Мир, где мне рады

Глава 306

Это была дорога через лес. Самая обычная дорога, которую можно было только представить в мире, где нет ни заводов, ни машин, ни даже парового двигателя. Обычная дорога для мира, что застрял на вехе средневековья, но так и не смог его перешагнуть. Не хватало ни сил, ни желания, ни возможностей.

Дорога, вытоптанная земля до самой глины, а в некоторых местах до горных пород, торчавших из земли подобно костям, сохранила на себе две колеи повозок и телег, что проезжали по ней. Не сильно глубокие, однако во время дождя становящиеся скользкими и наполняющиеся водой, они шли на протяжении всей дороги.

Лес словно нависал над ней голыми ветвями, подходя так близко, что ей иногда приходилось даже немного огибать слишком толстые деревья. Сейчас он, весь мокрый от тумана, поблёскивал на тусклом свету. Казалось бы, скоро должен идти снег, а природа словно сжалилась над людьми, продлив тёплые дни, и не спеша убивать бездомных заморозками.

По этой дороге шёл солдат.

Самый обычный солдат армии, что когда-то сокрушала легионы врагов, а теперь была разбита в пух и прах. Оставшиеся в живых разбредались по округе, каждый ища себе дело. Кто-то становился наёмником, благо позволяли способности, кто-то шёл разбойничать не от ума большого, кто-то возвращался домой к родным и близким. А кто-то просто шёл. Шёл и шёл по бесконечным дорогам куда глядят глаза.

Этот солдат был одним из тех, кто просто шёл. Двигался по дорогам, останавливаясь лишь на привал или поспать. Спроси его, куда он идёт, и человек этот даже не сможет ответить, тупо посмотрев на тебя.

На нём были доспехи. Добротная броня, повидавшая не один бой, но растерявшая своё великолепие, на протяжении долгого времени оставаясь без должного ухода. Золотистые полосы, шедшие по краям брони уже успели стереться и только вырезанный в тех местах узор напоминал о них. Сама броня долго не полировалась, оттого растеряла свой красивый металлический блеск, став практически матовой. И если в центральных частях она была светлее, то по краям просто была серой. В некоторых местах доспехи были сильно потёрты, в некоторых грязными. Она сохранила на себе вмятины от ударов, словно маленькие записи о своей истории.

Лицо его скрывал шлем. На нём были лишь две очень узких щели для глаз, за которыми было темно.

На его поясе висел меч. Старый, но крепкий меч, который побывал не в одной передряге и не в одном теле, отобрав десяток другой жизней в пылу беспощадных сражений. За ним хорошо следили; несмотря на сколы, царапины, и не самый презентабельный вид, его наполированные лезвия поблёскивали даже в скудной освещённости.

Солдат в доспехах шёл через густой лес, молча шлёпая сапогами по грязи. Та вязко скользила, словно чьи-то внутренности, под ногами. И один неаккуратный шаг мог заставить его поскользнуться и упасть в эту самую грязь. Тогда бы человеку пришлось оттираться и мыть доспехи, чего ему совершенно не хотелось. Неизвестно, как долго ему ещё предстояло идти и через какое время он встретит ручей или озеро, чтоб ополоснуться.

Он шёл уверенно, но как-то отстранённо, всё дальше и дальше через лес, пока тот не начал расступаться.

Деревня. Обычная деревня, окружённая частоколом, расположилась среди леса, словно маленький форт человечества. В метрах сорока от частокола отсутствовала какая-либо растительность в виде деревьев. То ли обезопасить себя хотели, то ли эта самая растительность просто требовалась на этот самый частокол.

Солдат не смог точно для себя сказать, куда именно пошли все срубленные деревья.

Дойдя до прохода, у которого даже не было ворот для защиты, он попал в то самое поселение. В туманную сырую погоду, когда солнца нет вообще, она выглядела куда более угнетающе, чем обычно. Создавалось впечатление, что все дома здесь были сделаны или из чёрной древесины, или та просто сгнила.

И стоило ему переступить черту деревни, как к нему тут же подбежал ребёнок. Лет тринадцать, плюс-минус год.

Солдат не был удивлён. Перестаёшь в этом мире удивляться вообще чему-либо. Беспризорные дети уже стали такой же неотъемлемой частью этого мира, как и статистика перед глазами, которая могла появиться по твоему желанию. Они были в каждой деревне, целая стая или одиночки, в зависимости оттого, сколько семей померло от голода или были вырезаны кем-нибудь.

Зачастую их прогоняли, практически обрекая на верную смерть и куда реже усыновляли или удочеряли. В это непростое время, когда голод стал обыденностью, а каннибализм воспринимался пусть и отрицательно, но с пониманием, лишний рот не мог никого порадовать. А целая свора ртов от голода могла запросто попортить урожай, тем самым ухудшив и без того плохое положение деревни.

Поэтому практика выгонять сирот из деревни при нехватке пропитания для многих была единственным, по их мнению, правильным решением. А там уже дикая природа решала проблему перенаселения деревни, практически никогда в положительную сторону.

Потому увидеть ещё одну сироту в деревне для солдата было обыденным делом. Много он насмотрелся на них одиноких, или целых стай, в или за пределами деревни. Практически всегда в грязной порванной одежде, с голодным, хищным взглядом, худее, чем должен выглядеть обычный ребёнок.

За это время он уже успел не обращать внимание на жалость, оттого теперь его такие душещипательные картины не трогали.

Ребёнок молча протянул ладошку, но солдат только буркнул.

— Нет.

И двинулся дальше.

Ему хотелось помочь, но возможностей не было. Когда-то он, как и многие другие солдаты, давал клятву защищать эти земли, однако теперь его страна переживала нелёгкие времена; многие забыли о клятве. Многие, но не он. По возможности солдат исполнял свой долг перед народом помогая, но не всегда эта возможность была. И здесь, дай он ей медяк, которые у него были, он бы лишь отстрочил смерть ребёнка, не изменив положения, однако ухудшив своё. Лишь обезболивающее для совести.

Ребёнок, маленькая девчонка с огненно-рыжими волосами вышагивала за ним, топая босыми ногами по грязи и разбрызгивая её в разные стороны, не опуская руки.

Вышагала, наверное, одну треть деревни, прежде чем солдат сдался. Сунул руку в потёртый кожаный набедренный мешок, что видал времена и получше, выловил монетку и щелчком отправил её в полёт прямо к девчушке. Та с проворством голодного стрижа поймала его двумя руками, с завидной внимательностью рассмотрела, после чего низко поклонилась и убежал, скрывшись между домами.

Солдат хмыкнул, глядя ей в след. Воспитанность в этих краях была столь же редким явлением, как и нормальные деньги. Медяки стали основной валютой, в то время как серебряные были огромнейшей редкостью. Золотые здесь вообще вряд ли кто-то знал.

Немного постояв, он вновь двинулся дальше через поселение. Будь его воля, он бы многое здесь изменил, многое исправил. Будь у него силы, он бы многое переделал, будь деньги, многих бы накормил. Но у него осталась только броня, его жалование, которое копилось за время его службы, и старый верный меч.

Иногда хотелось исправить мир, сделать его лучше, но возможности сделать этого не было. Потому этому человеку с болью на сердце приходилось наблюдать, как его страна, за которую он пошёл воевать, за которую он убивал и вершил победы плечом к плечу с другими, разваливается. Солдат лишь хмуро наблюдал за этим, понимая, что ничего уже не исправить, и уж тем более один человек ничего не изменит. Оттого он видел схожую картину во многих местах своей родины, стараясь наводит справедливость и помогать нуждающемся по мере сил, делая это скорее мимоходом, чем специально. Просто, потому что мог.

Пройдя до самого центра деревни, он наконец вышел к небольшой вытоптанной площади, где на глаза сразу бросились повешенные. Удивительно, что среди них не было детей, так как именно их и вздёргивали в первую очередь, как самых ненужных. Нет, здесь были лишь мужчины и женщины. А ещё неподалёку стоял уже подготовленный для нового счастливчика костёр со столбом в центре. Словно людям делать было нечего в это сложное время, что только жечь и убивать.

Подобное он видел не только здесь. Чаще всего это был самосуд по надуманным причинам, когда людям «кажется». Словно таким образом они выпускали свой пар. Когда это происходило при нём, человек естественно вмешивался, прекращая подобные именем закона, которым он являлся и который забывали другие. А иногда он поспевал только к концу банкета.

Бросив скользящий взгляд по трупам, он сразу направился в таверну. Грязную пропахшую мочой и дерьмом, всю сырую и, судя по всему, никогда не просыхающую. Здесь его встретил десяток недобрых пар глаз, которые словно уже оценивали, можно ли поиграть с таким огнём или лучше не стоит. Учитывая то, что солдат дошёл до браной стойки без приключений, они выбрали второе.

— Чего тебе, солдат, — буркнул трактирщик, который поджидал его, словно кот мышь.

— Еда, — глухо ответил он из-под шлема.

— Ясно, что не подгонка брони. Что конкретно будешь? — казалось, что трактирщика раздражала медлительность гостя.

— Что есть? — задал встречный вопрос солдат, окидывая пустые полки за спиной трактирщика.

— Есть картошка. Жареная, варёная, тушенная, суп из картошки, каша из картошки, салат из картошки, пюре из картошки, картошка-соломка, картошка запечённая…

— Есть мясо? — спросил солдат, устав слушать это нескончаемое меню из одной картошки.

— Мяса нет. Отродясь не было, как война грянула. Всё съели.

— Хлеб?

— Не пекут, — вздохнул трактирщик. — Посевы померли. Что не померло, забрала армия, — он злобно глянул на солдата, — которая проиграла.

— Выиграла. Именно поэтому твоя голова не украшает кол, трактирщик.

— Если выиграла, тогда где она?

— Разбита, — холодным голосом ответил солдат.

— Разбита, — передразнил его мужик. — Остановили врагов, но и самих не стало. А теперь в этой части королевства голод, холод и разбой. У нас никто закон не защищает, как хотим, так и живём, вот как получается.

— А вы оскотинились настолько, что, как скоту, вам пастух нужен, который вас хлестанёт, чтоб не забывали место в стаде? — спросил солдат. — Жить не можете по закону, что как рука твёрдая пропала, ударились в подобное, — он кивнул на дверь, за которой на площади висели трупы. — Оставь свой жалкий бред, трактирщик, для других посетителей. Подавай свою картошку, жаренную с супом.

Солдат кинул несколько монет на стойку. Тот недовольно что-то пропыхтел, сгрёб деньги, от которых было в это время не принято отказываться, да принялся готовить, оставив солдата одного со своими мыслями.

Почему солдат это делал, когда другим на подобное плевать? Он любил свою страну. В годы расцвета ещё в детстве он получил свой шанс и использовал его. Не было в его юности такой дикости, что сейчас бушевала в этой части страны после войны. Тогда даже самый нищий мог найти себе приют, где он не умрёт с голода. Тогда люди были добрее, и сиротка могла найти себе крышу над головой у какой-нибудь семьи или же у своей страны.

Но это было тогда, когда страна цвела. Несмотря на войны, эпидемии и постоянные проблемы, она цвела, преодолевая их; теперь же королевство переживало агонию. Казалось, что с каждым годом становилось всё хуже и хуже. Он, после патовой войны, где победителя не оказалось, брёл по дорогам. Брёл куда глаза глядят. И встречая несправедливость и беззаконие, он с ним боролся по мере сил. Боролся, потому что мог, потому что это было правильно и в этой жизни больше ничего не осталось, что его бы интересовало. Он просто бродил как призрак туда-сюда, попутно исполняя свой долг.

Хотя в сознании уже давно жила мысль, что этими поступками мир не изменить. И если менять его, то нужно делать это более глобально, чем точечные вспышки правосудия. Более глобально и более радикально.

Получив свой обед, единственный и, скорее всего, последний на этот день, солдат молча съел всё, давясь этой картошкой, которую он жрал уже месяц, если не больше. Иногда ему казалось, что он сам становится картошкой, того и глядишь, глазки на коже появятся, а сам он покроется кожурой.

Приём пищи был одним из немногих моментов, когда он снимал свой шлем. Его лицо, чуть ли не выдолбленное из скалы, было угловатым, суровым, хмурым и слишком мужественным, словно у какого-нибудь воина с диких земель. Казалось, что такой, как он может, не моргнув глазом, убить человека. Однако его глаза выдавали в нём пусть не образованного, но умного человека. Умнее большей части этой деревни.

Да и его телосложение даже под бронёй было внушительным. Желания с таким связываться ни у кого не было. Потому его не уважали, но боялись, что помогало ему восстанавливать то тут, то там справедливость, если того было нужно деревням. Потому что тем, кому было плевать, сразу после его ухода устраивали вновь беспредел.

Доев, он первым делом надел шлем, чтоб чувствовать себя в безопасности. Теперь до него можно было добраться только с помощью специального оружия, которое обычно не водилось у смердов, не считая кирок или крепких добротных вил.

— Благодарствую, — кивнул он и встал из-за стойки.

— Не за что, солдат, — буркнул трактирщик.

Можно ли было надеяться, что даже в такой захудалой деревушке не будет проблем? Хотя деревушка и не была захудалой.

Стоило открыть дверь, как тут же послышались крики. Кого-то или убивали, или насиловали, или делали всё вместе. Некрофилия с общим падением нравственности встречалась здесь всё чаще, хотя и не настолько часто, как самосуд.

Но для солдата это было ещё одним вызовом. Скорее, как обязанность, когда усталый работяга, видя работу, просто идёт и выполняет её, хотя мог спокойно и отлынивать. Потому что так нужно, потому что у него есть возможность это сделать, потому что в его жизни больше ничего и нет. Всё шло по накатанной.

Уверенным шагом он пересёк площадь и свернул за угол первого же дома. Там человек пять мутузили ту самую сиротку, которой десятком другим минут ранее он дал монетку. Если быть точнее, мутузили её двое: один вцепился в руки, словно пытаясь что-то отобрать, лупя её по голове и рукам. Другой тянул за тело, лупя её по спине. Казалось, что они пытаются растянуть девчонку, играя в перетягивание каната. Трое же просто наблюдали.

В этом не было ничего необычного, все хотели кушать и выживал сильнейший. Это было естественно и, возможно, это помогало выживать людям. Однако для солдата это не играло никакой роли. Они нарушали закон, с какими бы убеждениями это не делали.

Идеалисты, они и в аду идеалисты, иногда на таких мир строится. А иногда они рушат этот мир.

Подойдя ближе, он ни секунд не раздумывая, просовывает руки между двумя мужиками, закрывающими ему проход, что наблюдали за дракой, и без усилий расталкивает их.

— Эй! — раздаётся обиженный голос, однако дальше слов дело не пошло. Солдат же, толкнув плечом третьего так, что тот отшатнулся, и даже не заметив этого, добрался до драки.

Схватил за плечо одного, заставив скривился от боли, после чего не сильно стукнул второго в район локтя, от чего мужик сразу отпустил девчонку. Та рухнула на землю. Парень, что оказался в руке у солдата, попытался было ударить его… и сломал себе руку об броню; вскрикнул, словно девчонка и расплакался.

Он отбросил воющего парня в сторону, отчего тот упал в грязь, подняв брызги, и рывком поднял на ноги грязную, чумазую девчонку со ссадиной на лице.

— Что здесь происходит? — заупокойным голосом спросил солдат, оглядывая всех пятерых.

— Она деньги украла у меня! Медяк! — тут же вскрикнул второй, что держал её за тело до этого. Он выглядел жалко, сам грязный, подранный и чумазый. Ещё один лишившийся по какой-то причине дома. Однако, в отличие от ребёнка, он имел куда больше шансов выжить даже потому, что мог работать руками. Девчонке же оставалось лишь торговать собой, и они обычно долго не жили, умирая в руках какого-нибудь клиента, что, отказавшись платить, просто разбирался с жертвой.

— Я не крала медяк, — слишком спокойно для ребёнка в такой ситуации отозвалась девчонка.

— Лжёшь, вшивая ведьма, — вскрикнул бродяга, указав на неё пальцем.

— Покажи медяк, — спокойно сказал солдат.

На бледной ладошке тут же появилась монетка, обточенная с одной стороны. Обточенная, потому что до этого этой монетой сам солдат кое-что чинил в своих доспехах. Хотя даже без такого верного признака было ясно, что тот человек лжёт.

— Лжёшь, босяк, — посмотрел на него солдат.

— Не лгу! Это мо…

Он получил удар в зубы, лишившись сразу трёх. Отшагнул и упал в грязь.

— Я дал ей этот медяк, босяк. Он не твой. Так что закрой грязный рот, пока я не укоротил тебе руки за воровство, — его рука легла на меч. — А ты, — глянул солдат на девчонку, — беги отсюда.

Та под жадными взглядами остальных скрылась за домами. Юркнула, словно хорёк за угол, и была такова.

— Она ведьма! — стоило ей скрыться тут же рыкнул один из троих, которых он раскидал. — Она рыжая! Она ведьма! Она не заслуживает жизни!

— Заткнись, смерд, — бросил солдат, заставив того отшатнуться. — В этом мире ведьмы давно уже не враги людям. И никогда не были.

— Она злая ведьма, — буркнул другой. — От неё чувствуется зло. Ведьма ведьмам рознь, но в любом случае они все зло. Их надо убивать, а тела сжигать, чтоб они не поднимали мёртвых.

— В нашем королевстве нет гонения ведьм, смерд. И прежде, чем ещё раз сказать нечто подобное, подумай над своими словами. Я имею право тебя казнить за распространение клеветы и намеренное разжигание розни в тяжёлое время. — Хотя этого мужчина и не увидел, но солдат оскалился. — А могу просто убить, потому что мне так хочется.

Мужчина нервно сглотнул, покачал быстро головой и отступил. Отступил, как отступили все остальные, словно побитые псы, дравшие кошку, но попавшие под волка. Мир не менялся, выживают сильнейшие, слабейшие или приспособятся, или сдохнут.

А на эту часть мира опускался вечер. Сегодня идти дальше не имело смысла, солдату стоило найти ночлег уже здесь, в деревне и поспать нормально впервые за много дней.

Глава 307

Солдат уже выходил из деревни, когда всё случилось.

В этот день безнадёжье этого мира решило скрасить день ещё более унылой погодой, низкими тучами и влажным воздухом, который стал в разы холоднее и старался пролезть в каждую щель. От такой погоды в мире просто не оставалось сухого места, так как влага была везде. А холодный воздух хорошо дополнял эту картину. При такой погоде практически основным цветом был серый. Мягкий пепельный серый цвет абсолютно всего, словно каждый сантиметр этого мира покрылся пеплом, из-под которого проглядывались настоящие краски.

После ночёвки в той же самой таверне на каком-то дряблом мокром от влажности матраце, солдат чуть ли не с радостью покинул это богомерзкое заведение. По крайней мере, ту часть, где он ночевал. Разницы оттого, что он спал в лесу особо не было; на такой матрац даже больной, умирающий от проказы человек не ляжет. Потому лёг на него он исключительно в броне. Единственным плюсом можно было посчитать то, что здесь было теплее, чем снаружи. Но то был единственный плюс, не стоящих своих денег.

Даже не позавтракав, солдат вышел из таверны. Он бы с удовольствием заполнил пустой желудок даже ненавистным картофелем, под тихие утренние разговоры людей, что разносились своеобразной музыкой, но на этот раз у него были другие планы.

В этих лесах, что находились дальше от мест сражений и крупных деревень с городами, ему на глаза попадалась пусть и редкая, но дичь. Редкие мелкие птицы, какие-то пухленькие грызуны и даже заяц. С рогами. Это было что-то новенькое, но привередничать было не время. Местные тоже не сидели без дела, однако около города вообще ничего не было; некоторые от безысходности вообще ели траву. А здесь что-то да водилось.

Шлёпая сапогами по уже привычной грязи, солдат сразу же пересёк площадь, где собралось на удивление много народу, и двинулся к противоположному из которого пришёл выходу. Сейчас стоило пойти и поинтересоваться, что происходит, просто потому что… потому что надо, это его долг. Пусть старый и покрывшийся пылью, но долг. Долг нести правосудие.

Но мелкую мысль о том, что надо бы проведать, что там, сменила мысль о хорошем добротном жирном мясе на вертеле, пропитанное запахом костра. Он уже очень давно не ел мяса, так что такой подарок судьбы будет весьма кстати. Невозможно есть одну картошку. Это когда она вообще есть.

И стоило ему выйти на границу деревни, как подарок судьбы сам выполз на обозрение.

Жирный рогатый заяц, с густым серым мехом, явно отъевшийся перед зимой, лениво перебирал лапами прямо по краю дороги. Удивительно, что здесь, при вечно убогой погоде, когда лес буквально блестит голытьбой и пытается заставить своим видом свести тебя счёты с жизнью, может водиться что-то, что толще веток на деревьях.

Замерев на месте, солдат буквально стал статуей. За время своей службы он научился много чему, включая стоянию неподвижно. Или метать ножи. Не самый полезный навык, но иногда он спасал его и его боевых товарищей. И за время войны поднялся на достаточный уровень, чтоб с этого расстояния попасть в бегающий обед. Причём обед, ужин, завтрак и обед, если не сильно расходиться.

От одной такой картины у солдата свело живот, который тихо жалобно заурчал. Из набедренной сумки появился двусторонний метательный нож. Очень медленно солдат доставал его из сумки, после чего заносил руку, уже целясь…

Крик разрезал утреннюю тишину деревни, с трудом пробиваясь через тяжёлый влажный воздух.

Рогатый заяц вздёрнул уши и тут же дал дёру метров на пятьдесят от солдата, после чего дразняще остановился на краю дороги замерев. С такого расстояния ножом попасть было нереально. Солдат чуть не взвыл от боли и обиды, прикусив губу, а живот требовательно заурчал. Видя, как мечта твоих последних месяцев ускользает из рук, это было действительно больно. Если он сейчас бросится за зайцем, то вероятность даже на бегу достать цель будет высокой, главное сократить расстояние.

Но… за спиной вновь раздался крик, который перерос в крик толпы.

Солдат замер перед неприятной дилеммой, царапающей дверь в его душу, точно обессилевший странник, взывающий о помощи — он может догнать зайца, и он может прямо сейчас ринуться обратно. В голове проскользнула мысль, что хрен с этой деревней, пусть убивают кого хотят, это не его проблема. Разве он мало отдал и мало сделал? От одного раза не станет. Однако…

Сделав шаг вперёд, солдат вновь остановился. Едва слышно засопел, лицо сморщилось, словно он сейчас расплачется. Приподнял руку с ножом и… медленно опустил вниз, понимая, что разменивает своё ближайшее приятное будущее на неблагодарную работу. Солдат развернулся и пошёл обратно, в то время как заяц просто ускакал в лес.

Погонись за ним, он смог бы поймать свой обед, но не смог бы вернуться вовремя.

И причиной этому послужила не гордость, не великая цель, ни честь и ни какие-то придуманные человечеством попытки придать значимость поступкам. Обычное милосердие, в котором многие почему-то бояться признаться. Словно это являлось страшной слабостью. Слабостью, которую нужно было искоренить.

Солдат, прошедший не одну битву, был милосердным. И хоть он пытался скрыть это под «так надо», «так нужно» и «просто потому, что могу», реальность была иной.

Он быстрым шагом, ещё не вытаскивая меч, но пряча двусторонний нож, приближался к толпе, которая окружила столб для сжигания преступника. Но что-то подсказывало солдату, что там отнюдь не преступник. В прочем, как и обычно.

Окружившие люди сворой каких-то голодных гиен стояли там полукругом, маша небу кулаками, что-то крича и ругаясь. Их серые, грязные, пропитанные безысходностью лица были искажены злобой. Не гневом или злостью, а гнилой злобой, желанием просто карать, без взгляда на то, кто перед ними теперь. Это жуткое зрелище солдат видел уже не раз. Когда они брали города, терпя при этом огромные потери, нечто похожее было у солдат на лицах, когда они хотели мстить. Мстить всем подряд, вне зависимости от пола и возраста.

Здесь было то же самое.

Словно обезумевшие, они кричали «На костёр!» с таким остервенением, словно от этого зависела их жизнь. Их лица исказились, словно сделанные из воска, который потёк: обесформленные, пугающие, словно принадлежащие не людям, а тварям, что иногда вылазят посреди ночи, охотясь на путников. Все они словно впали в транс, крича всё громче и громче, под визги главного заводилы где-то в центре у места будущего костра. Их обуяло безумие, всех, кто здесь присутствовал; кто-то смеялся, у многих играла улыбка на искажённом лице.

С такими людьми было бесполезно спорить, бесполезно разговаривать и просить прекратить. Они не остановятся, пока их не остановят.

Не замедляя шага, солдат схватил за плечи и буквально отшвырнул двух человек в стороны. Что-что, но система дала помимо бед и плюсы — тот, кто упорно тренировался, мог быть куда сильнее обычных деревенских смердов.

Он расталкивал толпу перед собой, пробиваясь через их стройные ряды к центру. Каждый толкнутый им словно приходил в себя, с удивлением глядя солдату в след и оглядываясь.

Так, расталкивая всех подряд, солдат прорвался к самому центру и заметил до боли знакомую картину — они жгли ведьму. В этот момент он сам поверил в это, так как уж слишком девушка с огненно-рыжими волосами выглядела спокойной, пусть и обречённой. Словно она не боялась происходящего, лишь принимала его как данность. Девушка лишь смотрела на всех спокойным взглядом, словно жалела каждого в этой толпе.

«Она действительно ведьма», — подумал солдат. Причём подумал не в обычном смысле, когда речь идёт об обладающей магией. Тут смысл был скорее в негативном ключе.

Перед ней, словно священник, читающий проповедь, стоял человек в длинном балахоне. Солдат его вроде уже видел в таверне в окружении других, когда они о чём-то шептались. Он поднимал над головой факел, крича истерическим голосом в трансе:

— ГОРИ!

Толпа неистово вторила ему, словно обезумевшее стадо. Всё вокруг выглядело безумием. Словно свой маленький озверевший и лишившийся ума мир.

Солдат не ждал и не медлил. Здесь был только один выход, и он не собирался заниматься гуманизмом.

Быстрый взмах меча, и рука с факелом упала на землю. И едва кровь только успела брызнуть, как солдат очень быстро крутанулся, словно юла, и снёс человеку голову. Удар, который мог даже прорубить человека с головы пополам до самого живота, снёс голову. Она подобно мячу улетела далеко-далеко, брызгаясь кровью.

Красный цвет крови, что теперь заливала вязкую землю, был единственным насыщенным цветом в этой стране пасмурности.

Но что больше удивило солдата, так это реакция девушки. Она не выглядела ошарашенной или испуганной, той, кто сейчас упадёт в обморок или злорадствует смерти своего врага. Нет, она смотрела на солдата исподлобья удивлёнными глазами, словно пытаясь понять, как в этом безумии нашёлся человек, который сохранил рассудок и здравый ум.

Наступив на факел, туша его, он обошёл столб, к которому она была привязана и одним ударом разрубил верёвки.

После этого солдат вышел к замершей толпе, и громогласным голосом объявил. Говорил так громко, как разговаривал перед своим отрядом, а потом и боевой группой в сто человек. Он не боялся толпы.

— ВЫ ВСЕ ПРЕСТУПАЕТЕ ЗАКОН КОРОЛЕВСТВА, НА ЧЬИХ ЗЕМЛЯХ ЖИВЁТЕ! ЛЮБОЙ САМОСУД ЗАПРЕЩЁН НАШИМ МИЛОСТИВЫМ И ВЕЛИКОДУШНЫМ КОРОЛЁМ. ЛЮБОЙ, КТО СЕЙЧАС ОСТАНЕТСЯ ЗДЕСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ, БУДЕТ ПРИЗНАН ИЗМЕННИКОМ И ПОДСТРЕКАТЕЛЕМ, НАРУШИТЕЛЕМ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА. КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ЗАКОНА И ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА Я ИМЕЮ ПРАВО ПРИМЕНИТ СИЛУ!

Его голос не дрогнул, когда он объявлял это толпе. Он их не боялся. Лишь презирал за слабость и жалел за нелёгкую судьбу, что превратила их в подобное.

Неожиданно кто-то крикнул:

— Долой королевство! Долой поганую власть! Мы сами по себе!

Этот крик словно заменил предыдущего оратора и ропот быстро перерос в общий крик: «Долой!».

В солдата полетели камни. Один, другой, третий, десятый. Люди забрасывали его, хотя те были не страшнее снега, который грозился вот-вот пойти с неба и скрыть эту мерзость под своим покровом.

Где-то на деревьях, словно привлечённые криками и почувствовавшие кровь, присели жирные вороны. Удивительно, что их ещё не съели за такие размеры.

Солдат стоял, не дрогнув перед толпой, закрывая собой девчушку. Стоял, пока толпа не начала наступать на них. В руках у некоторых появились вилы, топоры, молотки, словно заранее припасённые для такого дела.

И когда первый из них приблизился и попытался ткнуть солдата, тот рукой отвёл удар, шагнул навстречу и ударом срубил тому голову. И тут же пнул стоящего за ним. Тот улетел в толпу, повалив за собой сразу нескольких человек подобно кеглям.

Толпа словно получила сигнал, и с безумными изуродованными лицами ненависти, словно в них вселились злые духи, ринулись вперёд с громким нечеловеческим ором. Солдат тут же ударил кулаком занёсшего над головой топор юношу и проломил ему череп. Взмах мечом и сразу двое попали под чудовищный удар — женщине отрезало руку в то время, как старику практически пополам разрубило грудную клетку. Удар локтем в голову тому, кто оказался позади его. Взмах мечом и тот застревает в девушке, которая просто бросилась на него.

Он лишился оружия. Но в броне люди были ему не страшны. Удар правой, удар левой, и кулаки, облачённые в железо, ломают кости. Удар в живот и человека подбросило, другой удар и нокаут. Кто-то заносит топор, но солдат уже оборачивается, перехватывая его, отбирая и с разворота вгоняя в другого. Кто-то запнулся, и он без зазрения совести наступил тому на голову. С локтя тому, кто позади и тут же прямой удар другому.

Они облепили его словно муравьи, но пробиться через броню не могли. А солдат не отступал, расталкивая всех, крутясь и нанося удары, иногда смертельные.

Вот кто-то пытается его кольнуть вилами вновь, но солдат уворачивается, пропуская их мимо, и те протыкают какую-то девушку с ножом. Бьёт в лицо человека, тут же выдёргивает вилы и палкой тыкает в челюсть ещё одному старику; крутанул над головой, располосовав кому-то лицо, и воткнул в женщину с какой-то тяпкой, буквально пробив её насквозь и прибив к грязной земле.

Ещё одна атака толпы, и он уклоняется от ударов, отвечая на некоторые, даже в доспехах двигаясь ловко и неся смерть.

Трупы были повсюду. Только когда толпа поредела, люди словно пришли в себя. Безумие спало, теперь это была просто бойня. Кровавая бойня, которая отобрала жизнь сегодня у многих, разнообразив серость дня весёлым красным и розовым цветами.

Люди отступали спиной назад, приходя в себя, в ужасе глядя на залитые кровью доспехи, которые с каким-то пренебрежением, наступив на труп девушки, выдёргивали из неё меч. Они в ужасе бросали то, что было в руках, словно вещи начали обжигать их руки. Они разбегались как тараканы, оказавшиеся под светом свечи.

Площадь опустела за считанные секунды, оставив только раненых и мёртвых, не считая самого рыцаря и девушку.

— Это было необязательно делать, — раздался за его спиной тихий голос.

Солдат обернулся к девушке. Она стояла, с какой-то непостижимой грустью смотря на погибших, словно ей было действительно жаль их.

— Необязательно? — прогудел он. — Они тебя чуть ли не сожгли.

— Но теперь они… все мертвы, — посмотрела она на него с укоризною.

— Зато ты жива. Я не считаю плохим защищать тех, кто слабее, если даже придётся положить десяток виновных. Они сами выбрали свой путь, — он с безразличием вытер меч об одежду одного из мёртвых. — Врагов надо убивать, девочка, как бы тебе их жалко не было. На то они и враги.

— Но… вы перегнули палку, — сказала она с ноткой твёрдости.

— С врагами нельзя перегнуть палку, если они не отступают, — покачал он головой. — Они или отступают и принимают новые законы, или умирают.

— Это жестоко, — пробормотала девчушка, теребя край платья.

Солдат окинул взглядом площадь и вздохнул.

— Иногда приходится делать больно, чтоб добиться чего-то лучшего. Даже делать больно дорогому человеку, чтоб помочь ему.

— Подобное суждение ужасно.

— Подобное суждение выстроено на моём опыте жизни, который побогаче твоего, ребёнок.

Ещё раз оглядевшись, он посмотрел на девушку.

Он знал, как следует поступить ради себя. Знал, как будет полезнее и удобнее для него. Однако… он знал, как будет правильно. И эта едкая мысль, которая вгрызалась в его сознание подобно древесному червю, не давала ему покоя. Он знал, что она не даст ему покоя ещё долго, если он поступит иначе. Совесть в этом мире, столь же опасная, как и яд, не позволяла ему идти против собственного «я».

— Идём, дитя, теперь тебе нельзя здесь оставаться, — вздохнул солдат, махнув рукой, словно предлагая идти вперёд себя.

— Но… мне некуда идти, — слабо улыбнулась девушка. — У меня нет дома.

— У меня тоже, — пожал он плечами. — Однако останешься здесь, и они точно убьют тебя, просто из принципа. И смерть твоя вряд ли будет лёгкой. Люди в последнее время совсем оскотинились.

Девушка неуверенно оглянулась, словно раздумывая, но один вид мёртвых тел вызывал у неё чувство тоски и безнадёжия, лишая всякой надежды на будущее, когда дорога дальше, пусть серая и уже скрытая туманом, была будущим, пусть и неизвестным. Дорогой, которая точно приведёт её куда-нибудь. И ей хотелось верить, что свой путь она выберет сама, найдя его среди тумана.

Поэтому девушка, аккуратно перешагивая трупы и лужи крови, двинулась за солдатом. Тот, кивнув, словно приняв её решения, двинулся вперёд.

Вскоре две тени — большая и маленькая, скрылись в тумане, оставив деревню один на один со своим горем. С другой стороны, теперь у местных стало меньше ртов, что радовало почти каждого, вызывая на их озверевших лицах нечеловеческие улыбки.

А на улице пошёл снег. Большими хлопьями, как будто сам мир хотел поскорее скрыть всю грязь под толстым слоем снега, стыдясь произошедшего.

Глава 308

— За что они с тобой так? — спросил солдат, внимательно осматривая окрестности на поиск как врагов, так и добычи. Но как и первого, так и второго ему на глаза не попадалось. И если первое было к счастью, то от второго у него ныло в душе, словно его обманули как мальчишку.

Взамен вкусного обеда он получил…

Печальный взгляд скользнул на босую девчушку с огненно-рыжими волосами, что тихо и скромно вышагивала рядом, быстро семеня сбоку от него, подобно голодному котёнку.

— Я рыжая.

— Это я понял. Но много сейчас людей цветов разных. Я и голубоволосых видел, — ответил он.

— Ну… — она нервно улыбнулась. — Наверное потому, что людям надо кого-то ненавидеть?

— Слишком взрослые слова для маленького ребёнка, — внимательно посмотрел солдат на девчонку. — Сколько тебе, дитя, двенадцать? Четырнадцать?

— Десять.

— Десять? Выглядишь старше, — нахмурился он.

— Но мне десять, — девочка шутливо поклонилась.

Несмотря на погоду, что всем видом показывала серость и безысходность этого мира, от девочки чувствовалась какая-то сильная невидимая энергия тепла. Тепла, которое невозможно почувствовать кожей, однако можно уловить душой.

«Нет», — покачал головой солдат. — «Это не тепло, оно скорее вселяет воодушевление. Словно смотришь, и уже не всё так плохо».

Словно стремясь подтвердить свои догадки, он оглянулся.

Всё тот же лес, был вокруг него, всё тот же туман, однако теперь он был другим. Ни цветом, ни погодой, а просто другим. Иным. Это был тихий, спокойный, отдалённый от людей лес, чей туман подсвечивался солнцем, что пока не пробивалось сюда. Здесь можно было закрыть глаза и на мгновение забыть о всех невзгодах и проблемах, ощутив свежесть и бодрящую прохладу. Куда более чистый, своим мягким светом он скрывал всё чернь этого мира, словно стараясь заштриховать белым цветом.

Теперь, вместо навязчивых мыслей о самоубийствах, такая погода предрасполагала к тому, чтоб просто прогуляться, насладиться тишиной и спокойствием, оказаться наедине со своими мыслями, отделённым от остального мира.

Солдат глянул на мягко улыбающуюся девочку.

— Это магия, верно?

— Людям просто необходимо всё назвать магией, когда что-то непонятно, — разулыбалась она. — Но да, это можно назвать магией. Или аурой.

— Интересная способность, — пробормотал он.

Солдат не раз слышал о способностях, которые возникают у тех или иных людей. Активные или пассивные, все они отличались на любой вкус и цвет, иногда бывая полезными, иногда абсолютно безумными. И у девушки была одна из тех способностей, которые бы хорошо было иметь у себя, чтоб защититься от всепоглощающего отчаяния, что навалилось на эту часть королевства.

— Получается… тебя из-за неё хотели сжечь?

— Получается, что так, — спокойно ответила девчушка. — Они испугались таких перемен. Испугались жить не в страхе перед будущим, без постоянного отчаяния в сердцах, словно оно стало их вторым я. Может они чувствовали, что я другая, что отличаюсь от них.

— Они были правы, — задумчиво пробормотал он, разглядывая её. — Ты действительно странная.

— Наверное это так, — пожала она плечами. — Но такова я и этого не изменят даже эти бедные люди.

— Бедные люди? Ты их даже после этого считаешь бедными?

— А разве нет? Они не видят больше ничего хорошего, не видят добра и тепла, им холодно, голодно и страшно. Мне кажется, что это повод жалеть их.

— Да не уж-то? А как же тогда те, кто живёт в тех же условиях, но не превратились в злобных животных? — задал он встречный вопрос. Такая странная постановка вопроса с её стороны его немного раздражала. — Разве это был не их выбор стать такими?

— Не всем быть сильными.

— Отличное оправдание, — буркнул он. — Самое то, чтоб оправдать любое злодеяние. Когда люди убивают слабых, они не виноваты, это всё мир. Когда они грабят, то не виноваты, это всё мир. Когда издеваются, пытают, насилуют, это всё не они, это мир. Удобно сваливать все свои проблемы и слабости на мир.

Он произнёс это с невиданной для себя в последнее время жёсткостью с примесью ненависти. Он буквально выплюнул это залпом и не на кого-то, а на ребёнка. Ребёнка, который оказался куда чище остальных. А он своими словами словно хотел втоптать обратно её в грязь.

От этого солдату стало стыдно и грустно на душе.

— Прости, — пробормотал он. — Просто я насмотрелся уже всего этого. И слова твои слишком опасны для нынешнего мира, от которого отвернулись даже боги. Остались только люди со своими нерешаемыми проблемами и вечное противостояние добра и зла.

Только сейчас солдат заметил, что девчушка до сих пор топала босиком по дороге, хотя на улице уже пошёл снег. Первый снег за этот год. Его настолько захватил в плохом смысле этот разговор, что он даже перестал уделять внимание мелочам. Как будто ему умудрились наступить на больную мозоль.

Вздохнув, солдат окинул взглядом местность; лес, что медленно, но верно покрывался тонким слоем снега.

— Идём, встанем на привал, девочка.

— На привал? — вопросительно посмотрела она на него.

— Верно. Или ты будешь разгуливать босиком по снегу? — кивнул он на её ноги. — Отморозишь ножки-то свои и умрёшь. Не для этого же я тебя спасал, верно?

— Верно, — как-то неуверенно и слабо улыбнулась девчушка.

Потому, подхватив её на руки, чтоб она лишний раз не морозила себе ноги, солдат двинулся в лес на поиски прибежища на эту ночь. И пусть день только начинался, в этот раз он путешествовал не один. Казалось, что от этой мысли, внутри него стало тяжелее. Приятная тяжесть, что сменила внутреннюю пустоту за многие годы.

Солдат вернулся к лагерю только к вечеру. За это время мир успел знатно побелеть и стать чище, не вызывая уже тех чувств, что были раньше. Теперь каждая ветка, каждая кочка, каждый сантиметр этого мира стал белым и пушистым. Хотелось на мгновение остановиться и насладиться тишиной и красотой этого места, почувствовать свежесть жизни, которая пришла с новой погодой в этот мир. Просто стоять и смотреть, как лес мирно укрывается, словно пухом, белым снегом, в тишине потрескивая ветками, и иногда сбрасывая вниз снежные шапки.

Вся округа стала светлее.

Однако солдату было не до этого, он молча шёл через снег, которого было ещё не так много к своему… к их временному укрытию. Теперь не стоило забывать, что пока их двое. К счастью или горю, но теперь их двое.

Их лагерь расположился в корнях огромного поваленного дерева, где образовалась своеобразная нора. Густые, облепленные землёй корни стали отличным навесом, который уберегал от падающего сверху снега маленькую жительницу этого временного пристанища. Сейчас она, расположившись в утробе этого места, сидела перед костром, греясь и изредка подбрасывая в огонь ветви.

И она ни капельки не испугалась, когда из белизны внешнего мира вышел солдат, словно уже чувствуя его.

— Я принёс всё, что было у них. Не думаю, что мёртвым это понадобиться, однако теперь ты не замёрзнешь.

Вглубь этой норы, где было сухо и уже тепло от жара костра, солдат сбросил кучу вещей, которые снял с тел убитых ранее. Он постарался отобрать самые чистые из них, которыми можно было обернуть тощее тело девчушки, защитив от надвигающихся морозов. В это непростое время не приходилось выбирать и привередничать, стоило пользоваться всем, что имеешь.

— Спасибо, — улыбнулась девчушка, выудив из одежды пару поношенных, слегка отвердевших вонючих носок. Она даже глазом не повела от такого наряда, хотя самого солдата немного перекосило.

— Наверное… надо постирать их, — пробормотал он, сняв шлем и взглянув на вещи. — А то меня аж пробирает от некоторых вещей.

Солдат достал ещё один носок, который был очень толстым и задубевшим, после чего постучал им о небольшой камень. Таким можно было кидаться во врагов, и они вполне могли бы погибнуть как от переломов, так и от удушения.

— Точно надо постирать. Лучше бы тебе обмотать ноги ветошью, чтоб не носит такое на голой ноге, пока не постираем их, девочка.

— Да… — пробормотала она, глядя на носок, который был подобно сапогу на её ноге. В нём наверняка можно было ходить по земле и не бояться проколоть ногу. — Вы правы…

Она взяла одну из ветошей и принялась наматывать её на ногу. Однако делала это девочка не умеючи; ветошь постоянно сваливалась с её ноги, стоило ей обмотать её вокруг. Она упорно боролась, стараясь закрепить эту повязку на ноге, пока солдат не вздохнул и сам не взялся за это дело.

— Вот же дети пошли… — пробормотал он. — Ничего не умеют.

Его большие мозолистые пальцы ловко накручивали толстую ткань на ногу девочки. Для таких огромных лапищ подобное действие выглядело по истине изящной и ловкой работой.

— Вы добрый, — улыбнулась девчушка, глядя как он наматывает второй слой ветоши на ногу; аккуратно, не туго, но и не так, чтоб та слетела при первом же шаге. — Никак Бог Добра и Богиня Любви коснулись вас.

— Богиня Любви? Бог Добра? Навряд ли, мелкая, навряд ли…

— Почему же? Вы такой большой, такой сильный, но проявляете все признаки послушника Бога Добра и Богини Любви.

— Я поклоняюсь Богу Чести. И Богу Отваги тоже. Но боюсь, что Богиня Любви и Бог Добра избегают подобных мне. Мы слишком много проливаем крови, чтоб быть их последователями. Не заслуживаем подобного. Только двое богов из восьми могут принять нас и то, если повезёт.

Он закончил с одной ногой девочки и принялся за вторую, продолжая ровно так же ловко утеплять ей ноги.

— Люди не выбирают богов, это боги выбирают людей, — сказала настоятельно девочка.

— Да как же, — усмехнулся он. — Понимаешь, девочка… — он запнулся, словно вспомнив о чём-то. — Слушай, а как твоё имя-то?

Девчушка удивлённо моргнула, как будто она и не задумывалась над этим вопросом.

— Моё имя?

— Да, родителями данное.

Она слегка покраснела, впервые за это время показав иные эмоции, кроме своего удивительного, несвойственного детям спокойствия.

— У тебя не было родителей? — спросил солдат, озвучив свою догадку, но она оказалась неверной.

— Были… но…

— Они тебя бросили?

— Умерли, — слишком спокойно ответила девочка, хотя и было видно, что ей от этого немного грустно.

— А имя?

— У меня нет имени, — улыбнулась она.

— Быть не может, чтоб у тебя не было имени, — нахмурился солдат, даже перестав обматывать ногу. — У всех есть имя и всем его дают. Ты забыла его?

— Возможно, — пожала она плечами. — Я была ещё маленькой, когда они умерли.

— Ну да, раньше время было другое, — согласился он.

Ещё год назад останься ты сиротой, всегда нашлись бы те, кто приютит тебя. Сейчас всё иначе. Оттого оставшись без родителей ещё будучи маленьким ребёнком, девочка вполне могла выжить, так как были бы те, кто прикормил бы её. Сейчас же лишних мест для ртов не водилось.

— Непорядок, когда имени нет, — покачал головой солдат. — Имя, это отражение твоей души. Давай будем звать тебя… Клисенциу римбори линоя.

— Какое смешное имя, — рассмеялась девочка, прикрыв рот ладошкой. — Где же так детей называют?

— Ну… — смутился солдат. — Это и не имя, это старое высказывание. Сейчас этого народа уже нет, но я знавал одного представителя, наверное, последнего, он был моим братом по оружию. Он любил это высказывание. Оно переводится как «Надежда сдвинет горы».

— Надежда сдвинет горы? — задумалась девчушка, после чего широко улыбнулась. — Мне подходит, мне нравится. Только длинное больно.

— Ну можно и сократить его. Взять по первым буквам из каждого слова. Получится Кли-ри-ли… что-то странновато звучит, не находишь?

— Точно, — рассмеялась девочка. — Словно клирик или кто-то похожий. Может последнюю букву убрать? Вернее, сменить на последнюю.

— Ли?

— Ага, сменить на «я». И получится Клирия, — она хлопнула в ладоши, словно ей это имя идеально подходило. — Клирия, надежда сдвинет горы, мне кажется, что это очень удачное имя.

Солдат улыбнулся. Его каменное грубое лицо, широченное как валун и хмурое, как грозовые тучи, стало немного приветливее, когда его губы тронула улыбка. А на душе стало ещё немного теплее оттого, что в этом мире хоть у кого-то хватает силы радоваться. Пусть даже и мелочам.

А за его спиной всё валил и валил густой белый снег. От него снаружи стало очень светло несмотря на то, что солнце даже не выглянуло. Серый цвет был завален белоснежной чистотой, которая морозом отчищала округу от удушливого воздуха, что был пропитан серостью. Каждая ветка, каждый ствол дерева стали более чистыми, более насыщенными в своём цвете, слегка укутанные снегом. И снежинки не переставали кружиться друг с другом, продолжая сдабривать собой и без того добротный слой снега.

Мир словно в мгновение ока очистился от грязи.

Только здесь, под корнями в норе не было этой белизны; здесь властвовало тепло от огня и приподнятое настроение, которые создавало свой, неповторимый, пусть и суровый уют.

— Тебя так это радует, — усмехнулся солдат.

— Мне приятно иметь красивое имя с глубоким смыслом, — кивнула девчушка по имени Клирия. — А как тебя зовут?

— Мор Стелкори.

— Стелкори, — протянула Клирия. — Звучит богато…

— Я родом из столицы, — пожал Мор плечами. — Мои родители умерли ещё когда я родился, тогда было не лёгкое время. А потом я пошёл служить и вот теперь здесь.

— Мор Стелкори… — вновь протянула она, после чего посмотрела на Мора. — Так почему ты не веришь в богов?

— Я верю в богов, я не верю, что они выбирают кого-то. Что они вообще обращают взор на эту бренную землю, что раскинулась под их ногами, после случившегося. Мне кажется, что их уже просто нет. Поглядели, что творится, да и ушли. Ведь незачем им такое место, что сжирает само себя во имя не понять чего.

— Это не правда, — покачала головой Клирия. — Боги не покинули это место. Они до сих пор живут здесь. Тебе просто нужно верить в них. Верить, что они есть, что они следят за этим миром, и идти дальше. Ведь сами они не могут всего сделать.

— Да как же, — взглянул он ей в глаза. — Идти дальше? Мне бы очень хотелось сделать то, что ты говоришь. И мне бы очень хотелось верить, что боги не покинули наш мир, но я не верю.

— Но это так, — мягко ответила Клирия, словно пыталась утихомирить грусть и горечь в его сердце.

— Хорошо, если это так, то покажи мне хотя бы одного?

Это должно было быть концом спора. Концом её препирательств, ведь откуда она возьмёт с места доказательства? Несмотря на то, что она была через чур смышлёной, и что Мору уже неоднократно казалось, что перед ним отнюдь не ребёнок, а как минимум юная умная девушка, даже она не могла доказать обратное. Доказать то, что в принципе невозможно доказать. Это как сорвать с неба звезду.

Но девчушка Клирия улыбнулась. Улыбнулась мягко, глядя застенчиво исподлобья на Мора, на его суровое лицо, повидавшее многое, словно стесняясь.

— Ну, например… я, — робко пробормотала Клирия, ткнув пальцем в свою грудь.

Лицо Мора в мгновение отупело, превратив его из сурового воина с умными глазами в деревенского дурачка, которому не хватало ещё пустить слюны для полноты картины. И он выдал удивлённое…

— Что?

Она медленно встала и прошла мимо Мора, проведя своими нежными пальчиками по его грубой в шрамах щеке.

— Смотри, — едва ли не шёпотом произнесла она, встав у края на границе, где начинался снег.

Клирия негромко хлопнула в ладоши, после чего резко развела руки, словно распахивала занавески в другой мир. И снег перед ней раскинуло невидимой волной по кругу, оголив тёмную сырую землю, заваленную старыми ветками и высохшей травой. На это место даже не падал снег, его словно разводило что-то по сторонам.

Клирия шагнула на этот клочок земли, остановилась в центре и развернулась, мягко улыбаясь. После этого она нагнулась и коснулась ладонью земли, постояла так немного и хлопнула ладошкой, отчего земля издала влажный чавкающий звук.

И тут же от места, где она хлопнула, словно разбежалась золотистая волна. Волна, вслед за которой очень быстро из-под земли начали появляться зелёные яркие росточки и стебельки. За какие-то мгновения перед Мором раскинулась ярко-зелёная лужайка с густой невысокой травой, окружённая белоснежным чистым снегом и белыми хлопьями.

— Мне приятно познакомится с тобой, Мор. Я Богиня Надежды и повелительница весны. — Она хихикнула. — А ещё я теперь и Клирия.

— Но… — он замялся, — Богиня Надежды разве не светленькая?

— Светленькая, но… я рождена в данный момент от людей, — она посмотрела на свои волосы и погладила их. — Они были рыжими, вот и я рыжая. Но когда стану старше, лет так в двенадцать, они начнут светлеть и примут свой окончательный вид, и я стану похожа на ту, кем являюсь в действительности. Моя божественная душа изменит эту телесную оболочку по моему образу и подобию.

— Но… почему ты рождаешься от людей? — пытался понять Мор, не веря в услышанное. Вернее, он верил, но в тоже время и не верил одновременно. — Ты же Богиня.

— Да, но… я потеряла свои силы, — пожала она плечами. — Потеряла их все, когда отдала людям ради победы над злом. Но они проиграли, а я осталась здесь. Теперь я не могу вернуться обратно, и я привязана к этому миру. Обречена умирать и возрождаться в новом теле.

— И ты не можешь отвязаться от него?

— Могу, но, — она грустно улыбнулась, — я же Богиня Надежды. Как же это, мир без меня, без богини жить то будет? Без капельки надежды в сердце?

— А другие боги и богини? — спросил ошарашенный Мор. — Они тоже в этом мире? Тоже среди нас?

— Кто-то да, а кто-то нет, — вздохнула Клирия.

— Но почему ты не оставила этот мир? Это неблагодарное болото?!

— Потому что надежда умирает последней или не умирает вовсе, — улыбнулась она. — И я так же, как и ты хочу, чтоб мир стал лучше. Оттого несу этот крест.

— Я не хочу сделать мир лучше, — пробурчал низким голосом Мор. — Теперь я ничего не хочу. Хочу лишь найти свой дом.

— Но ты же хотел…

— Это в прошлом, Богиня Надежды, — посмотрел он ей в глаза. — Теперь это в прошлом. Сейчас я просто хочу найти свой дом.

Она улыбнулась.

— И всё же ты хочешь изменить этот мир. Но пусть так, пусть отстроить свой дом и жить в нём. Я считаю, что это тоже прекрасная цель.

Глава 309

Снег завалил весь мир от чистого сердца. Настолько чистого, что было даже больно смотреть на такую белизну, что окружала теперь их. Огромные белые шапки на ветвях, огромные сугробы, облепленные снегом деревья. И пусть солнце не выглянуло, однако и без него здесь было очень светло. Более того, из-за солнца снег бы начал ужасно слепить, отчего такое было даже к лучшему. Можно было, не жмурясь, оценить красоту мира.

Единственное, что было минусом, так это пробиваться через эти сугробы. Всё дальше и дальше через снег, словно танк, шёл Мор, прокладывая своей поступью тропинку для более маленького представителя их компании — Клирии.

Они шли по лесной просеке, где под снегом находилась дорога, которую замело по колено. Теперь это выглядело очень необычно — белоснежный коридор в белую даль.

— Слушай, а ты не могла бы растопить перед нами снег и расчистить дорогу? — спросил Мор пыхтя.

— Сестра Богиня Мира обычно отвечала за погоду зимой, — покачала она головой. — Мой удел, весна. Моих сил не хватит на такое.

— Они бы нам сейчас очень пригодились, твои силы, — пропыхтел Мор. — А зачем было отдавать силы на войну? К чему была такая жертва? Разве люди не могли без неё победить или проиграть?

— Проиграть могли спокойно. А вот выиграть навряд ли. Мы заточили малую часть своих сил в оружия, а остальную часть раздали людям, что пошли за нами. И мы почти дошли, однако…

— Однако что? — поинтересовался Мор.

— Мы не дошли, — тихо ответила Клирия, словно проглатывая ком.

— Это я понял, — кивнул Мор. — Но почему? Легенды говорят, что вы были сильны.

— А зло ещё сильнее. Многих мы потеряли, многие погибли по пути. Ты же знаешь, что мои сестры и братья и есть те самые боги: Честь, Отвага, Добро, Мудрость, Мир, Любовь, Жизнь. Ну и я, Надежда. Мы изначально были, и с самого начала следили за всем. Но здесь мы оказались слабее. Мы слишком много прошли и преодолели, слишком много потеряли сил, чтоб дать достойный бой противнику.

— И как выглядел этот противник? — слегка напряжённо спросил Мор, но ответ его разочаровал.

— Я не знаю, — пожала она плечами. — Я погибла до того, как добралась дотуда.

— Ты так просто говоришь об этом, — поёжился Мор. — Словно смерть, это не страшно.

— Не так страшно, как люди себе представляют, — ответила спокойно девочка десяти лет с таким лицом, до которого даже многим взрослым было далеко. В этот момент Мор понял, что ребёнок с виду, передним стоял человек куда старше его, знающий то, что неизвестно другим.

— А потом? Ты не пыталась найти своих братьев и сестёр?

— Пыталась, но… — Клирия грустно улыбнулась. — Они стали пропадать. Один за другим.

— Пропадать? Один за другим? — удивился Мор. — Но как это?

— Я не знаю. У нас был уговор, что если вдруг погибнем мы, то встретимся в моём храме. В храме надежды. И там вновь составим план действий, попробуем ещё раз. А потом ещё и ещё, пока не победим и не вернёмся обратно.

— Обратно куда? В другой мир?

— В наш мир, Мор. Просто представь — дом, это наш мир. У него есть два этажа. Один этаж, это мир людей. Другой этаж, мир богов. Нам нужно было вернуться на свой этаж, но для этого одержать победу над злом и вернуть силу. Или же мы могли покинуть этот дом навсегда и найти другой среди множества, что расположены рядом.

Мору показалось, что от таких объяснений у него пойдёт кругом голова. Множество? Это сколько? Десять? Двадцать? Или сколько на небе звёзд? Больше? Его мозг отказывался представить, что могут существовать другие миры. Для него они представлялись другим островом (Мор не знал слова континент) или страной за горой. Дальше его воображение отказывалось работать. Казалось, попробуй он нырнуть в эти тайны, и его голова лопнет как переспевший арбуз.

— И… что было дальше? — поинтересовался он, гадая, какие ещё тайны мира откроет ему богиня.

— Договорились встретиться и действительно встретились, но некоторых из нас уже не было. Двух братьев и одной сестры. Мы не знали, где они. Двое братьев и сестра бы никогда не отступились, но они не пришли. Тогда мы двинулись вновь туда, собирая своё войско, и вновь проиграли. И в следующий раз нас уже было четверо. Сестра покинула нас, видимо решила найти дом в другом мире. Потом нас стало трое. Потом двое. И вот, осталась я одна.

— И ты надеешься победить зло? — поинтересовался Мор.

— Надеялась. Попытка за попыткой, однако… — Клирия вздохнула и посмотрела в небо. — У меня нет сил, чтоб это сделать. Люди не верят в меня и у них на подсознательном уровне возникает желание убить меня. Словно они потеряли любую надежду и теперь воспринимают её с ненавистью. И никто за мной не пойдёт. Все мои братья и сёстры разбежались, оставив меня одну. Они тоже потеряли веру в меня.

— И ты никогда не видела то, с чем сталкиваются они?

— Я никогда не доходила до туда. Меня всегда убивали по пути. Возможно, таким образом пытаясь лишить надежды всю команду. К тому же… мне необходимо отчиститься.

— Это как? — не понял Мор. В его голове такое слово ассоциировалось только с помещением, где мылись. И не только, если были среди мужчин и женщины. Но вряд ли богиня говорила об этом.

— Наша душа каждый раз очищается, теряет воспоминания, прежде чем попасть в другое тело. Я не очищалась, и воспоминания остаются со мной, рушат мою душу раз от раза всё сильнее и сильнее, наполняя её грязью.

— И что будет, когда они переполнят тебя? — поинтересовался Мор, затаив дыхания.

— Никто не знает, — Клирия сделала неопределённый жест рукой. — И я не знаю. Но шрамы иногда переносятся на моё новое тело. Словно душа переносит их за собой. Они проявляются как проявляется настоящий цвет моих волос. Кажется, что моя душа перекрашивает оболочку на свой лад. И чем дольше я не очищаюсь, тем хуже эффект.

— И ты пока не решилась очиститься и бросить всё?

— Но тогда я забуду о цели, — выдохнула она, подняв облачко пара, которое тут же подхватил ветер. — Я всё забуду и не смогу вспомнить, что от меня требовалось. Тогда я не смогу вернуться в этот мир, и люди лишатся последней надежды.

— Слишком ты трясёшься над этими людьми, — буркнул недовольно Мор.

В этот момент холодный ветер налетел на них, неся острые, словно песок, снежинки, которые стучали по его броне. Ветер хищно ударил по ним, и Клирия едва не рухнула в сугроб. В последний момент его крепкая рука подхватила её, дёрнул на себя и скрыл за своим громоздким туловищем.

— Спасибо, — пискнула в его стальных объятиях Клирия, когда ветер спал. — Ты почти спас меня от злого ветра.

В её голосе слышался смех.

— Тебя бы он сдул, — буркнул смущённо Мор и поставил её на место.

— Сдул бы, ты прав, — похлопала она его по броне одобрительно. — Спасибо.

— Ага, — он вновь ринулся в снег, словно бульдозер, который штурмует непогоду, прокладывая путь вперёд и разбрасываясь снегом. Прорываясь вперёд, Мор сказал:

— Ты слишком много пытаешься сделать сама. Нашла бы действительно человека, который бы смог всех повезти за собой. Это знаешь, как у нас в армии. Кто-то хороший стратег, кто-то хорошо стреляет, кто-то хорошо убивает.

— Сделать героя, который станет милосерден ко всем, станет помогать каждому и вновь вернёт миру надежду, — как-то мечтательно проговорила она. — Герой, что поможет…

— Каждому страдающему? По-твоему, такой спасёт мир?

— Ну…

— Нет, — тут же обрубил твёрдым голосом Мор. — Выкинь это из головы, маленькая Клирия. Тебе…

— Я старше тебя, — напомнила ему она, но Мор кажется и не заметил этого.

— …необходим уверенный, жёсткий, беспринципный, уверенный в себе и своих действиях человек. Он не должен знать жалости к врагам, не должен знать о милосердии, не должен спешить помочь каждому человеку.

— Мне необходим герой, — упрямо заявила Клирия.

— Тебе он не нужен. Герой лишь скроет проблему, но не решит её. Ты видела короля хоть раз?

Клирия кивнула, и хоть Мор не мог видеть этого, он это прекрасно понял.

— Он говорит красивые речи, он кричит о том, что будет мир во всём мире, что мы не будем воевать с соседями и все будут сытыми. Это просто слова. Он сделает что-то раз или два на публике и всё. Люди временно успокоены, но проблема не решена.

Клирия почесала нос, словно ученица, которая пытается усиленно вникнуть в заумную мысль.

— Хочешь сказать, что герой ничего не изменит?

— Не пойми меня неправильно, я хочу сказать, что нужен не только герой. Нужен тот, кто выполнит грязную работу, чтоб герой в глазах других не испачкался. У короля есть армия. Сильная… была сильной армия, которая несла его волю. Надо было жить в мире с соседями? Он их победил. Надо быть сытыми, он силой заставил продать излишки зерна тех, кто может это позволить. Ему нужен мир во всём мире? Его личные люди убирают тех, кто против его королевства. Зато к нему никаких вопросов, он лично это не делает, он лишь привлекает внимание и направляет людей в нужную сторону. Ты понимаешь, к чему я клоню, Клирия?

— Нужен тот, кто сделает грязную работу, — пробормотала она. — Но тогда уже это не будет герой.

— Тебе не нужен герой, Клирия. Он у тебя уже есть в твоём сердце, — мягко сказал он, заставив её слегка покраснеть. — Тебе нужен тот, кто уничтожит любую угрозу без вопросов и лишних сомнений. Тот, кто возьмёт на себя бремя делать грязные поступки — убивать, заставлять, шантажировать, угрожать, похищать и делать любую грязную работу во имя цели. А ещё он должен быть идеалистом и уметь идти до конца. Герой же, который только творил добро и справедливость, сломается от первой же трудности, которая окажется тяжелее, чем он готов поднять.

— Ты не можешь судить о всех, — заметила Клирия.

— Но я могу судить по тем, кого видел, богиня, — ответил Мор спокойно. — Человек, не прошедший огонь и воду, не пробовавший настоящей крови, не прочувствовавший боль и страдания и не выдержавший их — он сломается. Быстро и звонко. Для него это чуждо, для него это новое. Первая же проблема испугает его, так как он не привык к такому. Первая же боль заставит его остановиться и реветь из-за того, что он не знает, что это такое. Когда придёт момент убивать беззащитных на вид людей, он не сможет этого сделать, потому что…

— Не делал этого, — тихо закончила она.

— Верно. Только закалённый человек потянет это. Не один, естественно, но он будет главным звеном. Как у нас в армии, всегда есть самый опытный боец, который всё знает и направляет свою группу. Даже в самой страшной ситуации он всегда держит себя в руках, подавая пример другим. Он ведущий. Тебе нужен такой же. Герой же… им всё достаётся слишком просто. Настолько просто, что большинству даже не приходилось прикладывать усилий. Оттого они будут бесполезны в подобном. Столкнуться с первой же проблемой и всё.

— Ты сейчас мне предлагаешь не героя найти, а его противоположность! — казалось, что сами эти мысли коробят её божественную натуру. По лицу Клирия была возмущена, однако глаза показывали обратное. Богиня вдумчиво крутила его слова в своей голове, стараясь наложить их на ситуацию. — У тебя выходит обратный герой. Антигерой.

— Возможно, что антигерой тебе и нужен. Не конченный маньяк, но и не тот, кто будет протягивать руку каждому. Ведь в реальности армия королевства этим и занимается. Она убивает, делает грязную работу, которую наш король не афиширует. Иногда это мерзко, иногда ужасно, иногда ты смотришь на это всё, и хочется плакать. Но… — он оглянулся на Клирию. — Разве это не работает? У нас всё плохо, но королевство целее всех сейчас.

— Ты предлагаешь создать чудовище мне, Богине Надежды, — она словно отчитывала Мора.

— Да. Для чудовища, против которого ты собираешься бороться, нужен тот, кто сможет противопоставить себя. Однажды у нас был случай, когда дикари взяли в заложники людей в деревне и требовали их отпустить. Они были быстры, хитры и с лёгкостью отбивались от нас. Но на этот раз они попали впросак и были окружены. Как ты думаешь, что мы сделали?

— Вы убили всех, — тихо сказала она.

— Верно. Мы взяли деревню штурмом. Никто из деревенских не выжил, но этим самым мы спасли другие деревни и одним богам известно, сколько ещё жизней. Было больно и противно, на тот момент мы сделали плохой поступок, но в долгосрочной перспективе мы спасли куда больше людей. Зло во спасение. Герой бы их отпустил, спас бы жителей, но погубил бы куда больше впоследствии.

— Это ужасно, — Клирия была явно недовольна словами Мора, ей не нравился такой метод, но и против она ничего не сказала. Было видно, что её грызут сомнения.

Ветер, наполненный острыми снежинками, ещё раз налетел, неприятно исколов лицо, завывая между деревьями. Вдохнув полной грудью этот обжигающий лёгкие воздух, Мор остановился, развернулся к Клирии и присел, положив свои лапищи на её хрупкие плечи.

— Моё мнение лишь моё мнение, Клирия. Ничьё больше. Ты не обязана следовать ему, если видишь, что оно не право. Я сужу лишь со взгляда обычного солдата, что большую часть жизни прожил на полях сражений ради своей родины. Потому я могу быть и не прав.

— Но если ты прав, — тихо, как-то подавлено сказала Клирия, глядя на свои ноги. — Если ты действительно прав? Прав настолько, что даже я это понимаю?

— Тогда тебе просто нужно время, чтоб всё обдумать и принять. Говоришь, ты можешь перерождаться?

— Да, — кивнула она. — Моя душа пока чиста, и оттого мне не страшны перерождения.

— Тогда у тебя в запасе ещё много времени, — он стянул свою перчатку и вытер ей пальцем сопли под носом, вызвав её смешок. В ответ Мор тоже улыбнулся, хоть и из-под шлема она не могла видеть этого. — Поживи, подумай, время ещё есть, не так ли?

— Так, — кивнула она. — Времени у как раз-таки предостаточно, чтоб понять, чего я хочу. Может… даже…

Мор снял шлем, положив его прямо на снег, взял голову Клирии и поцеловал её прямо в носопырку, от чего она чихнула и раскраснелась.

— Клирия. Ты хорошая богиня уже оттого, что осталась здесь на такое количество времени. Осталась несмотря на то, что тебя убивали и ненавидели. Ты боролась больше остальных, и ты помнишь всю боль, которая отражается на твоём теле. Поверь, ты больше других заслужила отдых. И если ты вдруг решишь найти себе другую жизнь, то тебе никто и слова не скажет.

Клирия долго смотрела ему в глаза, пока не вздохнула, не улыбнулась и не приложила к его щеке свою маленькую ладонь.

— Хороший ты человек, Мор. Я рада, что встретила тебя сейчас. Жаль лишь, что не раньше. Где же ты был тогда?

— Я, наверное, ещё не родился, — пожал он простодушно плечами, и Клирия рассмеялась, похлопав его по голове.

— И точно, ты не родился тогда. Но я бы хотела иметь тебя в соратниках.

— Я уже у тебя в соратниках, Клирия. С того самого момента, как спас тебя вчера.

— Спасибо, — улыбнулась она, а потом, немного подумав, спросила. — Тогда пока я буду думать, посторожишь меня?

— Куда же я денусь. Долг солдата, помогать людям, — улыбнулся он, показав свои неровные зубы, но Клирию это ни капельки не смутило. Она лишь хитро прищурилась.

— Прокатишь?

— Почему бы и нет, — подмигнул он ей, подхватил за талию и усадил себе на шею. Поднял шлем и двинулся дальше, через снег.

Их весёлые разговоры разносились по лесу, расходясь мелодичным эхом среди деревьев. Два силуэта, большой воин и маленькая девчушка с огненными волосами, идущие через лес. Они выглядели счастливыми на фоне этого снежного царства и казалось ничего не могло разрушить идиллию. Они уходили всё дальше и дальше через снежный лес, что возвышался вокруг них.

Снег всё так же продолжал идти мелкими хлопьями, что ложились на идеально ровный снежный покров. Всё сильнее и сильнее, пока не смёл их следы насовсем. Девственно белый и чистый лес остался один на один сам с собой.

Глава 310

Жаркое лето.

Но не здесь, в тени деревьев, когда солнечные лучи не могут пробиться через зелёные кроны, что закрывают собой небо аналогично потолку. Здесь царила прохлада, где лес подобно огромному зонтику прикрывал собой землю. Где едва слышно пробивался из-под горных пород ручей.

Немного присмотреться, и можно заметить, как среди деревьев в невысокой траве идёт жирный рогатый заяц, лениво перебирая лапами. Где там, в глубине крон поют птицы, словно вторя тихо стрёкоту насекомых и шуму листвы, которая весело приветствует ветер. Сменится всё это ночью, и светлячки выйдут на свои извечные летние игры, хищники затаятся в кустах, совы начнут пугать мелкую дичь своим уханьем, когда луна будет пробиваться сквозь прорези между листьев.

Но сейчас день, никто не думает о том, что будет ночью, как и не думает о завтра. Здесь время остановилось навсегда, сохраняя этот пейзаж таким, каким он был изначально, даже до начала системы.

И всё же не всё замерло в этом светлом зелёном мире, где краски победили серость.

Через лес к ручью спешит девочка с ведром.

Она тоже меняется. Едва заметно меняется, становясь другой. Девочка превращается в девушку. Она становится выше, её волосы светлеют, делая её блондинкой, её грудь набирает объём, ноги стройнеют.

И вот уже через лес идёт девушка, ещё совершенно юная и невинная, что всё так же несёт за собой ведро.

Время вновь скачет вперёд и к ручью подходит блондинка, по-своему совершенная и полностью сформировавшаяся девушка, которая при желании могла бы охомутать многих мужчин. Она изменилась, она выросла, она стала знать, чего хочет и чего желает. Для неё жизнь заиграла новыми красками, как играет новыми красками она сама.

Её воспитание стало другим. Она теперь другая, не та, что была прежде. В её глазах появилась хитрость. Улыбка стала уже не такой наивной, куда более замысловатой и по-доброму коварной. От той богини мало что осталось, у неё был новый друг, новый человек в её жизни, с которым она жила. Небезразличный ей человек.

Мор не воспитывал её такой, но близкое общение с обычным человеком не могло её не изменить. Находясь до этого в вакууме, теперь Клирия познавала новые способы общения с людьми. Она хитрила, подшучивала по-доброму, делая дружеские подлянки, заигрывала. Она переняла у того человека настойчивость, смелость, умение мыслить отстранённо от чувств и много тех хитростей что свойственны людям, но не свойственны добрым богам.

Теперь она была хитрой хищницей, чьи глаза искрились коварством, которое проявлялось по-разному. Возможно, сыграло свою роль в этом и её память, что собрала множество воспоминаний о жизни.

Они жили в отдалении от небольшой деревни, где закупались, на небольшой опушке леса у крутого обрыва, что возвышался над рекой. На другой стороне внизу начинался лес, что уходил за противоположные холмы.

Клирия и Мор жили своей жизнью уже долгий промежуток времени. Встречали вместе морозы и прятались в своём доме от дождей, играли в снежки и работали под жарким солнцем. Иногда накатывал на это место туман, делая всё серым, чаще было солнце, что заставляло светиться это место. Они жили, наслаждаясь обществом друг друга и неспешным течением спокойного времени, когда новости в такую глушь даже не доходили.

Никто не помнил о том, чего он хотел. Возможно, потому что каждый получил то, чего в действительности желал, выкинув надежду раз и навсегда избавить мир от зла.

Каждый заботился о ближнем своём как мог.

— Это ужасно, — принюхалась Клирия к клубню. На тот момент она только стала девой, которая уже может выносить ребёнка. — Он… он острый, и горький, и от него пахнет… Что это за отрава? Ты хочешь меня по запаху находить?

— Нет, хочу, чтоб была здорова. Это чеснок, и он полезен. Я же не говорю его есть в сухую. Просто с пищей.

— Он полезен, чтоб вытравливать врагов из укрытий. А ещё он острый, — повторила Клирия, с недоверием смотря на Мора. — Ты хочешь меня погубить таким бесславным и жестоким способом? Меня, великую Богиню Надежды?

— Хочу, чтоб ты росла здоровой и красивой.

— Я уже красивая, — крутанула она головой, взмахивая волосами.

— И скромной.

— А стану вонючей. И меня… меня… меня будут называть чесночницей! И смеяться будут надо мной, тыкать мне этим. Знаешь, я как представлю это, мне уже плакать хочется.

— Мы тут вдвоём живём. Никто не будет ничего говорить. К тому же, кто у нас всю зиму лежал с температурой? Кашлял, соплями истекал, с кровати из-под толстого одеяла не вылезал? Вся дрожала как лист на ветру. А кого я с ложки кормил? А чью…

— Не говори! — пискнула красная как помидор Клирия, но Мор невозмутимо продолжил.

— …попу я вытирал, пока кто-то даже встать не мог без чужой помощи? Мыл в тазу? Баюкал, когда кто-то плакал от головной боли, сопли подти…

— Я поняла! — запищала Клирия, зажмурившись и замахав перед собой руками, после чего бросилась на этот чеснок с каким-то невиданным остервенением, Мор даже и сказать ничего не успел.

— Ну не на голодный же живот, дура… — пробормотал он, глядя как головка уменьшается на глазах.

После этого случая Клирия потом неделю ещё мучилась с животом, хотя запах чеснока в доме стал довольно привычным явлением, к которому все привыкли почти сразу. Иной раз Клирия уже грызла его, скучая, когда делать было нечего, словно какое-то яблоко.

Время продолжало свой ход, сменяя один сезон года на другой. Иной раз они заводили разговоры ни о чём. Иногда разговоры ни о чём значили куда больше, чем казалось. Об этом мире, о других, соседних мирах. О том что богиня — как привязанная большому камню девушка. Она может сидеть на своём валуне, а может при желании сесть на соседние, если длина верёвки позволяет. О том, что он воевал в нескольких войнах за освобождение и видел, как падали другие государства. О том, что человеческая ненависть опаснее пожара в деревянном городе; ничто так не объединяет, чем общая боль и ненависть.

— У тебя что не разговор, всё к войне. Побойся бога, — улыбнулась тогда Клирия. Она даже переняла слова людей, настолько привыкла к такой жизни, забыв, чего хотела.

— Не, не буду бояться. Когда-нибудь мы с тобой тряхнём этот мир. Да и у тебя тоже все разговоры сводятся к тому, что э-э-э… — он пытался сказать что-то, но несильно у него это выходило.

— К чему? — с хитрым прищуром и улыбкой она облокотила голову на руки, уперев локти в стол. — К тому, какая я разносторонняя?

— Это как? — не понял Мор.

— Вот неуч, и как богиня тебя терпит, — рассмеялась Клирия, облокотившись на спинку стула.

— Так же, как и я её выходки. Кто моей рубахой пол помыл?!

— Э… — Клирия растерялась, даже не зная, что ответить. — Я?

Такие милые ситуации происходили довольно часто. Когда она его отчитывала, когда он её. Живя вместе, они наслаждались обществом друг друга, иногда заходя в деревню. Вполне естественно, что пусть и юная на вид, внутри уже давно взрослая женщина смотрела на ситуацию иначе. Возможно, и Мор смотрел на ситуацию иначе, но вида не подавал.

А на очередной день рождения он подарил ей медальон. Красивый круглый медальон серебристого цвета, на котором мать словно обняла маленького дитя. Практически невесомый на ладони, о нём было легко забыть, когда он висел на шее.

— Что это за символ? — спросила Клирия, с интересом рассматривая его.

— Символ защиты. Он был популярен в нашей армии, — объяснил Мор.

— Никогда такого не видела.

— Это был чисто символ солдат. Значил, что судьба их убережёт, как мать уберегает своё дитя. Он выкован из камня, что однажды упал с неба на землю.

— И что он может? — спросила Клирия, надевая себе его на шею.

— Металл из того метеорита мешает увидеть тебя, — ответил Мор. — Почему-то он скрывает твою статистику, и скрывает саму тебя от магии. Словно огораживает от всего мира, что использует возможность этих всяких статистик и способностей. Он не скроет тебя от магической атаки, однако ты станешь незаметна. Его называют осквернённым металлом.

— Интересно… — пробормотала Клирия, рассматривая его у себя на ладони. — А откуда у тебя этот металл.

— Да… — отмахнулся Мор, — выковырял из одного святилища.

— Так ты его из святилища выковырял?! — ужаснулась Клирия такому кощунству.

— Так я это… разрешения попросил… — смущённо пробормотал Мор, словно ребёнок.

— У КОГО?!?!?! Мор! Ты идиот!

— Чего сразу идиот. Святилище было заброшенно, вот и взял там кусочек. Уж явно никому не помешал, — обиженно буркнул он.

— О-о-о-ой, ну ты и человек… — вздохнула она, крутя между пальцами медальон, который приветливо поблёскивал в лучах света. — Как же так, Мор… Испортить чужую святыню, — Клирия с укоризною посмотрела на него, отчитывая взглядом, однако спустя минуту на её недовольном лице появилась улыбка. — Больше никогда не делай так, пожалуйста. Это слишком даже для меня. Это как носить на шее пальцы мертвецов.

— Некоторые так и делают, — заметил Мор.

— Фу! — скривилась она.

— Могла бы и спасибо сказать, — глухо отозвался он.

— Спасибо за то, что отколол кусок от святилища? — рассмеялась Клирия. — За это спасибо не скажу, но за то, что сделал подарок, — она шагнула к нему и поцеловала в грубую щёку. — Спасибо большое. Мне ещё никогда не дарили таких подарков на дни рождения. — И тут же хихикнула. — Особенно таких кощунственных.

Каждый день рождения Клирия получала какой-нибудь подарок от Мора, каждый день они жили вместе, занимаясь своими повседневными делами.

Но всё изменилось одним из летних дней. Несчастье пришло с дороги и первой встретила его Клирия. Совершенно случайно она оказалась на тропе, что вела к их дому, проверяя ручей и ловушки для животных, когда глазами встретилась с одним из пяти человек. Одетые в разную одежду, словно дикари или бандиты, они все носили мечи, что были не самого высокого качества.

Их реакция на Клирию была мгновенна. Впятером они тут же бросились к ней, словно сорвавшиеся с места волки, что начали гнать свою жертву. Клирия дала не менее низкий и быстрый старт, сорвавшись с места и завизжав во всё горло.

Она не кричала от страха, хотя он и охватил её в то мгновение. Нет, Клирия кричала, чтоб предупредить Мора об опасности, чтоб он успел подготовиться ко встрече с врагами, что шагнули к их дому.

Она неслась сквозь лес напрямик, перепрыгивая все кочки и ямки, уже зная, где какая находится. Неслась, распугивая криком зверей и птиц, руша лесную тишину, разрезая девчачьим визгом, подобным сирене.

Но даже со своей юркостью она была медленнее, чем её преследователи. Ещё мгновение, и на неё прыгнули сзади. Клирия практически успела увернуться, но рука человека дёрнула её за край юбки. И в этот самый момент она прыгнула через внеочередную ямку.

Клирия не долетела до края, запнулась и полетела кувырком по земле, несколько раз ударившись о камни и корни. От таких кульбитов у неё выбило дух. И в тот момент, когда один из врагов навис над ней, ему в голову прилетел камень. Брызнула кровь в разные стороны, раздался хруст черепа и тот свалился на землю.

— Клирия! Беги! — крикнул Мор, перемахнув через неё и ударом своего меча парировав нападающего.

Она на мгновение замерла, смотря, как Мор парирует одного, парирует другого, высекая искры, как он ловко движется, уворачиваясь от ударов и нанося ответные. Она смотрела на него, словно зачарованная.

— Клирия, твою мать! Беги отсюда! Прячься! — взревел он, пинком отбросив одной из противников и слегка покосившись, когда по нему полоснул другой.

Клирия, дёрнулась, вцепившись в землю пальцами, и рванула в лес. Не к дому, где её будет легко найти, а в чащу. В какой-то момент за ней дёрнулся один из нападавших. Он успел её схватить и дёрнуть на себя так, что она развернулась к нему лицом, потеряв клок волос. И тут же её забрызгало кровью, когда напротив неё из груди гада появилось остриё меча, что метнул Мор.

— БЕГИ! — загремел Мор, резко отпрыгивая от выпада противника.

Это был последний раз, когда она его видела живым; её взгляд скользнул по нему, как он врезается всем телом увлекая сразу двоих на землю.

И Клирия побежала. Мчалась, не оборачиваясь, как можно глубже, всё дальше и дальше, словно кролик, спасающийся в чащобе. Со слезами на глазах, напуганная до смерти. Позже она будет чувствовать себя ещё и последней предательницей, но… это будет потом, после того как она залетит в самую чащу леса и придёт в себя. Последний раз, когда она отступила перед лицом опасности и не пошла до конца.

Через некоторое время Клирия возвращалась обратно, уже зная, что увидит на то месте. Зелёный светлые лес, пение птиц, свет сквозь кроны девственно чистого и зелёного леса. Но яркие цвета не могли скрыть шесть трупов.

Нечеловеческий крик в тот день огласил эти леса. Долгий, мучительный, словно раненого зверя, что попал в капкан. Боль изливалась, разносилась по лесу, заставляя сотрясаться деревья.

Клирия в тот день проклинала весь мир, проклинала всех людей и саму себя. Она ненавидела, ей овладела ненависть, чистейшее зло, чью черноту ещё никто никогда не видел. Она кричала, пока не охрипла и не потеряла голос. Клирия накричалась на всю свою жизнь и не скоро ей ещё раз овладеют эмоции.

Только вечером, когда ни сил кричать, ни сил плакать не осталось, Клирия похоронила дорогого ей человека. Уже стоя над ямой, Клирия смотрела на окровавленное тело того, кто стал её семьёй. В вечерней тишине, когда прохлада опускалась на землю, она протянула руку в яму, взяла уже холодную, слегка затвердевшую руку Мора и прижала к своей щеке.

— Я так и не сказала тебе, что люблю тебя, — прошептала Клирия и расплакалась, хотя казалось, что слёз больше нет. Плакала больно, горько, тихо, сотрясаясь всем телом. — Я должна была сказать это ещё тогда, когда ты меня спас зимой. И повторять это каждый день, что мы жили. Прости меня, видимо настал мой черёд исчезать вслед за другими. Я давно подозревала…

Закапали слёзы на мёртвое тело. Амулет, что она надела сегодня, свисал с её шеи, покачиваясь, словно серая метка. В последствии под гнётом времени он почернеет, как почернеет душа его хозяйки, но сейчас он отражал лучи солнца. Закат последнего дня, когда она могла насладиться обычной жизнью.

— Но мир дрогнет. Я клянусь, они поплатятся за твою смерть. Они отобрали у меня братьев и сестёр, отобрали мою силу, отобрали мою надежду… И словно им показалось мало, они отобрали тебя. Они забрали тебя, словно моей жизни было мало. Этот мир, он отберёт всё, до чего дотянется, он сожрёт всё, что мне дорого, и выплюнет их кости на обочину. Найдёт меня, даже если я спрячусь. Но они заплатят за это.

Её голубые глаза полыхнули пламенем.

— Они все умрут, каждый, что приложил к твоей смерти руку. Я достану их всех и отомщу.

Её прекрасные светлые волосы стали чернеть. Эта чернь, как и чернь в её душе, растекалась всё дальше и дальше.

— Они все умрут за то, что сделали с нами и нашими мечтами.

Она повторяла это раз за разом, пока её глаза не стали абсолютно красными, как окошки в ад. До тех пор, пока её волосы не стали чернее пустоты в её душе.

Она шмыгнула носом и с грустной улыбкой провела пальцами по застывшему серьёзному лицу человека, которого любила, бережно положа руку в могилу.

— Клянусь, я выполню твою мечту, сделаю мир, где для нас тоже когда-нибудь найдётся дом. Найдётся место, где мы останемся одни и никто не будет нужен нам. Мы тряхнём весь этот мир, вместе, как ты и говорил. Сделаем его лучше. Я не остановлюсь и никогда больше не отступлюсь. Моя рука не дрогнет, я больше никогда не буду сомневаться. Я стану тем самым кошмаром, что сможет его изменить. А потом я найду тебя, и мы вновь будем вместе.

Она начала забрасывать тело землёй, продолжая плакать. Самым сложным моментом было засыпать лицо, но и с этим она справилась.

— Прости, спи спокойно, последний солдат. Когда-нибудь мы вновь встретимся и попробуем на прочность этот мир.

Через час на этом месте был лишь холмик свежей земли, в то время как трупы напавших так и остались гнить. Где-то горел одиноко стоящий на краю леса у обрыва дом. Дом, чьи стены познали счастье, впитали его и стали сами по себе воспоминаниями. Они горели, словно сгорало чьё-то прошлое.

Прошлое одной очень злой и очень одинокой девушки, чей долгий и неприятный путь только начинался.

Мир же… он лишь безразлично отвернулся, даже не понимая, что когда-нибудь его будет трясти. Когда единственный человек действительно обретёт дар истреблять род людской. И использует его против самого мира во имя великих идей.

Мир ещё вздрогнет от её слов.