Мир приключений, 1925 № 03

НАД БЕЗДНОЙ

Рассказ В. Г. Левашова

Бэзиль Лешоу проснулся очень рано, в своей маленькой комнатке «от хозяйки». Спать не хотелось. Болела слегка голова, и яркое мартовское солнце раздражало слишком горячим светом.

Лешоу быстро встал и также быстро оделся. На столе лежала записка, оставленная, видимо, с вечера (он пришел ночью и разделся, не зажигая огня): хозяйка в очень энергичных выражениях требовала плату за комнату. Он вздохнул: «начинается»… и, стараясь не шуметь, вышел на улицу. Было тепло и тихо, как бывает хорошим весенним утром. Пересчитав деньги, он быстро пошел в кафе, где рано утром собирались шофферы, извозчики, кондукторы, взял газету, заказал чай и уселся в дальний угол. Он любил этот ранний утренний час, когда город только просыпается, такой чистый, и газета пахнет свежей краской. Он привычным глазом пробежал первый лист и отложил газету, торопясь выпить первый глоток горячего чаю.

Да. Его жизнь за последний год сложилась отвратительно. Небрежный вообще в денежных делах, он увлекся карточной игрой, и систематические проигрыши его быстро выбили из седла, погубили его, он растерял дела и не заметил, как наделал кучу долгов, после того как все, что могло быть продано, было продано.

Конец наступил быстро. Не было ни денег, ни вещей, ни заработка — остались крупные долги и неумолимые кредиторы. Потянулась тяжелая, непривычная жизнь: его преследовали кредиторы, хозяйка грозила выселением и пр. пр. Сколько оскорблений, презрительных суждений, притворных сожалений, стоющих пощечины. Весь день он бегал в поисках заработка и ночью-поздно, ночью-часто голодный пробирался к себе в комнату и, стараясь не шуметь, раздевался впотьмах и ложился измученный, злой. А утром нужно было уходить рано, чтобы избежать неприятных визитеров. И так изо-дня в день, изо-дня в день. А работы не было и приходилось прибегать к мелкому, унизительному кредиту и не брезговать грошовым заработком. Ему нужна была передышка для спокойной работы, а ему не давали этой передышки. Нередко он собирался послать всех к чорту и предоставить все своей судьбе… Ну, суд. Пусть! Неприятно, но зато сразу, решительно. Что-ж делать? Проиграл — плати. Но кредиторы не хотели суда и расчитывали только на его заработки и сидели у него на шее. В конце концов, он не мог обвинять их: они хотели только получить свои деньги. Он вздохнул и снова взял газету. Большое объявление посредине текста привлекло его внимание:

«10.000 долларов

наличными немедленно выплачивается лицу, которое согласится спуститься с аэроплана (высота 1.000—1.500 метров) на спасательном аппарате, изобретенном инженером Матью».

Далее стоял адрес, куда следовало (Обратиться для переговоров и ознакомиться с условиями.

Лешоу улыбнулся: вот та сумма, которая устроит его. Она вернет ему возможность спокойной работы, поможет распутаться с долгами, словом — спасет его. А риск? Риск — жизнь. Вся, целиком, поставленная на одну карту. Слово «карта» вызвало представление об этих маленьких, блестящих кусках картона, с мягким шелестом падающих на зеленое сукно, и то непередаваемое ощущение, когда вскрывают карты, ударило, как вино, в голову.

— Крупная игра Бэзиль, — пробормотал он. — Вздор, это не способ поправить дела, да к тому же, вероятно, желающих найдется не мало. Это не для него.

Он отбросил газету, но через секунду опять взял ее и еще раз перечитал объявление. Настроение было испорчено — он был отравлен этой газетой, и объвление влекло его к себе, как бездна. Цифра 10.000 мелькала перед ним, переплетаясь с его мыслями. Он встал и вышел, тут же, при входе, купил бессознательно газету и направился в городской сквер.

По существу, ему нужен был случай быстрого «обогащения», иначе, при сложившихся условиях, не выпутаться. Уехать? Нет и нет! Скрываться еще в худшей обстановке? Никогда!

Что собственно ему мешает рискнуть? Цена жизни? Ну, пожалуй, не это. Он страстно любил жизнь и ее радости, но по натуре был немного Фаталист и… игрок. Может быть, жизнь приготовила для него крупную ставку, максимальную ставку в 10.000 долларов против жизни. Стоит сыграть!

Близкие? Он одинок.

Друзья? У него их не было с детства, а приятели не могли итти в счет.

Женщины? Ф-ф-фа! Их было слишком много в его жизни, этих прелестных цветов, то нежных, то ядовитых, но в этом случае они не могли влиять на его решение.

Но было что-то, что протестовало. Животный страх? Пожалуй! Но больше того — остатки свободной, разумной воли, не совсем утраченной в чаду азарта и в чувстве отчаяния. Ум допускал потерю денег, чего угодно, но не жизни — это был слишком глупый способ поправить дела. Идя в этом направлении, можно было додуматься до преступления. Лешоу сидел, не отрывая глаз от газеты, как зачарованный. Потом быстро поднялся, сложил газету и решительно направился к выходу. И чтобы ни одна мысль не отвлекала его от принятого решения, он напевал вполголоса свое любимое:

«Любовь везде одна, как солнце».

Инженер Матью был высокий, представительный господин с уверенными» спокойными манерами.

— Сегодня, несмотря на ранний час, вы уже — третий, — сказал он Лешоу в своем маленьком кабинете. — Один был очень простой, какой-то чернорабочий, он полагал, вероятно, что, ему придется быть только мертвым грузом, а второй… разочарованный субъект… ему нужна, видите-ли, психическая встряска. Ни тот, ни другой не подошли. Мне нужен человек, который любит жизнь и хочет жить. Нужно, чтобы он, как я, понимаете ли: как я, понял идею аппарата, поверил бы в него, как я сам, и чтобы у него не было другой мысли, другого желания, другой веры, как вера в успех моего дела. Ну, а теперь скажите, что побудило вас, интеллигентного человека, рисковать жизнью за сравнительно некрупную сумму…

Лешоу не колебался: он откровенно разсказал инженеру про свое положение, не скрыл своей страсти к азарту, и, слегка волнуясь, просил Матью принять его кандидатуру.

Матью все время сочувственно кивал головой и вдруг, после минутного молчания, как-то утратил свой уверенный вид, ближе сел к Лешоу и, понизив голос, сказал:

— Вы — то, что мне нужно. Откровенность за откровенность. Я убил на это изобретение все свои деньги. Те деньги, что назначены в премию, — мои последние деньги. Если опыт не удастся, я конченный человек, если удастся — я разбогатею. Может быть, вы скажете, что в этом случае лучше рискнуть самому. Я долго думал об этом и решил потому не пробовать самому, что я верю в успех Это не логично, но это так. Вы поймете, если вдумаетесь. А теперь пройдем к аппарату и, если договоримся, кончим сейчас же.

Он повел Лешоу в соседнюю комнату и принялся объяснять ему устройство аппарата, который висел посреди комнаты на тонком тросе. Лешоу был человек с воображением и его заинтересовало простое и остроумное устройство аппарата. Он легко усвоил основную идею и обрадовал инженера Матью каким-то дельным замечанием. Они вернулись в кабинет.

Матью обнял Лешоу за талию.

— Это дело вам подойдет. Вы по натуре игрок и смотрите на это, как на крупную ставку. При неудаче — что!.. — Он пожал плечами. — Это будет только крупный проигрыш, только крупный проигрыш.

Лешоу криво улыбнулся.

— Это очень остроумно, мистер Матью, но я люблю сам разбираться в психологической оценке своих действий. Я притом, — он сделал хороший, широкий жест, — я, честное слово, верю в эту вашу штуку.

— Ольрайт. Ольрайт. Теперь об условиях: повторяю, в том или ином случае вы получаете 10.000 долларов наличными немедленно. В первом случае, вы получаете лично, во втором — деньги вручаются лицу или лицам по вашему предварительному указанию.

— По духовному завещанию… — не мог не улыбнуться Лешоу.

— Я предоставляю вам самим подыскивать надлежащую оценку вашим действиям, — отпарировал Матью, — я излагаю только условия.

— Один вопрос: эта сумма не может быть, по надлежащему иску, обращена на уплату претензий моих кредиторов?

— Мы устроим так, чтобы этого не было.

— Но по закону…

— Мой друг, я уверен, что на всем земном шаре нет такого остроумного закона, действие которого не парализовалось бы «обходом» более остроумным. Закон мало подвижен, и жизнь опережает закон — это аксиома. Я гарантирую полную неприкосновенность этих денег. Последнее условие: вы сходите по этому адресу к врачу, он должен установить, отвечает ли состояние вашего здоровья данному опыту. А завтра, в восемь вечера, — у меня. Мы кончили. Я останавливаю свой выбор на вас.

Они обменялись крепким рукопожатием, и Лешоу вышел.

Яркий, пронизанный золотом солнца день блистал всеми красками голубого неба, перламутром маленьких облаков.

— Итак, кончено! Он, Базиль Лешоу решился подвергнуть свою жизнь безумному риску. Возвращаться — поздно. Le vin est tiré, il faut le boire! Вино открыто, нужно его выпить! А доктор? Может быть, он не позволит опыта? Лешоу заглянул в адрес и зашагал к доктору, стараясь заглушить липкий животный страх, что копошился где-то глубоко.

— Все в порядке, — довольным тоном сказал доктор и точно захлопнул крышку.

Приключений.

Все в порядке! Значит, Лешоу летит. Значит… Значит ставка принята, остается открыть карты. И вдруг ему мучительно захотелось близости человека, близкого общностью идей, наклонностей и духовных привычек. Единственный человек мог бы только она — Ирэн Скрайф. Их связывала странная близость. Иногда они не виделись месяцами и, встречаясь, чувствовали громадную радость. Словно и жили только мечтой о встрече. Но как у нее для него, так и у него для нее любое время было свободно. Они уезжали за город, вечером, когда воздух тих, и звезды украшают синий плащ ночи; прижавшись друг к другу, сидели на палубе маленького речного парохода, и темная вода сердито плескалась около них; бродили часами по картинным галлереям, или, повинуясь минутному капризу, заходили в храм и склоняли головы под звуки органа. А поздно ночью уезжали на окраину города, где оставались на одну недолгую ночь у старой Менни Ломм. Распаковывались закуски, хлопала пробка длинной бутылки, и так горячи были потом ее поцелуи. Ах, какая женщина Ирэн Скрайф! И никогда, никогда они не говорили о своей жизни, он не знал, что она и как она, она никогда не спрашивала его ни о чем. Им было хорошо вдвоем всегда, так стоит ли о чем спрашивать? Она так и говорила, смеясь:

— Ты меня любишь?

— Да, тысячу раз да…

— Я тебя тоже. Значит, нам больше совершенно не о чем разговаривать.

Он должен ее видеть. Случай исключительный, да к тому же он скучает без нее. Вот только, где бы достать хоть немного денег…

— Знаешь, Ирэн, не то, что у меня не было другого выхода, но я, по натуре, не терплю затяжной болезни, а тут через полчаса все выяснится… если не для меня, так для других, — добавил он после паузы.

Они сидели на скамейке одной из задних аллей городского сада. Лешоу рассказал ей все спокойно, не рисуясь, не преуменьшая и не скрывая своего положения. Она слушала напряженно, только дрожь, пробегавшая по темным бровям, выдавала ее волнение.

Наступило молчание.

Ирэн сидела, опустив глаза. И вдруг по длинным ресницам скатилась слеза… другая. Лешоу задрожал: она любит его больше, чем он думал. И это молчание, и эти слезы сказали им больше тысячи фраз.

Она подняла голову и светло улыбнулась, смахнув слезы:

— Хорошо, Бэз, очень хорошо. Это в моем характере. Зубная боль лучше всего лечится хирургически. А ваши кредиторы? О, я придумала блестящую штучку. Она рассмеялась весело и немного злобно.

— В чем дело, Ирэн?

— Слушайте, Бэз. Вы должны заявить им всем, что вы идете на риск, на большой риск, но что они, во всяком случае, получат свои деньги. Но в том случае (она стала выбирать фразы), если им придется… если вы… ну, понимаете… если получить придется не от вас лично… они должны проводить вас… к месту вечного упокоения, и только тот получит деньги (она сжала его руки, прося прощенья за резкую определенность фразы), — только тот получит деньги, кто понесет гроб, только тот, не иначе.

Это было чисто по-женски, ядовито.

— Ну зачем это, ведь, в конце концов, они хотят получить только свои деньги.

— Пусть так, но вы это сделаете. Это будет компенсацией, кроме удовольствия уплаченного долга.

Лешоу рассмеялся:

— Будет так, как вы хотите, только потому, что этого хотите вы. Не будем говорить больше об этом. День хорош, вечер обещает быть хорошим, все хорошо уже по одному тому, что вы со мною.

— Едем. У меня сегодня много денег. Ну, ну, не хмурьте ваши брови. Наши отношения выше этой мелочи. Молчи… молчи… — она положила ему руку на губы и прижалась, заглядывая в глаза.

Никогда, кажется, они так не веселились, а ночью он вдруг опять почувствовал на своем лице ее крупные, горячие слезы.

Лешоу решил нигде не показываться до дня опытов, чтобы избежать праздных вопросов. Хозяйке он послал письмо, что он уезжает на неделю и, вернувшись, заплатит. Все кредиторы получили письма одинакового содержания: инженер Матью, по просьбе мистера Бэзиля Лешоу, сообщал, что он, Матью, принял предложение Лешоу, касающееся опыта за вознаграждение 10.000 долларов. Эта сумма (свободная от всяких посторонних претензий) будет выдана или мистеру Лешоу, или лицам, по его указанию, причем в списке, находящемся уже у него, Матью, значится фамилия адресата, но в этом случае адресат должен (как непременное условие получения денег) нести гроб с останками мистера Лешоу. «Очевидно (говорилось в письме), мистер Лешоу хотел дольше чувствовать около себя лиц, с которыми связывали его дела при жизни».

Письмо редактировала Ирэн Скрайф.

Потянулись дни крайнего напряжения. День Лешоу проводил с Матью, изучая аппарат и тренируясь для полета, бывал на аэродроме, совершил несколько подъемов, а вечером, у старой Мени Ломм, целовал прекрасные руки Ирэн, слушал ее веселую, остроумную болтовню и топил неумерший страх в сладкой отраве. Эти дни были самыми счастливыми во всей его жизни.

Испытание изобретения инженера Матью было публичное и привлекло массу народа. Еще бы! При «удаче» можно было видеть человеческую кровь, а это — лучшее из зрелищ для сытых.

Лешоу был на аэродроме с утра, но вышел только за полчаса до опыта. Когда он, бледный, с нахмуренными бровями, шел рядом с Матью, раздались рукоплескания, сильно смутившие обоих.

В публике, допущенной к обозрению аппарата, Лешоу с чувством горького удовольствия увидел своих кредиторов: высокого Скриба, толстого, старого Натаниэльсона, маленького Грайна и еще три бесцветных личности. Он быстро подошел к Грайну, отвел его в сторону и сказал:

— Я подтверждаю, что вы все получите ваши деньги. Только сейчас прошу меня ни о чем не расспрашивать. Мне нужно беречь нервы.

Тот молча пожал ему руку и отошел.

— Бэзиль! — послышался невдалеке голос. Лешоу быстро оглянулся.

— Ирэн!

Они стояли, на секунду забыв окружающее.

— На всю жизнь! — прошелтала сна. — Живой или мертвый! For ever!

— Спасибо, Ирэн, за все, за все…

Он склонился к ее руке и быстро отошел.

Публику пригласили удалиться. Лешоу подошел к аэроплану и, пожав руки инженеру Матью и летчику, влез в гондолу. Он успел еще, когда аппарат дрогнул от движения пропеллера, послать в сторону махавшей ему платком Ирэн прощальный привет. В ответ послышались апплодисменты толпы, при чем энергичнее других апплодировали, кажется, кредиторы.

Аэроплан мягко отделился от земли и начал забирать высоту. Все происходящее было сном для Лешоу. Стоит ему крикнуть и он проснется у себя дома или у старой Мени Ломм, рядом с Ирэн. И вдруг холод смерти, ужасной, страшной смерти, охватил все его существо. Долго сдерживаемый в тайниках мозга липкий страх вырвался и закричал голосом убиваемого зверя: «Не хочу! Не хочу!» На секунду сознание перестало существовать для Лешоу. Придя в себя, он закусил до крови губу, сжал кулаки: «к чорту!»— крикнул он куда-то внутрь.

Аэроплан был уже на высоте 1.500 метров.

По заданию, Лешоу должен был проделать следующее: по сигналу летчика, он должен был спуститься в аппарат, примонтированный внизу аэроплана, затем, сидя в нем, он должен был освободить аппарат от аэроплана, после чего первому предоставлялось падать с Лешоу вниз. Аппарат был сконструирован не по идее парашюта, а по идее противодействия силе падения силы горизонтального движения. Он приводился в движение мощной пружиной, составляющей главное в изобретении Матью. Таким образом, тогда как парашют, не раскрывавшийся в известный момент, обрекал пассажира на верную гибель, аппарат Матью позволял пользоваться им хотя бы в 10 саженях от земли, парализуя силу падения силой горизонтального движения. В дальнейшем имелось ввиду сконструировать аппарат наиболее компактным.

Лешоу повторял слова Матью: правая рука должна держать рычаг А горизонтального движения; не выпускайте его ни в коем случае: в нем ваша жизнь. Левой рукой, после освобождения аппарата, усильте нагрузку на рычаг А. Вам понадобится значительная сила для этого рычага. Когда перейдете в горизонталь, нажмите левой рукой рычаг В спирали, правую же не отпускайте: пусть ваша рука прирастет к рычагу горизонтального движения: в нем ваша жизнь и мой успех.

Теперь Лешоу не спускал глаз с летчика. Сердце его билось и по лицу катился пот, хотя тело стыло от холода. Летчик поднял руку. Лешоу осторожно спустился в аппарат. Он сразу почувствовал себя повешенным на тонкой нитке над бездной. Внизу была тишина и, если бы не движение отдельных групп, можно было бы подумать, что площадь безлюдна.

С минуту Лешоу смотрел вниз, потом взглянул на солнце, глубоко вобрал воздух, крепко взялся за рычаг и вдруг, решительно нажав рычаг спуска, ринулся в бездну…

Тот, кто видел спуск парашюта, знает, что первое впечатление — впечатление падения. Это длится мгновение, затем парашют развертывается и очень медленно опускается к земле. Здесь было не так: застывшая в ожидании публика видела, как от аэроплана, продолжавшего свой путь в облаках, отделилась какая-то точка и стремительно понеслась к земле. Остановить падение зависело от пассажира, и поэтому толпа, видя, что аппарат все падает и уже находится в последней четверти своего расстояния, решила, что гибель неизбежна. Нал аэродромом раздался тысячеголовый рев, и все опять стихло… И вдруг… аппарат как бы ударился о воздух, его отбросило в сторону, по обе стороны выскочили две лопасти и аппарат, страшно качаясь, стал кружиться по громадной спирали, снижаясь к земле.

Инженер Матью, бледный, утративший свою солидность и спокойный вид, радостно крича, бежал к аппарату, где, не выпуская рычагов из рук, сидел Бэзиль Лешоу.

Он был в глубоком обмороке.

Публика давно разошлась с аэродрома. Около конторы видна кучка людей, оживленно жестикулирующих: это кредиторы Лешоу. Он сам сидит вдвоем с инженером Матью в конторе. Матью передал ему пачку денег и жмет руку.

— Все блестяще… вы не растерялись, вы спасли себе жизнь и мне репутацию. Я буду рад видеть вас постоянным моим сотрудником. О! Работы много впереди!..

Курьер просунул голову в дверь и пропищал:

— Письмо мистеру Лешоу…

Матью предупредительно передает записку: «жду у Мени Ломм». Это — Ирэн.

Лешоу слабо улыбается. У него странное состояние ужасной усталости: вот лег бы сейчас и спал долго, долго, и чтобы снов не было, а так — нирвана, небытие.

А Матью что-то говорит, а за дверью ждут кредиторы, корреспонденты пяти газет, а у старой Мени Ломм ждет Ирэн, милая Ирэн.

Нужно было выйти из этого состояния безразличия и не было сил. Помог случай: в дверь просунулась голова курьера, и он пропищал:

— Господа, ожидающие мистера Лешоу, просят напомнить о себе. Они беспокоятся.

Лешоу вздрогнул, как от удара: они беспокоятся, они боятся, что я удеру через окно с этими деньгами, купленными такой ценой. Они беспокоятся? Ну, пусть побеспокоются побольше! Он вскочил и заходил по комнате. Перед ним промелькнула его жизнь последнего года: как он нуждался, а его преследовали, сделали адом его жизнь. Кончено! У него теперь деньги здесь, с ним, в кармане. С ними он начнет работать. И только из дела он уплатит долги, не раньше. А пока — ни копейки, ни гроша; они теперь замолчат, они знают, что получат свое. А теперь — к чорту, ни гроша! Он чувствовал неубедительность этих внутренних доводов и тем более раздражался. Он возьмет деньги, поедет сейчас к Ирэн, покажет ей все, а потом он будет работать и уплатит долги. И чтоб не думали, что он так жаден до денег, он завтра поедет в клуб, пусть увидят, как играет Бэзиль Лешоу. А сейчас отдать эти деньги, цену его жизни — он не может, не может. Пусть его судят, вешают, этих денег он отдать не может.

Матью, тревожно следивший за Лешоу, спросил:

— Мой друг, может быть, я могу вам чем-нибудь быть полезным?

Лешоу круто обернулся:

— Да. Вы можете очень выручить меня. Скажите… там… этим господам, моим кредиторам, чтобы они… убирались к чорту. Да… да, — подтвердил он, заметив недоумевающий вид Матью, — скажите, что сейчас я не в силах говорить. Ha-днях каждый получит свое.

Он проводил глазами Матью и стал одеваться. Образ Ирэн побледнел, и перед глазами носились маленькие кусочки картона, мягко падающие на зеленое поле.

А у подъезда медленно расходилась кучка людей, огорошенных, разочарованных, оскорбленных.

И еще больше усилило общее раздражение фраза старого Натаниэльсона:

— Я говорил, что для нас было бы выгоднее, если бы он разбился!..