Миры Империума

Командировка в никуда © Перевод К. Плешкова.

Стояло раннее утро. Он восседал верхом на могучем боевом коне, устремив взор через поле к затянутым дымкой холмам, где ждал враг. Кольчужные доспехи давили на плечи, но он чувствовал и иную тяжесть — ощущение незавершенного дела, забытого долга, утраты того, что представляло для него немалую ценность.

— Туман рассеивается, милорд,— послышался рядом голос Трампингтона.— Пойдете в наступление?

Он посмотрел на ярко пылающее сквозь туман солнце, подумав о зеленых долинах родной земли, и его охватило предчувствие неминуемой смерти, ожидающей их на этом мрачном поле.

— Нет. Сегодня Балингор не покинет ножны,— наконец ответил он.

— Милорд... вы хорошо себя чувствуете? — озабоченно спросил молодой сквайр.

Коротко кивнув, он развернулся и поехал назад сквозь ряды молча смотревших на него вооруженных воинов.

В заведении Молли вовсю надрывался музыкальный автомат, оплакивая судьбу некоей падшей женщины, но никто его не слушал, если не считать нескольких старых сморчков, которые сидели на расшатанном крыльце под желтыми фонарями, потягивая пиво и наслаждаясь доносившимся с залива прохладным ветерком. Был десятый час вечера, жара на пляже уже спала, и плеск накатывавшихся на песок волн казался тоскливым и отдаленным, словно воспоминания старика.

Я сел на табурет у стойки, и Молли поставила передо мной запечатанную бутылку вина.

— Знаешь, Джонни, сегодня опять та же история,— сказала она. — Я нашла блюдо, которое, могу поклясться, разбила в прошлом месяце, прямо в раковине, без единой щербинки. И виски совсем другое — я такого никогда не заказывала, и ни одной бутылки «Ред лэйбл», а ты ведь знаешь, свой товар я хорошо помню. Плюс три кочана капусты, которые еще вчера были свежими, сгнили прямо в холодильнике!

— Ну, значит, с твоим последним заказом что-то напутали, а овощи просто оказались не столь свежими, какими выглядели.

— Ну да, а поганки по углам? — спросила она.— Считаешь, это тоже нормально? Сомневаюсь, Джон Керлон! А как насчет этого?

Она достала из-под стойки тяжелый кубок из граненого стекла емкостью примерно в кварту, с круглым дном и на короткой ножке.

— Когда я пришла сегодня вечером, он красовался здесь. Эта штука стоит немалых денег. Как она сюда попала?

— Неожиданная покупка? — предположил я.

— Не издевайся, Джонни. Здесь творится что-то непонятное, и меня это пугает. Как будто мир уходит из-под ног! И не только тут. Я повсюду замечаю мелкие изменения, вроде деревьев, которые растут не там, где обычно, а в журнале не оказалось рассказа, который я читала, хотя я точно помню, что он там был!

Я погладил ее по руке, и она сжала мои пальцы.

— Джонни... скажи мне, что происходит? Что мне делать? Я ведь не схожу с ума?

— Ты абсолютно здорова, Молли. Кубок — скорее всего, подарок от какого-нибудь тайного воздыхателя. Все мы зачастую о чем-то забываем, и наши воспоминания порой слегка отличаются от реальности. Вероятно, твой рассказ в каком-нибудь другом журнале, ты просто перепутала.

Я старался, чтобы мои слова звучали достаточно убедительно, но это не так-то легко, когда ты сам не вполне веришь собственным речам.

— Джонни, а как дела у тебя? — Молли продолжала держать меня за руку.— Ты уже говорил с ними?

— С кем? — спросил я.

Она пронзила меня испепеляющим взглядом, жгучим, словно солнце Ки-Уэста.

— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я! Сегодня еще один про тебя спрашивал — какой-то новый тип, я его никогда раньше не видела.

— Ах, эти... Нет, у меня пока не было времени...

— Джонни! Спустись с небес на землю! С этой компанией тебе не справиться. Они тебя в лепешку сомнут и под линолеум засунут, даже бугорка не останется.

— Молли, за меня не беспокойся...

— Ну да, конечно! Джонни Керлон, шесть футов три дюйма костей и мускулов, парень с пуленепробиваемой шкурой! Послушай, Джонни! Этот Джейкси — тип весьма неприятный, особенно с тех пор, как ему пришлось скреплять челюсть проволокой. Он из тебя котлету сделает...— Она не договорила.— Впрочем, думаю, ты и так все это знаешь. И вряд ли мои слова хоть что-то изменят.

Она отвернулась и сняла с полки бутылку «Реми Мартен».

— Как ты сказал, это всего лишь бокал. Так что можно воспользоваться и им.

Она налила бренди в кубок, и я поднял его, глядя на переливающуюся внутри янтарную жидкость. Бокал в моих ладонях казался холодным, гладким и тяжелым...

Сидя на троне, я посмотрел на узкое вероломное лицо человека, которого так любил, и увидел вспыхнувшую в его коварных глазах надежду.

— Милорд король,— начал он, ковыляя ко мне на коленях и волоча за собой цепи, в которые был закован.— Сам не знаю, что подвигло меня на столь глупый поступок. С моей стороны это было всего лишь сумасбродство, и ничего не значит...

— Ты уже трижды покушался на мой трон и корону! — воскликнул я так, чтобы слышал не только он, но и все те, кто мог возроптать против того, что неминуемо должно было свершиться.— Трижды я простил тебя, одарив своей милостью и рассчитывая на твою верность.

— Да снизойдет райская благодать на твое величество за его великое милосердие,— льстиво пробормотал он, и даже в это мгновение я видел алчность в его взгляде.— На сей раз клянусь...

— Не смей клясться, ты, клятвопреступник! — прервал я его.— Лучше подумай о собственной душе и не позорь ее в свои последние часы!

Наконец я увидел в его глазах страх, вытеснивший все остальные чувства, кроме жажды жизни. И я знал, что судьба его предрешена.

— Смилуйся, брат,— выдохнул он, протягивая ко мне скованные руки, словно к Богу.— Смилуйся, во имя памяти о прошлых радостях! Смилуйся, ради любви нашей матери, праведной леди Элеанор...

— Не оскверняй имя той, которая тебя любила! — крикнул я, с тяжелым сердцем вспоминая ее бледное лицо на смертном ложе и взятую с меня клятву всегда защищать того, кто стоял сейчас передо мной на коленях.

Он рыдал, когда его волокли прочь, рыдал и клялся в истинной верности и любви ко мне. А потом в собственных покоях, одурманенный вином, рыдал я сам, снова и снова слыша звук падающего топора.

Мне рассказали, что в самом конце он все же нашел в себе мужество подойти к плахе с высоко поднятой головой, как подобает сыну королей. И своими последними словами он простил меня.

О да, он простил меня...

Кто-то звал меня по имени. Моргнув, я увидел перед собой, словно в туманной дымке, лицо Молли.

— Джонни, что с тобой?

Я тряхнул головой, и галлюцинация исчезла.

— Не знаю,— сказал я.— Наверное, недоспал.

— Меня удивило твое лицо,— заметила она.— Когда ты взял бокал в руки и поднял его, ты стал... каким-то чужим.

— Возможно, он мне о чем-то напомнил.

— Похоже, с тобой тоже что-то творится, не так ли, Джонни?

— Возможно,

Я одним глотком выпил бренди.

— Сейчас тебе лучше всего было бы уйти,— тихо сказала она.— Сам знаешь.

— Всего, что хочешь, все равно не получишь,— ответил я.

Она посмотрела на меня и вздохнула.

— Я знала, что ты, как всегда, поступишь по-своему, Джонни.

Я продолжал ощущать ее взгляд, выходя через дверь-ширму на холодный вечерний воздух.

С залива накатился густой туман, и вдоль пирса горели большие ртутные фонари, словно мост, ведущий в никуда. В конце его покачивалась во мгле моя лодка — сорокафутовая красавица, за которую я уже почти выплатил всю сумму. Она низко сидела на воде с полностью заправленными четырьмя стогаллоновыми баками. Под палубой находились два мощных двигателя «крайслер-480», старые, но в отличном состоянии — я сам их отремонтировал. С их помощью я всегда мог попасть туда, куда мне было нужно, и вернуться назад.

Когда я прошел мимо ящика для инструментов возле мачты, из тени выступили двое, преградив мне дорогу. Одного из них, рослого и с пришпоснутым носом, звали Джейкси. Другой — коротышка с лисьей мордочкой в деловом костюме. Отбросив сигарету, он поправил узел галстука и встряхнул манжетами, словно карточный шулер, готовящийся перетасовать колоду.

— Это мистер Рената, Керлон,— сказал Джейкси. Когда-то его хорошо стукнули в горло, и теперь его голос напоминал хриплый шепот.— Он специально приехал из Палм Бич, чтобы поговорить с тобой.

— Рад познакомиться, мистер Керлон. Человечек с лисьей мордочкой протянул длинную узкую ладошку, похожую на обезьянью. Я даже не взглянул на нее.

— Я ведь говорил, чтобы ты не болтался без спросу на моей лодке,— сказал я.

— Не груби, Керлон,— проворчал Джейкси.— Мистер Рената — важная персона, он проделал немалый путь...

— Общество защиты рыболовов — очень важная организация, приятель,— подал голос Рената.— Вступив в него, можно избежать кучи проблем.

— С чего вы взяли, будто я хочу избежать проблем? Он кивнул, словно я сказал нечто вполне разумное.

— Знаешь что, Керлон,— бросил он,— в знак нашей доброй воли мы скостим три сотни вступительного взноса.

— Прочь с дороги,— сказал я, направляясь мимо него.

— Погоди минуту, сморчок,— прорычал Джейкси.— Болванам вроде тебя не пристало так разговаривать с мистером Ренатой.

Я посмотрел туда, куда он на мгновение бросил взгляд, и увидел остановившийся на другой стороне улицы автомобиль. Из него вышли двое и облокотились о переднее крыло, сложив на груди руки.

— Нужно идти в ногу со временем, Керлон,— сказал Рената, показывая явно нуждавшиеся в ремонте зубы.— В наши дни у одиночки нет никаких шансов. Слишком серьезная конкуренция.— Он достал из внутреннего кармана какие-то бумаги и протянул мне.— Подпиши, приятель. Будет весьма умно с твоей стороны.

Взяв бумаги, я разорвал их пополам и отшвырнул в сторону.

— Что-нибудь еще, прежде чем вы уйдете? — спросил я.

Лицо его приобрело неприятное выражение, но он выставил руку, удерживая Джейкси позади.

— Очень плохо, Керлон. Очень.

Достав носовой платок, он взмахнул им, и в то же мгновение, быстро шагнув вперед, я ударил Джейкси слева в челюсть, прежде чем тот успел поднять руку с зажатой в ней дубинкой. Дубинка полетела в сторону, а Джейкси, сделав два неверных шага назад, перевалился через борт и рухнул в воду, подняв тучу брызг. Я встряхнул Ренату за плечи, и из его кармана выпал маленький пистолет; нагнувшись за ним, он наткнулся прямо на носок моего ботинка и опрокинулся на спину, выплевывая кровь и мяукая, словно мокрый котенок. Двое уже бежали от машины к нам. Схватив пистолет, я начал было говорить Ренате, чтобы тог отозвал их, но туг мелькнула вспышка, раздался щелчок глушителя и мимо моего правого уха просвистела пуля. Я дважды выстрелил от бедра: один споткнулся и упал, а второй рухнул на доски. Схватив Ренату за воротник, я поднял его на ноги.

— Еще выстрел, и ты труп,— сказал я.

Он попытался брыкаться и укусить меня за руку, затем визгливо выкрикнул приказ.

— Эта сволочь подстрелила Джимми,— послышался ответный крик.

Рената что-то снова крикнул, и один из стрелков медленно поднялся на ноги.

— Джимми тоже,— сказал я. Рената передал мои слова.

Стоявший попытался поднять своего напарника, но не сумел, и в конце концов ему пришлось волочить его за пальто. Через минуту или две я услышал, как заработал двигатель машины, и она скрылась в тумане.

— Ладно, а теперь отпусти меня,— сказал Рената.

— Конечно,— ответил я и, оттолкнув его от себя, с размаху ударил в живот, а когда он согнулся, со всей силы приложил ему в подбородок.

Оставив его на пристани, я завел двигатель лодки и перерезал старым ножом кормовой конец. Две минуты спустя я вышел в канал, направляясь в сторону фарватера. Береговые огни таяли в тумане, маскировавшем упадок и нищету, оставляя на виду лишь магию ночной гавани. И еще — запах разложения, который невозможно было скрыть.

Я шел курсом на запад в течение пяти часов, затем выключил двигатель и около часа просто сидел на палубе, глядя на звезды и прислушиваясь, но никто меня не преследовал.

Бросив якорь, я спустился вниз и лег спать.

Когда перед самым рассветом я поднялся на палубу, низко над водой висел туман. У меня болело плечо, и эта боль вместе с ощущением вязкого тумана возле самого липа вдруг напомнила мне о блеске стали и развевающемся на ветру флаге и о большой лошади подо мной — что было весьма странно, поскольку мне ни разу в жизни не приходилось сидеть верхом.

Лодка неподвижно замерла на водной глади, и солнце, несмотря на туман, уже начало пригревать. Море и небо были пусты до самого горизонта, и казалось, будто Джейкси со своим боссом Ренатой принадлежат к какому-то другому миру. Направляясь на камбуз, чтобы приготовить яичницу с ветчиной, я заметил странную вещь — небольшие скопления чего-то похожего на грибы, росшие на досках из черного дерева и хромированных поручнях. Пинком выбросив их за борт, я потратил полчаса на отдраивание палубы и меди, вслушиваясь в царящую вокруг тишину. Затем, открыв люк, я проверил двигатели, подкрутив и смазав, где необходимо. Вернувшись на палубу, я обнаружил там незнакомца, стоявшего у поручней левого борта, который смотрел на меня сквозь прицел пистолета.

Он был одет в обтягивающую белую форму с золоченой бахромой на манжетах. Лицо его было худощавым и жестким, но не загорелым — явно городской житель. Предмет в его руке не походил ни на один из пистолетов, какие я когда-либо видел, но в его назначении не оставалось сомнений, а рука, направлявшая его мне в лицо, была тверда. Я посмотрел вокруг, но не обнаружил ни единого судна, даже резинового плота.

— Неплохо,— сказал я.— И как вам это удалось?

— Это нейрак — нервное оружие,— сухо ответил он.— Оно причиняет неописуемую боль. Делай в точности то, что я скажу, и мне не придется его применять.

Он показал мне на люк. Голос его звучал со странным акцентом, похожим на британский, но все же не совсем. Я шагнул назад, и он последовал за мной, держась на том же расстоянии.

— Слева от водяного коллектора находится вентиль топливного насоса,— сказал он тем же тоном, каким обычно просят передать сахар.— Открой его.

Я хотел было возразить, но пистолет говорил сам за себя. Спустившись вниз, я нашел вентиль и открыл его. Наружу хлынуло дизельное топливо, с тихим плеском ударяясь о воду у левого борта. Три сотни галлонов расползлись по неподвижной воде масляной пленкой.

— Открой передний кингстон,— сказал человек с пистолетом.

Он не отходил от меня, пока я поднимал крышку люка и открывал кингстон, впуская внутрь зеленую воду. Потом мы перешли на корму и открыли второй кингстон. Забурлила вода. Я видел через открытый люк машинного отделения, как она поднимается вокруг больших цилиндрических секций двигателя, затягивая с собой мелкий мусор, крутившийся на ее темной поверхности. За две минуты лодка почти полностью погрузилась кормой в воду, слегка накренившись на левый борт.

— Слишком уж обременительный способ для самоубийства,— заметил я.— Почему бы просто не прыгнуть за борт?

— Закрой кормовой кингстон,— сказал он.

Он стоял, прислонившись к кокпиту, хладнокровный и спокойный, словно техник, делаюший свою работу. Мне было интересно, в чем могла бы заключаться эта работа, но я быстро прошел на корму и закрыл кингстон. Затем я проделал то же самое с носовым. К тому времени лодка погрузилась совсем низко, и ее планширы выступали из воды всего дюймов на шесть. В воздухе чувствовался густой запах топлива.

— Если поднимется ветер, мы потонем,— сказал я.— А поскольку топлива у нас нет, то нет и насосов...

— Ложись на палубу,— прервал он меня. Я покачал головой.

— Я лучше постою.

— Как хочешь.

Он опустил дуло пистолета, и я напрягся, шире расставив ноги. Послышалось громкое гудение, и меня словно окатило жидким огнем, раздирающим плоть.

...Я лежал ничком на палубе, содрогаясь, словно только что ампутированная конечность. Подтянув под себя колени, я поднялся на ноги.

Человек в белой форме исчез. Я был один на лодке.

Я прошелся по ней от носа до кормы — вовсе не потому, что рассчитывал обнаружить его в ящике для наживки, просто ощущал необходимость хоть чем-то заняться, пытаясь осознать, что же, собственно, произошло. Покончив с этим, я прислонился к рубке, ожидая, пока пройдет тошнота. Место, куда я рассчитывал добраться, находилось примерно в шестидесяти милях к югу от Ки-Уэста и около сорока к северу от Кастильо-дель-Морро. Лодка держалась на плаву, по крайней мере до тех пор, пока ветер не усилился настолько, чтобы поднять заметную волну. Еды имелось в избытке, воды хватало на два дня — может быть, на три, если попытаться ее растянуть. Человек с пистолетом, прежде чем исчезнуть, покопался в моей радиостанции — я обнаружил, что в ней отсутствует лампа. Запасных у меня не было. Это означало, что единственный мой шанс — оставаться на плаву, пока рядом не появится кто-нибудь, кто бросит мне конец. С лодкой пришлось бы расстаться — но ее уже сейчас можно было считать потерянной, если только мне не удастся быстро ее спасти.

Впрочем, сделать я мало что мог — ручной насос в трюме находился на глубине двух футов под водой. Я потратил час на то, чтобы вытащить его на палубу, и еще час налегал на рукоятку, пока она не сломалась. Уровень воды, возможно, понизился на долю дюйма, а может быть, мне просто так казалось. Некоторое время я пытался вычерпывать воду ведром, подсчитывая в уме — шесть ведер в минуту, в ведре примерно три галлона, сколько потребуется, чтобы вычерпать десять тысяч галлонов? Единственный вывод, к которому я пришел,— что это будет длиться слишком долго. К полудню ветер начал усиливаться, а уровень воды понизился примерно на дюйм. Выловив из заполненного водой камбуза банку консервированной ветчины и бутылку пива, я сел на теневой стороне кокпита, глядя на собирающиеся вдалеке над стальной водой облака и представляя, будто сижу в прохладном полумраке бара Молли, рассказывая ей про таинственного человека в элегантном белом костюме, который направил на меня некое «нервное оружие», приказав мне слить горючее и затопить лодку, а потом исчез, пока я лежал на палубе...

Встав, я подошел к тому месту, где он стоял. Ничто не указывало на то, что он не был лишь иллюзией. Он прошел вместе со мной до носа, а потом снова до кормы, но не оставил ни единого следа. Я сам открыл топливный вентиль, сам затопил лодку. Правда, куда-то делась радиолампа, но, возможно, это тоже было делом моих рук, хотя я и не отдавал себе в этом отчета. Может быть, жаркое тропическое солнце вконец иссушило мои мозги, а выстрел из нейропистолета, последствия которого я ощущал до сих пор, являлся чем-то вроде приступа, какие бывают у людей, утративших связь с реальностью.

Но это были всего лишь мои мысли. Я не сомневался в том, что видел. Я прекрасно помнил его жесткое, сосредоточенное лицо, свет, отражавшийся от ствола пистолета, совершенно неуместную здесь безупречно чистую белую форму с голубыми эмалированными буквами ССН в петлицах. Взяв ведро, я вернулся к прерванной работе.

К заходу солнца поднялся сильный ветер, и через десять минут лодка набрала больше воды, чем я вычерпал за десять часов. Она медленно покачивалась на волнах, словно беременная морская корова. Ночью она затонет, и тогда я какое-то время смогу плыть, а потом...

Подобные мысли не предвещали ничего хорошего. Вытянувшись на крыше рубки, я закрыл глаза, вслушиваясь в негромкое поскрипывание лодки, тяжело осевшей в воде...

...и проснулся, на этот раз уже от нового звука. Вокруг царила кромешная тьма, луны не было. Я соскользнул на палубу, и перехлестнувшая через планшир волна промочила мне ноги до колен.

Звук послышался снова, откуда-то спереди — глухой удар, словно на палубу упало что-то тяжелое. Нагнувшись, я достал из кокпита большой фонарь, который висел на стене рядом с картой, включил и направил луч в ту сторону.

— Керлон, погасите свет! — раздался голос из темноты. Прижавшись к стене рубки, я провел лучом вдоль борта и, обнаружив чьи-то ноги, направил свет фонаря прямо ему в глаза. Это оказался не тот, который стрелял в меня из нейропистолета,— высокий, седоволосый, в аккуратном сером комбинезоне. В руках у него ничего не было.

— Погасите свет,— повторил он.— Быстро! Это очень важно!

Я выключил фонарь. Теперь силуэт незнакомца был едва различим.

— На объяснения нет времени,— сказал он.— Вы должны покинуть судно.

— Вряд ли вы прихватили с собой шлюпку?

Через борт перехлестнула еще одна волна. Лодка подо мной содрогнулась.

— Кое-что получше,— ответил он.— Но нам нужно торопиться. Идите вперед!

Я не ответил, поскольку уже направлялся к нему, пытаясь различить очертания его фигуры на фоне неба.

— Лодка быстро погружается,— сказал он,— Если вы на меня наброситесь, это ничего не изменит.

— В топливных и водяных баках пусто,— ответил я,— Возможно, она удержится на плаву.

Я преодолел еще ярд.

— У нас нет времени. Осталось лишь несколько секунд. Он стоял на носу, вполоборота влево, глядя в темноту, словно там находилось нечто интересное, что ему очень не хотелось пропустить. Я посмотрел туда же, куда и он,— и увидел.

Примерно в ста ярдах от нас, в нескольких футах над водой парила квадратная платформа со стороной в десять футов, огражденная поручнями, в которых отражались блики от светящегося диска, установленного на стойке в ее середине. На платформе стояли двое, оба в белом: тот, который затопил мою лодку, и еще один, коротышка с большими ушами, чьего лица я не мог разглядеть.

— Куда спешить? — спросил я.— Я вижу человека, с которым мне очень хотелось бы побеседовать.

— Я не могу вас ни к чему принуждать,— ответил человек в сером.— Могу лишь сказать вам, что на этот раз все карты в их руках, и предлагаю вам шанс. Смотрите!

Он показал большим пальцем через плечо. Сперва я ничего не увидел, затем различит прямоугольник размером шесть на два фута, словно открытая дверь в комнату, где горела тусклая свеча.

— Я не могу допустить, чтобы меня схватили,— сказал человек в сером.— Следуйте за мной — если решили мне довериться.

Он повернулся, шагнул в висевшую в воздухе призрачную дверь и исчез.

Платформа быстро приближалась. На ее переднем краю стоял тот самый худощавый тип с нейропистолетом.

— Еще десять секунд,— сказал я в дыру в воздухе. Вернувшись к рубке, я присел в доходившей мне до пояса воде, заполнявшей кокпит, и, пошарив по стене над бездействующим компасом, нашел кожаный пояс с ножнами и надел его. Снова вынырнув, я почувствовал, что лодка начала погружаться. Белая вода бурлила вокруг моей груди, почти вырывая поручни из рук. Светящаяся дверь все еще висела в воздухе в шести футах от меня. Я прыгнул вперед, чувствуя, будто в кожу вонзаются тысячи иголок, затем мои ноги коснулись пола, и я оказался в самом странном помещении из всех, какие когда-либо видел.

Пространство размером примерно восемь на десять футов окружали изогнутые белые стены, усеянные множеством экранов, циферблатов, приборных панелей, рычажков и кнопок, которых было намного больше, чем в кабине военного самолета. Человек в сером сидел в одном из двух подогнанных по фигуре кресел перед рядами разноцветных лампочек. Бросив на меня быстрый взгляд, он нажал на кнопку. Послышалось тихое гудение, и я почувствовал, что мы куда-то движемся.

— Надеюсь, они нас не заметили,— отрывисто бросил он.— По крайней мере, их луч нас не засек. Но нам надо побыстрее отсюда убираться, прежде чем он запустит полномасштабное сканирование.

Он смотрел на маленький зеленоватый экран размером с бортовой радар, в то же время щелкая рычажками. По экрану сверху вниз двигалась прямая линия, совершая полный цикл каждые тридцать секунд. Ничего подобного я раньше не видел. Но я никогда прежде не видел и ничего подобного тому, что произошло в последние несколько минут.

— Кто — они? — спросил я.

Он окинул меня взглядом с ног до головы.

— Пока можете считать, что они — представители тех, кому вы, похоже, весьма не нравитесь.

Он щелкнул переключателем, и лампочки потускнели. На большом экране шесть на шесть футов появилось отчетливое изображение платформы, парившей футах в пятидесяти над покрытой рябью водой. Картинка была настолько четкой, что мне казалось, будто я смотрю в окно. Один из людей в белом обшаривал волны мощным голубоватым лучом. Моя лодка исчезла — на черной воде покачивались лишь остатки ее снаряжения.

— Вы прикончили одного из его агентов,— сказал человек в сером.— Вряд ли это ему очень понравится, но тут уж ничего не поделаешь. Подобрав вас, я оказался, можно так сказать, в весьма сложном положении.

Он посмотрел на меня, словно размышляя, стоит ли продолжать.

— После всего того, что уже произошло, я бы не стал так говорить,— ответил я,— Кто вы — ФБР? ЦРУ? Хотя вряд ли у них есть нечто подобное.— Я кивнул в сторону фантастической приборной панели.

— Моя фамилия Баярд,— сказал он.— Боюсь, пока вам придется принимать мои слова на веру, мистер Керлон.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я следил за ними.— Он кивнул на экран.— И многое узнал о вас.

— Почему вы меня подобрали?

— Скажем так: из любопытства.

— Если вы их преследовали, то как вам удалось оказаться здесь первым?

— Я экстраполировал их путь и опередил их. Мне повезло, я вовремя вас заметил.

— Как? Сейчас ночь, а у меня не было огней.

— Я воспользовался прибором, который реагирует на... определенные характеристики материи.

— Нельзя ли немного попроще, Баярд?

— Я вовсе не стремлюсь говорить загадками,— ответил он,— но есть определенные правила.

— Чьи правила?

— Этого я вам сказать не могу.

— Тогда я просто попрошу вас высадить меня за ближайшим углом, а потом отправлюсь домой и выпью пару рюмочек, как будто ничего не случилось. К завтрашнему дню все это покажется глупостью — если не считать лодки.

Он уставился на экран.

— Нет, так, само собой, не выйдет.— Он пристально посмотрел на меня.— Вы уверены, что ничего не скрываете? Ничего такого, что могло бы пролить свет на происшедшее?

— Это вы говорите загадками, не я. Я всего лишь рыбак — или был им до сегодняшнего дня.

— Не просто рыбак. Рыбак по имени Ричард Генри Джеффри Эдвард Керлон.

— Не думал, что кто-то во всем мире знает о моих трех средних именах.

— Он — знает. Он также знает нечто такое, из-за чего вас сочли достаточно важной персоной, чтобы ради вас организовать полномасштабную операцию в Сети. И мне хотелось бы знать, что именно.

— Вероятно, меня с кем-то спутали. Во мне нет ничего такого, что могло бы заинтересовать кого бы то ни было — разве что спеца по хроническим неудачникам.

Баярд нахмурился.

— Вы не возражаете, если я подвергну вас нескольким тестам? Это займет всего лишь пару минут, и никаких неприятных ощущений.

— Ну, хоть что-то новое,— сказал я.— Что за тесты, для чего?

— Чтобы выяснить, что же такое в вас их интересует.— Он кивнул на экран.— Результаты я вам сообщу, если они вообще будут.

Он достал какой-то прибор и провел им вдоль моего тела, словно фотограф, проверяющий уровень освещенности.

— Если бы это не звучало столь банально,—сказал он,— я бы назвал подобные результаты невероятными.— Он показал на зеленую стрелку, которая покачивалась над светящимся циферблатом, словно компас на Северном полюсе.— Судя по ним, вы находитесь в бесконечном множестве мест одновременно. А судя по вот этому,— он ткнул в циферблат поменьше со светящейся желтой стрелкой,— уровни энергии, сосредоточенной в вашей области, в сотни раз превышают нормальные.

— У вас провода перепутались,— предположил я.

— Видимо,— продолжал он размышлять вслух,— вы представляете собой средоточие того, что известно нам как силовое вероятностное поле. И если моя догадка верна — главное средоточие.

— И что это значит?

— Что от вас зависит очень многое, мистер Керлон. Что именно и каким образом, мне неизвестно. Но происходят некие странные события, и вы находитесь в самом их центре. Любой ваш поступок может оказать существенное влияние на будущее этого мира — и не только этого.

— Помедленнее, пожалуйста,— сказал я.— Давайте поближе к реальности.

— Реальность далеко не одна, мистер Керлон,— бесстрастно ответил Баярд.

— Кто вы такой, вы сказали? — спросил я.

— Баярд. Полковник Бриан Баярд из Имперской разведки.

— Гм... разведки? И к тому же Имперской? Звучит несколько старомодно — если только вы не работаете на Хайле Силассие[29].

— Империум — великая сила, мистер Керлон. Но прошу вас поверить мне: мое правительство не враждует с вашим.

— В наше время это уже немало. Как это у вас получается говорить по-английски без акцента?

— Я родился в Огайо. Но давайте пока оставим эту тему. Я выиграл немного времени, выдернув вас прямо у него из-под носа, но он не намерен сдаваться. И в его распоряжении имеются немалые ресурсы.

Мне все еще казалось, будто он разговаривает сам с собой.

— Ладно, вы выиграли время,— кивнул я.— И что вы собираетесь делать?

Баярд показал на циферблат со слегка подрагивавшей тонкой красной стрелкой.

— Этот прибор способен отслеживать абстрактные отношения высокого порядка между любыми объектами. Для любой заданной точки в будущем он отмечает местоположение артефактов, непосредственно с ней связанных. В данный момент он указывает на некий отдаленный источник, находящийся к востоку от того места, где мы сейчас.

— Наука, мистер Баярд? Или колдовство?

— Чем шире распространяет свое влияние наука, тем больше она вторгается в область, некогда известную как оккультизм. Но в конечном счете оккультизм означает попросту непознанное.

— И какое все это имеет отношение ко мне?

— Прибор настроен на вас, мистер Керлон. Если мы последуем его указаниям, он может привести нас к ответу на ваши вопросы. И на мои тоже.

— А когда мы окажемся там, что тогда?

— Зависит от того, что мы найдем.

— Не слишком-то вы разговорчивы, полковник, как я погляжу,— сказал я.— У меня сегодня был тяжелый день. Спасибо, что подобрали меня с лодки, прежде чем она затонула. Также, полагаю, мне следует вас поблагодарить и за спасение от очередного заряда из нейропистолета. Но игра в вопросы и ответы, честно говоря, начинает меня утомлять.

— Давайте все же попытаемся понять друг друга, мистер Керлон,— сказал Баярд.— Если бы я мог объяснить, вам все стало бы ясно, но, к сожалению, есть вещи, о которых я просто не имею права вам говорить.

— Мы ходим кругами, полковник. Полагаю, вы и сами это понимаете.

— Круг сужается, мистер Керлон. Надеюсь, что это не петля, которая всех нас задушит.

— Не слишком ли драматично, полковник? Вас послушать, так скоро наступит конец света.

Баярд кивнул, не отводя от меня взгляда. В разноцветных отблесках приборной панели четко выделялись морщины на его напряженном лице.

— Именно так, мистер Керлон,— ответил он.

Взошла луна, прочертив на воде серебристую дорожку. Мы миновали Бермуды и увидели далекие огни Азорских островов. Прошло еще два часа, прежде чем вдали появилось побережье Франции.

— Судя по показаниям датчиков,— сказал Баярд,— мы находимся в нескольких милях от предмета наших поисков.

Он повернул рычаг, и освещенный луной берег бесшумным плавным движением провалился вниз. Мы поднялись на несколько сотен футов над полями, пронеслись над черепичными крышами небольшой деревни и полетели вдоль узкой дороги, извивавшейся среди лесистых холмов. Далеко впереди на фоне черной земли блеснула широкая река.

— Сена,— сказал Баярд, глядя на подсвеченную карту, развернувшуюся на небольшом экране перед ним, с красной точкой в центре, отмечавшей наше положение.— Похоже, мы совсем близко.

В самом широком месте реки виднелся высокий, покрытый деревьями остров.

— Вам ничего не кажется здесь знакомым? — спросил Баярд.— Не бывали тут раньше?

— Нет. Впрочем, ничего особенного. Река и остров.

— Не просто остров, мистер Керлон,— сказал Баярд,— Взгляните внимательнее.

Казалось, он с трудом пытается скрыть волнение.

— Там какое-то сооружение,— сказал я. Теперь я мог хорошо его различить: массивное каменное строение, увенчанное зубчатыми башнями.

— Достаточно знаменитое — оно известно под названием Шато-Гайяр,— сказал Баярд и посмотрел на меня.— Вам это ничего не говорит?

— Кое-что слышал. Довольно старое, не так ли?

— Лет восемьсот.

Пока мы разговаривали, наш летательный аппарат пересекал реку, направляясь к каменным стенам и башням крепости. Баярд тронул несколько рычажков, и мы остановились, повиснув в воздухе футах в пятидесяти от поросшей плющом высокой стены; камень в промежутках между темными листьями казался столь же древним, как и скалы внизу.

— Мы в пятистах футах от центра резонанса,— сказал Баярд.— Он находится где-то под нами.

Стена перед нами скользнула вверх — мы начали быстро опускаться. Между выветрившимися опорами, цеплявшимися за камни, словно когти, виднелись узкие бойницы, У подножия стены мы остановились.

— Наша цель находится примерно в двенадцати футах под этой точкой и приблизительно в шестнадцати футах к северо-северо-востоку,— сказал Баярд.

— То есть она где-то внутри фундамента,— заметил я.— Похоже, нам не повезло.

— Сейчас вам вновь предстоит испытать необычные ощущения, мистер Керлон,— сказал Баярд.— Сохраняйте самообладание.

Он щелкнул переключателем. Изображение на экране сменилось голубоватым свечением цвета газового пламени, напоминающим сплошную стену. Баярд повернул ручку, и призрачная стена скользнула вверх. Неровная линия поверхности ушла наверх, словно поднимающаяся над перископом вода, и экран стал полностью голубым, с отчетливо видимыми наклонными линиями слоев. Я заметил несколько камней, напоминавших плавающие в аквариуме капли синего желатина, какие-то узловатые, бледные и прозрачные корни, глиняные черепки. Экран потемнел, став почти сплошь синим.

— Мы находимся в толще камня,— спокойно произнес Баярд, словно показывая на дома кинозвезд.

Мы остановились, и я почувствовал, как на меня давят несколько миллионов тонн планеты, от которых меня отделяла лишь тонкая оболочка корпуса.

— Неплохая у вас машина,— пробормотал я.— Что она еще умеет?

Баярд едва заметно улыбнулся и коснулся нескольких кнопок. Каменная текстура вокруг нас закружилась, словно мутная вода, сквозь которую сочился тусклый свет. Мы продвинулись вперед футов на десять и, пройдя сквозь стену, оказались в небольшой комнате с каменными стенами и полом, без окон, покрытой толстым слоем пыли. После путешествия сквозь камень казалось, будто там почти светло — можно было даже различить некоторые предметы обстановки: потрепанные лохмотья сгнившего гобелена на стене, грубо сколоченную деревянную скамью из неструганых досок, несколько железных тарелок и кружек, украшенных разноцветными камешками, какие-то безвкусные украшения, куски ржавого железа.

— Возможно, мы кое-что нашли, мистер Керлон,— сказал Баярд, и на этот раз голос его звучал уже не столь спокойно.— Выйдем посмотрим?

Баярд повозился со своими приборами, и тихое гудение, о котором я уже успел забыть, смолкло, а изображение на экране исчезло, словно кто-то выключил проектор. Он щелкнул еще одним переключателем, и тусклые стены залил резкий белый свет, отбрасывая черные тени по углам. Панель отошла назад, и я вышел наружу следом за ним. Под ногами стлался мягкий ковер из пыли, и в воздухе чувствовался запах древности, похожий на аромат заплесневелых книг из забытой библиотеки.

— Старая кладовая,— приглушенно сказал Баярд, словно стоя возле потревоженной могилы.— Замурованная много столетий назад.

— Неплохо было бы тут подмести,— заметил я.

— Ткань, дерево и кожа сгнили, если не считать достаточно крупных предметов. А большая часть металла превратилась в ржавчину.

Я пошевелил ногой ржавую груду на полу, и от нее отвалился кусок размером с блюдце. Баярд опустился на одно колено и приподнял искривленный кусок металла.

— Это женуйер,— сказал он.— Наколенник, часть кольчужных доспехов.

В руке он держал прибор, похожий на счетчик Гейгера, с наконечником на кабеле, которым он водил по помещению.

— Здесь действуют невероятные силы,— сказал он.— Датчик напряжения Сети почти зашкаливает.

— И что это значит?

— Ткань реальности натянута до предела, словно в континууме имеет место нарушение непрерывности, разрыв в энтропической последовательности. Подобные силы просто не могут существовать, мистер Керлон, по крайней мере достаточно долгое время, и их необходимо нейтрализовать.

Он что-то переключил на своем приборе и, повернувшись, направил его на меня.

— Похоже, вы являетесь фокусом сильно поляризованного потока энергии,— сказал он. Подойдя ближе, он направил прибор мне в лицо, провел им вдоль груди и остановился возле моего левого бедра.— У вас там нож. Можно взглянуть?

Я достал нож и протянул ему. Ничего особенного: широкое толстое лезвие около фута длиной, довольно грубо заточенное, с нешироким упором и длинной, обмотанной кожей рукояткой. Не самый лучший нож в мире для чистки рыбы, но я пользовался им уже давно. Баярд направил на него прибор и недоверчиво посмотрел на меня.

— Откуда он у вас, мистер Керлон?

— Нашел.

— Где?

— В сундуке в подвале, много лет назад.

— В чьем сундуке? В чьем подвале? Подумайте как следует, мистер Керлон. Это может быть очень важно.

— В подвале моего деда, на следующий день после его смерти. Сундук хранился в нашей семье в течение долгого времени и якобы принадлежал одному из наших предков-моряков в начале девятнадцатого века. Я копался в нем и нашел нож, который оставил себе. Не знаю почему. Сам по себе он не представляет ничего особенного, но хорошо ложится мне в руку.

Баярд пристально взглянул на лезвие.

— Там есть буквы,— сказал он.— Похоже на старофранцузский: «Dieu et mon droit»[30].

— Мы ведь проделали столь долгий путь не затем, чтобы изучать мой нож, — заметил я.

— Почему вы продолжаете называть его ножом? — спросил Баярд.— Мы оба знаем, что это не так,— Он взялся за рукоятку клинка и взвесил его в руке.—Для ножа он слишком массивен и чересчур неуклюж.

— И что же это?

— Это сломанный меч, мистер Керлон. Разве вы не знали? — Он подал мне клинок рукояткой вперед и посмотрел на свой прибор.— Стоило вам взять его в руку, и показания снова зашкаливает,— произнес он голосом, натянутым, словно буксирный трос.

Я ощутил легкое покалывание, исходящее от рукоятки. Казалось, будто чьи-то невидимые пальцы тянут за нее, увлекая за собой. Баярд наблюдал за моим лицом. Я почувствовал, как вдоль левой брови стекает струйка пота. Зашевелились волосы на затылке, о существовании которых я даже не подозревал. Я сделал шаг, и тяга стала сильнее. По куску ржавого железа на скамье пробежала яркая голубая искра, словно разряд статического электричества. Еще шаг, и острие ножа окуталось легким голубоватым сиянием. Краем глаза я заметил, что все окружающие предметы слабо светятся в полумраке. Со скамьи взлетело облачко пыли, что-то на ней пошевелилось, повернулось на несколько дюймов, затем замерло. Я шагнул в сторону, и оно снова повернулось, следуя за мной.

Баярд смахнул пальцем пыль и поднял изъеденный ржавчиной кусок стали размером примерно три на шесть дюймов, с фасками вдоль обоих краев, с канавкой посередине.

— Просто кусок старого железа,— сказал я.— Почему он движется?

— Если я не ошибаюсь, мистер Керлон,— ответил Баярд,— это обломок вашего меча.

— Я не верю в магию, полковник,— сказал я.

— Это не магия, мистер Керлон,— ответил Баярд,— Между любыми предметами, между людьми и неодушевленными объектами существует едва уловимая взаимосвязь, которая играет некую роль в их жизни.

— Это всего лишь старая железка, Баярд. И ничего больше.

— Предметы являются неотъемлемой частью своего окружения,— бесстрастно продолжал Баярд.— Каждый квант вещества-энергии в этой вселенной существовал со времен начала всех начал. Атомы, из которых состоит этот клинок, возникли еще до того, как возникло солнце, они уже были здесь, в толще камня, когда в морях зародилась первая жизнь. Затем из камня добыли руду, выплавили металл, выковали меч. Но само по себе это вещество всегда являлось частью неизменного целого, представляющего собой материальную сторону реальности. Между частицами конкретной мировой линии существуют сложные внутренние взаимосвязи, на которые влияет то, как используется заключенная в них материя. Точно такая же взаимосвязь существует между вами и этим древним оружием.

Теперь Баярд улыбался — хищной ухмылкой старого серого волка, почуявшего кровь.

— Похоже, я начинаю понимать, что к чему: сперва вы, с вашей рыжей гривой и характерным телосложением, потом — это. Да, кажется, я начинаю догадываться, кто вы такой, мистер Керлон.

— И кто же я?

Баярд обвел рукой комнату и массивное сооружение над ней.

— Этот замок был построен в тысяча сто девяносто шестом году английским королем,— сказал он,— Его звали Ричард, известный также под прозвищем Львиное Сердце.

— Это вы про то, кем был он. А кто я?

— Вы его потомок, мистер Керлон. Последний из План-тагенетов.

Я громко рассмеялся.

— Полагаю, сейчас вы предложите мне подлинную, ручной работы реконструкцию фамильного герба, который можно поместить в рамку. Неплохое у вас чувство юмора, полковник. И даже если это правда, то с точки зрения статистики тридцать поколений спустя любая связь между ним и современным потомком пренебрежимо мала.

— Осторожнее, мистер Керлон, вы демонстрируете свою образованность,— мрачно усмехнулся Баярд.— Все, что вы говорите, совершенно верно. Однако человек — нечто большее, чем набор статистических показателей. Есть связи и взаимоотношения, мистер Керлон, которые простираются намного шире того, что описывали Мендель и Дарвин. Рука прошлого до сих пор в состоянии изменить настоящее, и будущее...

— Понятно. Парень с нейропистолетом разыскивает меня, чтобы получить деньги, которые Ричард Первый задолжал своему портному...

— Послушайте меня, мистер Керлон. Смиритесь с тем фактом, что реальность намного сложнее, нежели те приближения, которые наука именует аксиомами физики. Любой человеческий поступок влечет за собой последствия, которые распространяются по всему безбрежному континууму и могут лежать далеко за пределами ваших нынешних познаний о вселенной. Для вас еще далеко не все кончено. Вы неизбежно вовлечены в этот процесс, хотите вы того или нет. У вас есть враги, мистер Керлон, враги, способные помешать любым вашим действиям. И я начинаю догадываться, что может быть тому причиной.

— Согласен, кто-то потопил мою лодку,— сказал я.— Но и только. Я не верю в глобальный заговор, направленный против моей персоны.

— Не будьте столь самонадеянны, мистер Керлон. Обнаружив, что в регионе ИП-три, как он официально именуется, предпринимаются некие действия, я заинтересовался этим вопросом. Некоторые из них имели место недавно, в последние несколько недель. Но другие относятся к периоду, отстоящему почти на тридцать лет назад.

— То есть кто-то преследует меня с тех пор, как мне исполнился год от роду? Не слишком-то логично, полковник.

— В том, что происходит, вообще мало логики, мистер Керлон. Среди прочих стоит отметить тот факт, что о существовании ИП-три штаб-квартире Разведки официально ничего не было известно, пока десять лет назад...— Он замолчал и раздраженно покачал головой.— Я понимаю, что все мной сказанное лишь приводит вас в еще большее замешательство...

— Замешательство — это еще слишком мягко сказано, полковник.

— Все, что происходит сейчас, имеет некий смысл, являясь частью некоей системы. И наша задача — выяснить, в чем состоит ее суть.

— Всего лишь на основании рыбацкого ножа и куска ржавого металла?

Я протянул руку, и он вложил в нее кусок железа. Верхний его конец был сломан, образуя нечто вроде широкой вилки. Я почувствовал, будто железо в моей руке пытается повернуться, принимая то же положение, что и вторая его часть.

— Если все это лишь игра моего воображения, мистер Керлон,— негромко проговорил Баярд,— то почему вы с трудом удерживаете два куска на расстоянии?

Я медленно приблизил обломок к острию ножа. Когда их разделяло лишь шесть дюймов, между ними проскочила длинная розовая искра. Притяжение усилилось. Я попытался удержать обломки, но тщетно. Они соприкоснулись... и разряд силой в миллион вольт залил помещение ослепительным светом.

Лучи вечернего солнца с трудом пробивались через затянутое облаками небо, и тени падали на землю и застывшие в презрительной гримасе лица тех, кто стоял передо мной, мелких людишек, намеревавшихся призвать короля к ответу. Вперед вышел один из них, в сверкающих одеждах, и демонстративно развернул свиток, зачитав требования, с помощью которых они предполагали ограничить мою королевскую власть.

Я позволил ему произнести его изменническую речь до конца, чтобы ее слышали все. А потом я дал свой ответ.

Из темного леса вокруг нас вышли мои отборные лучники и в зловещей тишине натянули тетивы. И сердце мое запело от радости, когда просвистели в воздухе их стрелы, оставляя свои отметины на груди предателей. На моих глазах расстались с жизнью все лживые бароны, а когда дело было сделано, я вышел из своего шатра и, посмотрев на их мертвые лица, растоптал ногой обрывок пергамента, который они именовали своей хартией.

Голоса и лица исчезли. Темные стены старой кладовой сомкнулись вокруг меня. Но мне показалось, будто прошли многие годы, и комната стала забытым воспоминанием о какой-то совсем далекой жизни, прожитой столетия назад.

— Что с вами? — прозвучал в тишине голос Баярда.

— Не... знаю,— услышал я свои собственные слова.— Как будто со мной случился припадок.

Я с усилием тряхнул головой, прогоняя остатки тумана. Баярд показывал на меня, вернее, на то, что я держал в руке.

— Боже мой, меч!

Я взглянул на лезвие... и почувствовал, будто время остановилось, а в висках застучало. Сломанный клинок, длина которого до этого составляла около фута, теперь удлинился в полтора раза. Два куска металла слились в единое целое.

— Шва не различить,— сказал Баярд.— Как будто две половинки никогда не разделялись.

Я провел пальцами по темному металлу. Цвет и следы ржавчины остались прежними.

— Что вы ощущали, когда это произошло? — спросил Баярд.

— Какие-то странные видения.

— Что за видения?

— Не слишком приятные.

Баярд перевел взгляд на стену позади меня.

— Изменился не только меч,— сдавленно проговорил он.— Смотрите!

Я посмотрел. На каменной стене, где до этого болтались лишь лохмотья, висел выцветший гобелен с тусклым грубым изображением охотников и собак — ничего выдающегося, если не считать, что еще пять минут назад его здесь не было.

— Взгляните на картину,— сказал Баярд.— Большая фигура в центре одета в горностаевую мантию, символ королевской власти. Вероятно, это сам Ричард.

Окинув взглядом комнату, он нагнулся и поднял наколенник. Металл потемнел от времени, но ржавчина на нем исчезла.

— То, что здесь произошло, повлияло на саму ткань континуума,— сказал Баярд.— Реальность изменилась после того, как уменьшилась напряженность Сети. Здесь пребывают в состоянии неустойчивого равновесия фантастические силы, мистер Керлон. Достаточно легкого толчка, чтобы они качнулись в ту или другую сторону.— Он пристально посмотрел на меня.— Кто-то пытается нарушить это равновесие. Полагаю, следует принять за аксиому, что мы должны ему противостоять.

Едва он договорил, как со стороны челнока послышался звонок. Баярд бросился к панели и щелкнул несколькими переключателями.

— Поисковый луч! — бросил он.— Нас обнаружили! Видимо, зафиксировали выброс энергии.

Послышалось знакомое гудение, но на этот раз оно напоминало стон, словно машина работала с перегрузкой. Я почувствовал запах горящей изоляции, и из-под панели заструился дым.

— Слишком поздно,— сказал Баярд.— Он держит нас под подавляющим лучом, и мы не можем двинуться с места. Похоже, мы в ловушке!

Вокруг нас родился низкий мурлыкающий звук, и я почувствовал, как пол вибрирует у меня под ногами. Из щелей в стенах и с пола поднялись облачка пыли. С глухим звоном от скамьи отвалилось металлическое украшение.

— Он прямо над нами,— сказал Баярд.— В режиме полуфазы его аппарат не работает, и потому он воспользуется силовым зондом, чтобы пробиться сюда к нам.

— Ладно,— кивнул я,— Пусть. Двое против двоих. Все честно.

— Я не имею права рисковать, — ответил Баярд.— Дело не в вас или мне — дело в машине. Это уникальный экземпляр, специальная модель. И если то, что я начинаю подозревать, действительно правда, то она ни в коем случае не должна попасть в руки Ренаты. Иначе случится катастрофа.

— Ренаты? — Я уже собрался задать несколько вопросов, но Баярд снял с пальца кольцо и протянул мне.

— Это устройство управления модулем полуфазы. С его помощью вы сможете поддерживать машину в невидимом состоянии, пока он не уйдет. Об этом вы узнаете, когда погаснет красная лампочка...

— А где будете вы?

— Встречусь с ним и постараюсь направить по ложному пути, подальше от вас. Если он догадается о том, что произошло, то сможет обнаружить челнок и захватить его.

— Я с вами, Баярд,— сказал я.— У меня свои счеты с мистером Ренатой.

— Нет. Сейчас не время для споров! Сделайте так, как, я вас прошу, Керлон, или мы оба окажемся у него в руках!

Не дожидаясь ответа, он вышел из челнока, и вход захлопнулся за ним. На экране появилось его изображение.

— Давайте, мистер Керлон! — донесся через громкоговоритель его голос— Иначе будет слишком поздно для нас обоих!

В стене, лицом к которой он стоял, уже начала появляться щель. Время для разговоров закончилось. Я нажал на вделанный в кольцо камень. Послышался негромкий щелчок, и я ощутил легкое покалывание.

Раздался тихий писк, который становился все выше, пока не перешел в ультразвук. Очертания фигуры Баярда приобрели голубой цвет и стали прозрачными, так же как и стена позади него. Для него челнок теперь был невидимым.

— Спасибо,— сказал он.

Голос его звучал подобно шепоту, но достаточно четко. Он повернулся лицом к стене, часть которой вспучилась и провалилась внутрь. Из образовавшегося отверстия ударил ослепительно яркий луч, и оттуда вышел Рената, тот самый человечек с лисьей мордой, которого я оставил лежать без чувств на пристани в Ки-Уэсте пару жизней назад. В этом не было никакого сомнения: те же самые пронзительные глаза, узкий подбородок, прилизанные черные волосы. Однако на этот раз на нем была щегольская белая форма, которую он носил с таким видом, будто в ней родился. Но больше всего меня обеспокоило его лицо, на котором не осталось ни следа от моего кулака, хотя удар вышел весьма основательным. Он окинул взглядом помещение, затем посмотрел на Баярда и небрежно заметил:

— Похоже, вас занесло далеко от дома, полковник.— Голос его не имел ничего общего с горловым поскуливанием Ренаты.

— Примерно так же, как и вас, майор,— ответил Баярд.

— Что привело вас сюда, именно в это конкретное место? И как вы сюда проникли? Я не вижу никакого прохода снаружи, за исключением того, которым воспользовался я сам.

Баярд бросил взгляд на расколотую стену.

— Я бы сказал, что вы ведете себя достаточно грубо, майор, особенно учитывая, что здесь запретная зона. Вы действуете по чьему-то приказу или самостоятельно?

— Боюсь, что в данный момент на вопросы отвечать придется вам, полковник. Естественно, вы арестованы. Где вы оставили ваш челнок?

— Одолжил приятелю.

— Не стоит язвить, Баярд. Он полностью исчез с моих экранов меньше минуты назад — так же как и раньше в Мексиканском заливе. Похоже, в вашем распоряжении имеется оборудование, не известное Имперской разведке. Я вынужден попросить вас провести меня к нему.

— Ничем не могу помочь.

— Вы прекрасно понимаете, что при необходимости мне придется прибегнуть к силе. Я не могу позволить, чтобы человек по имени Керлон ускользнул из моих рук.

— Боюсь, это уже произошло. Майор слегка повернул голову.

— Люжак! — позвал он.

Из дыры в стене появился еще один человек — тот самый, который стрелял в меня из нейропистолета. И сейчас он держал его в руке.

— Третий уровень,— произнес майор.

Люжак поднял пистолет и нажал кнопку на его боку. Баярд пошатнулся и согнулся пополам.

— Хватит,— бросил Рената.— Полковник, у вас весьма серьезные проблемы: отсутствие на службе без разрешения, вмешательство в официальную операцию Сети и так далее. Все ваши проступки будут должным образом рассмотрены и наказаны, но если вы пойдете на сотрудничество со мной, могу обещать, что попытаюсь облегчить вашу участь.

— Вы сами не знаете... что делаете,— выдавил Баярд, что было нелегко: я знал, каково ему сейчас— Здесь задействованы... силы...

— Мне плевать, что тут задействовано,— огрызнулся майор.— Я не могу позволить, чтобы этот человек от меня ускользнул. Говорите, ну! Как вы это сделали? Где он прячется?

— Вы зря... теряете время,— сказал Баярд.— Вы прекрасно знаете, что вам меня не одолеть. Смиритесь с тем, что он улизнул от вас, майор. И что вы собираетесь делать дальше?

— Не будьте идиотом, Баярд! Вам известно, что Империум стоит перед лицом кризиса, и вы не хуже меня понимаете, что я действую по приказу некоего весьма высокопоставленного липа! Вы перечеркнете не только свою карьеру, но и свою жизнь, если попытаетесь мне противостоять! А теперь я требую объяснений, как вы оказались здесь, что вы намеревались совершить и куда вы дели человека, который мне нужен?

— Не сомневаюсь,— ответил Баярд.— Попробуйте от меня этого добиться.

— Дай я разберусь с этой свиньей,— проворчал Люжак, делая быстрый шаг вперед, но Рената жестом остановил его.

— Я забираю вас в Стокгольм ноль-ноль,— сказал он Баярду.— И обещаю: за то, что вы сделали сегодня, вас поставят к стенке!

Он надел на него наручники, и они вышли через дыру в стене. Пол-минуты спустя погасла упомянутая Баярдом лампочка, а это означало, что челнок Ренаты улетел. Я щелкнул переключателем, восстанавливавшим полную видимость, подождал, пока окружающие предметы вновь обретут цвет, а затем вышел и снова переключил машину в режим полуфазы. Она замерцала, словно мираж, и исчезла. В воздухе все еще кружилась оставшаяся от пролома в стене пыль. Когда она осела, я увидел, что щель плотно забита каменными обломками. Майор оказался достаточно предусмотрительным, чтобы закрыть проход за собой.

Мне потребовалось четыре часа, в течение которых я таскал острые обломки скалы, прежде чем, отодвинув последний камень, я смог высунуть голову за старую каменную стену, поднимавшуюся вверх над спутанными зарослями. Выбравшись наружу, я вдохнул свежий ночной воздух, пытаясь избавиться от ощущения, будто все это мне снится. Принцип Оккама подсказывал простейшее объяснение: я просто лежу в каком-нибудь тихом заведении в смирительной рубашке, полностью погруженный в мир иллюзий. Но если все это мне лишь снилось, то сон продолжался. В десяти футах от дыры, через которую я вылез, я обнаружил отпечатки ботинок, ведшие к находившимся в нескольких ярдах следам полозьев. Видимо, именно там стоял челнок майора — если, конечно, и майор, и челнок вообще существовали.

Минуту спустя я получил доказательство, в котором столь нуждался. Из темноты вышел человек по имени Люжак, и я во второй раз ощутил сокрушающую боль от разряда нейропистолета.

Я очнулся на полу перед панелью управления челнока, со скованными за спиной руками. Это не была машина Баярда, но незнакомые приборы и большой, светящийся розовым экран, а также гудение, которое отдавалось в моих костях, прежде чем достичь порога слышимости, не оставляли никаких сомнений. На экране что-то происходило. Старые стены, поднимавшиеся с левой стороны экрана, замерцали и обрушились, превратившись в груду каменных обломков с торчащими между ними кустами. Кусты увяли, а камень почернел, превращаясь в уголь, затем вспыхнул синим пламенем, разливаясь пузырящейся лужей кипящей лавы. Река вышла из берегов, превратившись в маслянисто-черное море, простершееся до ряда вулканов, отбрасывавших красное свечение вдоль далекого горизонта. На торчащие из-под поверхности камни выползла зеленая слизь, затем она превратилась в мох, из которого выросли пятидесятифутовые поганки, теснившиеся и толкавшиеся в поисках опоры. Вода постепенно спала, и из моря появились новые растения — лианы, похожие на извивающихся змей, и крохотные черные соцветия, вгрызавшиеся в них, подобно кислоте. Из-под сгнившей растительности выползли широкие листья, обвившись вокруг черных пожирателей лиан. Я наблюдал все это сквозь красноватую пелену перед глазами, лишь усиливавшую впечатление от кошмарного видения.

Появилась животная жизнь. Странные существа с деформированными конечностями и телами застыли среди жутких растений. Листья, выросшие до гигантских размеров, свернулись и опали, и на их месте возникли чешуйчатые кривые деревья, и все это время существа не шевелились, разбухая, изгибаясь и приобретая новые формы. Сорокафутовая ящерица застряла в объятиях растения с гибкими шипастыми ветвями, которые обвивали шишковатую шкуру, пока на шкуре на самой не выросли шипы, пронзившие дерево, которое сморщилось и упало, а ящерица превратилась в похожее на лягушку существо, затем выросшее в головастика размером с корову и погрузившееся в тину.

Какое-то время ночь сияла, словно день, под радиоактивной луной, а потом земля исчезла, и челнок повис в черной пустоте, и лишь падавшие сзади лучи солнца освещали пыль и каменные обломки, образовывавшие бледное гало, по сравнению с которым кольца Сатурна казались карликовыми. Потом земля появилась снова — пыльная равнина, поросшая растительностью, которая становилась все гуще, превращаясь в спутанный подлесок, утыканный низкорослыми чахлыми деревцами. Деревья начали расти, обретая нормальную кору и зеленые листья, и постепенно атмосфера очистилась, а на темном небе, полном светящихся облаков, высоко взошла белая луна.

Люжак щелкнул переключателем, и звук двигателя перешел в низкое рычание, а затем смолк. Направив на меня нейропистолет, он показал в сторону выхода. С трудом поднявшись на ноги, я вышел на подстриженную зеленую лужайку рядом все с той же высокой каменной стеной, с которой все начиналось. Однако теперь она была увита плющом, и до самого ее верха шли освещенные окна. Вдоль основания стены тянулись цветочные клумбы, а вниз по склону к залитой лунным светом реке вела ухоженная тропинка. Деревья, которые я видел до этого, исчезли, но на тех местах, где раньше деревьев не было, росли другие. За рекой сияли огни города, но не совсем там, где город находился раньше.

Пройдя по тропинке, мы оказались на широкой мощеной дорожке, бежавшей вдоль фасада здания. Из врезанных в древний камень стеклянных дверей лился яркий свет. Двое суровых охранников в белых шароварах вытянулись в струнку, пропуская нас в мраморный зал с высоким потолком. Похоже, никто не видел ничего необычного в присутствии пленника в наручниках, идущего под дулом пистолета. Мы прошли по коридору в приемную, где сидели симпатичные секретарши за пишущими машинками, на которых имелось лишь три ряда клавиш. Худощавый мужчина с нервным лицом обменялся несколькими словами с Люжаком, а затем провел нас в кабинет, где сидел за столом майор Рената, что-то говоривший в микрофон. Увидев меня, он изогнул губы в лисьей улыбке и жестом предложил Люжаку покинуть помещение.

Теперь я уже видел, что это не тот же самый человек, который был мне знаком в Ки-Уэсте, а его брат-близнец, несколько более упитанный и воспитанный, но за его хитрой физиономией таились те же коварные мысли. В любом случае, он был не из тех, кто мог бы мне понравиться.

— Вы заставили меня за вами погоняться, мистер Керлон,— сказал он.— Жаль, что все повернулось именно таким образом — я рассчитывал на более мягкий вариант развития событий. Надеюсь, вы понимаете, что в первую очередь мне требуется от вас определенная информация. Давайте начнем с того, что касается полковника Баярда. Когда вы впервые с ним встретились и что он вам предлагал?

— Где он сейчас?

— Не имеет значения! — рявкнул Рената — И пусть вас не смущает, будто я склоняю вас к предательству, мистер Керлон. Вы ничем ему не обязаны! А теперь отвечайте на мой вопрос, подробно и быстро, и я гарантирую вам, что вы не понесете никакой ответственности за его преступления.

— Зачем вы потопили мою лодку?

— Так было необходимо. Вам возместят убытки, мистер Керлон. Собственно говоря, вам невероятно повезло. Когда вся эта история закончится, к удовлетворению... э... властей Империума, вы окажетесь в самой благоприятной ситуации, какую только могли себе представить, до конца своих дней.

— Почему я?

— Я действую в соответствии с инструкциями, мистер Керлон. Что касается того, почему в данном случае выбрали именно вас,— сказать ничего не могу. Просто считайте себя счастливчиком и окажите мне содействие. А теперь, будьте так добры, расскажите для начала, как вы встретились с Баярдом и что он поведал вам о своих планах.

— Почему бы не спросить его самого?

— Мистер Керлон, прошу вас отвечать на мои вопросы. Потом вы получите ответ на ваши: естественно, в тех пределах, которые не противоречат имперским требованиям секретности.

Я кивнул. Спешить было некуда. Дальнейшее явно не предвещало ничего хорошего.

— Знаю я ваши добрые намерения,— сказал я.— Я уже знаком с вашим лейтенантом, тем самым, с нейрописто-летом.

— Необходимо было любым путем избежать несчастного случая, мистер Керлон. Вы человек сильный и, возможно, хорошо умеете драться. Сейчас нет времени для объяснений, к тому же вы серьезно не пострадали. Да, кстати: где Баярд спрятал челнок?

— Вы имеете в виду машину-амфибию, на которой он меня подобрал?

— Да. Естественно, это собственность Империума. И если вы поможете мне его найти, вы уменьшите тяжесть обвинений против Баярда.

— Вероятно, поставил где-нибудь подальше от посторонних глаз.

— Мистер Керлон...— Лицо Ренаты напряглось.— Похоже, вы не понимаете всей серьезности своего положения. Если вы нам поможете — будете достойно вознаграждены. Если откажетесь — будете жалеть об этом всю свою жизнь.

— Кажется, вы постоянно мне что-то предлагаете, а я все время отказываюсь,— сказал я.— Возможно, нам просто не по пути, Рената.

Он набрал в грудь воздуха, словно собираясь закричать, но вместо этого резким движением нажал кнопку на столе. Дверь открылась, и на пороге появились двое вооруженных охранников.

— Отведите его в третий блок,— бросил он, пронзив меня взглядом, напоминавшим отравленную стрелу.— Возможно, несколько дней размышлений в одиночестве помогут вам выбрать правильный путь.

Меня повели по коридорам, затем вниз по лестнице и снова по коридорам, уже не столь роскошным, потом опять вниз, еще по одному коридору с голыми стенами, и наконец остановились перед тяжелой, окованной железом дверью. Парень с белым пушком на подбородке отпер ее, я шагнул в тускло освещенное помещение с единственной лампочкой под потолком, и дверь с лязгом захлопнулась за мной. Оглядевшись вокруг, я запрокинул голову и расхохотался.

Я снова оказался в подземной комнате, с которой все началось несколько часов назад.

Комната была той же самой, но тем не менее не совсем. Пол был чисто подметен, пыль и ржавый хлам исчезли. Однако гобелен все так же висел на стене, в куда лучшем состоянии, чем прежде.

Я прошелся по комнате, но, кроме стула и койки, не обнаружил ничего такого, чего не было бы там раньше. Я постучал по стенам, но в них не оказалось никаких отодвигающихся панелей или потайных лестниц. Я посмотрел на гобелен, но он ни о чем мне не говорил. Центральная фигура изображала высокого рыжебородого человека с луком за спиной и мечом на поясе. Его конь бил в воздухе копытом, а вокруг подпрыгивали гончие псы, нетерпеливо ожидая, когда их спустят с поводков. Я прекрасно понимал их чувства: я сам готов был сорваться с места, но на этот раз отсюда не было пути наружу. Жаль, что Рената не бросил Баярда в ту же комфортабельную камеру — возможно, у него в рукаве оказалось бы припрятано еще одно волшебное кольцо. Я посмотрел на кольцо на моем мизинце, и вдруг мне в голову пришла мысль, слишком очевидная для того, чтобы быть правдой. Но попробовать стоило.

Я нажал на камень, приготовившись к тому, что ничего не произойдет. В течение пяти секунд действительно ничего не происходило. Затем послышался свистящий звук, и, словно из воздуха, передо мной появился челнок с открытой дверью, из-за которой лился мягкий свет.

Шагнув внутрь челнока, я сел в кресло перед приборами, усеивавшими панель, словно мелкие хромированные и стеклянные рыбки. Я попытался вспомнить, какими из них пользовался Баярд, и у меня на лбу выступил пот при мысли о том, что может произойти, стоит мне ошибиться. Но предаваться в такой момент раздумьям само по себе было ошибкой. Конечно, если бы я что-то напутал и в итоге застрял посреди сплошного камня, в том не было бы ничего хорошего, но шанс, подобный нынешнему, подворачивается не каждый день. Я нажал на кнопку включения режима полуфазы, и стены превратились в голубоватую дымку. Первый рычаг, который я повернул, не вызвал никакого видимого эффекта. Я попробовал другой, и у меня душа ушла в пятки, когда челнок начал проваливаться сквозь пол. Повернув рычаг в другую сторону, я поднялся вверх, словно воздушный шар, взлетающий сквозь густой голубой туман. Пару секунд спустя я оказался на поверхности, позади густых зарослей, в нескольких футах от того места, где не так давно видел следы полозьев. Всего несколько футов — и в то же время неописуемо далеко. И теперь передо мной встал вопрос, что делать дальше?

Пока что мне ничего не угрожало. Ничто не говорило о том, что кто-то мог заметить мои манипуляции с челноком. Самым простым было вновь переключить аппарат в режим полуфазы, как можно быстрее убраться отсюда и забыть о странном чужаке по имени Баярд и о его истории про грядущий вероятностный кризис, который якобы превратит мир в бурлящий хаос.

С другой стороны, я сидел внутри устройства, которое, если верить словам его предыдущего владельца, являлось чем-то экстраординарным даже для людей в белой имперской форме. И именно они кое-что были мне должны, включая лодку, бывшую предметом моей гордости. Сейчас преимущество было на моей стороне — они не знали, где находится челнок, в отличие от меня. И я мог наблюдать за ними, оставаясь при этом незамеченным.

Проблема заключалась лишь в одном: приходилось иметь дело с машиной во стократ сложнее реактивного истребителя и потенциально намного более опасной. Я видел Баярда за приборами и примерно представлял, как он ими оперировал. Большой белый рычаг с надписью «ГЛ. ПР.» приводил в действие всю аппаратуру. Он удобно лежал в руке, гладкий и прохладный, словно прося, чтобы его повернули.

Я все еще сидел, глядя на экран и собираясь с мыслями, когда над боковым входом в стене в пятидесяти футах от меня вспыхнул свет. Дверь открылась, и из нее вышел майор Рената с портфелем в руке, что-то говоря через плечо обеспокоенному адъютанту с ноутбуком. Не раздумывая, я нажал кнопку включения режима полуфазы, и все вокруг окуталось голубоватым туманом. Я стал невидимкой.

На дорожке затормозил большой угловатый автомобиль. Рената и еще четверо сели в него и уехали. Вспомнив, с помощью каких приборов Баярд управлял челноком в режиме полуфазы, я нажал несколько кнопок. Челнок заскользил прочь плавно и бесшумно, словно разлитое по воде масло. Я последовал за машиной вдоль дороги, извивавшейся по напоминавшей парк территории, мимо ворот, в двух футах от зевающего охранника, через мост, а затем через поселок. Выехав на шоссе, машина прибавила скорость, но висеть у нее на хвосте не составляло для меня никакого труда.

Я двигался за машиной в течение получаса, пока она не въехала в ворота в ограде из колючей проволоки, окружавшей маленькое, покрытое травой летное поле. Рената вышел из автомобиля, и его помощники засуетились вокруг, готовя большой, обтянутый тканью винтовой самолет с крыльями размахом с крышу сарая. Последовали рукопожатия и щелчки каблуками со стороны парочки молодчиков германской внешности, затем Рената и еще один забрались в самолет, и тот поднялся в воздух.

Я уже успел в какой-то степени ознакомиться с приборами, и мне понадобилось лишь три попытки, чтобы наши скорости подъема сравнялись, после чего я сместился немного назад, держась на расстоянии в четверть мили от самолета. Пока что все было не так уж и сложно, мне требовалось лишь выдерживать курс. Насколько я мог понять, приборы показывали с десяток различных критических перегрузок, но я решил, что беспокоиться на этот счет стану лишь тогда, когда это действительно потребуется. Возможно, теоретические принципы действия челнока и были достаточно сложны, но основные операции выглядели вполне простыми.

В течение трех часов мы летели над простиравшимися внизу полями прямо навстречу восходящему солнцу, затем над водной поверхностью — судя по всему, Ла-Маншем. Самолет начал снижаться над городом, надо полагать

Лондоном, описал круг над полем в нескольких милях от его центра и приземлился возле небольшого здания с надписью «База королевских ВВС Нортхолт». Я пережил несколько неприятных секунд, когда земля взмыла вокруг меня, словно грязная вода, но мне удалось удержать челнок на высоте примерно в фут над ней.

Рената вышел из самолета и сел в подъехавший автомобиль. К тому времени я уже хорошо представлял себе возможности своей машины и потому, не заботясь о воротах, просто скользнул сквозь ограду и пристроился в хвост автомобилю, который, набирая скорость, устремился по широкому шоссе прямо к видневшимся вдали башням городского центра.

Поездка заняла всего минут двадцать. Машина Ренаты с включенной сиреной, звук которой в динамиках казался мне завыванием призраков, промчалась по узким извилистым улочкам, пересекла Темзу по мосту, с которого открывался прекрасный вид на Палату общин, и свернула в огороженный каменными стенами двор позади большой мрачной крепости. Выйдя из машины, Рената направился к маленькой двери под большим чугунным фонарем, а я последовал сквозь стену за ним. Солнце погасло, и я оказался в широком, хорошо освещенном коридоре с открытыми дверями по обеим сторонам, где люди в форме занимались тем, чем обычно занимаются в государственных учреждениях. Рената неожиданно свернул за угол, и я, слегка перестаравшись, оказался внутри сплошного камня толщиной футов в пять. Когда я снова вывел челнок на открытое пространство, Ренаты нигде не было видно.

Почти час я путешествовал по зданию, словно робот-призрак, заглядывая в большие кабинеты с рядами шкафов и письменными столами под неоновыми лампами, в кабинеты поменьше с толстыми коврами и важного вида бюрократами, созерцающими собственное отражение в висящих на стенах фотографиях, в складские помещения, в центр связи. Я попытался спуститься на нижние этажи, но обнаружил там лишь архив со старыми папками и несколько мрачных камер. Здесь для меня не было ничего интересного. Проникнув сквозь стену, я оказался в помещении размером восемь на восемь футов с ржавыми кандалами на стене и сточным отверстием в полу — самое настоящее средневековое подземелье, не хватало только парочки прикованных к стене скелетов.

Снова скользнув сквозь стену, я очутился перед уходящими наверх грубо отесанными ступенями. Не похоже было, чтобы тут кто-то часто ходил. Выше я обнаружил коридор, который пересекался с другим. Судя по всему, в стенах старого здания имелось немало потайных мест. Я нашел выходы в десяток комнат, неприметную дверь, ведшую в находившийся внизу сад. Но все это нисколько не приближало меня к Ренате.

Вернувшись на верхний этаж, я проверил еще несколько кабинетов и в десятом или двенадцатом нашел наконец того, кого искал. Он сидел на краю стула напротив широкоплечего седого человека, в котором все выдавало профессионального военного. И тот был явно недоволен.

— ...сложно будет объяснить барону, каким образом этот субъект умудрялся появляться и исчезать по собственному желанию,— рычал он.— Никто, кроме участников операции «Розовый куст», не знал о существовании штаб-квартиры в замке. Однако Баярд каким-то образом там оказался, а потом, словно из ниоткуда, появляется этот тип! Я не могу принять ваш доклад, майор!

Он ударил кулаком по лежавшему перед ним на столе листку бумаги и яростно уставился на Ренату.

— Мой доклад основан на фактах, полковник,— сказал Рената. Похоже, хмурая физиономия собеседника его не слишком пугала.— И тот факт, что я не могу предложить никаких разумных объяснений, никоим образом не меняет того, что я видел собственными глазами.

— Расскажите подробнее, какие меры вы приняли для содержания этого человека под стражей,— потребовал полковник.

— Он находится под охраной в самой надежной камере в подвале замка,— твердо заявил Рената.— Готов поклясться собственной карьерой.

— Лучше не стоит,— ответил полковник. Рената беспокойно пошевелился на стуле.

— Не могли бы вы объяснить, полковник?

— Он исчез. Через полчаса после вашего отъезда выяснилось, что камера пуста.

— Не может быть! Я...

— Вы дурак, Рената,— бросил полковник.— Он уже дал понять, что в его распоряжении имеются весьма специфические ресурсы. Однако вы настояли на том, чтобы поступить с ним обычным образом.

— Я в точности следовал инструкциям,— возразил Рената. Внезапно ему в голову пришла некая мысль.— Как насчет полковника Баярда? Он не...

— Он здесь. Я позаботился о том, чтобы пристегнуть его наручниками к спинке кровати, и поставил рядом с ним двоих вооруженных охранников.

— Его нужно допросить! Несмотря ни на какие ограничения...

— Это решаю я, майор! Баярд обладает особым статусом, данным ему высшим командованием...

— Допросите его, полковник! Он подтвердит то же, что я сказал вам, и, думаю, сможет объяснить таинственные способности этого типа!

Полковник взял сигару, покатал между пальцами и переломил пополам.

— Рената, что, черт побери, творится? Что замышляет барон ван Рузвельт? Как с этим связан Баярд и насколько имеет к этому отношение внезапная болезнь Рихтгофена?

— Я не вправе обсуждать планы барона ван Рузвельта,— сказал Рената, с интересом глядя на полковника.

— Я все еще ваш начальник, — рявкнул полковник.— И я желаю знать, что происходит прямо у меня под носом!

— Свой доклад я показал вам лишь из вежливости.— Рената встал.— Дальше я буду говорить только с бароном генералом ван Рузвельтом, и ни с кем более.

— Это мы еще посмотрим, майор! — Полковник вскочил, и тут зазвонил красный телефон у него на столе. Он схватил трубку, послушал, и выражение его лица изменилось. Полковник окинул кабинет взглядом.— Ясно. Понял.

Я переместил челнок поближе, пока половина стола не оказалась внутри его, и включил звук на максимум. Сквозь треск и шипение донеслись слова из телефонной трубки:

— ...подумать, вы ничего не подозревали! Еще тридцать секунд, и мы его засечем...

Для меня этого было вполне достаточно. Послав челнок сквозь стену, я пронесся через соседний кабинет, где какой-то толстяк целовал девушку, потом через внешнюю стену и завис над городским парком с живыми изгородями, фонтаном и извилистыми дорожками. С приборной панели послышался резкий щелчок, и все стрелки одновременно подпрыгнули. Гудение двигателя стало неровным, и в нем появились неприятные нотки. Я поспешно опустил челнок до уровня земли — мне вовсе не хотелось, чтобы двигатель отказал в воздухе. Когда я попытался двинуться через парк, челнок переместился на шесть футов и застыл как вкопанный. Запах горячей изоляции усилился, и из-за панели вырвались языки пламени. Я ударил по рычагу выключения двигателя. Несмотря на то что я оказался в ловушке, я еще мог успеть помешать врагу. Я включил режим полной фазы, и сцена на экране снова приобрела нормальные цвета. Мне потребовалось еще пять секунд, чтобы открыть дверь, выскочить наружу и нажать кнопку на кольце. Челнок замерцал и исчез, лишь сухие листья закружились там, где он стоял мгновение назад. А потом меня окружили люди в белой форме, держа наготове нейропистолеты.

В обычном свете здание выглядело несколько иначе. Меня провели через вестибюль с мраморным полом, по широкой лестнице, к большой белой двери, по обеим сторонам которой стояли часовые.

Вокруг царила вполне деловая обстановка, но тем не менее в воздухе чувствовалась напряженность, словно все готовились к войне, в отдалении слышался топот множества бегущих людей. И хотя повсюду, казалось, не было ни пылинки, мое внимание привлекла странная аномалия — нечто похожее на кучку желтых поганок, росших в углу, где мраморный пол сходился со стеной.

Из дверей вышел парень с серебряным галуном на погонах, и мы вошли в большой кабинет с покрытыми темными панелями стенами, на которых висели картины в золоченых рамах, изображавшие важных стариков в форме с жесткими воротниками. Посреди стоял стол размером с банковское хранилище. Я посмотрел на сидевшего за ним человека и увидел в его глазах неподдельный властный огонь.

— Ну что ж, мистер Керлон,— медленно и торжественно произнес он— Наконец-то мы встретились.

Он был крупного телосложения, черноволосый, с прямым носом, жестким ртом и странно блестевшими темными глазами. Он слегка шевельнул пальцем, и люди, которые привели меня сюда, исчезли. Встав, он обошел вокруг стола и окинул меня взглядом. Он оказался одного со мной роста, шесть футов и три с небольшим дюйма, и весил примерно столько же, сколько и я. Под отглаженной серой формой ощущались крепкие мышцы — не как у коня-тяжеловоза, но скорее как у щеголеватого тираннозавра в идеально подогнанном костюме.

— Майор Рената наделал ошибок,— сказал он.— Но в конце концов вы оказались здесь, целый и невредимый. А все остальное не так уж и важно.

— Кто вы? — спросил я.

— Барон ван Рузвельт, генерал, шеф Имперской разведки — вернее, исполняющий обязанности на время болезни барона фон Рихтгофена.

Он поклонился и улыбнулся, подобно выходящему из-за темной тучи солнцу, потом хлопнул меня по плечу и рассмеялся.

— Впрочем, между нами, мистер Керлон, формальности ни к чему.— Он посмотрел мне в лицо, и, хотя улыбка его исчезла, глаза все еще весело блестели.— Вы нужны мне, Керлон. А я нужен вам. Можно сказать, в наших руках судьба мира, многих миров. Но я, похоже, говорю загадками, а это лишнее.

Показав мне на кресло, он подошел к бару, налил два бокала, протянул один мне и сел за стол.

— С чего начнем? — сказал он.— Пожалуй, стоит предположить, что полковник Баярд ничего вам не рассказывал и вы ни о чем не догадались. Так что слушайте, и я расскажу вам о критической ситуации, в которой мы оказались — вы и я...

— Континуум многомерной реальности представляет собой сложную структуру, но для простоты можно считать его пучком линий, тянущихся из отдаленного прошлого в невообразимое будущее. Каждая линия представляет собой мир, вселенную со своим собственным бесконечным космосом и звездами, которую отделяют от других таких же миров непреодолимые энергетические барьеры, известные нам под названием «энтропия».

Вернее, непреодолимыми они были до тысяча восемьсот девяносто седьмого года, когда двое итальянских ученых, Максони и Кочини, наткнулись в своих исследованиях на принцип, изменивший ход истории — миллиарда историй. Они создали поле, в котором энергия обычного темпорального потока отклоняется от естественного направления — можно считать, под прямым углом. Предметы и индивидуумы, находящиеся в этом поле, перемещались не вперед во времени, как положено, а пересекали линии альтернативной реальности. Именно тогда возник Империум — правительство, провозгласившее суверенитет над всей Сетью альтернативных миров. Ваш мир, известный нам как ИП-три, всего лишь одна из бесчисленных параллельных вселенных, каждая из которых лишь на самую малость отличается от соседних. Как и этот мир, ваш находится посреди обширной области разрушений, называемой Пустошью, пустыни, образовавшейся, когда фатальный просчет во время ранних экспериментов с МК-приводом привел к полному уничтожению большого количества миров, превратив их будущее в хаос, который вы, вне всякого сомнения, наблюдали по пути сюда.

В числе отношений, существующих между параллельными линиями, есть и те, которые связывают между собой людей, мистер Керлон. Задумайтесь. Если два мира различаются лишь расположением двух песчинок на пляже или двух молекул внутри одной песчинки, то из этого следует, что аналоги каждого из людей должны существовать во всех мировых линиях, для которых момент общей истории — момент, в который их истории разошлись,— является более поздним, чем время рождения упомянутых индивидуумов. Ваш случай, мистер Керлон, является исключением — и именно в этом и состоит суть проблемы. Ваш мир — остров посреди Пустоши, окруженный не жизнеспособными параллельными мирами, но пустыней, в которой нормальная жизнь отсутствует. Вы уникальны, мистер Керлон, и это лишь обостряет нынешнюю ситуацию.

— Все это очень интересно,— сказал я,— но мне все же хотелось бы услышать, почему потопление моей лодки следует считать дружественным по отношению ко мне поступком.

— Как я уже говорил, майор Рената наделал немало ошибок, но он руководствовался исключительно добрыми намерениями. В течение многих дней он напряженно трудился здесь вместе со мной. Что же касается его миссии, подумайте сами, мистер Керлон. Вы тот, кому предстоят великие свершения, но что я о вас знал? Ничего. А времени оставалось в обрез. Необходимо было — к несчастью, этого было не избежать — подвергнуть вас испытанию. Прошу прощения за излишнее усердие майора. Естественно, он не осознавал всей полноты последствий данной ситуации и насколько важную роль вам в ней суждено сыграть.

— Можно подумать, я что-либо понимаю.

На лице Рузвельта промелькнуло странное выражение: несмотря на бесстрастный вид, он с трудом скрывал эмоции.

— В затерянных мирах Пустоши ваша семья когда-то возвышалась над всеми, подобно колоссу, мистер Керлон. Теперь же из всего могущественного рода остались только вы.— Он пристально посмотрел на меня.— Судьбы многих людей растворились в хаосе Пустоши, а человеческая судьба есть сила, равная эволюционному давлению самой вселенной. Не забывайте: энергия, поглощенная катастрофой, не уничтожена, она лишь воплотилась в оргию бесформенной жизни, которая свойственна Пустоши. Теперь же эта энергия стремится к видоизменению, пытаясь повлиять на образ реальности. Если только ее не удастся направить в нужное русло, придать ей форму, наши миры поглотит раковая опухоль Пустоши. И признаки надвигающейся чумы уже есть!

Он махнул рукой в сторону висевшей на стене позади него королевской печати, золотой с голубым. Позолоту покрывали зеленые пятна, а в одном углу образовался тонкий слой плесени.

— Этот знак сегодня утром начистили до блеска, мистер Керлон. И посмотрите сюда.— Он показал на потускневшее золотое шитье на своем воротнике.— И еще.— Он подтолкнул ко мне кожаную папку. Серебряное тиснение на ней в виде королевского герба испещряли пятнышки ржавчины.— Это лишь символы, но эти символы представляют собой неизменные параметры нашего космоса, и именно они начали разрушаться, мистер Керлон! — Он откинулся назад, испепеляя меня взглядом,— Если сейчас немедленно что-то не сделать, чтобы восстановить нынешнюю реальность, нашему существованию, в том виде, как мы его понимаем, придет конец, мистер Керлон.

— Ладно, генерал,— сказал я.— Я вас выслушал. Понял далеко не все, но за последние несколько часов я видел достаточно, чтобы с ходу не обозвать вас сумасшедшим. Чего вы от меня хотите? Что, по-вашему, я должен сделать с поганками, растущими у вас в коридорах?

Он встал и, пройдясь по комнате туда и обратно, остановился передо мной.

— Мой план весьма опасен, и вам он может показаться фантастическим, капитан Керлон.— В ответ на мой вопросительный взгляд он кивнул, улыбнулся и как ни в чем не бывало добавил: — Я приказал, чтобы вас приняли на имперскую службу и назначили в мою команду.

— Спасибо, генерал,— ответил я.— Но я предпочту обойтись без этого. Меня вполне устраивает мой нынешний статус.

Он на мгновение смутился.

— Это вовсе не подкуп,— сказал он, беря со стола толстый лист пергамента.— Все уже решено...

— Без какого-либо участия с моей стороны? — спросил я.— Ни в одной армии мира такого не бывает.

— Естественно, требуется присяга, — ответил он.— Простая формальность...

— Вы, наверное, хотели сказать «символ», генерал. Так или иначе, я предпочту остаться штатским.

— Прекрасно.— Он отбросил документ в сторону, делая вид, будто это совершенно его не касается.— Как хотите. Возможно, у вас предвзятое мнение из-за того, что вам рассказывал полковник Баярд...

— Кстати, где Баярд сейчас? Последний раз, когда я его видел, он страдал от желудочных колик после того, как над ним потрудился подручный майора Ренаты.

— Полковника Баярда ввели в заблуждение. Вне всякого сомнения, он руководствовался исключительно добрыми намерениями, но ему не хватало информации. Я вовсе не удивлен, что у него сложилось ложное впечатление о сути операции на основании тех немногих фактов, с которыми он столкнулся.

— Я бы хотел его видеть.

— В данный момент это невозможно: он в госпитале. Однако я не намерен подвергать его взысканию за нарушение дисциплины, если вас интересует именно это. У него безупречный послужной список — по крайней мере, был до сих пор. И в данном случае он просто проявил излишнее усердие.

— Вы что-то говорили насчет совместной работы. Так чего вы все-таки от меня хотите?

Он встал, обошел вокруг стола и похлопал меня по плечу.

— Идемте, капитан,— сказал он.— Я вам покажу.

Помещение, куда он меня провел, находилось в подвале и охранялось тремя часовыми в белой форме с пистолетами в руках. Одну высокую стену полностью заполнял матовый экран, на котором мерцали светящиеся линии и точки.

— Это карта Сети, она покрывает зону, простирающуюся на сто тысяч лет,— сказал Рузвельт. Взяв указку, он показал на красный огонек точно в центре.— Это мировая линия Империума, ноль-ноль. Здесь,— он показал на другую светящуюся точку неподалеку,— ваша родная линия, ИП-три. Заметьте, что на большом протяжении вокруг этих изолированных линий нет ничего — пустота. Это и есть Пустошь, мистер Керлон. Расчеты наших физиков говорят, что вероятностный дисбаланс, начавшийся с исходного катаклизма, в результате которого около семидесяти лет назад образовалась Пустошь, сейчас стремится к равновесию. Здесь, в непрочной ловушке силового поля, заключена фантастическая энергия, энергия того же рода, что мгновение за мгновением генерирует реальность в процессе естественной энтропии. Вряд ли стоит говорить вам о невообразимом могуществе подобных сил. Представьте лишь, что в каждое мгновение вселенная гибнет и возрождается вновь и что здесь, в этой пустынной зоне, накапливаются последствия этого процесса, словно внутри закупоренного вулкана. Давление нарастало в течение семи десятилетий, и теперь не признать его существование просто невозможно. В центральной точке Пустоши бушует гигантская вероятностная буря. Стоит ей прорваться за пределы Пустоши — если только мы не успеем заранее предпринять меры,— и она унесет наш мир и все другие миры вокруг в бездну вероятностной катастрофы, недоступной нашему воображению. Даже сейчас вероятностные волны порой выплескиваются наружу, результаты чего может видеть каждый — и это всего лишь намек на грядущий хаос.

Положив указку, он посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом.

— Ваша судьба переплетается с судьбой вашего мира, мистер Керлон. Ваш жизненный путь, ваша история являются частью основы ткани, составляющей известную нам реальность. Мы должны ухватить эту нить, как и любую другую, нам известную, хотя их и немного, а затем попытаться вновь сплести жизнеспособную матрицу, в которую может уйти загнанная в ловушку энергия.

У меня возникло ощущение, что он чересчур упрощает проблему, но суть ее и без того казалась мне слишком туманной.

— Продолжайте, генерал,— сказал я.— Я изо всех сил пытаюсь вас понять.

— Наши жизни существуют не в вакууме, Керлон. У нас есть прошлое, есть корни. Поступки, совершавшиеся тысячелетия назад, влияют на наши сегодняшние жизни, так же как наши нынешние поступки отразятся в грядущих веках. Наполеон, Гитлер, Цезарь оказали влияние на свои времена и на все за ними последовавшие. Но в данный момент сама ткань всего сущего натянута до предела. То, что нам предстоит сделать, намного превышает потенциал любых ключевых исторических фигур и определит саму сущность будущего мира. Мы должны действовать быстро, решительно и верно. Мы не имеем права на слабость или ошибку.

— Вы все время к чему-то клоните, генерал. Почему бы сразу не перейти к сути?

Он нажал кнопку на пульте, и карта исчезла, уступив место другой диаграмме, изображавшей некое подобие амебы из розовых и красных линий, которые дергались и извивались над сеткой, испещренной светящимися точками.

— Это крупномасштабная энергетическая карта Пустоши. Здесь вы видите перемещение линий квантового разграничения, которые стремятся подстроиться к ненормальному давлению, исходящему от вероятностной бури. На каждой из примыкающих к Пустоши мировых линий объективная реальность постоянно изменяется: предметы, люди, ландшафты, каждое мгновение, день ото дня. Вряд ли стоит объяснять вам, к какой неразберихе это ведет. Пока что мы почти не ощущаем подобного эффекта: линия ноль-ноль вполне стабильна и надежно зафиксирована в прошлой истории за счет ряда ключевых событий. То же верно и для вашей линии, ИП-три. И если Пустошь поглотит эти линии, это будет означать конец основам человеческой культуры, равным по значению открытию огня.

Он снова переключил изображение, на этот раз на экране появилась пылающая туманность, напоминавшая солнце с близкого расстояния.

— Это центр вероятностной бури, мистер Керлон. Мы засекли его местонахождение на мировой линии, где некогда располагалась великая культура. Именно там находится ключ к нынешнему кризису. Я предлагаю отправиться туда, мистер Керлон, и найти этот ключ.

— Слишком уж это похоже на прыжок прямо в кратер действующего вулкана.

— Эта диаграмма изображает возмущение вероятностной энергии,— сказал Рузвельт.— На поверхности, для наблюдателя, находящегося на самой А-линии, буря в явном виде не заметна. Да, аномалии, искажения, невозможные события, нарушения законов природы происходят прямо на ваших глазах, но сама буря бушует на энергетическом уровне, который могут обнаружить лишь специальные приборы. Человек вполне может отправиться туда, мистер Керлон, и хотя ему будет грозить неописуемая опасность, вряд ли она смертельна.

— А что потом?

— Где-то на этой линии находится ключ, артефакт, столь неразрывно вплетенный в ее прошлое и будущее, что все основные вероятностные линии вынуждены проходить через него, так же как силовые линии магнитного поля проходят через полюса магнита. Я предлагаю выяснить, что это за предмет, найти его и убрать в безопасное место.

— Ну, давайте,— сказал я.— Выкладывайте все до конца.

— А что еще говорить, мистер Керлон? — Рузвельт снова лучезарно улыбнулся, и глаза его опасно блеснули.— Я хочу, чтобы вы были на моей стороне. Мне нужна ваша помощь. Помощь тех сил, которые вы воплощаете.

— А с чего вы взяли, что я туда пойду?

— Я прошу вас пойти. Я не могу и не стану пытаться вас принуждать. Это не только бесполезно, но даже хуже для дела. Но, помня величие вашей линии, я полагаю, что вы сами знаете, в чем заключается ваш долг.

— Значит, теперь это мой долг, да?

— Думаю, да, капитан Керлон.

Он встал и еще раз улыбнулся. Я понял, что этого человека мне придется либо полюбить, либо возненавидеть — третьего не дано.

— Вам незачем прямо сейчас принимать решение,— небрежно сказал он.— Я распорядился, чтобы вам выделили комнату в моих апартаментах. Отдохните, поспите, а потом поговорим.

Взгляд его пробежался по моим свитеру и штанам, затем остановился на заткнутом за пояс ноже.

— Вынужден попросить вас оставить... гм... оружие здесь,— сказал он.— Формально вы находитесь под обычным арестом, и лишние разговоры ни к чему.

— Не отдам,— сам не зная отчего, ответил я.

У него в распоряжении имелась целая армия, чтобы отобрать у меня нож, если бы ему это захотелось. Наклонившись вперед, он нахмурился и с едва скрываемой злобой посмотрел на меня.

— Будьте так добры, во избежание неприятностей, положить нож на стол,— медленно произнес он.

Я покачал головой.

— У меня с ним связаны сентиментальные чувства, генерал. Я ношу его уже столь давно, что без него ощущаю себя почти голым.

Взгляд его пронзил меня, словно лазерный прицел, затем он расслабился и улыбнулся.

— Ладно, можете оставить его себе. А теперь идите и подумайте о том, что я вам говорил. Надеюсь, к завтрашнему утру вы все же решитесь выполнить мою просьбу.

Комната, куда меня препроводили, оказалась чуть меньше зала для дипломатических приемов, но во всем остальном была обставлена по высшему разряду. После того как сопровождающие ушли, я заглянул в гардероб, содержимое которого вполне годилось бы для бродвейской звезды, в шкаф, где могли бы разместиться шестеро и еще осталось бы место для игры в покер, ткнул пальцем кровать, напоминавшую олимпийский борцовский мат с кисточками. К подобной роскоши я не привык, но решил, что вполне могу на ней спать.

Приняв душ в ванной с золотыми кранами и розовым мрамором, я надел оставленную специально для меня свежую одежду, после чего явился официант в черных штанах до колен и золоченом жилете, неся поднос с фазаном на прозрачном фарфоре и вином в бокале из тончайшего стекла. Уплетая обед, я размышлял о том, что узнал от Рузвельта. Вся эта история о параллельных мирах и нависшей над ними катастрофе, которую могли предотвратить лишь он и я, казалась мне столь же правдоподобной, как и любой бред сумасшедшего. Однако свидетельства тому окружали меня повсюду. И кое-что еще беспокоило меня в поведении генерала.

Когда-то от нечего делать я изучал теорию игр, и мне показалось, что в ее свете можно было бы проанализировать и нынешнюю ситуацию. Рузвельт трижды пытался разыграть свою партию: первый раз, когда он как бы между делом сообщил мне о моем назначении, второй, когда попытался добиться моего согласия отправиться вместе с ним, и третий, когда попробовал отобрать у меня нож. Все три раза я устоял, скорее повинуясь некоему инстинкту, нежели логике или заранее продуманному плану.

Подойдя к окну, я посмотрел вниз на стену и мощеную улицу. Большие деревья отбрасывали тени на газоны и клумбы, а на широких тротуарах полно было симпатичных женщин и мужчин в яркой форме с плюмажами и блестящими пуговицами. По всему парку стояли ярко освещенные киоски, торговавшие всякой мелочью, и кафе с открытыми террасами и столиками под навесами, откуда доносился запах свежемолотого кофе и свежеиспеченного хлеба. С находившейся где-то эстрады раздавались звуки оркестра, игравшего вальс в стиле Штрауса, который я никогда не слышал в своем мире.

Я подумал о том, где сейчас Баярд и что он сказал бы о последних событиях. Я принимал его как есть в основном потому, что он спас меня из лодки за мгновение до того, как та ушла под воду. Но если Рузвельт говорил правду и если все это было заранее спланировано, чтобы проверить мою реакцию, прежде чем назначать меня на ключевую роль в событиях мирового масштаба...

В таком случае мне следовало рассказать Рузвельту обо всем, что я видел в Шато-Гайяре. Возможно, там крылся некий ключ для того, кто знал, как им правильно воспользоваться. Или неправильно.

О том, что происходит, Баярд знал намного больше меня, и он не доверял Ренате, так же как и его боссу. Я жалел, что он не мог слышать рассказ Рузвельта и показать мне ту же историю с другой стороны.

Сейчас я крайне нуждался хоть в какой-то информации о Рузвельте, о Баярде, о том, что вообще творится, и больше всего о том, какое ко всему этому имею отношение я, а также в чем заключается истинный смысл старого куска железа, обладающего магической способностью указывать на другие старые куски железа.

Я подошел к двери и приоткрыл ее. В дальнем конце коридора стоял по стойке «смирно» часовой в белой с золотом форме. Он посмотрел в мою сторону, но я небрежно махнул рукой, и он снова уставился прямо перед собой. Я не был по-настоящему под арестом, но за мной следили. Я начал закрывать дверь, и тут из соседней комнаты раздался дикий вопль, словно резали свинью. Часовой выхватил из блестящей кобуры сверкающее хромом оружие и бросился бежать. В два прыжка оказавшись у двери, откуда донесся крик, я рванул за ручку, затем, отступив назад, пинком распахнул дверь и увидел белого червя размером с пожарный шланг, обвившегося, словно удав, вокруг раздавленного человеческого тела.

Тело принадлежало старику с побагровевшим лицом, белыми волосами, выпученными глазами и вывалившимся языком. В моей руке оказался сломанный меч — я не помнил, когда успел его выхватить. Когда я опустил его на червя, раздался звук, словно от удара топором по седлу. Клинок рассек плоть подобно сыру, и отрубленный конец начал извиваться, разбрызгивая вокруг зловонную жидкость. Рядом с моим ухом раздался выстрел, и от червя отлетел еще один десятифутовый кусок. Выстрел раздался снова, и обрубок подбросило в воздух, в то время как я начал рубить очередную петлю, конец которой слегка покачивался, будто зачарованная змея. Теперь кусков стало уже четыре, а из-за двери ванной выползали новые. Я услышал сухой щелчок пистолета, в котором закончились патроны; часовой выругался и тут же захрипел. Я начал пробиваться к нему, но было уже слишком поздно. Тело его было плотно обмотано сверху донизу, словно мумия, и судя по тому, под каким углом торчала голова, он уже расстался с жизнью. Из коридора слышались крики, топот бегущих ног и выстрелы. Прорубая себе дорогу, я ворвался в ванную. Ванну из зеленого мрамора полностью заполнял выползавший из сточного отверстия червь. Обрубив его конец, я схватил щетку с длинной ручкой и вогнал ее в сток, затем, отбиваясь от извивающихся обрубков, выбрался в коридор. То, что я увидел там, оказалось намного хуже червя. Оно напоминало массу сырого мяса, катившуюся с лестницы и уже заполнившую коридор наполовину. Двое стреляли в нее, но, похоже, ее это нисколько не волновало. Подойдя сбоку, я отрубил кусок, и упругая субстанция попятилась, сочась розовой кровью. Ей не нравилась холодная сталь.

— Берите ножи и мечи! — крикнул я.— Стрелять бесполезно!

Масса заполняла коридор достаточно быстро и уже успела наполовину перекрыть одну из дверей. Она ворвалась внутрь, и я заметил мелькнувшую за дверью женскую фигуру, прежде чем масса полностью закрыла собой вход. До меня донеслось лишь слабое эхо крика девушки. Мне потребовалось несколько хороших ударов, чтобы освободить дверь, но я снова опоздал. Из-под мясистой груды торчали лишь ноги в домашних туфлях, словно у неосторожного механика из-под сорвавшегося с домкрата автомобиля.

Вернувшись в коридор, я увидел Рузвельта в одной рубашке, который, злобно оскалившись, рубил тварь двуручным мечом. Увидев меня, он крикнул:

— Керлон, сюда!

Люди в форме делали все, что могли, своими церемониальными короткими мечами, но именно Рузвельт оттеснял тварь назад. Она образовала нечто вроде кармана, и он вошел внутрь его, в то время как остальная часть твари пыталась обойти его с боков. Я ударил слева, отрубив кусок размером с шотландского пони, и в то же мгновение другой ее край начал сворачиваться, едва не поймав Рузвельта. Он с размаху рубанул по ней мечом, а я несколькими ударами своего клинка пробился к нему и встал рядом, спина к спине. Похоже, он пытался прорубить путь к двери, уже на две трети перекрытой и начавшей прогибаться. Мы освободили дверь, а потом появились еще десятки человек с мечами в руках и начали обрабатывать внешний периметр. Мы стояли по щиколотку в розовой жиже, сочившейся из всех нанесенных нами ран. Я почувствовал запах дыма и увидел двоих пожарных в защитных комбинезонах, которые бежали по лестнице, держа перед собой огнеметы. Тварь отступала перед ними, корчась и обугливаясь. Еще через пару минут все закончилось. Я посмотрел сквозь едкий дым на Рузвельта, потом на стены коридора, забрызганные до потолка кровью. Кругом воняло, как на бойне.

— Очаровательно,— пробормотал я, чувствуя себя вымотанным так, будто только что пробежал милю за четыре минуты.— И что это было?

Рузвельт весело оскалился. Он тяжело дышал, и на лице у него подсыхала кровь, но, как ни удивительно, у него был вид человека, получившего ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Неплохо час прошел,— сказал он.— Поздравляю, капитан. Вы превосходно сражались — не многие на такое способны.

Отчего-то мне показалось, что в словах его нет ни капли похвальбы — лишь правда.

— Вы не ответили на мой вопрос, генерал,— напомнил я.

Он посмотрел на отвратительную массу, распростершуюся на голубом восточном ковре.

— Я и сам не знаю,— ответил он.— Худшая атака за последнее время. Периодичность уменьшилась до девяносто одного часа, а интенсивность растет в логарифмической пропорции. Вряд ли эту тварь можно назвать животным в обычном значении этого слова — просто озверевшая масса живого мяса.

— Какого еще мяса? — прорычал я, чувствуя, как при одном взгляде на тварь у меня по коже бегут мурашки.

Он пристально посмотрел на меня.

— Человеческого, мистер Керлон,— ответил он. Я кивнул.

— Я все еще не вполне понимаю, что тут творится, генерал, но если вам приходится сражаться с подобной дрянью, я с вами.

Он улыбнулся и крепко пожал мне руку.

— С вами за моей спиной...

— Рядом с вами,— поправил я. Он кивнул, продолжая улыбаться.

— Значит, рядом со мной. Возможно, мы все же сумеем победить.

В последующие несколько ночей мне почти не удалось нормально вздремнуть. Когда я не занимался с мастером боевых единоборств по имени Линд, я слушал лекции по тактике или спал в гипношлеме, накачивавшем меня сведениями по истории Пустоши.

Кроме меня здесь проходили обучение и другие, в том числе симпатичная девушка восточной внешности с одной из А-линий, где китайцы в девятом веке заселили Америку и сражались с римлянами на Миссисипи в 1776 году. Ее должны были отправить туда, где орда отсталых, живущих при матриархате монголов готовилась обрушиться на феодальную Европу. Похоже, ей предстояло стать воплощением богини Цзю Ки, небесной повелительницы драконов. Был еще рослый чернокожий парень зверского вида — возможно, из-за стальной шпильки в носу,— которого рекрутировали из африканской империи зулусов, чтобы помочь организовать сопротивление жестокому культу, уничтожавшему черных рабов на линии, где греки в дохристианскую эру овладели достаточными научными знаниями, чтобы завоевать весь известный им в ту пору мир. Еще я познакомился с парнем, выглядевшим как классический австралийский бушмен, но на его линии их племя владело всем материком. Он постоянно морщил свой приплюснутый нос из-за чуждых ему запахов, но вел себя как настоящий джентльмен и относился к нам как к равным.

В течение недели я несколько раз пытался увидеться с Баярдом, но Рузвельт всегда отказывал. Как он говорил? «Полковник болен, у него пневмония, как это часто бывает у испытавших на себе нейрооружие. Он сейчас в кислородной камере, и к нему никого не допускают».

Потом наступил день, когда генерал явился в спортзал и в течение получаса наблюдал, как Линд пытается дать мне в ухо, но мне повезло, и вместо этого я дал ему в ухо сам.

— Что ж, вы готовы,— сказал Рузвельт.— В полночь отправляемся.

Терминал, откуда стартовали челноки, представлял собой огромный, ярко освещенный зал с блестящим белым полом, размеченным оранжевыми линиями, между которыми рядами стояли челноки — маленькие одноместные разведчики и большие пассажирские на двадцать человек, чисто функциональные коробки и роскошные произведения искусства, бронированные и оформленные под фургоны или грузовики. Слышалось непрерывное высокое гудение, и то и дело раздавались удары и хлопки от смещения воздушных масс, вызываемого прибытием и отправлением челноков. Я никогда прежде не видел ничего подобного, но все это мне было уже хорошо знакомо после сеансов гипнопедии.

С аппаратурой возились техники в белых комбинезонах, стоявшие за небольшими столиками, расположенными в проходах. В дальнем конце зала я заметил группу людей, одетых как испанские конкистадоры, и еще одну, в пуританских черных костюмах.

— Маскировка,— сказал Рузвельт.— Наши агенты всегда пытаются слиться с толпой. В нашем случае этого не требуется. Насколько мне известно, там, куда мы отправляемся, людей вообще не осталось.

Техники помогли нам облачиться в старомодные летные комбинезоны с легкими шлемами, еще раз проверили, что все в порядке, мы пристегнулись и закрыли люк. Рузвельт посмотрел на меня и поднял большой палец.

— Готовы?

— Вам решать, генерал,— ответил я.

Он кивнул и нажал на рычаг. Двигатель загудел, и свет снаружи померк. Стены и потолок расплылись и исчезли, и мы повисли в двух футах над поросшей травой пустой площадкой под открытым небом, к которому поднимались клубы пыли.

Мы почти не разговаривали, пересекая Пустошь следом за звуковым сигналом датчика, настроенного на цель нашего путешествия. Я смотрел на проплывающий под нами выжженный пейзаж, в то время как Рузвельт следил за полусотней циферблатов одновременно, время от времени подправляя настройки по одному ему ведомым причинам. Довольно долго мы скользили над каменистой равниной, над которой поднимался дым от окруженных красным сиянием вулканов. Потом ее сменил океан маслянистой пенящейся жидкости, по его поверхности медленно перекатывались волны. А затем снова появилась земля — угольно-черная, с пляшущими над ней бледными языками пламени, превратившаяся затем в море темно-красной пузырящейся лавы. Облака, закрывавшие луну, за все это время даже не двинулись с места.

Лава потемнела и затвердела, превращаясь в пыльную пустыню. Появились зелень и странные, покрытые коростой деревья, росшие группами по два-три. По земле тянулись лианы, среди которых виднелись развалины каких-то построек. Я увидел большую каменную глыбу, наполовину вывороченную из земли корнями пятидесятифутового одуванчика, стебель которого был усеян крючьями.

— Уже близко,— сказал Рузвельт.— Это дорога, ведущая в город Фонтевро[31].

Он подкорректировал курс, и мы зависли над старой дорогой, ведшей через кошмарные джунгли между обрушившимися стенами и ржавыми стальными каркасами, ставшими опорой для мясистых стеблей, переплетавшихся с бородавчатыми лианами, листья которых, походившие на сгнившую парусину, изгибались над скопищами громадных слепых крысиных голов, напоминавших гроздья чудовищных плодов. У них не было глаз, зато хватало зубов, впивавшихся в оболочку питавших их растений.

Лес под нами стал реже, по обеим сторонам появились высокие грязно-коричневые сооружения, похожие на древние храмы в джунглях Юкатана. На граните и мраморе росли грибы, а бронзовые статуи богов и богинь были изъедены ржавчиной. Лес отступил, и открылась мощеная площадь, посреди которой высилась гора мраморных и стеклянных осколков позади опутанных лианами колонн высотой в сто футов.

Пятна, покрывавшие куски мрамора, постепенно исчезли, широкая площадь разгладилась. Фонтан в ее центре, еще недавно бывший грудой обломков, обрел форму, если не считать отсутствующей головы стоявшей посреди него русалки. Затем послышался громкий отрывистый писк, и на панели зажглась желтая лампочка. Мы прибыли в глаз вероятностной бури.

Рузвельт повесил на плечо какой-то прибор и проверил его показания.

— Нам с вами предстоит стать первыми людьми, чья нога когда-либо ступала на Пустошь,— сказал он,— И если мы совершим хоть малейшую ошибку, станем последними. Любой наш просчет может превратить в ничто всю нашу вселенную.

— Что ж, вполне честно,— ответил я.— Один лишь вопрос: откуда мы знаем, что может стать ошибкой?

— Следуйте своим инстинктам, мистер Керлон,— многозначительно улыбнулся Рузвельт.

Затем он открыл люк, и мы шагнули в мир кошмарных фантазий.

Вокруг нас возвышались величественные здания, освещенные пробивавшимся сквозь рваные облака светом желтой луны. Ближайшее к нам было выстроено из полированного красного камня, украшенного резными барельефами, за чьи выступы цеплялись гигантские лианы, отбрасывая черные тени. Белые мраморные ступени вели от него к усаженному зелеными орхидеями бульвару, по обеим сторонам которого росли громадные дубы. В ветвях, склонившихся над мощеным тротуаром, пели ярко окрашенные птицы. А дальше, за этим островком относительного спокойствия, простирались джунгли, подобно наступающей армии завоевателей.

— Интересно,— тихо сказал Рузвельт.— Здесь почти ничего не тронуто, Керлон. Все осталось таким же, каким было во времена своей славы! Вот Летний дворец, вот собор, вот Академия художеств — стоят как ни в чем не бывало посреди полной разрухи!

— Трудно поверить, что мы в самом сердце бури,— кивнул я.— Тут спокойнее, чем на кладбище.

— Здесь погибла могущественная империя,— сказал Рузвельт.— Там, где мы стоим, когда-то триумфально проходили победоносные армии с королями во главе. Самые прекрасные женщины во всех вселенных разъезжали в каретах по этим бульварам. Здесь искусство и культура достигли своего высочайшего расцвета — лишь для того, чтобы оказаться отброшенными в невообразимую бездну. Вас не охватывает чувство глубокой скорби по утраченному величию, Керлон?

— Пока что мне куда интереснее найти то, за чем мы сюда пришли.

— Совершенно верно,— неожиданно жизнерадостным тоном ответил Рузвельт. Взглянув на прибор у себя на запястье, он откинул назад шлем.— Воздух в полном порядке.

Я осторожно вдохнул. Воздух оказался теплым и влажным, словно ночью в теплице. Отовсюду доносились разнообразные звуки: шорох листьев, треск гнущихся на ветру ветвей, кудахтанье, ворчание, шипение и блеяние всевозможной живности, словно мы находились посреди крупнейшего в мире зоопарка, всем обитателям которого снились дурные сны. Мощеное покрытие под нашими ногами потрескалось и раздробилось, но идти было можно. Над ним тянулись лианы толщиной с руку, усеянные острыми, словно кинжалы, шипами, блестевшими в свете луны.

— Чтобы защитить челнок, я помещу его в колебательный контур, который не даст ему войти в фазу с любой А-линией,— сказал Рузвельт.— Когда соберемся возвращаться, я смогу вернуть его назад с помощью дистанционного передатчика.

Раздался негромкий хлопок, и челнок исчез. Едва мы тронулись с места, как среди зелени что-то зашевелилось и перед нами над стволом поваленного дерева поднялась тварь, похожая на волосатую змею с собачьей головой, которая уставилась на нас. Сперва мне показалось, будто у нее нет ног, но потом я их увидел: десятки отростков разного размера, торчавшие из десятифутового тела под различными углами. Одна из лиан зашипела и бросилась на нее; щелкнули челюсти, и появилось еще десять футов змеевидного тела с новыми головами, вонзившими в лиану зубы. Лиана несколько раз обвилась вокруг тела твари, сдавливая ее в своих объятиях. Где-то послышался звук, похожий на кошачье мяуканье, потом раздался треск, и мяуканье перешло в дикий вопль.

— Оружие применяйте только в крайнем случае,— предупредил Рузвельт.— Если оборвете здесь чью-либо жизнь — не важно чью,— нарушите вероятностное равновесие. И в случае даже малейшего отклонения челнок может не среагировать на вызов.

По другую сторону аллеи виднелась арка, почти скрытая под наростом поганок размером с ванну, но еще можно было различить вырезанные из камня фигуры и цветы на ее верху. Рузвельт снова сверился со своими приборами.

— Похоже, наша цель — Королевский архив,— сказал он.— Прямо перед нами.

Боковая улица тянулась вдоль стены растительности, когда-то бывшей парком. С нашей же стороны высился монументальный фасад, увешанный лианами. В некоторых окнах до сих пор сохранились стекла, но большинство из них были слепы, словно пораженные зеленой катарактой глаза. Там, где когда-то находилась дверь, в стене за лианами зиял пролом.

— Кто-то пользовался этим входом,— сказал я.— Кто-то размером с носорога.

— И тем не менее нам следует идти именно туда,— ответил Рузвельт, продираясь сквозь завесу липких, испещренных желтыми пятнами листьев размером с гарнизонный флаг.

Под слоем мха проступали каменные плиты. Пройдя полсотни футов, мы уперлись в тупик. Рузвельт достал фонарик и посветил на сплошную стену лиан.

— Придется прорубаться.

Он поменял настройки фонаря, и луч, ставший ярко-красным, рассек спутанную растительность. Полминуты спустя в ней образовалась достаточно большая дыра для того, чтобы через нее можно было пролезть.

Прицепив фонарик к поясу, он двинулся вперед. Я последовал за ним и вдруг услышал страшный рев, будто потревожили спящего тигра. Я прыгнул в дыру, хватаясь за пистолет, и увидел низкие стены, освещенные лунным светом, черный газон, фонтан с водой. Рузвельт стоял спиной к статуе Нептуна, глядя на существо, которое, казалось, явилось прямо из волшебной сказки, с длинным кошачьим телом, с гривой на шее и с орлиным клювом — если у орлов бывают клювы длиной в два фута. Лапы были до половины покрыты чешуей и заканчивались громадными острыми когтями. Это был грифон — наполовину лев и наполовину орел, и обе половины явно намеревались с нами расправиться.

Я заорал и выстрелил вверх, чтобы отпугнуть зверя. Он встал на задние лапы, продемонстрировав белоснежное брюхо и дав возможность заглянуть в красную пасть. Желтые глаза размером с котелок окружала сверкающая серебристая чешуя. Более темная шла вдоль морды, заканчиваясь там, где начиналась белая грива. В раскрытом клюве извивался, подобно змее, острый черный язык. Я успел увидеть все это за те несколько мгновений, пока пятился назад, думая о том, что же Рузвельт считал крайним случаем.

— Не стреляйте! — крикнул он.— Он ручной!

Я хотел было спросить его, кто в таком случае, с его точки зрения, является диким, но тут понял, что он имел в виду. Грудь зверя охватывала упряжь, почти полностью скрытая гривой. С черной кожи свисали серебристые украшения, позвякивая при каждом движении. Зверь опустился на четыре лапы в нескольких футах от меня и с громким хриплым мяуканьем сел. Он успел вовремя — в следующие полсекунды я бы всадил ему заряд в сердце, что стало бы серьезной ошибкой, поскольку как раз в этот момент из тени появилась хозяйка зверя.

Я уже достаточно насмотрелся на собакоголовую змею, грифон тоже произвел на меня немалое впечатление, но ни то ни другое не могло сравниться с тем, что предстало моему взору.

Это была девушка — высокая, полногрудая, длинноногая, с кожей цвета мрамора и пышными темно-рыжими волосами; лицо ее было подобно сновидению, в котором ее улыбка исчезает навсегда и ты просыпаешься, охваченный страстью. Всю ее одежду составляла полупрозрачная накидка из тонкой белой ткани, подчеркивавшая формы ее ягодиц и бедер, покачиваясь в воздухе в такт движениям девушки. Она подошла к зверю, загнавшему меня в угол, и сказала:

— Нехорошо, Вроделикс! Разве так приветствуют гостей?

Зверь понурил голову и заскулил, словно щенок-переросток.

Девушка оттолкнула чудовище в сторону и посмотрела на меня. Ее темно-синие глаза блеснули в свете луны, и я узнал эти глаза — я видел их во сне.

— Ты человек? — спросила она.— Или бог?

Судя по ее тону, и то и другое было вполне равновероятно. Я ответил, и она кивнула.

— Я рада. Я смертная женщина.

Она посмотрела на подошедшего Рузвельта, который вежливо поклонился и улыбнулся.

— Но ты — бог,— сказала она.

— Всего лишь человек, дорогая,— возразил он.— Питер Рузвельт, к вашим услугам. А это Ричард Керлон.

Она улыбнулась ему, и у меня вдруг возникло очень странное ощущение, будто я упустил нечто крайне редкое и ценное.

— А я — Иронель, Питер,— сказала она.

— Ты живешь здесь одна? — спросил Рузвельт.

— О нет. Со мной Вроделикс. — Она провела рукой по лоснящейся шерсти на шее кошмарного животного.— У меня есть и еще друзья, а теперь даже два новых!

Она схватила за руку Рузвельта, а потом меня и улыбнулась нам обоим. Мы улыбнулись в ответ.

— Расскажи мне о своих... э... друзьях, Иронель,— мягко, почти по-отечески попросил Рузвельт.

— Конечно, Питер! Ронизпел Лазальщик, Чазз Подземник, Арнк Колючий и множество других!

— Это все звери?

Она на мгновение задумалась.

— Почти все,— ответила она.— Разве что, может быть, кроме Чазза. Но вы с ним скоро познакомитесь. О, как они вам обрадуются! — Она замолчала, будто внезапно что-то вспомнив.— Вот только старый Гарфф... не уверена, что ему это понравится.

— Ты давно здесь живешь? — продолжал расспрашивать Рузвельт.

— То есть как? Всегда.— Похоже, ее удивил глупый вопрос.

— Где твои родители?

— Кто такие родители?

— Люди, которые тебя воспитали, научили говорить, так красиво одеваться?

— Ну... это странная мысль, Питер! Разве кому-то надо учиться говорить, так же как Арнку плести свои сети над Темными Местами? — Она коснулась мягкой складки своего одеяния.— А одежду, естественно, сделал мне Арнк.— Она посмотрела на нейлоновый костюм Рузвельта, тронула меня за рукав.— Надо будет показать ему работу ваших ткачей, для него сделать подобное будет непросто.

Она рассмеялась, явно довольная своей идеей.

— Здесь больше нет других людей — таких, как ты и мы? — настаивал Рузвельт.

— Но вы ведь не такие же! — рассмеялась Иронель.— Вы выше меня, и у вас короткие волосы, широкие плечи и плоская грудь — не как у меня.

Она коснулась собственного тела, провела рукой по стройной талии, словно пытаясь ощутить разницу кончиками пальцев.

— Мы мужчины,— с легкой улыбкой ответил Рузвельт.— Ты женщина. Здесь есть другие люди, не важно, какого пола?

Похоже, вопрос ее озадачил.

— Нет, никого,— сказала она.

— Что ты ешь? Как ты согреваешься зимой?

— Ну... Чазз приносит мне корни из-под земли, а Ронизпел знает, где раньше всего созревают виноград и дыни. А когда земля становится белой, я живу в доме, и Арнк затягивает окна своей лучшей тканью, чтобы не пропустить внутрь холод.

Вроделикс заскулил, и пока девушка его успокаивала, Рузвельт подошел ближе ко мне.

— И мы должны поверить, что это бедное дитя природы живет тут совсем одна, как она утверждает? Может ли такое быть?

— Похоже на то. По каким-то причинам Пустошь оставила нетронутым этот клочок земли, который вы назвали глазом бури. Но именно в самом центре урагана царит абсолютное спокойствие.

Вернулась улыбающаяся Иронель.

— Пойдем,— сказала она.— Я покажу вам свои игрушки!

Она повела нас по мощеной дорожке между ухоженными клумбами, где среди роз и ромашек росли черные и золотистые грибы. Мы прошли под арку через зал с покрытым мозаичной плиткой полом и поднялись по лестнице в широкий полутемный коридор, перегороженный в двадцати футах впереди обрушившейся кирпичной кладкой, но оставшаяся его часть была чисто подметена. Девушка открыла дверь в комнату с толстым черным ковром и высокими окнами без стекол, с занавесками из того же полупрозрачного материала, что и ее одежда. Посреди комнаты стояла высокая кровать с белым шелковым балдахином, украшенная вышитым золотой нитью цветочным орнаментом. Иронель присела возле большого сундука с резной крышкой и, открыв ее, достала рулон алой ткани.

— Красиво, правда? — сказала она, оборачивая ткань вокруг себя.

Я вынужден был признать, что действительно красиво. Достав шкатулку поменьше, она высыпала на ковер золотые монеты. Я присел, чтобы их собрать, и обнаружил, что ковер на самом деле представляет собой слой мха, мягкий и ровный, словно черный бархат.

— А вот еще! — Она разбросала среди монет драгоценные камни, сверкнувшие, словно горячие угли.

— А вот мое самое дорогое сокровище! — сказала она, высыпая на мох разноцветные раковины, и рассмеялась.— А теперь нужно их рассортировать и убрать. Отличная игра, верно?

Рузвельт поднял большой граненый рубин с вырезом на одной из вершин.

— Где ты это взяла? — хрипло спросил он, сверля ее взглядом.

Похоже, она даже не заметила внезапной перемены в его поведении.

— В Прекрасном Месте. Там еще много таких, но этот больше всего мне нравится.

— Покажи! — бросил он.

— Спокойно, генерал,— сказал я.— Поиграем сперва в игру юной леди, а потом уже в нашу.

Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на меня, потом расслабился, улыбнулся и громко рассмеялся, а затем, опустившись на колени, начал собирать раковины, складывая их в аккуратную кучку.

Мы спустились вниз, и девушка повела нас по широкой, залитой лунным светом аллее, почти полностью перекрытой сверху лианами. Вроделикс шел рядом с ней, то и дело шипя и все больше нервничая, по мере того как мы приближались к разрушенным зданиям в дальнем конце аллеи.

— Бедный зверь, он еще помнит Восьминогих и Клыкастых,— сказала Иронель,— Они успели его напугать, прежде чем он их всех убил.

Она показала на высокое, почерневшее от плесени здание, возвышавшееся над завалами каменных обломков.

— Вроделиксу не нравится, что я иду туда. Но когда вы со мной, нам ничто не может угрожать.

— Государственный музей,— сказал Рузвельт. Он посмотрел на прибор у себя на запястье, но даже если показания о чем-то ему и говорили, он об этом промолчал.

Мы прошли через заросший травой вход, пересекли зал, стены и потолок которого были покрыты лианами, и поднялись по широкой изогнутой лестнице. Второй этаж оказался в лучшем состоянии - там стояли стеклянные витрины, покрытые пылью, но целые. На стенах висели старые картины, с которых смотрели тронутые плесенью лица незнакомцев в стоячих воротниках и шлемах с перьями, но их застывшие выражения казались скорее испуганными, нежели надменными. Мы прошли в следующий зал, где на полусгнивших манекенах с отсутствующим взглядом висели когда-то роскошные образцы военной формы, с высокими сапогами и плащами, отделанными съеденной молью тигровой шкурой. В затянутых паутиной витринах были выставлены изящные седла и потрепанные полковые флаги вместе с пиками, дуэльными пистолетами и фитильными мушкетами.

— А теперь закройте глаза,— сказала Иронель и взяла нас за руки.

Пальцы у нее были тонкие, холодные и мягкие. Она проследила, чтобы я выполнил ее распоряжение, затем повела нас на три ступеньки вверх, еще через один зал, вокруг каких-то препятствий, потом снова вниз. Мне уже начало становиться интересно, сколько может продолжаться это хождение вслепую, когда она вдруг остановилась и сказала:

— Откройте глаза!

Через окно с цветными стеклами струился лунный свет, падая на серый каменный пол перед алтарем со стройными колоннами, золотым куполом и серебряными подсвечниками. Внутри лежал отделанный серебром ковчег. Перед алтарем стоял каменный саркофаг с высеченной на нем фигурой крестоносца в доспехах, скрестившего руки на рукояти меча, который лежал на его груди, подобно распятию.

— Тебе нравится мое Прекрасное Место? — затаив дыхание, спросила Иронель.

— Да, оно очень нам нравится,— тихо ответил Рузвельт.— Не покажешь, где ты нашла тот камень?

— Здесь.— Иронель повернулась к окованному бронзой сундуку, стоявшему слева на деревянных козлах.

Рузвельт поднял крышку. Мягкий свет упал на кольца, браслеты и броши. Иронель подняла золотую цепочку и немного подержала ее в руке, потом бросила и взяла другую, серебряную, с покачивающимся на ней аметистом.

— Эта красивее,— сказала она.— Как думаешь, Питер?

— Намного красивее, моя дорогая.

Он посмотрел мимо нее, окидывая взглядом маленькую часовню, потом снова взглянул на прибор на запястье и направился к алтарю. Иронель вскрикнула и схватила его за руку.

— Питер, нет! Тебе нельзя к нему приближаться! Он улыбнулся, но улыбка его была скорее мрачной, чем умиротворенной.

— Все в порядке,— успокаивающе сказал он, стряхивая ее руку. — Я только хочу взглянуть.

— Питер, нельзя! Если до него дотронуться, будет очень плохо! Разве ты этого не чувствуешь?

Не слушая ее, он сделал еще шаг и остановился. Где-то вдалеке послышался грохот. Пол вздрогнул, и в окне треснуло стекло. Я встал рядом с ним.

— Вы здесь всего лишь гость,— сказал я.— Может, все-таки стоит подчиняться местным правилам?

Он бросил на меня взгляд, подобный молнии.

— Это только мне решать,— буркнул он и двинулся дальше.

Я схватил его за руку, твердую, словно дубовые перила. Он изо всех сил пытался освободиться, а я старался его удержать, и, похоже, силы были равны.

— Девушка говорит «нет», генерал,— сказал я. — Возможно, она права.

— Одумайтесь, Керлон,— все так же спокойно проговорил он.— Вспомните, зачем мы сюда пришли!

— Вы сами сказали, что равновесие неустойчиво,— не отступал я. — Так будьте осторожны, если не уверены в том, что делаете.

Снова послышался грохот, на этот раз ближе. Я почувствовал, как пол зашевелился у меня под ногами. Грифон взвыл, вцепившись в пол когтями. Иронель застонала. Услышав какой-то звук над головой, я посмотрел вверх — как раз вовремя, чтобы увидеть падающий на меня приличных размеров камень. Я нырнул в сторону; удар был такой, словно столкнулись два локомотива. Во все стороны, словно шрапнель, полетели каменные осколки. Рузвельт развернулся и бросился к алтарю. Грифон зашипел и встал на дыбы, готовый обрушиться на него, но Иронель что-то крикнула, зверь снова сел, прижав уши, и Рузвельт пробежал мимо него. Я кинулся следом, и прямо между нами рухнул кусок мрамора. Пол раскачивался, словно студень, и обломки камня, потолочной мозаики, цветного стекла, металла и статуй плясали на нем, будто капли воды на раскаленной плите. Рузвельт оказался в самой гуще падающих вокруг, подобно осколкам бомб, камней. Один из них ударил его в плечо, но он устоял. Его шатало, но он упорно пытался добраться до алтаря. Ему оставалось лишь шесть футов до цели, когда купол над алтарем провалился и рухнул вниз. Упала одна из колонн, которая едва его задела, но при этом отбросила на десять футов. Он перекатился в пыли и застыл неподвижно, словно сломанная кукла. Грохот утих. В тишине послышался стук нескольких падающих камешков.

Иронель опустилась на колени рядом с Рузвельтом и дотронулась до его лица.

— Он умер? — прошептала она.

Я быстро осмотрел его. В черепе зияла неприятная вмятина. Дыхание было редким и хриплым, но пульс оставался ровным.

— Он сильно ранен,— сказал я,— Но не мертв — пока.

С помощью Иронель я взвалил его на спину, перенес в ее спальню и уложил в темноте на кровать.

После долгой ночи наконец наступил рассвет. Иронель спала, положив голову на кровать, где лежал Рузвельт. Когда я разбудил ее, она улыбнулась.

— Он все еще жив, Ричард,— сказала она.

— Я снова проверил пульс. Сердце билось ровно, но дыхание было редким и прерывистым. Я дотронулся до вмятины над его глазом.

— Нужно что-то делать,— сказал я.— Ты можешь развести огонь?

— Ронизпел боится огня,— ответила она.— Но если я попрошу, он его мне принесет.

Я обследовал рану. Кость треснула, и в ране остались мелкие осколки. Иронель вернулась с бронзовым подносом, в котором лежали тлеющие угли. Я не стал задавать вопросы, просто добавил к углям немного сухих веток и обжег на огне нож.

Сделав два перекрестных разреза, я отогнул края кожи вокруг раны. Иронель вела себя словно обученная медсестра, следуя за каждым моим шагом и даже ни о чем не спрашивая. Пока она держала разрез открытым, я простерилизовал на огне проволочный крючок и с его помощью поставил обломки кости на место. Закончив, я закрыл рану. Рузвельт все еще дышал. Иронель зашила разрез красной шелковой нитью и села рядом с ним, глядя на его лицо. Я нашел себе подходящий угол и отправился спать.

Я проснулся оттого, что на лицо мне падал свет. Иронель сидела рядом со мной, и ее лицо казалось в полумраке мертвенно-бледным.

— Ричард... я боюсь за Питера.

Я встал и подошел к Рузвельту. Он лежал на спине с закрытыми ввалившимися глазами и искаженным в мучительной гримасе лицом, что-то хрипя сквозь сжатые зубы и царапая пальцами простыню.

— Нет...— донеслись до меня сдавленные слова,— Никогда... не склоняй головы... лучше... разрушение навеки...— Его голос перешел в бессвязное бормотание.

Я коснулся пальцами его шеи. Кожа была горячей, словно раскаленное железо. Рана на лбу опухла и воспалилась.

— Мне очень жаль,— сказал я.— Но нам нужны лекарства, которых у нас нет.

— Ричард,— прошептала девушка.—- Чазз говорит, что мы должны отнести Питера к нему.

Я посмотрел на нее: на ее большие темные глаза, рыжие локоны, прилипшие к белой коже.

— Его нельзя трогать.

— Но... Чазз не может прийти сюда, Ричард!

Я взглянул на Рузвельта. В медицине я не слишком разбирался, но мне уже приходилось видеть умирающих. Я поднял его, и девушка повела меня через темные залы, среди черных лиан и упавших статуй, в полную разнообразных запахов ночь.

В высохшем фонтане посреди заросшего травой сада резвились каменные русалки. Иронель раздвинула кусты, росшие сквозь трещину в бассейне, и перед нами открылось отверстие. Крутые каменные ступени вели вниз, откуда пахло грибами и влажной глиной. Иронель шла впереди. Когда мы оказались внизу, она осветила моим фонариком покосившиеся полки, заполненные пыльными винными бутылками. В дальнем конце помещения зиял пролом, напоминавший гигантскую крысиную нору, из которой воняло, словно из обезьянника в зоопарке.

Иронель, казалось, этого не замечала. Она подошла к дыре и крикнула:

— Чазз, это я, Иронель, и Ричард, мой друг. Мы принесли Питера!

В ответ раздалось нечто напоминавшее скрежет трущихся друг о друга камней. Иронель повернулась ко мне.

— Чазз говорит, что мы можем его внести.

Я спустился в дыру, которая вела в туннель с гладкими стенами, прорытый во влажной земле. Туннель извивался, опускаясь все ниже, пока не уперся в неровную стену из бугорчатой мокрой кожи. Иронель посветила на стену, и я увидел лицо шесть на шесть футов, с широким крючковатым носом и ввалившимися веками, которые поднялись, открыв глаза размером с баскетбольные мячи. На щеках и скошенном морщинистом лбу росли волосы, грубые, словно шерсть мамонта. Там, где волос не было, виднелась черная чешуйчатая кожа, покрытая складками, подобно носорожьей шкуре. Из-под красных губ показались щербатые зубы, похожие на могильные камни. Рот открылся, и раздался фохочущий рев.

— Он говорит, чтобы его положили сюда,— перевела Иронель.

Я сделал так, как она просила. Рузвельт лежал словно труп, бледный как смерть. Громадные глаза окинули его взглядом. Изо рта высунулся язык, похожий на розовое пуховое одеяло, попробовал на вкус воздух и снова исчез.

— Он сокрушил камни,— проревел голос на этот раз более отчетливо — или, возможно, я уже начал привыкать к подобным звукам.

— Он не знал, Чазз, дорогой,— умоляюще сказала Иронель.— Он никому не хотел причинить вреда.

— Камень ударил меня,— прорычал Чазз. Гигантский череп слегка повернулся, и показался край запекшейся черной коркой ссадины, в которую поместилась бы моя рука.

— Бедный Чазз... тебе очень было больно?

— Не очень, Иронель.— Лицо снова повернулось к нам, и по кожистой щеке сползла слеза, которой вполне хватило бы, чтобы наполнить чайную чашку.— Не бойся за Чазза. Чазз в полном порядке, Иронель.

— Так ты можешь помочь Питеру? Чудовищные глаза снова уставились на лежащего без сознания Рузвельта. Веки наполовину опустились, словно морщинистые кожаные заслонки.

— Попробую,— прогрохотал монстр.— Я чувствую боль... в этом месте. Очень страшная боль, но не она убивает Питера. Нет, это то, что тянется... здесь и здесь! Но я пытаюсь... пытаюсь оттолкнуть их...— Голос перешел в бормотание, подобное треску ледника, тающего под весенним солнцем.

Рузвельт пошевелился, издал слабый звук. Иронель положила руку ему на лоб. Посветив фонарем, я увидел, что его лицо постепенно обретает цвет. Он вздохнул, беспокойно задвигал руками, потом застыл. Дыхание его выровнялось.

— Арррх,— прорычал Чазз.— Дурное все еще в нем, Иронель! Я пытаюсь его излечить, но чую дурное, которое все еще там! Лучше я сразу его убью...

— Чазз, нет! — Иронель бросилась к Рузвельту, прикрывая его своим телом.— Ты не можешь!

— Я чую дурное внутри его,— повторил Чазз.— И меня это пугает!

— Он всего лишь человек, Чазз, он сам так сказал. Так же как и Ричард! Ричард, скажи ему! — Иронель схватила меня за руку.— Скажи Чаззу, что Питер наш друг!

— Что именно дурное ты в нем чувствуешь, Чазз? — спросил я.

Тот повернул ко мне свои чудовищные глаза.

— Когда падают камни, я их чувствую,— ответил он.— А когда я проник внутрь его, я снова почуял то же самое. Там, в красных пещерах его спящего мозга, таятся черные мысли, Ричард. И ради них он готов уничтожить весь мир.

— У себя дома он весьма важная персона. Он прибыл сюда, чтобы попытаться спасти мир. Да, он совершил ошибку и в результате едва не погиб. Не думаю, что сейчас он может причинить кому-то вред.

— Я видел его в своих снах, когда спал здесь под землей,— прорычал Чазз.— Зачем он пришел сюда, Ричард? И зачем пришел ты? Ибо тебя я тоже видел во сне. Ты несешь проклятие этому миру, и он тоже. Но я не знаю, чье проклятие сильнее.— Он снова зарычал.—Я боюсь его, Ричард. Но ради Иронель я предоставляю его своей судьбе. А теперь заберите его от меня. Разум его болен, и боль эта вонзается мне прямо в сердце.

Я поднял Рузвельта и отнес его обратно по вонючему туннелю в комнату Иронель.

Утром она разбудила меня, принеся золотистую дыню на золотом блюде и гроздь красных виноградин размером со сливы, и сказала, что Рузвельту уже лучше. Я подошел к нему — он все так же лежал на спине, без сознания. Никаких особых изменений я не заметил, но температура, похоже, упала до нормальной, выровнялись также пульс и дыхание. Возможно, я оказался лучшим нейрохирургом, чем думал.

Иронель показала мне свое королевство: нижние этажи здания, в котором она жила, сад, то, что осталось от улицы после землетрясения. Падавшие сквозь листву лучи раннего утреннего солнца создавали ощущение безмолвной зловещей красоты. Иронель вела меня за руку, показывая небольшие цветочные клумбы в укромных местах, чистую воду в бассейне, который, вероятно, когда-то был прекрасным фонтаном, разбросанные камни среди буйной травы — остатки гипсовой статуи.

Мы спустились по выщербленным мраморным ступеням под громадными старыми деревьями и выкупались в пруду, поднялись на разрушенную башню, откуда через украшенное каменными фигурами окно видны были другие башни, торчавшие над джунглями. Вечером мы сидели на скамейке в саду, слушая уханье, ворчание и шипение ночных созданий, бродивших совсем рядом. Иногда она заговаривала со мной, рассказывая о своих друзьях и играх, или напевала странные песни без слов, а иногда просто отстраненно улыбалась, словно радуясь просто тому, что живет. Мне хотелось задать ей множество вопросов, но я ни о чем не спрашивал. Она чем-то напоминала спящего ребенка, и мне не хотелось ее будить. Ночью она пришла ко мне в постель и спала со мной, словно маленькая девочка.

Прошел еще день, и Рузвельт пришел в себя, после чего, слабо улыбнувшись, снова заснул. На следующий день он уже был в сознании. Казалось, он вновь стал прежним, к нему вернулись уверенность в себе и прочее — если не считать ввалившихся щек. По его словам, он ничего не помнил о том, что случилось после того, как мы встретили девушку.

С тех пор он стал быстро поправляться. На четвертый день он уже ходил. На пятый, возвращаясь из похода за фруктами к границе джунглей, я услышал дикий рев со стороны парка, а затем несколько выстрелов. Рев был мне хорошо знаком — это был Вроделикс, вне себя от ярости. Бросив красно-желтые манго, которые я собрал, я помчался к воротам. В десяти футах от них я обнаружил грифона, вытянувшегося возле фонтана с дельфинами, с тремя дырами в шкуре. Он застонал и попытался подняться, а потом упал замертво, раскрыв клюв. Я побежал через парк, потом вверх по лестнице, пытаясь звать Иронель, но ответа не было. Позади послышался негромкий шорох, и, повернувшись, я увидел вышедшего из тени Рузвельта с направленным мне в голову нейропистолетом.

— Мне очень жаль, Керлон,— сказал он,— Но у меня нет другого выхода.

Он нажал на спуск, и мир вокруг меня опрокинулся.

Я лежал на спине, глядя словно в тумане на склонившегося надо мной Рузвельта. Лицо его исхудало, а повязка над глазом напоминала большой крест, нарисованный губной помадой. Голос его доносился словно из бездны, но слова вполне можно было разобрать.

— Вставайте, Керлон. Я парализовал вашу волю, но вы можете меня слышать. Мы должны исполнить свой долг.

Я почувствовал, что поднимаюсь на ноги. Казалось, будто их отделяют многие мили от моей головы, плавающей где-то высоко над облаками. Мои руки были связаны спереди.

— Туда,— сказал Рузвельт.

Мы прошли через сад, мимо несчастного зверя, распростертого на камнях, и вышли на лежащую в руинах улицу. Внутри моей головы не смолкало высокое гудение, а свет выглядел несколько странно, будто начиналось солнечное затмение. Мы вошли в музей, поднялись по заваленной обломками гипса лестнице в большой зал, где лежали распростертые на полу манекены в доспехах, словно жертвы катастрофы. В часовне сквозь разбитое окно, подобно прожектору, лился яркий солнечный свет. Алтарь все еще стоял на месте, окруженный обломками золотого купола. Чувствовалось, будто весь мир напоминает натянутую до предела тетиву.

— Идите вперед,— велел Рузвельт.

Пробираясь среди каменного крошева, я перешагнул через разбитый саркофаг, смахнул сгнившие лохмотья бархатного покрывала и остановился перед алтарем.

— Возьмите шкатулку,— приказал Рузвельт. Я неуклюже поднял ее связанными руками. Она оказалась тяжелой, и от ее поверхности исходило легкое покалывание, словно через нее шел электрический ток. Пол под ногами завибрировал. Вокруг слышалось громыхание, похожее на раскаты отдаленного грома. Рузвельт оскалил зубы, но отнюдь не в улыбке.

— Дайте мне,— сказал он.

Я протянул ему шкатулку на фоне все усиливавшегося грохота.

— Смотрите-ка, сами небеса разгневаны нашим поступком,— сказал он.— Но мы получили, что хотели. А теперь идем.

Он повернулся, и я последовал за ним. Сверху рухнул кусок резного камня, грохнувшись в нескольких футах от нас. Начали падать и другие, но ни один нас не задел. Когда мы добрались до двери, позади нас обрушилась крыша. На лестнице я ощущал, как камни распадаются у меня под ногами, но она держалась до тех пор, пока мы не оказались в большом зале, и лишь затем осыпалась грудой обломков.

На улице царил полнейший хаос. Здание на другой стороне улицы осело, наклонилось и рухнуло на площадь.

Мы перепрыгивали через разбитые тротуарные плиты, со скрежетом сталкивавшиеся друг с другом, словно ломающиеся льдины. Упало дерево, увлекая за собой спутанный клубок лиан, через джунгли с громким ревом ломилась какая-то тварь размером с дом.

— Центр вероятностного шторма перемещается, следуя за нами,— крикнул мне Рузвельт.— Нам сильно повезет,

Керлон, если мы сумеем добраться до челнока, прежде чем здесь все обратится в прах! Держитесь возле меня!

Он побежал, и я побежал рядом с ним, в то время как мир вокруг нас разваливался на части.

На поляне, где мы оставили челнок в режиме полуфазы, Рузвельт достал из поясной сумки пульт дистанционного управления. Я заметил какое-то движение среди деревьев прямо над ним, но даже не успел что-либо сказать. Из-под гигантских листьев появился гигантский паук с толстыми щетинистыми лапами и фасетчатыми глазами величиной с тарелку. Он раскачивался на комковатом сером канате, выставив перед собой наготове пару клешней.

— Ронизпел, нет! — послышался позади нас крик Иронель, и паук замешкался на несколько мгновений, которых хватило Рузвельту, чтобы выхватить пистолет и выпустить несколько пуль в раздутое брюхо, висевшее в десяти футах над ним.

Тварь рухнула на землю, дергая всеми восемью ногами. Иронель с криком бросилась к ней, в то время как Рузвельт еще несколько раз выстрелил в умирающее чудовище. Отшвырнув девушку в сторону, он нажал кнопку на пульте. Вокруг послышалось гудение, свет померк, приобретая свинцовый оттенок, будто перед грозой. Закружились подхваченные вихрем листья, и перед нами возник челнок, приземистый, черный, смертоносный. Люк открылся, озарив полумрак ярким светом.

— Керлон, сюда! — крикнул Рузвельт.

Земля подо мной содрогнулась. Я пробежал мимо рыдающей девушки и развороченного тела паука. В джунглях слева от меня раздался громкий треск, земля разверзлась, и из нее появилась голова Чазза, щурившегося от яркого света. Он перевел взгляд на девушку, и рот его раскрылся в яростном реве. Рузвельт поднял пистолет и выстрелил в громадную морду, от которой полетели во все стороны клочья мяса и черной крови, и Чазз взвыл в агонии. Потом я оказался внутри челнока, а Рузвельт захлопнул позади меня люк. Достав наручники, он приковал меня к креслу. Экран засветился розовым, затем очистился, показывая происходящее снаружи. Чаззу удалось выбраться из земли по плечи, и его громадные узловатые руки с обломанными черными когтями тянулись к девушке. Он коснулся ее одним пальцем, а потом гигантская голова наклонилась... но в это мгновение Рузвельт включил двигатель, изображение на экране растаяло, словно воск на солнце, и джунгли сомкнулись над тем местом, где когда-то был сад Иронель.

Очнувшись, я обнаружил, что наступило раннее утро и сквозь занавески на открытом окне сияет яркое солнце. Голова у меня болела, словно треснутая наковальней. Рядом со мной в обтянутом парчой кресле сидел Рузвельт, облаченный в фантастическое одеяние, которое тем не менее на нем выглядело вполне естественно: короткий свободный плащ с меховым воротником, обтягивающие бриджи, туфли с украшенными драгоценными камнями помпонами, большая золотая цепь на груди, расшитые рубинами рукава, дорогие перстни на пальцах.

— Доброе утро,— весело приветствовал он меня, протягивая чашку кофе.— Нам нелегко пришлось, но теперь все закончилось, Керлон. Я крайне сожалею о том, на что вынужден был пойти, но у меня не было выбора. Но в итоге мы оба, вы и я, одержали победу, и ее плоды принадлежат нам.

Голос его звучал негромко, но черные глаза возбужденно блестели, словно он уже предвидел грядущую славу. Я попробовал кофе. Он оказался горячим и крепким, но головная боль не проходила.

— Вы ведь понимаете меня, не так ли? — Он пронзил меня взглядом.— Нас ждет новая великая судьба — не только меня, но и вас. Только представьте себе, Керлон! Кто бы не хотел получить власть над ходом событий и изменить его так, как того пожелает его душа! И мы — мы вместе — это сделали! Из праха старого мира восстает новый — мир, в котором наши судьбы возвышаются, подобно колоссам над безликой толпой! Это мир, каким он должен быть, Керлон, мир могущества и славы, каким никто никогда не видел его прежде,— простертый у наших ног, подобно ковру! Мы перевели стрелки часов судьбы, вернули историю на путь, который, казалось, был обречен навсегда!

— Что с девушкой? — спросил я.

— Мне очень жаль, но она была всего лишь тенью в одном из погруженных в сумрак миров. Боюсь, она вас чересчур очаровала. Но я поступил так, как должен был поступить. Я взял бы ее вместе с нами, но это невозможно. Ткань, которую я плету, на данной стадии слишком хрупка, чтобы выдержать перенос ключевой фигуры с одной из периферийных А-линий.

— Понятия не имею, что вы делаете, Рузвельт,— сказал я.— Но в любом случае цена чересчур высока.

— Когда-нибудь вы все поймете, Керлон. Поймете лучше любого иного представителя человечества. Ибо из всех стоящих на доске миллионов пешек вы единственный, равный мне, и ваша судьба тесно переплетается с судьбой нового мира.

— Можете на меня не рассчитывать, генерал,— ответил я.—Я не собираюсь участвовать в ваших секретных операциях. И если вы скажете мне, где мои штаны, я сейчас встану и уйду.

Рузвельт слегка улыбнулся и покачал головой.

— Керлон, не говорите глупостей. Вы хоть представляете, где находитесь?

С трудом поднявшись с кровати, я подошел к окну и посмотрел на газоны и клумбы, показавшиеся мне почти знакомыми.

— Эта мировая линия лежит вдалеке от хаоса Пустоши,— сказал Рузвельт, пока я надевал оставленные для меня свободную рубашку и обтягивающие брюки.— Общеисторическая дата с вашим миром — тысяча сто девяносто девятый год от Рождества Христова. Мы находимся в городе Лондр, столице провинции Новая Нормандия, автономного герцогства под властью французского короля Людовика Августа. Здесь происходят великие события, Керлон. Мятежники оспаривают власть императора, верноподданных граждан обвиняют в измене, Людовик ждет, готовый в случае нужды высадить войска в Гарвиче, Дувре и Ньюкасле. Достаточно малейшего толчка, чтобы разразилась война. И именно ее мы должны предотвратить.

— А какое вы имеете к этому отношение, генерал?

— Меня здесь хорошо знают; я пользуюсь доверием как наместника Гаррона, так и влиятельных членов мятежной группировки. Надеюсь, мне удастся предотвратить кровопролитие и стабилизировать ситуацию. Чтобы обуздать мощный поток энергии, который я сюда направил, необходима устойчивая А-линия. Помните, что я вам говорил о ключевых предметах и ключевых линиях? Новой Нормандии предстоит стать ключевой линией данного кванта вероятности с помощью артефакта, который мы принесли с собой. А когда возвысится новая главная линия, взойдут и наши звезды!

— А я-то тут при чем?

— Десять дней назад герцог Ричард упал замертво во время публичной церемонии на глазах всего народа. Говорят, будто его убили. Мятежники обвиняют верноподданных в устранении прирожденного лидера бриттов, те, в свою очередь, обвиняют мятежников в убийстве человека, которого они считали не более чем вассалом французского короля. Напряжение достигает критической точки, и его необходимо разрядить.

— Мне это пока что ни о чем не говорит.

— Это же очевидно,— сказал Рузвельт.— Будучи потомком рода Плантагенетов, вы предложите себя на роль герцога Лондрского.

— Да вы с ума сошли, генерал,— заявил я.

— Нет ничего проще.— Он махнул рукой.— Никто не станет отрицать, что вы достаточно похожи на покойного герцога для того, чтобы быть его братом. Однако мы представим вас как более дальнего родственника, тайно воспитанного к северу от шотландской границы. Ваша внешность удовлетворит даже самого фанатичного из мятежников, и, конечно, вы выступите с заявлениями, достаточно вызывающими для того, чтобы ублажить эту клику. Вам также предстоит вступить в диалог с наместником Гарроном, направленный на разрешение кризиса и восстановление порядка.

— А почему я должен всем этим заниматься?

— Это драма самой жизни, а вы являетесь ее частью с самого рождения и даже раньше. Как и я, вы наследник могущественной династии. Все то, чем вы могли стать, что могли совершить ваши аналоги, все отражения во времени и истории любых действий представителей этого великого клана, жизнь которых оборвалась в расцвете сил, вся эта отвергнутая вероятностная энергия должна найти свое выражение в вашей личности и в том мире, который вы поможете создать!

— А что будет с моим собственным миром?

— Новая главная линия станет господствующей,— бесстрастно ответил Рузвельт.— После перестройки, которой сопровождается ее создание, менее значительными линиями придется вынужденно пожертвовать. Линии Империума и Пустоши уйдут в небытие. Но это не имеет для вас ни малейшего значения, мистер Керлон, так же как и для меня. Наша судьба принадлежит не им.

— Похоже, вы все хорошо рассчитали,— сказал я.— И только в одном ошиблись.

— В чем же?

— Я так не играю.

Рузвельт мрачно посмотрел на меня.

— Поймите, Керлон, я хочу, чтобы вы стали моим добровольным союзником; но вы все равно мне поможете, даже если вам придется это делать не по своей воле.

— Вы блефуете, Рузвельт. Вам нужна ходячая говорящая марионетка, а не человек со связанными руками.

Он раздраженно отмахнулся.

— Я уже говорил вам, что сожалею о том, что мне пришлось дать вам снотворное, чтобы доставить сюда, но если у меня не будет иного выхода — я снова сделаю то же самое, хоть десять тысяч раз! Старая империя воспрянет вновь, чего бы это ни стоило! Мы не обсуждаем никаких «если», Керлон, только «как». Примите вызов, окажите мне полную поддержку, и ваше будущее пройдет в роскоши, какую вы даже не можете себе представить. Если же бросите вызов мне — окажетесь ходячим трупом среди всего того, что могло бы стать вашим триумфом. Что вы выбираете, Керлон? Почести или прогнившие лохмотья? Величие или страдания?

— Вы тщательно продумали свою историю, генерал, но я пока что не вижу в ней никакого смысла.

— Мятежники сильны,— нехотя проговорил Рузвельт— Если говорить честно, то вся сила на их стороне. Они могут захватить власть в любой момент, стоит им только захотеть. Им не хватает лишь одного — руководства. Они сплотятся вокруг вас, Керлон, но вместо того, чтобы повести их к победе, вы остудите их революционный пыл. Ибо если они восстанут и изгонят прочь французов, на линии возникнет развилка и семь веков стабильной истории обратятся в прах, создав совершенно новый вероятностный спектр. Нет никакой нужды описывать, что станет при этом с моими планами по поводу Новой Нормандии!

Я невесело усмехнулся.

— Как я вижу, у вас проблемы, Рузвельт? Я ведь вам действительно нужен, и вовсе не для того, чтобы нести копье в третьем акте некоего фарса, призванного одурачить местных жителей. Так в чем все-таки дело? Зачем вы пытаетесь затащить меня в мир ваших параноидальных фантазий?

— Я же вам сказал! Мы с вами неразрывно связаны, во всех коридорах прошлого, в каждом из миров во все тысячелетия общей истории. Когда удача улыбается вам, то же самое происходит и со мной. Я могу заставить вас силой, Керлон, но если мне придется сломить вашу волю, подчиняя ее своей, мы вместе будем не столь сильны. Станьте моим добровольным союзником, поделитесь со мной своей харизмой — и нам станет доступно все, что можно только пожелать!

— А если я откажусь?

— Мне бы этого не хотелось,— стальным голосом произнес он.— Но если потребуется, мне вполне послужит ваш сломленный разум и болтающееся на ниточках тело.

— Все, что вы говорите, подтверждает единственную ясную мысль, которую я извлек из ваших слов, Рузвельт. В чем бы ни заключалась ваша цель, вы по одну сторону, а я по другую.

— Я могу сломить вас, Керлон. Более сильный всегда в состоянии подчинить себе более слабого. И чтобы это доказать, хватит простой демонстрации.

Он широко расставил ноги и, улыбаясь, развел руки на ширину плеч.

— Первый, кто опустит руки, признает, что другой его превосходит — по крайней мере в этом отношении.

Я расставил руки. От усилия у меня застучало в висках, но я крепко стиснул зубы. Если Рузвельт намерен со мной поиграть — что ж, пусть. Завтрак может и подождать.

— В любом мире и в любом времени реальность формирует чья-то воля,— неожиданно сказал Рузвельт.— Это древнее правило действует и здесь, но ему придают еще большее могущество титанические новые силы, подчиняющиеся любому, кто в состоянии ими овладеть. Судьба хрупка, Керлон, она лишена разума, и ею правит прихоть всесильного человека. Стоит какому-нибудь Александру Великому отправиться на завоевание мира, и мир станет таким, каким он его сделает. Без Александра в вашем мире не было бы ни Цезаря, ни Аттилы, ни Мухаммеда, ни Гитлера, так же как в мире линии ноль-ноль не было бы Гильермо Максони. Судьбу творят люди, Керлон, и никак иначе. Вы сами это видели, когда мы вместе сражались спина к спине. Мы двое — островки стабильности, даже посреди моря бесформенного хаоса. Но лишь один из нас может сформировать вселенную по собственному желанию, и этим одним буду я. Я подчиню вас себе — не потому, что я вас ненавижу, у меня нет никаких поводов для вражды. Я просто должен так поступить — так же как Александр должен был уничтожить Дария.

— Забавно,— сказал я.— Никогда не имел желания формировать вселенную по собственной воле. Вот только почему-то у меня точно так же нет никакого желания видеть, как это станете делать вы. Родина никогда для меня особо много не значила, но я вовсе не готов к тому, чтобы ее спустили в унитаз ради того, чтобы вы могли править миром со своего насеста.

Рузвельт кивнул.

— Полагаю, Керлон, что от нас обоих тут ничего не зависит. Как говорится, все уже прописано в Книге Судеб. В течение семи веков ваши и мои предки сражались за то, чтобы править вселенной. Только представьте, План-тагенет! В тысячах миллиардов альтернативных мировых линий, в большей или меньшей степени отличающихся друг от друга, ваш и мой кланы в течение столетий стремились атаствовать над миром, ничего не зная о других, повинуясь лишь инстинктивному желанию реализовать присущий им потенциал. А потом наступил день катаклизма, когда нахлынувшая Пустошь уничтожила их всех, за исключением одного человека на моей линии и одного на вашей.

Прошло минут десять с тех пор, как началось наше состязание. Мои руки и плечи пронизывало болью, словно раскаленным железом. Рузвельт стоял неподвижно, словно статуя, и его руки даже не дрожали.

— Насколько я понял, появление Пустоши относят к девяностым годам прошлого века,— сказал я.— Вы слишком молоды для того, чтобы об этом помнить, если, конечно, в вашем Империуме не владеют искусством пластических операций, на какие неспособен и Голливуд.

— Я говорю лишь о том, что мне известно: о чем сообщили мне исследователи, о чем рассказывал мне..,— Он неожиданно замолчал.

— Я думал, это все ваши собственные идеи, Рузвельт.

— Мне рассказывал отец,— сказал Рузвельт.— Он всю жизнь верил, что где-нибудь и когда-нибудь снова придет наше время. Его мира не стало, но разве подобное великолепие могло исчезнуть навсегда? Он упорно трудился, занимался исследованиями и в конце концов совершил свое открытие. Тогда он был уже стар, но передал свои знания и долг мне. И я его не подвел! Сперва я приложил все усилия, чтобы добиться высокого поста в Имперской разведке — единственной организации, которой известны секреты Сети. Это дало мне основу, с помощью которой я намерен превратить эту линию, Новую Нормандию, в сосуд, который вберет в себя Пустошь и придаст ей форму.

Я сосредоточился на том, чтобы удерживать руки на уровне плеч. Почему-то мне казалось крайне важным не проиграть в состязании с Рузвельтом. Если сам он и испытывал какие-либо неприятные ощущения, то ничем этого не показывал.

— Что, устали? — небрежно спросил он.— Бедная мать-природа, насколько же она слепа в своих усилиях защитить тело! Сперва она посылает как предупреждение болевые сигналы. Потом постепенно притупляет чувствительность нервов. И у вас начинают опускаться руки. Вы изо всех сил будете пытаться удерживать их на весу, чтобы превзойти меня, вашего неминуемого повелителя. Но вам это не удастся. О да, силы у вас есть, но природа вынуждает вас расходовать их экономно. Так что хоть вам, возможно, и кажется, будто вы способны выдержать пытку усталостью, пока не умрете от изнеможения, она вам этого не позволит. Вы будете страдать зря, Керлон. Увы.

Его разговорчивость меня радовала, поскольку позволяла отвлечься от ощущения раскаленных щипцов, сдавливавших мой затылок. Я пытался поддерживать в себе легкую злость — еще один трюк матери-природы, на этот раз мне на пользу. Мне хотелось, чтобы он продолжал болтать, но в то же время испытывал неудовлетворенность оттого, что не может добиться превосходства.

— Ради того, чтобы увидеть, как вы сдадитесь, стоит потерпеть,— сказал я.

— Но вы этого не дождетесь. Я сильнее вас, мистер Керлон. Я тренировался с самого детства и в семь лет мог держать меч на вытянутой руке в течение четверти часа.

Для меня это в буквальном смысле детская игра. Но не для вас.

— При чем тут это? — беззаботно возразил я.— Я могу так простоять целый день.

— Пока что вы выдержали даже меньше четверти часа. Как вы станете себя чувствовать еще через пятнадцать минут, а, мистер Керлон? А потом еще через полчаса? — Он улыбнулся, но улыбка его показалась не столь небрежной, как обычно.— Несмотря на все ваши утверждения, вы уже давным-давно проиграли. Это всего лишь простая демонстрация, Керлон, но она необходима. Вы должны наконец понять, что в моем лице встретили превосходящего вас во всех отношениях.

— Наверняка тут есть какой-то подвох,— сказал я.— Может быть, вы просто отвлекаете мое внимание, пока ваши приятели обследуют мои мозги каким-нибудь шпионским лучом — или чем там занимаются безумные ученые?

— Не говорите глупостей, Керлон, — почти огрызнулся Рузвельт.— Хотя... да, я понял.— Он улыбнулся, и напряженное выражение исчезло с его лица.— Очень хорошо, мистер Керлон. Вам почти удалось меня разозлить. Неплохая тактика. Кстати, как ваши руки? Не тяжело?

— Все отлично,— ответил я, надеясь, что голос мой прозвучал достаточно небрежно,— А ваши?

Мои руки и плечи словно охватил огонь, плясавший вокруг локтей и покалывавший кончики пальцев. Страшно болела голова. Рузвельт же выглядел свежим как огурчик. Он пристально посмотрел на меня, на этот раз молча, что меня обеспокоило. Мне хотелось, чтобы он продолжал говорить.

— Что, язык устал, а? Но я вам кое-что скажу, Рузвельт. Вы не на того напали. Я рыбак, и я привык сражаться с крупными рыбинами по восемь часов подряд. Для меня это всего лишь прекрасный отдых.

— Жалкая ложь, Керлон. Я ожидал от вас большего.

— Главная проблема в кровообращении,— сказал я.— Солдаты, которые могут целый день маршировать на солнце с полной выкладкой, часто падают в обморок на параде. Приходится стоять по стойке «смирно», не шевелясь, приток крови к мозгу ограничен — и солдат неожиданно лишается чувств. Некоторые не в состоянии это вынести. Ничего не имею против них, всего лишь особенности метаболизма. Меня подобное никогда не беспокоило. С кровообращением, знаете ли, все в порядке. А у вас?

— Превосходно, могу вас заверить.

— Но вы почему-то замолчали.

Я изобразил улыбку, которая стоила мне года жизни.

— Я уже сказал все, что хотел.

— Я вам не верю. У вас заранее была заготовлена лекция номер три, по глазам вижу.

Рузвельт рассмеялся — совершенно искренне.

— Мистер Керлон, а вы мне действительно нравитесь. Жаль, что мы не встретились в другое время и в другом месте. Мы с вами вполне могли бы подружиться.

Больше никто из нас не произнес ни слова. Я обнаружил, что считаю про себя секунды. К этому времени прошло минут двадцать, может быть, чуть больше. Почувствовав, что одна моя рука начинает опускаться, я снова вернул ее на место. Рузвельт едва заметно улыбнулся. Прошло еще какое-то время. Я думал о разных вещах, потом попытался вообще ни о чем не думать. Мне вдруг пришло в голову, что древние китайцы тратили впустую время и усилия, создавая «железных дев» и нарезая бамбук на щепки. Пытками можно заниматься и без каких-либо приспособлений. А пытка в версии Рузвельта была вдвойне изощренной, поскольку подвергал себя мучениям только я сам. Я мог в любой момент сдаться, рассмеяться и потребовать следующего раунда.

В этом и заключалась ловушка. Да, последовал бы новый раунд, а за ним еще один. И если я сдамся в первом, во втором я сдамся еще быстрее, пока не откажусь принять его вызов. А именно это ему и требовалось.

Он хотел меня обмануть, заставить меня считать, что если я проиграю — то, значит, я проиграл. Но это было не так. Проигрыш ничего не значил. В расчет принималось лишь признание своего поражения.

И как только я это понял, я сразу почувствовал себя лучше. Боль вонзалась в меня, словно мясницкий нож, но это была всего лишь боль, нечто такое, что можно было вытерпеть, пока все не закончится. Вытянув руки в стороны, я уставился в тускнеющем свете на Рузвельта...

...и пришел в себя, лежа на полу. Рузвельт стоял надо мной. Лицо его выглядело пожелтевшим и осунувшимся.

— Ваши усилия достойны похвалы, Керлон,— сказал он.— Час двенадцать минут. Но, как видите, вы проиграли. И будете проигрывать всегда, ибо вам судьбой предназначено проигрывать мне. А теперь — вы пойдете со мной добровольно?

Я с трудом поднялся на ноги, чувствуя головокружение и все еще тлеющий в мышцах медленный огонь. Подняв руки, я снова развел их в позе распятия.

— Готовы попытаться еще раз? — спросил я.

По лицу Рузвельта пробежала гримаса, затем он рассмеялся.

Я неприятно улыбнулся.

— Что, боитесь, Рузвельт? Ваш великий план расползается по швам у вас на глазах, и вы боитесь.

Он кивнул.

— Да, боюсь. Боюсь собственной слабости. Видите ли, хоть это и может показаться вам невероятным, я искренне хотел привлечь вас на свою сторону, Плантагенет. Возможно, это звучит сентиментально, но вы, как и я, наследник древнего рода. Даже Бог порой бывает одинок, не говоря уже о дьяволе. Я предложил вам дружбу, но вы с первой же попытки ее отвергли. Мне сразу следовало догадаться. Что ж, я научен горьким опытом, и у меня не остается выбора. И теперь я знаю, что делать.

— Вы — дьявол с изъяном, Рузвельт,— сказал я,— Дьявол, у которого есть совесть. Мне вас жаль.

Он покачал головой.

— Мне ни к чему ваша жалость, Плантагенет. Точно так же, как мне не дождаться от вас дружбы. То, что мне требуется от вас, я возьму и так, хотя в итоге это вас погубит.

— Или вас.

— Приходится рисковать.— Он дал знак ожидавшим стражникам, и те сомкнулись вокруг меня.— Помедитируйте пока несколько часов. Сегодня вечером вас окружат почестями, которые полагаются герцогу. А завтра подвесят на цепях.

Подвалы под дворцом наместника ничем не отличались от любых других, с влажными каменными стенами, железными дверями и голыми электрическими лампочками, которые выглядели хуже, чем дьгмящиеся факелы. Вооруженные охранники в форме швейцарской гвардии, конвоировавшие меня по верхним этажам, подождали, пока толстяк с круглой маслянистой небритой физиономией откроет круглую решетку над каменным мешком размером шесть на восемь футов с устланным соломой полом. С его точки зрения, я двигался не слишком проворно, и он уже замахнулся ногой, чтобы меня поторопить, но пинок не достиг цели. В то же мгновение появился Рузвельт, который ударил его тыльной стороной ладони по жирному лицу.

— Перед тобой королевский герцог, а не обычный преступник! — рявкнул он.— Ты даже недостоин касаться пола, на котором он стоит!

Кто-то другой выхватил у толстяка ключи и, проведя меня по узкому коридору, открыл дубовую дверь более просторной камеры с кроватью и окном-бойницей.

— Отдохните тут в спокойной обстановке,— сказал Рузвельт,— пока вы мне не понадобитесь.

Я лег на кровать, дожидаясь, пока стук в висках успокоится до приемлемого уровня... ...и проснулся от чьего-то шепота:

— Плантагенет! Все будет хорошо! Жди сигнала!

Я лежал, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Кто это? — прошептал я, но никто не ответил. Встав, я внимательно изучил стену возле изголовья, затем саму кровать. Всего лишь стена, и всего лишь кровать. Я подошел к двери и прислушался, затем подтянулся и выглянул в шестифутовую щель. Там не свисало никаких веревок с привязанными к ним напильниками, в потолке не открывались никакие люки. Я был заперт в камере, из которой не было выхода, и точка. Голоса, вероятно, принадлежали местному персоналу — еще одна из хитростей Рузвельта, направленных на то, чтобы измотать меня или убедить, будто я сошел с ума. И в том и в другом случае это вполне ему удалось.

Мне снился прекрасный сон о чудесном месте, где на деревьях возле тихого озера росли громадные цветы. Прямо по воде мне навстречу шла Иронель, а потом поверхность воды разбилась на множество стеклянных осколков, и когда я попытался протянуть девушке руку, цветы превратились в головы, выкрикивавшие угрозы и проклятия, а ветки — в руки, которые схватили меня и начали трясти...

Я проснулся от бившего в лицо яркого света. Люди в отутюженной форме с нейропистолетами в руках повели меня по коридорам, а затем вверх по лестнице в комнату, где ждал Рузвельт, облаченный в красную бархатную мантию с горностаем и золотым шнуром. На боку у него висел украшенный драгоценными камнями меч размером с древко гарнизонного флага. Он не произнес ни слова, так же как и я. Никого не интересовали последние слова обреченного.

Столпившиеся вокруг слуги надели на меня тяжелые, расшитые золотом одежды из шелка и атласа. Парикмахер подстриг мне волосы и облил духами. Кто-то надел мне на ноги красные кожаные туфли. Рузвельт сам обернул вокруг моего пояса широкую парчовую перевязь, а помощник портного прикрепил к ней сверкающие драгоценностями ножны, из которых торчала ничем не украшенная потертая рукоять моего старого ножа, казавшегося совершенно неуместным посреди всего этого великолепия. Оружейник попытался было возразить, предлагая великолепный меч, но Рузвельт лишь отмахнулся.

— Единственное, что вам еще принадлежит, не так ли, Керлон? — сказал он.— Он почти неотделим от вашей ауры и останется при вас до самого мгновения вашей славы.

В широком коридоре за дверью образовалась целая процессия, включая ненавязчиво державшихся рядом со мной людей с пистолетами. Вместе с Рузвельтом мы поднялись по широкой лестнице в просторный зал, увешанный копьями, знаменами и портретами мрачных физиономий. Зал заполнился людьми в париках и пышных одеяниях. Через арку в стене я увидел высокое окно-витраж над увенчанным куполом алтарем и наконец понял, где нахожусь.

Я стоял в том самом месте, где еще недавно стоял с Иронель и фифоном Вроделиксом, незадолго до того, как Рузвельт в первый раз попытался добраться до алтаря. Сейчас пол был усыпан золотистыми розами, в воздухе стоял запах благовоний, а деревянные консфукции ярко блестели, натертые воском, но это было то же самое помещение — хотя вместе с тем и не то же самое. Их разделяла тысячелетняя история.

Мы остановились, и к делу приступили священнослужители в красных мантиях и высохшие старики в маленьких пушистых париках, передавая друг другу ритуальные предметы, склоняя друг перед другом головы и бормоча заклинания. Надо полагать, церемония выглядела впечатляюще — в древнем зале, под украшенными парчой потемневшими от времени потолочными балками — но я едва замечал происходящее вокруг. Я не мог избавиться от воспоминаний об Иронель, которая привела Рузвельта в свое Прекрасное Место лишь затем, чтобы он смог его уничтожить.

От запаха благовоний у меня начали слезиться глаза. Сильнее потянув носом воздух, я понял, что ощущаю не только ароматный дым, но и нечто более реальное — запах горящего дерева, ткани и краски. В воздухе висела легкая желтоватая дымка. Рузвельт обернулся; священник прервал свои разглагольствования. Вооруженные охранники придвинулись ближе ко мне, вид у них был явно обеспокоенный. Рузвельт отдал несколько отрывистых распоряжений, и я услышал доносившиеся снаружи крики. Затем на нас накатилась волна жара, и толпа распалась. Четыре пистолета подтолкнули меня к арке. Если это был сигнал, то лучшего нельзя было и придумать, но сейчас я мало что мог поделать. Вооруженная команда прокладывала путь среди беспорядочно мечущихся и кашляющих благородных особ. Когда мы добрались до низких ступеней, откуда-то сбоку появились еще двое охранников, оказавшись рядом со мной, и толпа начала смыкаться вокруг нас. Какой-то старик в розовой с золотом одежде и покосившемся парике приблизил ко мне лицо.

— Левее, ваша милость, — прошипел он мне в ухо.

Я все еще пытался сместиться в указанном направлении, когда вдруг увидел, как ближайший охранник приставляет нейропистолет к пояснице своего напарника и нажимает на спуск. Затем словно из ниоткуда появились еще двое в форме, позади послышался глухой удар, а потом мы вырвались из толпы и устремились прямо в клубы дыма.

— Всего несколько ярдов, ваша милость,— проквакал старичок.

Открылась дверь, и мы оказались на ведущей вниз узкой лестнице. На площадке четверо охранников, сбросив форму и шапки, переоделись в рабочие комбинезоны, лежавшие за дверью. Старик скинул парик и мантию, под которой оказалась черная ливрея. Мне дали длинный серый плащ. Вся операция походила на хорошо отрепетированный балет и заняла не более двадцати секунд.

Этажом ниже мы с трудом протолкнулись в вестибюль, полный зевак, пожарных и прочей публики, среди которой изредка попадались знатные особы и священники в митрах. На ремонтную команду в грязных комбинезонах никто не обращал внимания. Старик повел нас к проходу, перед которым стоял одинокий охранник, явно встревоженный нашим появлением. Он шагнул вперед, преграждая нам дорогу, но старик отвлек его внимание, в то время как один из «рабочих» со знанием дела стукнул караульного за ухом. А потом мы бросились бежать по коридору.

На глазах у двух ошеломленных уборщиц мы пересекли кухню и нырнули в дверь среди мусорных баков, выходившую в неосвещенный переулок. Стоявший там грузовик тут же завелся, стуча клапанами и извергая черные клубы дыма. Я перепрыгнул через задний борт, а старик вскарабкался следом за мной и опустил за собой брезент. Грузовик тронулся с места и через три минуты остановился. Послышались голоса, щелчок затвора, шорох кожаных подошв по булыжнику. Еще через минуту мы двинулись дальше. Мой новый друг, сидевший на скамейке напротив, облегченно выдохнул и улыбнулся от уха до уха.

— Отлично сработано,— сказал он, хихикая и потирая руки.— Просто чертовски отлично, да простит меня ваша милость.

Старика, как выяснилось, звали Вилибальд.

— Наши друзья уже ждут вашу милость,— сказал ол.— Настоящие британские парни, простые, но честные, не то что эти мерзавцы из дворца в шелках и драгоценностях! — Он пожевал беззубыми деснами и покачал головой.

— И в самом деле неплохо вышло,— согласился я.— Как вам это удалось?

— Среди синих мундиров есть наши верные люди, ваша милость. И тюремщик — один из них. Он пытался поместить вашу милость в надежную камеру, в которую у нас был проложен туннель, но его светлость барон не дал ему это сделать. И потому нам потребовалось больше времени. Но теперь ваша милость с нами, так что это уже не важно! — Он хихикнул и потер руки, словно сверчок надкрылья.

— Вы на стороне мятежников?

— Да, некоторые зовут нас мятежниками, ваша милость, но для честных людей мы патриоты, призванные очистить эти острова от французской заразы!

— А зачем вам понадобился я?

— Как это зачем? — изумился старик.— Когда вокруг разошлась весть о том, что в подвалах дворца наместника сидит человек из рода Плантагенетов, как еще мог поступить верноподданный бритт, ваша милость? Неужели вы полагали, ваша милость, что мы бросим вас гнить в застенках?

— Но я не...— начал было я и замолчал.

— Что — не? — спросил Вилибальд — Не удивлены? Конечно нет. На этом острове десять миллионов бриттов, поклявшихся освободить свою землю от тирании!

— Не собираюсь больше терять время,— закончил я,— Выступаем немедленно.

Движение на дороге было весьма разнообразным: конные повозки, большие открытые грузовики на литых шинах, маленькие тупорылые автомобильчики, похожие на игрушки из коробок с овсяными хлопьями, и многочисленные военные машины, выкрашенные в синий цвет. Судя по словам Вили, наместник сосредоточивал силы вокруг укрепленных портов, готовый прикрыть высадку подкрепления, если разговоры о возможном мятеже станут реальностью. Мы же направлялись в загородное поместье сэра Джона Лекленда.

— Весьма осторожный джентльмен,— сказал Вили.— Но он богат и из древнего рода.

В течение следующего часа он говорил почти без перерыва, посвящая меня в текущее положение дел. По его словам, мятежники готовы были выступить в любую минуту. И судя по словам Рузвельта — если они выступят, то победят.

— Вот увидите, верноподданные бритты все до единого встанут под знамена вашей милости!

После часа езды мы свернули на боковую дорогу и, проехав между каменными колоннами, оказались на дорожке, которая вела среди ухоженных деревьев на мощеный двор перед трехэтажным домом с цветочными ящиками, окнами в переплетах и бревенчатыми фронтонами, выглядевшими совсем как настоящие. Широкие ступени вели на просторную веранду. Пожилой человек в расшитом камзоле, черных брюках и домашних туфлях впустил нас в дом. Увидев меня, он вытаращил глаза.

— Его милость желает немедленно видеть сэра Джона,— сказал Вили.

— Сэр Джон два дня пребывает в постели с лихорадкой. Он никого не принимает...

— А сейчас примет,— оборвал его Вили. Дюрецкий несколько замешкался, затем провел нас в темную комнату, полную книг, и шаркающей походкой удалился.

Я осмотрел стоявшие на полках книги, в основном тома в кожаных переплетах с названиями вроде «История судопроизводства» или «Кампании против Кванектикот-тов». Минут через пять дверь открылась, и вернувшийся дворецкий сдавленно доложил, что сэр Джон сейчас нас примет.

Хозяин дома, худощавый остроносый старый аристократ с шелковистыми черными усами и такой же каймой волос вокруг высокой лысины, принял нас в спальне на верхнем этаже. Он сидел на постели размером с хоккейное поле, окруженный со всех сторон фиолетовыми атласными подушками с вышитой монограммой и многочисленными кружевами, словно у голливудского епископа. Он был одет в бежевый шелковый халат с атласными отворотами, на который была наброшена вязаная шаль, но даже несмотря на это, кончик его носа казался ледяным. Увидев меня, он едва не выпрыгнул из кровати.

— Что... как...— Он уставился на нас, переводя взгляд с меня на Вили и обратно.— Почему вы явились именно сюда?

— А где еше я мог бы рассчитывать найти друзей? — ответил я.

— Друзей? Я слышал от наместника про некоего претендента на герцогство, но никак не ожидал, что он объявится здесь да еще в таком виде.

— Откуда вы знаете, что я именно он? Или что я самозванец?

— А кем еще вы могли бы быть?

— Хотите сказать, что считаете меня настоящим? Что ж, рад, сэр Джон. Ибо пришла пора действовать.

— Действовать? Как именно действовать?

— Освободить Британию.

— Вы с ума сошли? Вы навлечете разорение и смерть на мой дом... на всех нас! Мы, Плантагенеты, всегда отличались терпимостью. Убийство герцога Ричарда лишь подтверждает, сколь непрочно наше положение...

— Кто его убил?

— Люди Гаррона, само собой.

— Удивительно. С точки зрения наместника, это был крайне глупый поступок. В итоге это настроило британцев против него куда сильнее, чем когда-либо сам Ричард при жизни.

— Все это лишь пустые догадки, — рявкнул сэр Джон.— Вы являетесь сюда без спроса и пытаетесь склонить меня к измене! Что, собственно, я о вас знаю? По-вашему, я стану доверять выскочке чужаку?

— Да что вы, сэр Джон,— негодующе возразил Вили.— Стоит лишь на него взглянуть...

— А вы-то что о нем знаете, друг мой? Я что, должен беспрекословно соглашаться с любой деревенщиной, которая заявляет о своих правах на герцогство?

— Послушайте, сэр Джон...

— Хватит! Дело будет ждать своего решения до тех пор, пока я не посоветуюсь кое с кем из влиятельных особ. Пока же я предоставлю вам убежище — большего я сделать не в состоянии.

Лекленд пронзил меня взглядом, словно клинком под ребра, и дернул за шнурок от колокольчика. Дворецкий появился почти мгновенно, из чего следовало, что все это время он стоял где-то неподалеку.

— Покажи милорду его апартаменты,— прошипел он сквозь зубы.— А мастеру Вилибальду отведи комнату под лестницей.

Я последовал за своим проводником по коридору в просторную комнату с высоким потолком и большими окнами, из которой вели двери в гостиную и ванную. Дворецкий показал мне мыло и полотенце, а потом, слегка задержавшись в дверях, хитро на меня посмотрел.

— Сердце мое радуется, слыша, как ваша милость дерзко отвечала его светлости,— прокудахтал он.— Прошу прощения у вашей милости, но слишком уж тоскливо было тут с тех пор, как настоящий боевой герцог последний раз ступал на эти старые половицы.

— В замочную скважину подслушиваешь, да? — усмехнулся я,— Разбуди меня, как только все соберутся. Не хотелось бы что-нибудь пропустить.

— Можете на меня положиться, ваша милость,— ответил он и вышел.

Сняв сапоги, я лег и погрузился в сон, в котором конные рыцари с копьями наперевес скакали навстречу шквалу пулеметного огня.

Я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Возле моего уха раздавался старческий голос:

— Они уже здесь, ваша милость! Милорд Лекленд сейчас вместе с ними в кабинете и, если не ошибаюсь, замышляет недоброе!

— Лекленд знает, что вы здесь?

— Нет, ваша милость.

Спустившись по лестнице, мы пересекли зал и остановились у приоткрытой двери. Вили обернулся и, кивнув мне, приложил ладонь к уху.

— ...самозванец, джентльмены,— говорил Лекленд.— Не истинный бритт, а всего лишь наемник Гаррона, купленный за французское золото и посланный, чтобы предать нас всех...

Я распахнул дверь и вошел. Разговор тут же оборвался, будто кто-то повернул выключатель. Человек десять собрались вокруг длинного стола, во главе которого сидел Лекленд. Все были одеты в разнообразные костюмы, украшенные мехом и кружевами, а на боку у каждого висел меч. Ближе всего ко мне оказался рослый широкоплечий тип с короткой шеей, курчавой черной бородой и диким взглядом. Увидев меня, он удивленно попятился.

— Пусть вас не обманывают его лицо и фигура! — бросил Лекленд.— Он возглавит мятеж, а потом договорится с Гарроном! Сможет ли он что-то на это возразить? — Он вытянул в мою сторону трясущийся от ярости палец.

Я ответил не сразу. То, что он говорил, в точности совпадало с предложением Рузвельта. Похоже, в этом содержался некий намек, но он был мне непонятен.

— Вот видите? — злорадно произнес Лекленд.— Он даже не осмеливается возражать!

Чернобородый вытащил меч с лязгом, от которого у меня по коже побежали мурашки.

— Весьма изощренный ход! — воскликнул он голосом, не предвещавшим ничего хорошего,— С помощью марионетки Плантагенета, пляшущей под его дудку, он намерен добиться того, о чем Людовики мечтали в течение семисот лет — полностью подчинить себе бриттов!

Другие тоже начали вытаскивать мечи, окружая меня со всех сторон.

— Проткни его, Тюдор! — завопил Лекленд.

— Стойте! — Вилибальд встал в дверях, глаза его горели огнем.— Вы и в самом деле готовы хладнокровно убить герцога? От имени свободных бриттов заявляю: он заслуживает куда лучшего отношения со стороны вашей светлости!

Несколько мгновений никто не шевелился, и в наступившей тишине я услышал отдаленное, но постепенно приближающееся гудение. Остальные тоже его услышали. Все уставились в потолок, как будто могли что-то видеть сквозь него. Кто-то бросился к окну и отдернул длинные портьеры. Кто-то кинулся к выключателю на стене. Тюдор не двигался с места. Люстра погасла, и единственным источником света осталась открытая дверь.

— Самолет! — крикнул стоявший у окна.— Летит прямо к нам!

— Это была лишь уловка, чтобы собрать нас всех вместе! — прорычал худой человек в желтой одежде, выхватывая меч.

Я заметил его движение лишь краем глаза, поскольку наблюдал за Тюдором, у которого потемнели скулы и напряглись мышцы на шее. Я знал, что еще немного — и последует удар.

Я уклонился вбок и назад, и острие меча лишь разорвало мне рубашку на груди. Мой кулак угодил ему в челюсть, отшвырнув его к столу, и в тот же самый момент комната погрузилась во тьму. Раздался громкий звук двигателей, словно летательный аппарат спускался прямо по дымовой трубе. С каминной полки свалилась какая-то безделушка.

Двигатели оглушительно взревели где-то справа, затем их звук начал удаляться. Послышался звон стекла, но потолок не обрушился. Я скользнул вдоль стены к двери. Раздался звук чьих-то шагов, затем грохот опрокинутого стула. Кто-то налетел на меня; я схватил его и со всей силы отшвырнул вперед. Найдя дверь, я оказался в большом зале, тускло освещенном лунным светом, падавшим через тянувшийся вдоль галереи витраж. Слышались чьи-то крики, заглушаемые ревом бомбардировщика. Мгновение спустя зал осветила яркая вспышка, и мне показалось, будто стена подпрыгнула на фут. Когда все вокруг перестало рушиться, я обнаружил, что весь в синяках, но все еще жив. Вилибальд лежал в нескольких футах от меня, засыпанный пылью и каменной крошкой. Его ноги чуть выше лодыжек были придавлены деревянной балкой; когда я добрался до него, самолет уже заходил на третий круг. Взвалив старика на плечо, я поковылял к задней стене и оказался там как раз в тот момент, когда рухнул фасад здания. Выбравшись наружу через дверь кухни, я пересек заваленную кирпичом лужайку, чувствуя, как кровь из пореза на лбу заливает мне глаза. Мне удалось дойти до деревьев, прежде чем у меня подогнулись колени.

Крыша здания исчезла, и над ним на сто футов в высоту поднимались языки пламени и подсвеченные снизу оранжевым клубы черного дыма. Остовы все еще державшихся стен казались на фоне огня черными силуэтами с ярко освещенными прямоугольниками окон.

Потом послышался какой-то шум, и я попытался отползти на четвереньках как можно дальше. Из темноты появились трое с обгоревшими бородами, в разорванной одежде и с обнаженными мечами в руках, которые окружили меня со всех сторон.

Одним из них был Тюдор; он подошел ближе и замахнулся, и я уже приготовился к удару, когда вдруг все трое обернулись и посмотрели на дом. Среди деревьев по сторонам дорожки мелькнули яркие вспышки, от ствола надо мной отскочило несколько кусков коры, стоявший рядом с ним человек опрокинулся на спину, другой завертелся на месте и упал, а Тюдор бросился было бежать, но тщетно. Я увидел, как несколько пуль вонзаются в него, швырнув на землю лицом вниз.

По дорожке в нашу сторону бежали люди в синих мундирах. Я попытался отползти и вдруг увидел рядом с собой Вилибальда — его редкие волосы стояли торчком, лицо было измазано копотью. Он оказался ниже линии огня, как и я, и потому не пострадал.

— Вили, бегите! — заорал я.

Он мгновение поколебался, потом повернулся и скрылся в лесу. А затем меня окружили мрачные солдаты в касках, держа наготове дымящиеся пистолеты. Оставалось лишь ждать, что будет дальше.

На этот раз я ехал на переднем сиденье. Окружающий пейзаж казался почти безмятежным, но попадавшиеся по пути городки выглядели пустынными, словно мексиканские деревни во время сиесты. В воздухе отчетливо пахло грозой, и местное население спешило попрятаться по домам. Если мятежники и были столь сильны, как утверждал Рузвельт, то, во всяком случае, ничто о том не говорило. На дорогах полно было военных машин, выкрашенных в синий цвет французского королевства. Мне стало интересно, насколько это связано с моим кратковременным бегством, и я попытался расспросить сидевшего рядом со мной, но он ничего не ответил.

Когда мы въехали в пригороды Лондра, в городе, казалось, шла обычная жизнь. Работали магазины, по улицам грохотали наполовину заполненные автобусы с брезентовым верхом. Мы проехали через большую рыночную площадь, уставленную торговыми рядами под яркими навесами, где продавались цветы и овощи. У края площади возвышался окруженный канатом помост, на котором стояли, потупив взор, с полдюжины мужчин и женщин в унылых серых одеждах. Над помостом висела вывеска: «Буллман и Уидроу, продажа рабов». Это был невольничий рынок.

Мы свернули в мощеный двор, окруженный высокими стенами. Меня втолкнули в коридор, в котором чувствовался отчетливый запах правительственного учреждения.

Из дверей впереди вышел офицер в рубашке и, увидев меня, резко повернулся в нашу сторону и быстро спросил на странно звучавшем французском:

— Куда вы его ведете?

— К генералу, мой майор.

— Нет, это провинция наместника. Развяжите его!

— У меня непосредственный приказ...

— К черту ваши приказы! Делайте, что я сказал, немедленно!

Сержант, командовавший моим конвоем, положил руку на кобуру. Майор что-то крикнул кому-то внутри помещения, и позади него появились двое рослых парней в хаки с пистолетами на поясе — что и положило конец спору. Один из них перерезал веревки на моих запястьях, после чего меня повели куда-то в другую сторону.

Поднявшись на лифте, мы прошли через устланный пышным ковром холл в нарядную приемную. Молодой парень в новеньком синем мундире с аксельбантами нырнул за дверь кабинета, после чего вернулся и жестом предложил мне войти. Я вошел и увидел перед собой Гаррона, французского наместника.

На вид ему было около пятидесяти — мешки под глазами, густые седые волосы, добродушно-усталое выражение лица, пронзительные черные глаза под старомодными очками, штатский костюм, тонкие пальцы без перстней.

— Сожалею о тех неудобствах, которые вам пришлось пережить, милорд,— сказал он на чистом ново-нормандском без следа французского акцента. Голос у него был низкий, словно у лягушки-быка.— Учитывая, что дело не терпит отлагательства, я попросил, чтобы вас препроводили прямо ко мне. Разговор между нами вполне мог бы разрешить неприятную ситуацию, имеющую место на данный момент.

— А что по этому поводу думает генерал ван Рузвельт? — спросил я. Сам по себе вопрос ничего не значил — я лишь закидывал удочку.

— Некоторые из моих лейтенантов чересчур усердны,— загадочно ответил он.— Ничего не поделаешь. Однако в данный момент дело важнее всего. Ваша милость, его величество наделил меня полномочиями достойно вознаградить его верноподданных вассалов, поддерживающих его усилия по наведению спокойствия и порядка. В их числе большая внутренняя автономия для острова, высокие посты для тех, кто их заслужил, снижение налогов и пошлин, пересмотр правил торговли, включая выдачу лицензий на импорт тем, кто зарекомендовал себя с положительной стороны. Для вас лично — королевский титул имперского принца провинции Новая Нормандия, включая поместья и жалованье, соответствующие вашему статусу. И естественно, признание вас полноправным наследником древних реликвий вашего рода.

— И что я должен для этого сделать? — спросил я.

— Вы будете назначены королевским указом на пост чрезвычайного маршала-миротворца Новой Нормандии. Вы выступите по телевидению и радио и призовете всех верноподданных новонормандцев вернуться в свои дома, а также убедите всех подданных его величества соблюдать законы, касающиеся собраний и ношения оружия. Короче говоря, вы поступите так, как, я уверен, подсказывает вам ваш здравый рассудок, свободный от давления со стороны подрывных элементов, и приложите все усилия к возвращению стабильности и порядка в обществе.

— Иными словами, я должен попросту предать британцев.

Гаррон сузил глаза и наклонился ко мне через стол.

— Не заставляйте меня зря терять время. Я уверен, что вы предпочтете мое предложение презренной смерти на допросе.

— Вы меня не убьете, месье Гаррон,— сказал я, стараясь сделать вид, будто сам в это верю.— Я ведь народный герой, не забывайте.

— Оставим всю эту чушь между нами,— бесстрастно проговорил Гаррон.— Ваш маскарад не вызывает у меня никаких сомнений. Не было никакой леди Эдвины, никакого тайного убежища в Шотландии, никакого побочного наследника Плантагенетов! Кто вы? Откуда вы взялись? Кто вас сюда послал?

— Кто бы я ни был,— ответил я,— я нужен вам целым и невредимым.

— Чушь. Современные методы убеждения основаны вовсе не на орудиях пыток. В конце концов вы выболтаете мне все, что я сочту нужным. Но если вы поступите так, как я вам велю, будут спасены многие жизни. Предложение его величества все еще в силе. Итак, кто вы? Кто вас послал?

— Если я не настоящий, то с чего вы взяли, будто мой ответ чем-то вам поможет?

— О вас уже разошлись слухи: мол, появился некто из древнего рода Плантагенетов, как и Ричард, но в отличие от последнего за ним не тянется хвост из просчетов и компромиссов. Если распространится известие о том, что вас убили, восстанут жители всех окрестных деревень и у меня не останется иного выхода, кроме как подавить мятеж.

— Вряд ли это будет легко. Повстанцы...

— Нет никаких повстанцев, никаких партизан, никаких мятежников. Все это фикция, которую сфабриковал я сам.— Он кивнул.— Да, я сам. Сопоставьте факты: волнения в Новой Нормандии нарастают уже в течение десятилетий, в особенности после Континентальной войны семнадцатого-девятнадцатого годов с налетами прусских дирижаблей и, мягко говоря, бесславного мира, который положил ей конец. Вновь возобновились старые крики о саксонском объединении — естественно, всего лишь идиотская чушь, основанная на воображаемых кровных узах. Мне необходима была сила, которая вновь вернула бы провинции под надежный контроль, и для этой роли прекрасно подходил герцог Ричард. Конечно, ведя достаточно свободный образ жизни, он основательно дискредитировал себя в глазах островитян, но благодаря воодушевляющему призыву следовать древним заветам народ начал объединяться вокруг него. А потом, когда уже вся Новая Нормандия поклялась бы безоговорочно ему повиноваться, должен был быть нанесен последний удар в виде «компромисса» — он получил бы все пустые почести, которых так желал, а революционный дух был бы усмирен в рамках мнимой автономии. Его убийство разрушило весь план, готовившийся в течение десяти лет.

— Вы сами его убили.

— Нет, его убил вовсе не я! Он был ценным орудием в наших руках, и если вы — кем бы вы ни были и каковыми бы ни были ваши первоначальные намерения — не окажетесь достаточно благоразумны для того, чтобы пойти на сотрудничество, впереди нас ждет настоящая трагедия!

— У вас есть доказательства?

— У меня есть печать герцога Ричарда, скрепляющая тайное соглашение между нами. У меня есть документы, подтверждающие денежные выплаты ему самому и агентам-провокаторам, якобы работавшим на его подпольную организацию. Конечно, они могут быть поддельными, но как я могу доказать обратное? Лучшее мое доказательство — очевидная логика моей версии событий, в противовес романтическому бреду, в который вас обманным путем заставили поверить! Поймите же, факты говорят сами за себя! Вам на блюдечке предлагают возможность за одну ночь подняться от неизвестности до всеобщего уважения!

Самое лучшее... единственное, что вы сейчас можете сделать,— это пойти на сотрудничество с нами!

— Я вам не верю. Мятежники вполне могут победить.

— Чушь.

Он показал на висевшую на стене карту, где через канал от Дюнкерка до Бреста были нацелены синие стрелки.

— Войска его величества сильны как никогда. Единственным исходом войны может стать полное уничтожение повстанцев, что не выгодно никому.

— Почему бы просто не дать британцам независимость и на этом успокоиться?

Гаррон устало покачал головой.

— Милорд, то, что вы предлагаете, есть и всегда было лишь экономической и политической фантазией. Эти острова в силу самой своей природы неспособны существовать самостоятельно. Сам их размер препятствует какой-либо иной роли, нежели нищая зависимая территория, не способная поддерживать сама себя и отданная на милость любой силы, которая пожелала бы ее захватить. Свободная Британия, как ее именуют фанатики,— несбыточная мечта. Нет, милорд, Франция никогда не пожертвует своими законными интересами, которые она здесь имеет, да, по сути, и не может это сделать. Впрочем, обсуждение подобных фантазий — лишь пустая трата времени. Вы слышали о милостивейшем предложении его величества. Пока мы тут сидим, время идет, с каждым мгновением приближая нас к грядущей трагедии. Примите предложение, и через час вы будете находиться в собственных апартаментах в городе, в должности главы местного магистрата Новой Нормандии, со всеми полагающимися почестями и привилегиями; если же откажетесь исполнить свой долг перед монархом, вас ждет печальный конец. Выбор за вами, милорд!

Он уставился на меня через стол, ожидая ответа. Золотые часы на каминной полке позади него громко тикали в тишине. События разворачивались чересчур быстро, и мне казалось, будто я что-то упустил или забыл. Мне нужно было время, чтобы подумать.

Открылась дверь, и вошел маленький сморщенный лакей в белом парике и с бантами на коленях. Подковыляв к стоявшему рядом с большим столом столику, он поставил на него поднос с приземистой коричневой бутылкой, парой бокалов на высоких ножках и свернутой конусом белой салфеткой. Старик приподнял салфетку и выхватил из-под нее маленький плоский пистолет. Повернувшись, он трижды выстрелил в грудь Гаррону с расстояния в шесть футов.

Я увидел, как дернулись от ударов пуль накрахмаленные черные кружева на груди наместника, увидел щепки розоватого красного дерева, отлетевшие от спинки кресла, услышал, как пули с глухим звуком вонзились в штукатурку. Звука выстрелов почти не было слышно — глушитель или, возможно, сжатый газ. Гаррон судорожно вздрогнул, вскинул руки и упал лицом вниз на большой фолиант в кожаном переплете. Старик стащил с головы парик, и я узнал Вилибальда. Он сбросил длинную, золотую с синим мантию, расшитую розовыми цветочками, и под ней оказался обычный, не слишком чистый серый костюм.

— Пора уходить, милорд! — сказал он с беззубой улыбкой, убирая пистолет.

Обойдя вокруг стола, на котором расплывалось ярко-алое пятно, он отдернул портьеру возле края большого окна. Там обнаружилось темное отверстие в выложенной деревянными панелями стене. В свете его фонаря я увидел грубую кирпичную кладку и потемневшие от времени доски, а за ними — ведущий в темноту узкий проход.

— Сюда, ваша милость. Нельзя терять ни минуты! В его голосе звучали раздраженные нотки. Я не двинулся с места с тех пор, как раздались выстрелы.

— Куда спешить, Вили? — спросил я.— Никто не ворвется без спроса к наместнику во время совещания — разве что преданный слуга с чашкой утреннего чая.

— То есть как? Прошу прощения, ваша милость, но здесь лежит мертвец! Наказание за убийство — виселица! Если вас здесь поймают...

Я подошел к нему и, вместо того чтобы шагнуть в проход, схватил его за руку.

— А что, если здесь поймают нас обоих, Вили? Это как-то помешает исполнению плана?

— Нас повесят! — Он попытался вырваться, но я крепко держал его.

— Все знают, что с ним был я. Когда его найдут мертвым, ни у кого не возникнет никаких сомнений, не так ли, Вили?

— Какая разница? Вы будете уже далеко...

— На кого ты работаешь, Вили? — спросил я.— На Рузвельта? В прошлый раз он позволил мне бежать, не так ли? Зачем? Чтобы я мог поднять народ на бунт? Зачем он разбомбил дом Лекленда? Налет ведь был не настоящим, верно? Никто не пострадал, а ведь с его пулеметами можно было уничтожить всех свидетелей, включая самого Лекленда.

— Это Лекленд приказал бомбить дом! — про квакал Вили.— Он презренный шпион и доносчик Людовика и надеялся, что вашу милость убьют, но он заплатил за свои преступления! О да, он заплатил...

— Не морочь мне голову, он работал на Рузвельта. И, полагаю, был ему крайне полезен, до самого конца.

— Что за позорные времена выпали на нашу долю,— пробормотал Вили.— Но кем он еще мог быть, кроме как Черным Плантагенетом? Но нам нужно бежать. Нас ждет автомобиль...

— Автомобиль, как же, очень удобно. Как-то это не похоже на то, что я уже успел увидеть. Надо полагать, мы проедем прямо через полицейский заслон, так же как и в прошлый раз, спасибо Рузвельту?

— Но Организация...

— Все это лишь пустые слова, Вили. Рузвельт послал тебя сюда, чтобы убить Гаррона, и устроил все так, чтобы казалось, будто это сделал я, так же как он убил герцога Ричарда и распространил слух, будто в этом виновен Гаррон. Зачем? Ситуация и без того балансировала на лезвии ножа. Почему он сказал мне, будто победа на стороне мятежников? В лучшем случае — силы равны. Но он хочет, чтобы они попытались выступить, хочет увидеть страну ввергнутой в гражданскую войну, которая не закончится, пока обе стороны не истребят друг друга. Зачем?

— Глупости! — взвизгнул Вили.— Идемте, безумец! Они могут быть здесь в любое мгновение...

— Кто их на этот раз навел, ты? Выкладывай все, Вили, и лучше по-хорошему...

Его свободная рука нырнула в карман, но я успел схватить ее, не дав ему вытащить пистолет. Вили оказался неожиданно силен, но я был намного сильнее его.

— Я намерен испортить вам всю игру,— сказал я.— Может, я и не слишком быстро соображаю, но теперь даже до меня дошло. Твой босс заставлял меня плясать под свою дудку с самого начала, верно? Все было спланировано заранее: и то, что я оказался здесь якобы по собственной инициативе, и драматическое бегство, и звучащие из стен голоса — а потом никто не стал мешать людям Гаррона меня схватить. Что дальше? Я должен был сесть на коня и повести крестьян на битву? Но я разрываю эту цепь, Вили. Ваши действия чересчур изощренны, но мне на это плевать. Даже самый запутанный узел так же легко разрубить, как и самый простой...

Он резко выбросил вперед колено. Удар пришелся мне в бедро, и, воспользовавшись моментом, он изо всех сил попытался вывернуть руку с пистолетом из моего захвата, но не успел — дуло было направлено ему в грудь, когда раздался выстрел. Вили обмяк и упал навзничь. Он еще пытался что-то говорить, но я не мог разобрать слова. Затем взгляд его померк. Я оттащил тело в проход и начал ощупывать стену, пока не нашел рычаг, закрывавший панель у меня за спиной.

— Прощай, Вили,— сказал я.— Ты хоть во что-то искренне верил, хотя вовсе не в то, во что следовало бы.

Оставив его лежать, я двинулся, как надеялся, в верном направлении.

Пробираться в темноте по потайным коридорам было куда сложнее, чем до этого, когда я находился внутри пребывавшего в режиме полуфазы челнока. Свернув не в ту сторону, я стукнулся головой и ободрал ноги. Мне потребовались часы — не знаю, сколько именно,— чтобы найти проход, который я искал: тот, что вел в обитель Рузвельта.

Найдя рычаг, я отодвинул панель, которая, как оказалось, находилась над камином в просторном кабинете. Там никого не было — видимо, Рузвельт сейчас пребывал где-то в другом месте, пытаясь найти объяснение таинственному убийству наместника.

На то, чтобы обыскать кабинет, ушло немало времени. Все двери и ящики были заперты, и их было много. Я вскрывал их один за другим, глядя на книги, бумаги и папки с записями, но не нашел ничего полезного для себя.

Следующее помещение оказалось спальней барона. Я начал с чулана, затем проверил два больших комода и платяной шкаф и в самом последнем ящике обнаружил плоский, завернутый в бумагу пакет. Это был мой сломанный меч. Мне стало интересно, какую ценность он представлял для Рузвельта, если тот постарался спрятать его как можно дальше, но над этим можно было подумать и позже. Я прицепил меч к поясу, с удовольствием ощущая его вес. В качестве оружия он не слишком годился, но все же это было лучше, чем ничего, на случай, если сюда войдут и обнаружат меня.

Еще через десять минут, в небольшом шкафчике, почти незаметном в темном углу, я нашел то, что искал: отделанный серебром ковчег, ради обладания которым Рузвельт уничтожил целый мир.

Серебряная петля, удерживавшая крышку, была заперта на серебряный замочек. Мне очень не хотелось портить столь изящное произведение искусства, но я все же подсунул под крышку край меча и приподнял. Петля сломалась. Под крышкой, на желтой атласной подушке, лежал ржавый кусок металла длиной в фут и три дюйма в ширину, скошенный с обоих краев. Еще один кусок сломанного меча.

Я поднял его, ощущая то же самое покалывание в ладони, как и в прошлый раз, в подземелье замка. Как и тогда, я поднес кусок металла к сломанному лезвию и увидел, как между ними проскакивает длинная голубая искра... Мир взорвался у меня перед глазами.

Было раннее утро, и я восседал верхом на могучем боевом коне. Кольчуга и доспехи тяжело давили на плечи, на боку ощущался вес только что выкованного меча. Ехавший рядом со мной Трампингтон повернулся в седле и посмотрел на меня. Он что-то сказал, но я не ответил. Меня вдруг охватило странное чувство — будто какая-то часть меня находится где-то в другом месте и перед моим взором предстают странные видения...

Мне показалось, будто я вижу, как я покидаю поле Ша-луз, не запятнав кровью свой разум. Затем в моем мозгу возникли новые призрачные картины. Я увидел худощавое лицо моего брата Джона, с голодным взглядом и шелковистой бородой, который стоял передо мной на коленях, умоляя пощадить его. И неожиданный страх в его глазах, когда я, всегда милосердно относившийся к его вероломству, на этот раз не сжалился.

Я услышал глухой удар топора палача...

А потом мне показалось, будто я сижу в своем шатре на острове Раннимед, явившись туда на зов своих мятежных баронов. Они надменно стояли передо мной, предъявляя мне, их властелину, свиток со своими вероломными требованиями. И вновь я увидел, как торжество в их взглядах сменяется смертельным ужасом, когда из леса вышли мои верные лучники, выпуская стрелы в лживые сердца клятвопреступных вассалов...

Перед моими глазами проходили сцены сражений. Я видел, как падают передо мной стены Парижа, видел пламя, пылающее над соборами Мадрида, видел голову того, кто когда-то был королем, насаженную на пику и принесенную мне. Вокруг меня толпились прекрасные женщины и честолюбивые мужчины, возносившие мне хвалу. Я видел шумные пиршества, бешеную скачку на лошадях за захлебывающимися от лая гончими, жареную оленину над ревущим костром. Я видел, как вскрывались бочонки с вином и как в обжорстве, разврате и праздности шли дни и годы, вплоть до тех пор, когда моя рука уже более не могла держать меч. Разжиревший от излишеств и ослабевший от болезней, я прятался во дворце, пока мои собственные слуги вели переговоры с захватчиками у ворот и предавали королевство и короля в обмен на свои ничтожные жизни. Но не более ничтожные, чем моя, когда я, рыдая, стоял на коленях перед юношей, чьего отца я повесил на его собственных воротах, и клялся ему на еще недавно принадлежавшем мне мече в вечной преданности ему всего моего рода...

Когда я вновь вернулся в реальный мир, мне показалось, будто я переплыл реку шире, чем вся вселенная. Я снова стоял посреди комнаты, которую хорошо помнил, хотя прошла целая вечность — или всего секунда? Меч обжигал мне руку — уже не неуклюжий металлический обрубок, но клинок длиной в четыре фута, заканчивавшийся тупым сломанным концом. На рукоятке виднелись следы позолоты, а на головке поблескивал драгоценный камень. Это была все та же самая магия, которую я уже видел прежде, и любые разговоры насчет вероятностных напряжений и преобразований реальности ничего не могли изменить. Я попытался восстановить в памяти картину, которую видел мгновение назад,— панораму лиц, звуков и напрасных сожалений, но она рассеялась, как это обычно бывает со сновидениями, и исчезла. А затем меня вырвали из задумчивости звук распахнувшейся двери и шаги по ковру, направлявшиеся в сторону спальни.

— Милорд барон,— послышался знакомый голос-чрезвычайная ситуация в Сети! Равновесие нарушено! В ближайшие часы начнется вероятностная буря!

Он поспешно прошел мимо того места, где стоял я, прижавшись к стене возле двери, остановился, видя, что комната пуста, повернулся, увидел меня и вскрикнул.

— Спасибо за информацию, Рената,— сказал я, со всей силой нанося ему удар плашмя мечом по голове. Не задерживаясь, чтобы проверить, не расколол ли я ему череп, я пересек кабинет и снова оказался в туннеле, прежде чем у кого-либо из его людей хватило мужества войти без стука.

За пару часов, в течение которых я обследовал систему туннелей, я обнаружил множество боковых ответвлений, несколько потайных комнат со столами и сгнившими постелями, узкую лестницу, ведшую на первый этаж, но мне никак не удавалось найти прямого пути в другое крыло дворца и к выходу среди рододендронов. Я подумал было о том, чтобы выбраться наружу, но из-за стен раздавалось чересчур много звуков, делавших подобную мысль не слишком привлекательной. Похоже, все здание было охвачено волнениями, чему, впрочем, вряд ли стоило удивляться, учитывая смерть наместника и приближающуюся вероятностную бурю.

Наконец я нашел шахту с ржавой лестницей внутри. Ступени были расположены слишком близко друг к другу и покрыты ржавчиной, а в самой шахте едва хватало свободного места. По мере того как я спускался, она, казалось, становилась все уже. Шахта заканчивалась сырым полом, который, как я понял, шел под рядом камер, в одной из которых мне уже довелось побывать. Почти в полной темноте я двинулся по проходу шириной в два фута, куда свет проникал лишь сквозь щели между камнями. Мне не хотелось думать о том, что будет, если я останусь здесь, когда наступит ночь.

Пройдя с полсотни шагов, я уперся в тупик. Повернув назад, через тридцать футов я обнаружил перекресток, насчет которого мог поклясться, что еще пару минут назад его здесь не было. Правое ответвление вело к открытой яме, куда я едва не свалился. Другое уходило по спирали вниз, завершаясь круглым помещением с темными отверстиями вдоль стены. Я повернулся кругом, а когда снова взглянул в ту сторону, откуда пришел, все изменилось. На этот раз сомнений не оставалось: там, где только что был проход, встала сплошная каменная стена. Теперь я понял, что подразумевал Рузвельт под вероятностной бурей. Субъективная реальность оказалась иллюзорной, подобно сновидению.

Следующий проход, в который я свернул, завершался голой стеной из влажной глины. Когда я вернулся в круглое помещение, оно было уже квадратным, и из него вели только два выхода. Один из них упирался в массивную, окованную железом дверь, запертую на замок и засовы. Я снова вернулся назад, но вместо зала оказался в пещере, по полу которой текла вода и в дальней стене виднелся единственный темный ход. Я вошел туда, и он расширился, превратившись в устланный ковром холл перед несколькими белыми дверями, которые все оказались заперты. Но стоило мне оглянуться — и передо мной был лишь серый туннель, прорубленный в сплошном камне.

В течение долгого времени я пытался найти выход наверх, блуждая по темным ходам, которые смыкались за моей спиной. А потом в одном из туннелей, столь низком, что мне приходилось пригибаться, я услышал невдалеке звон цепей.

Прислушавшись, я уловил тяжелое дыхание и шарканье ног по камню, снова звон. В обычной ситуации подобные звуки вряд ли показались бы мне привлекательными, но, учитывая обстоятельства, я предпочел рискнуть. Пройдя еще десять футов, я увидел тусклый свет, шедший сквозь щель в стене вокруг незакрепленной каменной плиты размером три на три фута. Приложив глаз к щели, я увидел камеру со стенами без окон, свечу на столе, соломенный тюфяк. Посреди нее стоял старик одного со мной роста, широкоплечий, с большими узловатыми руками, обветренным лицом, бледно-голубыми глазами и загнанным взглядом. Он был одет в потрепанные синие атласные бриджи, парчовую темно-красную мантию с широкими меховыми отворотами, расшитую лилиями жилетку и поношенные туфли, которые когда-то были красными. Лодыжки его были скованы цепями. Он огляделся по сторонам, словно зная, что я здесь.

— Джеффри,— сказал он хриплым старческим голосом, который я уже слышал прежде, в одном из своих видений.— Я чувствую, ты где-то рядом.

Схватившись за каменную плиту, я отодвинул ее в сторону и заглянул в зарешеченное отверстие. Старик медленно повернулся. Рот его открылся и снова закрылся.

— Джеффри,— проговорил он.— Мой мальчик...— Он протянул руку, но тут же ее отдернул.— Но мой мальчик мертв,— пробормотал он себе под нос. — Мертв навсегда.— По иссохшей щеке скатилась слеза.— Так кто же ты? Его кузен Генри? Или Эдвард? Назовись!

— Меня зовут Керлон. Я заблудился. Отсюда есть выход?

Казалось, он не услышал мой вопрос.

— Кто послал тебя сюда? Мерзкие негодяи, которые убили Джеффри?

Он схватился за решетку, и рукав его мантии сдвинулся назад, обнажив рубец шириной два дюйма вокруг запястья.

— Никто меня не посылал,— ответил я.— Я сам. Он уставился на меня, затем кивнул.

— Да, ты из знатного рода — я вижу по твоему лицу. Ты тоже угодил в его ловушку?

— Похоже на то,— сказал я,— Кто ты? Почему ты здесь?

— Мое имя Генри Плангет, и ни на какие титулы я не претендую. Ноя не поддержал его коварные замыслы, хотя все дьяволы ада пытались меня запугать! — Он погрозил кулаком стене.— Делайте что хотите, проклятые негодяи, только пощадите мальчика!

— Очнись, старик! — грубо бросил я.— Мне нужна твоя помощь! Отсюда есть выход?

Он не ответил. Я достал сломанный меч и попытался поддеть решетку. Прутья были прочные, толщиной в дюйм, надежно вделанные в каменную кладку.

— Моя помощь? — Он посмотрел на меня слезящимися глазами.— Плангеты никогда не просят о помощи — но все же... все же, возможно, нам и стоило ее попросить, много лет назад...

— Послушай, Генри. Есть один человек, которого зовут Рузвельт. Генерал Питер, барон ван Рузвельт. Ему хватило безумия возомнить, будто он может переделать вселенную по своему личному разумению, а я оказался достаточно глуп для того, чтобы ему поверить. Я бы хотел остановить его, если это возможно. Но прежде всего я должен выбраться из этого лабиринта. Если знаешь дорогу — скажи!

— Лабиринта?

Старик посмотрел на меня туманным взглядом, а потом, словно вдруг сбросив некое бремя, выпрямился; глаза его прояснились, и в них появилась жизнь.

— Лабиринт жизни,— сказал он— Лабиринт судьбы. Да, мы должны из него вырваться!

Он замолчал, глядя на сломанный меч. Его рука потянулась к клинку, но замерла на полдороге, так до него и не дотронувшись.

— В твоих руках Балингор? — Голос его дрогнул. Его взгляд встретился с моим, и глаза его вспыхнули.— Моим очам предстало чудо! Ибо они видели, как Балингор был сломан и брошен в море! А теперь... он снова жив!

— Боюсь, это всего лишь сломанный меч,— сказал я, но он меня не слушал.

— Балингор снова жив! — дрожащим голосом продолжал он.— Его сила струится в тебе, я это чувствую! И сила его пронзает завесу между мирами! Я видел их, да, он показал мне их много лет назад, осыпав меня прекрасными словами и разговорами о давно прошедшей славе. Миров много, и они зовут меня — и тебя тоже! Ты слышишь их, голоса, призывающие во тьме? Иди! Иди к ним! Разорви круг судьбы, навеки погубивший наш род!

— И как же мне это сделать, Генри?

Он ухватился за решетку, и я увидел, что он с трудом пытается удержать вернувшийся к нему проблеск здравого рассудка.

— Мне придется говорить быстро, пока снова не опустилась пелена,— сказал он. Голос его теперь звучал увереннее.

Вот что он мне рассказал:

— Давным-давно один из королей в нашем роду завладел Балингором и с его помощью построил могущественную империю по всему миру. Но в конце концов удача покинула его, Балингор попал в руки другого и в течение семи веков служил силам зла. Однако в итоге жадность узурпатора его же и сгубила. Его мудрецы построили странную машину, внутри которой человек мог покинуть рамки собственной судьбы и уйти в мир иного бытия. Он попытался воспользоваться этим чудом в качестве оружия, чтобы воплотить свои замыслы о господстве над всеми мирами, но потерпел неудачу. И в итоге навлек на себя гнев самих небес!

— Эта машина называлась «челнок»,— сказал я.— С помощью М К-привода она могла перемещаться между различными мировыми линиями. Я слышал, будто Пустошь возникла из-за того, что привод вышел из-под контроля.

— Нет, это вовсе не была случайная катастрофа! Ван Рузвельт знал, что делает, когда высвобождал невиданную силу, погубившую целый мир! А теперь его потомок снова пытается переделать вселенную по своему желанию, но это слишком сложная задача для него одного! Он нуждается в помощи могущественного Ангевина. Так он сказал мне, когда похитил меня из моего родового поместья в далеком мире, где я родился. Но я ему не поддался! И ты тоже не должен!

— Кто он, Генри? Кто он такой?

— Падший ангел, чудовище, злобы которого не в силах вынести мир! Даже сейчас она здесь, вокруг, везде! Беги! Беги из этой кошмарной ямы, пока не заблудился навсегда... так же как давным-давно заблудился я...

— Ты что-то говорил насчет меча,— напомнил я.

— Мне немало довелось узнать такого, во что невозможно поверить,— пробормотал Генри.— Однако тебе придется! — Голос его снова окреп.— Есть множество миров, множество линий судьбы, которые прорастают сквозь стены времени, словно стебли плюща! Когда-то существовало множество Балингоров, каждый из которых содержал часть силы, некогда слитой воедино. Однако когда мир охватила катастрофа, все погибли, за исключением двух. Один находится в руках этого дьявола, Рузвельта. А другой, что висел высоко на стене в моем доме, в далекой земле, я никогда больше не увижу! — Костяшки его вцепившихся в решетку пальцев побелели.— Когда-то это был мой дом, эти камеры были моими подвалами. Потом явился он. Его речи ввели меня в заблуждение, и по его требованию я снял со стены древний клинок моих предков и вложил ему в руку. Но стоило ему дотронуться до клинка, как тот рассыпался на куски. Он пришел в ярость, обвиняя меня в колдовстве. Но мне уже был дан знак свыше, который придал мне сил, и я не подчинился ему — хотя было уже слишком поздно! Он привел меня сюда и рассказал мне свою историю — и свою ложь. Он клялся, будто я ключ к его величию, что вместе мы заново построим его мир — другой мир, похожий на мой, но все же совсем иной. Я не стал его слушать. Я видел его меч — другой Балингор, обесчещенный много лет назад,— но я чувствовал, что истинная сила не в нем. Он действительно нуждался во мне, но он не знал, что я сохранил один фрагмент настоящего меча. Я спрятал этот кусок, и когда он бросил остальные ржаветь в соленое море, один остался...

— Балингоров было больше двух,— сказал я.— Часть одного из них у меня. И я нашел еще одну, в разрушенном городе посреди Пустоши...

— Слушай меня! — Голос Генри дрогнул.— Я чувствую, как возвращается красная тьма! Времени больше нет! Иди в мой мир, Керлон! Найди мой дом с высокими каменными стенами и красными башнями и там, в часовне Святого Ричарда, ищи за алтарным камнем. Но опасайся ложного Балингора! А теперь иди — пока мир не превратился в кошмарное сновидение!

— Я постараюсь, Генри,— сказал я.— Но я не могу оставить тебя здесь. Попробую найти какой-нибудь способ тебя освободить.

Я пошел назад по коридору, ощупывая стены с неясной мыслью, что, может быть, наткнусь на висящее на стене кольцо с ключами, но ничего не обнаружил.

Когда я вернулся к зарешеченному окну, свеча на столе все еще горела, но в камере никого не было. Лишь ржавые кандалы лежали на полу среди разбросанных костей.

Я долго стоял в темноте, глядя на догорающую свечу, затем двинулся дальше. Не знаю, сколько прошло часов, прежде чем я оказался в помещении, куда проникал свет из-за тяжелой дубовой двери, наполовину сбитой с петель. Поднявшись по каменным ступеням, я вышел в освещенную вечерним светом кухню, которая выглядела так, будто ее брали с боем. Где-то неподалеку слышались выстрелы.

За дверью оказалась мощеная аллея с высокими стенами по обеим сторонам. В нескольких футах от двери лежал на спине мертвец в синем мундире. Подобрав его автомат, я направился через улицу, стараясь не создавать лишнего шума. Вдали раздавался грохот и гул крупнокалиберных орудий, и вечернее небо озарялось яркими вспышками. Теперь я знал, где я. Я преодолел под землей несколько городских кварталов, и дворец наместника находился на следующей площади, в ста ярдах отсюда.

Неожиданный орудийный залп едва не заставил меня прижаться к стене. Послышался звук бегущих ног, и из дверей выскочили трое имперских гвардейцев в синих мундирах, устремившись на другую сторону улицы. Снова раздался залп, откуда-то сверху, и один из них упал. Послышался свист снаряда, и часть улицы взлетела на воздух, окутав все вокруг пылью. Когда пыль рассеялась, рядом с мертвым солдатом лежал мертвый штатский с наброшенным на плечи патронташем. Революция была в разгаре, но почему-то мне казалось, что тем не менее события разворачиваются вовсе не так, как хотелось бы Рузвельту, Мысль об этом послужила мне предупреждением, заставив сосредоточиться на дальнейших действиях.

Покинув свое укрытие, я перебежал через улицу и нырнул в узкий переулок, ведший к задней части дворца, держа автомат наготове,— мне вовсе не хотелось, чтобы меня подстрелили как с той, так и с другой стороны. Когда я уже был возле ворот, за спиной послышались чьи-то шаги. Бросив автомат, я перелез через стену и оказался в дворцовом саду, в пятидесяти футах от того места, где я оставил челнок в режиме полуфазы.

Тенистые деревья и кусты показались мне не совсем такими, как раньше; на ухоженных клумбах пустили ростки дикие цветы неизвестной мне разновидности. Где-то заливался трелью соловей, не обращая внимания на огонь орудий.

На моем пальце все еще было надето кольцо, которое дал мне Баярд, с миниатюрной кнопкой вызова челнока, вмонтированной в искусственный рубин. Я оставил челнок на другой мировой линии, пришпиленный подавляющими лучами Империума, словно бабочка к доске, но сейчас было не время об этом раздумывать. Если сигнальное устройство сработает, у меня будет еще одна попытка, если нет — игра окончена. Я нажал на камень.

Пела птица. Легкий ветерок шевелил высокую траву. В дальней стороне сада появился какой-то человек в покрытой пятнами пота синей форме, без фуражки. Увидев меня, он остановился, что-то крикнул и побежал туда, где стоял я. Он преодолел половину разделявшего нас расстояния, когда челнок замерцал и приобрел четкие очертания. В лицо мне ударила воздушная волна. Шагнув внутрь, я щелкнул переключателем режима полуфазы. Изображение вечернего сада на экранах приобрело зловещий голубоватый оттенок. Бегущий человек резко остановился, поднял автомат и выпустил полный магазин в то место, где только что находился челнок. Послышался отдаленный приглушенный звук выстрелов. Человек отбросил автомат, дико расхохотался, повернулся и пошел прочь. Я мог ему только посочувствовать, прекрасно понимая, что он сейчас ощущает. Мир рушился у него на глазах, и пути назад не было.

На панели управления моргала лампочка — датчик, настроенный на челнок Рузвельта. Он все еще работал — и цель его перемещалась.

И снова я не стал тратить время на подсчет собственных шансов, а просто повернул рычаг включения привода и устремился в погоню.

Мне уже приходилось видеть подобное прежде, но тем не менее зрелище оставалось все столь же захватывающим. По мере того как шли часы, мир вокруг плавно менялся. Теперь я знал, что вижу непрерывную последовательность

А-линий, каждая из которых лишь слегка отличалась от предыдущей, подобно кадрам кинофильма. На самом деле ничто не двигалось, и момент времени в течение всего путешествия через четвертое измерение оставался тем же самым. Но зловещая активность энтропии продолжалась: растения сражались друг с другом за место под солнцем, лианы атаковали деревья, сорняки разрастались, вытесняя другие сорняки. Покрытые плющом стены дворца стали ниже и толще, превратившись в окруженную рвом крепость. Деревья отступили назад, медленно скользя по расступавшемуся, словно вода, дерну, пока челнок не оказался посреди открытого поля, окруженного древним лесом. Крепость превратилась в каменный дом-усадьбу с мансардами и трубами, возвышавшимися под нисколько не изменившимся небом; трубы сдвинулись и соединились, превратившись в кирпичные башни с заостренными верхушками.

Внезапно гудение двигателя начало стихать и в конце концов смолкло. Изображение стабилизировалось. Передо мной тянулось вспаханное поле, а за ним — одинокий дом на вершине низкого холма среди высоких деревьев.

Высокий каменный дом с башнями из кирпича, который при нормальном освещении был бы красным. Из всех возможных мест, существовавших во всех вселенных, Рузвельт привел меня к дому Генри Плангета.

Дождавшись наступления темноты, я переключил челнок в режим полной фазы и вышел наружу, после чего переключил его обратно. Одиноко прозвучал легкий хлопок ворвавшегося на освободившееся место воздуха.

За прошедший час через дом прошло немалое количество людей. Подъезжали верхом курьеры, а другие галопом скакали прочь по немощеной дороге с полными седельными сумками на боках лошадей. Во всех окнах первого этажа горел свет. Перед входной дверью вышагивали часовые. Казалось, дом напоминает военную штаб-квартиру. Где-то внутри его Рузвельт смешивал последние ингредиенты своего величайшего заговора против всего мира.

Обойдя дом, я двинулся под прикрытием тополей вдоль стены, пока не оказался возле ближайшего окна. Группа людей в разукрашенных зеленых мундирах стояла вокруг стола, на котором под газовой люстрой была расстелена карта. Рузвельта среди них не было. То же самое происходило и в соседней комнате, если не считать того, что здесь люди были одеты в обычную форму цвета хаки и работали с какими-то документами. Я обошел дом наполовину, используя в качестве укрытия живую изгородь, когда наконец нашел того, кого искал. Он сидел в одиночестве за столом и, слегка улыбаясь, что-то быстро писал шариковой ручкой — курьезная аномалия в столь старомодной обстановке. На лбу у него виднелся небольшой порез. На нем был все тот же костюм, что и на церемонии в Новой Нормандии, но покрытый пятнами и обожженный. Похоже, генералу нелегко пришлось, прежде чем он покинул поле сражения.

Закончив писать, он вышел из комнаты. Я подошел ближе и проверил окно. Вечер был теплый, и окно было приоткрыто на полдюйма. Десять секунд спустя я был уже внутри.

Я постоял у двери, прислушиваясь, затем открыл ее и взглянул вдоль оклеенного обоями коридора, тускло освещенного единственным газовым рожком. В дальнем его конце стоял часовой, весь в сверкающей коже и бронзе, с мушкетом на плече. Я притворился, будто я всего лишь движущаяся по коридору тень, скользящая в сторону безлюдной лестницы. Он даже не повернул головы.

Лестница с отполированными перилами из красного дерева была устлана красной ковровой дорожкой. На площадке я прислушался, затем поднялся в другой темный коридор с дверями по обеим сторонам. Я стоял, ожидая, когда инстинкт подскажет мне, что делать дальше, когда вдруг ощутил легкое прикосновение к бедру. Я быстро повернулся, и моя рука потянулась к рукоятке меча, прежде чем я сообразил: моего бока мягко касался сам меч. Я вытащил его, следуя в указываемом им направлении.

В конце коридора три ступени вели к двустворчатым дверям из резного дуба. Толкнув их, я оказался в большом помещении, залитом падавшим через круглое окно лунным светом. Я никогда раньше его не видел — и тем не менее я здесь уже побывал. Я знал, хотя и не понимал, откуда именно, что это аналог часовни, из которой Рузвельт похитил ковчег. Эта комната была меньше и проще, почти без украшений, однако каким-то образом в непостижимой географии Сети альтернативных реальностей она занимала то же самое место. Алтарь под высоко расположенным окном состоял из двух тяжелых дубовых опор с лежащим поперек них грубо обработанным плоским камнем — но в каком-то смысле это был тот же самый алтарь. В тусклом свете он казался мне каменной плахой для жертвоприношений. Я двинулся вперед и вдруг услышал за спиной тихий звук открывающейся двери. Обернувшись, я увидел стоявшего в дверях Рузвельта. Его черные глаза, казалось, пылали в темноте, а позади него стояли вооруженные люди.

— Вот видите, Плантагенет,— негромко сказал он.— Как бы вы ни сопротивлялись, вам все равно суждено оказаться в моих руках. Должен сказать, я недооценил вас при нашем знакомстве — и потом, в Новой Нормандии. Я полагал, что вы ухватитесь за предоставленный вам шанс бежать, стремясь освободить угнетенную нацию. Крестьяне восстали бы по вашему призыву, и вы бы поднялись к вершинам славы во главе отряда сторонников под лучами яркого солнца. Почему вы поступили иначе?

— Вы умный человек, Рузвельт,— ответил я.— Но не настолько, чтобы играть роль Бога. Люди все же не картонные человечки, которыми можно вертеть как угодно по собственной прихоти.

— Люди — всего лишь орудия,— бесстрастно сказал Рузвельт.— Что же касается вас — вы инструмент, который пытается вырваться из руки, к тому же с исключительно острыми краями.— Он покачал головой.— Я считал вас человеком чувств и действия, Плантагенет, а не разума!

— Хватит решать за меня, Рузвельт. Ваш план лопнул, как мыльный пузырь, у вас на глазах. Вы проиграли точно так же, как проиграл ваш отец, пытаясь подчинить своей воле Генри Плангета.

На самом деле мои слова были лишь выстрелом наугад, просто чтобы хоть что-то сказать. На мгновение на его лице промелькнуло удивление, затем его зубы блеснули в улыбке.

— Это был мой дед,— ответил он.— Интересно, как вы об этом узнали? Но сейчас это не имеет никакого значения, не так ли? Вы пришли сюда, в единственное место, куда могли прийти, и обнаружили, что я уже вас жду.

— Вы не слишком бдительны. Я мог вас пристрелить, когда вы писали за столом.

— Что-то я не вижу у вас оружия.— Он все еще улыбался, почти дружелюбно.— Нет, Плантагенет, вам не суждено выстрелить мне в спину. Нам предстоит встретиться лицом к лицу, и это судьбоносное время пришло.

Он вытащил висевший у него на боку тяжелый меч. Сверкнули драгоценные камни, украшавшие рукоятку и эфес. Люди позади него стояли молча, сжимая в руках пистолеты.

— Вы очень любите разглагольствовать о судьбе, Рузвельт,— сказал я.— Но все это пустой вздор. Человек сам определяет собственную судьбу.

Я наблюдал за длинным лезвием, готовый отразить удар сломанным клинком в моей руке. Рузвельт бросил на него взгляд и негромко рассмеялся,

— Ваши знания столь же неполноценны, как и ваше оружие, Плантагенет! Да, кое-что вам известно — хотя даже это меня удивляет,— но этого слишком мало. Вы узнаете меч, который перед вами?

— Красивый кусок железа,— согласился я.— Но оружие хорошо настолько, насколько хорош тот, кто держит его в руках.

— Взгляните на Балингор! — Рузвельт поднял меч, и свет отразился от лезвия — заостренной полосы блестящей стали длиной в шесть футов, шириной с мою ладонь. В мускулистой руке Рузвельта меч лежал, словно деревянная палка.— Его выковали для вашего когда-то великого предка, Ричарда Львиное Сердце. Меч сослужил ему хорошую службу, но Ричард оказался чересчур жаден. Он слишком далеко зашел, разжирев на золоте и вине. В конце концов его стали называть Ричардом Чревоугодником. Он валялся пьяный в своей спальне, когда французы атаковали стены Лондона и его люди открыли им ворота. В обмен на этот меч он купил себе жизнь, отдав его рукояткой вперед голландскому наемнику, возглавлявшему войско Людовика Августа, и поклялся подчиняться ему и его роду до конца времен!

— Все это сказки,— сказал я.

— Но в эту сказку вы верите.— Рузвельт повернул меч так, что отблеск ударил мне в глаза. — Я знаю, зачем вы здесь, Плантагенет.

— В самом деле? Он мрачно кивнул.

— Каким-то образом — и потом вы расскажете мне, каким именно,— вы узнали, что Балингор — ключевой предмет, через который проходят силовые линии. Вы вообразили, будто сумеете его похитить и вернуть себе все то, что потеряли много лет назад.— Он покачал головой.— Но теперь это оружие принадлежит мне! Одно лишь его прикосновение лишит сил вашу руку. Сквозь эту сталь течет вся вероятностная энергия, накопленная за семь столетий истории, и каждый эрг этой титанической мощи противостоит вашим притязаниям. Предлагаю вам последний шанс сохранить жизнь со всеми ее благами, Плантагенет! Подчинитесь мне — и вы будете первым у трона при новом мировом порядке. А если откажетесь, умрете в страшных мучениях, не доступных вашему воображению!

— Смерть есть смерть,— сказал я.— А какая именно, уже не столь существенно. Почему бы вам не убить меня прямо сейчас? Оружие в ваших руках.

— Мне бы следовало вас прикончить,— процедил он сквозь зубы.— Уже давно!

— По какой-то причине я нужен вам живым,— устало ответил я.— Но причина эта — не ваша, Рузвельт. Все это время вы думали, будто главный — вы, хотя на самом деле это не так. Возможно, судьбу не так-то легко изменить, как вам казалось...

Один из стоявших за спиной Рузвельта приглушенно вскрикнул, увидев прошмыгнувшую между его ног крысу величиной с кота. Рузвельт замахнулся на нее мечом, и в то же мгновение я метнулся к алтарю.

Я ожидал выстрелов, пули в позвоночнике, мучительной боли от разряда из нейропистолета, но Рузвельт крикнул своим людям, чтобы те не стреляли. Вскочив на невысокий постамент, я ухватился за алтарный камень и навалился на него всем весом. С тем же успехом я мог бы попытаться приподнять колонны Парфенона. Рузвельт уже бежал ко мне. Подсунув сломанный меч под камень, я услышал металлический скрежет...

Вселенная превратилась во взметнувшееся вокруг белое пламя, которое затем сменилось серым туманом...

— Пойдете в наступление, милорд? — послышался рядом голос Трампингтона. Я посмотрел на светящее сквозь туман солнце и подумал о зеленых полях Англии, о солнечных виноградниках Аквитании, об империи, которая, несмотря ни на что, могла быть моей. Я взглянул туда, где ждал враг и где, как я знал, меня могла подстерегать смерть.

— Да. Будем наступать,— ответил я.

— Милорд,— обеспокоенно спросил Трампингтон,— вы хорошо себя чувствуете?

— Не хуже любого смертного,— ответил я и, пришпорив коня, поскакал навстречу высоким серым стенам Ша-луза.

Часовня Святого Ричарда вновь обрела реальные черты. Рузвельт бежал ко мне, за ним его люди, один из них поднял пистолет, последовала яркая вспышка, и я ощутил резкий удар в плечо, отшвырнувший меня назад...

Рузвельт стоял надо мной с обнаженным мечом в руке.

— Вам еще не пришло время умереть, Плантагенет,— сказал он. Голос его отдавался эхом, словно из рупора.— Вставайте!

Я нашел собственные руки и ноги, подтянул их под себя. Все мое тело превратилось в один сгусток пульсирующей боли... как в тот раз, когда Рената выстрелил в меня из нейропистолета. Воспоминание о Ренате придало мне сил, и я сумел подняться.

— А вы сильный человек, И гордый,— сказал Рузвельт, голос которого будто накатывался до меня волнами.

Руку отчаянно жгло. Вспомнив про меч, я сморгнул туманную дымку и увидел, что тот все еще торчит из-под алтарного камня, куда я его воткнул за мгновение до того, как в меня кто-то выстрелил и попал. Я отчаянно жалел, что мне никак до него не добраться.

— Вы проделали немалый путь, Плантагенет,— говорил Рузвельт.— Думаю, вы знали, чем он завершится, и все же сражались до конца. Я искренне восхищаюсь вами и очень скоро оставлю вас в покое. Но сперва — подчинитесь мне.

— Вы до сих пор боитесь...— с трудом выговорил я.— Вы ничего не можете сделать... один.

— Послушайте меня,— сказал Рузвельт.— Буря бушует вокруг нас, и скоро она до нас доберется. Вы уже ее видели, вы видели, что такое Пустошь! Если сейчас мы не заделаем вероятностную брешь, она поглотит эту мировую линию вместе со всеми остальными! Лишь из-за вашего дурацкого упрямства вы держите дефектную линию открытой! Во имя будущего человечества, усмирите свою ложную гордыню!

— Есть и другое решение,— ответит я.— Вы можете подчиниться мне.

— Только если разверзнется бездна и поглотит меня живьем,— сказал Рузвельт и поднял меч, намереваясь...

Собрав остатки сил, я рванулся вперед и схватил его за запястье, пытаясь удержать, и потянулся к покрытой зарубками рукоятке моего клинка. Его рука сомкнулась на моей. Мы стояли, сцепившись, и его черные глаза отделяли от моих лишь несколько дюймов.

— Назад! — крикнул Рузвельт своим людям, попытавшимся приблизиться к нам.— Я уничтожу его своими собственными руками!

Мои пальцы находились в шести дюймах от рукоятки меча. Я ощущал ее притяжение — не физическое, но некую неуловимую силу, подобную ненависти или любви, которая исходила от моей руки, перетекая в клинок.

— Сражайся, Плантагенет,— прошипел Рузвельт мне в ухо, наваливаясь на меня всем своим весом.

Мою руку отбросило назад, в сторону от меча...

— Балингор! — крикнул я.

Меч шевельнулся и прыгнул через разделявшее нас пространство прямо мне в ладонь.

Мне показалось, будто мою руку охватил огонь — не обжигающий, но животворный, снимающий усталость. Отшвырнув Рузвельта назад, я замахнулся шестифутовым куском поцарапанной ржавой стали, держа его обеими руками. Рузвельт попятился, не отводя взгляда от старого меча, затупившегося и выщербленного, но теперь целого. На лице его появилось такое выражение, словно он заглянул в огненные врата ада. А потом наши взгляды встретились.

— И снова я тебя недооценил,— сказал он.— Теперь я начинаю понимать, кто ты на самом деле такой, Плантагенет, и что ты такое. Но отступать уже слишком поздно. Мы встретились, как нам и было суждено, лицом к лицу, твоя судьба против моей!

Он сделал выпад, и ложный Балингор устремился ко мне, а истинный Балингор, сверкнув, метнулся ему навстречу. Два лезвия столкнулись со звоном, подобным удару железа о наковальню, и звук этот заполнил весь мир...

...Я увидел летящую ко мне из клубов пыли стрелу и почувствовал обрушившийся на плечо страшный удар, который едва не вышиб меня из седла.

— Сир, вы ранены! — крикнул Трампингтон, пытаясь пробиться ко мне сквозь сражающееся войско.

В один миг меня охватила слабость, но я удержался в седле и пришпорил коня, устремляясь вперед.

— Милорд, отходите назад, я должен перевязать ваши раны! — послышался позади голос Трампингтона, но я не обратил на него внимания.

Он на всем скаку поравнялся со мной, пытаясь занять позицию между мной и врагом.

— Сир, вернитесь! — кричал он.— Даже король может умереть! .

На мгновение наши взгляды встретились. Вокруг нас вставали на дыбы лошади и отчаянно дрались люди.

— В отличие от многих других король знает, как умереть достойно,— сказал я.— И когда — тоже.

Затем вражеская атака разделила нас, и я больше его не видел...

Я заметил, как изменился взгляд Рузвельта, устремленный мне в глаза. Он попятился, недоуменно глядя на собственные пустые руки. На моих глазах лицо его сморщилось, щеки ввалились, шелк и парча превратились в серые лохмотья, которые свалились, обнажив худые ребра и желтую старческую кожу. Он упал, что-то бормоча беззубым ртом, а его пальцы, словно птичьи когти, заскребли по каменному полу. А потом остались только кости, рассыпавшиеся в прах.

Меч обжег мне руки. Взглянув на него, я увидел, как отражается свет по всей длине безупречного лезвия, как сверкает украшенная драгоценными камнями рукоятка. Убрав меч в ножны, я пересек пустую часовню и вышел под яркие лучи солнца.

Когда я вернулся назад, следуя сигналу маяка, полковник Баярд уже ждал меня в ангаре для челноков Империума. Неделю я провел в прекрасной постели под опекой не менее прекрасной медсестры. Баярд немало времени просидел со мной, посвящая меня во все подробности.

— Нам удалось собрать из кусочков почти всю историю,— рассказал он.— Семьдесят лет назад, когда Пустошь уничтожила большую часть известных нам мировых линий, одному человеку удалось избежать всеобщей гибели. Это был высокопоставленный правительственный чиновник с одной из ключевых мировых линий, охваченных Пустошью, который способствовал вышедшим из-под контроля экспериментам, в конечном счете приведшим к катастрофе. Ему удалось с помощью недоработанной экспериментальной машины перебраться через Сеть на линию ноль-ноль — одну из немногих, имевших достаточно стабильную вероятностную структуру и потому переживших катастрофу.

Мир этот не пришелся ему по вкусу. Дома он обладал немалой властью, стоя возле трона оранской династии, правившей половиной планеты. Здесь же он был никем — хотя и не без способностей. Со временем ему удалось подняться до высокого поста в имперской Службе транссетевого надзора, но душа его не лежала к подобной работе. Его честолюбивый замысел заключался в том, чтобы восстановить старую империю. В течение жизни ему не удалось этого добиться, но он передал свою идею сыну, а тот, в свою очередь,— внуку.

Естественно, один человек не в состоянии был свергнуть правительство Империума. Ван Рузвельтам нужна была другая линия, за пределами Пустоши, где они могли бы воплотить в жизнь свой план. Они выбрали Новую Нормандию, поскольку та находилась на приемлемом уровне технологии, отличалась политической нестабильностью и давно созрела для сильной руки, к тому же там имелся подходящий исторический фундамент. Рузвельт намеревался спровоцировать мятеж, натравить французов на британцев, а когда обе стороны полностью истощили бы свои силы и дискредитировали себя, выступить самому во главе небольшой, но хорошо организованной банды наемников и захватить власть.

Вскоре он понял, что все далеко не столь просто, как он предполагал. Герцог Лондрский был влиятельной фигурой, которой не так-то легко было манипулировать. Рузвельт убил его — и обнаружил, что из-за его вмешательства серьезно нарушилось вероятностное равновесие, последствия чего вы могли наблюдать здесь и у себя дома. Стабильность нужно было восстанавливать, а это означало уничтожение всех Плантагенетов раз и навсегда, поскольку пока оставался в живых хотя бы один из них, где бы он ни находился, вероятностные силы сосредоточились бы на нем, бросив его в гущу событий и создав вокруг него вероятностное субъядро. Рузвельт же нуждался во всей доступной вероятностной энергии, которую он мог бы направить на обеспечение стабильности избранной им линии, достаточной, чтобы противостоять Пустоши.

Однако просто убить всех Плантагенетов было мало. Он нуждался в их силе, их харизме, которые мог бы добавить к своей. Именно тогда и дошло дело до вас. Он воспользовался некоторыми весьма специфическими приборами, которые привез с собой его дед в своем челноке с оранской линии, для поиска в Сети по заданным параметрам,— и нашел вас. Я знаю, что вы всего лишь рыбак и ничего не слышали о Плантагенетах. Но вероятностные линии были сосредоточены вокруг вас. Он намеревался использовать вас в качестве подставной фигуры, чтобы восстановить стабильность линии Новой Нормандии, позволить вам потерять власть в ходе безнадежной войны, а затем предложить вам бежать. И ценой за это должно было стать ваше признание власти Рузвельта.

Первую ошибку он совершил, когда втайне арестовал шефа Разведки, барона фон Рихтгофена. У Манфреда есть друзья, и рассказанная Рузвельтом история о его внезапной болезни нас не удовлетворила. Возможно, он оказался чересчур мягкосердечен или же опасался разрушить слишком многие важные жизненные линии Империума. Ему следовало убить Рихтгофена и меня тоже. Но он этого не сделал.

Меня освободили из камеры, в которой я сидел, через несколько часов после того, как он отправился вместе с вами в Пустошь. Мы попытались последовать за ним, но разразилась буря, и мы едва успели возвратиться. Когда Рузвельт не вернулся, мы начали его искать. Наши приборы засекли его в Новой Нормандии. Когда я прибыл туда, все уже закончилось — как вам известно. Мы не нашли никаких следов Рузвельта. Полагаю, он погиб. Вам повезло, что вы сами остались живы.

В изложенной Баярдом версии событий имелись определенные пробелы, но, похоже, она вполне удовлетворила бы всех. Со смертью Рузвельта вероятностная буря сама собой прекратилась. В архивах больше не росли поганки. А имперские посредники быстро восстанавливали порядок в Новой Нормандии под властью свободно избранного парламента.

Однако Баярда продолжало беспокоить кое-что еще. Когда я вышел из госпиталя, он показал мне город, сводил меня в рестораны и на концерты, предоставил мне небольшую, но уютную квартиру, где я мог оставаться столько, сколько бы захотел. Он ни разу не упоминал о том, чтобы отправить меня обратно домой, не упоминал об этом и я. Казалось, будто мы оба ждем приближения некоей нависшей над миром угрозы.

Мы сидели за столиком на открытой террасе ресторана в Упсале, когда я спросил его об этом. Сперва он попытался отделаться отговоркой, но я посмотрел ему прямо в глаза.

— Рано или поздно вам все равно придется мне рассказать,— сказал я,— Это ведь напрямую касается меня, не так ли?

Он кивнул.

— В Сети до сих пор сохраняется неустойчивость. Пока она ни на что особо не влияет, но со временем возрастет настолько, что станет угрожать стабильности Империума: и линии ИП-три, и Новой Нормандии, и любой другой. Пустошь — словно раковая опухоль, которую невозможно полностью обезвредить. Там имеет место разрыв, который необходимо замкнуть, подобно электрической цепи.

— Продолжайте.

— Наши приборы показывают, что разорванные линии сходятся на вас и на мече по имени Балингор.

Я кивнул.

— Я ведь не принадлежу к этой линии, разве не так? В таком случае вам придется отправить меня назад в Ки-Уэст снова заниматься рыбной ловлей.

— Все не так просто. Семьсот лет назад одна из ключевых фигур в вашем роду вмешалась в ход событий, что в итоге привело к катастрофе. Стабильность не вернется до тех пор, пока разорванные тогда вероятностные линии вновь не возвратятся к своему источнику.

Больше он ничего не сказал, но я понял, что он пытается мне объяснить.

— Значит, мне придется вернуться,— сказал я.— В Пустошь.

— Это решать только вам,— ответил он.— Империум не станет пытаться вас принуждать.

Я встал. Закатные цвета никогда не казались мне столь приятными, а отдаленная музыка — столь притягательной, как сейчас.

— Поехали,— сказал я.

Техники, готовившие челнок, работали молча и быстро. Они пожали нам руки, и мы с Баярдом пристегнулись к креслам.

— Наша цель — бывшая главная линия данной части Империума,— сказал Баярд.

Я не стал говорить ему, что уже там побывал. Вокруг плыли формы и цвета Пустоши, но я не обращал на них внимания.

— А что потом? — спросил я.

— Мы надеемся, что, когда энергия Пустоши сойдет на нет, сама Пустошь сразу же рассосется. И в Сети больше не будет разрушенных миров.

Больше мы об этом не разговаривали. Казалось, прошло лишь несколько минут, прежде чем гудение двигателя стихло.

— Мы на месте,— сказал Баярд. Он открыл люк, и я взглянул сквозь рассеивающийся туман на окружавший нас ландшафт. Джунгли и руины исчезли, в лучах солнца над зелеными лужайками и серебристыми фонтанами поднимались сверкающие башни. Вдалеке слышалось женское пение.

— Мне бы очень хотелось сказать что-нибудь напоследок,— проговорил Баярд.— Вот только сказать мне нечего. До свидания, мистер Керлон.

Я ступил на землю, и люк за моей спиной закрылся. Подождав, пока челнок исчезнет в мерцающей дымке, я направился по украшенной цветами дорожке туда, где слышался голос Иронель.

Барон фон Рихтгофен, шеф Имперской разведки, посмотрел через отполированный до блеска стол на Баярда.

— Что ж, твоя миссия удалась, Бриан,— тихо сказал он.— Как только объект ступил на линию Пустоши, показания всех индикаторов напряженности сразу же упали до нуля. Угроза для Сети миновала.

— Интересно,— заметил Баярд,— что он чувствовал в последние секунды?

— Ничего. Вообще ничего. Континуум мгновенно сомкнулся, затягивая рану. Вероятностное уравнение разрешилось.— Рихтгофен немного помолчал.— А что? Ты что-нибудь видел?

— Нет, ничего,— ответил Баярд,— Просто туман, плотный как камень и безмолвный как смерть.

— Он был отважным человеком, Бриан. Он совершил то, что было предназначено ему судьбой.

Баярд хмуро кивнул.

— Бриан, тебя еще что-то беспокоит?

— Мы всегда придерживались теории, что история неизменна,— сказал Баярд.— Возможно, я просто заблуждаюсь. Но мне кажется, будто я помню рассказ о том, как король Ричард вырезал всех баронов на острове Раннимед. Я пытался проверить по историческим источникам, но, естественно, я ошибался.

Рихтгофен задумчиво посмотрел на него.

— Что-то и впрямь знакомое... хотя, конечно, это всего лишь иллюзия, — добавил он.— С баронами встречался король Джон и подписал их Великую хартию.

— Откуда у меня могла взяться мысль, будто Джон был казнен Ричардом в тысяча двести первом году?

Рихтгофен хотел было кивнуть, но передумал.

— Погоди-ка... хотя нет, я теперь вспоминаю. Ричарда тогда уже не было в живых. Он был убит арбалетной стрелой во время второстепенного сражения в месте под названием Шалуз в тысяча сто девяносто девятом году.— На лице его появилось задумчивое выражение.— Что любопытно... ему вообще не было никакой необходимости принимать участие в том бою, и после ранения он отказаться от любой врачебной помощи. Как будто искал смерти на поле битвы.

— Я очень хорошо помню,— сказал Баярд,— как он дожил до старости — до глубокой старости, — лишился короны и умер в немилости. Я мог бы поклясться, что читал про все это в детстве. Но в книгах ничего подобного нет. Этого никогда не происходило.

— Да,— кивнул Рихтгофен.— Никогда. Иначе миры, которые мы знаем, не существовали бы.

— И все-таки странно.

— Каждый феномен в пространственно-временном вероятностном континууме выглядит странным, Бриан, но не более странным, чем любой другой.

— Наверное, это был всего лишь сон,— сказал Баярд.— Очень яркое и живое сновидение.

— Говорят, жизнь сама по себе — сновидение.— Рихтгофен выпрямился в кресле.— Но в этом сне живем мы сами, Бриан. И нас ждет работа.

Баярд улыбнулся в ответ.

— Ты прав,— сказал он.— Одного подобного сновидения вполне достаточно. Для кого угодно.