Могуто-камень

Глава 20. Спасение

Войцех собирался и готовился так, как не готовился к выпускному экзамену в Полицмагии. То, что надо прыгать, Войцех понял и сам. Пятнадцать минут, проведенные в злополучной квартире, окончательно разорвали устоявшийся порядок его жизни и погрузили в хаос. Все шло кувырком. И чтобы не свихнуться, он решил просто делать то, что должен — спасать Гошу. Он положился на свою интуицию, а она кричала, что это правильно. Мелькнула слабое видение нежного девичьего взгляда младшей дочери Павлыча. Мелькнуло и растворилось, а потом и вовсе забылось.

— Это какой-то цех, — рассказывал агент по имени Иннокентий.

Кларисса фон Райхенбах лежала тут же. Показатели ее были в норме, если верить Павлычу, который сразу приложил на запястье какой-то датчик.

— Отто Рудольфович Кауфман, — продолжал агент. — Я так и не понял, то ли он ученый, то ли псих.

От этого имени у Войцеха забегали мурашки. Если он с голодным оком сотворил такое, то что будет с Гошей, проведи она у него хотя бы час.

— Надо торопиться, — сказал он. — Это тот самый упырь, я уверен!

— Упырь, говоришь? Очень может быть, — сказал Иннокентий. — Во всяком случае, похож.

Но Павлыч уже подсоединился к сети через радио и искал адрес. Через минуту он вывел на кухонный стол карту города и указал место — прямо за заброшенным дачным поселком “Фантом-2” тянулись цеха бывшего электромеханического завода, на котором когда-то и работал Отто Рудольфович инженером.

Павлыч достал из кармана голодное око.

— Верочка, доставьте мой чемодан номер три по адресу… — и он продиктовал адрес.

Сами они прибыли на место через двенадцать минут. Иннокентию Павлыч запретил ехать с ними.

— Позаботься о даме, — сказал он. А потом бегом к Санычу, на карантин.

— Зачем ему на карантин? — спросил Войцех, когда двухместная коробушка на трех колесах — та же самая или другая — черт ее разберет — несла их по ухабам заросших дорог пригорода.

— Не могу знать, что делает сейчас этот Кауфман с Гошей, но агенту он ахно-волны вскрыл. Ты разве не почувствовал?

— Я списал это на остаточную энергетику от прыжка и Клариссу. Меня мутило.

— Энергия в нем сейчас бушует, как шторм. Это продлится дня три, прежде чем он начнет ее понимать и возьмет под контроль. По себе знаю. И лучше, если рядом будут люди, которые знают, что с этим делать. Это довольно опасно и для него самого и для окружающих. Но тебе не об этом сейчас надо думать.

Они вышли у ворот в кирпичном заборе, окружавшим завод. Павлыч легко совладал и с замком, и с защитой, и уверенно привел к одному из цехов, от которого остались только стены — крыша и внутренности так выгорели, что до сих пор даже бешеный огурец не кинул сюда свои споры. У черного провала, где когда-то раньше был вход стоял аккуратный саквояж из темно-коричневой кожи, немного потертой, но крепкий, с блестевшими медью клепками.

Павлыч торопился. Причпокнул Войцеху на локтевые сгибы и за ушами студенистые пуговки, похожие на слизней — датчики. Они тут же больно присосались, кожа под ними зачесалась. Войцех поморщился, но промолчал.

— Один из датчиков будет вести обратный отсчет времени. Второй — считывать жизненные показатели, я смогу отследить твое самочувствие. В третьем заложена доза энергетика — впрыснет сам при необходимости. Четвертый держит связь с могуто-камнем и питает тебя для прыжка, — он похлопал по необработанному сапфиру размером с кулак.

Павлыч опрыскал его штаны и куртку серой пылью из балончика, которая покрыла одежду и впиталась, надел перчатки на руки и балаклаву на лицо. И тоже щедро опрыскал. Закапал глаза какими-то каплями.

— Там сейчас пожар, — коротко инструктировал он. — Можешь смело идти в огонь — это защита. Твоя задача проникнуть в цех и вытащить… черт! Как ее?!.. Гошу, в общем. Положишь ей в рот вот это, вторую возьмешь сам, — он сунул в карман две таблетки размером с монету. — Это позволит дышать, но у тебя восемь минут! Больше не получится. Кауфмана не трогай. Я не получил подтверждения его смерти. Понимаешь?

Войцех кивал. Он был сосредоточен и внимал каждому слову. Насчет Кауфмана у него было другое мнение — при одной мысли о том, чему он подверг бедную девушку, пусть и нарушившую закон, руки сами собой сжимались в кулаки.

— Он может быть жив или нет. И то и другое объясняет его появление в “Фантоме-2”. Ты с этим разберешься. Потом. Сейчас важней всего она. У тебя не будет помощников, связи, оружия. Так что без геройств.

— Обещаешь, что мы поймаем его? — спросил Войцех.

— Обещаю. Живого или мертвого. Ты поймаешь. Сам. У тебя десять минут.

Он нажал кнопку со стрелочкой на маленьком пульте и поспешно добавил:

— Я говорил, это не очень хорошее оборудование. Будет непри…

Но Войцех уже не слышал — его накрыла боль.

Она возникла внезапно и везде, пронзила каждую его частичку. Войцех не мог дышать. Так продолжалось до тех пор, пока в глазах не потемнело. Он почувствовал, что падает на колени, его пригнуло к земле и он нырнул в темноту. Лишь ритмичный стук в правом ухе удерживал его связь с жизнью. Будто сердце стучало. Тук-тук-тук.

За это “тук” он зацепился и вытянул себя из мрака. Оказалось — это тикал обратный отсчет, стремительно сокращая время.

Боль отступила так же внезапно, как появилась. Войцех вздохнул полной грудью и закашлялся — едкий, химический дым наполнил легкие. Он сунул таблетку в рот и огляделся. Очнулся он в том самом месте, с которого стартанул: метрах в трех от входа в цех. Дым вырывался из открытых дверей клубами. В паре метров от него ничком лежал мужчина. Видимо, Кауфман, — думал Войцех на ходу.

Он ринулся внутрь.

— Осталось восемь минут — прошелестел в ухе женский голос.

Верочка? Показалось или действительно она?

Огня он не видел из-за непроницаемого дыма. Рот наполнился ледяным ментоловым воздухом, а глаза непрерывно слезились, защищая от раздражения. Он шел наугад, натыкаясь на какую-то мебель, обходил очаги огня. Он действительно не чувствовал ни жара, ни дыма. Но когда наткнулся на тело женщины, пожалел, что не захватил с собой хотя бы балончик с серой пылью. Он засунул ей в рот таблетку. Сквозь непрерывные слезы он видел все как сквозь окно, по которому стекает ручьями дождь.

— Четыре минуты, — прошептал голос.

Войцех поднял тяжелое тело, взвалил его на себя и пошел назад. Во всяком случае, он верил, что он идет назад, доверился внутреннему чутью. Через минуту свежий воздух закончился, и он проклял свою глупость. Едкий дым пробрался в ноздри и в рот, пришлось натянуть балаклаву на нос. По тому, что он стал обливаться потом и с боков припекало, он понял, что и серая пыль слабеет. А кругом по-прежнему стоял плотный дым.

— Две минуты.

Голос в этот раз показался напряженным. Но какие к черту две минуты, если он уже все?! Уставшей пиявкой шевельнулась мысль, что ни на что он, Войцех Загорски, не способен. Даже человека спасти. Одно бахвальство. И отключился. Но еще не успел упасть, как пришел в себя от резкого укола в основание черепа. В голове прояснилось, а в мышцах появилась энергия. В дымовой завесе он увидел просвет и рванул туда изо всех сил.

— Одна минута.

Он выбежал из цеха и свалился рядом с Кауфманом. Откашливаясь и отплевываясь, он потянулся к нему, и пощупал пульс. Вена на шее слабо билась — Кауфман был жив.

— Десять, девять, восемь, — отсчитывал тихо голос в правом ухе.

Войцех с трудом поднялся, сел и подтянул на себя Гошу и повернул ее лицо к себе. И внезапно понял, что это другая женщина.

— Семь, шесть, пять, четыре.

Она была похожа на Гошу, но это не она! Не Гоша! Он прекрасно помнил ту непослушную копну волос, другое лицо, и не такое… сложение! И Войцех закричал.

— Три, два, один.

Уже знакомая боль накрыла его снова. Но в этот раз она была не такой сильной — другая боль, гораздо более мучительная пронзала его изнутри. Гоша! Он убил ее! Он оказался настолько туп, что спутал ее с другой женщиной! Он продолжал кричать, хотя в легких не было воздуха. А когда боль отступила, его рвало и крутило до тех пор, пока мир не померк.

Как он не хотел, сознание выплывало, выталкивало его из небытия. Горечь была во рту, горечь пропитывала его существо, горечь отныне будет преследовать всю его жизнь. Он погубил единственную женщину, рожденную специально для него, для Войцеха Загорски. Что стоят все его достижения, вся его борьба, чего стоит Закон, если он не сможет вернуть ему Гошу. Будь проклят этот трижды проклятый Закон! Но он настолько ослабел и не хотел жить, что и проклясть как следует не хватило сил.

— Датчики все еще на тебе. Они показывают, что ты очнулся, — услышал он голос Павлыча.

Войцех попытался проклясть и его.

Он открыл глаза. Мир закружился. Он закрыл глаза.

— Она жива? — спросил он и сам поразился, как тихо прозвучал его голос. Сказал и выбился из сил. Зачем он их потратил, ведь, в сущности, ему все равно, жива та женщина или нет.

— Гоша? Да, жива. Ты все сделал правильно.

Войцех открыл глаза и, превозмогая карусель, сфокусировал взгляд на лице Павлыча.

Тот улыбался, держа трубку зубами и подобно злому, хотя нет — очень доброму демону — выпускал дым изо рта и из носа одновременно. Всклокоченные волосы, растрепанная борода, уставший, но безудержно улыбающийся, он был так не похож на себя, что Войцех спросил:

— Павлыч, это ты? — перейдя внезапно на “ты”.

Тот довольно кивнул.

— Повтори, что ты только что сказал про Гошу.

— Она жива. Жива! Мне пришлось вспомнить курс реанимации, но таблетка, которую ты дал, спасла ее от удушья.

Он счастливо взлохматил себе и так взъерошенные волосы.

— Если честно, я до последнего не верил, что все получится. Но попытаться стоило. Ведь стоило?

Войцех почувствовал, как по вискам стекают горячие слезы. Все еще ничего не понимая, он сказал:

— Но… Это была не она… Я не Гошу спас.

— Гошу, конечно!.. Не стал тебе говорить. Я ни разу не использовал этот чемоданчик. Он стоит у меня на всякий случай. Нормальное оборудование тоже есть. Но сначала надо получить разрешение, собрать подписи, подготовить его. Оно более щадящее, конечно, современное. Но волокита заняла бы пару дней. А ты сам понял, что счет на минуты. Мы бы тогда не успели бы спасти ее. Надеюсь, ты не в обиде на меня за такой экстремальный прыжок.

Войцех улыбался и слезы лились помимо его воли.

— Будет что вспомнить. Почему я не чувствую ни боли… ничего не чувствую? — Он оглянулся и только сейчас заметил, что они находятся в лазарете. — Мы в ведомственной больнице?

— Где ж еще. Это восстановительная терапия. Просто отдыхай. Пара дней и будешь лучше прежнего.

— А Гоша? — снова спросил Войцех, блаженно закрывая глаза. Как хорошо, когда ничего не болит. Как хорошо, когда можно просто поспать. Когда нет горечи.

— Да все нормально с твоей… Гошей. Кауфман, похоже, проводил свой собственный эксперимент. Он разбудил в ней ахно-волны, но, судя по тому, что рассказал агент, хотел тут же ее и забрать. Он уже тогда, на заре появления ахно-энергии занимался ее воровством. Упырь, короче. Как ты и говорил.

— А книга?

— Да не нужна нам теперь эта книга, Войцех. Мы нашли все… или почти все записи этого Кауфмана… И у нас настоящая бомба в руках.

Но Войцех слышал это уже сквозь сон. И улыбался.

* * *

Первое, что увидела Клара, когда открыла глаза — грязный поношенный ботинок слесаря. А потом почувствовала, как что-то больно упирается в спину. Она скосила глаза, не в силах пошевелиться — она лежала между холодильником и дверным проемом своей кухни. Своей кухни! От радости она села, голова резко закружилась, и она закрыла глаза.

— Забористая карусель вышла, фройлян, — пробасил слесарь, сопение которого она слышал в метре от себя.

— Жив! — с облегчением выдохнула она.

Но второго голоса она не слышала. Как и второго дыхания. Она не чувствовала Гошу рядом с собой. Вспомнив последние мгновения перед прыжком, она открыла глаза, хотя и так знала, что увидит — Гоши нет.

— Гошенька! — всхлипнула она.

— Фройлян, не переживайте, — заговорил вдруг взволнованно Иннокентий, и взял ее за руку. — Ее спасут. Прошло уже минут двадцать… Они уже там.

— Мои маленькие друзья! — произнес с подоконника Николаша. — Чтобы вы знали, вас не было четыре часа и пятнадцать минут. Вы вернулись не все. Но ничего страшного. Мойте руки, разогревайте молоко, печенье в шкафу. Подсаживайтесь ближе. и я расскажу, что произошло за то время, пока вас не было.

— Помолчи, — прошипела Клара.

— Но…

— Антенну вырву… Еще раз, Иннокентий! Кто и куда пошел?

В глазах Иннокентия что-то мелькнуло. Он отвел взгляд и, кряхтя, попытался встать. Клара почти физически ощутила волны исходящей от него энергии. Ахно-волны. Ей стало тесно рядом с ним, захотелось вытечь из кухни, потому что казалось, что его присутствие раздавит ее сейчас.

— Вы что?.. У вас тоже?.. Но ведь это с Гошей проводили эксперимент…

Чашки и бокалы в шкафах мелко зазвенели, от ложек и вилок в ящике раздался тихий металлический лязг. Иннокентий протянул ей руку, и когда она взялась за нее, он поднял ее как пушинку и поставил на ноги. Клару качнуло. Он взял ее за плечи, как тогда, на кладбище. Только сейчас ей показалось, что он сдавил ее всю целиком, сердце сжалось и стало трудно дышать.

— Послушайте, фройлян. Если вы в порядке, мне нужно идти. Я попрошу, чтобы к вам пришел доктор и осмотрел вас. Как только будут какие-то вести о фройлян Гоше, вам сразу же сообщат. Надо просто немного подождать.

«Осмотрел? Меня?» — Клара покрылась холодной испариной.

— Нет-нет, — улыбнулась она сквозь слезы. — Все в порядке, Иннокентий! Но вы объясните мне, что происходит? Где Гошенька? Кто ее спасает? Вы сейчас уйдете, а мне что делать? Ах, я же с ума сойду! Останьтесь! Прошу вас!

Она жалобно посмотрела на него и всхлипнула.

На его небритом лице читалось сострадание и что-то еще. Такое теплое и почти родное, давно-давно забытое. Нежность? Так смотрел на нее один человек, когда она была совсем-совсем крохой, человек, который потом исчез из ее жизни, и осталась только бабушка. Она вспомнила, как заметила изменения в кухне, когда проснулась после кладбища. И сейчас отчетливо поняла, что связаны они именно с этим человеком. В ее жизни появилось что-то надежное, монументальное, такое, как бабушка, которое никогда не оставит и не подведет.

Он все держал ее за плечи, а дверки на навесных шкафах открывались и захлопывались, чашки подскакивали на местах, занавеска заколыхалась будто от ветра, а торшер на потолке шатался, грозясь оторваться и улететь в космос.

“Ахно-энергия! Он же просто не умеет ею управлять! Сейчас разнесет тут все!”

Клара поискала глазами и нашла свой могуто-камень в углу.

— Вот, — она подняла его и вложила в руки слесаря. — Держите! Сейчас станет легче.

Действительно. Энергия потекла в камень, и кухня перестала ходить ходуном. Она заметила мешочек с камнями на полу — отлично!

— Вы не можете сейчас никуда идти, Иннокентий! Вы не смеете! — решительно сказала она. — Вы представляете опасность для общества!

— Чего?

— Того! Пока не будет вестей от Гоши, вы никуда не пойдете!

Теперь, когда излишний выброс энергии был снят, она и сама почувствовала себя лучше. Могуто-камень обезличивал энергию, и она подпитывалась ею, восстанавливая силы.

Она вспомнила шаг за шагом их пребывание в цеху, все, что делал полоумный Кауфман, эти провода, эти обручи на голове. Вспомнила, как он вздрогнул, когда она в шутку сказала ему, что он забрал ее энергию.

— Вы знаете, что он делал? — спросила она не то, чтобы Иннокентия, но вообще. — Он воровал энергию напрямую, не через камень.

— И… что с того? — спросил Иннокентий и протянул ей могуто-камень, который светился розовым.

— Держите еще, — сказала она, немало удивившись такой скорости заряда. — Это только половина… Когда человек напрямую скачивает ахно-энергию у другого человека, это все равно, что… пить его кровь. Понимаете? Вот, например, вам нужна кровь? Вы обращаетесь в больницу и вам вливают донорскую. Так и с энергией, вы можете взять ее из могуто-камня, в нем энергия становится донорской, потому что отдана добровольно. Но если вы берете кровь напрямую, то кто вы после этого?

— Упырь?

— Верно, Иннокентий! Вы упырь! Боже мой! Бабушка в детстве рассказывала сказки на ночь, но я не верила. Они были как раз про кровь… Кто бы мог подумать, что она закладывала в них другой смысл? Ведь ахно-энергия для человека — это все равно, что кровь.

— А все люди — ахногены, — мрачно изрек Иннокентий.

— Да, верно… Гошенька всегда знала это… чувствовала… И хотела доказать. И доказала!.. Да будьте же вы, наконец, человеком! Расскажите, кто должен ее спасти? Мы сидим тут уже час, и никаких новостей!

В этот момент раздался телефонный звонок.