Глава 17

Марит вскоре нашлась и вернулась сама. Я поняла это по тихому скрипу двери и дрогнувшим ей в ответ шторам:

— Монна Зоя? — шмыгнула носом уже за моим плечом. — Вы чего, даже стоя уснули? А еще говорили… — и громко вздохнула. — Монна…

— Да, Марит?

— Я вам новое платье принесла. А то прежнее я еще и в слезах с соплями… В общем, просыпайтесь, снимайте свою мужскую рубаху.

— Да я не сплю, — оторвала я голову от оконного косяка.

— А что ж тогда?

— Ду-умаю.

— О чем?

— О нашей бабьей доле.

— О-о. Значит, о мужиках, — хмуро изрекла Марит, приткнувшись рядом. Я взглянула на нее: глаза и нос припухли, а черные кудряшки на лбу — мокрые после умыванья… подружка по «бабьей доле»:

— Он ее не любит. Если тебе от этого станет легче.

— Я знаю. Только, от этого — не легче, а наоборот. Ведь, если б, по любви, я бы поняла, а так — чистое скотство.

— Угу. Тем более, в конюшне, — качнувшись к девушке, заправила я самый длинный ее выбившийся завиток, и обхватила за плечи руками, — Марит, ты не плачь по нему больше.

— Не бу-уду, — шмыгнула она носом мне в плечо.

— Угу… Иногда случается, что любовь — только лишь иллюзия. И ты эту иллюзию обязательно распознаешь, но, может быть уже слишком поздно. Так что, считай — тебе повезло.

— Ага. Мне повезло… А вот ему… — и, вдруг, выразительно туда же фыркнула. — Хобячий жеребец.

— Ну, во-первых, не «хобячий», а «хобий», — в ответ несдержанно хихикнула я. — А во-вторых, не такой уж он и «жеребец» — лишь на элитного петуха тянет. Так что, и здесь тебе тоже…

— Монна Зоя?!

— А что? Я не виновата — они меня врасплох застали. Пришлось все действо на стене торчать. Благо, минуты три всего.

— Три минуты?! — отстранившись, выкатила Марит глаза. — И он меня из-за этих хо-бьих трех минут полгода к «полноценной страсти» склонял?!

— Видимо… да, — скривившись, кивнула я. — Страсть… полноценная, — и через мгновенье, вместе с Марит, прыснула со смеху.

— О-ох, монна Зоя, — по новой вытерев глаза, обняла она меня уже сама. — Какие же мы бываем ду-уры… Это, ничего, что я вас…

— Нет. И вообще, забудь про свою здесь должность. Ты теперь — моя первая в жизни подружка. Представляешь? — и сама себе удивилась. Однако Марит отнеслась к новой своей «должности» нежданно всерьез:

— Так, подружки должны друг другу всегда…

— Сочувствовать?

— Ну, это — само собой. А я…

— Что?

— А я, знаете, что придумала?.. Я вам сбежать отсюда помогу.

— Прачечную покажешь?

— Неа. Лучше — сама все устрою.

— Марит, тебе же нельзя? Тебя потом…

— А я с вами махну. И… — и подхватив меня за руку, потянула к кровати. — Дело серьезное и требует тайны.

— А-э…

— Меня сейчас послушайте, — замерла, усевшись, будто решаясь. — Я ведь в последнее время, лишь из-за него здесь была, из-за Никипа. Чтобы с ним каждый день встречаться. А так, здешняя жизнь — совсем не по мне. Глядеть с утра до вечера на этих Роз. Одни — хохочут беспрестанно. Другие — капризничают, а свободными ночами плачут. И те и другие. Или пьют. Так что, теперь все решилось в моей судьбе. Меня Тито давно отсюда зовет в город рядом. Там и работа есть и жизнь куда благонравнее.

— Это тот, «надежный»? — дернулась я на знакомое имя.

— Ага. Хороший парень. Он тут… ну, тоже, будто из-за любви.

— Но, к тебе?

— Говорит, что, да. Однако я теперь буду гораздо прозорливее и в обиду себя не дам, — поджала Марит губки. — Ой, монна Зоя, о чем я?

— Даже представить пока не решусь, — заерзала я на кровати.

— А-а, о вашем побеге. Я все устрою. У нас и жалованье, как раз, только вчера было, — скосившись в сторону, уточнила она. — Так что… Монна Зоя, а с письмом то как? Писать его будете?

— Буду, Марит. И… только ты не сильно громко удивляйся… Адресатом в нем — тот же самый, нужный твоей хозяйке, капитан.

— Святая Мадонна!

— Марит, я же просила?

— Монна Зоя, а как же так?

— А вот так, — вздохнув, сцепила я на коленях руки. — Но, это — еще не все. Помнишь, ты мне рассказывала про побег Соттолы?.. Ее помощником он как раз и был. И Монна Фелиса теперь…

— Святые небеса! Матерь…

— Марит. Что же ты так орешь то?

— Я больше не буду, — даже втянула она шею. — Так, а он, этот капитан, он…

— Угу. Мой любимый мужчина. И это на его корабле, «Летунье», меня сначала шандарахнули крюком по лбу, а потом скинули за борт. Я в этом уверена, потому что последним, перед тем, как потерять сознание, видела именно доски палубы. Мокрые, — уточнила зачем-то.

— Хобий водоворот!

— Мари-ит.

— Ой!.. Монна Зоя, вот это у вас «история». Так вы тогда к нему и должны бежать.

— А вот это… сложно. Дело в том, что, мой ребенок может быть и не от него, а совсем от другого человека. А еще… Еще, мой капитан — из клана бенанданти. Марит, молчи!

— А-а… о-о… Молчу-у, — надув щеки, громко выдохнула она…


Ни в коем случае не верь ни единому слову — так надо написать. И один, нет, три восклицательных знака. Потом… Письмо от этой дамы — обман и, даже если… Если, «что»?.. Поверишь ему, меня там уже не будет. Я буду… И где?.. А хоб его…

— Ну, так я жду, русалка!.. Ты меня слышишь?! — чтоб тебя черти взяли!

Так о чем это я?.. Я буду… очень оттуда далеко. Угу, знать бы еще, самой… направление… Так что, ты лишь зря подвергнешь свою жизнь…

— Русалка! Ты там, часом, не испарилась в пену морскую?.. Сигай опять в окно — я словлю! Со мной гулять можно! — да сто акул в задницу тебе в попутчицы. И когда он «иссякнет»?

Так, на чем я… Угу… Зря будешь рисковать своей жизнью. И вообще, я бы на твоем месте, сначала узнала, кто из команды «Летуньи» способен на преднамеренное убийство… Вот пусть он сам над этим и думает. Потому что мне, даже представить такое…

— И не уныло тебе там одной?!

Да я даже вообразить не могу, кто это мог…

— Давай ко мне! Я женщин не луплю! — ты их «красноречием» пытаешь. — Я их, наоборот…

— Да как же ты мне надоел то! — сузив глаза, подскочила я к подоконнику и перегнулась в распахнутое окно. — Угу-у, — круглолицый охранник, закинув сцепленные руки за голову, качнулся на своем раскладном стульчике:

— О! Здорово! Ну, так…

— Добрый день, мессир Леон! Новый пост проверяете?!

— Мать твою, — хлобысь!

— А-ха-ха-ха-ха!

Ближайшая розовая клумба в ответ плотоядно заколыхалась.

— О-ой! Ай!.. Да бесово… — парень, выбравшись из шипов, еще с колен огляделся. — А где ж он?

— Свернул, вероятно.

— Ну, ты ж…

— Пошел вон! — и захлопнула оконные створки. Потом еще и шторы задернула. — Да, Зоя, ты уж и ржешь во весь рот, как Сусанна. Точно, пора отсюда… Так на чем я…

— Ой, а чего это темень то у вас такая, монна Зоя? — сначала разнос, потом девушка плавно вплыли в приоткрытую дверь. Я им обрадовалась, как родным:

— Уф, Марит, садись — есть будем и рассказывать. То есть, ешь и рассказывай давай, — и первой хлопнулась за стол. — А окно я от охранника завешала. Он своей скукой мою разгонял.

— А-а, — многознающе протянула та. — Меры. Как и грозились.

— А эти «меры» нам…

— Все нормально. Сегодня ночью дадим отсюда дёру. Надуем паруса. Или, как там моряки…

— Уже… сегодня? — встал у меня поперек горла банан.

— Ну да, — авторитетно насупилась Марит. — По спине постучать?

— Не надо. А-а…

— Я предупрежу. А вы письмо то свое… — и скосилась на так и не тронутый бумажный клочок.

— Нет, — глядя туда же, вздохнула я. — Марит, а он, твой Тито, на словах сможет?

— Ну, так… конечно. А что передать?

— Что передать?.. «Это — западня. Пустая западня. И пусть…больше меня не ищет». Вот и всё.

— Святая Мадонна, — осела на стуле девушка. — Монна Зоя, да как же так?

— Так, Марит. Я решила… — запершило, вдруг, в горле. — Я… решила, что ребенок — главнее любимого и всей моей прежней жизни. А вот когда он родится, тогда и поглядим.

— И в какую сторону?

— Что?.. О-ох… где-то у меня тут… погоди… — и подорвалась к заправленной кровати, откинула прочь подушку и сгребла к себе белую мужскую рубаху. — Вот.

— Что, «вот»? — выдохнула за моей спиной Марит.

— Это — чтобы придать словам вес, — трес-сь… самая нижняя костяная пуговка осталась в моей зажатой ладошке. — Пусть ему отдаст.

— Монна Зоя, да разве так можно? Он ведь все одно вас искать будет?

— Марит, я тебя очень прошу, — сквозь подступившую пелену вперилась я в нее взглядом. — Очень… Не надо, — и уткнулась лицом в родную вещь, — Я тебя очень-очень прошу… Сейчас не время скисать. Я пока не могу…


Хотя, времени, чтоб «полноценно закиснуть» до ночи было достаточно. И я пыталась занять его… да чем угодно (крючков на шторах — тридцать восемь, досок в полу — семнадцать, а на подставке канделябра нацарапано «стервь»). А вот когда очередь дошла до сборок на балдахине…

— Монна Зоя, нам — пора, — и сердце, упав, подскочило:

— Угу. Я готова.

Марит, со взглядом не лучше, шумно выдохнула, прислонившись спиной к двери:

— Только, давайте сразу договоримся: идти — быстро и тихо, слушаться меня — непрекословно. Если попадетесь…

— Скажу, что заблудилась.

— Чего?

— А что? — у меня за эти несколько часов и не такие варианты прокручивались. — Я ж — по голове стукнутая. Может, прокатит.

— Ага-а, — с сомненьем, окинула она меня взглядом. — Рубашку то сверху зачем было?.. Уф-ф… Значит, так: сейчас мы двинем вчерашним путем в гостевую половину, а…

— Куда? — а вот таких вариантов у меня уж точно…

— Меня послушайте. Или…

— Да, куда угодно, Марит. Только, давай отсюда уже?

— Ладно, — кивнула она и, осторожно открыв дверь, первой высунулась наружу. Побег, чтоб его. А так-то, можно было — просто туда выйти…

Длинный и полутемный служебный коридор мы преодолели почти «на ура», лишь раз нырнув, пережидая идущих навстречу девушек, в какую-то темную комнату с лунным квадратом на полу от незанавешенного окна. И уже через коридорные створки, сегодня, закрытые, высунулись в ярко освещенную и шумную гостевую часть. Марит — высунулась. Я — нервно торчала рядом:

— Сейчас, очень-очень быстро — прямо через холл и сразу в первую дверь.

— Угу. С какой стороны?

— Там она одна будет… Ну? — и сквозанула первой.

Я — естественно, следом… Бря-як!

— Монна Зоя! Да чтоб вас черти морские.

— О-ой… — и хорошо, что в кладовке этой, забитой полками с постельным бельем, все звуки милосердно глушились. — Марит? — задвигая в угол ногой пустое ведро.

— Чего, — чиркнув в полной темноте второй спичкой.

— Мы же с тобой — подруги?

— Ага… Извините за…

— Я — не о том. Давай уже — «на ты»? Чтоб, в следующий раз про чертей как-то привычней было?

— Ладно, — прыгающий свет от зажженной свечи осветил лицо улыбающейся девушки. Хотя, голосок — предательски от страха дрожит. — Ладно, Зо-оя. Держи ее, а я… а мне тут… — и вручив мне подсвечник, занырнула в глубину ближайшей полки.

— Угу. А что делаем дальше?

— А дальше… переодевайся, — и вернулась уже с мешком в руках.

— Во что?

— Вот в это, — прямо на пол между нами вытряхнулись, расшитые золотом, бирюзовые штаны и камзол, короткий черный плащ и черная же треуголка. Сверху на кучу бухнулись остроносые мужские сапоги. Последней из обвисшего мешка явилась…

— Мама моя… Это чье? Чья?

— Зоя, сейчас — не время, — фыркнула Марит, держа в руке белую картонную маску. И ухватив ее за длинный клюв, ткнула в меня. — Считай, нам сегодня крупно свезло, с этим вечером большого приема. Иначе… в общем, это я сперла у одного из абитуалей — с пола разбросанные собрала. Здесь рядом, в комнате за углом. Он к Розе своей пришел и обычно, лишь с рассветом от нее выползает. И пока они там, за балдахином… Дальше продолжать?

— Не надо, — не отрываясь от мертвой карнавальной ухмылки, выдохнула я. — Так, а мне ее…

— Зоя, а как иначе? — выкатила глаза Марит. — Сюда почти все гости в таких же съезжаются — люди то, разные. И не любят друг с другом в таком месте здороваться. Так ты переодеваешься или…

— Я быстро, — действительно, а, чего уж? И первой сунула на полку, сдернутую с плеч капитанскую рубашку. Марит, руководя процессом, принялась меня наставлять:

— Значит, так: отсюда — уже одна. Дальше из коридора попадешь в большой зал и из него — направо, вдоль кадок с пальмами. Потом, у картины «Люсинда в огне»…

— Чего?

— Ну, женщина рыжая с глазами навыкат. Так вот, сразу от нее — еще раз — направо и в открытые настежь двери. Выйдешь из дома и все время потом прямо. По цветочной аллее до самых ворот. Она ярче остальных освещена. Ты меня поняла? — и резко дернула за камзольные полы. — Да-а…

— Ой.

— Ну, так… С размерчиком на груди. Придется его не застегивать. Все ж, хорошо, что рубаху свою прихватила.

— Ну, так, — в ответ напыжилась я. — Марит, а вот с «размерчиком» обуви? Они на мне хлюпать будут.

— Ничего, как-нибудь до ворот догребешь. Меня вот другое волнует.

— А что?

— Походка твоя, ну, в целом. Он, этот абитуаль, тот еще, конечно, жеманник. Но, не до такой степени.

— А я по-морскому могу, — с готовностью мотнула я клювом.

— Это, как?

— Это — вразвалочку. Когда к качке на палубе привыкаешь, на берегу оно само собой получается. Показать?

— Ага… Нет. Будешь у нас… «нетрезвый», — и метнулась к шкафчику у окна.

— А мне пить то нельзя. Я ж…

— Ну, так рот пополощешь этой… граппой. Пьет же ее как-то наша главная горничная? Только, «мину» свою сними.

— Так может, ее тогда и облить?

— А что?.. Тогда и камзол… Ой. Ну и штаны тоже.

На том и порешили. Отряхнули и… порешили. А потом обнялись напоследок:

— Марит, как бы там ни было, ты — очень-очень хорошая и я тебе…

— Да чтоб твой язык «драконьим огнем» обожгло.

— Что?.. Откуда такое выраженье? — я думала, на него лишь у Люсы «патент».

— От бабушки, — буркнула та. — Она у меня… — и решительно тряхнула головой. — Все у нас получится. Ты только болтаться не забывай, и встречаемся за воротами у…

— У лестницы, ведущей к заливу, — и снова прижала Марит, ткнув ей в ухо картонным клювом. После чего процесс прощания тут же свернулся. — Ну, я… пошла.

— Да уж иди, — и дверью мне сзади — пендель.

Труднее всего сделать первый шаг. А потом, стоит лишь вспомнить: куда ты идешь, и надобность в «пенделях» отпадает. Так и я, мысленно сплюнув (натурально то, не получится), рванула по коридору с целью стратегически слиться с толпой. Потом снова вспомнила… о конспиративном «болтании»… и тут же запнулась о собственный огромный сапог… Мама моя — не потерять бы в повороте. Зато странность в походке сама собой обозначилась. Да и «толпа» вскоре нашлась — за первым же, в намеченном Марит, зале.

Здесь повсюду был свет. И в этом, почти дневном свете, как в дорогой магазинной витрине, разноцветными пятнами — люди в ярко раскрашенных масках. Звериных, человеческих, с рогами и в кружевных узорах — на любой вкус и роль. Маски важно стояли, опершись на стойки с горячительными запасами (и явно, не граппы), лавировали меж ними и, развалившись, сидели в диванах. И впечатление от этого было таким, будто они все разом и выставляют себя напоказ и демонстрируют полное безразличие. Никто никому не кивал, руку приветливо не вскидывал, а единственными собеседницами в зале заливались, цветущие наготой, Розы. Нет, кое-какая одежда на них, все же, была, однако вопроса: «А что же под ней?», явно не возбуждала.

«И хорошо, что под моей собственной „миной“ не видно выраженья лица. Хотя, неизвестно, с какими сейчас остальные», — вот с этими мыслями я и вынеслась мимо ориентиров наружу. И лишь на миг замерла на крыльце — все те же постные картонные рожи, только уже мелькающими в интимной садовой тени. А мне, значит… и, подогнув от усердия пальцы на ногах, запрыгала по ступеням. Сквозь узкие прорези глаз — серые плиты внизу и розовыми клочками по сторонам — цветы. Сквозь картон на ушах — собственное же дыхание, лишь изредка прерываемое женским заливистым смехом (из той же тени). А ярдов через двадцать, я услышала музыку. С подсвеченной фонариками площадки правее. Танцевали две пары: гости и Розы. По краям, в стороне от оркестра (аккордеон и две скрипки), за столиками, торчало еще человек пять, а музыкой был «лангуоре»[30]… Мама моя… Я этот танец учила еще в старших классах гимназии, но то, что «исполнялось» здесь, походило на наши потуги также как пожатье руки на объятия страсти. И я даже притормозила, вывернув клюв… А потом вновь понеслась вдоль обвитой цветами аллеи… И вот одно мстительно радует: сивушное «благоухание» граппы, которое я теперь щедро дарю, начисто перебило ненавистные вездесущие розы.

— Да хобий ты натюрморт… — а вот память о них мне, той же «щедростью», видно отбило — прямо по курсу, у высоких резных ворот томились в безделье двое охранников… — Та-ак, Зоя, сбавляем узлы. Идем на сближение с противником, — и теперь от старанья уперла в картонку язык…

Противник, завидя еще издали старательно колыхающийся объект, заметно напрягся у своих нагретых спинами башенок. Оба сразу… Объект (то есть, я), решил старанья убавить. Однако, явно не рассчитав (ну так, здесь — ничего нового)…

— О-у, — прямо под руки с обеих сторон. Я лишь злосчастный сапог подтянуть успела.

— Не сильно зашиблись, мессир? — и заботливо прислонили меня к своему нагретому месту… Так, а мне еще и отвечать?..

— О-у… у-у.

— Кх-хе!.. Ясненько, — почесал загривок один.

— И чего с этим «мешком» будем делать? — пришпилив меня к камням за плечо, поинтересовался второй. Вот же дура! Актриса без красного платья. И шмыгнула под картонкой носом.

— Так его ж до коляски надо?

— Так это, само собой. А ты ее знаешь? На чем он сюда?

— А бес его… Никип ведь тута стоял. Он, видно, и принимал этого… Мессир, вы там как? Может, забрало поднять? Свежий воздух и все та…

— О-о-о, — мол, не надо, мне и так легко дышится… Мама моя.

— Слушай, чего делать то будем? Ждать?

— Кого? Никип теперь неизвестно когда вернется, а этот… мало ли? — а вот здесь я полностью присоединяюсь. И даже дернулась на своей «булавке» — руке, что сподвигло парней к принятью решенья:

— А давай я его сам провожу. Кучер то должен признать?

— Ну-у… Веди, — вот какие ж вы милые. И заботливые, мать вашу.

— Х-хоп… Мессир, держитесь прямее.

Кучер меня, конечно, признал. Хотя, слегка удивился. И как только «хозяйский мешок» сгрузили наверх, тут же дернул поводья… И что теперь?.. Я лишь клюв свой развернула на так и стоящего у дороги охранника. Еще б платочком вслед помахал… Мама моя, а куда ж это я… еду? Пока дорога тянулась вдоль высокого каменного забора, пришлось смирно сидеть, а вот сразу за поворотом… Как там Виторио в столице проделывал? И, забыв про свою бытность мешком, метнулась к кучерской спине. По-моему, двух стуков достаточно.

— Чего, мессир Сэм? Совсем худо? — уже успев набрать скорость, резко затормозил тот. Я же на этот раз решила даже воплями не выражаться. А со всей прыти, ломанулась с коляски в ближайшие к дороге кусты.

— Мессир Сэм, вам помочь?! — услышала лишь вдогонку.

— Мама моя… Марит.

Девушка на мое фееричное появление с совсем другой стороны, чуть с обратной не сквозанула. Но, мужественно выкатив глаза, лишь прихлопнула руку к груди:

— Святая Мадонна… Зо-оя.

— Ага! — явила я ей сияющую физиономию. — Бежим, Марит. Очень быстро бежим, — и мы побежали…

Где-то, мили через две, я все же потеряла сапог. Второй уже просто откинула. И дальше понеслась босиком. По туманному лугу, не разбирая пути. И какое же это…

— Уф-ф, Зоя! Я больше не… — и рухнула первой в траву. Я продержалась еще секунду:

— Марит, какое же это счастье. Ты просто не представляешь, — и опустилась рядом, раскинув руки и ноги. — Мама моя…

— Ага, — отдышавшись, перевернулась та набок. — Счастье, конечно.

— Пока не потеряешь, не поймешь. А теперь я точно знаю, сколько стоит этот туман и запахи спящих трав. И чириканье птичек, которых мы с тобой всполошили.

— Ну, и сколько? — фыркнула мне в локоть Марит.

— А, нисколько. Они — бесценны. Как и свобода.

— О-о… В самую суть, — откинулась девушка обратно. — Только что ты теперь со своей свободой делать то будешь?

— Не знаю, — беззаботно скривилась я. — Вот надышусь и решу.

— Ага… Тогда, пока дышишь, скажи мне: ты глину месить умеешь?

— Чего?

— Глину, — вздохнув, повторила Марит. — У меня к тебе — предложение…

Загрузка...