Мир приключений, 1928 № 08

ОПИУМ

Рассказ В. ФОН-ЛЕНГЕРКЕ

С немецкого пер. Н. ВОЙТИНСКОЙ

Иллюстрации А. СЕРГЕЕВА

В Чайнатоун, — мрачном уголке Нью-Иорка, среди бесконечных сплетений улиц и переулков, вдали от больших, сверкающих огнями бульваров, точно морями и материками отделенном от жестких, упирающихся в небо домов, в действительности — столь близком, что нескольких шагов достаточно, чтобы из его узких уличек попасть на залитые светом улицы Сити — ютится порок. Оскал его виднеется в бес- численных окошечках, освещенных яркими, раскачивающимися фонариками, которые услужливо указывают пришельцу вход в подвалы, путь к наслаждениям.

Не накрашенные женщины, не продажная любовь притягивают людей в эти закоулки. Этим Нью-Иорк — пресыщен. Это можно найти в любой части города. Здесь же, где китайцы с длинными косами, в мягких войлочных туфлях, как тени скользят вдоль стен домов, где замысловато переплетающиеся иероглифы светятся с вывесок, здесь лик порока иной: изнуренный, расслабленный, с впалыми, горящими глазами, едва дерзающий улыбнуться своими сухими, потрескавшимися губами.

Пестрые яркие фонарики с причудливыми изображениями драконов качаются в легком ветерке перед зияющей пастью дверей, которые будто ведут в пустыню.

Бывает, что из темноты в полосе света покажется внезапно кукольное личико, миловидная детская фигурка с тяжело нависшими на глаза веками и цветущим ротиком, покажется, загадочно улыбаясь… Этодевушки Чайнатоуна; на их азиатских личиках лежит печать застывшего сладострастия. Они и в Токио, — в Кошивари — и в Шанхае, на протяжении всей непонятной Азии сводят с ума привыкшего к лихорадочной жизни европейца.

Но Нью-Иорк холоден, Нью-Иорк не любит цветов, не любит других, учтивых бесед, непрактичной одежды. Нью-Иорк любит лишь доллар.

Но этот холодный, здравый, практичный Нью-Иорк, обладающий стальными нервами, ищет тех своеобразных ощущений, которые можно здесь купить за доллары — он, как божеству, служит опиуму.

Одним из многих, поддавшихся этому пороку был и Джэк Сеймур, не могший уже более обходиться без этого одурманивающего яда. Он был всецело во власти опиума, проводя дни и ночи в одном из маленьких тайных притонов Чайнатоуна. Он едва ли помнил, что некогда в этом же городе он жил, как живут изо дня в день тысячи молодых людей.

Безучастный, он лежал на узком тюфяке в слабо освещенной комнате. В сладковатом, остывшем дыме свет лился прозрачными сказочными лучами. Владелец этого притона, старый, толстый китаец Янг, в войлочных туфлях ходил взад и вперед по комнате вдоль стен, на которых, как полки, одна над другой были расположены койки; порой он, точно обращаясь к больным, нашептывал что-то на своем свое образном английском языке.

И, в самом деле, лежавшие на узких, устланных грязными пестрыми шелковыми подушками, койках были больными людьми: расслабленные, лихорадящие глаза их от яда загорались, сверкали, затем потухали, как только проходило опьянение. За сном наступало пробуждение, а с ним вялость и глухая усталость.

И наступил день, когда всем существом своим он жаждал яда, но нужных для этого долларов он не имел. Выразительным движением азиат протянул свою желтую руку с похожими на когти выхоленными ногтями.

— Деньги, сэр?

— Завтра.

— Так ничего не будет, сэр, — сказал Янг и покачал головой. — Если нет денег, ничего не будет, сэр.

— Ты получишь их завтра. Я забыл захватить.

Китаец хитро засмеялся.

— Так говорят все, сэр.

Джэк взглянул на одутловатое гладкое лицо с косым разрезом маленьких глаз. Он понял, что всецело зависит от этого желтого диавола, он чувствовал, как тело его, привыкшее к опиуму, всеми фибрами своими жаждет яда.

Он молча положил свои золотые часы в протянутую руку.

Наступил день, когда Джэк уже не в силах был покинуть маленький грязный притон. Он больше ничего не помнил, он все забыл! Молчаливо и неподвижно лежал он на своей койке, устремив мутный взгляд в слабо освещенную комнату. Его лихорадило; неотступная мысль сверли а его мозг: как бы раздобыть хоть немного того яда, который он так жаждал.

Китайцу Янгу все это было знакомо. Джэк был не первым. Для таких случаев у Янга было испытанное средство; он знал, как легко можно, без излишних хлопот и неприятностей, освободиться от гостя.

Внезапно он стал приветлив и, как бы сочувствуя мукам несчастного, подарил ему яду. Тот жадно закурил, всей грудью втягивая в себя одурманивающие пары, и вскоре его ослабленное тело погрузилось в глубокий, как смерть, сон.

Тогда Янг тихо открыл тяжелый железный люк в полу, взвалил спящего на свои широкие плечи и стал спускаться но ступеням длинной лестницы. Когда он, через некоторое время, вновь появился, на лице его играла довольная улыбка.

Когда Джэк Сеймур очнулся, он ощутил запах плесени и затхлой сырости. Непонятно завывающий грохочущий шум, ежеминутно повторявшийся, то приближался, то удалялся. Голова отчаянно болела: все тело было точно разбито. Он медленно, неуверенно, раскрыл глаза. Все вокруг было темно. Где он? Что случилось с ним?

II снова подкатилось это шумящее, гремящее нечто, разрослось в оглушающий шум и затихло, разбившись в тысячекратном, злобно насмешливом эхо. В тот самый момент, когда гул раскатисто отразился от каменных стен, непонятным образом окружавших Джэка, сверкнул в темноте и угас красный огонек.

Джэк медленно поднялся. Что то холодное, скользкое, задело его руку; послышалось шуршанье. Затем на секунду наступила тишина, такая полная, что она угрожала прорвать барабанную перепонку. Охваченный страхом, Джэк застонал. Сердце у него колотилось в груди, точно ударяли по ней.

Снова сверкнул красный свет вдали и снова раздался гул. Джэк понял, где он.

Он был под Нью-Иорком, в одном из тех каналов, которые частой сетью стелются под десятимиллионным городом. Грохот, который он слышал, несомненно доносился до него от подземной железной дороги.

Он ощупью пошел вперед, в темноту, касаясь холодных скользких стен, к брезжившему вдали свету. Вскоре он обессилел и свалился; он ждал смерти. Он лег вдоль каменной стены, закрыл глаза. Выберется ли он когда из этого раскинувшегося под всем Нью-Иорком лабиринта бесконечных каналов, туннелей, переходов? Он считал, что спасенья нет.

Где-то там, над ним, тянулись улицы, высились мощные, бьющие бодрым пульсом жизни здания, был свет. Его охватило безумное желание вновь узреть эту жизнь, слиться с бесконечной толпой, которая широким потоком заливала улицы и дома. Во рту у него пересохло, язык набух, дыхание с болезненным шумом вырывалось из груди.

Бесконечно долго, казалось, — целую вечность — бродил он вдоль этих холодных, сырых, каменных стен, вспугивая каких-то отвратительных животных, прислушиваясь к наводившему на него ужас глухому отзвуку собственных шагов: ему казалось, точно за ним следует невидимая, враждебная сила.

Он напряг все силы и побежал; споткнулся, упал, снова встал и поплелся вперед, все вперед к то загоравшемуся, то потухавшему огоньку, светящемуся точно глаз в непроглядной темноте.

Там он набрел на отвесный проход, ведший к подземной железной дороге. Из зияющего отверстия на него пахнуло ледяным воздухом, принесшим с собой своеобразный запах железа и дегтя. Насколько он только мог, он склонился над отверстием и смотрел вниз на поезда, которые с грохотом приближались, скользили мимо, как призрачные, светящиеся змеи и, громыхая, терялись вдали Собрав последние силы, он ухватился за гладкий камень и стал спускаться. Он видел, как два сверкающих глаза неслись на него, слышал приближающийся оглушительный шум, почувствовал давление волны воздуха… Он обессилел.

Визгливо застучали тормоза. Моторный вагон отбросил в сторону безжизненное тело Джэка.