Моё пост-имаго

Глава 3. Зубы, туземцы и пирожки с рыбой.

– А ну, открывай! – пророкотал гулкий недовольный голос.

– Да! Мы видели свет! – добавил второй, и его обладатель стукнул кулаком в деревянные ставни, на которых из кривобоких бурых букв было составлено: «Пирожковая Патти Пи».

– Мы закрыты! Туманный шквал близится, – раздался ответ из-за ставен.

– Какой шквал? – рявкнули с улицы. – Не видишь, кто пришел?

Звякнул замок, ставни приоткрылись, и в окошке показалось хмурое лицо лавочника. Раздражительность тут же сменилась испугом, стоило ему увидеть, кто так нагло и бесцеремонно к нему стучится.

– О! Господа констебли!

– А кто же еще?

И верно, кто еще мог ломиться в лавку за пирожками в преддверии шквала. У окошка стояли две громадные, облепленные клочьями тумана фигуры в темно-синей форме. Настроение у представителей закона соответствовало погоде: пока что вроде как все спокойно, но в любой момент может начаться шторм.

– Нам два пирожка с рыбой, – сказал один из них. – Да поживее.

– Слушаюсь. Все будет исполнено наилучшим образом.

– Пошевеливайся! Хватит болтать!

Лавочник поспешно отправился греть пирожки, а констебли остались стоять у окошка, опираясь на свои служебные темно-синие самокаты.

– Знаешь, что я думаю, Хоппер? – спросил напарника толстый констебль с глазами навыкат.

– Что Бэнкс?

– Что этот слизняк нам рассказал не все, что знает. Стоило надавить на него посильнее.

– Да куда уж сильнее? – хмыкнул громила с синим – под цвет формы – квадратным подбородком. – Мы надавили так, что у него глаза едва из головы не вылезли. Я буквально видел, как он седеет от страха.

– Это да. Таких слизняков еще поискать.

– Паровозники, они все такие. Никчемные улитки. Стоит вытащить их из ракушек-вагонов, и слизняки-слизняками.

Констебли расхохотались.

«Процедура» продвигалась довольно медленно, несмотря на то, что и Бэнкс, и Хоппер уже приложили немало усилий для ее продвижения. Только за одно это утро они проявили больше рвения, чем едва ли не за всю свою службу. Еще там, на вокзале, они между собой все обговорили и решили: нужно было хватать подвернувшуюся возможность за хвост и действовать без промедления. Их цель стоила того, чтобы ради нее как следует расстараться, ведь речь шла, само собой, о повышении.

Просьба о повышении – не шутки, и так просто с этим к господину комиссару не сунешься, поэтому Бэнксу с Хоппером требовался весомый козырь в рукаве. Таким козырем могло стать раскрытие утреннего убийства в поезде «Дурбурд».

Несмотря на то, что констебли сказали этому отвратному докторишке и его злобной маленькой собачонке, они решили пойти слегка вразрез с процедурой. И вместо того, чтобы первым делом отправиться к коронеру, Бэнкс и Хоппер выждали, когда проводник из вагона «№ 9, второй класс» сдаст дела, переоденется в городской костюм и отправится домой. Подкараулив его у здания вокзала, они двинулись следом и, когда он свернул в переулок, схватили его. Со всем своим пристрастием, а и Бэнкс, и Хоппер были весьма пристрастными персонами, констебли потребовали ответов.

Проводник пытался увиливать. Строил из себя ужа на сковороде и все твердил: «Я ничего не знаю! Я ничего не видел!»

Что ж, если бы Бэнксу и Хопперу давали пуговичный пенни каждый раз, когда им говорят «Я ничего не знаю, я ничего не видел», сейчас они могли бы купить весь Дом-с-синей-крышей с потрохами. Лучшим лекарством от провалов в памяти в таких случаях, как известно, является боль. Она неизменно возвращает требуемые воспоминания, правда, пальцы у больного при этом оказываются вывихнуты, а ноги отдавлены: у всех лекарств в Габене есть свои побочные эффекты, и это исключением не являлось.

Паровозник вылечился практически сразу же и вспомнил то, о чем раньше не сообщал: незадолго до того, как он обнаружил покойника, по проходу между купе расхаживал какой-то странный тип со здоровенным кофром в руке. Лица типа с кофром проводник не видел, поскольку тот замотал его шарфом. Ни одного из пассажиров своего вагона он в этом человеке не узнал, особых примет не заметил.

Все это очень походило на зацепку, и оба констебля впились в нее как пиявки.

Странный тип с кофром был записан в блокнот Бэнкса в графу «Подозреваемые», и лишь после этого служители закона отпустили больше перепуганного, нежели потерпевшего проводника. Ну а затем парочка вокзальных констеблей с чистой совестью вернулась к устоявшейся, никогда не подводящей процедуре.

Сперва они заехали в Дом-с-синей-крышей, где выклянчили у господина старшего сержанта Гоббина позволение вести дело – у того не было особого желания «суетиться ради какого-то мертвяка перед туманным шквалом», но, проявив все свое лизоблюдство, Бэнкс и Хоппер получили то, что хотели. Правда, для этого им пришлось потратить пару часов на путешествия между этажами и заполнение целого вагона бумаг, а потом еще и раздать пару дюжин обещаний поставить всем заинтересованным по пинте «Синего зайца». В итоге на бланке с «Делом об убийстве в поезде “Дурбурд”» появилась печать господина комиссара, и оба констебля, взмокшие и раскрасневшиеся, вывалились из дверей Дома-с-синей-крышей.

Бэнкс и Хоппер едва-едва начали свое расследование, но оба считали, что уже потрудились на славу. Обычно прозябающие целыми днями у своей тумбы в зале ожидания вокзальные констебли не привыкли так много работать и думать, и это тут же сказалось как на их самочувствии, так и на настроении. А когда они начали грызться друг с другом, тут стало очевидно, что пришло время заглянуть за пирожками – пирожки всегда действовали на них ободряюще…

– Слизняки-слизняками, – между тем повторил Хоппер задумчиво. – Но мне кажется, паровозник рассказал нам все, что знает.

– Что это за тип с кофром, а? И что у него было в том кофре?

– Скоро узнаем, Бэнкс, скоро узнаем.

– Эй ты! – гаркнул толстый констебль в окно пирожковой. – Заснул, что ли? Поживее!

– Конечно-конечно, сэр, – подобострастно отозвался лавочник. – Все готово, сэр.

Отдав констеблям коричневый бумажный пакет, пахнущий жаренным маслом и тухловатой рыбой, он застыл в ожидании оплаты, но полицейские, судя по всему, доставать бумажники не собирались.

– Господа констебли… м-м-м…

– Что такое? – уставился на него Бэнкс с деланным непониманием на лице.

– Так ведь сдача еще! – заявил Хоппер.

– Хорошо, что напомнил, – усмехнулся его напарник. – Два фунта сдачи с пирожков. – Бэнкс скривился и добавил сквозь зубы: – И поживее.

Испуганный лавочник на миг скрылся в глубине пирожковой. Вернувшись к окошку, он трясущимися руками протянул две бумажки констеблям. Хоппер схватил их и засунул в карман.

– То-то же, – сказал Бэнкс, после чего оба полицейских встали на подножки самокатов и покатили в туман…

…Улица Бромвью, несмотря на близость туманного шквала, жила своей, в общем-то, привычной жизнью. По мостовой, нервно сигналя, катили экипажи, звенели колокольчики над дверями тех лавок, что еще были открыты, у афишной тумбы на углу возле аптеки сгрудились зеваки. Улица тонула в суете: лязгали городские автоматоны, носились посыльные, а местная кошатница миссис Птиччелоу вышла покормить своих маленьких хвостатых друзей.

В какой-то момент один из ожидавших обед котов, тощий полосатый доходяга с грустной мордой, отчаянно взвыл, когда по его хвосту проехалось безжалостное самокатное колесо.

– Будешь знать, как преграждать дорогу служителю закона, глупый кот! – рявкнул Бэнкс.

Потерпевший стремительно вскочил по водостоку и, перебравшись на карниз, зашипел вслед толстому констеблю. А того между тем охватила жалость: «Какая жалость, что и этим бестолковым прохожим хвосты не отдавить!»

Бэнкс сжал грушу клаксона. Следующий за ним Хоппер проделал то же самое и еще добавил от себя:

– С дороги, бестолочь! Полиция едет!

Хотя «едет» было слишком громко сказано – и не только потому, что Хоппер орал. Пробираясь через уличную толчею, констебли едва волочились. Самокаты под их тяжестью натужно скрипели. Раз в несколько ярдов служителям закона приходилось отталкиваться от тротуара ногой, и даже столь незначительное действие вызывало у них одышку напополам с раздражением.

«Ничего! – утешали себя Бэнкс и Хоппер. – Скоро эти старые ножные самокаты останутся в прошлом…»

После успешного раскрытия убийства в поезде «Дурбурд» они рассчитывали заполучить по новенькому паровому самокату, который прилагался к должности старшего констебля. Это же просто мечта: стоишь себе на подножке, любуешься видами, а крошечные котел да паровая машина работают за тебя…

Но до успешного раскрытия дела было еще далеко, о чем констеблям внезапно напомнили.

На перекрестке стоял мальчишка-газетчик. Размахивая над головой только отпечатанным выпуском «Сплетни», он голосил что есть сил:

– Свежие новости! Свежие новости! Утреннее убийство до сих пор не раскрыто! Трупы, прибывающие в поездах! Сколько их еще будет?! Все ли они купили билет?! Дом-с-синей-крышей пожимает плечами! Зловещий убийца водит полицию за нос!

Нахмурив брови, один за другим констебли пустили самокаты прямо через лужу и обдали мальчишку грязью из-под колес. Тот взвизгнул и, подвывая, как побитая собачонка, бросился прочь. Бэнкс и Хоппер проводили его дружным хохотом.

– Будешь знать, как порочить доброе имя синемундирной габенской полиции раньше времени, хорек!

Дождавшись, когда огни на семафоре переключатся с красного на синий, констебли оттолкнулись от неровной мостовой и поколесили дальше, вверх по Бромвью.

Подвешенные на рулях полицейские фонари с трудом справлялись со сгущающейся мглой, и с каждой минутой пользы от них становилось все меньше: констебли несколько раз лишь чудом избежали столкновения с гидрантом, почтовым ящиком и даже с чистильным шкафом. Плохая видимость раздражала служителей закона, на щеках оседала липкая морось, белесые клочья тумана пытались забраться под воротники мундиров. Сегодня явно был не лучший день, чтобы заявить о себе, но выбирать не приходилось.

Еще за полквартала до нужного Бэнксу и Хопперу здания в воздухе отчетливо запахло лекарствами, и вскоре констебли оказались у старого пассажа «Тримборкен», напротив которого и располагалось… Это Место.

Больница Странных Болезней…

Вероятно, в каждом городе есть такая лечебница. Где похожие на безумных ученых доктора только и делают, что ищут повод применить свои пилы да опробовать новые иглы и скальпели. Где черствые престарелые медсестры вместо того, чтобы помогать, будто бы питаются мучениями пациентов. Где больные, снующие вдоль обшарпанных стен, напоминают бескровных неприкаянных призраков.

Габенская Больница Странных Болезней была худшим примером подобных лечебниц. Начать с того, что здешние доктора и правда будто сошли с афиш мрачных пьес-кошмаров. Ну а медсестры… Что ж, именно Гертруда Грехенмолл, старшая медсестра из Больницы Странных Болезней, стала прообразом жуткой медсестры из аудиодрамы «Ужасы палаты № 9», мисс Хоррабс, которая затачивала на глазах у несчастного пациента цепную пилу остеотома, а потом хохотала, когда остеотом вгрызся в его ногу. И уже одно это говорит о многом…

Свернув на улицу Синих Груш, Бэнкс и Хоппер направили самокаты вдоль задней стены больницы. Лекарствами здесь пахло уже так сильно, что констеблям пришлось натянуть на носы шарфы, чтобы не грохнуться в обморок прямо на ходу. И все же они оба успели ощутить в горле едкую горечь. Глаза стало щипать…

Вид этого угрюмого старого здания даже у бывалых служителей закона вызывал дурные мысли и пробуждал потаенные детские страхи.

В подслеповатых окнах, провожая констеблей долгими немигающими взглядами, замерли блеклые фигуры. У заднего входа в больницу толпились калеки: без ног, без рук, опирающиеся на костыли, пускающие слюни на инвалидных колясках. К трубе водостока прислонилось безголовое тело – никому до него не было дела. На улицу откуда-то из здания больницы доносились жуткие отчаянные крики.

Бэнкс и Хоппер были несказанно рады, что им не нужно заходить в лечебный корпус.

Проехав мимо дверей мрачного паба «Трупоеды Пикарди», они нырнули под арку в ржавой решетчатой ограде, где в зарослях плюща едва проглядывала вывеска: «Морг Тремпл-Толл». Самокаты запрыгали по дорожке, проложенной через запущенный, как борода бродяги, палисадник, и вскоре Бэнкс с Хоппером добрались до кирпичного флигеля, рядом с которым стоял мертвецкий экипаж – угольный фургон с чернильной крышей-гармошкой.

Дверь в морг была открыта, являя взору темный проход в полуподвальное помещение.

Констебли прислонили самокаты к стене и, погасив фонари, двинулись по ступенькам вниз. Пройдя по длинному коридору с низким потолком, они оказались у двери, над которой висела табличка: «Грегори Горрин, доктор-аутопсист, полицейский коронер, судебный медицинский эксперт, ваш последний друг». Ниже была прикреплена еще одна табличка: «Стучите и поднимайте воротники – здесь холодно».

Из-за двери негромко звучал вальс «Мертвец из Рабберота» – доктор Горрин частенько ставил его во время своих вскрытий. Помимо заунывных тягучих звуков музыки, полицейские разобрали голоса: знакомый дребезжащий голос самого коронера и, вроде бы, детский – мальчишеский.

Доктор Горрин, кажется, был поражен чем-то до глубины души, чего за ним обычно не водилось:

– Я все еще н-не… н-не могу в это поверить…

Кто-то отвечал со смехом:

– Ай-ай-ай, у вас холодные пальцы, доктор, хватит нащупывать мой пульс…

Констебли переглянулись, и без какого бы то ни было стука Бэнкс толкнул дверь.

Секционный зал представлял собой плохо освещенное помещение, едва ли не полностью выложенное бледно-серым кафелем. Под стенами стояли медицинские столы-каталки, занятые покойниками, в дальней стене виднелись квадратные крышки холодильных камер.

На стуле у двери стоял граммофон – пластинка медленно крутилась, и игла буквально вырезала из нее звуки вальса. Мрачного, торжественного и нервного – по мнению констеблей, весьма отвратного: слишком много скрипок, виолончелей и прочих раздражающих инструментов. Зачем вообще нужна такая музыка, когда есть старые добрые и такие душевные песни под гармошку, стук кружек по столам и топот ног в пабе?

В центре зала был установлен секционный стол, рядом с которым – констебли дружно сглотнули – в полу зиял круглый окровавленный слив, перекрытый решеткой. Господин Так-что-тут-у-нас, как его порой называли в полиции, обнаружился там же, где и всегда: стоял, низко согнувшись над столом.

Доктор Горрин был высоким тощим субъектом со смоляными, зачесанными назад волосами и моноклем в левом глазу. Он всегда носил один и тот же черный костюм в тонкую белую полоску, поверх которого во время работы надевал грубый полотняный фартук. Сейчас этот фартук был обильно забрызган кровью. Рукава коронер закатал до локтей – в одной руке он держал линеечку и что-то замерял ею внутри развернутой, как конверт, грудины лежащего на столе покойника, в другой крепко сжимал окровавленный орган размером с яблоко. Доктор был в помещении совершенно один.

Когда скрипнула дверь и вошли полицейские, он поднял взгляд. Навесная лампа над головой аутопсиста высветила идеально расчесанную и нафабренную прическу, но при этом все его лицо утонуло в тени – лишь слегка поблескивало стеклышко монокля.

– О! Кто это тут к нам пожаловал?! – с напускным воодушевлением проговорил доктор Горрин. – Да это же мои самые любимые констебли!

«Самые любимые констебли» с подозрением оглядели зал.

– С кем вы говорили, док?

– С кем говорил? Так ведь с мисс Фирнести же. – Доктор кивнул на автоматона-ассистента, который стоял в углу, выключенный. На голове нескладного механоида сидел чепчик, какие носят медсестры.

– И она вам отвечала? – удивился Бэнкс.

– Мальчишеским голосом? – с сомнением добавил Хоппер.

– А, так вы об этом… – Доктор Горрин бросил взгляд на один из стоявших у стены столов. – Полагаю, вы слышали Фредди Прюитта, помощника трубочиста. Юного мистера Прюитта доставили вчера вечером – дымоходное удушье. Он – из беспокойных: никак не может смириться с собственным безвременным уходом.

Констебли наделили аутопсиста хмурыми каменными лицами: неужели он рассчитывал, будто они поверят в подобное? Еще чего! Покойники ведь не разговаривают – об этом все знают!

Бэнкс с Хоппером неуверенно переглянулись: говоря откровенно, они-то как раз точно не знали. Не то чтобы вокзальные констебли были тупыми, просто в их жизни всегда оставалось место для этого, слегка детского и наивного, «А вдруг?»

– Господа, – Горрин сменил тему, – я так понимаю, именно из-за вас в свой выходной я сейчас здесь, а не дома, в кресле у камина, с книгой «Семь способов вскрыть человека так, чтобы он не заплакал».

– У нас тут вообще-то расследование, док, – сказал Бэнкс. – Очень важное.

– Самый тихий пассажир поезда «Дурбурд», полагаю? – Аутопсист усмехнулся, и оба констебля дружно поморщились. Чувство юмора доктора Горрина не нравилось решительно никому.

Аутопсист продолжал:

– Уж не думал, что меня вытащили из дома накануне туманного шквала именно из-за вас. Я ждал мистера Мэйхью…

– Мэйхью болен, – буркнул Бэнкс.

– Да. Серьезно болен, – добавил Хоппер.

– Грустно слышать.

– В любом случае он сейчас не в почете на Полицейской площади. Не нужно было лезть со своими подозрениями к тем, к кому с подозрениями лезть не нужно. Его на время отстранили от дел.

– Жаль. – Доктор наконец положил окровавленный орган в оцинкованный судок, убрал линеечку в карман фартука и вытер руки полотенцем. – Мистер Мэйхью – талантливый господин в вопросах розыска и расследования.

– Не он один, док, не он один, – со значением осклабился Хоппер, намекая коронеру, что и они с Бэнксом неплохие сыщики.

Горрин намека не заметил и, как и прежде, глядел на них, не мигая и улыбаясь своей жуткой плотоядной улыбкой.

– Что вы выяснили, док? – спросил Бэнкс, достав из внутреннего кармана мундира блокнот с карандашиком.

– Насильно… насильно я заставил себя выйти сегодня на службу! – начал аутопсист. – Насильно… насильно я вдел себя в костюм, перешел улицу и прибыл сюда. Насильно… насильно…

– Док! – рявкнули хором Хоппер и Бэнкс.

– Да. Я ведь как раз и веду к тому, что смерть имела… какой бы вы думали?.. насильный или, вернее, насильственный характер! Как логичное продолжение насилия надо мной в мой выходной…

– Док, нам не до ваших шуточек! – буркнул Бэнкс.

Доктор Горрин разочарованно склонился над изуродованным лицом покойника и произнес уже без какой-либо иронии в голосе:

– В целом материал весьма обыденный, если не учитывать…

– Что еще за материал? – удивился Хоппер.

– Труп, – пояснил Бэнкс.

– …если не учитывать характер повреждений. Я бы предположил, что рана нанесена чем-то, с виду напоминающим гибкий шланг.

– Хм, – выдавил Бэнкс.

– Гм, – выдавил Хоппер.

Доктор продолжал:

– Также я обнаружил в ране слюну.

– Его обслюнявили?

– Удивительное дело, – доктор Горрин напустил таинственности в голос, – этого джентльмена убило… какое-то животное.

Но ни драматичная пауза, ни зловещие нотки в голосе коронера ровным счетом ни к чему не привели – оба констебля не были ни удивлены, ни испуганы. Бэнкс заскрипел карандашиком в блокноте: «Животное». Ну а Хоппер почесал квадратный щетинистый подбородок.

– Значит, на этого типа всего лишь напало какое-то животное… – Толстяк разочарованно поморщился и поглядел на напарника – тот также был подавлен. Им очень хотелось, чтобы зацепка о типе с кофром к чему-то привела.

– Это не «какое-то животное»! – Доктора Горрина искренне возмутило безразличие констеблей. – А весьма большое и при этом, я полагаю, привезенное откуда-то из тропиков.

– А это вы еще откуда взяли?

– Я обнаружил у покойника сыпь и…

Оба констебля, не сговариваясь, отпрянули от хирургического стола на несколько шагов.

– Сы-ы-ыпь?!

– Не нужно беспокоиться, господа. Вас она не тронет. Помимо самой сыпи, я обнаружил, что ее пытались лечить. Определенной мазью. Я написал мистеру Медоузу из «Аптеки Медоуза», и он подтвердил, что это довольно редкая мазь от довольно редкого типа лихорадки. А именно болотной лихорадки Микении. Он сообщил, что мазь у него покупали в последний раз пару месяцев назад.

– Я так понимаю, покупал этот голубчик? – кивнул на покойника Бэнкс.

– О, думаю, вам будет любопытно, что не только он один. Ее покупали еще двое. Некий, как выразился мистер Медоуз, нелицеприятный субъект, очевидно, приезжий. Чернокожий и едва говорящий по-нашему. А другой – что ж, это особо вас должно заинтересовать, господа! – другой был в мундире с нашивками Клуба охотников-путешественников.

– Клуб охотников-путешественников? Это который в Сонн? – недовольно уточнил Хоппер. Он лишь представил, сколько туда и обратно волочиться, и ему сразу стало дурно. Дело грозило затянуться…

– Верно, – кивнул доктор Горрин.

– А как мы отыщем нужного охотника? – спросил Бэнкс. – По сыпи?

– Это что же, нам их всех раздевать да ощупывать? – добавил Хоппер. – Они ведь охотники, их так просто не разденешь – еще отстреливаться начнут.

– Что вы, господа! – рассмеялся коронер. – Просто узнайте у управляющего, кто из клуба недавно был в экспедиции в болотах Микении или в Кейкуте.

Бэнкс записал в блокнот: «Клуб охотников-путешественников – управляющий – болота Микении (Кейкут)».

– Я вот что подумал, – сказал Хоппер. – Все это, конечно же, связано. Мертвец в купе. Еще эти двое, лихорадочные: гуталиновый человек и охотник…

– Я вижу, к чему ты клонишь, – кивнул Бэнкс. – Они все были заодно. Охотник нужен, чтобы кого-то ловить, гуталиновый, вероятно, знает местность, а сам мертвец – может, руководитель, может, еще кто. Он же ученый… Они отправились в экспедицию в болота, кого-то нашли, поймали и привезли сюда. А потом эта тварь вырвалась и покромсала главного.

Хоппер хлопнул себя по шлему – его осенило:

– Тогда нашим типом с кофром может быть этот самый охотник.

– Почему не гуталиновый? – удивился Бэнкс.

– Потому, что паровозник ничего не говорил о том, что он чернокожий.

– Но ведь тип с кофром был замотан в шарф. Может, как раз, чтобы скрыть свою эту… гуталиновость?

– Весомо.

Доктор Горрин покашлял, привлекая к себе внимание:

– Господа. – Он кивнул на человека, лежащего на секционном столе. – А что вам, собственно, известно об этом джентльмене?

Бэнкс нехотя перевернул назад в блокноте пару страниц и зачитал свои заметки:

– «Реджинальд М. Руффус. Вагон № 9, второй класс. Купе № 5. Сел на «Дурбурд» в порту Керруотер, туда прибыл на дирижабле. Заказывал чай с сахаром».

– Зачем вы записали про чай?

– Люблю чай с сахаром, – ответил Бэнкс. – Далее… Э-э-э… Вот, пожалуй, и все. Ну, и еще то, что он ученый. Это мы узнали из «Сплетни». Бенни Трилби откуда-то раскопал.

– Вот-вот! – заметил доктор Горрин. – Ученый. Быть может, вам стоит отправиться в Габенское научное общество Пыльного Моря? Там о нем должны знать.

– Нет уж! – заявил Хоппер. – Это не срочно. Он ведь уже никуда не сбежит, верно? А вот гуталиновый и охотник могут. Кто-то из них и есть наш подозреваемый с кофром. Мы должны отыскать этих супчиков, покуда они того…

– От кофра не избавились или еще что, – закончил Бэнкс.

– Я бы все же посоветовал вам в первую очередь направиться в…

– Док! – перебил Бэнкс. – Чем хороши мертвецы? Они никогда не занимают первые места в очереди, если вы понимаете, к чему я клоню. Мертвецом мы всегда успеем заняться. А сейчас нам пора.

– Процедура есть процедура, – добавил напарник.

Хоппер вдруг пристально поглядел на вещи покойного, лежащие на соседнем столе. Отдельно отметил твидовый пиджак и, в частности, распоротую полу с торчащим наружу клоком подкладки…

– Пиджак порван, – сообщил констебль о своем наблюдении. – Утром не был.

– Трудности доставки! – сказал доктор Горрин. – Так куда вы, говорите, первым делом направитесь? В Клуб охотников-путешественников, или займетесь поисками чернокожего человека?

– В Клуб, разумеется, – ответил Бэнкс и спрятал блокнот в карман мундира. – Чернокожего ведь еще поди разыщи.

– Да, у нас тут половина Гари чернокожие ходят из-за фабричного угля и копоти.

– А что вы будете делать с этим… гм… существом, которое убило господина ученого?

Бэнкс пожал плечами:

– Пока ничего. Мы ведь не звероловы.

Хоппер усмехнулся:

– Да. Мы, скорее, людоловы.

– Но ведь это существо может напасть на кого-нибудь еще!

– Что ж, – равнодушно заметил констебль Бэнкс, – в таком случае кому-то очень не повезет. В то время как нам нужно искать того, кого можно предъявить господину комиссару и поставить перед господином судьей.

Доктор Горрин кивнул.

– Что ж, тогда не стану вас задерживать, – сказал он. – У меня тут очередь уже выстроилась – ждут осмотра доброго доктора. И пусть, как вы выразились, покойники очередей не занимают, но кому-то все же нужно с кого-то начинать. Почему бы не начать с парочки выловленных в канале Брилли-Моу любителей попить промасленную воду? – Он указал на один из столов у стены. – Вон та мадам, к примеру, еще со вчерашнего утра пытается соблазнить меня своим чарующим ароматом разложения, но…

– Хорошего дня, док!

– Процедура не ждет!

Оба констебля приставили пальцы к шлемам, кивнули и гулко протопали к выходу из секционного зала. После чего скрылись за дверью.

Доктор Горрин не шевелился и со стороны могло показаться, будто он просто слушает музыку, звучащую из граммофона, но на деле он вслушивался в гулкий отдаляющийся топот полицейских башмаков.

– Они ушли, – сказал аутопсист наконец, и из-под секционного стола, откинув свисавшую пологом простынь, выбрался Джаспер Доу.

– Теперь вы мне верите, доктор Горрин? – спросил он. – Эти болваны даже не удосужились узнать у паровозников про багаж профессора! Зря вы им все так подробно рассказали.

– Вы ведь понимаете, мастер Джаспер, – угрюмо проговорил аутопсист, – что я не мог скрывать детали вскрытия от полиции? К тому же, я все это рассказывал скорее вам, чем им. Надеюсь, вы обратили на это внимание.

– Конечно, доктор, – сказал Джаспер. – Я непременно сообщу все дядюшке.

Доктор Горрин подошел к мальчику и снова приложил два своих ледяных пальца к его шее, нащупывая пульс.

– Ой, доктор! – рассмеялся Джаспер. – Все со мной в порядке. Инфлюэнца давно прошла.

– Инфлюэнца? Доктор Доу так сказал? В смысле, – он замялся, – вы ею болели в своей поездке?

– Ну да.

– Я очень рад вас видеть, мастер Джаспер. – Доктор Горрин опустил взгляд. – Как я уже сказал вам перед появлением господ констеблей, я полагал, что вы… переехали к своей бабушке навсегда.

«Ну вот, снова, – подумал Джаспер. – Это точно дядюшка! И зачем он им всем такое наплел?»

– Что вы, доктор! – воскликнул мальчик. – Как бы я смог оставить дядюшку здесь одного? Он бы точно пропал без меня.

– Так и есть. – Коронер взял себя в руки, вытащил монокль из глаза и, повернувшись к покойнику, принялся протирать стеклышко платком. – Я надеюсь, доктор Доу отыщет это существо, раз наши доблестные служители закона решили расставить приоритеты иначе.

– Дядюшка сейчас как раз занят поиском существа. Уверен, он уже допрашивает Вамбу.

– Вамбу?

– Туземца с болотной лихорадкой.

Коронер кивнул.

– Будем надеяться, предмет, который был вшит под подкладку профессорского пиджака, поможет вам в расследовании, мастер Джаспер. Я так удивлен, что доктор Доу участвует во всем этом, так удивлен! Я полагал, что хорошо его знаю – и как ему удавалось скрывать от меня свой дух авантюризма?!

– Да уж, – хмыкнул Джаспер и опустил взгляд на продолговатый испещренный насечками бордовый цилиндр, который он все это время сжимал в руке. – Надеюсь, дядюшка и мистер Келпи отыщут вторую половину.

Предмет, который мальчик обнаружил под подкладкой пиджака профессора Руффуса, оказался половинкой записывающего фонографического цилиндра. Было очевидно, что цилиндр разделили намеренно. Зачем? Это еще предстояло выяснить. Джаспер полагал, это сделано, чтобы какие-то важные сведения не достались тем таинственным людям в черном, которые влезли в квартиру профессора и перерыли багаж: кто знает, вдруг они искали именно этот цилиндр?

Доктор Горрин не удержался и еще раз проверил пульс мальчика.

– Ай-ай-ай! – со смехом возопил Джаспер. – Ледяные пальцы! Ледяные пальцы!

После чего попрощался с коронером и убежал.

Доктор Горрин еще какое-то время задумчиво глядел ему вслед, затем вправил обратно в глаз свой монокль и, сунув нос в багровеющую грудину покойника, забормотал:

– Так, что тут у нас?.. Что тут у нас?..

***

«Меблированные комнаты Жубера» представляли собой весьма непритязательное место – слишком гаденькое даже по меркам Габена. Здание, в котором они располагались, находилось в двух шагах от вокзала и было битком набито приезжими. Жилье здесь считалось очень дешевым, но условия… что ж, сами стены буквально делали все возможное, чтобы стать последним пристанищем всякого, кто решит здесь поселиться.

Бедняки, безработные актеры и иммигранты – каждый приволок с собой свой особый уклад жизни. В темных коридорчиках смешались не только различные языки, но еще и болезни, как местные, так и привезенные из различных стран. Под крышей меблированных комнат эти болезни цвели, сплетались в узел и в итоге превращались в нечто неузнаваемое. И если маленькая девочка, сидящая на ступенях деревянной лестницы и прижимающая к груди облезлого, явно выброшенного кем-то на помойку плюшевого медведя, болела чахоткой, то чем болел скелетообразный субъект с зеленой кожей, на котором жилетка, рубаха и брюки висели, будто на вешалке, доктор Доу сходу определить не мог. Но это несомненно было нечто весьма зловредное, так как мужчина громко кашлял и сплевывал прямо на лестницу зеленоватую слизь.

Кашель доносился отовсюду: снизу, сверху, из-за стен. Им здесь пропиталось буквально все. Стены тонкие – постараться, и пальцем можно проткнуть. Все слышно: детский плач, ругань, кто-то кому-то разбивает голову тяжелым чайником. Теснота неимоверная – в каждой комнатке жило сразу несколько человек, а в некоторых их число и вовсе доходило до дюжины.

– Сам он не платит за свой угол. Все оплачивал тот мертвый господин из газет, – пропыхтел невероятно толстый мужчина, медленно поднимающийся по ступеням перед доктором Доу и мистером Келпи. Это был сам Жильбер Жубер, хозяин «Меблированных комнат Жубера».

Стоило постояльцам только услышать его рокочущий голос, как они сразу же начинали прятаться, словно мыши при появлении кота. Захлопали двери, наверху кто-то кричал, предупреждая прочих: «Он идет! Он идет!»

Лестница пронизывала весь дом, словно кишка, и выглядела схожим образом. На ступенях в ржавом свете редких ламп влажно поблескивали склизкие потеки, по стенам ползали всевозможные паразиты, начиная с вездесущих клопов и заканчивая тварями, которых Натаниэль Доу не узнавал.

– Когда оплату внесли в последний раз? – спросил доктор.

– Э-э-э… еще до того, как этот гуталинщик исчез, – ответил господин Жубер. – Но комната была оплачена, и, когда он вернулся, я его не трогал. После утреннего сообщения в газете я уж собирался пойти и выставить его вон: ясно же, что можно не ждать ни пенни от этого нищего чужака. И тут вы пожаловали…

– Он вернулся сегодня, так? Появился впервые после долгого отсутствия?

– Так и есть – заявился, будто его тут ждали, – перемежая слова натужными хрипами, сообщил господин Жубер. – Засел на чердаке и носу не кажет – боится, видать, что выпру его, как увижу.

– Вы не знаете, были у него какие-либо посетители?

– Да кому он нужен, навещать его? Да и не слежу я особо. Народу здесь тьма-тьмущая, жильцы постоянно меняются. Вот вчера только выселилось двадцать два человека, так сегодня еще три десятка на их место вселилось. Мой милый клоповничек…

Доктор Доу и мистер Келпи обменялись угрюмыми взглядами. Впрочем, господин Жубер не преувеличивал: самый настоящий «клоповник». Комнатки в этом доме были буквально повсюду – без карты не разобраться: многие двери выходили не только на лестничные площадки, но и на сами лестницы, а двери антресольных этажей размещались вторым ярусом прямо над нижними, и к ним вели лесенки со ступенями-скобами.

– Тэмзин, выметайся! – рявкнул господин Жубер, завидев знакомую тень, шмыгнувшую за одну из таких дверей. Хозяин походя стукнул в нее кулаком. – Нет оплаты – нет комнаты! Не заставляй меня в третий раз тебе повторять! Пошел вон! Собирай манатки и катись отсюда! – Он полуобернулся к посетителям и пояснил: – Все эти крысы сюда суются перед шквалом – боятся оставаться на улице.

Господин Жубер являлся личностью настолько отвратительной, что даже следующему за ним хладнокровному доктору Доу, было трудно не морщиться. Прямо перед глазами доктора лоснился и покачивался затылок в несколько этажей складок, по которым стекал пот, редкие седые волоски влипли в кожу. Бордовый вельветовый костюм едва удерживал все телеса господина Жубера вместе, при этом его безразмерные брюки и жилет местами словно проржавели – так казалось из-за покрывавших одежду тут и там бурых пятен.

– Вы будете платить за этого гуталинщика? – задал господин Жубер наиболее интересующий его вопрос. – Или я стаскиваю его с лестницы вниз прямо сейчас!

– Не нужно! – воскликнул мистер Келпи. – Конечно, я заплачу…

– Вот и славненько… вот и славненько, – проговорил господин Жубер.

Комната, в которой обретался Вамба, располагалась под самой крышей. И несмотря на то, что изначально это помещение не было жилым, сейчас здесь ютилось не меньше двух десятков человек. Они нашли себе приют среди множества труб, кто-то устроился на горячем паропроводе, кто-то залег под ним. Чердак состоял из мелких «комнаток», или попросту закутков в несколько футов каждый, разделенных между собой грязными полосатыми простынями на натянутых веревках. Коптили переносные печки – под крышей все было затянуто дымом, в котором проглядывали рыжие пятна ламп и свечей. Ужасно воняло протухшей рыбой, немытыми телами и керосином.

Штормовая тревога на эдакой верхотуре была намного слышнее, чем внизу. Жильцы чердака явно не понимали, что она значит, но, тем не менее, вздрагивали и принимались трястись от страха, подвывая ей в такт каждый раз, когда она раздавалась.

Вамба обнаружился в дальнем от двери углу. Сидел на грубом лежаке, чесался-скребся и, испуганно задрав голову, вглядывался в темноту под крышей, словно пытался отыскать место, откуда звучит сирена.

Доктору Доу предстал смуглый сильно сгорбленный человек с покатой головой, поросшей короткими и очень густыми черными волосами. Одет Вамба был в темно-коричневый костюм-тройку, видно, купленный у старьёвщика. Пиджак висел на гвоздике над лежаком.

Когда посетители подошли, туземец опустил голову. Появившийся в его глазах при одном взгляде на господина Жубера страх переменился на надежду, стоило ему увидеть помощника главы кафедры Лепидоптерологии.

– Мистер… мистер Келпи…

У Вамбы был весьма необычный акцент. Он говорил так, будто набрал в рот воды и боялся ее расплескать.

– Здравствуй, Вамба, – кивнул мистер Келпи.

– Вы прийти сюда, чтобы… – начал было туземец из Кейкута, после чего прервал себя. – Зачем вы сюда прийти, мистер Келпи?

Вамба с подозрением уставился на доктора Доу и с еще большим подозрением и зарождающимся ужасом – на его черный кожаный саквояж. Кажется, он решил, что его пришли усыплять, как больную собаку.

– Вы не оставите нас? – Доктор повернулся к господину Жуберу, и тот, безразлично махнув жирной рукой, покинул чердак, по пути пнув какого-то старика ногой: «Я помню о тебе, Макли!»

– Вамба, тебе не стоит бояться, – мягко заверил уроженца Кейкута мистер Келпи. – Это доктор Доу, он не причинит тебе вреда…

Вамба почесал грудь через рубаху и забрался на лежак с ногами, не снимая своих разбитых башмаков. На дощатой стене за его спиной, рядом с пиджаком, висели угольные рисунки, на которых были изображены темнокожая женщина с круглыми серьгами в ушах и девочка с торчащими во все стороны волосами, отчего ее голова походила на покрытый сажей одуванчик. «По всей видимости, это – семья Вамбы…» – подумал доктор Доу.

Туземец проследил за его взглядом и испуганно прикрыл рисунки пиджаком, словно боялся, что жуткий доктор их заберет.

– Вамба, нам нужно задать вам кое-какие вопросы, – сказал доктор Доу. – Вы знаете, что произошло с профессором Руффусом?

– Я… э-э-э… знать, да. – Туземец обхватил себя за плечи руками и сгорбился еще сильнее. Было видно, что ему горько об этом говорить. – Господин Жубер сказать, что его… что он умереть. Профессор умереть. Еще он сказать, что выкидывать меня, когда профессор не смочь платить.

Доктор поглядел на мистера Келпи. Тот кивнул – его лицо выражало сочувствие к бедному Вамбе.

– Скажите, Вамба, – начал доктор Доу, – вы ведь сопровождали профессора в экспедиции?

– Да… я вернуться совсем недавно. Утром.

– Вы ехали в поезде «Дурбурд»?

– Я ехать в вагон для слуг. Там можно сидеть. Хороший вагон. Рядом, через перегородку, быть плохой вагон: там люди из… из разных мест. Они стоять… очень тесно… человек очень много… – он задумался и попытался посчитать, но не смог: – очень много… там жарко и дышать трудно. У женщины новорожденный ребенок умереть. Проводник велеть его выкинуть, и его выкинуть.

– Какой кошмар! – потрясенно проговорил мистер Келпи.

– Да, это так, – согласился доктор Доу, но от темы не отошел. – Вы не покидали вагон для слуг, Вамба?

– Что? Я… нет, все время пути я сидеть на месте. Профессор велеть сидеть, и я сидеть.

– Сразу же по прибытии вы прошли через поезд до вагона профессора? – спросил доктор. – Вы зашли к нему в купе?

– Нет! – испуганно воскликнул Вамба. – Я ничего такого не делать!

Доктор кивнул и продолжил:

– Хорошо. Вы прибыли в Габен. Что было после этого?

– Я отправиться сюда. Профессор велеть мне ждать, а вечером прийти его дом – помощь с вещи, разбирать записи.

– Соседка профессора Руффуса сказала, что незадолго до экспедиции вы ссорились с профессором.

– Я?! Нет, я не ссориться!

– Она сказала, что вы требовали от него зубы. Это правда, Вамба?

Вамба испуганно поглядел на мистера Келпи, и тот ободряюще кивнул.

– Да, сэр. Я хотеть больше зубов… больше зубов!

– О чем речь, Вамба?

Вамба широко раскрыл рот, демонстрируя доктору почти полную пустоту в нем. В общей сложности там насчитывалось всего лишь шесть зубов.

– Профессор водить меня к доктор, – сообщил чернокожий человек. – Зубы… дыр-дыр… вставлять мне два зуба после успешной экспедиции. Каждый раз два зуба. Но я хотеть в этот раз три зуба. А профессор сказать, что дать мне целых четыре, если все у него получиться. Я быть рад…

– Что у него должно было получиться, Вамба? – спросил доктор.

Вамба снова почесался и вжал голову в плечи:

– Джунгли. Исследовать.

Было видно, что ему приказано молчать и что его запугали. Вероятно, это сделал сам профессор Руффус, опасаясь, что кто-то узнает о поисках Черного Мотылька. Учитывая, что он использовал несчастного туземца, обещая ему зубы в качестве оплаты за его труды, в это несложно было поверить.

– Вы что-то привезли оттуда, Вамба? Из джунглей?

– Я ничего не знать. – Вамба затрусил головой. – Я ничего не привезти!

– Вы поймали Черного Мотылька и привезли его в Габен?

– Я… н-не знать… не знать… не знать…

– Чего вы боитесь, Вамба? Вы ведь хотите, чтобы мы узнали, что случилось с профессором? Помогите нам!

– Я н-не…

– Чего вы боитесь, Вамба? Или, вернее, кого?

Туземец обхватил себя за плечи и закачался.

– Профессор никому не верить. Он быть замкнутый. Бояться за свою жизнь…

– Профессор Руффус боялся за свою жизнь? – переспросил мистер Келпи. – Там, в экспедиции?

Вамба отчаянно закивал.

– Он говорить… заговор… говорить, что верить только мне. Он бояться его…

– Кого, Вамба? – испуганно спросил мистер Келпи.

– Злой человек, который быть с нами.

– С вами был еще кто-то? – нахмурился доктор. – Кто? Я должен знать!

– Он бояться, что его убить, как и старик-профессор.

– Что?! – пораженно прошептал мистер Келпи.

Доктор Доу нахмурился.

– Вамба. О чем вы говорите? Вы утверждаете, что и профессора Гиблинга с кафедры убили?

– Это же был сердечный приступ… – едва дыша произнес мистер Келпи и принялся дрожащими руками искать платок – его лицо и руки блестели от пота.

– Вамба?

– Я… не мочь… не мочь… не мочь…

Он затрясся в ужасе, и доктор решил зайти с другой стороны.

– Вамба, профессор Руффус умер. Умер профессор Гиблинг. Мы здесь, чтобы понять, что произошло. Мы хотим поймать Черного Мотылька. Вы поможете нам?

Вамба огляделся по сторонам, словно боялся, что его подслушивают.

– Вамба?

– Профессор дать мне кое-что, – шепотом сказал туземец. – Он говорить никому это не давать. Ни за что не давать.

– Что он тебе дал, Вамба? – взволнованно проговорил мистер Келпи.

– Он дать мне говорящий штуковина!

– Покажите нам…

– Я…

– Покажите! – потребовал доктор, и Вамба, дернувшись от его голоса, словно от пощечины, поспешно засунул руку внутрь худой подушки и достал оттуда небольшой предмет. Доктор тут же узнал в нем фонографический цилиндр – тот был сломан, и у него не доставало части.

Дрожащими руками Вамба протянул его доктору. Доктор шагнул к нему, но взять цилиндр он уже не успел…

Раздался звук быстрых шагов по деревянному полу. Загрохотал перевернутый чайник. Кто-то закричал.

– А ну, заткнись! – тут же глухо рявкнули со стороны окна. И только сейчас доктор Доу ощутил, как на чердаке стало холодно – кто-то открыл ставни…

Огонек стоявшей неподалеку свечи дрогнул и потух, натянутые простыни заходили ходуном. Тени тут же выросли и залили собой помещение.

Четыре мрачные фигуры проникли в «Меблированные комнаты Жубера» через окно, и их не остановило то, что чердак располагался на высоте шестого этажа.

Это были те самые «черные люди», о которых говорила миссис Бренньяк, – незнакомцы в длинных пальто и шляпах-котелках, вооруженные пистолетами. Их лица были скрыты под шарфами, а глаза прятались под защитными очками.

Люди в черном появились стремительно и так же стремительно принялись стрелять. Доктор успел лишь оттолкнуть в сторону мистера Келпи и выставить перед лицом саквояж. Пуля прошила простыню-перегородку и вонзилась в саквояж, другая скользнула по боку цилиндра, сорвав его с головы доктора.

– Стреляйте! – закричал мистер Келпи. – Стреляйте в них, доктор!

– У меня нет… нет оружия…

Доктор припал к полу и полез за утерянным головным убором. Он пронырнул под простыней-перегородкой. За ней сидела женщина, в ужасе прижимавшая к себе маленького плачущего мальчика.

Мистер Келпи забрался под трубу, а доктор, схватив цилиндр, замер там, где был.

Чердак полнился криками. Кто-то перевернул лампу, и она подожгла перьевой матрас. Люди в черном стреляли.

– Нет! – кричал Вамба. – Пустить! Пустить меня! Нет!

Незнакомцы схватили туземца. Он пытался сопротивляться, но его крики вскоре оборвались, и их заменили детский плач и причитания женщин. Из простреленной трубы шипя била струйка пара.

Доктор Доу не сразу понял, что все закончилось. Он поднял голову и осмотрелся. Рядом лежал один из жильцов чердака – в его морщинистом лбу багровела дыра от пули. Дым застлал собой все. Вамба исчез.

– Келпи! – позвал доктор. – Мистер Келпи, вы живы?

Сбоку кто-то закряхтел, и из-под трубы медленно и неуклюже выбрался перепуганный и перепачканный в пыли и саже помощник главы кафедры Лепидоптерологии.

Сквозь тягучий пороховой дым доктор разобрал будто бы преследующий его сегодня запах. Чернослив.

***

Трамвай покинул Сонн и въехал в Тремпл-Толл.Ржавый коричневый вагон небыстро пробирался в тумане по северной части Саквояжного района, стонал и скрежетал, грозя развалиться на каждой стрелке. В трамвае сидело несколько выбравшихся в город, невзирая на непогоду, любителей тряски и качки: бесцельно катающиеся старухи, няня с ребенком, уткнувшийся в книгу парнишка, парочка клерков и две пухлые матроны, едущие до конечной и скрашивающие себе поездку вязанием и сплетнями.

На задней площадке, прислонив самокаты к дрожащей стенке вагона и подперев их огромными башмаками, чтобы не съезжали, стояли Бэнкс и Хоппер. Констебли глядели в окно на серые, тоскливые дома Тремпл-Толл, беседовали и ели пирожки с рыбой. Запах рыбы заполонил собой весь трамвай, и возмущенные пассажиры порой недовольно косились в сторону полицейских, но ничего, кроме негромкого бубнежа под нос, позволить себе не рисковали.

– Ну, вот, – проворчал Хоппер. Он уныло кивнул на пустующую сигнальную тумбу на перекрестке, возле которой обычно стоял Тоббинс. – Всех уже распустили. Четыре часа дня, а мы по-прежнему не в «Колоколе и Шаре», куда-то плетемся, сбиваем подметки. Наверное, мы сейчас единственные констебли на службе во всей Саквояжне.

– Не забывай, – напомнил Бэнкс, – что все это не просто так. Сегодня нужно как следует попотеть, зато потом…

– Не сильно люблю потеть, – сказал Хоппер.

– Потеющие хмыри – вообще мерзкие и отвратные личности, я так считаю, – продолжил Бэнкс. – Будь моя воля, отправил бы за решетку всех, кто потеет.

– Это точно. Там им самое место.

Бэнкс засунул в рот последний кусок пирожка и облизал губы.

– Что думаешь по поводу этих клубных толстосумов? – спросил он и презрительно хмыкнул. – Охотники-путешественники, тоже мне! Разъезжают по всяким там пустыням и джунглям, караулят зверье, снимают со зверья шкуры. Богатющие и самодовольные. А ты вот, Хоппер, хотел бы путешествовать, ошиваться по другим странам, места там разные разглядывать?..

– Да я и просто ходить не особо люблю, – признался Хоппер. – А еще и по пустыням топтаться? Это ж подумать только! Песок в сапогах, шлемы эти пробковые дурацкие, жарища, еще и зараза всяческая липнет.

– Это да, – согласился Бэнкс. – Вообще не понимаю, зачем куда-то волочиться? В Габене поуютнее будет.

Бэнкс и Хоппер были едва ли не единственными в этом городе, кто считал, что здесь может быть хоть в какой-то степени уютно.

– У богатеев свои причуды, – сказал громила-констебль. – Может, мягкие кресла натирают им богатенькие зады, вот они и пакуют чемоданы.

– Но этот наш голубчик… как там его?.. – Толстяк достал из кармана блокнот и сверился с записями. – Хэмилтон… Да, сэр Хэмилтон. Он не из особо богатых будет…

– С чего ты взял? – удивился напарник.

– Все просто, Хоппер, – хмыкнул Бэнкс. – Мы вернулись обратно, в Саквояжню. Богатые здесь жить ни за что не станут.

– Гм. Весомо.

Трамвай как раз полз мимо здания суда, и оба констебля, вытянувшись по струнке, отдали честь, после чего вернулись к разговору.

– А ловко ты у этого хмыря фотокарточки заполучил, – похвалил напарника Бэнкс.

– Так не рубанком же выструган, – осклабился Хоппер.

Клуб охотников-путешественников представлял собой место, куда не попасть, если только вы не являетесь его членом. В этом закрытом обществе состояли сугубо вальяжные усатые джентльмены, хвастающиеся тем, скольких тигров они подстрелили, но, по мнению обоих констеблей, вряд ли кто-то из них рискнул бы сунуться в те же трущобы Фли.

Управляющий Клуба, тип столь важный, будто он не просто стоит у конторки, а лично владеет каким-нибудь банком, вовсю ставил палки в колеса господам полицейским и как мог старался помешать процедуре, но он еще не знал, с кем связался. Вряд ли среди всех джентльменов-охотников нашелся бы тот, кто смог бы продырявить носорожьи шкуры Бэнкса и Хоппера.

Тип за конторкой замямлил, что никакие сведения о членах Клуба не могут быть разглашены, но тут огромный кулак Хоппера с грохотом стукнул по стойке так, что в воздух подпрыгнули и звонок, и книга учета, и сам управляющий. Тогда-то этот прощелыга и сообщил все, что требовалось господам полицейским, – лишь бы те поскорее ушли.

Сверившись с записями, он рассказал, что из всех джентльменов-охотников, которые недавно вернулись из своих путешествий, лишь один участвовал в экспедиции в Кейкут. Экспедицией этой руководил профессор Реджинальд М. Руффус, ученый из ГНОПМ, цель ее указана не была, но сэр Хэмилтон регулярно отправлял в Клуб фотокарточки «с мест». Согласно одному из правил Клуба, все охотники, будучи в путешествиях, должны делать и отсылать почтой в общество фотоснимки. Таким образом их коллеги в Габене могли отслеживать их маршрут по карте мира, строить гипотезы, заключать пари. Экспедиция профессора Руффуса в Кейкут исключением не стала, разве что маршрут по фотокарточкам отследить не удалось – их было слишком мало.

Когда констебли потребовали немедленно предъявить и самого охотника, и указанные фотокарточки, служащий Клуба снова было заартачился. Тогда Хоппер ему шепнул, что если «почтенный господин управляющий» сейчас же не прекратит «строить ужа и извиваться», они его арестуют и отправят в Дом-с-синей-крышей, где с ним потолкуют по-особому. И никто им не помешает этого сделать, мол, даже констебли из Дома-под-старыми-клёнами района Сонн не рискуют лишний раз связываться с коллегами из Саквояжни.

Это сработало, и перепуганный управляющий сообщил, что еще не видел сэра Хэмилтона после возвращения. Он посоветовал разыскать упомянутого джентльмена по адресу его проживания, который тут же назвал, после чего любезно предоставил и конверт с фотокарточками.

И только лишь после этого, к облегчению управляющего, Бэнкс и Хоппер покинули Клуб охотников-путешественников и отправились обратно, в свой родной район…

Трамвай едва волочился, пирожки давно были доедены, и Бэнкс решил, что лучше момента, чтобы изучить «новые улики», и не придумаешь. Он извлек из конверта фотокарточки и принялся их рассматривать. Констебля ничуть не смущало, что от его прикосновений на них остаются жирные следы от пальцев, которые он даже не вытер после того, как ел пирожок.

Джентльмен-охотник, также известный, как сэр Хэмилтон, безошибочно угадывался на фотокарточках по мундиру с нашивками Клуба. В его внешности Бэнкс ничего примечательного не нашел, впрочем, для толстяка-констебля все снобы были практически на одно лицо. К тому же как следует рассмотреть «сноба» не удавалось.

На одной фотокарточке джентльмен-охотник сидел в кают-ресторане дирижабля с бокалом и сигарой в руках – лицо его тонуло в сигарном дыму. На другой – стоял, опираясь на длинноствольный штуцер, на голове у него был высокий пробковый шлем, а к глазу приставлена подзорная труба. На следующей – сэр Хэмилтон замер на краю плота и глядел куда-то вдаль, в то время как четверо сгорбленных туземцев гребли короткими широкими веслами: группа сплавлялась вниз по реке, прямо из воды которой росли деревья. Последняя фотокарточка и вовсе была подпорчена вспышкой – почти все лица стерлись, представляя собой размытые белые пятна, так что узнать обладателей этих лиц можно было разве что по костюмам. И все же эта фотокарточка привлекла внимание констебля Бэнкса особо.

– Хм, не сойти мне с места! – Толстяк поднял глаза на напарника. – Погляди-ка!

Он передал Хопперу фотокарточку. На ней были запечатлены три человека: профессор Руффус (он был в том же костюме, который был на нем, когда обнаружили тело), сам охотник и еще один. Лицо последнего единственное прорисовалось четко. Это был смуглый человек, навьюченный, казалось, всем скарбом обоих джентльменов-путешественников: несколькими чемоданами, дорожными сумками, кофром с вооружением и дюжиной баночек, в которых сидели пойманные мотыльки.

– Гм. Ничего не понимаю. – Хоппер сморщил лоб. – Не узнаю этого места…

– Разумеется! Как ты можешь его узнать, если это где-то в треклятых джунглях? Посмотри на гуталинщика.

– Гм. Ты думаешь, это о нем говорил доктор Горрин?

– Шанс есть. Он одет в костюм. Не в те лохмотья, что у туземцев-гребцов, – констебль поискал нужную фотокарточку и передал ее напарнику, – а в костюм, какие носят здесь, в Габене. Вероятность того, что он отправился в экспедицию с профессором отсюда, весьма высока, не будь я Грубберт Бэнкс! А значит…

– Значит, это тот же гуталинщик, который приходил к аптекарю Медоузу за мазью от лихорадки, – закончил Хоппер. – Гм. Ты видел подпись?

Бэнкс выхватил из руки у напарника карточку. На обратной стороне было аккуратненько выведено: «Профессор Руффус, сэр Хэмилтон и Вамба. Среднее течение реки Хнили».

– Вамба, значит, – прищурился толстяк.

– Н-да… Жаль, там не указан его адрес.

– Не все сразу, не все сразу. – Бэнкс даже закусил губу от предвкушения. – Сейчас мы наведаемся к сэру Хэмилтону, а у него уже и узнаем, где нам найти этого гуталинщика, который, скорее всего, и является тем типом с кофром с вокзала. Это если не сам сэр Хэмилтон – тот тип с кофром, разумеется. Хотя я все же ставлю на гуталинщика!

– О, наша станция! – взбудораженно воскликнул Хоппер, когда трамвай остановился, и из рупоров-вещателей раздалось: «Станция Хайд. Площадь Семи Марок». Констебли так заговорились, что и не заметили, как доехали.

– Жди! – крикнул толстяк трамвайщику через весь вагон. – Полиция сходит!

Подхватив самокаты, Бэнкс и Хоппер спешно покинули трамвай. Прочие пассажиры, не сговариваясь, испустили дружный вздох облегчения.

Следом за полицейскими прямо перед тем, как двери снова закрылись, из вагона выскользнула невысокая лохматая фигурка в черном костюмчике…

…Господа констебли Бэнкс и Хоппер катили в тумане на своих самокатах по Уирмур, которую еще называют «улицей Треснутых Моноклей» из-за старой лавки очков в ее начале – на вывеске лавки были изображены лица двух джентльменов-близнецов с теми самыми треснутыми моноклями.Колеса скрипели, полицейские башмаки раз за разом гулко отталкивались от брусчатки, а подвешенные на рулях фонари высвечивали в тумане уже всего лишь пару ближайших футов.Улица выглядела совершенно пустынной. Светились некоторые окна, но их, словно полуистлевшим театральным занавесом, затянула собой белесая поволока.

Джаспер Доу мчался следом за констеблями, пытаясь и не отставать, и в то же время не шуметь. Он очень жалел о том, что при нем не было его замечательных паровых роликовых коньков, которые подарили ему мама с папой и которые лежали в коробке на дне комода.

Как только он вспомнил о родителях, будто вспышками в его голове пронеслось: крики, мама зовет на помощь, белоснежное лицо отца, ветер, рвущийся через разбитый иллюминатор, и сирена… штормовая сирена, взвизгнувшая из рупора на каком-то столбе.

Джаспер вздрогнул. Нет, сирена была здесь. Была сейчас. Дурные воспоминания словно выключили его прямо на бегу. Он споткнулся, потерял равновесие и с размаху шлепнулся на ржавую решетку, перекрывавшую сточную канаву. Решетка громыхнула, эхо разошлось в тумане.

Служители закона остановили самокаты. Джаспер застыл.

– Что такое, Хоппер? – прямо над головой мальчика раздался голос толстяка Бэнкса.

Громила Хоппер посветил фонарем в туман.

– Ты слышал? – негромко проговорил полицейский и шагнул в сторону затаившего дыхание Джаспера. – Кто-то идет за нами.

– Ой, да брось! – нетерпеливо воскликнул Бэнкс. – Поехали! Нет времени затягивать процедуру. Аапчхи! – Констебль чихнул на всю улицу, чем поставил своеобразную точку, и, оттолкнувшись от мостовой, нырнул во мглу.

Хоппер еще пару мгновений простоял, вглядываясь в серое марево, затянувшее улицу, но так никого и не обнаружив, вскочил на самокат и покатил за напарником.

Джаспер как следует обругал себя и поднялся на ноги. Его костюм был весь перепачкан – миссис Трикк точно не обрадуется. И все же сейчас он ни за что не мог себе позволить отстать и потерять полицейских в тумане. Рыжие кляксы фонарей все отдалялись, и мальчик продолжил преследование.

И констебли, и Джаспер не сильно отдалились от площади Семи Марок, на которой они сошли с трамвая, но племянник доктора Доу уже успел порядком выдохнуться, его ноги болели, в боку кололо. Кашлять мальчик себе запрещал, и всякий раз, когда в горле начинало что-то чесаться, приглушенно «кхекал» в рукав. Он не без причины боялся, что грозные полицейские прибьют его, если поймают – обычными извинениями в таком случае не отделаешься.

Оба констебля тем временем уже совершенно забыли о том, что кто-то там их якобы преследовал. Прямо на ходу, не слезая с самокатов, они умудрялись вести вполне непринужденную беседу. Джаспер улавливал лишь обрывки разговора и сильно переживал из-за этого, полагая, что с каждым упущенным словом теряет важные улики, которые, возможно, смогли бы помочь раскрыть тайну мертвого профессора. Но переживал он напрасно – полицейские болтали о различных пустяках. Речь, в частности, шла о предстоящем полуночном радиоспектакле, афиши которого висели на всех афишных тумбах, на углах многих домов и даже на некоторых деревьях.

– Нужно успеть в «Колокол и Шар» к началу, – говорил Бэнкс. – Брекенрид непременно запустит «Таинственное Убийство» у себя в пабе. Даже не терпится! Я слышал, что сами актеры, которые озвучивали персонажей, падали в обморок от того, как там все жутко. Меня просто разбирает любопытство.

– Гм. Не знал, что ты такой любитель подобных дурацких историй, Бэнкс, – отвечал Хоппер.

– Это ты зря! Аудиодрамы, – толстый констебль произнес это слово с удовольствием, смакуя в нем каждую буковку, – очень занятная штука. Сидишь и не можешь оторваться – как будто ты сам все видишь и слышишь, как будто ты сам присутствуешь на месте этих происшествий. А тут еще и загадки, убийства, жуть!

– Будто нам этого в жизни не хватает, – проворчал Хоппер, но спорить не стал.

– Засядем в «Колоколе и Шаре», закажем пару пинт «Зайца», мясной рулет, и ты изменишь свое мнение после первых же пяти минут.

– Ну-ну, поглядим, – с сомнением сказал Хоппер.

Джаспер тоже не отказался бы послушать радиоспектакль, но дядюшка вряд ли ему разрешит, учитывая, что трансляция должна начаться в полночь. Хотя… в том, что касается дядюшки Натаниэля, Джаспер был уже ни в чем не уверен.

После того, как мальчик вернулся от бабушки, дядюшка вел себя с ним иначе. Не странно, не подозрительно, нет. Просто как-то по-другому. Джаспер замечал непонятные взгляды, дядюшка стал более задумчив и меланхоличен – еще глубже погружен в свои мысли, чем прежде. А еще он будто бы стал чуть более снисходителен к племяннику, словно строгий и непоколебимый доктор Доу и правда испугался, что тот никогда не вернется.

Но почему он так решил? Джаспер этого понять не мог.

Миссис Трикк вела себя похожим образом. Даже доктор Горрин.

Остаться у бабушки навсегда? Еще чего не хватало! У бабушки ведь невероятно скучно! Бесконечные унылые правила, которые даже нет желания нарушать – не то что забавные и причудливые строгости дядюшки, которые нарушать одно удовольствие.

Мадам Корнелия Доу, или «бабушка», ледяная и неприступная, как маяк на скале, не позволяла ему практически ничего из того, что он любил. Нельзя есть печенье, потому что сладкое – для дураков, обжор и лентяев. Нельзя читать интересные книжки, потому что они легкомысленные и патетичные, а еще полны недопустимых фривольностей, словно это не истории о приключениях, а мемуары какой-нибудь певицы из кабаре. Хуже всего были нескончаемые занятия. Мадам Доу заставляла внука учить занудные вещи, которые учили дети во времена ее молодости лет сто пятьдесят назад. И это был просто невозможный в исполнении, бесконечный список манер и правил поведения, некоторые из которых банально противоречили друг другу. Сидеть ссутулившись нельзя, но при этом нельзя и слишком распрямляться, потому что будешь выглядеть, как истукан. Нельзя бегать, нельзя переступать через ступень, ходить следует чинно, не глядя под ноги и высоко подняв подбородок, но спотыкаться при этом запрещено. На часы глядеть не дозволено – это, мол, невежливо: как будто ты куда-то опаздываешь или выказываешь скуку. Смеяться вслух нельзя – даже улыбку внука бабушка измеряла линейкой, строго следя, чтобы эта его улыбка не выходила за допустимые нормы.

Нет уж. Увольте. Джаспер не мог дождаться момента, когда вернется домой. И дядюшка был просто не в своем уме, если он хотя бы на мгновение предположил, будто племянник захочет перебраться в особняк мадам Доу.

Впрочем, у странного дядюшкиного поведения были и свои положительные стороны. К примеру, прежде он ни за что бы не впутался в такую авантюру, как охота на Черного Мотылька и расследование смерти пассажира в поезде «Дурбурд». И уж тем более не позволил бы впутаться в нее Джасперу, посчитав все это «взрослыми делами, не относящимися к детскому разумению никоим образом». А что уж говорить о том, чтобы отправить племянника в город одного, с очень важным заданием…

Джаспера грызло неприятное чувство, словно где-то внутри него ворочался крошечный червячок. Такое с ним случалось, когда он вытворял какую-то шалость и ожидал, что ему вот-вот за нее влетит. Дядюшка велел ему сразу же отправляться домой после встречи с доктором Горрином, и, вероятно, сейчас места себе не находил. Но как он, Джаспер, мог просто проигнорировать то, что последовало за посещением морга?!

Попрощавшись с доктором Горрином, как самый послушный из всех живущих в Габене племянников, Джаспер Доу уже честно намеревался отправиться домой и сообщить дядюшке все, что узнал, но стоило ему выйти в палисадник у морга, как все мгновенно изменилось. Оба констебля по-прежнему были там, и Джаспер едва успел спрятаться за мертвецкий экипаж.

Полицейские с раздражающим самодовольством обсуждали расследование. По их словам, дело было почти раскрыто и господин комиссар теперь уж точно не отвертится от того, чтобы выдать им заслуженные повышение, прибавку и новенькие паровые самокаты.

Констебли намеревались отправиться в Сонн за новыми уликами и подозреваемыми, и Джаспер решил за ними проследить. В нем заныла жилка соперничества: мальчик вдруг понял, что просто не может позволить этим двум остолопам опередить их с дядюшкой. Он решил вернуться домой только лишь, когда выяснит все, что им удастся узнать.

По дороге ничего любопытного не произошло: констебль Хоппер жаловался на то, что сестра заставляет его носить колючий шарф, который самолично ему связала, и каждый вечер проверяет – по раздражению на шее, – носит он его или нет. Джаспера это насмешило: огромный громила Хоппер не выглядел тем, кто лебезит перед строгими сестрами.

Бэнкс, в свою очередь, сетовал на вездесущих, как блохи, детей – он просто ненавидел детей. Согласно его словам, они все поголовно выглядели, как ненастоящие, поддельные люди, которых пытаются выдать за нормальных человеческих существ, не понимая, что все прекрасно видят их огромные детские головы и короткие штанишки. По его оговоркам Джаспер понял, что сам он в детстве был толстым ребенком, а прочие дети над ним издевались.

Они сели на трамвай и уже через полчаса были в Сонн. Прежде племянник доктора Доу там не бывал, и соседний район его искренне поразил. В первую очередь количеством деревьев. Только возле здания Клуба охотников-путешественников их росло едва ли не больше, чем во всем Тремпл-Толл. Разумеется, это было не так, но то, что воздух в Сонном районе был намного чище и свежее, чем в его родном пыльном и задымленном Саквояжном, мальчик ощутил мгновенно. Констебли, непривычные к такому, тут же закашлялись.

В Клуб Джаспер решил не соваться и остался снаружи. Поначалу пытался заглядывать в окна, но когда хмурый швейцар, все время недовольно косившийся на «наглого мальчишку», направился в его сторону, чтобы прогнать, он ринулся прочь и затаился за афишной тумбой.

Прошло не больше десяти минут, и толстяк с громилой показались из высоких дверей здания Клуба. По довольным лицам констеблей мальчик понял, что какие-то ответы они все же получили, попытался подслушать, но те обсуждали лишь высокомерие и снобизм «этих усатых толстосумов», отсутствие у них какого бы то ни было почтения к представителям закона и уродливую шкуру какого-то льва. Полицейские выражали надежду, что кто-то однажды откроет охоту на самих джентльменов-охотников.

Когда констебли сели в трамвай, идущий обратно в Тремпл-Толл, Джаспер вошел в вагон через другие двери и замер в некотором отдалении, повернувшись к господам полицейским спиной – еще не хватало, чтобы они его узнали. При этом он вслушивался в каждое слово из разговора констеблей и в итоге выяснил много чего любопытного: и про охотника, и про экспедицию, и про фотокарточки…

Как после такого он мог просто взять и отправиться домой? Джаспер считал, что непременно должен узнать, к чему же приведет Бэнкса и Хоппера их ниточка. При этом он не заметил, как и сам, будто рыба в пруду, попался на крючок, и его медленно тянут и тянут за ту самую ниточку…

Констебли меж тем добрались до Заплатного переулка. Остановившись у дома № 8, они задрали головы и посветили себе, пытаясь разобрать верхние этажи, но в густом тумане не было видно ни одного окна. После чего затащили самокаты в подъезд и исчезли из виду.

Джаспер немного выждал и последовал за ними.

Консьержа в доме № 8 не было, как и парового лифта. В подъезде свет не горел. У основания лестницы стояла старая вешалка для верхней одежды, возле нее приютились самокаты Бэнкса и Хоппера. На мгновение мальчика посетила озорная мысль стащить их, но он тут же одернул себя: какие-то глупые детские шалости не должны отвлекать его от важного дела.

Вслушиваясь в то, что происходит наверху, Джаспер осторожно двинулся к лестнице. Констебли успели отдалиться от него всего лишь на один этаж – тяжело топали по ступеням и кряхтели: Бэнкса мучила одышка, Хоппер подхрюкивал каждые пару секунд. У грузных служителей закона не было сил даже ворчать и ругаться, но в какой-то момент лестница, наконец, смилостивилась и привела их к нужной двери.

Это был четвертый этаж. Джаспер добрался почти до самой площадки и, вжавшись в стену, замер. Констебли направили свои фонари на облезлую дверь с висящим на ней ржавым номерком.

– Семнадцать, – негромко сказал Бэнкс. – Это наша.

Хоппер кивнул и, стукнув кулачищем в дверь, прогромыхал:

– Откройте! Полиция!

Из квартиры в ответ не раздалось ни звука. Констебли немного выждали, а затем громила повторил:

– Откройте! Полиция!

Ответ был тем же.

– Сэр Хэмилтон, откройте немедленно! Или мы будем вынуждены…

– Постой, Хоппер, – прервал напарника Бэнкс и шумно втянул носом воздух. – Ты чувствуешь это?

Хоппер поморщился.

– Обычная тремпл-толльская вонь. Я вообще запахи того, не сильно разнюхиваю. Как говаривал мой дед: дыши ртом в Саквояжне. Сам он всегда носил специальную прищепку на носу. Вот и я не нюхаю ничего.

– Что ж ты врешь-то? – проворчал Бэнкс. – Я не раз слышал, как ты сопишь.

– Выражать раздражение и втягивать запахи – не одно и то же, – заметил Хоппер. – Так что для меня все едино: что ваниль, что протухшая рыба.

– Вот-вот, – кивнул на дверь Бэнкс. – Протухшая рыба. Или что-то покрупнее…

– Крупная протухшая рыба?

– Эй, гляди-ка… – Бэнкс повернул ручку, дверь скрипнула. – Открыто!

– Да уж, – усмехнулся Хоппер. – Редко нас встречают таким гостеприимным образом.

Напарник вдруг схватил его за плечо и, понизив голос, сурово проговорил:

– Я бы не спешил так радоваться, Хоппер. Повнимательнее. – После чего снял с пояса полицейскую дубинку.

Хоппер последовал примеру толстяка.

Полицейские исчезли в квартире, при этом не удосужившись даже закрыть за собой дверь.

Джаспер поднялся на этаж, замер у входа в квартиру и осторожно заглянул в чернеющую прихожую. Он тоже почувствовал вонь. Казалось, здесь протухла не просто какая-то крупная рыба, а целый кашалот.

Лучи полицейских фонарей блуждали по стенам, под сапогами констеблей надсадно скрипели половицы. Бэнкс вдруг выругался:

– Проклятье!

– Что такое?

– Я споткнулся обо чт… – он замолк.

Хоппер подошел к нему и уставился в пол. Пробурчал:

– Ну почему все обязательно должно было усложниться?

– Кажется, выходной доктора Горрина только что испортился окончательно! – с досадой проговорил Бэнкс и высветил фонарем на полу гостиной, в паре шагов от чернеющего камина, лежащий ничком труп. – Хоппер, проверь квартиру!

Хоппер кивнул и проследовал в спальню, затем – в небольшую кухоньку, заглянул в чулан.

– Никого, Бэнкс.

– Хорошо. Держи фонарь. Свети.

Передав напарнику фонарь, толстый констебль достал блокнот и принялся записывать. При этом он начал бубнить себе под нос:

– Мужчина. Явно убит…

– Рана на спине, – вставил Хоппер. – Ты видишь рану на спине?

– Глаза пока на месте, – пробурчал Бэнкс. – Из-за раны на спине я и решил, что он убит.

Констебль продолжил делать записи и озвучивать свои наблюдения:

– Мертвяк лежит на животе. Убит, видимо, в спину: жертва явно не подозревала о том, что произойдет. Не удивлюсь, если они были знакомы с убийцей.

– Погляди на нашивки! Погляди на его нашивки, Бэнкс!

– Вижу. Фонарем не качай! Полагаю, это и есть хозяин квартиры: наш охотник сэр Хэмилтон.

Джаспер, который, затаив дыхание, слушал весь разговор полицейских, недоуменно округлил глаза. Хоппер был удивлен не меньше.

– Даже без доктора Горрина понятно, – сказал громила-констебль, – что этот труп здесь лежит уже довольно давно. Так как тогда сэр Хэмилтон может быть давно мертв, если он только сегодня должен был вернуться из экспедиции?

Повисла недобрая тишина.

– Мне все это очень не нравится, Хоппер, – сказал наконец Бэнкс. – Уж я не знаю, кто там ездил в эту треклятую экспедицию, но это был явно не сэр Хэмилтон.

– Тьфу! Кхе-кхе… – Хоппер закашлялся и закрыл лицо колючим сестриным шарфом – очевидно, констебль несколько приврал насчет своего обоняния, и уже просто не мог сдерживаться. – Мертвяк как будто еще сильнее завонялся. Дышать невозможно. Даже я теперь ощущаю эту гниль!

– Открой окно, Хоппер. Открой все окна и… постой! – Бэнкс вдруг поднял голову и втянул носом воздух. – Ты чувствуешь это? Еще какой-то запах. Как будто… торт? Нет, пирожное! Или… нет, не знаю…

Хоппер возмутился:

– Как здесь вообще можно что-то разобрать? Какой еще запах пирожного? Это важно сейчас?

– Наверное, нет. Открой скорее окна.

Что-то толкнуло Джаспера вперед. Зажав нос пальцами, он на цыпочках пробрался в квартиру. Воспользовавшись тем, что один констебль отправился открывать окна, а другой низко склонился над покойником, пристально его изучая, мальчик спрятался за диваном в гостиной.

Джаспер осторожно разжал пальцы и пустил в ноздри зловоние квартиры сэра Хэмилтона. Хуже запаха за всю свою жизнь он, без сомнения, не чувствовал. Первое время мальчик ощущал лишь трупную вонь залежавшегося тела, но вскоре к ней и правда добавился запах чего-то еще: это было что-то сладкое, приторное, что-то… и тут он вдруг понял, что это был за запах. Он сегодня его уже чувствовал!

А констебль Хоппер меж тем распахнул окно, впуская в квартиру холод, порыв ветра и несколько клочьев тумана.

Дышать и правда стало легче, но Джаспера в этот миг посетила тревожная мысль: важная, быть может, самая важная улика уничтожалась прямо на его глазах.

***

К шести часам вечера улицы уже совершенно опустели, зато гостиные во всем городе наполнились светом, теплом и шумом. И гостиная дома № 7 в переулке Трокар мало чем отличалась от прочих.Кипел варитель, под звуки вечерней передачи по радиофору миссис Трикк то и дело появлялась из дверей кухни с подносами, уставленными блюдами с крендельками. В кресле у камина сидел преисполненный трагизма мистер Келпи, что-то причитавший себе под нос, – после всех пережитых потрясений он все еще не до конца пришел в себя.

Специально для бабочника доктор заварил красный «не остывающий» чай «Франни-френн», который хранил для особых случаев. Что ж, нападения со стрельбой в размеренной жизни доктора Доу смело можно было отнести к особым случаям.

Незаметно для мистера Келпи доктор добавил в чай пол-ложечки успокоительного раствора. Впрочем, долгожданное успокоение у бабочника все не наступало – и не удивительно, ведь помощник главы кафедры Лепидоптерологии до сих пор не сделал ни одного глотка и просто грел руки о чашку, уставившись на плавающие по кругу чаинки.

Доктор Доу стоял у окна со своим цилиндром в руках и разглядывал дырку от пули, оставшуюся на головном уборе после посещения меблированных комнат. Неизвестные нападавшие промахнулись совсем немного…

– Полиция должна что-то с этим сделать, – пролепетал мистер Келпи, вдыхая ароматный пар из чашки.

– Хм.

– Нет, я серьезно! – возмущенно продолжил бабочник. – Неизвестные лица, вооруженные до зубов, напали на нас, едва не прикончили, убили несчастного мужчину на чердаке. Там были женщины, дети – они могли пострадать! Ко всему прочему, эти мерзавцы утащили бедного Вамбу! И что сделал этот отвратительный человек, господин Жубер?! Попытался все замять! Тот гадкий констебль, что прибыл в меблированные комнаты, он ведь даже не поднялся на этажи, ничего не осмотрел! Просто удовлетворился заверением Жубера, что все тихо, а тот несчастный… он как будто и не жил вовсе! А Вамба?! Всем все равно! Доктор! Доктор, вы слышите?

– Что? – встрепенулся доктор Доу. – Да, простите, мистер Келпи. Я совершенно согласен.

По непроницаемому лицу доктора Доу было невозможно понять, о чем он думает, – как и то, что в данную минуту он крайне взволнован. Джаспер до сих пор не вернулся. Миссис Трикк сообщила, что весь день провела дома, и за это время мальчик не объявлялся. Близился туманный шквал – волнение доктора возрастало с каждым тоскливым завыванием проклятой сирены. Натаниэль Доу уже жалел, что отпустил Джаспера одного.

Как только они с мистером Келпи пришли и доктор убедился, что племянника нет, он тут же отправил пневмопочтой письмо в морг. Доктор Горрин ответил почти сразу. Он написал, что Джаспер давно ушел, и добавил в конце письма: «Что все это значит, хотел бы я знать?!» Доктор Доу предпочел оставить этот вопрос без ответа.

Мистер Келпи тем временем продолжал:

– Кто эти жуткие люди?! И что им понадобилось от бедолаги Вамбы? У вас есть какие-то предположения, доктор?

– Сперва они появляются в квартире профессора Руффуса и устраивают там бедлам, после чего вторгаются в меблированные комнаты, где живет Вамба. – Доктор задумчиво провел пальцем по краям прорехи в цилиндре. – Вамба что-то знал. В экспедиции был еще кто-то… Тот, кого Вамба боялся.

– И тот, кого боялся профессор! – добавил мистер Келпи.

– Быть может, этот неизвестный и стоит за всем. Быть может, именно он – тот человек в купе.

– Человек в купе? – удивился мистер Келпи.

Доктор поглядел на него. Маленький пухленький мистер Келпи был испуган. Бабочник сейчас, наверное, ощущал себя крошечным воздушным змеем, попавшим в бурю. Мертвецы, убийцы с пистолетами… К такому он был совершенно не готов. Помощник главы кафедры Лепидоптерологии глядел на доктора большими круглыми глазами и почти не моргал.

– Мы выяснили, что профессор встретился с кем-то в своем купе, – пояснил Натаниэль Доу. – Незадолго перед смертью. Этот человек был свидетелем нападения Черного Мотылька. Быть может, даже спровоцировал его.

Мистер Келпи распахнул рот, после чего снова закрыл его, а потом еще раз открыл. Он намеревался что-то сказать, но добился лишь сходства с рыбой в костюме, которую выбросило на берег.

Наконец, он выдавил:

– Но ведь в купе был найден только профессор…

– Все так. – Доктор кивнул. – Вероятно, тот неизвестный пережил нападение и покинул купе до того, как проводник обнаружил профессора Руффуса.

– Кто бы это мог быть? – Мистер Келпи задумчиво сморщил лоб. – Это кто-то из экспедиции?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил доктор. – Но это все как-то связано с Черным Мотыльком. Мистер Келпи… – Натаниэль Доу отошел от окна, сел в свое кресло напротив бабочника и закурил папиретку. Его фигуру тут же окутал густой бордовый дым. – Меня интересует другое.

– Что именно?

Доктор выразительно на него поглядел.

– Отчего вас не заботит то, что сообщил нам Вамба до того, как его забрали?

– Ч-что? Что именно? – сбивчиво спросил мистер Келпи.

– Насчет вашего начальника, профессора Гиблинга. О том, что его…

– Нет! – воскликнул мистер Келпи. Его губы задрожали. – Я отказываюсь в это верить! Этого просто не может быть!

– Вамба сказал, что старого профессора убили, – безжалостно напомнил доктор.

– Но он ведь был в экспедиции! Откуда ему знать?

– Хороший вопрос, мистер Келпи. – Доктор сцепил пальцы. – Хороший вопрос. Нам еще предстоит это выяснить…

– Что выяснить? – испуганно спросил Келпи.

Вместо ответа доктор спросил:

– Как именно умер профессор Гиблинг?

– У него был сердечный приступ! Я ведь говорил вам!

– Хорошо. Расскажите подробнее, мистер Келпи, как это было? Кто обнаружил тело?

– Я… я его обнаружил! – резко ответил бабочник и тут же пригорюнился – его раздражительность и неверие сменились грустью. – Время перевалило за полночь, общество уже опустело. Я засиделся допоздна за составлением новой серии: «Чешуекрылые пустыни Хартум». Видите ли, я часто засиживаюсь – могу так до самого утра провозиться с какими-нибудь редкими бабочками. Закончив серию, как и всегда в таком случае, я пошел к профессору Гиблингу, намереваясь оставить у него на столе новые каталоги и расправленных Сумеречных Вильм, подготовленных для утренней лекции. Я полагал, что он уже давно ушел, но, к моему удивлению, профессор был у себя в кабинете, сидел в кресле, откинувшись на спинку. Свет не горел, и я еще подумал: «Как странно, что профессор сидит в темноте»…

Мистер Келпи прервался, достал платок и вытер выступившие на глазах слезы. После чего продолжил:

– Голова профессора была задрана, и я решил, что он снова заснул за работой. Попробовал его разбудить, но тут понял, что он… – помощник главы кафедры всхлипнул.

– Он был теплым? – спросил Натаниэль Доу.

Мистер Келпи испуганно поглядел на доктора, а тот невозмутимо и безжалостно продолжил:

– Вы ведь потрогали его? Он был теплым или холодным? Успел окоченеть?

– Он был… обычным, – опустошенно сказал мистер Келпи.

– Хм. Глаза его были открыты или закрыты?

– Глаза были открыты! Точно открыты! Я помню, ведь я сам ему их закрыл.

Доктор покивал своим мыслям.

– Что было после того, как вы его обнаружили?

– Я тут же сообщил мистеру Феннигу, управляющему общества, и поставил в известность полицию. Тело забрали в морг.

– У профессора Гиблинга не было родственников?

– Никого не было. Вся его жизнь была связана с наукой, – тяжко вздохнул мистер Келпи. – Его волновали только бабочки.

– Вскрытие проводилось?

– Я… я не знаю. Это ведь ваш друг работает в морге, доктор. Он вам может сказать точнее.

Доктор поморщился от слова «друг».

– Непременно узнаю у него при случае. – Он выдохнул тонкую струйку дыма. – Профессора, насколько я понимаю, похоронили в Тремпл-Толл…

– На Чемоданном кладбище, да. Была довольно скромная церемония. Пришли несколько коллег из научного общества, сэр Крамароу выразил свои соболезнования и прочитал очень проникновенную речь. «Погребальный оркестр господина Пруддса» исполнил скорбнянс «Забудь меня, мой старый друг». Это так… грустно.

– Вы ничего не заметили странного, когда увидели профессора в кабинете?

– Странного?! – воскликнул мистер Келпи раздраженно. – Да он был мертв! Я только об этом и мог думать! Этот человек меня научил всему, что я знаю. Он меня вытащил из… – он запнулся, не в силах совладать с охватившими его чувствами и спрятал глаза под платком.

– Конечно-конечно, – сказал доктор Доу и немного помолчал. – Еще один вопрос, мистер Келпи. Вы не почувствовали какой-нибудь необычный запах в кабинете, когда обнаружили профессора?

Мистер Келпи хмуро поглядел на доктора.

– Вы имеете в виду чернослив?

– Помимо прочего.

– Нет, ничего такого я не почувствовал.

– Пейте чай, мистер Келпи, он успокаивает…

Доктор задумчиво уставился в пустоту перед собой.

– Куда он все-таки делся, Черный Мотылек? – негромко проговорил он. – Никто его не видел. Куда он мог деться?

– Может, он просто улетел?

– Это вряд ли. Очевидно, что на вокзале, в таком людном месте, его не могли бы не заметить. Тут же поднялась бы паника, крики, но всего этого не было. Черный Мотылек скрылся каким-то чудесным образом. Помнится, вы рассказывали о различных невероятных способностях, которые ему приписывают. Существуют бабочки, которые могут становиться невидимыми?

Мистер Келпи задумался.

– Могут становиться невидимыми некоторые бабочки с островов Вирен и Паранезии, – сказал он, – а еще, насколько мне известно, Крохотули Серебряные. Что касается Черного Мотылька, то, несмотря на все приписываемые ему невероятные способности, в книге профессора Гиблинга нигде не упоминалось о подобной. Но, боюсь, эта бабочка недостаточно изучена.

– Раз уж мы заговорили об этой книге, – начал доктор, – может быть, есть то, о чем мне следует знать? То, что поможет нам разыскать это существо? Я был бы вам благодарен, если бы вы описали его, мистер Келпи, ведь мне до сих пор не вполне ясно, с чем мы столкнулись.

– Конечно… эм-м… – бабочник замялся. – Черный Мотылек – ночное создание. И солнечный свет ему крайне противен. У него две пары крыльев. Кромешно-черные. Без каких-либо узоров и пятен. Сугубо чернильный пигмент. Размах крыльев самки, согласно книге профессора Гиблинга, может достигать четырех-пяти футов. А самец… – мистер Келпи замолчал, пытаясь подобрать слова. – Он… он отличается от самки.

– Половой диморфизм?

– Именно.

– Что вы можете рассказать о повадках бабочки?

Мистер Келпи отпил немного чая. Даже после первого глотка он немного успокоился.

– Черный Мотылек, помимо прочего, хищник, – сказал он. – Питается слезной жидкостью, кровью и, как и многие бабочки, падалью. Но нападает он, только когда голоден, либо когда его провоцируют.

– Вы сказали «помимо прочего».

– Согласно книге профессора Гиблинга, Черный Мотылек еще и антофил, то есть голод его, помимо плоти, крови и слез живых существ, может быть утолен так же пыльцой некоторых цветов и растений. Сладкое усыпляет мотылька, делает его мирным и вялым.

Доктор тут же вспомнил о том, что говорил проводник.

– Много чая с сахаром… чай с сахаром… – сказал он, и бабочник недоуменно на него поглядел, не понимая, о чем идет речь. – Как нам отыскать Черного Мотылька, мистер Келпи? Как профессор Руффус его поймал?

– О, боюсь, это для меня совершеннейшая загадка, – жалобно ответил бабочник. – Я был бы рад вам помочь, но это поистине либо чудо, либо удача – иных версий у меня нет…

– К какому семейству относится Черный Мотылек?

Мистер Келпи задумался.

– Профессор Гиблинг и сам не был уверен, – сказал он. – Ближайшее семейство, как он полагал, – это Чернильные Червоточцы.

– Есть какие-либо особенности у данного семейства? То, что может помочь?

– Что ж… Чернильные Червоточцы, как и интересующий нас представитель чешуекрылых, – сугубо ночные создания, у них замечательный слух…

– В коллекции общества присутствуют представители данного семейства? Если присутствуют, то как их поймали?

– Их ловят на свет.

– Подробнее, пожалуйста.

Мистер Келпи сделал еще один глоток чая. Он уже настолько успокоился, что даже осмелился взять с подноса одну из коврижек миссис Трикк.

– Есть специальные фонари, – сказал бабочник, – которые применяются при охоте на тех или иных мотыльков. Мы используем различные светофильтры и химические красители огня для каждого отдельного вида мотыльков. «Ловчие фонари» – сложные оптические приборы с тонкой настройкой, сделанные на заказ.

– Червоточцы. Какие вы используете фонари для них?

– Темный рубин. Стекло темно-рубинового цвета. И химический экстракт красного пламени.

– Черный Мотылек-убийца, летящий на кроваво-красный свет, – задумчиво проговорил доктор Доу. – Весьма мрачно.

– Это все предположения, доктор, – напомнил мистер Келпи. – Речь ведь шла о Червоточцах. Я не уверен, что Черный Мотылек так же отреагирует на подобный свет. И, позвольте узнать, уж не собираетесь ли вы…

Его слова прервал стук захлопнувшейся входной двери. Раздались шаги, и в гостиной, к облегчению дядюшки, появился Джаспер.

Весь вид племянника представлял сущий бардак: по меркам доктора Доу, выглядел мальчик сейчас немногим лучше канавной крысы, выползшей на мостовую после сильного ливня. Джаспер был взлохмачен (еще больше обычного), на щеке алела царапина, сюртук и брюки были все измазаны в грязи, галстук сидел вкривь.

«Какой кошмар!» – говорил взгляд дядюшки, но сам дядюшка молчал.

– Вы просто не поверите, что я узнал! – воскликнул Джаспер и, поспешно стянув с ног башмаки, потопал к камину. – Бр-р… как же холодно стало на улице, я весь продрог!

– Доктор Горрин сообщил, что ты покинул морг три часа назад. И что это за вид, позволь узнать? Ты что… – Натаниэль Доу поморщился, – дрался?

– Нет, просто упал! И вообще… – широко улыбнулся племянник, – ты тут же перестанешь на меня злиться, как только я расскажу тебе, что выяснил.

Он подтащил к камину стул, уселся и принялся рассказывать: и о том, что подслушал в морге, прячась под секционным столом, и о констеблях, и о визите в Клуб охотников-путешественников, а еще о сэре Хэмилтоне.

При одном только упоминании об охотнике доктор Доу и мистер Келпи переглянулись. Судя по всему, это был тот самый «неизвестный из экспедиции». Тот, о ком говорил Вамба. Но при этом даже невозмутимого доктора поразило известие о том, что охотник был найден в квартире мертвым, что лежал он там очень долго и что, вероятно, под его видом в экспедицию отправился кто-то другой.

– А что насчет предмета под подкладкой пиджака профессора Руффуса? – напомнил доктор Доу. – Доктор Горрин передал его тебе?

– Конечно, вот же он! Совсем о нем забыл!

Джаспер извлек из кармана половинку фонографического цилиндра и вручил ее дядюшке. Доктор Доу даже скрипнул зубами от досады – он ведь уже почти держал в руках вторую часть!

– Уверен, эта штуковина, – добавил мальчик, – содержит в себе разгадку тайны этой загадочной экспедиции в болота Кейкута.

Из дверей кухни показалась миссис Трикк. Экономка выглядела очень недовольной. Джаспер тут же попытался сделать вид, будто он вовсе еще и не вернулся и что это не он сидит на стуле у камина.

– Хватит разговаривать обо всех этих ваших зловещих вещах на голодный желудок, – заявила миссис Трикк и принялась накрывать на стол.

Доктор Доу повернулся к бабочнику:

– Мистер Келпи, поужинаете с нами?

– Прошу прощения, но вынужден отказаться, – ответил бабочник, бросив взгляд на часы. – Скоро начнется шквал, а у меня при себе совсем не осталось моего лекарства. К сожалению, я не могу позволить себе застрять в гостях на все то время, что будет бушевать эта туманная мерзость.

– Конечно, мистер Келпи.

– Из-за всех этих треволнений я совсем утратил счет времени. – Бабочник поспешно поднялся. – Если я выйду прямо сейчас, то еще успею благополучно добраться домой. – Он кивнул доктору и Джасперу. – Благодарю вас за чай и… и за все, что вы делаете.

Натаниэль Доу встал из кресла и пошел проводить помощника главы кафедры Лепидоптерологии до двери.

– Вызвать вам кэб?

– Нет-нет. Благодарю, я сяду на трамвай на Бремроук. – Мистер Келпи надел пальто, котелок, обмотался шарфом. – Надеюсь, вы сообщите мне о продвижении расследования.

Натаниэль Доу кивнул, и бабочник, набрав в грудь побольше воздуха, вышел за дверь, прямо в непроглядное туманное марево.

Доктор вернулся в гостиную и сел за стол. Он был все еще раздражен и злился на племянника. От мальчика это не укрылось, несмотря на то, что дядюшка не сказал ни слова.

– Ну, не злись, – добродушно сказал Джаспер. – Я был очень осторожен.

– Ты вообще думал о возможных последствиях? А если бы эти констебли тебя поймали?

Джаспер открыл было рот, чтобы ответить, но его прервал свисток пневмопочты.

Доктор поднялся, прошел в прихожую и, открыв крышку на трубе, достал капсулу. Судя по тому, с каким напряженным видом он застыл, прочитав послание, там было что-то очень важное.

Дядюшка резко развернулся. Его совершенно белое лицо не предвещало ничего хорошего. Доктор Доу вернулся в гостиную и взял с журнального столика свой продырявленный цилиндр. Проворчал:

– Это никуда не годится. Не расхаживать же по городу с дырками от пуль. Придется взять запасной.

– Дядюшка? – испуганно произнес Джаспер – мальчик ничего не понимал.

Из двери кухни с очередным подносом в руках появилась экономка.

– Боюсь, ужин переносится, миссис Трикк, – сказал доктор Доу.

– Как это, переносится, позвольте поинтересоваться?

Доктор не ответил. Повернувшись к племяннику, он велел:

– Джаспер, одевайся.

– Что произошло, дядюшка?

– Еще одно. Еще одно убийство. Черный Мотылек напал снова.