Меня укутай в ночь и тень

Глава шестая

Пегги взяла лист карминно-красной бумаги и, как заправская силуэтистка, вырезала на нем знаки и символы Старых Богов. Наблюдая, как ловко она орудует ножом и ножницами, Дамиан размышлял о рассказанном Грегори, о страхах Элинор и о вещах совсем уж отвлеченных, вроде старой религии. Ведьмы не отрицали Господа, самые смелые из них даже утверждали, что Сын Божий не чурался чародейства. Но собственные их боги были темны: козлоногий Пак, хранитель ужаса; рогатая Изида, заклинательница змей; трехтелая Геката, требующая жертв. Ведьмы поклонялись страшным Старым Богам и охотнее верили в страшное. Весь мир, в котором они жили, был так или иначе напоен ужасом. И в нем оттого попадались вещи совсем уж удивительные.

Знаки у Пегги получались четкие, буквально исходящие силой, и тем чуднее было, что она повела Элинор к гипнотизеру-шарлатану.

– Зачем ты отвела Линор к этому горе-магу, Маргарет? Откуда вы его вообще взяли?

Ведьма густо покраснела.

– Из… из газеты, сэр.

– Из газеты? – кивнул Дамиан. – И какого черта ты отправилась к шарлатану с женщиной, которую тебе велено было оберегать в том числе и от этого?

– Мисс Элинор просила найти для нее гипнотизера, и…

– Ты взята на работу не для того, чтобы исполнять капризы Элинор, – отрезал Дамиан. – А чтобы защищать ее. В противном случае я не стал бы нанимать ведьму.

– И он не шарлатан, сэр. – Пегги упрямо вздернула подбородок. – Он – настоящий маг и сильный гипнотизер. Но, да, сэр…

Запал молодой ведьмы иссяк, она поникла и отвела глаза.

– Человек он дурной. Простите, моя вина целиком и полностью. Я должна была отвести ее к своим родным, но… кузина Батильда просила больше не приводить мисс Элинор в ее магазин.

– Вот, значит, как? – Дамиана это заинтриговало и напугало немного. Он слышал о лавке Батильды, достаточно сильной ведьмы, которая, впрочем, весь свой дар тратила на пошив платьев. Дамиан всегда полагал, что у каждого должны быть свои увлечения. – Почему это?

– Кузина сказала… – Пегги неуверенно хмыкнула. – Она ничего особенного и не сказала, сэр. Лишь только, что в мисс Элинор есть нечто странное… Что лучше бы мне не иметь с ней дело, сэр. Мол, не доведет до добра. Возможно, кузине мисс Элинор чем-то просто не приглянулась. Но я не стала искушать судьбу, сэр.

– Поговорим о другом, – вздохнул Дамиан. – Ты знаешь что-нибудь о шептунах, Пегги?

Горничная отложила измазанную клеем палочку и удивленно и недоуменно посмотрела на Дамиана.

– Вы о тех старых сказках? Мне матушка в детстве рассказывала о шептунах, об эльфах. Говорила, когда я не слушалась, что нашепчет мне какой-нибудь колдун дурную судьбу.

– А Дженет Шарп между тем верит, что они существуют, – заметил Дамиан.

– Миссис Шарп – сильная ведьма, сэр, – отозвалась Пегги. – Из старой семьи.

– Как и ты, моя дорогая, и Федора Крушенк, и, неприятно признавать, моя мать.

– Нет, вовсе это не так, сэр, – покачала головой Пегги. – Мисс Крушенк – известная ведьма, то да. Я не знаю, сэр, ничего о вашей матери, но слышала, что говорят о Гамильтонах. А вот нам с Алессандрой бесполезно тягаться с Дженет. Нам и десятая доля того, что ей должно быть известно, не знакома. Я ведь говорю, сэр: старое семейство. Может быть, она и встречалась с тем, что для всех остальных – сказки.

Фонарь, наконец законченный, вспыхнул, бросая на стены блики и фигурные тени. Пегги пошла первой, неся его на вытянутой руке и следя одновременно, чтобы все ставни были закрыты, а шторы задернуты. Дом казался погруженным в глухую мертвую полночь. Между тем за стенами разгорался теплый, еще по-летнему яркий сентябрьский день. Обычно Дамиан, словно водевильный вампир, ощущал приход рассвета, но не сейчас. Словно вечная ночь царила в мире. От этого было не по себе.

Луч зачарованного фонаря скользил по стенам, выхватывая сумрачную темную резьбу, пыльные шторы, с которыми никакая горничная не сладит, и мрачные портреты. Изображенные на них Гамильтоны глядели неодобрительно, поджимая губы. Кроме, может быть, Джошуа Гамильтона, который всегда отличался приятным легким нравом. В его взгляде читалась насмешка.

– Взгляните, сэр, – окликнула его Пегги.

Она подняла фонарь повыше, освещая очень старый портрет, написанный на доске и обитый по краям серебром. Его оплетала темная, отливающая красным паутина.

– Я уже все убрала, сэр, и… – Пегги протянула руку, но Дамиан остановил ее прежде, чем девушка коснулась тенет.

– Нет! Я уже видел нечто подобное. Добра от этого не жди.

Пегги привстала на цыпочки, чтобы рассмотреть паутину поближе.

– Вы правы, сэр, – кивнула она. – Это черная магия.

– Верно, – кивнул Дамиан. – И знать бы, Катриона принесла ее когда-то в дом или кто-то другой? Грегори, например.

– Я осмотрю дом и найду способ избавиться от этой напасти, сэр, – пообещала Пегги, делая шаг назад и с прищуром оглядывая зараженный тьмой портрет.

– Я буду в библиотеке.

Дамиан поднялся наверх, сел в кресло и раскрыл тетрадь, исписанную убористым почерком двоюродного деда. К его разочарованию, больше о Барнабасе ничего сказано не было, и фамилия его не называлась. Да и в целом записи делались чрезвычайно нерегулярно. Двоюродный дед писал словно бы от случая к случаю. Сделанные им записи были в основном совершенно безобидны и очень забавны, хотелось зачитать их кому-нибудь. Элинор Кармайкл, например.

Обычно, когда речь заходила о женщинах, Дамиана останавливала мысль о летаргии. Ни одна женщина не заслуживает ложиться в постель с мертвецом. Элинор же… Она принадлежала дню, солнечному свету, и, как бы ни хотелось, Дамиан не мог оставить ее рядом с собой.

– Я проверила весь дом, сэр, – прервала его размышления Пегги. – Следы черной магии есть только на той картине.

– Гм… – Дамиан испытал странное тревожное чувство. – Что это за портрет, напомни.

– Очень старый, сэр, еще средневековый, должно быть. Я окропила его полынной водой. Серебро оклада должно было защитить его от воздействия черного колдовства, но со временем защита ослабла.

– Пошли-ка. – Дамиан отложил тетрадь и поднялся с кресла. – Взглянем, что за портрет потребовалось так защищать.

Гамильтоны были самолюбивы. Эта черта зародилась невероятно давно и сопровождала их поколение за поколением, и всякий дом, в котором они селились, быстро заполняли семейные портреты. Гамильтоны заказывали их самым знаменитым живописцам; по прошествии времени писались копии, чтобы члены могущественного клана всегда и везде были окружены предками. У отца, насколько помнил Дамиан, был вычурный складень с оправленными, словно священные образа, в золото портретами самых почитаемых Гамильтонов. Они определенно были не христиане, почтенные Гамильтоны. Скорее римляне с их поклонением ларам и пенатам, превращающие в подобие ларариума [4] всякий свой дом от чердака до подвала.

Портрет, возле которого они стояли, был очень старым. Дамиан кивнул, и Пегги протерла аккуратно серебряный киот кусочком замши так, что металл заблестел. Гравировка читалась вполне отчетливо: «Дж. Тейлор [5]. Копия писана 1616 года. Леди Ровайн, благородная супруга Лаклана Гамильтона в 1264 году в пору своего двадцатидвухлетия». Дамиан нахмурился. У него было обширное древо, великое множество предков, и, конечно, всех не упомнишь. Но, кажется, Дамиан даже не слышал об этой женщине. Да и Лаклан помнился смутно, впрочем, немало их было в те давние времена.

– Позаботьтесь с Алессандрой о защите, – велел он. – И постарайтесь выяснить, кто наложил эти чары. Я буду в библиотеке. Попробую отыскать эту Ровайн в хрониках.

Франк исправно составлял ей компанию. Элинор любопытно было, по своей ли воле этот чувствительный мальчик подливал ей чай и с восторгом описывал Каир или же его попросил Дамиан.

С досадой приходилось признать, что сейчас именно Дамиан занимал все ее мысли.

Вчера он уложил ее в постель, и Элинор не сопротивлялась, хотя никогда прежде она не позволяла себе выйти за рамки приличий, не отвечала притязаниям мужчин (несмотря на то что кое-кто из хозяев не против был совратить симпатичную гувернантку), не проявляла постыдную слабость, и даже ее легкая увлеченность Грегори Гамильтоном носила детский характер, была всего лишь игрой. До встречи с Дамианом Гамильтоном.

Теперь рамки стесняли и нервировали ее.

Она не была так уж невинна и в целом понимала, почему Дамиан будоражит ее воображение, чего она хочет. Его внешняя привлекательность, даже красота, а еще больше его ум и легкий ореол мученичества манили и заставляли задуматься: а каково это? А еще – сладость запретного плода, которая в случае с Гамильтонами отдавала приторностью и горечью плода перезрелого.

Хорошо, формально – плотски – Элинор была невинна и никогда не позволяла себе упасть в объятия мужчины. Ее отец, возможно, был плохим священником, но сумел привить ей принципы. Однако Элинор прекрасно знала, что происходит между мужчиной и женщиной, и даже была тому свидетельницей.

Дора Февершем. Лживая, похотливая Дора Февершем, жадная до денег, охочая до подарков. Сцена всплыла в памяти безо всякого гипноза: знойный майский день, низкое гудение шмелей, запах меда… В свободные часы им позволяли прогулки по лесу, где самыми опасными животными были белки. У Элинор было в том лесу излюбленное место – поляна, поросшая мягким мхом, травой и цветами. Неподалеку бежал ручей. Пахло там свежо и чисто. Сев на поваленное дерево, Элинор читала книгу, или сочиняла письма, или беседовала с друзьями, о которых никому знать не следовало: с Другой Тетей и Нистрой. Да, это имя, причудливое, чужое и фантастическое, само всплыло в памяти. Ее жутковатую подругу звали Нистрой. Все в школе знали о поляне и даже в шутку называли это место «Святыней Элинор».

Дора Февершем ненавидела ее и все, что хоть как-то принадлежит ей.

В то утро Элинор еще издалека услышала звуки, ее озадачившие: пыхтение, и стоны, и короткие вскрики. Она приблизилась, прячась за деревьями. Ее «святыня» была осквернена. Дора в белом воскресном платье, с цветами в волосах оседлала, словно норовистого скакуна, Гаррисона О'Лири, милейшего кузена Джейн Ли. Это был красивый рослый парень, очень серьезный, и многие девочки в школе были им увлечены. И вот он лежал полуодетый на траве, запрокинув голову, с искаженным безумием лицом, а Дора, оседлав его бедра, двигалась неистово. Она издавала довольное повизгивание, пальцы расстегивали лиф, пока не обнажилась грудь. Корсет на ней был алый, отчего кожа казалась еще белее.

С тех пор Элинор практически перестала носить корсет.

Гаррисон дернул шнуровку, обнажил груди Доры, сжал их, тугие и полные, ладонями, впился, приподнявшись, губами. Элинор застыла, окаменела, не в силах отвести взгляд. Пальцы впились в кору молодого дубка. Дора вскочила, сорвала с себя платье и расхохоталась. Она поощряла Гаррисона смехом и бесстыдными движениями, и он поднялся на ноги, поспешно избавляясь от одежды. Элинор впервые видела нагого мужчину, и он мало походил на античные статуи (учительницы не трудились клеить греческим богам в альбомах фиговые листки). Его… предмет поверг в шок и напугал Элинор, но отвести взгляд она не могла. Это был словно гипноз, парализовавший тело и заставивший смотреть, смотреть.

Гаррисон погнался за хохочущей Дорой, швырнул ее животом на то самое дерево, где любила сидеть Элинор, и овладел ею сзади, точно животное. Дора закричала пронзительно, картинно.

Она знала, что за ней наблюдают. Она жаждала этого. Она позволяла рассмотреть неистовое совокупление со всех сторон, вникнуть в процесс, почти предлагала поучаствовать. У Элинор все мышцы свело, как она уже много позже поняла, от желания. Она не могла… нет, она не хотела отводить взгляд, впилась ногтями в ладони.

В какой-то момент Дора снова оказалась сверху. Глаза ее вспыхнули пламенем, кожа покрылась странной золотой испариной, которая дождем пролилась на тело Гаррисона и впиталась мгновенно. Тогда разум Элинор был затуманен, но теперь она четко все вспомнила.

По пути на каникулы прямо в экипаже Гаррисон напал на Джейн и ее горничную Бет и грубо изнасиловал обеих. Нежная Джейн спустя два дня покончила с собой, в ее родном Корнуолле очень высокие скалы.

– Вы в порядке? – встревоженно спросил Франк, касаясь руки Элинор.

Она отшатнулась, напугав мальчика. Пришлось выровнять дыхание, успокоиться и виновато улыбнуться.

– Д-да. Все… хорошо.

Вина Доры Февершем была вовсе не в испорченных платьях. Все было гораздо хуже.

А еще Дора едва ли была человеком.