Мир приключений, 1929 № 03 - 04

ЖАЖДА

Рассказ Ч. Бута

Иллюстрации М. Маккинлэя

ДВОЕ мужчин следили друг за другом.

Уже десять дней носило их в море в небольшой лодке по воле ветра. В лодке было немного корабельных сухарей и два боченка с водой. Накануне вечером они доели сухари и сегодня утром начали второй боченок с водой. Вначале они распоряжались водой легкомысленно, но потом, по взаимному соглашению, посадили себя на чашку воды в день, — половина этой порции утром, половина — в полдень.

Десять дней! Элдриг спрашивал себя, не десять ли лет прошло с тех пор, как «Морской Король» пошел ко дну, а он и матрос Одвик стали следить друг за другом. Каждый час был хуже предыдущего, терпеть дольше уже стало казаться невозможным и Элдриг начал думать, что самое лучшее — броситься через борт в море.

Мелькнувший в воде плавник акулы удержал его от этого и с потом ужаса на лице Эрлдриг продолжал страдать, как никогда не думал, что человек может страдать. А, ведь, он видел много страданий. Элдриг был врач.

Небосвод был подобен опрокинутой металлической чаше безжизненного голубого цвета. На дне чаши был раскаленный шар солнца, изливавший свирепый зной, какой-то липкий жар, высасывавший жизненные соки из тел двух людей в лодке. Лодка поднималась и опускалась, как бакан; ветра не было. Океан был похож на тусклый остеклянившийся глаз больной собаки. Он был таким уже десять дней.

Элдригу казалось, что день придавил его тяжестью своего зноя. Голова его точно была заключена в футляр из раскаленного металла. Глаза его горели, губы потрескались и язык стал таким толстым, что едва помещался во рту. Тело жаждало влаги, все нервы трепетали ог этого неудовлетворенного желания. Когда он дотрагивался до уключин, они были раскалены. Когда он оглядывался кругом, он видел только тяжелое колыхание волн и пылающую кайму горизонта Когда он смотрел прямо перед собой, он не видел ничего, кроме бочки с водой, а за ней матроса Одвика.

Элдригу не было бы так неприятно, если бы здесь сидел кто-нибудь другой. Или если бы Одвик был человек другого типа. Потому что сначала вражда Элдрига к Одвику была просто враждой одного определенного типа к другому. Теперь она стала непримиримой и личной.

Когда Элдриг смотрел на руки Одвика, он вспоминал, как они отличаются от его рук. Руки Одвика были крупные, волосатые и мозолистые. Они были невероятно грязны. Ногти были обломаны и ободраны, а суставы превратились в узлы сухожилий и костей. Руки Элдрига были длинные, тонкие, быстрые и ловкие в движениях. Они были безукоризненно белые, пока солнце этих последних десяти дней не покрыло их густым золотистым загаром. Это были умные, гибкие живые руки; сильные, красивые, аристократические руки; руки человека, умеющего обращаться с тонкими инструментами.

Полученные отсюда выводы были достаточно ясны. И чем больше он думал, тем яснее они становились.

Он хотел было изложить эти выводы Одвику, — не мог же человек не понять их, если у него была хоть капля разума, — но достаточно было одного взгляда на его тупоумное лицо и тусклые, невыразительные глаза. Попытка была бы бесполезна. Он продолжал повторять выводы самому себе.

Он был Стефен Элдриг, невропатолог из Нью-Иорка. Репутация его была международной и он этого заслуживал. Он был не из тех, которые постоянно думают о своих совершенствах, его взгляд на жизнь был всегда слишком отвлеченный и аналитический, но было признано всеми, что он одна из звезд в своей специальности. В Париже был Лессеж, в Вене — Штраус, в Лондоне — Конвей и Элдриг — в Нью-Иорке.

Элдриг всегда говорил, что разум неоценим в мире, управляемом страстями и страхом. В мире, состоящем большею частью из таких отрицательных типов, как, например, этот человек, Одвик, сидевший по другую сторону боченка с водой. По крайней мере с дюжину лучших умов десятилетия спокойно отдавались в руки Элдрига и он спас каждого из них. К нему обращался и сенатор Рингольд, экономист Фенвик, иследователь Энтрим, финансист Эрмитэдж, артист Диллон.

Одвик же, вероятно, всю жизнь был матросом на корабле. Вероятно, он знал, как распределяется на корабле груз. Нет сомнения, что у него достаточно соображения, чтобы исполнить приказание, которое ему прокричит помощник штурмана. Может быть, он был знаком и с другой незатейливой работой. Короче говоря, такие как он миллионами толпились во всех концах земли, и руки и тела их были к услугам каждого, у кого в кармане есть доллар.

Их — миллионы! А Стефен Элдриг— один!

И все же, если он изложит эти доводы этому тупому дураку, тот будет продолжать настаивать на своих «правах» на половину воды в боченке. Его право! Это было нелепо, как Элдриг и доказал себе за последние пять дней. Большинству людей было свойственно придавать своей личности слишком много значения в ходе вещей. Несколько часов без воды — и все было бы кончено. И человек умер бы с прекрасным утешением, что его отказ от своих ((прав», — глупое выражение! — удвоил возможность значительно более высокому интеллекту остаться в живых и продолжать свою важную работу в мире. Ведь, нет сомнения, что это все так просто, как задача элементарной арифметики.

Ну, что ж, был и другой выход…

Сначала мысль эта была отвратительна чистой, незапятнанной ясности его мозга, и он только постепенно подходил к ней. Он даже раздражался сам на себя, что не сразу ей подчиняется, раз он был так прав. Его противодействие этой мысли было, как он сам сознавал, как бы уступкой морали настоящего времени. Нельзя без борьбы сбросить с себя цени условностей.

Но в этот день, когда солнце в белом пламени зноя прошло зенит, оборвалась последняя ниточка противодействия мысли, которая должна была освободить его. В голове он испытывал чувство напряжения. Сейчас уничтожится последняя ниточка и он укроется в полнейшей и великолепной ясности ума, для которой чужды чувства и мораль.

Элдриг склонил голову на руки, но не спускал глаз с матроса Одвика. На тупоумном лице человека он не видел и тени подозрения. Одвик наблюдал за ним просто потому, что не на что больше было смотреть.

Прошло некоторое время и вдруг Элдриг почувствовал какую-то бодрящую легкость, какой-то экстаз. Он сейчас же понял, что это освобождение, которого он ждал. Ему хотелось откинуть назад голову и разразиться смехом, но он подавил в себе это побуждение. Он не должен смущать Одвика. Настало время действовать.

Да и лучше было не медлить. Приблизительно втечение последнего часа он наблюдал тревожные симптомы в связи со своим чувством зрения. Ничего серьезного, конечно. Просто слишком ярко светило солнце. Предметы как будто перемешались или совершенно исчезали. Например, боченок с водой стоял посреди лодки, потом он исчезал и Элдриг видел только дно лодки. Потом вдруг боченок точно появлялся там, где сидел Одвик, а матрос исчезал. Потом Одвик появлялся на месте боченка. Неприятно, конечно, но ничего серьезного. Просто оптическая иллюзия, созданная слепящим светом солнца. Но все же чем скорее он сделает то, что хочет сделать, тем лучше.

Одвик дремал. Этим нужно воспользоваться. Элдриг пошарил на дне лодки и достал складной нож. Открыл его и провел пальцем по лезвию. Острый, как бритва. Отлично! Он знал, в какое именно место нужно ударить. Тогда одно быстрое движение — и Одвика не станет.

Шаг за шагом, он медленно стал двигаться в лодке вперед, осторожно, бесшумно, не нарушая даже ритмических подъемов и опусканий суденышка. Еще шаг и он будет в расстоянии, нужном для удара. Еще одно движение… Тело его напряглось. Он занес руку.

— Ах!

Дело было сделано.

Элдриг опустился назад на свое место на носу, потирая руки одну о другую. Он был удивлен простотой происшедшего и бранил себя, что не сделал этого раньше. Раздался плеск, сверкнули один или два рыбьих плавника и слегка закраснелась вода. И все было кончено. Элдриг взглянул на часы на руке.

— Пять часов! — пробормотал он.

В доказательство своей выносливости он подождет до шести часов и только тогда выпьет полную чашку воды по случаю своего освобождения от цепей условной морали.

После этого он добросовестно будет придерживаться порции, которую они с Одвиком назначили себе.

Когда солнце начало опускаться на западе и дневной зной стал ослабевать, муки жажды, терзавшие Элдрига, утихли. Скоро он, вообще, почти перестал ощущать жажду. Его охватило восхитительное чувство благодушия. Точно сильное наркотическое средство перенесло его в сад его мечтаний. Ему казалось, что он парит в воздухе. Он до бесконечности мог воздерживаться от воды. Как странно была создана человеческая природа! Когда человеку хотелось чего нибудь, он этого не получал. А когда это было у него под рукой, он уже не желал этого.

Он не испытывал сожалений о том, что сделал. Почему бы ему испытывать их? Если бы положение было обратное и разум Одвика превосходил бы его разум, Элдриг спокойно бы стушевался. Это был вопрос обыкновенного здравого смысла. Личного туг не было ничего. Жаль было, что Одвику пришлось умереть, но это было необходимо.

Элдриг снова посмотрел на часы.

— Шесть часов!

Слегка улыбаясь, он направился к боченку, стоявшему посреди лодки. Он сделал шага два, как вдруг остановился с холодеющим сердцем. Он быстро заморгал глазами и потер их обратной стороной руки. Оно все еще было там! Элдриг отступил. А! Оно исчезло. Оптическая иллюзия, конечно!

Снова двинулся он вперед и снова остановился с этим расслабляющим холодом на сердце. Он слегка отступил. Оно исчезло. Тогда он двинулся вперед. Вот оно снова тут!

Холод на сердце превратился в леденящую руку. Дрожь страха пробежала по спине Элдрига. То, что он видел, конечно, было иллюзией, но Это действовало на него, как материальная реальность. Он не мог, он не смел приблизиться к боченку, пока это было тут. Дрожа он снова опустился на свое сидение на носу.

Фигура матроса снова исчезла. Как будто бы что-нибудь могло доказать, что это была иллюзия и что он видел не самого Одвика… Одвика! Что это он говорит! Как это может быть Одвик, когда этот человек умер? Но если это всего только иллюзия — это была, была иллюзия! — то почему ясе эта фигура давала ему ощущение материального присутствия?

Это не может быть Одвик. Не может быть! Одвик умер. Чтобы увериться в этом, он стал вспоминать подробности исчезновения Одвика.

Одвик дремал… он подкрался с ножом в руке… тело его напряглось и он замахнулся. Потом он перекинул тело Одвика за борт. Блеснули плавники рыб и заалела вода. О, да, Одвик умер, в этом не было сомнений.

Элдриг сильно встряхнулся и смочил высохшие губы кончиком языка. Жажда его возвращалась.

— Это только иллюзия, — прошептал он.

Голос его совсем не был похож на его голос. Он медленно двинулся вперед, шаг за шагом.

— Ах! — сорвалось с его губ.

Оно снова было там, сидело на бочонке, все с таким же тупоумным лицом, но глаза… «иллюзии» казались менее тусклыми и невыразительными, чем были прежде. В них был точно упрек? Глупости! Человек этот умер.

Он попытался пройти вперед, но чье-то присутствие на боченке удерживало его, точно это была материальная реальность и упиралась в его грудь материальными руками. Минуту он боролся изо всех сил с тем чем-то, что удерживало его. Потом, обессиленный, упал на нос лодки.

— Это не может быть Одвик! Одвик умер! Умер!

Элдриг произносил эти слова пронзительным голосом, тер руками глаза, раскачивался из стороны в сторону. Потом он взял себя в руки. Так не годится. Такой одаренный человек, как он, боится тени! Это было нелепо! Да ему и вода нужна. Эта ужасная жажда снова терзала его.

Напрягая всю волю, он стал пробираться вперед. Минуту спустя, он уже сидел на носу, прижимая руки к искаженному ужасом лицу, сдерживая рыдания.

— Он не может помешать мне взять воду, — дрожащим голосом шептал он. — Он не может: его нет здесь, нет!

Теперь солнце было на краю горизонта. Пламенные и золотые знамена раскинулись по опрокинутой чаше небосклона и с башен из облаков развевались лиловые и сиреневые флаги. Воздух стал немного свежеть.

Элдриг снова овладел своими придавленными ужасом чувствами. Как он мог дойти до такого состояния? Где ясный разум, которым он всегда так гордился? Он должен встать лицом к лицу с положением, как это сделал бы каждый здоровый человек. Каждая задача имела свое разрешение. Он и тут должен добиться разрешения. Ах! так было лучше. Он уже снова владеет собой.

Одвика больше нет. Элдриг снова перебрал в памяти подробности его исчезновения. Нож… движение вперед… плеск воды. Все это было неоспоримо. Отлично. Спиритический феномен, как благоразумное объяснение того, что он видел, был тут, конечно, невозможен. Он — ученый и материалист. Такому разуму, как его, отвратительны были Конан Дойль и его спиритические глупости. Это напоминало ему первое предположение: чье-то присутствие на боченке было ничто иное, как оптическая иллюзия, вызванная раскаленными лучами солнца!

Отлично! Но как ему справиться с иллюзией, которая не подпускала его к боченку с водой?

Это и было его задачей и он должен найти разрешение ее, потому что жажда делала его существование невыносимым. Глазные яблоки его были точно горячие уголья, упавшие в его голову прямо из кузницы. Мозг его казался жидким металлом, что превращало всякую мысль в пытку. Темнеющее лоно океана призывало его… Если бы не эти мелькающие в воде плавники!

Прошло некоторое время. Элдриг так был занят разрешением своей задачи, что не заметил приближения ночи. Небо пылало тусклым пламенем умирающих в печи углей. Темные тона ночи поползли по небосводу. Звезды зажигали свои лампочки. Робкая золотая луна выглянула из-за края восточного горизонта. Элдриг вдруг заметил этот переход дня в ночь и в это время его осенило разрешение задачи. Почему не подумал он об этом прежде?

Иллюзия была расстройством зрения, последствием ослепительного блеска солнца. Значит, темнота исправит это. Если глаза его отдохнут за ночь и он, быть может, хоть немножко заснет, утром его зрение будет нормальным. Но он не должен до рассвета приближаться к боченку с водой. Возвращение иллюзии может помешать его выздоровлению. Воздух будет немножко посвежее. Э^го поможет ему перенести ожидавшие его часы мучительной жажды.

Как здраво мыслил его мозг.

Элдриг охватил измученную голову руками и сжал ее изо всех сил. Он закрыл глаза. Он ждал.

Луна выплыла в бесконечную пустоту ночи, как золотой корабль в багряное море. Прошел час. Воздух стал прохладнее, только немного прохладнее. Воздух был как внутренность печи, огни которой были затушены на ночь. В воздухе чувствовалась какая-то напряженность.

Элдриг все ждал. Он вздрагивал по временам и стонал. Казалось невозможным, чтобы так продолжалось. Но он все-таки ждал. Он сам не знал, чего он ждет.

Элдриг, вероятно, немного заснул под утро.

Он ощутил красноватый свет на востоке. Потом перевернутая чаша небосвода стала светлеть. Кроваво-красное солнце выползло из-за горизонта, как китайский дракон, являющийся на празднество. Элдриг нашел, что реальность нового дня гораздо отвратительнее кошмара, от которого он проснулся. День этот будет повторением десяти предыдущих дней. Тихий плеск волн о борт лодки; ритмическое поднятие и опускание лодки; небо, похожее на внутренность раскаленного медного колокола. Зной солнца…

Элдриг устремил глаза на боченок посреди лодки. В нем была вода, а вода — это жизнь. Нужно было только пробраться к боченку и взять его. Но бесжалостный белый свет дня поколебал его уверенность в то, что поддерживало его всю эту ужасную ночь, — в то, что утром зрение его снова будет нормальным. Ему было страшно, он чувствовал, что если иллюзия снова появится, он не в силах будет сделать новую попытку.　

Измученный жаждой, он продолжал сидеть на носу лодки. Его глаза с покрасневшими веками были устремлены на боченок. Язык его высовывался изо рта, на раскрытых губах было немножко пены. Щеки его были бескровны и провалились.　

Когда солнце поднялось над горизонтом и на глаза Элдрига легли косые полосы зноя, перед ним встали видения горных потоков, мчащихся в прохладные ущелья, звенящих ручейков, тихих озер, обрамленных высоким тростником… Он видел себя идущим по горло в ароматной воде.

В боченке была вода. Она будет нектаром для его пересохшего горла. Он должен взять эту воду! Одвика нет! И все же…

С криком, который он напрасно старался подавить, Элдриг закрыл глаза и стал бить себя руками в грудь. Этими умными, опытными руками, которые могли вести лезвие вдоль волоска, отделявшего жизнь человека от смерти. Огромным усилием он снова забрал себя в руки. Что бы ни случилось, главенствовать должен его ясный разум. Фраза эта имела успокоительное действие. Ах, так будет лучше. Вот он опять владеет собой.

Он должен достать воду. Шаг за шагом он снова двинулся к центру лодки. Все его горящее тело облил холодный пот. Ужас заставлял его вернуться, но воля двигала вперед его дрожащие ноги. Еще два шага…

Его там не было!

С губ Элдрига сорвался крик. Он был возрожден. Он протянул руки, схватил ими боченок и торжествующе выпрямился. Он победил. Он будет жить. Восторжествовал его здоровый разум. Здоровый… здоровый… аах!

Он остановился. Сердце его похолодело. Он встряхнул боченок. Лицо его стало мертвенно-бледно. Он смотрел на место, где должна была быть втулка. Ее там не было. Не было. Она лежала на дне лодки.

Крик поднялся к его губам. Но крик этот никогда не прозвучал. Что-то сорвалось в его голове, в его ясной голове. Потом жизнь покинула его и, все еще держа в руках боченок, он упал через борт лодки.

Блеснули плавники рыб. Вода слегка покраснела.

Матрос Одвнк потер глаза и кивнул головой.

— Вот и конец ему! Да и лучше так-то! Совсем спятил. Ткнул ножом в боченок, а потом махал руками будто бросал что-то акулам. Смотреть было тошно. Этим белоручкам лучше сидеть по домам, никуда они не годятся. Мир-то вертят эти волосатые руки, уж поверьте Ральфу Одвику. Он знает!

С этими философскими рассуждения матрос Одвик вынул из-под себя боченок с водой, на котором сидел.

— Хорошо, что я сидел на полном боченке, а дал ему пустой, не то он бы унес с собой всю воду до капли… Ну, а это, пожалуй, ветер с гор, как говаривала моя старуха-мать.

Одвик взял в руки жестяную чашку. Он приоткрыл втулку и вода закапала в чашку. Когда чашка наполнилась, Одвик вставил втулку обратно и поднял полную до краев чашку ко рту.

— На этот раз я угощу себя полной чашкой. За ваше здоровье, почтенный, где бы вы ни были. Надеюсь, что там не так горячо, как здесь.

Но не успел Одвик пригубить, как он бросил чашку на дно лодки. С губ его сорвался крик, глаза вылезали из орбит и он вытянул вперед большие волосатые руки.

На западном горизонте вился дымок. Спасение было близко!