Младший брат

Глава 6

Верите, нет ли, но предки заставили меня на следующий день пойти в школу. Я отрубился около трех утра, а в семь отец уже стоял у моей кровати и грозился стащить меня за ноги. С большим трудом я выполз из постели — после того, как заснул под утро мертвым сном, что-то во мне отказывалось возвращаться к жизни — и забрался под душ.

Мама чуть ли не силой запихнула в меня гренок и банан, в то время как мне до смерти хотелось выпить кофе. Конечно, можно перехватить чашечку по дороге в школу, но обонять божественный аромат и не иметь возможности вкусить запретного напитка — это мука. Я волочил ноги по дому, одеваясь и собирая учебники, и с завистью посматривал, как родители наслаждаются утренним кофе.

В тысячный раз топал я через холмы в школу, но сегодня знакомые окрестности выглядели иначе. По всему пути к Мишн-дистрикт стояли грузовики. На перекрестках появились новые сенсоры и камеры слежения за автомашинами — видать, кто-то имел наготове запас наблюдательного оборудования, дожидаясь только предлога, чтоб его установить. Взрыв моста Бэй-бридж как раз и стал для них таким предлогом.

Город притих, будто пассажир лифта, чувствуя себя неловко под внимательными взглядами соседей и объективами вездесущих видеокамер.

В турецкой кофейне на Двадцать четвертой улице я отлично подкрепился черным кофе из одноразового стаканчика. Вообще-то турецкий кофе только считается напитком, а внешне похож скорее на болотную жижу. Он такой густой, что поставь торчком ложку — не упадет, а кофеина в одной чашке больше, чем в банке энергетического напитка «ред-булл». Именно благодаря турецкому кофе обязана своими завоеваниями Османская империя — поверьте тому, кто вычитал это в «Википедии», и представьте себе взбешенных всадников, подстегиваемых убийственной дозой черной кофейной гущи.

Я протянул хозяину-турку свою дебетовую карточку, чтоб заплатить, но тот недовольно скривился и проворчал:

— Только наличные.

— Это еще почему? — удивился я, потому что годами расплачивался у него карточкой за свое пристрастие к кофеину. Он долго изводил меня, мол, слишком молод пить турецкий кофе, и до сих пор наотрез отказывается готовить мне его в учебное время, уверенный, что я прогуливаю уроки. Но вообще-то за прошедшие годы между нами установилось этакое шероховатое взаимопонимание.

Турок сокрушенно покачал головой.

— Тебе не понять. Ступай в школу, пацан.

Ничто так не возбуждает во мне желания понять, как заявление, что мне понять чего-то не дано. Я принялся упрашивать и требовать от него объяснения. Поначалу турок явно вознамерился просто вышвырнуть меня вон, но после моего вопроса, не надоел ли я ему в качестве клиента, стал покладистей и раскололся.

— Безопасность, — произнес он, озираясь вокруг себя в тесном пространстве за прилавком, заставленным полками с турецкими бакалейными товарами и кадушками с кофейными зернами и приправами. — Правительство. Они теперь за всеми следят, в газетах писали. Патриотический акт II, его вчера конгресс принял. Теперь они могут следить, когда ты пользуешься карточкой. Я говорю, нет. Я говорю, мой магазин не станет помогать им следить за моими покупателями.

У меня от изумления даже челюсть отвисла.

— Наверное, думаешь, это ерунда? Что страшного, если правительство знает, когда ты покупаешь кофе? Потому что для них это способ знать, где ты есть, где ты был. Думаешь, почему я уехал из Турции? Где правительство всегда шпионит за человеком, там нехорошо. Двадцать лет назад я переехал сюда ради свободы — я не помогаю им забрать свободу.

— Но вы понесете большие убытки, — невольно вырвалось у меня, хотя мне хотелось назвать его героем и пожать ему руку. — Теперь все пользуются дебетовыми карточками.

— Может, уже не всегда. Может, мои покупатели знают, что я тоже люблю свободу, и потому приходят сюда. Я повешу объявление в витрине. Может, другие магазины сделают так же. Я слышал, Американский союз за гражданские свободы подаст на правительство в суд.

— Отныне буду покупать кофе только у вас, — пообещал я совершенно искренне и сунул руку в карман. — Ой, только сейчас у меня нет с собой денег.

Турок с важным видом поджал губы и кивнул:

— Много людей говорят то же самое. Ничего, отдай сегодняшние деньги АСГС.

За две минуты мы с ним сказали друг другу больше, чем за все мои прежние посещения кофейни, вместе взятые. Я и предположить не мог, что этот турок способен на подобные душевные порывы. Для меня его кофеиновый бизнес всегда был просто составной частью жизни в нашем благополучном районе. А теперь я пожал ему руку и вышел на улицу, ощущая себя членом одной с ним команды. Секретной команды!

Я пропустил два учебных дня, но, похоже, не слишком отстал от остальных по пройденному материалу. В один из этих дней, когда весь город приходил в себя от пережитого потрясения, школу вообще закрыли. А второй, очевидно, был посвящен траурным мероприятиям в память тех, кого считали погибшими или пропавшими без вести. Газеты опубликовали их биографии, воспоминания близких. Интернет переполнили тысячи коротких некрологов.

Среди этих предполагаемых жертв значилась и моя фамилия, из-за чего я оказался в совершенно дурацком положении. Ничего не подозревая, я приперся в школу, но стоило мне ступить на территорию кампуса, как раздался чей-то вопль, и меня тут же окружила толпа человек в сто. Мне трясли руки, хлопали по спине, а две незнакомые девчонки одарили меня поцелуями, которые дружескими никак не назовешь. В общем, встретили как рок-звезду.

Учителя вели себя не намного сдержаннее. Мисс Галвез расплакалась так же, как моя мама, и минуты три не выпускала меня из своих объятий. Усевшись на место, я тут же увидел в классе нечто новое — на меня смотрел объектив видеокамеры. Мисс Галвез перехватила мой взгляд и вручила мне лист бумаги с каким-то текстом и смазанным логотипом школы на отксеренном бланке.

Совет объединенного школьного округа Сан-Франциско собрался в минувшие выходные на чрезвычайную сессию и единогласно принял обращение к родителям школьников всего города разрешить установку в классах и коридорах каждой школы телекамер кабельной системы наблюдения. По закону нас не могли принудить ходить в школу, в которой стены облеплены такими камерами, но в нем ничего не говорилось против того, чтобы мы добровольно отказались от своих конституционных прав. В обращении также выражалась уверенность, что родители школьников окажут безоговорочную поддержку инициативе Совета. Тем детям, чьи родители не согласятся с этим решением, будет предоставлена возможность заниматься отдельно в «незащищенных» классных комнатах.

Так почему в наших классах теперь установлены камеры наблюдения? Ну да, конечно, из-за террористов. Образовательный Совет ухитрился прийти к умозаключению, что, взорвав мост, террористы дали понять: следующими объектами их разрушительных устремлений станут школы.

Я раза три перечитал текст обращения и поднял руку.

— Что тебе, Маркус?

— Мисс Галвез, можно вопрос?

— Да, Маркус.

— Мисс Галвез, ведь цель терроризма — заставить нас бояться, не так ли? Потому его и называют терроризм — от слова «ужас»!

— Да, наверное.

Весь класс уставился на меня. Я не значился среди лучших учеников школы, но не упускал возможности поучаствовать в дискуссиях и спорах. Все ждали, что я откаблучу на этот раз.

— Разве теперь, устанавливая камеры наблюдения в школах, мы не поступаем так, как хотят террористы? Если нам страшно, значит, они добились своего!

По классу прокатились нервные смешки. Кто-то поднял руку. Это был Чарльз. Мисс Галвез вызвала его.

— Установка камер обеспечивает нашу защищенность, а значит, мы меньше боимся.

— Защищенность от чего? — спросил я, не дожидаясь, когда мне дадут слово.

— От терроризма! — ответил Чарльз, и все согласно закивали.

— И как же они нас защищают? Предположим, в школу врывается увешанный бомбами террорист-самоубийца, и мы все взлетаем на воздух…

— Мисс Галвез, Маркус нарушает школьные правила. Нам нельзя рассказывать анекдоты о террористах.

— Кто рассказывает анекдоты, я?

— Так, спасибо вам обоим, — вмешалась мисс Галвез. Она явно расстроилась из-за того, что я чуть не сорвал ей урок. Черт меня дернул за язык! — Думаю, тема для дискуссии интересная, но давайте отложим ее на будущее, когда улягутся страсти. Боюсь, сегодня вы слишком разгорячитесь. А сейчас вернемся-ка к обсуждению суфражистского движения.

Оставшееся время мы говорили о суфражистках и их лоббистских приемах, когда они, к примеру, вчетвером проникали в кабинеты конгрессменов, капали им на мозги и стращали крахом политической карьеры, если те не перестанут лишать женщин права голоса. Мне это понравилось, потому что я в принципе одобряю, если маленький и слабый умеет заставить большого и сильного вести себя порядочно. Но сегодня у меня не очень-то получалось сосредоточиться на теме урока — скорее всего из-за отсутствия Даррела. Мы с ним оба любили обществоведение; сейчас бы запустили наши ноутбуки и вовсю обменивались бы мнениями по IM Paranoid в дополнение к общему обсуждению.

У меня в сумке лежали двадцать дисков с копиями операционной системы «параноид-иксбокс», «выжженные» мной прошедшей ночью. На переменах, в столовой и на самостоятельных занятиях я раздал диски ребятам, которых знаю как реальных фанатов компьютерных игрушек. В прошлом году они все отхватили себе по «иксбокс-универсалу», а то и по два, но большинство перестало пользоваться ими: игры стоили недешево, а кайфа мало. Я отводил их в сторонку и расхваливал социальные игры на «параноид-иксбокс» — мол, бесплатные и прикольные, и на них западают крутые фанаты по всему свету.

Когда ради выгодного сбыта одного вида товара бесплатно всучивают другой, это называют «бритвенным бизнесом», имея в виду то, как фирма «Gillette» и ей подобные дарят вам бритвенный станок, чтобы вы потом выложили им за лезвия кругленькую сумму. Еще показательнее в этом смысле принтерные картриджи; самое дорогое в мире шампанское дешевка по сравнению с чернилами для заправки струйного принтера. Даже если покупать их по оптовой цене, вы отдадите за галлон небольшое состояние.

«Бритвенный бизнес» возможен только в том случае, если вам больше негде купить лезвия. При монопольной прибыли «Gillette» в девять долларов с каждого сменного комплекта, проданного по цене десять долларов, разве не соблазнительно запустить конкурентное производство и продавать тот же комплект, скажем, за пять долларов? Да четыреста процентов прибыли для среднего капиталиста все равно что манна небесная!

Вот почему компании вроде «Майкрософт», использующие в своей деятельности принцип «бритвенного бизнеса», прилагают огромные усилия, чтобы создать для своих конкурентов всякие технические трудности и юридические препоны. В случае с иксбоксом каждая консоль снабжена защитой, которая не позволяет запускать на ней «левые» игры, то есть выпущенные производителями, не заплатившими «Майкрософт» за лицензию грабительскую мзду.

Все эти коммерческие и нравственные тонкости не слишком заботили ребят, которым я раздал DVD с копиями «параноид-иксбокс». Их особенно заинтересовало то, что игры не подвергаются мониторингу. В наше время рубиться в онлайновые игры становится довольно рискованно. Во-первых, можно запросто напороться на извращенцев, которые попытаются выманить тебя куда подальше, чтобы заняться чем-нибудь стремным, как в «Молчании ягнят». Копы, в свою очередь, пасут извращенцев, принимая участие в играх под видом отмороженных бакланов. Но полный кирдык это, конечно, сотрудники службы мониторинга, которые, не вмешиваясь в игру, постоянно просматривают разговоры, а потом закладывают участников, нарушивших условия использования, запрещающие кадриться, материться, а также «допускать скабрезные высказывания, прямо или косвенно затрагивающие любой аспект половых отношений и сексуальной ориентации».

Не могу назвать себя сексуально озабоченным, но когда тебе семнадцать, секс так или иначе всплывает время от времени в разговорах. Никто не мониторит игры на «параноид-иксбокс», потому что их написали хакеры просто в свое удовольствие, и в них играют все кому не лень, а не клиенты каких-то там фирм. Однако упаси вас боже в ходе игры чатиться о сексе — весь кайф себе сломаете!

Короче, ребятам это все понравилось, они расхватали мои диски и обещали выжечь копии для других пацанов — в конце концов, игра оттягивает больше всего, когда рубишься вместе с друзьями.

Дома я нашел в Интернете сообщение, что родители некоторых школьников совместно подали в суд на учебную часть за установку камер наблюдения в классных комнатах, но их требование убрать камеры до принятия решения уже отклонили.

Не знаю, кто придумал название «икснет», но оно закрепилось. Разговоры о нем скоро стали слышны даже в общественном транспорте. Когда позвонила Ван и спросила, известно ли мне об икснете, я чуть в осадок не выпал, сообразив, в чем фишка: за две недели, прошедшие с того дня, как я раздал в школе DVD с «параноид-иксбоксом», эту операционную систему скопировали, и с ее помощью тихой сапой объединились в сеть пользователи от Сан-Франциско до Окленда. Признаюсь, у меня очко дрогнуло от предчувствия, будто я ослушался сурового внушения, сделанного мне дээнбистами перед тем, как отпустить на волю, и теперь они явятся за мной и заберут навсегда.

Эти две недели выдались непростые. В метро окончательно отменили плату за проезд наличными, перейдя на арфидные «бесконтактные» карточки, которыми надо лишь махнуть перед турникетом, чтобы открыть проход к поездам. Это было прикольно и удобно, но каждый раз мне невольно приходило в голову, что за моими передвижениями наблюдают. Кто-то из пользователей икснета подключил к нему сайт «Фонда электронных рубежей». В размещенной на нем «белой книге» разъяснялось, как устройства, подобные турникетам, применяются для слежки за гражданами. Еще там публиковались короткие репортажи о небольших пикетах, собиравшихся в знак протеста у станций метро.

Я сам уже вовсю пользовался икснетом и создал замаскированный почтовый ящик с помощью шведской Партии Пиратов — политической организации, выступающей против слежки через Интернет и обещавшей хранить почтовые адреса своих пользователей в полной тайне даже от полиции. На свой адрес я заходил исключительно через икснет, перескакивая по интернетовским соединениям, принадлежащим нашим соседям, и оставаясь не узнанным — хотелось надеяться — на всем пути до самой Швеции. Кроме того, я отказался от своего старого ника w1n5t0n, а новый — M1k3y — взял себе совершенно от балды. Скоро мне стала поступать уйма почты от пользователей, которые прослышали в чатах или веб-форумах, что я могу помочь им наладить икснетовскую конфигурацию и подключение к сети.

Жалко было, что организаторы «Харадзюку-Фан-Мэднес» приостановили дальнейшее проведение игры на неопределенный срок. Как они объяснили, из «соображений безопасности» нецелесообразно заставлять участников шнырять по городу в поисках наводок и тайников. А вдруг кто-нибудь подумает, что те прячут бомбу? Или, наоборот, заложит бомбу на том же месте?

Вдруг во время прогулки под зонтом в меня попадет молния? Тогда надо запретить зонты и таким образом противодействовать опасности получить удар молнии!

Хоть и не без содрогания, я продолжал пользоваться своим ноутбуком, чтобы не вызвать подозрений у тех, кто установил в него жучок. Я решил не делать резких движений и каждый день ненадолго заглядывать в Интернет, постепенно сокращая продолжительность сеансов. Тогда у моих соглядатаев сложится впечатление, что мне это дело типа надоедает. В основном я просто читал все эти стремные некрологи о тысячах горожан, наших соседей и друзей, нашедших свою смерть на дне залива.

Сказать по правде, у меня действительно оставалось все меньше времени на домашние дела, зато я чаще рыскал по городу, раздавая каждый день по пятьдесят-шестьдесят дисков с копиями «параноид-иксбокс» тем, кто изъявил желание прожечь еще столько же для своих приятелей и знакомых.

Я не слишком опасался, что меня застукают за этим занятием, так как в моем распоряжении имелась хорошая криптография, или тайнопись, известная со времен Древнего Рима (в буквальном смысле: еще император Август увлекался тайнописью и придумывал собственные коды; некоторые из них мы используем до сих пор для зашифровки неприличных шуток в нашем е-мейле).

Криптография — это математика. Крупнокалиберная математика. Я не собираюсь останавливаться на этом подробно, просто неохота сейчас напрягать мозги себе и вам — если есть желание, почитайте сами в «Википедии».

Приведу лишь краткое объяснение, типа конспекта. Есть математические действия, которые легко осуществляются в одном направлении, но с превеликим трудом поддаются обратному решению. Например, ничего не стоит перемножить два больших простых числа, получив произведение со многими цифрами. Однако гораздо сложнее взять одно гигантское число и выяснить, какие два простых множителя изначально его образовали.

Значит, если в основе кода зашифрованного сообщения лежит принцип умножения больших простых чисел, то, не зная этих чисел, прочитать его будет чрезвычайно трудно. Обалденно трудно. Настолько трудно, что даже если все существующие в мире компьютеры будут решать эту задачу круглосуточно и непрерывно, то все равно не смогут докопаться до правильного ответа и за триллион лет.

Процесс тайнописи имеет четыре составляющие. Во-первых, информация, подлежащая шифрованию, которую специалисты называют «открытый текст». Во-вторых, конечный продукт — шифрованный текст или «шифровка». Третий компонент — шифровальная система, «шифр». Наконец, существует так называемый ключ, посредством которого открытый текст превращается в шифровку и наоборот, а потому его необходимо хранить в секрете.

Было время, когда в секрете пытались хранить и шифры, и ключи, и все правительства или заинтересованные ведомства имели собственные шифровальные системы. В период Второй мировой войны нацисты и союзники всячески скрывали друг от друга способы зашифровки своих сообщений, не говоря уж о ключах, которыми их расшифровывали. Ну что ж, пожалуй, они поступали правильно, не так ли?

Нет, не так!

Когда я впервые услышал о принципе разложения больших чисел на простые множители, то сразу сказал: тут что-то не так. То есть, конечно, это самое разложение в натуре штука непростая. Но ведь когда-то считалось, что человеку не дано летать или отправиться на Луну, и что невозможно создать жесткий диск с объемом памяти больше считанных килобайт. Так же и с криптографией — кто-то должен додуматься, как прочитать зашифрованные сообщения. Я даже вообразил себе упрятанное в недрах горы сооружение Агентства национальной безопасности, где тысячи математиков читают электронную почту всего мира и злорадствуют.

Кстати, нечто похожее произошло и во время Второй мировой войны. Вот почему в жизни все не так, как в игре «Замок Вольфенштейн», за которой я провел много дней, охотясь на нацистов.

Дело в том, что очень тяжело сохранить шифры в тайне. Они требуют прорвы математических исчислений, а если широко используются, то их секрет должна блюсти толпа народу. Так что, найдись в ней хоть один перебежчик, надо тут же менять шифр на новый.

Нацисты придумали специальную портативную шифровальную машину, которую назвали «Энигма». Этим аппаратом снабдили все морские суда, подводные лодки и шпионские резидентуры. Естественно, одному из них рано или поздно было суждено попасть в руки союзников.

А те в натуре разобрали его по косточкам. Работой по изучению «Энигмы» руководил мой личный кумир на все времена по имени Алан Тьюринг. Он во многом положил начало созданию современных компьютеров. Тьюринг был голубой, и это обернулось для него трагедией. После окончания войны отмороженное британское правительство велело накачать его мужскими гормонами, чтобы «излечить» от нестандартной сексуальной ориентации, и он покончил с собой. Книжку с биографией Тьюринга подарил мне Даррел на мой четырнадцатый день рождения, завернув ее в двадцать слоев бумаги и сунув в игрушечный бэтмобиль, сделанный из переработанного вторсырья — это у него такой бзик преподносить подарки подобным образом. С тех пор я стал фанатом Тьюринга.

Итак, союзники завладели «Энигмой» и могли перехватывать большое количество радиограмм, что, впрочем, само по себе не приносило им много пользы, так как капитан каждого судна имел свой персональный секретный ключ. А поскольку у союзников не было ключей, то даже наличие шифровальной машинки ничего им не давало.

Вот тут-то секретность и вредит криптографии. В шифре «Энигмы» отыскался изъян. После того как Тьюринг вник в суть дела, он сразу разглядел математическую ошибку, допущенную нацистскими криптографами. Теперь, владея «Энигмой», он мог расшифровать любое сообщение немцев, независимо от используемого ими ключа.

Эта ошибка стоила нацистам поражения в войне. То есть не поймите меня превратно. Слава богу, что их расколошматили. Поверьте ветерану боев в «Замке Вольфенштейн», нельзя нацистов допускать к власти в стране.

После войны криптографы много размышляли над случившимся. Тьюринг оказался умнее того, кто изобрел «Энигму». Получалось, что на каждый новый шифр найдется чья-то соображалка, которая обязательно дотумкает, как его расколоть.

И чем дольше размышляли криптографы, тем сильнее укреплялись во мнении, что любой может разработать систему секретности, которую взломать ему самому не под силу. Однако никому не дано предвидеть, до каких контрмер может додуматься более сметливый противник.

Чтобы шифр оказался работоспособным, о нем надо объявить во всеуслышание, объяснить каждому встречному принцип его действия. Пусть как можно больше людей примутся долбить по нему, испытывая на прочность, всем, что под руку попадется. Если шифр действительно надежный, то ваша безопасность обеспечена надолго.

Именно так обстоят дела в современности. Тот, кто хочет обезопасить себя, не воспользуется недавним изобретением гениального криптографа. Будь он банкиром, террористом, дээнбистом или компьютерным фанатом, он все равно применит старую, хорошо известную шифровальную систему, которую еще никто не сумел расколоть.

Если вы попытаетесь изобрести собственный шифр, то на вас всегда может найтись свой Тьюринг, который разглядит в нем незамеченную вами трещинку. Он будет с усмешкой прочитывать ваши «секретные» послания, где вы перемываете чьи-то косточки, производите финансовые операции, отдаете военные приказы.

Итак, я знал, что криптография защитит меня от жучков, но не был готов иметь дело с гистограммами.

Я вышел из вагона метро, махнул проездной карточкой перед турникетом и направился к выходу на Двадцать четвертую улицу. Как обычно, на станции ошивались всевозможные наркоманы, алкаши, святоши, мексиканцы с остановившимся взглядом и мелкие гопники. Не обращая на них внимания, я прошмыгнул к лестнице и взбежал по ступенькам на поверхность. Вся сегодняшняя порция дисков с «параноид-иксбокс» разошлась по рукам. Они больше не оттопыривали мою сумку, и ее легкость у меня на плече вызывала приятное чувство исполненного долга. Пружинистой походкой я зашагал вдоль улицы, оставив позади пристанционных проповедников, неутомимо наставляющих на путь истинный по-испански и по-английски.

Продавцы поддельных солнцезащитных очков уже разошлись, а их место заняли барыги, торгующие собачками-роботами, которые тявкали мелодию американского гимна и задирали заднюю лапу при виде портрета Усамы бен Ладена. Возможно, в их маленьких электронных мозгах спрятана какая-нибудь продвинутая программа, и я мысленно завязал узелок на память купить себе в следующий раз парочку песиков, чтоб разобрать и изучить внутренности. Не часто встретишь игрушку, способную узнавать человека по лицу. Эту технологию только недавно позаимствовали у военных для игорных заведений в попытке успешнее выявлять катал и шулеров.

Расправив плечи, я бодро шагал по Двадцать четвертой в сторону Портеро-Хилл и моего дома. Из ресторанов растекались запахи мексиканской кухни, навевая мысли о предстоящем ужине.

Не знаю, что меня заставило — может, интуиция, инстинкт, какое-то шестое чувство, — но я на ходу оглянулся и тут же понял, что за мной следят.

Их было двое: мясистые белые парни с усиками, похожие на копов или голубых байкеров, раскатывающих на крутых мотоциклах по улице Кастро — только у байкеров прически получше. Оба в застегнутых ветровках цвета старого цемента и голубых джинсах, у каждого на ухе по «блютузу». Я сразу подумал о том, что может висеть под такой ветровкой на поясе у копа, и вспомнил бэтманскую портупею дээнбиста в грузовике.

Я даже не сбился с ноги, только сердце заколотилось. В общем-то я предвидел это с тех пор, как взялся за тиражирование «параноид-иксбокс». Ребята из ДНБ должны были сообразить, чем я занимаюсь, несмотря на все принятые мною меры предосторожности. Недаром же дама с топорной стрижкой предупредила, что они с меня глаз спускать не будут, что я теперь «меченый». Только сейчас мне стало понятно, что все это время я ждал, когда меня арестуют и отвезут обратно в тюрьму. Ну и чего такого? Почему Даррела держат в тюрьме, а для меня должны сделать исключение? Чем я лучше него? Мне даже не хватило духу рассказать всю правду своим родителям. И отцу Даррела тоже.

Я ускорил шаг и мысленно провел инвентаризацию имущества. Так, в сумке у меня никакого компромата, если не считать мой скулбук с крякнутой операционкой, почтовой программой и прочим софтом. Но точно в таком же состоянии находится половина школьных ноутбуков. Я перекодировал память моего мобильника — разделил-таки на две части, открываемые разными паролями: одну для посторонних, на случай необходимости; а вторую для действительно секретной информации. Внешне скрытая секция выглядит, как ничего не значащая туфта — такой ее делает используемая мной шифровальная система. Поэтому никто даже не догадается о существовании тайного содержимого памяти.

Итак, дисков при мне нет, также как инкриминирующих улик в ноутбуке. Конечно, если они хорошенько покопаются в моем иксбоксе, вот тогда, как говорится, геймовер, игра закончена.

Я сделал все возможное, чтобы прикрыться, остальное от меня не зависело. И я замедлил шаг. От судьбы не убежишь. Я зашел в ближайшую забегаловку, где готовили буррито, и заказал себе один с начинкой из карнитас, рубленой свинины, и с дополнительной порцией сальсы, острого соуса. Хоть пожрать напоследок. Взял еще большой стакан ледяной орчаты, напитка из риса со сладковато-водянистым вкусом рисового пудинга (гораздо приятнее, чем может показаться).

Стоило мне приняться за еду, меня тут же охватило необычайное спокойствие. Либо я отправлюсь за решетку за свои «преступления», либо нет. Все равно мне не предоставили полной свободы, а лишь вывели на прогулку на длинном поводке. Моя страна перестала быть моим другом; мы находились по разные стороны фронта, и эту войну я, очевидно, проиграл.

Парни вошли в забегаловку, когда я доедал буррито и подумывал заказать на сладкое чуррос, пончики с коричным сахаром, жаренные во фритюре. Наверное, им наскучило дожидаться снаружи, особенно когда стало ясно, что речь идет о тяжелом случае обжорства.

Они подошли к стойке и остановились позади меня, перекрыв путь к отступлению. Я забрал свои чуррос от симпатичной старушки за прилавком и подал ей деньги, торопливо откусывая от пончика прежде, чем обернуться — хотелось успеть насладиться моим десертом, может быть, последним за долгий-долгий срок.

Я обернулся. Они стояли так близко, что я различил прыщ на щеке у того, что слева, и каплю, выглядывающую из ноздри того, что справа.

— Простите, — сказал я и попытался протиснуться между ними. Тот, что с соплей, чуть подвинулся, не пропуская меня.

— Сэр, — произнес он, — не могли бы вы пройти с нами? — и показал рукой на дверь забегаловки.

— Извините, но мне надо доесть, — ответил я, снова пытаясь пролезть между двумя качками. На этот раз Сопливый уперся рукой мне в грудь. Он начал часто сопеть, отчего капля на каждый выдох высовывалась из ноздри. Наверное, я тоже запыхтел, сам того не замечая из-за стука собственного сердца.

Его приятель отогнул край ветровки, где у него был пришпилен полицейский значок.

— Полиция, — сказал он. — Прошу пройти вместе с нами.

— Сейчас, только заберу свое барахло, — упирался я.

— Ничего, мы об этом позаботимся, — сказал Прыщавый, а Сопливый шагнул вплотную ко мне, приставив ступню к внутренней стороне моей ступни. Такой прием применяется в боевых искусствах, чтобы вовремя почувствовать и предотвратить очередное движение противника.

Но я и не думал сопротивляться или бежать. От судьбы не убежишь.