Мир приключений, 1928 № 05

ГОЛОВОРЕЗ

Одно из последних произведений

знаменитого испанского писателя　

БЛАСКО ИБАНЬЕСА,　

недавно скончавшегося изгнанником во Франции.　

— Вот тут заметка о смерти одного моего приятеля, — сказал Перетц, откладывая в сторону газету. — Я видел его только раз, но он часто был в моих мыслях. Прекрасный он был человек!

Мы встретились с ним в ночном поезде, на пути между Валенсией и Мадридом. Я ехал в купэ первого класса и единственный другой пассажир, сидевший со мной в этом купэ, слез в Альбачете. Я не жалел, что остался один, потому что мог свободно растянуться на диване, и подушки казались такими соблазнительными. Итак, уверенный, что я буду спать, как чурбан, я выключил свет, накрылся пальто и устроился во всю длину со вздохом облегчения, что нет никого, кому могли бы помешать мои ноги.

Поезд пересекал обширные равнины Ла-Манча. Паровоз мчался самой большой скоростью, а вагон стонал и трясся, как старый дилижанс. Непрерывный крен заставлял меня раскачиваться на плече взад и вперед, саквояж плясал у меня над головой, окна стучали, а колеса и тормоза издавали ужасный стальной визг. Но как только я закрыл глаза, я стал подчиняться ритму и воображать себя снова ребенком, укачиваемым тихим голосом моей няни.

Погружаясь в эти глупые фантазии, я заснул под непрерывный шум в ушах. Поезд мчался, не останавливаясь.

Вдруг перемена в воздухе разбудила меня. В лицо мне дул холодный ветер. Раскрыв глаза, я увидел, что купэ попрежнему пусто и дверь передо мной попрежнему закрыта. Я только что начал опять задремывать, когда почувствовал новое дуновение холодного ночного воздуха и, вскочив, увидел, что дверь возле моей головы была широко открыта и что на полу сидел человек со спущенными на подножки ногами.

Я был слишком поражен неожиданностью, чтобы думать; мозг мой был еще в полусонном состоянии. Первым моим чувством был суеверный ужас. Человек, появляющийся здесь вдруг, когда поезд идет полным ходом, должен был быть, по меньшей мере, привидением. Потом мне пришли в голову дорожные воры, бандиты, убийцы, и я вспомнил, что я один и никаким способом не могу предупредить даже тех, кто спит за деревянной перегородкой вагона. Человек этот, конечно, был бандит!

Подчиняясь инстинкту самосохранения, я бросился на этого человека, напирая на него локтями и коленями; он потерял равновесие, но отчаянно ухватился за край двери в то время, как я продолжал толкать его, стараясь оторвать его руки и выбросить его.

— Ради бога, оставьте меня! Я не трону вас! — Это вырвалось у него так покорно, что мне стало стыдно за свое поведение и я послушался. Он снова сел, задыхаясь и дрожа. Я открыл огонь.

Тогда я увидел, какая у него была наружность. Он был крестьянин, очень слабого телосложения, на нем была старая кожаная куртка и вытертые брюки. Его черная шапка была немногим чернее его смуглого лица, на котором выделялись огромные, пристально глядящие глаза и редкие желтые зубы.

Эти последние он выставлял в широкой улыбке глупой благодарности, но в то же время он шарил за поясом — подробность, которая заставила меня пожалеть о моем великодушии; так что, пока он продолжал шарить, я положил руку на задний карман брюк и нащупал револьвер. Он не поймает меня врасплох!

Человек медленно вытащил что-то из-за пояса и я, подражая ему, наполовину вынул из кармана револьвер. Но то, что он достал, было всего только маленьким обрывком смятой бумаги, который он мне с торжеством протянул.

— Смотрите, у меня есть билет!

Я взглянул на него и рассмеялся.

— Но это, ведь, старый! — сказал я.

— Он не годится уже много лет. Да и разве это может служить извинением тому, что вы вскакиваете в поезд и так пугаете людей?

При этих словах он побледнел, точно испугался, что я снова попытаюсь сбросить его; но как ни был я нервно настроен, а начинал жалеть Этого парня.

— Вы бы лучше вошли и закрыли дверь.

— Нет, благодаря вас, — твердо сказал он. — Я не имею права ехать там; я останусь тут. У меня нет денег!

И он упрямо остался на своем месте в дверях. Я сидел совсем рядом с ним, и мои колени касались его плеч. Мы мчались вперед, и ветер врывался, как ураган, и по оголенной равнине скользило пятнышко света из открытой двери с нашими скорченными тенями на нем. Телеграфные столбы проскакивали мимо, точно полоски, нарисованные желтым карандашом на черной завесе ночи, и искорки, как светлячки, летели назад от паровоза.

Бедняга был в каком-то беспокойном состоянии, точно он не привык долго сидеть на одном месте. Я предложил ему сигару, и некоторое время спустя мы разговорились.

Он рассказал мне, что совершает эго самое путешествие каждую субботу. Он ждал поезда за Альбачетой, с разбега вскакивал на подножку и затем проползал вдоль вагона, пока не находил пустого купэ. Перед приходом на станцию он спрыгивает с поезда и потом снова вскакивает, после того, как поезд двигался, каждый раз стараясь попасть в другой вагон, чтобы не обратить на себя внимания черствых кондукторов.

— Но куда же вы направляетесь? — спросил я, — и зачем так рискуете каждую неделю?

Оказалось, что он хотел проводить со своей семьей воскресения. Они с женой были слишком бедны, чтобы жить вместе; она работала в одном городе, он — в другом. Сначала он делал этот путь пешком и шел всю ночь, но когда он приходил, он должен был ложиться и так ослабевал, что не мог разговаривать с женой или играть с детьми. Постепенно он отчаялся в этом способе передвижения и нашел более легкий путь попадать к семье. Одно то, что он взглянет на своих детей, давало ему силы делать свою тяжелую работу втечение всей недели. У него было трое маленьких детей; младшая еще не умела ходить, но она знала его и каждый раз, когда он приходил, протягивала рученки, чтобы он поцеловал ее.

— Но разве вы не понимаете, что одно из таких путешествий может стать для вас последним? — спросил я.

Он уверенно улыбнулся. Нет, он не боялся поезда, когда тот мчался ему навстречу, как дикая лошадь, пыхтя и выбрасывая искры. У него было достаточно смелости: один прыжок— и он был в поезде; а что касается спрыгивания на ходу, так иной раз и можно было себе набить шишку, но он умел прыгать так, чтобы не попасть под колеса.

Боялся он только пассажиров. Конечно, в вагоне первого класса часто случались пустые купэ, но сколько раз он был на границе гибели! Однажды он попал в дамское отделение и там были две монахини. Их крики так перепугали его, что он свалился и должен был пройти остальную часть пути пешком.

Как-то раз ночью, когда он тихонько открывал дверь, кто-то ударил его по голове и сбросил его. Он, понятно, думал, что это его последнее путешествие!

При этих словах он показал огромный шрам на лбу.

Да, ему приходилось переносить грубое обращение, но он не жаловался. Он не мог осуждать людей за то, что они пугались и пытались защищаться. Он заслужил все, что получал, и даже больше; но что же ему было делать, когда у него не было денег и он хотел видеть своих детей?

Как раз в это время поезд стал замедлять ход, как будто мы подходили к станции.

— Послушайте, — сказал я, — до вашей станции есть еще одна остановка, и я заплачу за ваш проезд.

— Нет, сеннор, — ответил он простосердечно;—кондуктор поймал бы меня, когда я стал бы выходить. Я у него всегда был на плохом счету и не хочу теперь ему попадаться. Желаю вам счастливого пути, сеннор! Вы самый добрый человек, какого я встречал!

С этими словами он спустился по подножкам и исчез.

Мы очень скоро после этого остановились на маленькой станции. Я собирался уже снова заснуть, когда вдруг услышал взволнованные голоса на платформе. Это бригада поезда и станционные носильщики направляли полицейских в горячую погоню за кем-то.

— Вон он бежит! Один из вас — по ту сторону, и он тогда не убежит!.. Вот он на крыше вагона!.. Поторопитесь!

И через несколько секунд крыша надо мной затряслась под тяжелыми шагами усердной полиции.

Я высунулся из окна как раз во время, чтобы увидеть, как человек бросился вниз с крыши переднего вагона. Он упал на землю как мешок, прополз некоторое расстояние на четвереньках, потом побежал с отчаянной быстротой и скоро скрылся под покровом ночи.

В это время кондуктор и другие обсуждали происшествие и взволнованно размахивали руками.

— В чем дело? — спросил я одного из них.

— Это опять этот молодчик, который все ворует проезды. Он — паразит железной дороги. Он — головорез, вот он кто! Но мы его еще поймаем!

Я никогда больше не встречал «головореза». Часто в зимние ночи я спрашивал себя, стоит ли он где-нибудь под слепящими снегом или дождем, поджидая недружелюбный поезд, и потом забирается в него с беспечностью солдата, берущего окопы.

А тут напечатано, — закончил Перетц, указывая на газету, — что на железнодорожном пути вблизи Альбачеты найдено искалеченное тело. Это он, — чтобы убедиться, мне не нужно опознавать его. «Ищущий опасности, от нее же и погибнет». Он выдержал это четыре долгих года, за ним охотились, как за диким зверем, каждый раз, когда он хотел поцеловать своих малышей, пока, наконец, безжалостный дневной свет не нашел его лежащим на пути, где черная ночь так часто видела, как он со спокойствием героя бросал вызов смерти.