Мо Сян

Глава 11

Вернувшись в келью, Алла, не раздеваясь, повалилась на тонкий соломенный матрасик. За стеной было уже тихо. Видимо, наплакавшись, Вагина, наконец, уснула.

Сердце ее то заходилось бешеным аллюром, то вдруг замирало на несколько томительных мгновений. Мысли то скакали в недалекое страшное будущее, пытаясь представить, как оно все будет завтра с Ольгой, то вдруг начинали рассеянно и счастливо блуждать в далеком далеке, где Лазурный берег, или статуя Свободы, или Триумфальная Арка или развалины Стоунхенджа. А может, все по очереди! И среди чужих и пышных декораций – они с Дюней.

…

Время до назначенного времени тянулось медленно, как патока. Монахи подняли их ни свет, ни заря и проводили в столовую на завтрак, но сами за стол не сели. Троица рассеяно наблюдала в распахнутое окно, как, окурив друг друга благовониями, они помолились и направились в глубину полей.

«Уводить своих…», - вспомнилось Алле, и под ложечкой у нее засосало.

Есть совершенно не хотелось. Всё, чего хотелось – это глядеть на раскинувшуюся за окнами Долину. Небо было ярко-желтым с одного боку и бледно-розовым – с другого, на нем застыли круглые, словно нарисованные, облачка, портьеры на распахнутых окнах лениво шевелились под мягким утренним ветром. Поднявшееся над горизонтом солнце исполосило поля во все оттенки зеленого – от сочного изумрудного под прямыми лучами до почти черного – в тени.

Разговаривать тоже не хотелось. Алла не могла себя заставить поднять на спутников взгляд. Внезапно навалилось удушающее чувство вины и стыда. Вагина тоже избегала зрительного контакта. Один Вадим вел себя более или менее естественно.

- Поешьте, - произнес он, без особого аппетита подцепляя палочками половинку утиного яйца, - неизвестно, когда в следующий раз доведется пожрать.

Алла быстро глянула на него и снова уставилась в окно.

- Да? Откуда такие выводы? – Вагина с желчной неприязнью покосилась на мужчину. Обычно так смотрят влюбленные дамочки на бросивших их любовников.

- Чисто интуиция, - ответил он, пожав плечами, и сладенько улыбнулся.

Когда тягостное молчание за столом достигло своего апогея, в столовую вдруг явился старец, весь увешанный бусами. Алла, наконец, смогла их рассмотреть, и то, что раньше она принимала за мелкий жемчуг, оказалось простым рисом, покрытым лаком и густо нанизанным то ли на леску, то ли на проволоку. Длинные, белоснежные волосы, брови и усы старого монаха были собраны воедино и уложены на затылке в замысловатую прическу, также украшенную рисом.

Он уселся во главе стола и оглядел троицу бесстрастными темными глазами.

- Вы правильно сделали, что приехали, - перевел Вадим, когда монах заговорил, - Мать очень стара и больше не может родить, а потому… каждое ее дитя бесценно. К сожалению, чуть больше столетия назад мы нарушили клятву, данную нашими предками великому Хуану-ди, и позволили Мо Сян разойтись по миру. И я, как верховный жрец, несу личную ответственность за каждое погибшее Дитя и каждую загубленную человеческую душу. Поэтому мы и принимаем таких как вы, темных и заблудших, в этих стенах и помогаем восстановить… равновесие.

Когда братья вернутся с полей, вы уже будете снаружи, вместе с Дитя. Потому что после…, - Вадим запнулся, - после ритуала порог монастыря вы уже не переступите. Подходи́те к границе только после того, как услышите бой колокола. Не раньше, слышите? И ждите Мать. Она явится, как только погаснет солнце. Когда… все закончится, советую поступить мудро и не ходить в поле. Который из вас… убил Дитя?

Ольга, не поднимая глаз, нехотя вскинула руку и тут же опустила. Алла стрельнула взглядом в Вадима, и тот едва заметно ей подмигнул. Старец же с неожиданной теплотой поглядел на Ольгу, кивнул и что-то очень мягко произнес, что Вадим перевел как:

- Не бойся Матери. Склонись перед ней и испроси прощения в сердце своем.

Монах поднялся, поправил на плече тяжелую складку каша́и и молча удалился. Ольга внезапно залилась слезами и тоже убежала в свою келью, а Вадим с Аллой вышли во двор.

- Что? – Алла запнулась и понизила голос, - Что он говорил на самом деле?

- Мне почти не пришлось сочинять. Разве что, когда он спросил, кто пойдет на обмен, я…

- Да, это я поняла… Он с такой нежностью поглядел на Ольку, что я испугалась, что она что-то заподозрит… Хорошо, что она не поднимала глаз. А еще что было?

- Ну… он сказал, что их Орден призван удерживать Мать в этой долине. А удержать ее можно только детьми. Так как многие по недогляду ушли в мир, а многие… испорчены, делать это становится все труднее. Ведь новых буратин Мать настрогать уже не может. Словом, он был страшно благодарен Вагиной за то, что она согласилась стать лялькой для некоего безымянного Зла.

Вадим коротко ухмыльнулся, и Алла скривилась в ответ. Губы ее дергались, в глаза просились слезы.

- Я пойду соберу вещи. Насчет того, что после обмена они нас не пустят обратно – он так на самом деле сказал, поэтому внимательно проверь, чтобы телефон был в кармане, а трусы – на жопе. И проследи за ней. От нас тут не должно остаться и следа, поняла? И успокой идиотину, а то она обязательно себя накрутит и что-нибудь учудит...

Вадим оценивающе оглядел поникшую Аллину физиономию, потянулся, хрустнув шейными позвонками, и ушел к себе.

Она же снова, против воли, поддалась благодати местной земли и, опустившись на траву рядом с грядкой петуний, глядела в поля. Теплый ветер гонял по воздуху душистый яблоневый и грушевый цвет, солнце не пекло, а лишь мягко грело; где-то в загоне мычали коровы, наговаривали куры, сыто всхрюкивала свинья. Хотелось взять буханку теплого хлеба, разломить, пойти к животным и протянуть полные угощения ладони под мягкие губы и шершавые языки, погладить теплые шкуры и влажные кирзовые носы…

- Возвращаются, - послышался позади голос, и Алла, вздрогнув, обернулась. На крыльце стояла Вагина. Что-то в ней неуловимо изменилось, но Алла не сразу сообразила, что именно. Пропали стародевичьи суетливость и заполошность, черты лица, обычно вялые и какие-то подкисшие, затвердели. Глаза, все еще припухшие после плача, не блуждали, а смотрели прямо и цепко.

- Давно ты здесь? – спросила Алла смущенно.

- Только вышла, - ответила та и кивнула в сторону озаренного ярким солнцем поля. Алла проследила за ее взглядом и торопливо поднялась с земли. Еще совсем далеко, у самого горизонта появились крошечные черные точки – монахи возвращались в монастырь.

…

Когда все ярусы пагоды оказались плотно запечатаны тяжелыми деревянными ставнями, а звонарь занял место в крошечной колокольне, все трое уже стояли в нескольких метрах от насыпи, которая при свете дня оказалась вовсе не из кирпичной крошки, а из битой кроваво-красной киновари. Впрочем, в глаза Алле бросилось еще кое-что, что накануне она не заметила. Барьер был двойным! Метрах в трех от первой была вторая насыпь. Вместе они образовывали что-то вроде широкой пограничной межи. Алла испуганно покосилась на Вадима.

«Все, что нам требуется, это вытолкнуть несчастную идиотку за насыпь…», - вспомнились ей его слова. Но вряд ли он способен на толчок, который закинет пусть и щуплую, но, без сомненья, упирающуюся женщину за три (!!!) метра…

Вадим, явно чувствовавший ее взгляд, тем не менее на него не ответил, продолжая смотреть строго вперед. Впрочем, растерянным он не выглядел. Может, у него был другой план?

Она перевела взгляд вниз, под ноги, где лежала упакованная во что-то вроде погребального савана несчастная, сгнившая Мо Сян. Фарфоровую масочку обратно ей так и не приделали, и Алла с ужасом и отвращением разглядывала провалившееся внутрь «лицо». Из одной глазницы за ночь пророс пучок каких-то синеватых тонконогих грибов, а торчащие в разные стороны желтые зубы покрылись плесенью.

Рядом стояла Ольга. Жиденькие волосы выбились из-под пластмассового «крабика» и клубились вокруг ее головы подобно странному нимбу. Руки были сцеплены в замок под впалой грудью, и Алле почудилось, что та украдкой молится.

«Испроси прощения в сердце своем…», - вспомнились ей слова, произнесенные старцем. Ей отчаянно захотелось узнать, действительно ли старец так сказал, или это Дюнины импровизации? Что если… Что если Мать действительно способна просто простить? Если она из бесплодной пустоши смогла сотворить такой прекрасный край, может… Может, и жертва ей вовсе не обязательна?

Внезапно раздался мерный колокольный бой. Алла испуганно воззрилась на вершину пагоды, но не увидела звонаря, только медленно раскачивающийся каменный колокол. Все вокруг стихло – ни ветерка, ни стрекота цикад, ни пения птиц… Все трое вытянулись по струнке и глядели до рези в глазах на круглое, словно фонарь, солнце, на которое быстро начала наползать тень. Алла не раз видела по телевизору затмение, но это было совсем на него не похоже. Что бы ни загораживало Солнце – это явно была не Луна. В тени, поглощающей его, не было привычной округлости – это больше походило на задвигаемую печную заслонку. А когда она задвинулась полностью, все вокруг осветилось невероятным и невозможным черным светом! Он разливался лохмотьями и полосами по внезапно выцветшей Долине. Рисовые кусты, еще минуту назад сочно-зеленые, теперь отливали пеплом и тленом. Бравая расписная пагода, крепкий монастырь и все прилегающие постройки выглядели древними развалинами. Алла оглянулась на автомобиль, как и прежде стоящий у входа в ущелье, и вскрикнула при виде груды ржавого железа, в которое он превратился.

«Божечки!» - подумалось ей, - «Что мы будем делать, если все так и останется?...»

Она по очереди оглядела Вадима и Ольгу. Когда черный свет пробегал по их запрокинутым лицам, она отчетливо видела их черепа, словно врубился громадный рентген.

- Надо… бежать к чертям! – истерично завопила она, но, несмотря на оглушающую тишину вокруг, ее голос вовсе не разнесся звонким эхом по мертвой местности, а звучал тускло, словно она орала в пуховую подушку. Ольга вцепилась ледяной ладонью в ее запястье и притянула женщину к себе.

- Тихо, - прошипела она, и ее пляшущие зубы отливали мелом, - слышишь, она идет? Назад пути не было и нет, а потому… покорись.

Алла с ужасом перевела взгляд обратно на поле и поначалу ничего не увидела - черный свет ослеплял. А потом издалека, на пределе слышимости, раздался знакомый глуховатый напев. Так – рассеянно, без слов – могла напевать женщина, неторопливо хлопочущая по хозяйству. Мотив казался неуловимо знакомым, родным, и, одновременно, до ужаса чуждым, внеземным, несущим угрозу. Хотелось немедленно сорваться с места, спрятаться, затаить дыхание, и, одновременно, с радостным криком «Мама!» бежать навстречу неспешно бредущей по полю высокой фигуре.

Время от времени Мать делала остановки, склоняясь то у одного куста, то у другого, поправляла что-то, разгибалась и двигалась дальше. Чем ближе она была к меже, тем реже останавливалась.

«Оставшиеся дети там - в глубине полей. На периферии всех разобрали…», - догадалась Алла, осознав, что тихонько подвывает от ужаса. Ноги подвели ее, она начала оседать на землю, но с благодарностью почувствовала вовремя подставленный крепкий Вадимов локоть и вцепилась в него обеими руками.

- Надо идти, девочки, - прошептал он, подталкивая женщин вперед, - Оля, бери куклу.

Вагина, не спуская глаз с фигуры Матери, склонилась и взяла на руки сгнившую Мо Сян. Алла снова почувствовала толчок в спину и, едва ощущая под собой ноги, двинулась в сторону насыпи. Рядом деревянно вышагивала подруга, а на шаг позади них обеих – Вадим.

Мать достигла своей стороны межи одновременно с ними. Высокая фигура, закутанная в плащ из сплетенных меж собой сухих рисовых стеблей. То, что во снах мнилось Алле вьетнамской шляпой, оказалось похожими на солому волосами, которые жестким широким конусом расходились от длинной, острой макушки вниз, скрывая половину лица. На нем отчетливо выделялись только губы – сухие и острые, старушечьи, но радушно улыбающиеся, приоткрывающие сточенные черные пеньки зубов. Так может улыбаться только бабушка, встречающая долгожданных внуков на пороге чистенького сельского дома. И в то же время, это была улыбка самого чудовищного из кошмаров, вынырнувшего из затянутой ряской воды и шарящего костистой дланью по берегу гниющего, полного нечисти болота. В поисках живой плоти.

Кожа на лице существа, а также на шее и выглядывающих из рукавов кистях рук постоянно двигалась, перемещалась, напоминая густые водоросли, колышимые подводным течением. Соломенные волосы на голове и полы плаща тоже двигались, словно на сильном ветру. Вот только ветра не было и в помине.

- Ну, девочки, в добрый путь! – послышался тихий голос, и Алла чуть не заскулила, решив, что заговорила сама Мать. Но та вытянулась перед ними застывшим молчаливым изваянием, сверкая исподлобья тусклыми угольками глаз.

А заговорил, оказывается, Вадим. Алла, поглощенная Матерью, даже не заметила, когда он отошел на несколько шагов назад и… достал пистолет.

- Что ты делаешь? – спросила она, и не услышала собственного голоса.

- Давай без болтовни, - ответил он, быстро перебегая глазами с женщин на Мать и обратно, - просто возьмитесь за руки и бегом за насыпь. Обе.

- Дюня…

- Забудь это слово, – Вадим старался говорить твердо, но голос его срывался, выдавая страх, - Бери свою подружку и…

- И зачем нам это? – вдруг подала голос Вагина и выпустила из рук куклу, которая жалким комочком шмякнулась на землю. За их спинами Мать тяжело засопела, но женщина не обернулась, а шустро скользнула вперед, загородив Аллу своим щуплым тельцем, - Умереть здесь и сейчас или через минуту по ту сторону… Лучше уж здесь… Как-то понятнее.

Вадим, несколько опешивший от такой неожиданной храбрости, взвел курок:

- Там у таких бесноватых, может, есть еще шанс. Здесь - со мной - его точно не будет.

- Олька, не будь дурой, - прошептала Алла, пытаясь удержать подругу за плечо, но та сразу стряхнула ее руку, медленно, но решительно двигаясь Вадиму навстречу.

- Что ж, свой выбор ты сделала, - процедил он и выстрелил. Алла взвизгнула и вытянула руки, готовая подхватить павшую подругу, но та осталась на ногах. И тут до нее дошло, что выстрела не было, лишь глухой щелчок.

- Ведьмы! – выдохнул Вадим с почти восхищенным изумлением и принялся раз за разом тщетно нажимать на курок.

Женщины, не сговариваясь, навалились на него и, мутузя, повалили на траву. Перед глазами у Аллы мелькали то изумленное расцарапанное лицо Вадима, то хищный оскал Вагиной, полный мелких, но острых зубов, то испускающее черное сияние солнце, похожее на здоровенную чернильную кляксу на сером бумажном листе, то нависшая над ними темная фигура.

Но, несмотря на ожесточенное сопротивление, боевые навыки подруг сильно уступали молодому, крепко сложенному мужчине. Алла попыталась задавить его весом, навалившись всем своим центнером сверху.

Вадим захрипел, но умудрился высвободить одну руку, и в ту же секунду она получила сокрушительный удар кулаком промеж глаз. Все вокруг на мгновенье озарилось ангельским сиянием, а потом начало стремительно меркнуть. Она еще услышала, как подруга взвизгнула: «Алька! Берегись!», и краем гаснущего взора увидела, что Вадим поднялся и стряхнул ее с себя, как мелкую надоедливую собачонку, от чего Ольга отлетела в кусты и затихла.

Очнулась Алла от собственного надсадного кашля. Кровь из расквашенного носа лилась в горло. Мимо глаз проплывала тусклая щебенка, в голове отчаянным звоном заливался колокол. Потом что-то сильно оцарапало бок под задравшейся почти до шеи кофтой, и Алла поняла, что ее волокут за ноги через… насыпь!

Вялыми руками она принялась шарить вокруг, стараясь за что-нибудь зацепиться, но под руку не попадалось ничего, кроме жиденькой травки и гравия.

- Жрать ты, конечно, горазда, - пропыхтел Вадим, заметив, что она пришла в себя, - Трактор бы мне сейчас в помощь… И еще… этот твой «Фаренгейт» - мерзейшая бурда. Это так, к слову. Всегда хотел тебе это сказать.

Алла застонала и, не в силах держать голову на весу, откинулась назад. Вагина безвольной кучкой тряпья скрючилась рядышком. Борясь с рябью в глазах, Алла попыталась определить дышит ли та, но не определила. Протянув непослушную руку, она ухватила ту за запястье.

- Жива твоя дурища, - успокаивающим тоном произнес запыхавшийся Вадим, - Какой смысл вас убивать? Обе вы, почти целые и почти невредимые, отправитесь вместе со своей патронессой в поля.

Он присел на корточки отдышаться и с опаской покосился на неприятно близкую фигуру Матери. Она склонилась немного вперед и вглядывалась с любовью и жадностью в Аллино лицо. Все, что ей стоило – это протянуть руки и… Но, видать, насыпь не позволяла.

- И знаешь, - Вадим достал из кармана мятую пачку и сунул сигарету между кровоточащих губ, - Я, возможно, все мог бы вам простить. И то, что приходилось вылизывать ваши старые, протухшие пилотки, и даже то, что мне это… нравилось! Но я никогда не прощу того, что, повинуясь вашим колдовским штучкам, я… ударил Машку. Единственную женщину в этом мире, которая…

Вадим умолк, потом склонился к Алле и, наотмашь, влепил ей здоровую плюху. Голова ее наполнилась звоном, и остаток речи Вадима поплыл мимо ее сознания. Она видела только, как нервно дергаются его разбитые губы, выплевывая какие-то горькие, обиженные признания. Но видела она и другое. Олька, оказывается, вовсе не была в отключке и сквозь полуопущенные ресницы пыталась поймать Аллин взгляд. Алла мигнула в ответ. Мол, вижу тебя. Поговорка «Живем вместе – умираем врозь» - не про них. Они вместе перешагнут последнюю насыпь. Хотелось сказать ей какие-то добрые слова, попросить прощения и самой простить.

- Я ходил ночью до машины, и ты впервые меня не разочаровала, - разглагольствовал тем временем Вадим, докуривая сигарету, - Целый баул денег – это как раз то, что нам с Машкой и нужно, чтобы восстановить... равновесие. Поедем на Бали или Мальдивы, оттянемся, залечим раны.

Он усмехнулся и, скривившись, коснулся дрожащими пальцами располосованной щеки. Потом поднялся и некоторое время в замешательстве разглядывал лежащие перед ним тела. Алла видела, что он размышляет, как переправить их вместе с куклой через насыпь, и при этом самому не оказаться в зоне, где Мать сможет до него дотянуться. Наконец, на что-то решившись, он поднял с земли окончательно расползшиеся остатки Мо Сян, которую, видимо, успел притащить на межу, пока женщины были без сознания.

- Старая, ты уж прости, но, поверь, вместо одного дитяти получишь двух, - обратился он к Матери, размахнулся изо всех сил и швырнул куклу через насыпь, где она пролетела, кувыркаясь и разваливаясь на куски, над головой Матери и тут же затерялась в густых рисовых зарослях.

Муцинь метнулась следом, и через несколько мгновений долина огласилась душераздирающим нечеловеческим воем, который заглушал даже отчаянную какофонию, которую издавал колокол. Алла хотела заткнуть уши, но руки по-прежнему не слушались - были ватными, чужими. Вадим убедился, что Мать занята своим мертвым чадом, и схватил Ольгу за ноги, явно собираясь «под шумок» перетащить ее через насыпь, в потом уже решать вопрос с массивной Аллой.

В этот момент Ольга и нанесла удар – со всей силы выбросив ноги вперед. Вадим зашатался, размахивая руками, не устоял и сделал роковой шаг назад – через насыпь. Алла не уловила движения Матери. Вроде только что та копошилась за кустами метрах в пяти, и вот она уже прямо позади Вадима. Он не успел даже оглянуться, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Заботливые, темные, в прожилках синеватых вен руки тут же обвили его, ласково прижали к груди.

Он не закричал. Открыл было рот, но тут же обмяк. А его уже оторвали от земли и, словно невесту, понесли прочь. Тело его уменьшалось в размерах, скукоживалось, пока Мать опутывала его свежими рисовыми стеблями, вытягивая их откуда-то из-под плаща, словно из собственного нутра. Вскоре ее фигура затерялась меж кустов, колокол стих, а мир внезапно озарился невероятно ярким, золотистым – Земным – солнцем.

…

Дело шло к вечеру. Прелестные перистые облачка окрасились в фиолетовые тона, ветерок ласкал разбитые лица. Из кустов за насыпью, распугав светлячков, выпорхнула какая-то маленькая белая птичка, заливаясь радостной песней.

Женщины уже пару часов молча сидели на меже, привалившись спинами друг к дружке. Шевелиться, как и вести беседу, не было ни сил, ни желания.

- Прости меня, - прошептала, наконец, Алла, оторвавшись от мирного пейзажа, - Он хотел… нет, не так. Мы оба хотели тебя отдать на обмен.

- Это только тебе так казалось, - хмыкнула Ольга и, заранее скривившись, с опаской ощупала свое лицо, - Я и на мгновенье не допускала, что меня он пустит в расход, а с тобой отправится на Мальдивы. Но я тебя не виню. Влюбленная баба – всегда – слепая и глухая дура.

- Когда ты догадалась?..

- Да сразу, как увидела его лощенную физиономию на стоянке. Ты можешь не верить, но, если бы у меня была хоть тень сомнения относительно его планов, я бы честно предложила себя в жертву. И чтобы эту тень развеять, я вчера пошарилась в его вещах. Ну, пока вы шушукались на крыльце.

- И нашла заряженный пистолет, - Алла, борясь с навалившимся головокружением, наконец, нашла в себе силы встать.

- Можно было бы подумать, что он прихватил его, чтобы защитить двух престарелых идиоток от размахивающих саблями шаолиней, или как их там… Но шаолини и не думали нападать, поэтому я повозилась, но все-таки сумела высыпать из него патроны. От греха. И не прогадала. Но он совершил гораздо бо́льшую ошибку, когда ночью решил поговорить со своей Машкой. А мне, знаешь ли, плохо спится в последние недели…

Мимо, не обращая внимания на потрепанных женщин, потянулись в поля монахи.

- Надо выбираться, - Алла попыталась высморкать застывшую в носу кровь, - нам еще столько ехать… Боже! Ключи от машины!!!

- Подожди немного, - Ольга поднялась и, пошатываясь, двинулась меж сочных, ярко зеленых рядов.

- Куда ты?! – Алла испуганно заковыляла следом.

- Я видела, где она его оставила. Это совсем близко, - ответила Ольга, внимательно осматривая кусты.

- Кого?... - Алла запнулась, внезапно натолкнувшись на тощий круп склонившейся Ольги, и уставилась на то, что осталось от Вадима.

Человеческое уже почти покинуло эту Мо Сян. Губы истончились, превратившись в травяные складки, нос пропал вовсе, но глаза, все еще зеленые и узнаваемые, с младенческой непосредственностью разглядывали склонившихся над его колыбелью женщин. Что-то в них – возможно страшные, отекшие лица или кровоточащие носы – напугали Дитя, и оно открыло рот в беззвучном крике, который пронесся над рисовыми террасами холодным ветерком.

Ольга задрала на его круглом трявяном животике рубашку и нащупала в кармане крошечных кукольных джинсиков выпирающий бугорок – брелок от машины.

- Пойдем… отсюда, - прошептала Алла, озираясь, - Что, если Она еще недалеко…?

- Монахи бы не вышли в поля… Не хочешь забрать его? Конечно, внутри нет чудодейственного свитка, но… чисто на память…

Алла отрешенно глядела в лицо Мо Сян. Глаза ее уже перестали быть человеческими, просто несколько переплетенных сухих травинок.

- Нет, - ответила она, - Его… место тут…

Женщины, тяжело опираясь друг на друга, пошли к машине.

- Тот старый монах сказал поступить мудро, - произнесла Ольга, кивнув в сторону притаившейся в тени скал брошенной деревни, - наверное, мы так и сделали, оставив Дю… куклу на поле.

- Уверена в этом, - ответила Алла, - Более того… кажется, я догадалась, как они помещали свитки в Мо Сян.

- Да уж, - фыркнула Ольга, - хваленая китайская магия. Они просто портили куклу, заставляли жертву проглотить свиток, а потом отправляли её в поле, производя тот же самый обмен…

- Неудивительно, что деревня опустела при их-то аппетитах…

Женщины забрались в машину, и пока та прогревалась, во все глаза смотрели на мирное, тихое, благодатное поле.

- Это самое странное, страшное и прекрасное место, какое я видела, - прошептала Ольга, когда Алла, наконец, включила передачу и двинула машину обратно в темное ущелье.

- Много ли ты их видела? Мест, - фыркнула она, - Кстати… кое-кто недавно обмолвился, что у нас с собой целый баул денег. Может, рванем куда глаза глядят, поищем места получше?

- Ты серьезно? Это же все твои сбережения!

- Еще заработаем. Потом. Сначала… Бали или Мальдивы.

- И Машку с собой не возьмем.

Женщины вымученно рассмеялись, а чумазая машинка медленно продвигалась меж нависших скал.

- Кстати, так и не спросила… Что было на твоем свитке, который ты пихнула в несчастную куклу?

Вагина засмущалась.

- Ну… это вроде как был… «Дрозд».

- И?

- Дрозд – певчая птичка. Она должна была наделить меня невероятным голосом и артистическим талантом… Всегда, знаешь ли, мечтала поучаствовать в шоу «Голос» и победить…

- Ты серьезно? – Алла на мгновенье отвлеклась от дороги и тут же снесла второе из оставшихся зеркал.

- Абсолютно. Это моя тайная и самая заветная мечта. Была.

- Вагина… ты хочешь сказать, что все, что мы пережили – это потому что ты хотела спеть на Первом канале? Ты в своем уме? У тебя же совершенно нет слуха…

- Это не правда. Вот папа всегда говорил…

- У твоего папы, царствие небесное, тоже не было слуха.

- Нет, ты только послушай…

Вагина прочистила горло и невероятно фальшиво, но с чувством, затянула: «Мы вдвоё-ё-ё-ём с конё-ё-м по полю идё-ём…»

Алла скривилась, но опустила оба окна, и мрачное, темное ущелье огласилось песней уже на два охрипших, измученных женских голоса:

«Мы с конём вдвоём по по-о-лю идё-ё-ём!»