянно и торопливо что-то пишет в маленький блокнот. Собирает материал для будущей книги? Если так-то впечатлений у него предостаточно.

— Это аномалия «кристалл», — я размахнулся и бросил гайку. Первое время она летела как обычно, а потом просто застыла в воздухе, присоединившись к сотням гаек и камешков, которыми отмечали дорогу те, кто шли это дорогой раньше нас. — Замедленное время, что-то вроде временной петли, здесь много этой ерундой накрыто. — Я выразительно показал на Неудачника, первого сталкера, влипшего в «кристалл». За последние пять лет он изрядно продвинулся к колесу обозрения, метра на три-четыре.

— Как в чёрной дыре, — прошептал Мельников и снова принялся чертить в блокноте.

На самом деле гайка продолжает падать, если прийти сюда через год, то гайка заметно сместится к земле, ещё лучше — сделать фотографии, тогда движение станет заметнее. Кто-то даже не поленился по разнице между двумя фотографиями подсчитать скорость времени в кристалле, получилось приблизительно, но всё равно величина впечатляла: почти один к десяти миллионам, минута в «кристалле» равнялась девятнадцати годам в обычном мире. Поэтому идти Неудачнику ещё очень долго, может быть — сто лет, может и больше. Если, конечно, «кристалл» не исчезнет так же внезапно, как и появился.

Парк аттракционов приходилось обходить по пологой дуге, в зоне прямые пути никогда не бывают короткими. Дорога была относительно лёгкой, только кое-где сквозь трещины в асфальте тянулись к свету деревца, аномалии я обходил легко, даже гайки не требовались.

Мы задержались у гостиницы «Полесье», Ирине стало совсем плохо. Я смотрел на пустые окна, говорят, гостиница отлично сохранилась, причём не только само здание, но и внутренняя отделка, вот только ночь здесь стоит почти полренгена в час и новых постояльцев пока ждать не приходилось. В этот момент я очень остро почувствовал опасность. Место ещё как назло прекрасно просматривалось. Я поднял сжатую в кулак руку и группа остановилась, лежавшие гигантским бутербродом, местами искрошившиеся бетонные плиты были единственным пригодным укрытием. Виктору передалось моё беспокойство, и он вскинул дробовик. Из вестибюля «Полесья» вышли двое сталкеров, — вот тебе и заброшенная гостиница. Я аккуратно навёл оптику прицела на одного из них: пустые ничего не выражающие глаза, четкие выверенные движения, как у машины. Монолитовцы. Палец привычно лёг на спусковой крючок, двое Монолитовцев нам не помеха. Но за двумя фанатикам вышли ещё трое, и ещё, и вот уже вся площадь перед зданием была заполнена людьми, двигавшимися странно слажено. Полковник положил руку на ствол, и я согласно кивнул. Лучше переждать. Не знаю, что привело фанатиков в заброшенную гостиницу, но я очень надеялся, что они точно так же уйдут восвояси. Очень осторожно я снял палец с спускового крючка и поманил писателя в сторону заброшенного магазина. Ржавая надпись на входе «Есть холодное пиво» особо не воодушевляла, но, по крайней мере, там можно переждать. Мельников неуклюже облокотился о кирпичную стенку, такая прочная на вид, кладка вдруг легко подалась под рукой писателя. Время на миг застыло и пока старые поросшие мхом кирпичи преодолевали последние сантиметры до земли, я очень отчётливо понял, что ни в каком магазине нам отсидеться не удастся… Я почувствовал, как жар уже привычно растекается от осколка в голове по телу. Время остановилось, кирпичи гулко перекатывались в пыли, на лице у писателя застыло выражение растерянности и испуга. Монолитовцы слаженно повернулись в нашу сторону. Даже в этом замершем замороженном времени они двигались гораздо быстрее обычных людей. Только на Ингу заморозка казалось, не действовала.

— Тебе с ними не справиться, — тихонько прошептала она, кажется, чуть виновато. Я хотел ответить «Посмотрим», но губы меня не слушались, мышцы реагировали слишком медленно, наверное, у меня лице до сих пор застыло выражение досады.

Я отшвырнул Мельникова с линии огня, наверное, слишком резко: писатель пролетел метров пять прямо в сорванную дверь магазина и грохнулся в пыль. А потом грянули первые выстрелы, пули всё-таки двигались слишком быстро даже для заморозки. Я выстрелил в ответ, двое Монолитовцев упали. Так мало по сравнению с тем, сколько их было на площади. Я продолжал стрелять, уже понимая, что Инга была права, в этом бою мне не победить, они просто задавят меня числом. Я смог оправиться от автоматной очереди за сутки, но спасёт ли это меня, если моё тело превратиться в кровавую кашу из плоти и свинца? Под шквальным огнём мы отступили к магазину. Собственно, кроме вывески, о том, что в пустой кирпичной коробке, когда-то был магазин, напоминали только груды ржавых консервных банок сваленных в углу и отчётливый запах пива, что странно, учитывая, сколько лет пустует это место. Пули сорвали остатки вывески, высекая из стен каменную крошку. Виктор засел за стенкой у дверного проёма и открыл огонь, совсем не экономя боезапас. Ирина выудила из аптечки ампулу с морфием и всадила шприц-тюбик в бедро, а потом, поморщившись, присоединилась к Виктору у второго окна с «узи».

— Запасной выход! — крикнул писатель и метнулся туда, где, видимо, раньше был склад. Я едва успел схватить его за плечо и дернуть назад, и всё равно Мельников охнул, зажимая рукой пальцы, вывернутые под неестественным углом.

— Что это? — прошипел он кусая губы от боли.

— «Мясорубка», — зло прошептал я. Магазин не стал спасением он превратился в ловушку, главный вход простреливается в пятьдесят стволов, а запасной перекрыт аномалией.

Виктор охнул и тяжело повалился на пол, по правому боку расползлась клякса тёмной, почти чёрной крови.

— Что же ты так, полковник… — только и смог прошептать я.

Писатель подбежал к Виктору, прижал к ране полотенце, но Виктор его отпихнул.

— Пустое, мне конец, — он закашлялся, сплёвывая кровавые сгустки. Армированный чемодан, с которым полковник не расставался ни на минуту, лежал у дверного проёма, ручки посекло пулями, но в остальном кейс казался нетронутым.

Виктор отбросил опустевший автомат и окровавленными руками потянулся к серебристому кейсу, торопливо набирая комбинацию. Я ожидал чего угодно, пачек с деньгами, обойм к автомату, брикетов с взрывчаткой. Но больше всего содержимое кейса напоминало обычный армейский портативный компьютер, разве что кнопок было поменьше.

— У меня кончаются патроны, — прошипела Ирина, зубами передёргивая затвор. С перепачканным лицом, с почерневшей безвольной плетью левой руки она как никогда была похожа на ведьму.

— Если бы я писал такую историю, — прошептал писатель, всё ещё баюкая раненую руку, — в кейсе обязательно была бы атомная бомба.

Виктор рассмеялся булькающим смехом, перешедшим в надсадный кашель, но всё равно улыбнулся.

— Не учил ты школе физику, писатель. Уран один из самых тяжёлых элементов, такая бомба весила бы килограмм двести, — он надавил ещё несколько кнопок на пульте кейса и на экране пошёл обратный отсчет.

— Что будет, когда цифры дойдут до нуля?

— Мы все умрём, — ещё раз рассмеялся Виктор, но уже глухо. Под ним стремительно расползалась алая лужа, отпущенные ему минуты стремительно истекали. Он помедлил но закончил, — операция российских ФСБ, русский контроль над Зоной слабеет… они боялись, что Монолит может попасть в чужие руки. Автоматический ракетный комплекс на орбите, ракеты не ядерные, но тут всё разнесёт…

— Зачем, — крикнул я уже зная ответ.

Полковник провёл по лицу окровавленной ладонью, пальцы оставляли на щеке алые полосы.

— Монолит был злом, Кирилл, мы продали наши души, а взамен получили ерунду, только Мишка…

Мне вдруг болезненно остро захотелось узнать, что же монолит дал Семницкому, ведь он всё знал, с самого начала знал, и не сказал мне ничего.

— Виктор, — я встряхнул странно отяжелевшее тело, — что монолит дал Семницкому? Город? Свободный?

Но полковник меня уже не слышал. Он бессвязно просил прощения. Потом каким-то на удивление спокойным голосом произнёс единственную связную фразу.

— Я так хотел сжечь это проклятое место, но дошёл… не дошёл… — это были его последние слова. Таймер продолжал отсчитывать секунды, оставалось ещё десять минут.

Глава 4. Монолит

Не думаю, что кто-то до меня пытался гасить аномалии, разве что ходили некоторое время упорные слухи о гасителе, установке учёных, которая якобы могла делать то же самое что и я — простым усилием воли. Вот только никто и никогда не рассказывал, насколько это может быть на самом деле трудно.

— Кирилл попробуй…, — крикнула Ирина, но замялась, — выключить её, ты же так уже делал.

Значит, в суматохе перестрелки с вертолётами мой фокус с «комариной плешью» не остался без внимания. Я попробовал, потянулся, — всё равно, что в одиночку поднять бетонный блок.

— Инга, помоги мне! — крикнул я девушке, как в прошлый раз.

— Прости, — прошептал её голос за спиной, Инга опять пряталась в маскировке хамелеона. — Твоё тело не выдержит.

Я показал на компьютер, продолжавший отсчитывать минуты. Сейчас где-то там наверху, в безмолвной пустоте, ракеты включив тормозные двигатели входят в атмосферу, чтобы в огненном саване устремиться к своей цели.

— Если мы не выберемся отсюда прямо сейчас, нам всем конец, дай мне силы Инга.

Я пошатнулся, словно меня ударили кулаком в живот. Слишком яркие краски, слишком много силы, «мясорубка» мягко пульсировала в воздухе, я подошёл и погасил этот огонёк, это было так просто — сдавить его пальцами. Я повернулся к писателю, Ирине и, самое главное, Инге. Я хотел сказать: «У нас получилось», но в этот самый момент сердце встало. Я повалился на пол судорожно хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, вокруг сгустилась знакомая тьма, исчезли стены, исчезли люди вокруг, только Инга стояла рядом.

— Помоги, — прошептал я.

Она грустно покачала головой.

— Прости, Кирилл, я предупреждала.

И темнота сомкнулась надо мной.

В этот раз не было видений или погружений в собственные воспоминания. Я чувствовал себя, как после очень сильного похмелья. Сознание возвращалось неохотно, а когда я наконец разлепил глаза, то увидел склонившегося надо мной Мельникова.

— Раз, два, три, дыши чёрт возьми! — я отпихнул его голову и тяжело поднялся.

Дальше всё было как в бреду, мы бежали, ожидая то пули в спину, то ракетного удара, я споткнулся о камень и растянулся на заросшем травой асфальте.

— Бегом, — писатель помог мне подняться.

Голова отчаянно кружилась. Очередной поворот упёрся в прозрачную стену застывшего времени, улицу перекрывал «кристалл». Видно было отлично как раз впереди замерла река с такими манящими моторными лодками. Назад потянул меня Мельников, но из-за поворота уже появились Монолитовцы, отрезая нам путь назад.

— Нет, не надо назад.

Я просто пошёл на прозрачную плёнку, ведь время — это очень просто. Если вокруг нас так много миров, разве не может быть таких, где время течёт быстрее или медленнее?

— Я тебя второй раз не откачаю, — очень серьёзно предупредил Мельников. Я только кивнул в ответ и коснулся «кристалла» ладонью.

В этот раз всё было проще, видимо, в прошлый раз я преодолел какой-то очень важный рубеж, критическую черту. Я просто закрыл глаза и очень чётко представил, как оживает замерший речной поток, рыбёшки снова снуют в речной воде, ворона, застывшая в «кристалле», словно комар в янтарной смоле, с облегчением взмахнула крыльями. Когда я открыл глаза, аномалии больше не было, ветер колыхал траву, река неторопливо плыла к пруду-охладителю, моторные лодки покачивались на воде.

Пуля выбила кирпичную крошку совсем рядом с моей головой и я почувствовал острую досаду от того, что хоть и научился гасить аномалии, не могу их создавать. Пара «мясорубок» бы избавили нас от проблемы преследователей, а так пришлось уносить ноги. Лодки стояли, как новенькие, даже мотор завёлся с первого раза. Первые метров сто пули свистели совсем рядом, а от бортов то и дело отлетали щепки. В отличие от остальных аномалий, «кристалл» не спешил восстанавливаться, может в этот раз у меня получилось даже слишком хорошо.

— Сколько осталось на таймере? — перекрывая грохот автоматных очередей, крикнул я писателю.

— Я не замерял, — Мельников веером прошёлся по берегу заставив фигуры на берегу залечь в кустах.

— Две минуты как время вышло, — отозвалась Ирина. Здоровой рукой она подняла омертвевшее запястье левой и показала на часы, поморщилась, видимо боль прорывалась даже через наркотики. — Ни у кого больше морфия в аптечке не осталось?

И в этот момент ракеты ударили. Где-то высоко в облаках раздался протяжный вой и потом город за нами вспыхнул, разлетаясь обломками: гостиница «Полесье», заброшенные улицы — все превратилась в гудящее ревущее пламя, огненный шквал смёл Монолитовцев с берега, но дальше не пошёл, разбившись о водную преграду.

В лицо дохнуло жаром, гарью и запахом палёной плоти, а лодка зашаталась на волнах. В ушах противно запищало. Несколько минут мы плыли в тишине, только доносился гул пламени из горящего квартала. Вокруг лодки всплывала оглушённая рыба. Огромные, больше метра, рыбины вяло всплывали к верху брюхом, вяло подёргиваясь, разевая зубастые пасти.

— Не хотелось бы здесь искупаться, — заметил писатель тыкая веточкой в раскрытую пасть одной из рыбин. Рыба судорожно сжала челюсти и веточка переломилась.

Мотор завелся с третей попытки, когда я уже начал опасаться, что нам придётся грести вручную. Минут сорок мы плыли по каналам к пруду-охладителю, старательно огибая водовороты и причудливые водяные замки, когда вода, нарушая законы гравитации, уходила вверх или в сторону и растекалась в воздухе.

Хотелось есть, но припасов больше не было, да и с боезапасом было не лучше: автомат с одной обоймой, пол-обоймы в автомате, да последняя граната, у Ирины пистолет, и у писателя «Калашников» с пустым рожком. Возвращение без оружия и снаряжения было безумием, идти дальше — было ещё большем безумием. Но никто даже не говорил о возвращении, даже Ирина баюкавшая свою почерневшую мертвую руку. Путь к Монолиту превратился для нас в самоцель. Заветный грааль, кольцо всевластия — коснёшься его и всё станет хорошо. Мне ли не знать, что это не так.

Солнце клонилось к закату, было ещё светло, но речку заволокло туманом, густым как молоко. Сразу стало сложнее ориентироваться, спутники GPS здесь не ловились, а фонарик разгонял вязкую белую мглу всего на пару метров.

— Почему полковник хотел уничтожить Монолит? — ни к кому конкретно не обращаясь спросил писатель, осторожно обрулив торчавший из воды остов армейского вертолёта. С покосившихся ржавых лопастей свисали пучки «ведьминых волос».

— А чего вы хотите от Монолита? Вдохновения?

Писатель отвёл глаза.

— Да не получится, — я почти кричал. — Я уже ходил к Монолиту. Мы все ходили, я, полковник, Михаил. С нашими маленькими желаниями. Виктор хотел дочку спасти, я вернуть жену и свою жизнь… Семницкий… не знаю, счастья для всех.

— Счастья для всех… — грустно улыбнулся писатель.

Я аккуратно достал из пачки последнюю сигарету, попытался раскурить, но куда там, всё отсырело, я сплюнул и выбросил окурок за борт.

— А что мы получили? Виктор стал полковником, а его дочка умерла, я много лет даже имени вспомнить своего не мог, разве что Семницкому досталось что-то полезное, власть, деньги, если только этого он по-настоящему хотел, что вряд ли, с его-то амбициями осчастливить человечество.

Мельников вздохнул.

— Монолит всего лишь зеркало, он лишь показывает что у нас внутри. Глупо бить зеркала, если тебе не по нраву отражение.

— А зачем ты идешь к Монолиту, Кирилл? — прошептала Инга из-за спины, — чего хочешь ты?

Я посмотрел на собственное отражение в воде и с трудом узнал его, ожогов больше не было, волосы отрасли коротким ежиком, из воды на меня смотрел незнакомец из прошлого. Давно забытый незнакомец. Ведь, если подумать, Монолит подарил мне забвение, простую жизнь где были препятствия, которые я мог преодолеть, враги, с которыми я мог справиться. Я могу сколько угодно говорить о том, как ужасно не помнить, кто ты такой, но принесла ли мне вернувшаяся память хоть немного счастья? Или только боль? А чего я хочу сейчас? Снова всё забыть? Я ударил по водному зеркалу рукой, и отражение распалось в водной ряби. Глупо бить зеркала…

— Не знаю.

Мы проплыли под развалинами старого моста, он, словно привидение, вынырнул из молочной дымки тумана. Когда-то крепкое, дорожное полотно теперь свисало пластами асфальта и раскрошившихся бетонных боков.

— Я узнаю этот мост, — сказал я Мельникову у руля лодки. — Ещё километра два и будет пруд охладитель, раньше река Припять и пруд не соединялись напрямую, но сейчас — не знаю. Река разлилась, можно попробовать.

Нам действительно повезло: часть бетонных стен пруда обрушилась и лодка, чиркнув по дну, проплыла в рукотворное озеро.

— Вода не радиоактивна? — обеспокоенно спросил писатель. Я сунул раструб счётчика в прозрачную гладь.

— Не выше обычного фона.

Когда-то эта вода охлаждала реакторы Чернобыльской АЭС, но эти времена остались в прошлом. До берега мы добрались без происшествий, в тот первый раз, когда мы шли к Монолиту, меня тоже поразило это спокойствие на самом последнем отрезке пути.

— Здесь совсем нет аномалий, — удивилась Инга, когда лодка причалила к невысокому, почти искрошившемуся бетонному бортику с остатками лестницы. Раньше чуть ниже располагались служебные помещения, теперь — давно затопленные. Ржавая лестница уходила в никуда.

— Да, это как око тайфуна.

Туман рассеялся, впереди высились руины саркофага, идти, оставалось метров двести. Наверное, если присмотреться, в проломе можно увидеть зеркальный бок, отражающий вечернее небо.

— Мы добрались, — одними губами прошептал я.

Не было ни радости, ни предвкушения, ни надежд. Мы слишком долго шли и потеряли слишком много, чтобы на эти чувства остались силы.

— Идём?

Ирина кивнула и я помог ей выбраться из лодки.

Мельников посмотрел на саркофаг и покачал головой:

— Наверное, я подожду вас здесь.

— Уверен?

— Боитесь своих желаний? — вкрадчиво спросила Инга, зябко кутаясь в куртку.

— Боюсь, — неожиданно легко согласился писатель. — Поэтому и не буду загадывать ничего. А вдохновение… — писатель замялся, — если выберемся отсюда, мне его и так хватит.

— Разумно, — меня кольнула лёгкая зависть, что Мельников смог так легко отказаться. Я должен идти до конца, хоть ещё не знаю почему, знаю только что должен. — Дай нам два часа, если мы не вернемся, плыви на восток. — я постучал по индикатору топлива, стрелка упрямо прыгала у нуля. — Топлива на весь путь не хватит, но это не важно, течение попутное, если тебе немного повезет, сможешь добраться до блокпоста, а там придумаешь что-нибудь.

— Идём, — Инга крепко взяла меня за руку, и это простое действие придало мне сил.

— А ты не боишься своих желаний? — спросил я не то Ингу, не то Ирину, когда писатель и лодка остались позади. Инга только улыбнулась в ответ, Ирина ответила:

— Какие к чёрту желания, мне бы руку вылечить…

Она и впрямь сдала за последние несколько часов, распадающаяся плоть в омертвевшей руке медленно и неотвратимо отравляла тело. Без лечения Ирине оставалось жить от силы сутки, Монолит — действительно её последний шанс.

Глава 5. Старые друзья

Это место совсем не изменилось, всё та же дыра с ржавыми зубами арматурин, груда битого бетона и зеркальный шар в глубине. Неизменный, невозмутимый, вечный. И в этот самый момент послышался звук вертолёта, а через минуту стальная птица показалась из-за низких облаков. Машину я узнал сразу, компактный чёрный Робинсон Р22, точно такой же я видел на крыше администрации Свободного. Над зоной вертолёты летают редко, только по окраинным районам, где практически не встречаются «трамплины» и «гравиконцентраты», но и там вертолеты часто падали, а, то и просто пропадали без следа. Лететь же на вертолёте к саркофагу было абсолютным самоубийством.

Вертолёт завис и аккуратно приземлился на ровной каменистой площадке, лишний раз доказывая, что не бывает ничего не возможного. Когда из кабины выглянул Михаил, я даже не удивился, только в голове отчётливо запульсировал осколок. Что-то изменилось в Семницком с нашей последней встречи, и дело было не только в сугубо непрактичных брюках и белой рубашке, так неуместных здесь. Было что-то другое, от Михаила, казалось, шло мощное ровное тепло от которого хотелось закрыть лицо.

— Ну, здравствуй, Кирилл.

Он протянул руку в приветствии, но я только попятился.

— Не узнаешь старого друга, — ухмыльнулся Михаил.

— Не узнаю, в том же тоне ответил я.

Михаил пожал плечами и расстегнул рубашку, аккуратный ровный шрам пересекал грудную клетку. Шрам был очень свежий, со стяжками швов.

— Теперь у меня с тобой несколько больше общего.

— Осколок? Остальная часть? — я не мог сказать, откуда у меня было это знание. Оно просто было.

— Да, — кивнул Семницкий.

— Откуда, — одними губами прошептал я, но Михаил услышал.

— Ты слишком рано скинул со счетов Семёна, а он оказался куда вернее своим обязательствам.

— Семён жив?

— Увы, — Михаил виновато улыбнулся, чем живо напомнил мне Андрея, — радиация гадкая штука, Григорий сделал всё что мог, но Семён получил слишком большую дозу. Зато благодаря его жертве я, наконец, могу исправить…

— Что исправить? Михаил? Что ты хочешь сделать?

Семницкий хотел ответить, но в этот момент ожила рация на поясе. Взволнованный голос, в котором я узнал одного из охранников Михаила, кричал, перекрывая шум помех, и грохот взрывов:

— Войска ООН смяли периметр! Солдаты уже в городе! У них тяжелая техника… Мы держим оборону штаба… Не знаю как долго… Вертушка! Михаил! Нам нужна вертушка! Вертушка!

Михаил снял с пояса рацию, словно впервые её увидел, а потом аккуратно щёлкнул выключателем и отбросил в траву.

— Надо же опомнились, я думал они так и не отреагируют, интересно, кто им наводку-то дал, а капитан? — Михаил обернулся и внимательно посмотрел на Ирину.

Девушка попятилась, наставив на Михаила ствол маленького, словно игрушечного пистолета, лазерный прицел замер аккуратно посреди лба Михаила.

— Знаешь Ира, я с самого начала знал, что ты работаешь не только для меня. Это всегда придавало нашим отношениям остроту…

Вместо ответа Ирина надавила на спуск, пистолет деликатно кашлянул, а Михаил пошатнулся, стирая с кожи смявшуюся пулю, на у него лбу осталось красное пятно.

— Однако, — протянул Михаил.

Ирина опустошила обойму, но пули лишь отскакивали от кожи, ставшей вдруг прочнее стали. Обойма давно кончилась, но Ирина упрямо продолжала давить на спуск.

— Не доросла ты ещё Семницкого убивать, — задумчиво сказал Михаил и выстрелил сам из почти такого же маленького пистолета, выскользнувшего из спрятанной на предплечье кобуры. Хлопок — и Ирина пошатнулась, медленно упала на колени, а потом завалилась на бок, зажимая здоровой рукой рану на груди.

— Она хорошая, — сказал Михаил, с грустью глядя на корчащуюся в агонии девушку, — я обязательно придумаю её опять.

— Михаил, что ты говоришь, ты спятил!

— Нет, он не спятил, — прошептала Инга за спиной, — он действительно может переписать наш мир, Михаил коснётся Монолита, и осколок в его теле станет резонатором. Его желания воплотятся в реальность, мир незаметно изменится, уступая его чувствам и желаниям. Он может это сделать, — Инга помолчала, но закончила, — и ты тоже…

Михаил располагающе улыбнулся, примиряющее развел руками.

— Кирилл, мы же были друзья, всё, что тебе нужно — просто уйти в сторону. Поверь, мне нет необходимости вскрывать тебе череп, чтобы забрать осколок, ты можешь отдать его добровольно. Подумай сам, не тебе ведь кроить заново наш мир.

Тёплая пульсация в голове стала заметно сильнее, словно где-то глубоко под черепом затрепетало второе маленькое сердце. Ободрённый моим молчанием Михаил продолжал.

— Я всё исправлю, ты хотел вернуть жену, думаешь, я не смогу этого сделать? Просто уйди с дороги. Пока нас двое, ситуация остается очень нестабильной. Кто-то один должен принять решение за всех.

На долгое бесконечное мгновение я почувствовал, как хочу согласиться. Я вздохнул. Тёплая ладонь Инги сжалась на моих пальцах, и наваждение отступило, а осколок в голове наливался жаром.

— А чем обернётся твой идеальный мир Михаил? Разве не будет он идеальным только для тебя самого? Чем обернуться твои страхи, чем станут твои мечты для самых обычных людей. Ты не боишься этой ответственности?

Михаил кричал.

— А хуже уже не будет, посмотри вокруг, человечество утонуло в крови и грязи. Наш мир заслуживает того, чтобы его переписали набело! И, поверь мне, я далеко не худший представитель человечества. Или ты давно не выглядывал в реальный мир? Так посмотри, — он достал из кармана вырезки газет и швырнул мне под ноги. "Бомба взорвалась…", “Маньяк расчленил жертву…”,”Террорист смертник…" Я не стал читать дальше.

— Кирилл, ради бога, сделай то, что ты умеешь лучше всего, сбеги. Знаешь, это почти постыдно, что всё, что дал тебе Монолит — это идеальный побег. Побег от самого себя, от своих страхов, но главное, — Михаил усмехнулся, — ты сбежал от чувства вины, потому что никогда не умел нести ответственность за свои поступки!

Как обидно слушать правду, даже от бывшего лучшего друга.

Я начал говорить быстро, мне было страшно, что если я остановлюсь, то уже не смогу начать заново.

— Я верю, что у тебя может получиться. Но это будет твой мир, твои грёзы, твои мечты. Я верю, что они могут вместить меня и Кристу, но только это буду уже не я. Это будет твоё представление обо мне.

Я сделал шаг вперёд, а потом ещё и ещё.

— Я больше не убегаю и не прячусь от себя. Инга помогла мне понять это.

Я посмотрел на девушку, заглянул в её бездонные голубые глаза, и она вдруг, к моему удивлению, отвела взгляд.

Михаил расхохотался.

— Как ты сказал? Инга? А кто это? Можно тебя спросить?

Я посмотрел на Михаила, а когда перевёл взгляд на то место, где мгновение назад стояла девушка, там было пусто.

— Девушка, значит, — Михаил продолжал смеяться, — наверняка белокурая и голубоглазая, если мне не изменяет память и я не забыл твои вкусы в женщинах.

Михаил уселся на стул и закурил.

— Открою тебе страшную тайну, Кирилл. Ты наверняка догадывался, но просто не хотел видеть очевидной, вещи. Никакой молодой светловолосой и голубоглазой девушки по имени Инга не существует, и никогда не было. Осколок в твоей голове реагирует на твои подсознательные желания. Ему нужен был образ, которому ты мог бы доверять, за которым бы ты пошёл…

Медсестра перевела испуганный взгляд на Ингу, которая сосредоточенно застёгивала халат. «Инга?» — как попугай повторила медсестра…

— Ты… это… отпраздновать же надо, ты же, считай, второй раз родился, — Толик пытался жестикулировать загипсованной рукой, и это было немного комично. — А то сидишь тут совсем один…

— Иди ко мне, — прошептала Инга, и одеяло упало на пол. Не знаю, почему она решила так поступить, но у меня больше не было сил сопротивляться этим голубым глазам.

Пустая квартира и очень одинокий изломанный мужчина, счастливо улыбается фантому своих грёз. Я почувствовал, что краснею, когда понял, что, скорее всего тогда произошло.

— Саид, что же ты обманываешь, что меньше размера нет? — я достал из коробки костюм, стряхнул пыль и протянул Саиду. — Этот тоже возьму.

Денег на ещё один «хамелеон» у меня бы не хватило, но я был уверен, что смогу сторговаться: вряд ли малоразмерный комбинезон мог быть ходовым товаром.

Саид посмотрел на меня очень странно — в его взгляде я увидел одновременно страх и удивление — и замахал руками.

— Бери так, подарка фирмы.

Что я на самом деле принял за комбинезон для Инги? Половую тряпку?

Мельников ненадолго задумался, разглядывая девушку.

— Когда-то в детстве у меня тоже был такой друг, — задумчиво начал он, обращаясь словно к самому себе, — только не девушка, я был одиноким книжным ребёнком и в те годы ещё не совсем понимал, для чего нужны девушки.

Я мог бы догадаться раньше, хотя бы со слов писателя. Он не сказал «воображаемый», но это читалось между строк.

— Прости, — прошептала Инга.

И тогда я ударил по Михаилу всеми отпущенными мне своими и заёмными силами. Куда там пулям и автоматным очередям, Михаила отбросило метров на тридцать, тело Семницкого легко проломило бетон, но наша плоть стала твёрже стали. Время остановилось, я почувствовал, как расширяются границы моего сознания. Осколок тянул энергию из народившихся миров, нарушая вероятности. И невозможное становилось возможным. Мы сошлись среди развалин древней атомной станции и мир прогнулся под нас. Я отбил удар Михаила небрежным, но смертоносным приёмом «ниндзя кого», искусством, забытым столетия назад. Возможно всё и стоит ли удивляться, что в каком-то совсем уж невероятном мире я, простой московский врач, стал японским ниндзя. Мы кружили, осыпая друг друга ударами, названия которых давно забыты в нашем мире, а зачастую так никогда и не были придуманы. Возможно всё. С пальцев Михаила сорвалось гудящее пламя, но любое действие рождает противодействие, и огонь съежился, опадая, едва коснувшись моей кожи. Я уже горел, Михаил, огонь — это не страшно. Он всего лишь отражение того пламени, что всегда горит внутри нас. Бетон искрошился и научился гореть, старые заброшенные постройки рассыпались гравийным крошевом. Михаил подпрыгнул невозможным затяжным прыжком и, насмехаясь над гравитацией, взмыл в вечернее небо. Возможно всё. Я до боли закусил губу, «трамплин» раскрылся у меня под ногами и я последовал за ним. Мы взлетели в свинцовое небо, осыпая друг друга струями плазмы и электрическими разрядами. И тогда я понял, что уступаю Михаилу.

— Ты ничего не сможешь изменить! — прокричал Семницкий, балансируя на потоке «трамплина», в ладонях его святилась плазма, от белой рубашки остались лишь пятна гари на коже, мой костюм держался лучше, всё-таки кевлар прочнее шёлка. Наверное, мы сейчас похожи на неведомых олимпийских богов, выясняющих отношения на склонах Олимпа.

— В тебе слишком маленькая часть осколка, ты… — голос Михаила оборвался, когда я открыл «комариную плешь» прямо под ним и его тело впечаталось в землю с грохотом железнодорожного состава, сошедшего с рельс. И в тот же момент что-то надломилось, я больше не парил, земля далеко внизу неудержимо тянула вниз. Михаил был прав, во мне слишком маленький осколок, а может просто никому не дано творить чудеса без последствий. Я снова попытался открыть «трамплин», выжженная огнём земля слегка задрожала и только. Последним нечеловеческим усилием я собрал воздух под собой в упругую линзу, гася скорость, и всё-таки земля больно ударила по ногам. Семницкий упрямо выбирался из погасшего «гравиконцентрата», его тело углубилось в землю почти на метр, обрисованный в асфальте силуэт карикатурно напоминал сцену из мультика. Из его ушей текла кровь, левая рука повисла плетью. Но всё равно в нём ещё оставалось очень много силы, гораздо больше того, с чем я бы мог совладать. Словно в подтверждение моих слов рука Михаила выпрямилась с тошнотворным хрустом. Семницкий потряс головой и потёр разбитый затылок.

— Больно, Кирилл, — задумчиво протянул он.

В следующий момент его тело расплылось в движении, а я больше не смог затормозить тугое и непослушное время. Он ударил меня в живот, кевлар бронекостюма разлетелся невесомой трухой, простого человека такой удар пробил бы навылет, но какие-то отголоски былой силы хранили меня. Я пролетел метров тридцать, проломив бетонную стену. Кажется, это были жилые помещения, я не успел рассмотреть детали, только огромное зеркало и моё отражение стремительно летящие на меня. Где-то на пол-пути мы столкнулись. Внутренняя стена оказалась несущей и выдержала удар, в облаке сверкающих осколков, я полетел на пол. Что-то больно уткнулось мне в левый бок, и когда я посмотрел вниз, то увидел осколок зеркала, глубоко вошедший в тело. Я попытался встать и не смог, левая нога была сломана в голени, к тому же я чувствовал себя воздушным шариком который только что лопнули. Михаилу даже не обязательно меня добивать. Осколок уже не Монолита, простого зеркала, рассёкший мне селезёнку, оставил мне до обидного мало времени. Михаил подошёл и взял меня за горло, поднимая на ноги, он был чуть выше ростом и мои ступни не доставали несколько сантиметров до пола.

— А если ты ошибаешься? — я попытался вложить в этот вопрос всю веру, которая у меня была и которой не было.

Семницкий на миг смутился, его хватка у меня на горле чуть ослабла. Я заглянул в его серые глаза.

— А тогда все умрут, и это не будет иметь значения.

Михаил вовсе не был жестоким, и ему правда было неприятно убивать старого друга, он просто очень верил в свою правоту.

— Прости, я обязательно придумаю тебя опять, — виновато прошептал Михаил и сжал пальцы.

Дыхание перехватило, я вцепился в руку Семницкого, но с таким же успехом я мог бы пытаться разогнуть стальные прутья. Моё тело защищалось, мышцы на шее вздулись буграми, защищая артерии и трахею, но Михаил лишь надавил сильнее. В глазах заплясали цветные мушки, ещё немного, я отключусь и это будет конец. Так обидно дойти до финиша и споткнуться в самом конце.

В дыре на потолке проклюнулся росток «смерть-лампы», ещё маленький и неопасный. Я потянулся к нему остатками силы, пытаясь абстрагироваться от пальцев Михаила, сжавшихся у меня на горле, пытаясь вспомнить то чувство, когда я создал «трамплин» и лампа откликнулась, послушно вырастая из стены, наливаясь убийственным светом.

— Если тебе оторвать голову, то даже сила осколка не сможет тебя вернуть, — голос Михаила доносился словно через вату. Хотелось крикнуть: «Спасибо за подсказку!», но на это не оставалось сил. Я перестал пытаться разжать его пальцы, левая рука скользнула к острой грани зеркала, глубоко вошедшего в тело. Я вцепился в выступающий над кожей кончик и рванул, уже не обращая внимания на боль в разорванной плоти, И — вскинул руку, подставляя зеркало обжигающей вспышке. «Смерть-лампа» равнодушно приняла мою жертву, боли не было, я просто перестал чувствовать свою руку, разом почерневшую. Михаил слишком поздно понял, что я задумал, когда чудовищный солнечный зайчик отразился ему в лицо. Зеркало изрядно ослабило вспышку, но и того, что отразилось, было немало. Михаил издал глухой каркающий звук и вцепился руками в обугленный череп. А я повалился на бетонный пол, от удара левая рука рассыпалась невесомым чёрным пеплом, только отвалившееся запястье продолжало держать форму, сжимая потемневшее от запёкшейся крови зеркало. Боли по-прежнему не было. Михаил перестал кричать, обугленная голова стремительно обрастала плотью, всё-таки в нём было слишком много силы. Ничего я. собственно, не добился, кроме краткого мига торжества. Безгубый рот нечленораздельно прошипел:

— Не торошш ты ещё щемнишкого убишать!

— А я? — послышалось из-за спины.

Писатель стоял с зажатым в руках «Калашниковым», который я отбросил в первые секунды схватки. Значит, он пошёл за нами, а не сбежал на лодке, когда началась вся эта каша.

Михаил обернулся на голос и в глазницах голого черепа сверкнули глаза. Последняя граната с негромким хлопком вышла из подствольника. Ещё несколько секунд назад Михаил был неуязвим, он мог замедлить время и увернуться, мог поставить пространственное зеркало, и граната полетела бы обратно. Но Михаил не смог, видимо слишком много сил ушло на регенерацию. Граната аккуратно вошла ему в живот, как раз в область солнечного сплетения. И тело бизнесмена, предпринимателя, самого известного человека в Зоне, а так же не состоявшегося демиурга нашей Вселенной разлетелось на куски в огненной вспышке. Самое неприятное, что эти кусочки ещё какое-то время нехорошо шевелились, пытаясь прирасти обратно друг к другу. Я лежал на бетонном полу в растекающейся вокруг алой луже и смотрел в дыру на потолке. Мне бы очень хотелось, чтобы там было что-то ещё кроме ещё одного потолка. Хотя бы кусочек неба, или даже прореха с робкими вечерними звёздами. Мельников что-то говорил, тряс меня, но его слова доносились слишком глухо, чтобы расслышать. Большая капля жидкого металла, подобно гигантской амёбе вытекла из останков Семницкого. Потянулась было к писателю, но Мельников отпрянул и тогда жидкий металл влился прямо в мою рану на левом боку.

Как много силы…

Я поднялся, чувствуя как затягиваются мои раны. Посмотрел на культю на месте левой руки, из почерневшей плоти высунулся и стал расти черенок кости, окутываясь сеткой сосудов, так в ускоренной съёмке растёт горох. Инга вышла откуда-то из-за спины и виновато улыбнулась.

— Михаил говорил правду насчёт того, чтобы изменить наш мир? — глухо спросил писатель, глядя на обезображенное тело.

— Не знаю, может быть. Идём отсюда.

Глава 6. Выбор

Ирину мы нашли по кровавому следу, уже смертельно раненая, она отчаянно пыталась доползти до Монолита. Её сжатая в кулак рука застыла в нескольких сантиметрах от зеркальной глади. Сначала я подумал, что она не успела, и смерть обогнала её в этой гонке. Но когда я разжал её пальцы, на ладонь мне лег кусочек стекла, по форме похожий на гайку, а потом я заметил, как оттопыриваются карманы её комбинезона. Я посмотрел на алмаз у себя на ладони, наверное, это можно считать самой странной в мире огранкой или самой дорогой гайкой. Неужели даже перед смертью все, что было у неё в душе, измерялось лишь хрустящими купюрами и сверкающими стекляшками? Наверное, очень важно верить хоть во что-то, хотя бы в себя. Но Ирина Трофименко, капитан сил внутренней безопасности Украины верила только в деньги. Она работала на ООН за деньги, за существенно большую сумму сотрудничала и спала с Михаилом и не верила ни во что. Мне было очень жаль её, я бы хотел её спасти во второй раз, технически — это не сложно, восстановить клетки, удалить продукты распада, запустить сердце. Но чего-то уже не было в её теле, чего-то очень важного, хотите — называйте это душой, и я был бессилен.

Писатель повертел в руках алмазную гайку и положил Ирине на грудь словно цветок, и — закрыл ей глаза. Пробормотал что-то очень тихо, но ветер донёс его слова.

— Бойтесь своих желаний…

Несколько минут мы молчали, только ветер шевелил траву и солнце медленно уходило за горизонт. Какой всё-таки долгий и трудный выдался день.

Инга так же молча стояла рядом, невидимая ни для кого, кроме меня, но такая реальная.

— Нам надо уходить, — наконец нарушил тишину писатель. — Идём, лодка ждёт.

Я посмотрел на левую руку и сжал пальцы в кулак, пальцы сдвинулись слабо, неловко, рука ещё казалась чужой, словно я отлежал её за ночь.

— Есть способ лучше, — я показал писателю на вертолёт.

— Ты умеешь управлять вертолётом? — удивился Мельников.

— Ты умеешь, — я коснулся ладонью его лба. На самом деле это так просто, ведь где-то есть миры, и немало где из писателей выходят пилоты.

Внешне ничего не произошло.

— И что, я должен поверить, что я теперь умею пилотировать вертолёт?

Я улыбнулся.

— А ты попробуй.

Писатель всё так же неуверенно открыл дверцу и сел в кресло пилота. И тут его руки зажили своей отдельной жизнью, нажимая кнопки и тумблеры. Винты начали медленно вращаться.

— У меня получается! — в голосе писателя звучал неподдельный восторг.

— Ты, главное, не увлекайся, часов через восемь эффект рассеется.

Мельников помрачнел.

— Жаль, это так здорово.

— Поверь, тебе бы не понравились побочные эффекты, — было слишком долго ему объяснять про реальности и квантовые вероятности. И что смещение реальности, пусть даже на уровне информационной составляющей, может стать постоянным, если длится больше 12 часов. — И потом, ты всегда можешь научиться сам, если захочешь.

— Думаешь я смогу? — Мельников снова оглядел приборную панель, словно увидел её впервые. — Тогда чего мы ждём?

Я покачал головой.

— Понимаешь, мне нужно здесь кое-что закончить.

— Ты уверен?

— Да, здесь наши дороги расходятся.

— Мы ведь больше никогда не встретимся? — с грустью спросил писатель.

— Вряд ли.

— Кирилл, если выберусь отсюда, я напишу книгу обо всем этом.

Я пожал протянутую руку.

— Если я выберусь отсюда, я с удовольствием её прочитаю, думаю, это будет хороший роман.

Хотелось курить.

— Слушай, у тебя сигарет не осталось?

Писатель похлопал себя по карманам.

— Извини, нет.

— Ничего, всё равно пора бросать.

Я захлопнул дверь вертолета, писатель колебался ещё несколько секунд, потом винты вертолёта раскрутились, и лёгкая, немного похожая на стрекозу машина, взмыла в небо. Писатель выберется из Зоны, через час он уже приземлится за пределами периметра, вертолёт он бросит на большой поляне и ещё через два часа выйдет к посёлку Залесье, на автобусе доберётся до Киева, и сядет на поезд до Москвы… Я оборвал поток видений. Не хочу знать чужое будущее, тем более, если не могу разобраться со своим. Махнул на прощанье рукой стальной стрекозе, исчезнувшей за низкими облаками. Я бы пожелал тебе удачи, но и так знаю, что у тебя всё будет хорошо.

Я повернулся, Инга ждала меня, проводя пальцами по зеркальной глади, от Монолита по её ладони протягивались крохотные искры.

— Нам надо решить один вопрос.

— Да, тебе нужно сделать выбор? — согласилась она, — неужели ты проделал такой путь и тебе нечего желать?

Инга на ходу сорвала одуванчик и покатала стебелёк в руках, сдувая мне в лицо пушистые семена. Интересно, это тоже часть галлюцинации? Скорее всего — да. Обычные одуванчики в Зоне не растут, только «жгучий пух».

— Хочешь всё исправить? — неожиданно спрашивает Инга, одуванчик летит в траву. Она решительно останавливается и внимательно смотрит мне в глаза. — Вернуть Кристу? Хочешь вернуться в тот день, когда всё началось? Ты просто затормозишь и всё будет иначе?

— Этот мир будет настоящим? — наконец спросил я.

Инга молчала, я уже подумал, что ответа не будет, но потом она тихо ответила.

— Для тебя — да.

Как же мне хотелось согласиться, просто до обидного, ведь в прошлый раз я шёл к Монолиту именно за этим. Я остановился, хотелось курить, но последнюю сигарету я выкурил ещё в канализации. Однако пачка, на удивление, оказалась полной, и я затянулся даже не удивившись, что сигарета уже раскурена. Значит, как в анекдоте, были бы спички, был бы рай? Наверное, со стороны я выгляжу очень смешно: измученный, грязный, окровавленный мужчина курит несуществующую сигарету и разговаривает с несуществующей подругой.

— Ты знаешь, Инга, можно тебя так называть, привык всё-таки?

Она только кивнула, и белые локоны блестели на солнце в лучах заката. Она ждала моего ответа, моего решения.

Я вспомнил Зал Шёпотов и обгоревшую фигуру. Эта часть моей жизни — уже прошлое. Его не вернуть. Я качаю головой.

— Тебе нужно было предложить мне это в прошлый раз.

Сигарета щелчком отправилась в траву.

Инга нахмурилась.

— Да, но тогда ты больше хотел другого.

Мне очень, очень стыдно, но она права.

— Может быть, ты хочешь начать жизнь заново, — голос Инги меняется, зелёные пятна сползают с камуфляжа, сменяясь строгим деловым костюмом, на глазах появляются тёмные очки, — снова всё забыть, но жить преуспевающей богатой жизнью, например, актёром. Может, хочешь опять стать сталкером Тенью без прошлого, как раньше?

Я только улыбнулся.

— Не нужно дурачиться, Инга, мне это не нужно.

Мгновение — и Инга снова прежняя.

Инга подошла ко мне и прижалась к груди.

— Хочешь, я стану настоящей, ты ведь всегда хотел встретить девушку, похожую на меня?

Я встал на колени и прижался к её маленькому горячему лбу. Мне было так горько, что хотелось плакать.

— Ты всегда была для меня настоящей.

Я вдруг понял, как смертельно я устал, даже заёмной силы осколков, что усердно латали плоть, не хватало, чтобы вылечить эту усталость.

— Тебе не следовало сюда приходить, — я говорил быстро и торопливо потому что казалось — ещё миг, и я не успею сказать самого главного. — Ты дарила нам надежду на то, что всё можно исправить и всё можно переиграть. Помахать кулаками после драки, — я почти кричал и Инга, моя всемогущая любимая, которой на самом деле нет, отступила шаг.

— Мы шли к тебе со своими желаниями, умирали и падали, возвращались, лечили раны и снова шли, — я помедлил, но всё-таки закончил. — А ты издевалась над нами, превращая наши мечты в кошмары.

Монолит передо мной совсем такой же, каким я запомнил его в прошлый раз. Огромная капля ртути. Каким наивным всё-таки был Виктор, надеясь уничтожить Монолит направленным ракетным ударом.

— Ты правда хочешь меня убить? — грустно спросила Инга.

Вряд ли Монолит можно уничтожить даже ядерным взрывом, но если захотеть…

Инга подошла и коснулась ладонью моей щеки, я почувствовал запах её волос.

Душистый и пьянящий. Как же мне хочется попросить её остаться.

— Нет, Инга, я люблю тебя, я никогда не смог бы захотеть твоей смерти, — на этот раз мне не удалось сдержать слёз.

— Пойми, я не издевалась, — она грустно вздохнула. — Вы просто часто сами до конца не знаете, чего хотите, так сложно решить, что именно вам нужно…

— Я знаю.

Я обнял её и поцеловал, долго, закрыв глаза прижавшись всем телом, не важно, кто она, не важно, зачем она сюда пришла. Не важно, что всё это моё воображение, помноженное на способности куска инопланетного металла в моём теле.

— Хочешь, пойдем со мной, может быть, тогда ты сможешь понять, — неуверенно предложила Инга и коснулась моей груди.

— Я очень хочу, чтобы ты поняла. Да, я хочу вернуть Кристу, или чтобы ты стала настоящей. Но я больше не убегаю от себя, Инга. Всё что произошло… — я сбиваюсь, дыхание перехватывает, Инга подходит и берёт меня за руку. Сразу становится легче.

— Всё, что произошло в эти дни, всё, что было между нами, помогло мне понять…

Нельзя останавливаться, нельзя убегать от себя. Я так хорошо научился это делать. Если отмотать всё назад, это буду уже не я, просто кто-то другой очень на меня похожий.

Я достал из кармана «лампочку», небрежно потряс и вот — прозрачная стекляшка светит пульсирующим светом, словно чьё-то бьющееся сердце.

— Я уже терял себя. Поверь, это очень тяжело, не хочу повторять старых ошибок.

Инга молчит, она отпускает мою руку и подходит к зеркальной глади.

— Ты как кривое зеркало, в котором отражаются наши собственные пороки. Уходи в свой мир, Инга, где бы он ни был, кем бы ты ни была. Твои дары слишком тяжелы для нас. Может, когда-нибудь мы сами создадим что-нибудь подобное, но — когда будем готовы.

Её рука снова коснулась зеркального шара и по поверхности начали разбегаться волны, словно от брошенного камня.

— Ты уверен? — не было сил говорить и я только кивнул.

Голова взорвалась болью, я упал и покатился по грязной мокрой траве, сжимая виски кулаками. Что-то вытекало из меня. Когда боль отступила, я тяжело встал и увидел, как ртутные капли лениво сливаются с Монолитом.

Инги больше нет рядом со мной. Только я и зеркальный шар, прекрасный в своем геометрическом совершенстве и безмерно чужой. Я тяжело поднялся: земля тянула вниз, куртка напиталась кровью, затянувшиеся было раны снова начали кровоточить, но это ничего.

Тонкий гул на самой границе слышимого раздался в голове и шар начал подниматься. Сначала едва заметно, потом всё быстрее. Я поднял руку и помахал ему на прощанье, совсем так, как раньше — вертолёту писателя. И вдруг, словно радуга ласково коснулась меня и вернула странное полузабытое чувство покоя и тепла и благодарности. И больше ничего. Когда я снова посмотрел в небо, там были только свинцовые тучи, начал накрапывать мелкий дождь.

Я не знаю, что будет дальше, что станет с Зоной и Свободным, я даже не знаю, напишет ли Мельников свой бестселлер, но это ничего. Иногда не знать ещё важнее. Ведь это не так уж и мало: свобода выбирать самому свою жизнь, ошибаться и падать, подниматься и идти снова. Ведь в жизни не бывает готовых решений и прямых дорог, всё они всего лишь обман, иллюзия, попытка снять с себя груз ответственности. И мне только чуточку жаль тех возможностей, от которых я отказался, но всемогущество слишком тяжело для хрупких человеческих плеч. Может быть, увидев мир по-другому, я бы посмеялся над своими жалкими мыслишками. А может, именно сейчас тот другой я, что сделал другой выбор, как раз и смеётся, из своей необозримой дали, из той же дали где другой я и другая Инга стоят, взявшись за руки, смотрят на гаснущее зарево заката. Ведь, если верить Андрею, пусть он и был сумасшедшим, всё в мире где-то произошло. И в такой большой и бесконечной Вселенной я сделал свой маленький выбор. Всего лишь повернулся и пошёл обратно, не оборачиваясь, чтобы больше никогда не вернуться в это странное место на севере Украины, где иногда случаются чудеса, как правило, страшные, но ведь в любом правиле есть исключение.

Чугуевка-Владивосток-Саппоро 2007–2010