Младший научный сотрудник-6

Глава 23

Бенуа

Бенуа

В этот день у меня только одно развлечение еще случилось — пришел обещанный Леночкой порученец и забрал ее вещи. А индийскому Азиму я так и не дозвонился, одни длинные гудки только в трубке слышались. И Цуканов больше не беспокоил. И Андрюша Миронов тоже, хотя я, если честно, рассчитывал, что он наберет меня после встречи у Джуны.

Вы спросите — как тебе живется теперь, Петя, после оглашения смертного-то приговора? Пусть и с отсроченным приведением в исполнение. Как-как… сами окажетесь в такой ситуации, тогда и узнаете.

А ранним утречком (я выглянул на улицу — ночью снежок выпал и похолодало весьма конкретно) позвонил Цуканов и сказал своим монотонным голосом:

— Значит так, Петр ээээ Петрович, я сегодня, как и было сказано, занят до самой ночи, так что разговор наш переносится на завтра, это раз.

— Аааа, — начал я, но он не дал мне договорить.

— Не перебивай, пожалуйста, — попросил он ледяным тоном, — я сам знаю, что тебя интересует. Ни в какой санаторий ты тоже не едешь, все оговорено, это два.

— А как же приказание Юрия Владимировича? — все же прорвался я сквозь его словесную блокаду.

— Никак, — отрезал он, — у Юрия Владимировича срочные дела, поэтому он тоже отложил свою поездку. И третье — на свой футбол можешь сходить, билеты, две штуки на всякий случай тебе выписали, лежат у дежурного по подъезду на первом этаже.

— А если Миронов или Ширвиндт позвонит — что тогда? — справился я.

— Пусть репетируют, — подумав, ответил Цуканов, — все материалы у них есть, с помещением вопросы давно решены, афиши печатаются. Твое присутствие там совершенно не обязательно. И да, — вспомнил он что-то забытое, — в двенадцать примерно к тебе один человек зайдет, посмотри, что там у него со здоровьем.

— Что за человек-то? — тут же решил уточнить я.

— Илья Сергеевич его зовут, — удовлетворил мое любопытство он, — фамилия Глазунов.

И на этом он повесил трубку, а я погрузился в тяжелые раздумья… если мне не изменяет память, то Илья этот Сергеич не кто иной, как известный художник. Работающий не совсем в официально одобренной манере и альтернативной творческой нише… Мистерия 20 века, Куликово поле, Вечная Россия и тому подобное, все это никак не вписывалось в социалистический реализм. Диссидент от изобразительного искусства, короче говоря, но, как утверждали злые языки, его, тем не менее, поддерживали многие влиятельные люди во власти. Тот же Суслов, например… или Сергей Владимирович Михалков. Ну ладно, тем интереснее будет взглянуть на маститого художника в приватной беседе.

Глазунов пришел почти точно в полдень, причем не один, а с женщиной.

— Нина Александровна, — представил он ее, — моя супруга — можно, она поприсутствует?

— Конечно, — согласился я, мысленно добавив — не выгонять же ее, раз пришла. — Проходите и будьте, как дома.

Они расположились за кухонным столом, на который я предварительно выставил чайник, чашки и вазочку с конфетками, и мы начали светскую беседу.

— Знаешь, кто я? — быстро перешел на ты Глазунов.

— Слышал, — ответил я, разлив чай в чашки, — известный художник, работающий немного в нетрадиционной манере. В этом мы с вами, кстати, похожи — я тоже в нетрадиционной области медицины действую.

— А Нина Александровна, — продолжил Глазунов, — правнучка известного архитектора Николая Бенуа. Который работал в самом, что ни на есть, традиционном направлении.

— Да-да, — отозвался я, отхлебнув чай из чашки, — из школьного учебника помню такого — в Петергофе работал, кажется. Однако ж, вы сюда пришли, наверно, не за тем, чтобы обсуждать направления в изобразительном искусстве…

— Это верно, — Глазунов отставил чашку в сторону и продолжил, — мои проблемы лежат несколько в другой плоскости.

И тут я уже без лишних разговоров завел его в спальню и проделал то, что уже не раз исполнял…

— Вот здесь болит? — притронулся я к правой стороны шеи.

— Да, — отозвался он, — по утрам особенно сильно. И еще правый бок.

— Справа у вас аппендикс слегка увеличен — пока особых оснований для операции нет, но в принципе можно бы и задуматься… если сильно заболит и температура подскочит до 39, то сразу вызывайте скорую. А с шеей сейчас решим вопрос.

И я сосредоточился на этой области… через пять минут закончил и спросил:

— Полегчало?

— Да, — он с удивлением покрутил головой в разные стороны и добавил, — вообще как рукой сняло. А что там было?

— Защемление нерва, — пожал плечами я, — обычное дело.

Мы вышли обратно на кухню, где Глазунов сразу доложил результаты супруге:

— Знаешь, Ниночка, а у меня все взяло и прошло — Петя… то есть Петр Петрович большой мастер своего дела.

— Отлично, — спокойно ответила жена, — я не сомневалась в способностях Петра Петровича. Сколько мы вам должны?

— Нисколько,- буркнул я, — у меня хватает и других источников заработка.

— Напрасно отказываешься, Петя, — укорил меня Глазунов, — каждый труд должен быть оплачен.

— Тогда считайте, что должны мне одну услугу, — ответил я, — и будем в расчете.

Из глубин моей долговременной памяти еще всплыл такой факт — через 3 или 4 года эта самая внучка Бенуа выбросится из окна своей квартиры. Подумал, а не ввернуть ли в разговор это дело, но в итоге плюнул, далеко еще до этого события. Да и потом, как я объясню свое предсказание, я же не Ванга в конце концов — так что лучше промолчим.

Они быстро собрались и ушли, а я начал размышлять, кого позвать на футбол — билета-то мне два выписали. Пока неожиданно не зазвонил городской телефон.

— Привет, — сказала мне трубка удивительно знакомым голосом.

— Аскольд, ты что ли? — спросил я, узнавая институтского коллегу Букреева… того самого, с которым мы пасли коров, а потом спасались от местного домового. — Ты же в Германии должен быть.

— В командировку приехал, — отрапортовал он, — а твой телефон мне Наумыч дал. Давай встретимся.

— Давай, — ответил я, размышляя по ходу, как он нашел Наумыча и зачем тот ему мой телефон давал, — я на футбол сегодня иду, Спартак играет в еврокубке.

— Так вместе пойдем, — логично предположил он. — Я в Москве еще на пару дней зависну.

— Договорились, — ответил я, — в шесть вечера в метро Спортивная, в центре зала. У меня в руках будет журнальчик Огонек.

— А у меня автомат Калашникова, — ответно пошутил он и дал отбой.

До вечера у меня случились еще напряженные переговоры с Мироновым — он все же вспомнил про меня после вчерашней неожиданной встречи. Миронов хотел меня увидеть на репетиции, но я отговорился кучей дел… про прямой запрет участвовать в этом мероприятии упоминать не стал. А вот про Наумыча все же задал вопросик:

— Фамилия Гинденбург, Семен Наумыч, тебе ничего не говорит?

— Ну как же — это давний друг нашей семьи, мать с отцом с ним давно контактируют.

— А кроме контактов с твоей семьей он больше ничем не отметился?

— Насколько я знаю, у него в друзьях половина артистической Москвы, — ответил Андрей.

Ну и хорошо, подумал я, прекратив разговор, вот пусть к этой половине Москвы и идет со своими претензиями, а с меня хватит.

Вышел я из дома на Кутузовском уже после пяти вечера — да, снегу основательно добавилось со вчерашнего дня. И морозец небольшой имеет место, все, короче говоря, в соответствии с тем, как и было написано в милицейских сводках по итогам инцидента в Лужниках. Думай теперь, голова, что ты сможешь сделать, думай…

В голову ничего не лезло, поэтому я отложил раздумья до встречи с коллегой Букреевым. Он, против моих ожиданий, оказался совсем даже не в военной форме, а в джинсовом костюме.

— Как служба-то идет? — спросил я, пропуская группу спартаковских болельщиков (они скандировали, надрываясь «Только так атакует наш Спартак»).

— Солдат спит, служба идет, — отговорился он, — лучше расскажи, что у тебя нового.

— Да вот, опять мир спасать приходится, — ответно отговорился я, но он потребовал пояснений, а я подумал и решил ему все выложить.

— Понимаешь, Аскольд, в чем дело… одновременно с тем даром по лечению людей я получил еще одну полезную опцию…

— Какую? — переспросил он самым серьезным тоном.

— Могу предсказывать будущее с более-менее высокой вероятностью.

— И что ты там в будущем разглядел, например, сегодня?

— Ну слушай, — и я рассказал в деталях все, что будет происходить в Лужниках в конце матча с Хаарлемом.

— Мда, — озадачился он, когда мы подошли уже к постам проверки билетов, — сложный случай… у тебя же теперь куча знакомых во властной верхушке — что же им не сказал-то?

— Там все сложно, — поморщился я, — думал про этот вариант, но в итоге отмел, как неподходящий… упрятали бы в психушку типа нашей, на Луначарского которая.

— А что, нормальное заведение, — мигом развеселился он, — и главврач там душевный такой, как уж его…

— Горлумд его зовут, почти как героя романа Толкиена, — ответил я, — кстати-кстати, он же просил составить ему протекцию в местную клинику, а я и забыл про это.

— Составь, — посоветовал мне Сергей, — он человек серьезный, пригодится в дальнейшем. Но давай к нашим баранам вернемся…

— Давай, — согласился я, — к баранам. Что посоветуешь делать?

— Тебе больше всех надо что ли? — тут же вылетело из него, — сиди и смотри футбол… как он, кстати, закончится — этого в твоих предсказаниях нет?

— 2:0, наши выиграют, — угрюмо ответил я, — а сидеть и смотреть, как народ давиться будет, мне совесть не позволит.

— Вон чего, — присвистнул он, — причина уважительная… на какую трибуну у нас билеты-то?

Я глянул на сизые прямоугольники — там значилось «Трибуна С, ряд 25, места 18–19».

— Трибуна С, — сказал я ему, — восточная, значит, ближайшая к метро — она всегда заполняется в первую очередь.

Мы уже прошли через подтрибунные помещения и поднимались к своему ряду.

— С нее два выхода наружу, — начал я рассказывать диспозицию Букрееву, — та, что слева от нас, ближе к метро — через нее все и стараются войти и выйти. На лестнице этого выходя все и произойдет через (я посмотрел на часы) через два часа примерно.

— Так, — Аскольд, кажется, проникся важностью момента и шутить перестал, — давай осмотрим театр, так сказать, будущих военных действий более подробно.

И мы вместо того, чтобы идти на свои места, притормозили около упомянутой мной лестницы.