Мидавиада

Башня Мертвеца

Когда наступила зима, и с моря задули холодные ветры, жизнь в крепости сделалась почти невыносимой. Виной тому был не пронизывающий холод (от помещений бывшей тюрьмы никто не ожидал особого комфорта) и не серый полумрак, быстро ставший привычным. Вместе с последними лучами янтарного солнца с горизонта исчезла надежда.

Тяжёлые волны одна за другой разбивались о скалистый берег, шипели, присвистывали, пенились, так что порой казалось: где-то там, в глубине сонно распахивает алчную пасть неведомое морское чудовище. Совсем скоро, когда непогода доберётся до берегов Тарии, оно вынырнет на поверхность, стряхнёт оцепенение и проглотит маленький, неуютный остров вместе с крепостью из серого камня и всеми её пленниками.

Аграт привалился к стене. Камзол из тонкого сукна, неотъемлемая часть летней униформы, не спасал от холода, но здесь, в крепости, такие были почти у всех. Во всяком случае, у всех, кто передвигался на двух ногах. Размышляя об обитателях башни, Аграт по привычке делил их на людей и мидавов, хотя человеческая половина была отнюдь не однородной.

Аграт нашарил в кармане огрызок угольного карандаша и вытащил из-за пазухи пухлый блокнот в потрёпанном кожаном переплёте. На обложке красовались инициалы «А.В.» Если провести по ним пальцем, можно почувствовать приятную шероховатость тиснения. Этот блокнот Аграт получил в подарок от сослуживцев в день, когда был произведён в чин миртеллиона. Редкое достижение для двадцатилетнего юноши. Впрочем, званием он не гордился даже в те редкие мгновения, когда паргалион Зегда называл его своей «правой рукой». В этом чувствовалась какая-то оскорбительная ирония – рук у паргалиона не было вовсе, только лапы.

Сказать по правде, Аграт Велссим имел все основания считать себя человеком заурядным. В нём не было ничего, что хоть сколько-то помогло бы выделиться из толпы. Средний рост и вес, обычный для тарийца цвет глаз и волос, непримечательные черты лица – всё способствовало тому, чтобы оставаться незамеченным даже там, где все были на виду.

Вот и сейчас, когда он сидел на каменной плите с карандашом и блокнотом в руках, люди и мидавы то и дело проходили мимо, но почти никто не обращал внимания на своего командира. Сидит миртеллион на земле – ну, и пусть его.

Аграту это было только на руку. Каждое свободное мгновение он старался посвящать любимому делу и был рад отсутствию помех.

При всей кажущейся заурядности была у Аграта Велссима одна необыкновенная черта: он любил и умел писать. Прищурив глаза и прикусив язык от усердия, Аграт выводил буквы. Буквы самовольно складывались в слова. Слова объединялись в предложения, а те, в свою очередь, сливались в текст. Тут-то и начиналось самое интересное.

Заблудившись в буквенных дебрях, Аграт становился невидимым не только для тех, кто был поблизости, но и для самого себя. Он то странствовал по обожжённой пустыне, то выходил под парусом в открытое море, тёплое, сверкающее и совсем не похожее на зловещую пену, что со всех сторон подбиралась к острову. В своих литературных грёзах Аграт успел перенестись на далёкие берега, немного повоевать с загадочными туземцами, подняться на ледник, где зубы сводило от холода, а ресницы вмиг покрывались инеем, и с триумфом возвратиться назад. Он бы и дальше сочинял истории о невиданном и неведомом, если бы однажды не испытал настоящее разочарование.

Всё началось с того, что, набравшись смелости, Аграт решился прочитать бойцам некоторые из своих сочинений. Это решение он оправдывал невинным желанием развлечь товарищей. В действительности же им двигала совсем другая, не столь благородная, зато куда более правдивая цель. Аграту хотелось не просто писать, а писать для кого-то.

Нет, вопреки опасениям, его не подняли на смех. Более того, паргалион Хати Хомак даже похвалил слог, хотя, конечно, не мог считаться специалистом в литературных вопросах. Новоявленный автор уже готовился праздновать триумф, когда Вордан Вур из рыжего отряда осторожно заметил:

– Ночью в пустыне холодно. Зуб на зуб не попадает.

Сказав это, он отчего-то смутился и замолчал, разглядывая собственные лапы.

– Холодно, – признал паргалион Хомак. – В Ливарии нам довелось ночевать в пустыне. Кажется, будто зима настала. Лежишь и зябнешь до утра, а песок вокруг так и носит…

Мидавы с готовностью закивали, и Аграт решил, что лучше всего было бы сразу провалиться сквозь землю. В пустыне он никогда не бывал, и в своём описании допустил непростительную ошибку. Провалиться, к его сожалению, не вышло – каменный пол не допускал подобных вольностей. Пришлось спешно переосмыслить собственное творчество, а заодно и жизнь.

Аграт вдруг понял: всё придуманное им до отвращения сказочно, а потому никуда не годится. Писать нужно так, чтобы казалось, будто ты сам стал свидетелем описываемых событий. Точно каждое слово было услышано, каждый жест был увиден лично тобой, а потому ты и только ты, как беспристрастный свидетель, способен открыть миру единственно возможную правду.

Ничего подобного у Аграта, увы, не получалось. В дальних странах он никогда не бывал, кровожадных аборигенов не видел и, по правде говоря, всерьёз сомневался в их кровожадности. Всё детство и всю юность он провёл в казарме. Армия стала его домом, потому что никакого другого дома Аграт не знал или, лучше сказать, не помнил.

Как это обычно случается, на смену разочарованию пришло вдохновение. Аграт решил писать о том, что видит. И пусть теперь на листках его блокнота шумело вовсе не ласковое море, а от крепостных стен веяло отвратительным холодом. Зато он мог без труда описать каждый камень, каждую упавшую на лицо солёную каплю, каждое произнесённое слово и даже то, что так и не было произнесено.

Теперь Аграт Велссим описывал саму жизнь, и его рассказы всё больше походили на дневниковые записи. Не решаясь знакомить сослуживцев со своим творчеством, миртеллион завёл ритуал, который любому другому показался бы странным и даже нелепым. Дописав очередную главу своей правдивой повести, он аккуратно вырывал листок, сворачивал его трубочкой и закупоривал в одну из тех бутылок, что в изобилии водились в здешнем подземелье. Дождавшись темноты, Аграт выбирался за крепостную стену и старался забросить сосуд с бесценным содержимым как можно дальше от берега. Делал он это с единственной целью – сохранить веру в то, что когда-нибудь и у него появится свой единственный читатель. Тот, кто захочет страдать, мечтать и радоваться вместе с ним. Тот, кто увидит мир его глазами, чтобы никогда уже не стать прежним. Тот, кто станет с жадностью впиваться в написанные им строки и нетерпеливо ждать продолжения. Тот, ради кого стоит творить.

Всё это выглядело наивным. Ну и пусть! Аграту нужно, просто необходимо было верить хоть во что-то.

Привычным движением распахнув блокнот, он пожевал кончик карандаша и принялся писать:

На острове мы оказались по вине роковой случайности. Впрочем, это событие стало следствием длинной цепочки других, неразрывно связанных между собой.

Всё началось ранней осенью, когда король Шамшан подписал указ о переселении мидавов из города в специально построенные резервации. В армии эту новость восприняли с возмущением. Короля поддержал только чёрный отряд. И неудивительно – именно его бойцов нововведения отчего-то не коснулись. Думаю, всё потому, что глиман Ривай и новый командир чёрных Шефран Шурс, назначенный вместо погибшего Тиша, безгранично преданы королю и готовы без колебания выполнять любые его приказы. Что касается нашего командира, паргалиона Зегды, и командира рыжих, паргалиона Хомака, то это старые многоопытные бойцы, которые превыше всего ценят безопасность Тарии, и, я уверен, никогда не выступили бы против короля, не будь на то веских причин.

Меня легко упрекнуть в пристрастности, ведь я воспитывался в белом отряде и считаю паргалиона Зегду своим настоящим отцом, каким бы странным это не казалось. В действительности же именно по этой причине мне проще быть объективным. Здесь, в армии, все на виду. Любой проступок, любая ничтожная ошибка быстро становится объектом всеобщего внимания. Здесь невозможно что-либо скрыть, невозможно притвориться другим. Тебя моментально разоблачат и тотчас поставят на место.

Вот почему я ни на мгновение не сомневаюсь в том, что паргалион Зегда – лучший командир. За двадцать три года жизни и десять лет службы мне ни разу не довелось видеть, чтобы он был несправедлив или жесток по отношению к бойцам. В нашем отряде его любят все: люди и мидавы. Впрочем, прошу простить мне это отступление, ведь я намеревался рассказать совсем о другом.

За объявлением королевского указа последовало невиданное прежде событие: бойцы отказались слушаться Ривая, попытавшегося насильно выдворить их из города. Некоторые, правда, переметнулись на сторону чёрного отряда и проявили готовность переселиться добровольно. Я не виню их – каждый волен выбирать свой путь, но, говоря «каждый», я имею в виду свободу для всех, без исключения.

Нам, людям, было дозволено остаться в Туфе. Вероятно, таким образом Шамшан пытался расколоть армию, рассредоточить её, обезопасив себя от возможных волнений, но вышло с точностью до наоборот. Почти никто не пожелал подчиняться. Мидавы оставались в городе, а люди устами вашего покорного слуги выразили намерение сохранять единство с ними, чего бы это ни стоило. Скажу сразу: цена оказалась непомерно высока.

Трагедия случилась в ночь на двадцать четвёртое Листопадня. Когда-нибудь седой историк придумает для той ночи собственное поэтическое название. К примеру «Ночь Кровавой Луны» или «Ночь Обагрённых Листьев». Надеюсь, это произойдёт нескоро. Лишь когда мидавы и люди забудут имена погибших, перестанут слышать их крики, ощущать запах гари, видеть кровь на мостовых. Тогда эта ночь станет лишь одной из печальных страниц тарийской истории, пока же она – самое страшное воспоминание для всех нас. Я пишу эти строки в надежде отсрочить забвение и сохранить память о том, что произошло на самом деле.

Глубокой ночью, когда все огни давно погасли, оставив город во власти багряного лунного света, бойцы чёрного отряда под предводительством самого Ривая начали «зачистку». Первоначально они намеревались просто отловить белых и рыжих мидавов в их домах и отправить в ссылку, но те оказали неожиданное сопротивление. Весть о вероломном нападении мгновенно облетела город. На улицах начались бои.

Паргалион Зегда первым поднял белый отряд. Паргалион Хомак с рыжими присоединился позже, когда счёт наши потерям уже вёлся на сотни. Многие были убиты. Другие бежали из Туфа в надежде найти защиту у Вольного племени. Осуждать последних я тоже не стану. Всякий, кому довелось оказаться в ту ночь на улицах Лилового квартала, надолго запомнит отвратительный запах смерти, сгустившийся между домами. Кровь буквально текла по мостовым, и, если кто-то посмеет упрекнуть меня в преувеличении, то лишь тот, кому не довелось увидеть этого собственными глазами.

Вскоре вспыхнули пожары. Было ли это случайностью или порождением чьей-то злой воли мы уже не узнаем. Не стану пугать читателя подробностями. Скажу лишь, что к рассвету мы полностью утратили контроль над кварталом.

Ривай теснил нас к окраине, очевидно, пытаясь лишить укрытия, чтобы раздавить, окружив со всех сторон. К тому времени мы потеряли большую часть бойцов и, если бы ему удалось реализовать свой замысел, мгновения объединённого отряда были бы сочтены.

Своим спасением мы обязаны мудрости нашего командира. Паргалион Зегда – да озарят луны его путь! – разделил своё крошечное войско на две части и отправил первую к плохо охраняемому порту. Сам же, встав во главе второй, притворился, что отступает. Так нам удалось захватить ладьи королевского флота – не самые быстроходные, зато маленькие и маневренные суда. Следуя первоначальному плану, мы вывели из гавани три корабля. На них паргалион собирался переправить отряд в Миравию, под покровительство короля Витаса и маршала Нордига.

Сначала всё шло, как задумано. Паргалион сумел отвести остатки войска подальше от города, к Ведьминой косе. Если моему читателю не доводилось бывать в Тарии, это название может привести его в замешательство. В действительности, Ведьмина коса – не что иное, как полуостров, отделённый от суши узким перешейком. Это место было выбрано им неслучайно – численное преимущество чёрных утрачивало там всяческий смысл, поскольку преодолеть самое узкое место одновременно могли восемь – десять бойцов.

Так остаткам бело-рыжего отряда удалось с минимальными потерями прорваться к морю.

Мы погрузились в ладьи, намереваясь отплыть в Миравию. Только тогда нам удалось окончательно подсчитать потери. Всего на трёх кораблях уходило триста мидавов и около ста человек. Жалкие осколки трёхтысячного войска!

Все были подавлены и разбиты. Бегство больше не представлялось избавлением, а ведь мы ещё даже не догадывались о том, какие испытания готовит нам судьба.

Ривай оказался куда более опасным противником, чем можно было вообразить. Потеряв часть отряда на Ведьминой косе, а заодно и упустив беглецов, он, как выяснилось, не утратил самообладания. Стоило нам отойти от берега, как на горизонте показались корабли королевского флота. Путь в Миравию был отрезан.

Тогда-то паргалион Зегда и принял решение, определившее нашу дальнейшую судьбу. Он приказал взять штурмом Башню мертвеца, крепость на уединённом острове, которая на протяжении нескольких веков служила тюрьмой для самых опасных преступников. То есть, преимущественно для тех, кто посмел покуситься на королевскую власть.

Захватить крепость оказалось нетрудно – охранялась она не лучшим образом. Это и понятно: к чему беспокоиться, когда сама природа окружила маленький клочок суши острыми скалами?!

Проникнуть за крепостные стены на корабле можно лишь через канал, вырубленный в толще породы. Его ширина не больше двадцати шагов, так что крупному судну вроде каравеллы или галеона путь сюда заказан. Мы же легко вошли внутрь на своих крошечных ладьях, не встретив никаких преград вроде кольев или решётки. Как выяснилось позже, решётка, закрывающая проход, существует, но в тот день никто и не думал её запирать. Тюремная охрана так увлеклась празднованием дня тарийской гвардии, что попросту не заметила нашего появления. Если бы они опомнились чуть раньше, нам пришлось бы несладко – оружия в крепости хватает. Впоследствии мы воспользовались им для того, чтобы сдерживать корабли, пытавшиеся атаковать остров.

Моему читателю, должно быть, любопытно, что стало с заключёнными.

Когда мы захватили крепость, паргалион Зегда приказал изъять и изучить все документы. Ваш покорный слуга занимался этим лично, и вот, что удалось выяснить. Большую часть узников крепости составляли осуждённые за политические преступления ещё при бывшем короле, Тире Двенадцатом. Встречались и недовольные новым режимом. Все прочие: разбойники, убийцы, поджигатели составляли неубедительное меньшинство. Разумеется, осуждённых за уголовные преступления мы оставили в тюремных камерах, взяв на себя труд кормить и поить их. Остальные были выпушены на свободу, если, конечно, так можно назвать тюремный двор и крепостные стены. Паргалион Зегда считает, что эти люди могут быть полезны в случае штурма, пока же они бесцельно шатаются среди нас, уничтожая и без того скудные запасы провизии.

Недавно мы, правда, начали тренировать желающих, и таковых оказалось немало. Думаю, люди понимают, что выбраться наружу без боя не удастся, и хотят подготовиться к сражению. Какими бы наивными ни казались подобные суждения, иметь один шанс из тысячи всё же гораздо лучше, чем не иметь ни одного.

– Всё пишешь? – раздалось над ухом.

Аграт вздрогнул от неожиданности. Огрызок карандаша выскользнул из онемевших пальцев и покатился по брусчатке.

– Виноват, господин паргалион! – он вскочил и вытянулся в струну. Карандаш так и остался лежать в ложбинке между камнями.

– Ни в чём ты не виноват, – Зегда тяжело опустился на землю, кивком головы приглашая собеседника сесть рядом. – Пиши, если пишется. Запрещать не стану. Мне нынче снова записку подкинули.

– Ривай?

– А то как же. Его работа. Знаешь, что подлец выдумал?

Аграт мотнул головой. Как бы ни было любопытно, он старался задавать поменьше вопросов.

– Стрела прилетела, – ответил на его молчание Зегда. – Всё точь-в-точь как в прошлый раз. Только слова другие: «Сдай крепость или пожалеешь. Твой щенок у нас». Каково?

– О чём это они? – насторожился Аграт.

– Пугать меня вздумали мерзавцы! – прищурился паргалион. – Думают, провести Закари Зегду на бобах, да только не на того напали!

Спрашивать не следовало, но Аграт всё равно спросил:

– Это они про Зебу? Неужели правда?

– Неправда! – рявкнул Зегда так громко, что даже часовой с малой башни на мгновение повернул голову.

После, завидев командира, вновь отвернулся и сделал вид, что внимательно изучает горизонт.

– Блефует Ривай, – пояснил Закари, понизив голос. – Нет у них моего сына. Я чуял.

– Дозвольте спросить, господин паргалион…

– Дозволяю.

– Каково это – чуять?

– Потом сам уз… – начал было Зегда, после вдруг замолчал и оглядел Аграта с нескрываемой жалостью. – Не узнаешь. Всё забываю, что ты не мидав. Как тебе объяснить-то? Чуять – значит, предвидеть что ли. Это когда ты знаешь, что есть или будет. Усёк?

– То есть вы можете видеть будущее?

– Видеть? Бывает, что и так. А, чаще всего, мы просто чувствуем. Понимаешь?

Аграт вздохнул:

– Боюсь, что нет.

Он и сам часто забывал, что не мидав. Трудно быть человеком в тарийской армии. Ещё труднее признавать это.

– Я тоже хотел тебя кое о чём спросить, – пробурчал Зегда.

Непосвящённому могло показаться, что он сердится. В действительности, паргалион был явно смущён и раздосадован.

Аграт с готовностью кивнул:

– О чём угодно, господин паргалион!

– Почему ты здесь?

Должно быть, лицо у Аргата сделалось удивлённым, потому что Зегда тотчас пояснил:

– Я вот о чём: ты ведь человек, миртеллион. Это не твоя война, верно?

– Я – человек, – он потупился. Произносить эти слова было отчего-то неприятно.

– Не думай, что я хочу тебя обидеть, – Зегда говорил осторожно, будто оправдываясь, – но ведь ты не обязан этого делать. У меня не было другого выхода. У тебя был. Никто не стал бы тебя преследовать. Ты мог сбежать, исчезнуть, раствориться среди людей. И всё же ты здесь. Почему?

– Я – человек, – Аграт постарался сдержать горькую улыбку. – Возможно, причина как раз в этом.

Паргалион Зегда не улыбнулся. Мидавам этого не дано.