Миссия"Крест Иоанна Грозного"

ГЛАВА 9.

Вопреки здравому смыслу, обольстив умы россиян, нелепою дерзостью достигнув намеченной цели, за три года Григорий Отрепьев стал Властителем Великой Державы. Он казался хладнокровным, не ослепленный блеском величия и роскоши, которая его окружала в это время всеобщего заблуждения, бесстыдства и срама. Множество купцов, людей служивых и приказных вместе с народом из ближайших городов и селений, вслед за посольством московским, во главе с князьями Воротынским и Телятьевским, избранными бить челом Дмитрию от имени Москвы, устремились в Тулу. В это время, Тула имела вид шумной столицы, переполненной разношерстным людом из всех уголков Великой Страны, наполненной торжеством и ликованием народным.

Думные мужи, Мстиславский и Шуйские, совместно с сонмом царедворцев, предназначенных для услуг нового Властителя, вслед за посольством спешили в Тулу, чтобы достойно вкусить под своего малодушия. Они везли с собой печать Государственную, ключи от Казны Кремлевской, богатые дары, одежды и доспехи царские. Переложив командование своим отрядом на Алексея, и оставив их в Москве, спешил туда и Илья, в окружении немецких наемников, которые везли челобитную новому Государю.

Так началось правление Дмитрия, который, следуя ли воли собственного ума, или благодаря наставлением многочисленных советников, которые хотели ему услужить, в общем, занялся делом. Сидя в Тульском дворце, он действовал свободно и решительно, словно человек, рожденный на престоле и с навыками власти. Дмитрий принял начальников немецкой дружины, в числе которых был и Илья, весьма милостиво. Командиры наемников, до конца преданные Годунову, выказавшие мужество в двух битвах, не принявшие участия в измене под Кромнами, молили Самозванца не вменять им службы честной в преступление. Яков Можерет высказался за всех:

– Государь, мы честно исполнили свой долг, и как служили Борису, так готовы служить и тебе, уже царю законному, – после этих слов, наемники склонили голову и припали на одно колено.

– Встаньте, – молвил Дмитрий, – я верю вам более, нежели своим, будьте для меня тем же, чем вы были для Годунова, однако я хочу видеть того героя, который держал знамя во время Добрынской битвы.

Вальтер Розен сделал шаг вперед и Государь, положив ему руку на грудь, славил его неустрашимость, повелев выдать из Казны всем наемникам дополнительное жалование за два месяца, сверх того увеличил их содержание вдвое. Закончив торжественный прием, Дмитрий направился в свои покои в сопровождении дьяка Сутупова.

– От чего такой радостный, сияешь, словно новый рубль, – обратился Самозванец к дьяку.

– Государь, у меня наиприятнейшее известие от князя Василия Мосальского.

– И чем же порадовал нас князь?

– Ваше Величество, я думаю об этом лучше поговорить в ваших покоях, – дьяк на ходу подозрительно повертел головой по сторонам.

– А здесь все мое: и этот дворец, и город, леса, поля, реки, вся Держава, народ и даже ты принадлежишь мне, или это не так? – Дмитрий остановился и вопросительно уставился на дьяка.

– Так то оно так, – поспешил исправить щекотливое положение хитрый дьяк, в угоду неуемным амбициям Дмитрия, – но вы же знаете, Государь, что у вас еще есть недруги, а Мосальский нижайше ставит в известность Ваше Величество, что ваших злейших врагов стало несколько меньше.

– Это весьма интересно, ты пробудил во мне любопытство.

Дмитрий пересек красный зал Тульского дворца и остановился у дверей ведущих в его личную светлицу. Двое стражников поляков взяли на караул и распахнули двери.

– Ни кого ко мне не пускать, – распорядился он и шагнул внутрь комнаты.

Тяжелые дубовые двери гулко захлопнулись за ним. Дмитрий подошел к столу и уселся в высокое кресло.

– Присаживайся, – обратился он к дьяку, указывая ему рукой на кресло напротив себя.

– И что же пишет нам любезный князь Мосальский? – спросил он, прервав паузу.

– Государь, – начал дьяк, – наш план удался. Утром прибыл гонец из Москвы с письмом от князя. Василий Мосальский пишет, что позавчера, десятого июня, согласно вашему тайному наказу, он с Василием Голицыным и дворянами Молчановым и Шерефединовым, прихватив с собой трех стрельцов, явились на старое подворье Борисова, где под стражей находилось семя Годунова. Они спокойно сидели в светлице в ожидании воли Божьей. Увидев звероподобные рожи стрельцов, пишет князь, царица Мария всполошилась и поняла, что конец близок. Стрельцы вырвали детей из объятий матери и развели по разным комнатам. Марию Годунову удавили тут же, без всяких проблем, а вот с Федором пришлось повозиться долго. От природы одаренный богатырской силою, не по младости лет, он оказал упорное сопротивление четырем убийцам. Удавили его только тогда, когда Молчанов сдавил ему гениталии. По вашему указанию Ксению оставили живой, и князь Мосальский взял ее к себе в дом. На следующее утро Москве объявили, что Федор и Мария сами лишили себя жизни, прибегнув к яду. Тело Бориса выкопали из могилы, где он был похоронен и перенесли из церкви Св. Михаила в девичий монастырь Св. Варсонофии на Сретенке, где сегодня будет погребение, как тела Бориса, так и Федора и Марии. Теперь, когда Годуновых уничтожили, можно идти на Москву.

Богдан Сутупов замолчал, молчал и Дмитрий. Каждый думал о своем. Так свершилась казнь Божья над убийцей истинного Дмитрия, и началась новое правление над Россией под скипетром ложного!

В тихий солнечный день, двадцатого июня, новый царь торжественно въехал в Москву. Звонили все московские колокола, улицы города были заполнены бесчисленным множеством людей. Кровли домов и церквей, башни и стены московских укреплений так же были усыпаны зрителями. Впереди шли поляки, литаврщики, трубачи, всадники с копьями, пищальщики. За ними под барабанный бой, шли русские полки. Дмитрий сидел на белом коне в великолепной царской одежде, в окружении шестидесяти бояр и духовенства. Его встретили народным ликованием и радостью. Люди падали ниц. Со всех сторон раздавались здравницы в его честь:

– Здравствуй, отец наш, Государь Всероссийский! Даруй Тебе Боже многие лета!

Кортеж Дмитрия замыкали литовцы, казаки и стрельцы. Миновав мост через Москву-реку и Москворецкие ворота, Дмитрий выехал на площадь. Было тихо и радостно и ни что не предвещало беды, но вдруг, непонятно от куда, налетел страшный вихрь, пыль взвилась столбом и на какой-то миг заслепила людские глаза. Царское шествие приостановилось. Этот случай поразил воинов и граждан. Суеверные люди перекрестились, это был дурной знак. Перед лобным местом Дмитрий спешился и направился на встречу со Святителями и всем московским Клиром. Он снял шапку, обернулся к народу, взглянул на Кремль и со слезами на глазах стал благодарить Бога.

– Господи Боже, благодарю Тебя! Ты сохранил меня и сподобил увидеть город моих отцов и народ мой возлюбленный!

С этими словами Дмитрий приложился к Святым Образам. Люди, видя слезы царя, принялись также рыдать. Духовенство благословило Дмитрия. Опять зазвонили колокола. Однако многие заметили, что поляки все это время играли на трубах и били в бубны, заглушая при этом пение молебна. Заметили и другое, вступив за духовенством в Кремль, а далее в Соборную церковь Успения, вслед за Дмитрием устремились туда и многие иноверцы, чего до этого никогда не бывало на Руси и это показалось некоторым осквернением Храма. В Архангельском соборе Дмитрий припал к гробу Иоанна Грозного с такими искренними слезами, что никто не мог допустить мысли в его неискренности.

– "О любезный родитель! Ты оставил меня в сиротстве и гонении, но благодаря святым молитвам твоим я цел и державствую!"

Слушая сына Иоаннова, народ плакал и говорил:

– "Это истинный Дмитрий!"

За всем происходящим в Москве, с высоты Арсенальной башни, внимательно наблюдал Илья. С приходом Самозванца, ни чего не изменилось в их нынешнем положении, кроме того, что теперь в обязанность Илье и его отряду была вменена охрана главных ворот страны – Спасских. Людей у Ильи было предостаточно, он расставил ратников у ворот, а часть разместил в Спасской стрельнице, разгрузив тем самым переполненную людьми Арсенальную башню. Сзади послышался шум шагов. Илья отвлекся от созерцания народного ликования и повернулся на звук.

– А, это ты Леха, – обратился он к товарищу, – чего такой пасмурный?

– А чему радоваться. Самозванец пирует во дворце с вельможами и духовенством, граждане на площадях и дома, стрельцы в казармах и по питейным домам, а мы, благодаря твоей милости, сидим тут бесцельно на казарменном положении. По всей Москве, кроме нас и немцев, не найдешь ни одного трезвого человека.

– Да, ты прав Леха, Яков Можерет с Вальтером Розеном сумели все-таки залезть в душу к Самозванцу, и сейчас вся охрана царского дворца досталась им. Нам бы туда, может, смогли бы найти, чертов синхронизатор времени и миссии конец.

– Не знаю, если нет возможности жить в нашем реальном времени, то здесь тоже не плохо, по крайней мере, все ясно, а там, в академии, все сложно и запутанно. Впрочем, я доволен укладом своей жизни, только командира бы нам немного по мягче и чтобы по чаще входил в нелегкое положение простых воинов, – пошутил Алексей.

Илья с улыбкой посмотрел на товарища.

– Говоришь, я слишком строг? Ладно, раз все пируют, гульнем и мы. Пойдем к боярину Собакину.

– Нет его. Наша собака на пиру у нового хозяина, – опять пошутил Алексей.

– Тогда слушай мой приказ. Все свободные от караула, до завтрашнего утра вольны заниматься своими делами. Кто захочет остаться, пусть остается с нами. Возьми из нашей заначки денег да отряди кого-нибудь за снедью и хмельным медом, да смотри, не жалей, чтобы хватило всем и осталось смене, которая заменится из караула.

Довольный Алексей быстро пошел выполнять приятное поручение, а Илья обратно вернулся к созерцанию площади Пожар, на которой к этому времени людское оживление сменилось тишиной. На лобное место в сопровождении вельмож из дворца вышел Богдан Бельский и торжественно начал зачитывать новый указ Государев. В нем Дмитрий возвращал свободу Романовым и Нагим, а также всем опальным Борисова времени. Не забыл он выпустить на свободу всех прочих преступников находящихся в неволе, как в государственных, так и в монастырских темницах. Вернул инока Филарета (старшего Романова) из Сийской пустыни и дал ему сан Митрополита Ростовского, снял опалу с оставшихся живыми после погромов, родственников Годунова. Далее Бельский стал перечислять милости, которыми Дмитрий осыпал своих сторонников, одних произвел в бояре и окольничие, других наградил доселе не слыханными почетными титулами. Казалось, что в своем указе Дмитрий старался угодить всей России. Он удвоил жалование сановникам и войску, отменил многие торговые и судные пошлины, строго запретил всякое мздоимство. Илья устал слушать Бельского и спустился вниз, где за накрытыми столами его уже ждали друзья.

За пирами и бездельем прошло несколько дней. Пока Самозванец стоял во главе наемных и казачьих отрядов, ему казалось, что он управляет событиями. Теперь в Москве, когда верные ему войска были распущены, казалось, что события управляют им. Государственная деятельность Дмитрия во многом была реформаторской, необычной и непонятной россиянам. Каждый день он сам присутствовал в Думе, преобразованной им в Сенат, где сам разбирал дела. Поражала его легкость мышления и действий в решении сложных вопросов, над которыми члены Думы часто бились в долгих бесплодных спорах. Два раза в неделю, на Красном Крыльце, новый царь принимал челобитные и всем представлялась возможность объясниться с ним. Вместо давней русской традиции укладываться спать после сытного обеда, царь ходил пешком по городу, запросто заглядывая в различные ремесленные мастерские и торговые лавки, где беседовал с мастеровыми и торговыми людьми. Всем подданным Дмитрий предоставлял возможность заниматься промыслами и торговлей. Были уничтожены все ограничения на въезд и выезд из страны.

– "Я ни кого не хочу стеснять, – говорил царь, пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое Государство".

Дмитрий, казалось всей душой, хотел блага своей земле, но все это было для россиян как-то неожиданно и поспешно. Многие бояре и сановники весьма недоверчиво встречали его новшества, приписывая их молодости, неопытности и легкомыслию. Им не нравился образ жизни и привычки молодого царя. Они осуждали его за то, что он водит в соборную церковь иноверцев, смеется над суевериями набожных россиян, не крестится перед иконами и не следует русским обычаям.

Чувствуя, что почва уходит у него из-под ног, Дмитрий жил одним днем. Он устраивал воинские потехи, в которых сам стрелял из пушек, то искал утешения в балах и пирах, где, скрывая свой маленький рост, щеголял в высоких меховых шапках и сапогах с огромными каблуками. Нередко выезжал на охоту или смотрел на медвежьи потехи, где в специальном загоне медведя травили собаками, или одной рогатиной лесного исполина убивал опытный охотник. По ночам Дмитрий, в компании с Петром Басмановым и Михаилом Молчановым, предавался безудержному разврату. Царь не щадил не замужних женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему. Его дружки не жалели денег, когда же золото не помогало, они пускали вход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых лабиринтах дворца.

Пока Самозванец чередовал столь широкие, сколь не выполнимые замыслы государственных начинаний с плотскими удовольствиями, бояре плели сеть заговора против него. Во главе мятежа встал князь Василий Шуйский. Он начал действовать осторожно и аккуратно, стараясь вести широкую агитацию против царя через верных людей и купцов. Василий Шуйский был хитер и старался не рисковать головой понапрасну. Для успешного заговора он нуждался в единомышленниках. Составленный заговор, который мог быть разрушен при малейшей предостороженности с противной стороны, был до крайности грязен, но вместе с тем и искусен. Первым его пунктом, по мнению Шуйского, было привлечение народных масс на свою сторону путем распространения слухов о неистинности царя. Достичь желаемого можно было только в одном случае – на ярмарке, где слухи распространялись с неимоверной быстротой из уст в уста.

Несколько раз в году, на площадях городов, проводились ярмарки. Они были настолько многолюдны, что огромные площади не вмещали всех желающих купить, продать или просто повеселиться. Купцы и гости размещались на подворьях знакомых и родственников, на постоялых дворах, а то и просто на соседних с торжищем улицах. День перед ярмаркой назывался подторжье. Купцы и крестьяне привозили массу всякого товара, главным образом изделий из дерева, изготовленного руками умельцев. Тут были сани, телеги, колеса, ушаты, бочки, решета, заплетенные сеткой из тончайших рогожных полосок, сита с сеткой из конского волоса, лыко для лаптей, хомуты, деготь, пучки дубовой коры, глиняные махотки, кувшины, известь в бочках, бочки с конопляным и льняным маслом. Ближние купцы и крестьяне привозили беленые домотканые полотна, корзины, полные куриных яиц, мешками ячмень, пшеницу, просо, чечевицу, подсолнечное и льняное семя, мед, сало, свежую и соленую рыбу. Но были и товары, волновавшие детское воображение: певчие птички в клетках, деревянные дудочки, соловьи из свинца покрытые лаком, сладкие пряники. Соблазнительно душистые баранки, связанные низками на мочало, баранки сахарные маленькие, яркие конфеты длиной в пол аршина, как толстые прутья, разноцветные мятные или с кислинкой леденцы, ярко разрисованные мятные кони и паны из белого теста – главная радость малышей, толстые медовые пряники, посыпанные душистым семенем, сотовый мед и еще много всякой всячины.

Илья бесцельно бродил среди этого разнообразия пытаясь найти чего-нибудь полезное. Лето подходило к концу, и он наслаждался прекрасным солнечным днем, радовался выпавшему свободному времени и приобщался к средневековой культуре. Внимание его привлек многоголосистый крик и гомон людей, которые собрались поглазеть на торг между купцом и воином. Купец показывал покупателю лошадиные зубы, копыта и зачем-то оглушительно щелкал кнутом. Все это действие происходило под писк дудочек, терехтение свинцовых соловьев, верещание надуваемых чертиков и пение нищих музыкантов. Эта картина длилась очень долго, пока купец и воин не сошлись в цене. Продавец постоянно брал мозолистую руку служивого и изо всей силы с размахом бил ладонью по ладони, предлагая свою цену и восклицая при этом:

– Ну, по рукам, хозяин?!

Тот сразу не соглашался и, подумав, брал руку купца и тоже со всего маху бил его по ладони, предлагая свою цену. Шлепки ладоней и громкие голоса торгующихся, разносились далеко по площади, привлекая зевак. Наконец они пришли к общему мнению и народ, потеряв интерес начал расходиться. Илья пошел дальше, разглядывая сундуки и ковры с картинами. Сундуки были любых размеров. Большие сундуки были с коваными завесами, внутренними врезными замками с клепками по боковым стенкам Особый шик придавал сундучкам рисунок на внутренней стороне крышке. Ковров было большое разнообразие. Были дорогие заморские и местные дешевые. На каждую ярмарку доморощенные деревенские художники привозили рисованные настенные ковры. Их рисовали на домотканом полотне очень яркими красками и покрывали лаком. Сюжет был везде один и тот же: река, остров с яркой зеленью трав и кустов, олень невозможной формы больше походящий на корову колоссальной упитанности со смешной закрученной мордой. Тут же рядом с оленем, на острове росли букетом шикарные розы, величиной в треть оленя, под розами полулежала обнаженная дева, а на горизонте синели горы. Монахи, проходя мимо них, крестились, а женщины рассматривали их с интересом и любопытством. Эти ковры своей цветистостью и дешевизной привлекали деревенских баб и поэтому были ходовым товаром.

Прогулка по ярмарочным рядам порядком поднадоела Илье, ни чего конкретно он не искал и уже был готов повернуть назад, но любовь к оружию и воинское любопытство в этом вопросе, заставили его задержаться у оружейных рядов. Илья остановился у палатки с огнестрельным оружием. Торговец нахваливал свой товар, показывая ему стрелковые образцы. Пистолеты, мушкеты, большие и малые пищали богато украшенные позолотой и лазурью радовали глаз. Хитрый купец показывал отличительные качества английских пороховых замков, но не принижал достоинств и наших тульских оружейников. Выбрав небольшую пищаль-ручницу, в подарок Василию, и договорившись о цене, Илья уже хотел расплатиться, как сквозь ярмарочный шум отчетливо услышал окрик за спиной:

– Илюша, неужели ты?

Голос был знакомым, Илья повернулся и попал в объятия Захара Петровича Кучина. Троекратно обнявшись и расцеловавшись по русскому обычаю, Кучин, держа Илью за плечи на вытянутых руках, обратился к нему.

– Бог дал – свиделись. Я часто вспоминал тебя Илья, не знаю почему, но ты запал мне в душу.

Хозяин оружейной лавки, боясь, как бы созревший клиент не передумал, выскочил из-за прилавка и вместе с приглянувшейся Илье ручницей подошел к ним. Увидев, Захар Петровича и признав его, купец покраснел, изменился в лице, снял соболью шапку, начал раскланиваться и, заискивающим голосом стал желать здоровья и долгих лет Кучину. Захар Петрович перевел взгляд с Ильи на купца и обратился к нему.

– Афиноген, ты ли это? Ах ты, пес шелудивый, ты, почему до сих пор долг мне не вернул?

И действительно, под высокой собольей шапкой купца проглядывалась сверкающая плешь. Редкие нити волосяного покрова спускались от ушей, срастаясь с бакенбардами и ниже, перерастали в пышную ухоженную бороду. Захар Петрович перехватил его бороду рукой по середине и с силой притянул купца к себе.

– Сколько ты мне должен, Афиноген?

– Сущую малость, Захар Петрович, почитай тридцать рубликов с гаком.

– Почему не принес, как договорились?

– Так тебя же, Захар, не было в Москве!

– А оставить на подворье у моего счетовода ты не мог?

– Так я же хотел лично засвидетельствовать свое почтение, ты же знаешь, мое слово кремень.

– Кремень говоришь,- Захар Петрович рассмеялся, – твой кремень почитай уже истерся, скоро год как за тобой должок.

– Верну, все верну, до последней деньги и с барышом. Ты извини меня Петрович, что задержал.

– Ладно, извиняю. А что это у тебя в руках, дай-ка взгляну?

Кучин отпустил бороду оружейника и взял огнестрельную ручницу в руки.

– Так ее уже вот этот витязь собрался купить.

– Собрался, говоришь, – Захар Петрович хитро улыбнулся и подмигнул Илье, – вот мое последние слово, долг жду сегодня вечером и ни каких отговорок, да вот еще что, ручницу эту принесешь ко мне вместе с деньгами и не дай Бог, Афиноген, опять обманешь.

Захар Петрович вернул ручницу купцу и, взяв Илью под руку, повел его далее по рядам, оставив оружейника одного размышлять, как вернуть долг.

– Ну что, Илюша, как служба?

– Да хвалиться вроде нечем, Захар Петрович, так, тянем лямку помаленьку, на хлеб насущий хватает.

– Ясное дело хватает, так к хлебушку нужно еще и маслице, как ты думаешь Илья? – Кучин лукаво улыбнулся. – Нынче время такое смутное, чудит наш царь-батюшка, чудит. Совсем позабыл стыд Государь, не чтит старые обычаи, балуется грешными яствами, жрет со своими друзьями безбожниками телятину, не моется в бане. А иезуиты эти совсем обнаглели, шастают везде, храмы православные своим присутствием оскверняют, совсем стыд потеряли, открыто справляют свои латинские обедни, когда же такое было видано на Руси.

Кучин сплюнул и перекрестился.

– А ты, Илья как относишься к чудачеству нового Государя?

Илья пожал плечами, и немного собравшись с мыслями, ответил:

– Вспыльчив сильно Государь, не держит своего достоинства, на днях боярина Собакина побил палками за то, что тот отказался сесть обедать не с молитвой как полагается, а с музыкой, и это только один из множества примеров. Низость в Государе, Захар Петрович, для народа противнее самой жестокости.

– Вижу я Илюша, не изменился ты, что, думаешь, то и говоришь. Рад я слышать от тебя прямые речи. Сегодня к вечеру у меня соберутся люди знатные и родовитые. Ни чего серьезного, хотим посидеть да поговорить о том, о сем. Люди не слепы, видят, что вокруг творится, и скажу тебе Илюша по секрету, многие не довольны таким положением дел в России. Время нынче тяжелое, если мы, истинные русские мужи не сплотимся, так поляки нас на аркане к латинской вере приведут, и даже пикнуть не успеем, а верой своей православной я горжусь, она нам от отцов наших дана, которые гибли под татарскими стрелами, защищая ее, сохранили и передали нам. Неужто мы, потомки, в чью-то злую угоду предадим память отцов и дедов наших. Лучше уж умереть, чем жить всю оставшуюся жизнь с таким позором.

Илья слушал Захар Петровича и молча кивал головой. В речах Кучина сквозила горькая правда.

– В общем, так Илюша, жду тебя к вечеру у себя на подворье, да и ручницу свою заберешь, на что она мне, а сейчас извини, дела торговые, много нужно еще успеть, за всем нужен глаз да глаз.

Захар Петрович по дружески хлопнул Илью раскрытой ладонью по плечу и отправился по своим делам.

Не много побродив по ярмарке и не найдя ни чего интересного, Илья направился к "веселому стрельцу", где по ранее договоренности его должны были поджидать Алексей и Василий. Зал был на две трети пуст и Илья без труда нашел товарищей, которые были уже на веселее и коротали время за третьим кувшином хмельного меда. Хозяйка, завидя Илью, рассыпалась хвалебными комплементами, пожелав ей хорошей торговли, Илья отделался от нее, и устало сел на скамью рядом с Василием.

– Пришел наш Ромео, пьяно усмехнулся Алексей.

– А кто такой Ромео, непонимающе переспросил Василий.

Алексей громко захохотал.

– Чего это он, – обиженно спросил Василий у Ильи, – он что, надомной смеется?

– Нет, Василий. Ромео это такой заморский дворянин, как бы тебе лучше объяснить…, – Илья пытался найти нужные слова.

– Да что ему объяснять – темнота! – произнес Алексей сквозь смех.

– Это я то темнота, – Василий обиженно привстал из-за стола.

Илья положил ему руку на плечо, и легонько придавил вниз.

– Не обращай на него внимания Василий, ты же видишь, он пьян.

– Может быть я и пьян, но я покрайней мере не занимаюсь ерундой и не шляюсь целыми днями возле дома князя Мосальского.

Илья покраснел и удивленно уставился на Алексея.

– С чего ты это взял Леха?

– Дворня князя только и болтает об этом, пришлось проучить кнутом. Мосальский увеличил стражу. Двое поляков вмешались, пришлось, побеседовать с ними за Москвой-рекой. В итоге Василий своего убил, а я ранил другого.

– Это плохо, – выдавил из себя Илья, – поляки нынче в чести у Государя, несомненно, они пожалуются ему на вас. Так что нужно ждать неприятностей.

– Я послал Волчонка проследить за подворьем Мосальского. Час назад Ксению перевели в царский дворец, – Алексей разлил из кувшина по чаркам, придвигая одну к Илье.

Илья выпил залпом и, задумавшись, уставился в дно пустой чарки.

– Я вот одного не понимаю, – прервал затянувшуюся паузу Василий, – ну подрались мы с поляками, ну проучили их, а из-за чего весь сыр бор?

Алексей рассмеялся.

– Святая простота. Ну, ты даешь Василий, ты разве до сих пор не понял, влюблен безответно наш Ильюха не много не мало в царевну Ксению Годунову. Он после встречи с ней в Тайницком саду ходит, словно во сне, сам не свой. Что молчишь Илья, ответь нам – это правда?

Василий от удивления потерял дар речи и сидел с открытым ртом. Илья налил из кувшина полную чарку, выпил и промолчал. Между тем Алексей продолжал:

– Очнись, Илья, не по тебе этот фрукт. Кто ты для нее, она видела тебя всего один раз и ты не можешь рассчитывать на ответные чувства. Мало того, она царская дочь. Ее не оставят в покое. Ей дорога либо в монастырь, либо в могилу. Царь Дмитрий не дурак и наверняка понимает, что она лакомый кусочек в борьбе за власть для претендентов на трон, даже если ты ее похитишь, ее будут искать, и я думаю, что в России навряд ли найдется место, где бы вас не нашли. Ты погибнешь, погибнем и мы, и на нашей миссии можно будет поставить жирный крест. Хорошо подумай Илья над моими словами.

– Это мое личное дело, Леха, и я сам разберусь в своих чувствах. Сегодня вечером я поговорю с нужными людьми, и думаю, что дуэль с поляками сойдет нам с рук. В Москве зреет заговор против Самозванца, и кто знает, куда кривая выведет. Василий, наливай еще по одной, да я пойду наверх, нужно еще перед встречей привести себя в порядок.

Василий наконец-то закрыл рот и, разливая из кувшина остатки меда, прицыкивал языком:

– Ну, ты даешь Ильюха! Вот это да!

– За вас Друзья! – произнес Илья.

– За нашу дружбу и за удачу! – поправил Леха.

Выпили молча, до дна. Илья засобирался наверх, а Василий с Алексеем решили прогуляться.

– Будь осторожен! – на прощанье произнес Алексей.

Московское подворье купца Кучина, как и любое другое подворье знатного и богатого человека того времени, представляло собой территорию, обнесенную каменным забором, застроенную деревянными зданиями, вокруг главного хозяйского терема торчали горницы, светлицы и множество изб людских, складских и служебных, многие из которых были соединены крытыми переходами. К Захару Петровичу, Илья подъехал к точно назначенному времени, передал на поруки коня дворовым, а сам отправился в терем, навстречу с хозяином. Хоть и казалось многолюдно во дворе, а внутрь, в святая святых – в красную горницу купца Кучина, дорога была открыта не всем. Захар Петрович принял Илью как дорогого гостя, усадил за стол по правую руку от себя и представил немногочисленным собравшимся гостям. За столом у Кучина в основном собрались представители купеческой элиты Москвы. Встретили они Илью с недоверием и с его приходом разговоры смолкли. Захар Петрович обратился к присутствующим и разрядил обстановку:

– За этого человека, я, как за себя ручаюсь головой, – произнес Кучин, указывая на Илью, – он хоть и не нашего круга, но также как и мы ненавидит нечестивых иноземцев, их обычаи и радеет за сохранение вековых устоев древней Руси.

Собравшиеся за столом, молча слушали Кучина и с любопытством разглядывали Илью.

– Он честен и смел, – продолжал Захар Петрович – свою храбрость он неоднократно доказывал на полях сражений с поляками и не запятнал себя, как многие изменой. Тот, по просьбе которого мы здесь собрались, знает его лично и хорошо отзывается о нем.

Кучин умолк, и слово взял самый знатный и старейший из собравшихся московских торговых людей, Федор Конев:

– Зачем много говорить, Захар Петрович, мы давно знаем тебя, слово твое крепче гранитной скалы, а твоя порука во все времена была для нас железной. Он знает, для чего мы здесь собрались?

– Нет, – ответил Кучин.

– Тогда пусть побожится перед Святыми Образами, что все услышанное здесь останется в тайне и делу конец.

Все присутствующие одобрительно закивали в знак согласия головами. Захар Петрович снял со стены Образ Божьей Матери с Младенцем на руках и с ним подошел к Илье. Илья встал на колени, трижды перекрестился, принял из рук Кучина Святой Образ и поцеловал икону. Так волею обстоятельств предшествующей истории, Илья откликнулся на внутренний голос, взывающий его на новый путь и был принят в круг недовольных правлением Самозванца.

Первым делом Дмитрий, на место сверженного Патриарха Иова, подобрал "достойную замену". Готовясь к царскому венчанию, чтобы освятить себя в глазах людей саном помазанника Божьего, он подготавливал свое торжественное явление народу, необходимое для полного убеждения москвичей и россиян, что венец Мономахов возлагается на голову сына Иоанна Грозного. Этот торжественный обряд, надлежало совершить Патриарху. Не доверяя российскому духовенству, для этих целей, Дмитрий выбрал Рязанского Архиепископа Игнатия, который казался ему надежным орудием для всех замышляемых им соблазнов. Наспех выбрали Игнатия в Патриархи, грек по национальности, он не имел ни чистой Веры, ни любви к России и русскому народу, не имел ни стыда не нравственности и был лоялен к латинской Вере. Вторым пунктом в его плане было сближение с мнимой матерью. Дмитрий уже месяц царствовал в Москве, а народ еще не видел царицы-инокини, хотя она жила в пятистах верстах от столицы.

Между тем Самозванец хотел веселья, пиры и музыка были ежедневной забавой Двора. Угождая вкусу царя к праздности, вся знать, старалась блистать богатою одеждою. Смиренный вид и одежда для людей не убогих, считалась дурным признаком. Всякий день казался праздником, чередой которым Дмитрий желал уверить Россию в ее золотом веке под своим правлением.

Петр Басманов, поступив своей совестью и изменив раз, не был способен на второе предательство. Несомненно, кто как не он хорошо понимал, что Дмитрий-Самозванец, но жажда власти Временщика возобладала над его совестью и он, также как его отец и дед, уподобился опричником при мнимом Дмитрии. Он во всем потакал и угождал ему, и чтобы сильнее привязать к себе Государя, все больше подталкивал того к пороку и разврату и, в конце концов, стал незаменим. Пелена затмения спала с людских глаз, и из народного героя Басманов превратился в демона-искусителя нового царя, изменив закону и чести, вместе с тем, он в глазах людей лишился и права на уважение.

Дмитрий покинул шумное застолье, голова болела, настроение было ни к черту.

– Чего бы такого придумать, надоело все до чертиков, – подумал он.

Тайный царский Секретарь лях Казимир Бучинский стоял над душой.

– Государь! Есть дела, которые не терпят отлагательств.

– К черту дела Казимир, отстань, голова болит. Миша, – обратился Дмитрий к сидящему рядом Молчанову, – пошел бы ты распорядился, чтобы принесли чего-нибудь по крепче, да про малосольные огурчики не забудь, может, полегчает.

Молчанов встал и поспешно бросился выполнять пожелание царя.

– Ты лучше бы Казимир, чем докучать мне с неотложными делами, придумал бы, чем сегодня развлечься.

– К сожалению, в этих делах я, Государь, вам не советчик, – произнес Бучинский, мельком переведя взгляд на стоящего у окна Петра Басманова.

Нечаянно брошенный взгляд не ускользнул от внимания Дмитрия, он в пол оборота обернулся на кресле к задумавшемуся и скучающему Басманову.

– Что ты молчишь Петруша, видишь какой у меня Тайный Секретарь, ни на что не годится, кроме как досаждать своими неотложными делами. Может, ты предложишь, а то скука гложет – прямо жуть.

– Осмелюсь напомнить, – начал Басманов, – что по вашему указу, на днях от князя Мосальского в ваш дворец перевели царевну Ксению. Она уже четвертый день здесь остается без вашего внимания.

В глазах у Дмитрия появился живейший интерес, он встрепенулся и сбросил с лица маску меланхолии.

– Говорят, она красива, это правда, Басманов?

– Государь, она просто прекрасна, а, кроме того, умна и образованна.

Волна вожделения накатила на Дмитрия, он заерзал на кресле но, стараясь не выказать своего порока перед ляхом Бучинским, который ко всему был еще и тайным агентом Сигизмунда и будущего тестя, после некоторых усилий он в сеже взял себя в руки. Через открытые двери послышался шум и нецензурная брань, это Михайло Молчанов подгонял нерасторопных лакеев. Через пару минут он предстал перед троицей с нетерпением ожидавших его прихода. Двое лакеев поставили на стол серебряные блюда с холодной закуской и хрустальный графин с хлебной водкой. Накрыв на стол и разлив жидкость из графина по драгоценным кубкам, лакеи молча удалились. Дмитрий встал, взял в руки кубок и произнес:

– Я хочу поднять этот кубок за моего друга Петра Басманова. Молодец Петруша, голова, всегда знаешь, чем угодить и порадовать своего Государя.

Молчанов дружно поддержал тост Дмитрия, все выпили до дна, кроме Казимира Бучинского, который только пригубил и поставил на стол.

По телу Дмитрия пошла приятная теплота, щеки его порозовели, голова стала приходить в порядок. Взяв со стола соленый огурец, он захрустел им.

– Наливай еще по одной Михайло, что сидишь, – устало молвил он.

Молчанова не нужно было упрашивать дважды, он тут же снова наполнил кубки. Выпили снова и Дмитрий, устало откинулся в кресле и закрыл глаза. Нахлынули воспоминания минувших дней. Дмитрий вспомнил как, будучи диаконом Чудова монастыря, вместе с Патриархом Иовом посещал царский дворец. Несколько раз ему посчастливилось видеть юную Ксению. В богатых нарядных платьях, украшенных драгоценными каменьями, она тогда казалась ему просто богиней, и он в то время не допускал и мысли, что он, несчастный чернец, когда-нибудь сможет просто так подойти к ней и взять ее за руку. Волна вожделения опять накатила на Дмитрия и покрыла его с головой, кровь с силой прилила к причинному месту.

– Сегодня она будет моей, про себя подумал он.

От приятных размышлений его оторвал голос Бучинского.

– Осмелюсь опять напомнить Вашему Величеству о неотложном деле.

– Что еще у вас? – Раздраженно спросил Дмитрий, недовольный тем, что его оторвали от грез.

– Дело касается вашей матушки.

– Матушки? Подожди Казимир, пожалуй, у тебя действительно неотложное дело. Михайло, вели растопить баню, да распорядись на счет ужина, а ты, Петруша, отправляйся за Ксенией и веди ее прямо туда, а я пока займусь делами с Казимиром, а то он от меня не отстанет.

Дружки-опричники бросились выполнять пожелание своего Государя и после того, как за ними закрылись двери, лях Бучинский начал свой доклад.

– Князь Михаил Скопин-Шуйский сообщает из Выксинской Пустыни, что ваша матушка жива и здорова, дола свое согласие на переезд до Москвы и с радостью даст вам свое родительское благословление на царское венчание. Он сообщает также, что на днях с царицей-инокиней сам прибудет в Москву и просит обеспечить торжественный прием, а также подготовить для нее палаты в Вознесенском девичьем монастыре с особою царскою услугою.

Радости Дмитрия от услышанного не было предела, в душе он возликовал. Налив из графина полный кубок, он выпил, не закусывая, некоторое время, сидя молча.

– Свершилось, – подумал он, – теперь ни у кого не возникнет сомнения в моей истинности. Вдовствующая царица еще не стара годами и помнит, наверное, пышность Двора и удовольствия Света. Выбор, который я перед ней поставил, невелик, однако она как-то быстро согласилась на обман противный святому званию инокини и материнскому сердцу. Нужно оградить ее от всех сомнительных людей, чтобы она не имела возможности изменить мне в моей тайне.

Дмитрий остановил поток мыслей и, желая поскорее отделаться от Бучинского, обратился к нему:

– Распорядись, чтобы все, что просит князь Скопин- Шуйский было выполнено. Усильте матушкину охрану, я лично поеду встречать ее, а сейчас, Казимир, оставь меня одного, мне нужно подумать.

Оставшись один, Дмитрий выпил еще. Хлебное вино уже ударило в голову и, предвкушая встречу с царевной Ксенией, он решил поскорее отправиться в баню.

Еще до приезда Дмитрия в Москву, бывшую царевну хотели постричь, но не успели, хотя переодели в рясу. В связи с уже известными нам событиями, ее перевели из-под стражи с подворья князя Мосальского и босую бросили в подвал собственного дворца, где она сидела уже несколько дней со своей дворовой девкой Елизаветой. Тщетно Ксения взывала к своим мучителям о милосердии, все попытки были безрезультатны. Глиняная миска перловой каши, заправленная свиным салом, краюха черного ржаного хлеба да кувшин с водой служили им суточным рационом. Подвал, в котором они находились с Елизаветой, был сырым и темным. В маленькое зарешетчатое окошко лучик света попадал на короткое время лишь в полдень, в остальное время, сумрачный полумрак казался зловещим. Охапка жухлой прогнившей соломы служила постелью, впрочем, заснуть, как следует, не получалось, нужно было всегда быть наготове, голодные крысы, в поисках крошек пищи от скудной пайки узниц, устремлялись на охоту. Ксения до ужаса боялась крыс и если бы не Елизавета, то она просто бы умерла от истощения и страха.

Обхватив руками, колени она сидела в углу на куче соломы. Плошка с жиром чадила, освещая тусклым светом мрачные стены подвала. В углу по диагонали напротив, вылезла из норы огромная крыса и, встав на задние лапки, хищно уставилась на узниц, тихо попискивая.

– Лизка смотри, опять эта гадина выползла, – тихо произнесла Ксения.

Ответа не последовало. Ксения взяла с полу плошку и посветила на Елизавету. Та мирно спала, свернувшись калачиком на соломе. Серая обитательница подвала, видя, что ей ни чего не угрожает, набралась смелости и перешла к более активным действиям. Задрав к верху противный чешуйчатый хвост, она быстро пересекла разделяющее расстояние и устремилась к пустой глиняной миске, которая находилась в непосредственной близости от царевны. Ксения в ужасе громко закричала.

– Лизка, Лизка проснись, трясла она подругу по несчастью.

– Ну что опять стряслось, недовольно спросонья произнесла она, потягиваясь во весь рост на соломе.

– Лизка опять эта крыса, смотри, миску лижет.

– Ну и пусть лижет, всеравно в ней ни чего нет.

– Лизка прогони ее.

– Ой, барышня, чего вы боитесь, не съест же она вас.

– Всеравно прогони, я боюсь.

Елизавете было лень вставать, остатки сна еще не покинули ее, она нащупала под рукой в куче соломы, массивную деревянную ложку и с силой запустила в нахального и наглого зверька. Немного промахнувшись, ложка попала в полупустой глиняный кувшин с водой стоявший рядом, тот, покачнувшись на неровном полу, завалился на бок, разливая остатки питьевой воды на глиняный пол подвала.

– Ну вот, теперь остались без воды, с досадой произнесла Елизавета, окончательно проснувшись.

Наглый зверек, испугавшись, решил ретироваться и скрылся в норке.

– Что-то холодно стало Лизка!

Ксению трясло толи от страха, толи действительно от холода.

– Двигайтесь ко мне барышня, да прижмитесь по крепче, вдвоем чай теплее будет.

Ксения послушно придвинулась к Елизавете, обняв ее. Сверху послышался шум шагов. Через несколько минут звук отпираемого засова известил узниц о приходе непрошенных визитеров.

Яркий свет от горящих факелов больно ударил по глазам. Ксения зажмурилась, прикрыв лицо рукой. Немного привыкнув к свету, она разглядела богато одетого дворянина, внешность которого ей показалась знакомой, двое стрельцов стояли у двери, опираясь на бердыши.

– Я вас, кажется, знаю, вы Петр Басманов, окольничий моего покойного батюшки, – произнесла она.

– Угадала, только я теперь не окольничий, а боярин, – усмехнулся Басманов.

– Зачем вы пришли, что вы хотите со мной сделать? – испуганно спросила Ксения.

– Пошли, тебя требует к себе царь.

– Если меня к себе требует Государь, то нельзя ли мне, это рубище поменять на приличную одежду?

Басманов громко рассмеялся, его смех гулким эхом отозвался под сводами пустого подвала.

– Да ты не знаешь куда идешь! Не в палаты царские на пир, а в баню! Туда не одетой ходить надо, а раздетой!

Басманов сквозь смех подал знак рукой стрельцам и те, схватив испуганную Ксению, выволокли ее из мрачного узилища в коридор, оставив Елизавету одну. Пройдя через череду казематов, Басманов вывел несчастную царевне на ночную площадь, освещенную факелами.

Дмитрий с нетерпением ожидал прихода Ксении. Он уже успел попариться и теперь, коротал время в обществе Молчанова за кружкой янтарного пива. Разомлевший от пара, он сидел за столом голый, закутавшийся в белую простыню. На столе, на огромном серебряном блюде горкой лежали красные отборные вареные раки, соленая белорыбица, порезанная большими жирными кусками, украшала другой серебряный поднос, разнообразие различных холодных закусок на малых и больших тарелках из благородного металла радовало глаз. Михайло Молчанов взял двумя пальцами большой кусок рыбы и запихнул себе в рот, запивая пивом.

– Государь, отменная рыбка, посол что надо, – подлизывался он, стараясь угодить Дмитрию.

Самозванец покачал головой, но все же взял со стола крупного рака и отломил клешню. Дверь предбанника распахнулась, и на пороге появился Басманов, проталкивающий вперед грязную испуганную девушку. Басманов с силой толкнул ее в спину и Ксения, не удержавшись, пролетев некоторое расстояние, плюхнулась на колени перед столом.

– Вот привел Государь, – Басманов отстегнул пояс с саблей и сел за стол.

– Зачем так грубо ты с ней Петя, девушка не виновата, что ее отец хотел убить меня, а потом узурпировал власть.

Дмитрий встал из-за стола и подошел к все еще стоящей на коленях Ксении.

– Правда, же ты не виновата? – спросил он.

Царевна молча закивала головой в знак согласия. Самозванец некоторое время любовался Ксенией и наслаждался своей властью над ней.

– Встань красавица, – молвил он, – садись с нами.

Дмитрий взял ее за руку и помог подняться, затем усадил подле себя. Испуганная Ксения подняла взгляд на царя. Молодой человек маленького роста с родинками на щеке и на лбу стал утешать ее, постепенно прижимая к себе. Ксения не выдержала и зарыдала. Слезы из глаз, стекая по щекам, оставляли грязные следы на лице. Глядя на это, Дмитрий остановил свой обольстительный натиск.

– Михайло, – обратился он к Молчанову, – позови растиральщиц, пусть они ее помоют, а то от нее неприятно пахнет, а мы пока пропустим по чарке, правда Петя?

– Вот это дело Государь, а то пиво это как-то не серьезно, – Басманов разлил по серебряным чаркам хлебной водки.

Молчанов кликнул растиральщиц, которые словно ждали его зова, и пришли незамедлительно. Три веселые голые бабы взяли под руки Ксению и увели за собой в мыльню.

– Хороша девка, – молвил Самозванец.

Басманов и Молчанов, улыбаясь, закивали головами. Петр наполнил чарки еще раз. Царь пропустил внутрь содержимое, закусил белорыбицей, вытер жирные руки об себя, подмигнул опричникам и, скинув простынь, отправился в мыльню за Ксенией. В густых клубах горячего пара едва были различимы голые женские тела. Немного шатаясь, Дмитрий с трудом разглядел дорогу и, подойдя к женщинам, закричал:

– Прочь!

Растиральщицы не заставили себя долго ждать и поспешили ретироваться. Оставшись один на один с Ксенией, Дмитрий взял ее за руку и усадил ее подле себя на скамью. Царевна, оказавшаяся перед ним нагишом в клубах пара, стыдливо опустила глаза и расплакалась. Она прекрасно понимала, что сейчас должно было произойти. Дмитрий обнял ее и притянул к себе. Ксения начала отбиваться. От плача и жары у нее перехватило дыхание, царевна закашлялась, голова у нее закружилась и она, теряя сознание, начала сползать на пол из объятий Дмитрия.

– Петр, Михайло, – крикнул царь, на его зов тотчас явились его верные опричники.

– Быстро принесите водки.

Молчанов бросился исполнять, а Басманов уже голый приблизился к царю.

– Жива? – спросил он.

– Да, жива, не кормили ее сволочи, – ответил Государь.

В этот момент расторопный Молчанов принес водки. Разжав прелестные губы, мучители влили в рот Ксении хлебного вина, она закашлялась, приходя в себя, жадно хватая воздух. Видя подле себя трех голых мужиков, она дернулась в сторону. Дмитрий с силой прижал ее обратно к месту.

– Тихо, тихо солнышко мое ясное, успокойся, все хорошо, – и, подмигнув товарищам, Дмитрий перевернул и положил Ксению на живот на скамью, лег сверху и…

Восемнадцатого июля Дмитрий выехал встречать царицу-инокиню. Встреча любящего сына с матерью состоялась недалеко от Москвы в селе Тайнинском. Близь дороги был поставлен богатый шатер, куда Дмитрий сразу по прибытию увел мать и говорил с ней наедине.

– Государыня, – молвил он, – вы прекрасно знаете, что ваш сын погиб от рук убийцы. Вы, наверное, ненавидите меня за обман, но судьба распорядилась так, что я явился святым возмездием в руках слепого правосудия и покарал ваших недоброжелателей. Вы тринадцать лет страдали за себя и своих ближних. Я положил этому конец, и в ваших руках сейчас находится ваша судьба и ваших близких. Выбор у вас невелик. С одной стороны, я предоставлю вам царскую жизнь полную мирских наслаждений, а взамен прошу лишь признать меня на людях вашим любящем сыном. С другой стороны, в случае вашего упрямства, вас задушат, а народу объявят, что вы умерли от болезни или от несказанной радости. В этом случае, я вашими великолепными похоронами вселюдно успокою легковерный российский народ, и все опять встанет на круги свои. Выбор за вами, вам решать.

Царица-инокиня внимательно слушала Самозванца. Она смотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде читалась ненависть, но искорка желания жить, все больше разгоралась в ее душе.

– Если откажусь, думала она, – меня ждет неминуемая смерть, и я не смогу ни на что повлиять. Христос страдал за людские грехи, может, и мой долг перед Господом заключается в страдании. Если соглашусь на обман противный материнскому сердцу, то может быть я смогу стать, полезна российскому народу, который в своем неведении сменил одного тирана на другого.

Она сделала свой выбор, слезы хлынули у нее из глаз. Дмитрий нежно взял ее под руку и вывел из шатра. Двор и народ стали свидетелями любопытнейшего зрелища, в коем лицемерное искусство их Государя имело вид искренности. Нежно обнимая друг друга, мать и сын, произвели в сердцах многих зрителей восторг умиления. Царица-инокиня безмолвно плакала, наверное, вспоминая об истинном, Дмитрии и чувствовала свой грех перед ним, перед совестью и русским народом. Самозванец усадил инокиню Марфу в великолепную повозку, а сам шел рядом несколько верст с непокрытой головой в окружении бояр.

Через несколько дней, Дмитрий торжественно венчался на царство.

– Есть два способа править, – говорил он перед собравшимся народом, – милосердием и щедростью, или суровостью и казнями. Я выбрал первый способ. Я дал Богу обет – не проливать крови подданных, и я исполню его.

После окончания священного действия россияне изумились, когда выступил иезуит, приветствующий новоиспеченного Монарха на непонятной для них латинской речи. Как водилось на Руси, знатнейшее духовенство, вельможи и чиновники пировали в этот день у царя, стараясь тем самым выказать свою ревность и радость, но многие из них делали это лицемерно, ибо общее заблуждение подходило к концу.