Мистика и реальность.

Крест.

Лиза была замужем второй раз. Первый брак получился детским и несерьёзным, однако, оставил ей очень серьёзную дочь Варвару. Она и не думала о второй попытке. Жила, припеваючи, сама себе «и швец, и жнец, и на дуде игрец». От кавалеров отбоя не было. Только все они ненадёжные, мотыльки – однодневки, крыльями побили, к ночи глянешь – нет ни одного. Зато друг у неё появился – парнишка молодой. Армию отслужить успел, только демобилизовался, к ним в цех пришёл работать. Они с Лизой сильно подружились. Делились своими проблемами. О личном поболтать не стеснялись. Да, и если помощь по дому нужна была, Лизка всегда могла на него рассчитывать. Только не рассчитывала, что мужем он её станет.

Лиза и не задумывалась – любовь это или нет. Любовь её, первая, пьяная всё время болтается, и алименты платить не спешит. Другого уже хотелось – надёжности и родства душ. И с ним – другом бывшим, а теперь мужем настоящим, она именно это и чувствовала. Конечно, разница в возрасте точила червоточины в Лизкиной душе. Шесть лет – это вам не год и не два. Но муж смеялся и говорил, что красивее и желаннее её на всём белом свете нет. Лиза на время успокаивалась, но потом всё-равно червячок сомнения высовывал голову.

Лиза никогда не думала, что красивая. Она себя и привлекательной-то с трудом бы назвала. С раннего возраста Лизавета Шмелёва являла собой сборище всевозможных комплексов и сомнений. В школе она была самая полная из девчонок, да вдобавок к этому носила на круглом лице большие очки в толстой роговой оправе. От постоянного волнения и желания выглядеть как можно лучше, Лиза сильно потела, и к концу недели на ненавистном коричневом школьном платье под мышками белели просоленные следы. Мальчики в классе никогда не звали её в кино или просто прогуляться по улице. Зато обожали дёргать за длинные косы, лупить портфелем по спине и дразнить «жиртресом» и «жужелицей». Косы, кстати, Лизка тоже ненавидела, потому что сама расчёсывать их по утрам ленилась. Пригладит расчёской сверху, заплетёт кое-как и бегом в школу. К концу недели на голове образовывались непролазные дебри из колтунов, которые после субботнего мытья волос мать безжалостно драла расчёской, да не одной. Зубья дешёвых пластмассовых изделий не могли пробить себе дорогу в лабиринте не прочёсанной гривы. Лизка верещала, но мать неумолимо раздирала колтуны и затрещины отпускала, чтоб впредь следила лучше. Затрещины помогали плохо, всё повторялось неделя за неделей. Пока, наконец, мать не согласилась отвести её в парикмахерскую. В те годы была жутко модной причёска «под Мирей Матье», которая, к слову, Лизке очень шла. Когда она утром вошла в класс, её сначала даже не узнали. А вытиравший доску Петька Мухин замер на месте с открытым ртом.

«Отомри!» – гордо бросила ему Лизавета и проплыла к парте.

С этого дня неуловимо изменилось не только отношение к ней в классе, но и сама Лизка. Она стала худеть. Есть иногда хотелось до чёртиков в глазах. Но она подходила к зеркалу и шипела на себя, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони: « Жиртрест, жужелица». Это действовало эффективно. А ещё был обруч – хула-хуп, на заводе сделанный отцом из алюминиевой трубы и утяжелённый внутри. Она крутила его по часу без перерыва. Как-то мать случайно вошла в комнату, где Лизавета переодевалась и увидела переливавшиеся всеми цветами радуги синяки на её талии и бёдрах. Разразился страшный скандал, а обруч был отнесён на помойку. Лизка выдраила всю квартиру до блеска и перегладила кучу белья.

Но Лизка была упряма, как ослица, и к окончанию школы стала, если и не трепетной ланью, то и не лошадью точно. Она самая первая в классе выскочила замуж, почти сразу после выпускного вечера. И через несколько месяцев родила Варвару. Но брак этот оказался недолгим.

«Эх, девка! – часто говорила ей, доведённой до отчаянья выходками вечно пьяного первого мужа, бабушка. – Ну, знать правильно, что народ в приметы верит. Говорят – зря не скажут».

«Отстань, ба! – отмахивалась от старухи Лизка. – И так тошно, ты ещё тут со своей ерундой!» – « Ба, ба! Жаба! Говорю тебе, Фома ты неверующая, плохая это примета!» – «Ну и чего я теперь-то сделать смогу? В церковь его не отнесёшь, спасибо дядюшке уроду и самодуру!»

Дело в том, когда Лизе исполнилось девять лет, она нашла большой серебряный крест. В то лето в их старом деревенском доме, доставшемся им по наследству совместно с родственниками, которых Лизка терпеть не могла (они все казались ей отвратительными толстыми жабами, а дядька и вовсе выглядел, как злой колдун из сказки), сделали ремонт.

Дом был сложен из красного кирпича, и стены его составляли около метра в ширину. Бабушка рассказывала – его уже лет двести, как построили, а цемент для кладки на яйцах куриных сделан был для особой прочности. Внутренние половые и потолочные перекрытия давно к тому времени прогнили, и жить в доме стало опасно. В одну из комнат просто не заходили, потому что в полу зиял провал вниз в глубокий подпол. Лизка даже мимо проходила на цыпочках и, задерживая дыхание, но иногда отваживалась, робко заглядывала в дверной проём и смотрела на закопчённые от лампад старые иконы, в большом количестве висевшие в углу.

«Бабушка, им там грустно, – теребила бабушку Лиза. – Почему вы их не достанете? Отвезём их домой, там и повесим!»

«Эх, Лизонька! – вздыхала бабушка. – Не буди лихо, пока оно тихо. Ты мала ещё, вот и помалкивай. А то услышат, заклюют».

Во время ремонта внутри дома всё сломали и положили новые полы и потолок. Старые прогнившие доски и мусор в огромном количестве долгое время лежали под окнами дома. Лиза, которую привезли на летние каникулы, обожала лазить по этим доскам и перебирать мусор. Бабушка пеняла ей, называла «курицей», но Лизка с непонятным самой упорством рылась в куче, её словно магнитом тянуло к ней. Казалось, весь хлам был изучен вдоль и поперёк, только он откуда-то взялся там – этот крест. Луч вышедшего из-за тучи солнца упал на кучу, и внезапно что-то сверкнуло в ней. В тот день гремело с самого раннего утра. Гроза осторожной большой кошкой кружила вокруг деревни, изредка порыкивая перекатами грома. Лизка до одури боялась грозы, поэтому гуляла возле дома, готовая в каждое мгновение при увеличившейся стихии сорваться с улицы и броситься в спасительную тишину огромной кладовой. Та представляла собой большое, полностью, кроме пола, кирпичное помещение в доме, с железной дверью, запиравшейся на огромный запор. Вместо окна крохотная бойница с фигурной решёткой и дверкой – ставенкой тоже из железа. Кладовая в давние времена служила подобием холодильника. Когда-то там, на крюки вешали туши забитых на еду животных и хранили другие продукты. Как только Лизка увидела вспышку света у кучи, первое, о чём она подумала: «Шаровая!» И застыла. Девочка твёрдо знала, что при встрече с шаровой молнией нельзя шевелиться. Про это природное явление бабушка рассказывала ей множество страшных историй. Грозы вообще вызывали у бабули священный трепет. Она считала их проявлением Божьей силы и гнева на земле, и каждый раз истово крестилась при вспышке молнии и раскатах грома. И эта вера была подкреплена её собственным опытом. Однажды, будучи ещё совсем детьми, они со старшей сестрой Матрёной своровали полмешка гороха. Времена тогда были очень голодные. Радостные девочки бежали по полю домой, мечтая о гороховой каше, что им мать наварит. Но неожиданно тучи налетели, началась гроза, и дождь полил, как будто ушат опрокинули с небес на землю. Посреди поля одинокий дуб стоял. Откуда он там взялся, никто не знал. Может специально кто-то жёлудь в землю воткнул, а может зверушка какая-нибудь обронила свою добычу. Вот сёстры под тем дубом от дождя и спрятались. Всё вокруг стало черным-черно, небо тучами заволокло. И вдруг, о чудо, между тучами просвет появился, всё шире и шире, сиявший небывалой голубизной. И девочки увидели Бога. Они заворожено пошли вперед навстречу видению, позабыв про украденный мешок, оставленный под деревом. В тот же миг раздался страшный грохот, и молния ударила прямо в дуб, от которого отошли дети. Мешок с горохом вспыхнул, трава, и сам дуб тоже горели, с треском разбрасывая искры. А видение тут же исчезло.

Во время грозы бабушка неизменно начинала: « Отче наш! Иже еси на небеси, да светится имя твое, да придет царствие твое…»

Лиза с детства запомнила молитву «Отче наш». И всегда в трудные минуты или в отчаянии она бесконечно повторяла знакомые слова про себя, словно мантру кришнаит, перебирала их в уме, как перебирает чётки мусульманин. Боль отступала, отчаянье отпускало, и приходила надежда. Так и тогда – Лизка замерла и про себя начала проговаривать спасительные слова. Ничего не трещало, не искрило, а детское любопытство пересилило испуг. Еле переставляя, словно ватные ноги, девочка приблизилась к злосчастной куче и увидела, что из трухи и старых газет виднеется полоска серебристого цвета.

«Может фольга от шоколадки?» – подумала Лизавета, подцепила двумя пальцами неизвестный предмет и потянула его на себя.

Он был слишком крупным и тяжёлым для фольги. Прикрывавшая его труха начала осыпаться, и Лизка вытащила, наконец, большой старинный серебряный крест с изображением распятого Христа. Она опрометью бросилась показывать его бабушке. На крыльце ей преградил дорогу её дядюшка – один из семейства жаб. Он крепко схватил Лизку за руку и, выкручивая её, свистевшим от злости шёпотом поинтересовался, куда это она летит, как на пожар. Лиза, пытаясь вырвать руку, в испуге заорала: «Ба!!!!»

Бабушка выскочила на крыльцо, и старый садист тут же отпустил девочку.

«Ну что случилось, что голосишь?» – спросила бабушка Лизу.

А старый хрыч тем временем покуривал папироску, отвернувшись от них, словно происходящее его никак не касалось. Лизка молча, со слезами на глазах протянула бабушке находку. Та охнула протяжно, а дядька коршуном развернулся к ним, и алчно заблестевшими глазами уставился на крест. Он даже про папиросу забыл. Она так и дотлела до его пальцев, пока не обожгла. Он чертыхнулся, отшвырнул окурок и вкрадчиво издалека завёл: «Ай-ай-ай! Где ты, деточка, взяла его? Нашла? Как нехорошо!»

« Симка!» – обратился он, к молча стоявшей бабушке. – Ты-то чего молчишь? Знаешь ведь, что хорошего мало. Надо его в церковь отнести и священнику отдать. Давай сюда, я сам сделаю».

Он протянул руку, похожую на лапу хищной птицы, к Лизке. Она вопросительно взглянула на бабушку, и та кивнула ей. Дядька выхватил у девочки крест и пошёл в дом, урча себе под нос, словно от удовольствия. Бабушка стояла, понурив голову, и руки её висели плетями вдоль тела.

«Ой, горе, девка, горе…» – пробормотала она, повернулась и тоже вошла в сени.

В тот же год умер дедушка. Это случилось на самое седьмое ноября. А Лизка так ждала праздничного дня! Отец в первый раз пообещал взять её с собой на ноябрьскую демонстрацию. Она представляла, как будет держать в одной руке разноцветные шары, а в другой красный флажок, и махать им, проезжая на заводском грузовике, везущем огромные транспаранты, мимо людей, стоящих на Красной площади. И люди будут улыбаться, махать в ответ и кричать «ура-а-а-а!» «А-а-а-а-а!!!» – от такого воя проснулась Лизка в праздничное утро. Голосили бабушка и мама. Дед, до этого никогда не жаловавшийся на здоровье, рано утром пошёл в туалет, присел на стульчак, закурил папироску и умер. С тех пор седьмое ноября стало днём помин. А на демонстрацию Лизка так никогда и не сходила.

Потом стал сильно пить отец. Скандалы в семье не затихали ни на день. У пьяного отца были две стороны: сначала он всех любил, а потом с такой же силой ненавидел. В состоянии его агрессии, лучше было не попадаться ему на глаза, чтоб не нарваться на подзатыльники или порку. Он мог ударить или толкнуть бабушку и мать. Разбить от злости тарелку с супом об стену кухни, если ему только показалось, что еду поставили перед ним без должного почтения. Короче жизнь в доме напоминала неспящий вулкан, в любой момент готовый к извержению.

А ещё Лизка начала терять зрение. Мать, занятая бурной семейной жизнью не сразу заметила это. Головные боли у Лизаветы стали настолько часты и ужасны, что порой девочке казалось, её сознание ускользало, мир скрывался в темноте. Но даже там, за гранью не было спасения от монстра, грызшего мозг внутри её маленького черепа – властелина боли. Когда Лизу, наконец, отвели к врачу-окулисту, ей прописали очки с большими диоптриями, и боль была изгнана из её головы. Но зрение продолжало ухудшаться. Она не занималась физкультурой в школе, что давало лишний повод для насмешек одноклассникам. Не сдавала экзамены, что опять же вызывало их зависть и злобу. И к тому же дурацкие очки шли ей, как корове седло. О линзах в те времена и «слыхом не слыхивали, и видом не видывали». А во время родов вообще чуть Варьку не потеряла – в приёмном покое невнимательная акушерка прозевала, что Лизка с миопией высокой степени поступила. Кесарево делать поздно уже было. Хорошо, что врач, который щипцы умел накладывать, недалеко от роддома жил. Среди ночи за ним санитарку послали, на счастье, тот дома ночевал.

Все печальные события своей жизни – потери, промахи и неудачи Лизка с находкой далёкого детства не связывала. Все так живут, ни у кого гладко не бывает. Разве что везунчики где-то по миру и ходят, но их раз, два и обчёлся. Жизнь, как жизнь, не лучше и не хуже, чем у других. Только бабушка, жившая до самой смерти вместе с Лизой, всё вспоминала крест. А Лизка отмахивалась, не верила она во всю эту суеверную чепуху.

«Если бы, да кабы…» – любила говорить бабушка.

Чего гадать, когда Лизка теперь точно знала: у её мужа есть другая женщина – молоденькая девчонка, почти ровесница её Варьки. И это было ещё страшнее. Глядя на себя в зеркало, она видела уставшую расплывшуюся тётку, с тусклыми неухоженными волосами, погасшими глазами, неопределённого возраста после сорока. Где уж ей тягаться с хрупкой и эфемерной молодостью.

Он сказал, что уходит. Что другая женщина - любовь всей его жизни. Лизка не понимала: это с ней происходит, или сон такой ужасный снится? Почему она тогда никак не просыпается? Девчонки, ещё недавно так обожаемые им дочки – Варя его тоже отцом звала, ревели в голос, выдёргивали у него вещи из рук. Но муж с пустыми мёртвыми глазами и отсутствующим лицом продолжал заталкивать по сумкам свои пожитки. И ушёл в новую жизнь и любовь. Мир её, такой прочный и понятный, рухнул в одночасье. И Лиза не знала, что ей теперь делать среди одних обломков. Он же говорил, что красивее и желаннее её никогда никого не будет. Он вставал чуть свет по праздникам и в День её рождения и бежал за цветами, чтоб положить их ей ещё сонной в кровать. Он плакал от счастья, когда родилась Кристя, и впервые напился на радостях. Он был всё для неё и девчонок – защита, надежда, опора. Что произошло с ним? Может он с ума сошёл? Может это шутка, и он никуда и не ушёл, а сейчас вернётся, закружит по дому её и дочек в бесшабашном и весёлом танце и скажет, что просто проверял, как им нужен.

«Господи, это я с ума сошла. Кто же так шутит? Он ушёл, ушёл! Он бросил нас ради этой сучки! Будь ты проклята! Ненавижу!» – думала Лиза в бессильной злобе, кусая губы и орошая ночами подушку слезами, чтобы только не увидели дочки.

Она почти перестала спать. Мысли метались в голове, стучали отбойными молотками: «Вернуть его любой ценой. Надо поговорить, объяснить, что мы пропадём без него. Господи! Что же делать? Я не могу без него, просто не могу».

И так по кругу, без конца. Она, как робот ходила на работу, лишь бы отсидеть положенное время. Лизе было тяжело разговаривать с людьми. Они прерывали её мысленный монолог с воображаемым мужем. А тот не звонил, не интересовался, как они живут. Ему, наверное, было хорошо в новой жизни.

На работе сослуживцы утро начинали с чтения газет. Лизу совершенно не интересовали события, происходившие в мире. Всё замкнулось на её личной трагедии, и куда катится этот шарик, ей было абсолютно наплевать. Как желтая бульварная газетка оказалась у неё в руках, трудно сказать. Женщине в глаза сразу бросилось: «Верну мужа! Отворот, снятие порчи, приворот навсегда! Быстро и эффективно!»

«Навсегда. Быстро и эффективно…» – прошептала Лиза и пошла звонить.

Вежливый безликий голос ответил ей, что ясновидящая очень занята, но сможет принять её на следующей неделе. Только с собой надо не забыть привезти фотографии и деньги.

« Много?» – дрожавшим голосом спросила Лиза.

Названная сумма повергла её в ужас. Она была равна её месячной зарплате. Но разве есть цена счастью?

«Да чёрт с ними, с деньгами. Перезайму, как-нибудь выкручусь, лишь бы помогло!» – уговаривала сама себя Лизавета всю неделю до посещения ясновидящей, показавшуюся ей бесконечной.

В назначенный день Лиза приехала по указанному адресу на полтора часа раньше времени. Она слонялась по улице из конца в конец и курила одну сигарету за другой. Было страшно. Она не знала почему, но страх сжимал сердце холодными пальцами. Прорицательница поразила её воображение. Она рассказала всё: про Лизу и отношения с мужем, про молоденькую соперницу и про то, что с детства на Лизу порчу наложили. Но она может ей помочь – проклятье снимет и на молоденькую похитительницу мужей переложит. И станет всё в шоколаде – совет да любовь. Только задания, которые она Лизавете даст, обязательно выполнить надо, а нарушишь что, или не доделаешь, не случится чуда. Лизка со всеми условиями согласилась, лишь бы любимого мужа вернуть. Как заворожённая, она взяла из рук провидицы воском запечатанную бумагу. А та наставляла: «Дома откроешь и прочтёшь, чтоб не видел никто. И сама не показывай никому».

Лиза домой, как на крыльях, летела.

« Будет знать гадина, как мужей чужих уводить. Я отмучилась своё. Твой черёд пришёл, воровка бессердечная!» – стучало в голове. – За зло только злом наказывать. Поделом ты получишь. И мне тебя будет нисколько не жаль. Ненавижу так, что убила бы…»

И тут же первое сомнение закралось в пылавшую праведным гневом душу.

«Убила? – призадумалась Лизка. – Нет, никого бы я убить не смогла. А боль причинить? Она же девчонка ещё, сопливая совсем. Да, с мужем моим в постели кувыркаться – взрослая, а отвечать за это – девчонка? А как же мои девочки, с сердцем разбитым? Наказать мерзавку!»

Но сомнение уже пустило корни в её сознании.

Лизавета прилежно читала заклинание каждое утро и каждый вечер в течение недели, постоянно перед началом сверяясь с часами, чтоб не опоздать ни на секунду. И обязательно в открытое настежь окно. А в промежутках искала, звонила, расспрашивала. Одно из условий вещуньи было – поставить свечи к тринадцати иконам в установленный день. Лиза и предположить не могла, что в Москве более четырёхсот храмов, соборов, монастырей и часовен. Разве обойдёшь их за день? Их и за полгода не обойти, не объехать. Женщина была в отчаянии. Да и служители Божьи, услышав вопрос Лизы об определённой иконе, сразу понимали, в чём дело. Заводили разговор о грехе и молитве. Лизавета злилась, бросала трубку и набирала следующий номер. К назначенному дню она знала, где находятся все требуемые, кроме одной - чудотворной иконы Никейской Богоматери. Раньше Лизавета и подумать не могла, что число чудотворных образов Матери Божией более трёхсот шестидесяти. А одна старушка по телефону ей вот что сказала: «Икон Богородицы, что звёзд на небе. Подойди к любой, дочка, попроси о милости и заступничестве. Не греши. Лукавый тебя искушает. Ищи веру в себе».

Ох, и крутило Лизку, и корёжило. Отчаянье, злоба, бессилие и сомнение. Обошла она в день икс церкви, свечи всем иконам, кроме одной, поставила. А вечером позвонила в офис ясновидящей, и велено ей было опять с деньгами прийти, раз задание не выполнила.

Вдруг из темноты, с другой стороны появляется её дядька – покойный уже давным-давно, и протягивает ей тот самый крест, что в куче мусора Лиза нашла. Старик шипит по-змеиному: «Отдай его, девка, сопернице своей, и будет тебе счастье великое».

А изо рта его раздвоенный язык виднеется. Всё ближе и ближе рука старика, да и не рука вовсе, а лапа когтистая, держащая крест, к Лизке подбирается. У дядьки глаза красным огнём горят, завораживают. Голос Богородицы всё тише и тише звучит, а змеиное шипение усиливается. Рука Лизаветы, словно против воли поднимается, чтобы взять крест. Но в последнюю секунду она резко бьёт по безобразной лапе с криком: «Нет». Крест выбит и летит прямиком в дыру в половицах. Только из пролома того отблески огня вырываются. Старикашка с шипением исчезает.

«Преисподняя…» – передёрнулась от ужаса Лизка и проснулась вся в поту, с бешено галопирующим сердцем.

Для себя она всё уже решила. Прошлёпав босиком на кухню, она закурила сигарету и сожгла в пепельнице бумажки, что дала ясновидящая, а пепел в окно развеяла. Хватанула сто грамм коньячка и вернулась в постель.

«Утром в церковь пойду!» – решила Лиза и провалилась в сон.

Через полгода муж вернулся. И опять его глаза стали живыми и родными, а голос прежним и ласковым. И опять он говорил, что она самая красивая и желанная женщина на свете, и бегал за цветами на праздники и в День её рождения по утрам, чтобы положить их на кровать, пока она ещё сонная.