Механические птицы не поют

Глава 3. Сорока

Утром в окна проникал особенно чистый и белый свет. За ночь похолодало и выпал первый в этом году снег, к обеду обещавший оставить после себя только влажные тротуары и крыши.

Уолтер спал, но даже во сне он чувствовал присутствие Мии, щекотавшей дыханием его шею. Ему ничего не снилось и ничего не тревожило. Его сон полнился чем-то теплым, серым и ласковым, как морские волны. Позже Уолтер, вспоминая тот вечер, ночь и короткое белоснежное утро поймет, что это был первый в его жизни момент совершенного, безмятежного счастья.

Перья в прическе Мии крепились к тонкой черной ленте и нескольким заколкам. Когда она вытащила их, Уолтер впервые увидел ее с распущенными волосами. Ему показалось, что это удивительно интимный жест, едва ли не более интимный, чем все, что должно было произойти дальше.

У нее были горячие губы, сладкие от вишневого ликера. Сильные руки с тонкими пальцами, уверенные движения. Мия знала, чего она хочет, и чувствовала, чего хочет Уолтер. Он понял, что ошибался — любви она отдавалась не менее самозабвенно, чем музыке. Все ее кольца и браслеты удивительно быстро оказались рассыпанными по полу, а ее привычка не надевать корсетов в ту ночь вызвала у него еще больше симпатии.

Когда-то отец говорил ему: «Никогда не верь моменту. Он ярко горит, но, сгорев, оставляет после себя лишь свою ложь».

Уолтер никогда не хотел жить так, как говорил ему отец. Каждый галстук казался ему удавкой, накрахмаленные манжеты — кандалами, а каждый запрет — грузом на кандалах.

Но в то утро Уолтер был вынужден признать правоту своего отца.

Сначала стук в дверь был тихим и робким, таким, что был не в силах нарушить сна Уолтера и Мии. Потом стук стал немного настойчивее, а затем стих, сменившись приглушенными рыданиями. Уолтер не мог видеть, как девушка, стоящая за дверью, устав стучать, бессильно опускается на пол и плачет, уткнувшись носом в подол клетчатой шерстяной юбки.

Зато это прекрасно видела Зэла, собиравшаяся спускаться к завтраку.

— Ты, девонька, не по музыканту нашему слезы льешь? — спросила она, останавливаясь у двери.

Девушка только кивнула, не поднимая головы, и стараясь, чтобы оборки ее бежевого чепца падали на лицо.

— Так не плакать надо, а стучать громче, он вчера выпил весь запас рома у Хенрика, — ободряюще улыбнулась ей Зэла. — Сейчас сделаем. Уолтер! Уолтер, просыпайся, кобель, к тебе гости!

От ее голоса проснулся не только Уолтер, но и остальные жильцы. Дверь соседней комнаты приоткрылась и из-за нее показалась одна из постоялиц — пожилая леди в длинной белоснежной рубашке.

— Нельзя ли потише?!

Ответ, которым ее удостоила Зэла был достоин бортового механика, но вряд ли достоин благовоспитанной фрау.

Впрочем, к Зэле даже дежурным «фрау» обращались только льстивые торговцы, а назвать ее «благовоспитанной» язык бы не повернулся даже у них.

Все это время она не переставала стучать.

— Зэла, может ты перестанешь стучать по открытой двери, голова болит? — попросил ее Уолтер, наблюдавший за отповедью, стоя в проеме.

— Вот, тут ребенок рыдает, пока ты дрыхнешь, — она обвиняющим жестом указала на все еще сидящую на полу заплаканную девушку, а потом подошла к ней и, схватив ее за плечи, заставила встать, после чего подтолкнула к Уолтеру.

— Разбирайся со своими женщинами, а скажу Хенрику, чтобы он сварил тебе кофе, — ободряюще улыбнулась она и направилась к лестнице.

— Спасибо, Зэла, — скептически ответил Уолтер. — Постой минутку, хорошо? — попросил он девушку.

— Не надо, я уже ухожу, — раздался у него из-за спины голос Мии.

Она уже успела одеться и даже заплести косу, не забыв вплести в нее ленту с перьями.

— Мия, я… — растерянно начал Уолтер, но она жестом остановила его.

— Все хорошо. Увидимся, когда я в следующий раз приду сюда играть, — сказала она, выходя из комнаты.

В ее голосе не было ни единой эмоции, но на пороге она выронила одну из заколок, которые держала в руках и

Уолтер заметил, что поднимая ее, она заглянула в лицо стоящей рядом с ним девушке.

Дверь Мия закрыла за собой не громче, чем это позволяли приличия.

— Чудно, — вздохнул Уолтер. — Что ты хотела, дорогая?

Он быстро застелил кровать бордовым шерстяным пледом и жестом предложил девушке сесть. Сам он сел на единственный в комнате стул, который служил ему вешалкой.

— Уолтер… спаси меня, — тихо сказала она, не поднимая лица.

— Что?

— Спаси меня, — повторила она, наконец, поднимая на него полные отчаяния глаза.

— «У каждого из нас есть тайны, музыкант», — мрачно повторил Уолтер сказанные ему когда-то слова.

Меньше всего он ожидал увидеть ведьму, пропавшую после визита герра Унфелиха. Но сейчас она была еще меньше похожа на ведьму — шаманское платье и широкий пояс с амулетами сменила старая шерстяная юбка, простая рубашка и бежевый чепец, какие носили сейчас только пожилые горожанки. Неизменной осталась только темно-серая шаль грубой вязки.

— Сулла?..

— Меня зовут Эльстер, — тихо ответила девушка, снимая чепец.

Она обрезала волосы. Лицо ее с этой стрижкой сделалось еще более бледным и усталым.

— «Сорока»? Тебя зовут сорокой?..

— Да. Ты же знаешь, что это значит?

— Это значит, что ты либо воровка, либо…

— Пташка, Уолтер. Птичьи имена носят «пташки».

— Так это правда. Тебя искал жандарм.

Она слабо кивнула. Уолтер встал со стула и налил в стакан воды из стоящего на столе кувшина. Достал из кармана жилета небольшой пузырек из темно-красного стекла и перевернул его над стаканом. Отсчитав три капли остро пахнущей мятой бесцветной жидкости, убрал пузырек обратно в карман и залпом выпил все содержимое стакана.

— Непередаваемая дрянь. Никогда так не делаю без острой на то необходимости, лучше уж похмелье, — сообщил он Эльстер, поднимая со стола кувшин и выливая остатки воды себе на голову.

Эльстер слабо улыбнулась. Уолтер, рассчитывавший именно на это, вытер воду с лица лежавшим рядом с кувшином полотенцем.

— Хочешь кофе? Есть? Я не знаю, нужно ли тебе…

— Нужно, Уолтер. Хочу. Уолтер, это все неправда, неужели ты еще не понял?..

— Тогда предлагаю отложить изобличающие разговоры до завтрака. В общий зал спускаться я тебе не предлагаю… Мне стоит ждать, что сюда вломятся жандармы?

— Нет, я… я пряталась, меня никто не видел…

— Отлично, тогда посиди тут немного, хорошо? Хочешь, я запру двери?

Эльстер кивнула. Уолтер, вздохнув, снял со спинки стула пиджак и, накинув его на плечи, вышел из комнаты.

Из зала раздавался восторженный голос Зэлы. Уолтер знал, что она не распускает о нем никаких сплетен, но все равно почувствовал легкое раздражение.

— Я же говорила, их Пишущие достанут кого угодно! Просто потрясающе, выйти на Полуночников, Управление жандармерии рвет и мечет! — с восторгом рассказывала она Хенрику.

— Хенрик, можно мне кофе и завтрак на двоих?

— Песок как раз разогрел, вари себе кофе, а Василика пока завтрак соберет, — кивнул он.

— А ты я погляжу времени вообще не теряешь, — усмехнулась Зэла. — Слыхал, какие ты новости прокувыркался?

— Это не моя любовница, — заметил он, ставя джезву в песок.

— Она может и нет, а ваш с Мией восхитительный дуэт…

— Ох, Зэла, ради всего святого, что у тебя есть! Я слежу за такими вещами и кровать у меня не скрипит, перестань пытаться меня смутить, — улыбнулся он.

Бестактность местных жителей уже стала привычной, как и то, что в бестактности женщины не уступали мужчинам.

— Тебя смутишь, пожалуй.

— Так что я проспал?

— Конференцию Пишущих. Представляешь, редактор «Парнаса» пришла в костюме Полуночницы.

— Что?..

— Да, Лаура Вагнер пришла в черном костюме Полуночников, только с поднятой маской. Представляешь, какой скандал.

— Зачем ей рядиться в воровку и убийцу?

— Она еще и выступала в этом костюме. И представилась «Мальчиком-С-Фонарем». Вышла на трибуну, повертелась перед камерами, а потом спросила, кто посмеет сказать, что она — убийца герра Хагана и его жены.

— Чтобы так эпатировать публику «Парнасу» нужно точно знать, что Полуночники не имеют отношения к убийству.

— У нее было официальное заявление от их руководителя, представляешь? Понятия не имею, где они его достали. Официальное. Заявление. Главы самой скрытной криминальной организации.

— Это же «Парнас», — пожал плечами не особо удивленный Уолтер. — К следующей конференции они приведут нам убийцу. Ты же знаешь, что они сманили к себе почти всех лучших сыщиков жандармерии. А после того, как они перекупили одну из кайзерских шпионок… Но не думаю, что кто-то примет всерьез официальное заявление от главы лучших убийц и воров Кайзерстата.

— «Парнасу» и не нужно было, чтобы с Полуночников сняли подозрения, — задумчиво сказал Хенрик. — Они заявили, что жандармерия так увлеклась поиском невысокой и тощей Полуночницы — правда, я так и не понял, с чего они взяли, что это и правда не мальчик, — что совсем забыли о том, что герра Хагана мог убить и кто-то другой, к кому же все газетчики сразу сбросили со счетов версию о двойном самоубийстве, жандармерия не может никого убедить в своей рабочей версии. Но если их все же убили, то сделавший это до сих пор на свободе только из-за общей халатности, о чем и говорила фрау Лаура.

— Что же они сами не найдут?

— Кажется, «Парнасу» интереснее подольше дразнить жандармерию, а не получить свою сенсацию и очередное подтверждение репутации самого надежного издания, — пожал плечами Хенрик.

— Вот! — Василика поставила на стойку поднос, на котором были расставлены два прибора и общее блюдо с жареными яйцами, сыром, тостами и холодным мясом. — А как зовут твою подругу?

— Мара, — наугад сказал он, очаровательно улыбнувшись.

— Странное имя, — наморщила носик Василика. — В моих краях так ведьму звали.

— В ваших краях всего одна ведьма? — спросил он, ставя на поднос две чашки кофе и кувшинчик сливок.

— Такая — одна, — пожала плечами Василика. — Хенрик, там двое требуют виски с перцем и сырым яйцом, они странные.

— А, готов спорить это из Скоттанда, там вроде такое пьют. Поправляются люди после вчерашнего вчерашнего, — усмехнулся он, разливая виски в два высоких бокала.

Уолтер взял поднос и вернулся к себе в комнату, радуясь, что ему не нужно поправляться такими странными смесями.

Удивительно, но здесь и правда почти не знал о свойстве альбионской микстуры от несварения снимать похмелье будучи сильно разбавленной водой.

Правда, стоила она столько, что можно было не удивляться тому, что кто-то предпочитал виски и сырые яйца.

Уолтеру пришлось поставить поднос на пол у двери, ругнувшись на себя, что не догадался оставить Эльстер ключ, чтобы она заперлась изнутри.

Когда он зашел, Эльстер лежала на краю кровати и, кажется, спала. Но услышав скрип двери, вскочила на ноги и сделала шаг к окну. Узнав Уолтера, она успокоилась и села обратно.

Он поставил поднос на край стола.

— Ты настолько боишься? — тихо спросил он.

От его благодушного настроения не осталось и следа. Утренняя болтовня постояльцев «У Марлен» немного развеяла его тревогу, но ужас в глазах Эльстер быстро вернул ее обратно.

Она только кивнула, не поднимая взгляда от сцепленных в замок рук. Уолтер взял с подноса чашку и коснулся ее руки кончиками пальцев:

— Держи. Ты же ко мне пришла, значит, меня ты не боишься?

— Нет… — прошептала она, забирая чашку.

— Ты… ты и правда боишься, — ошеломленно повторил он, становясь перед ней на колени и придерживая чашку.

Руки у Эльстер дрожали так, что кофе проливался на юбку.

— Конечно я боюсь, Уолтер! Все люди боятся…

— Послушай, я не знаю… Я ничего о вас не знаю, но…

— О ком «о нас», Уолтер? О механических девочках из борделей «Пташек», да? — с ненавистью выдохнула она.

— Я…

— Никто ничего не знает, Уолтер. Никто и ничего о нас не знает, — внезапно успокоившись, сказала Эльстер.

Она забралась с ногами на кровать и отпила кофе. Уолтер внимательно наблюдал за ней и никак не мог отделаться от липкого ощущения тревоги.

Он не имел дела с куклами. Ни с «соловьями», ни с «пташками». Но Эльстер вела себя как обычный человек — сменяющиеся эмоции на лице, жесты, то, как она довольно прищурилась, отпив кофе делали ее похожей не на машину, полную шестеренок, а на уставшую и испуганную девочку.

Когда он еще жил на Альбионе и посещал раз в неделю светские приемы, ему приходилось выслушивать немало недовольства из-за распространенности механических «птиц» на Кайзерстате. В основном напирали на этику и религию. Прелат регулярно выступал с проповедями о том, что чародеи, когда даешь им волю, начинают посягать на то, что простым смертным недоступно — создание жизни иначе, чем через рождение детей. Альбионская аристократия брезгливо говорила о «механических девках этих дикарей». Дамы выдыхали свое презрение в кружевные веера, мужчины — в терпкий сигарный дым. Альбионские рабочие ходили в бордели Нижних Кварталов, где можно было найти себе кого угодно — женщину или девочку, мужчину или мальчика, настоящих, живых. Сколько из них работали в этих борделях добровольно и каковы были условия этой работы — никого не волновало.

Уолтер не знал, что на самом деле правильно. Он изучал этику в университете и блестяще сдал этот предмет, но глядя, как девушка в клетчатой юбке пьет кофе, сидя на его кровати, Уолтер не мог дать себе ответов на простые вопросы.

— Эльстер?..

— Что? — спросила она, ставя чашку на стол.

Она положила на тост кусок сыра, скептически оглядела, добавила еще сыра и несколько пластинок мяса.

— А ты бы перевернула черепашку, лежащую на спине посреди пустыни? — внезапно для самого себя спросил Уолтер.

Эльстер перестала жевать и посмотрела с таким удивлением, что ему стало стыдно.

— Уолтер, если черепашку не перевернуть — она помрет, — ответила она ему тоном, каким обычно объясняют детям прописные истины.

Пару минут Уолтер смотрел, как она ест, пытаясь понять, какой из сотни вопросов нужно задать ей первым вместо глупостей про черепашек в пустыне.

— Почему ты пришла ко мне? — наконец, нашел он не самый волнующий и не самый главный, но показавшийся ему самым безобидным вопрос.

— Потому что я кое-что про тебя знаю, и ты сможешь мне помочь, лорд Уолтер Говард.

Уолтер взял со стола чашку с кофе, сделал глоток, смывая все слова, которые ему хотелось сказать. Посмотрел на Эльстер и холодно улыбнулся:

— Если ты «кое-что обо мне знаешь», то ты знаешь и то, что род Говардов после настигшего его позора — всего лишь бумаги, альбионское поместье, резиденция во Флер и оставшиеся счета и фамильные драгоценности. Хотя может быть и их уже арестовали.

— Прости, тебе, наверное, показалось, что я хочу тебя шантажировать, — расстроенно произнесла Эльстер. — Нет, Уолтер. Мне помощь нужна, правда.

— И чего ты хочешь? — спросил Уолтер, поводя плечами, будто от порыва ледяного ветра.

Он готовился защищаться. Уолтер ждал этого дня с тех пор, как сошел на берег Кайзерстата. Ему казалось, что его узнают, что на него показывают пальцем, чудились шепотки за спиной и косые взгляды. Стоило ему избавиться от вещей и к собственному удивлению легко отказаться от привитых с детства манер — он ощутил себя в большей безопасности.

Но в портовом городке Лигеплаце никому не было дела до опальных альбионских аристократов. Сюда заходили купцы с Южных Берегов, и золотистые борта их кораблей были укрыты экранами с невероятными узорами, а на мачтах вились десятки разноцветных флагов. Приходили дирижабли с Амиро, родины Атаро, учившей Уолтера варить кофе. Эти дирижабли были ярко-желтого цвета, они везли слоновую кость, специи и живых птиц с разноцветными перьями. Иногда в этот порт заходили пароходы из Морлисса, огромные, стальные чудовища, на которых не было мачт и голограмм парусов, зато на их носу всегда были нарисованы глаза и оскаленная звериная пасть. На всех этих кораблях, воздушных и морских, прибывали самые разные люди. У некоторых была черная кожа, другие ходили в одинаковых для мужчин и женщин халатах, третьи носили медвежьи шкуры, четвертые не уступали в яркости одежд и эпатажности поведения Идущим. На их фоне Уолтер в своих круглых черных очках и мятой шинели терялся, как песчинка, подхваченная прибоем.

Но ощущение близкого разоблачения не покидало его. Страхи оказались не напрасными.

— Я хочу, чтобы ты устроил меня работать, — просто ответила Эльстер.

— Что?..

— Я хочу, чтобы ты устроил меня работать, Уолтер. Горничной, посудомойкой, кем угодно.

— Тебе надо поговорить с Хенриком…

— Нет же, Уолтер, ты не понимаешь. Меня ищут, этот… Унфелих, жандармская ищейка, мои бывшие хозяева и их люди. И меня обязательно найдут. Мне нужно сбежать.

— Ты притворялась чародейкой, потому что куклы не могут колдовать. И надеялась так попасть на корабль, — догадался Уолтер.

Эльстер кивнула.

— У меня была игрушка, вроде хлопушки, выпускающей искры…

— И ты надеялась кого-то этим обмануть?! Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, — удивленно ответила Эльстер.

«На шесть лет меня младше, и ведет себя, как ребенок», — с грустью подумал Уолтер.

— Послушай, давай поступим проще. Я куплю тебе любой билет, куда ты захочешь — у меня осталось немного сбережений. Если тебе так нужно на Альбион — дам тебе рекомендательные письма, но учти, что там подпись Говарда не котируется. Лучше езжай подальше, где никто не знает о скандале. Подпись альбионского аристократа будет иметь меньший вес, зато подпись Говарда будет иметь хоть какой-то…

— Уолтер, мне страшно… Я боюсь плыть одна. Меня ищут, одинокую девушку, пытающуюся покинуть город… Они знают, что у меня нет друзей и родных… А если ты порекомендуешь меня, то я вроде как уже не никто, а…

«Откуда у тебя взяться родным…» — подумал Уолтер. В следующую секунду ему стало мучительно стыдно за свою резкость, даже не высказанную вслух.

— Эльстер, мне нельзя на Альбион.

— Тебя там не ищут, мне говорили!

— Кто? — вкрадчиво спросил он.

Эльстер пробормотала что-то неразборчивое, отвернувшись от него.

— Кто тебе про меня рассказывал, Эльстер? — повторил Уолтер, подаваясь вперед.

— Клиент! Доволен?! Боров с Альбиона, показывал твою фотографию на суде! Злорадствовал, сказал вы давно заслужили! А я тебя узнала…

Уолтеру снова стало стыдно. Он был почти уверен, что Эльстер им манипулирует и к тому же врет. Но он верил в одно: ей и правда было очень страшно.

— А язык ты знаешь?

— Могу разговаривать, нас заставляли для иностранных клиентов учить. Писать не могу.

— Эльстер, я правильно понимаю, что ты просишь меня, незнакомого тебе человека, бросить все, сесть на корабль, отвезти тебя на Альбион и устроить работать к своему отцу, с которым я не в лучших отношениях? С чего ты взяла, что я соглашусь?

— Ты хороший человек, Уолтер. Просто поверь мне, эта история не такая, какой кажется, — загадочно ответила Эльстер, вытирая слезы рукавом.

— Ну, тогда расскажи мне.

— Я не могу. Пока ты ничего не знаешь — тебя никто не тронет, к тому же… Уолтер, такие тайны — большая ответственность. Тебе придется делать выбор, и этот выбор тебе не понравится. Уолтер, послушай, это всего пара недель и деньги, зато ты… ты человека спасешь. Они меня убьют, когда поймают, Уолтер.

— Ты трижды назвала меня по имени, — проворчал он, отпивая остывший кофе.

— Что?

— На уроках дипломатии меня еще в детстве учили, что если ты хочешь чего-то добиться от человека, нужно трижды назвать его по имени.

— Я в школе не училась, — хмуро посмотрела на него Эльстер. — Я умею читать, писать и знаю десяток дрянных стишков про любовь, для эстетов.

— Дипломатии не учат в школе, — тяжело вздохнул Уолтер. — Впрочем, это неважно. Где твои вещи?

— Какие вещи?

— У тебя что, ничего нет?

— Уолтер, напомнить тебе, откуда я сбежала? Хорошо, что у меня вообще была одежда!

— А где наряд чародейки?

— В море утопила.

— А где ты его взяла?

— Сперла, — просто ответила Эльстер.

— Ты… украла у чародейки одежду? — ошеломленно спросил Уолтер.

— Мне было очень надо, — просто ответила она.

— Но… у чародейки?

— Очень надо, Уолтер, — она выделила голосом первое слово, будто оно все объясняло.

— Может ты и на корабль как-нибудь сама, раз тебе «очень надо»? — не удержался он от подначки.

— Я хорошо прячусь и быстро бегаю. Если меня найдут на корабле — мне придется очень много молиться, чтобы убежать по воде.

— Прелат говорит, что у вас нет души и Спящему вы не снитесь, — не удержался он.

— А у меня один мужик был, клирик, он говорил, что я самое совершенное Его творение, — лениво отозвалась Эльстер.

Уолтер смотрел, как она ест, и представлял себе разговор с отцом.

Когда Уолтеру было шесть лет, он постоянно приносил домой бездомных котят и щенков. Это было увлекательной игрой — бдительные гувернантки следили, чтобы «молодой лорд» не подбирал с земли «всякую дрянь». Но он подбирал и иногда ему даже удавалось принести их к матери или отцу. Он доставал из-за пазухи котят, из карманов — птиц с перебитыми крыльями, а один раз к ужасу матери и всех гувернанток принес живого крысенка. Удивительно, но именно крысенок, белый, с умными черными глазками-бусинками и остался жить в поместье. Его забрала Атаро, и Уолтер был уверен, что она его убьет. Но вечером она позвала Уолтера к себе в комнату и показала ему проволочную птичью клетку, где в ворохе тряпок спал крысенок. Он вырос в огромного белоснежного пасюка, никогда не убегал и любил Атаро как не всякая собака любит своего хозяина. Уолтер видел, как крыс сидел у нее на плече, когда она читала и водил мордочкой вслед за ее пальцем, скользящим по строчкам.

В двенадцать лет Уолтер впервые привел домой друга. Это был бездомный мальчишка по имени Хег. Пятнадцатилетний брат Уолтера, Джек, тогда не дал друзьям даже зайти в дом. «Уолтер, что скажет отец?» — тоскливо спросил он, и почему-то Уолтеру в тот момент стало стыдно, будто он сделал нечто противозаконное и отвратительное. «Мэдисон, выведите пожалуйста… молодого джентльмена с территории поместья и уже за оградой дайте ему подаяния, за которым он пришел», — спокойно сказал Джек мажордому. Хега Уолтер больше никогда не видел. Но попыток облагодетельствовать кого-то не оставлял.

Когда Уолтеру исполнилось пятнадцать, он впервые влюбился. Его семья с ужасом ждала этого события, потому что никто не рассчитывал, что он увлечется белокурой мисс Анной Сеймур или меланхоличной мисс Мери Лэньон, и даже на отличающуюся эксцентричностью мисс Хелен Борден никто не ставил. Всем было понятно, что Уолтер опять свяжется с кем-то не из своего круга.

Джейн Бродовски работала на швейной фабрике. Ровесница Уолтера, смешливая, рыжая, как белка, она курила самокрутки, не умела танцевать вальс, зато плясала пальку так, как никто на памяти Уолтера этого не делал. Именно ради нее он выучился играть мелодию этого танца на гитаре, впервые исполнив что-то кроме нудных романсов и баллад, которые ему с большим трудом прощали как причуду.

Естественно, что его увлечение никто не оценил. Уолтер помнил, как тяжело вздыхал Джек, пытаясь его образумить: «Уолтер, мы наследники древнего альбионского рода. Мы не можем ставить свои чувства и увлечения превыше долга перед своей семьей, как ты не понимаешь?».

Зеленоглазый Джек, умница-Джек, надежда рода Говардов. Рассудительный и мудрый, отрешенный, как истинный аристократ, с безупречными манерами, долгие годы прекрасно справлявшийся с ролью наследника рода. Такой, каким хотел бы видеть Уолтера отец. Такой, каким Уолтеру никогда не стать.

«Что теперь скажешь, папа?» — думал он, собирая саквояж перед отъездом.

Ему тогда было не важно, что скажет папа. Потому что он уезжал навсегда, поджигал все мосты, и даже из самого себя вытравил все, что делало его Уолтером Говардом. Оставил только имя, не сумев от него отказаться. Хотя оно и не подходило ему — «полководец», большое имя, решительное. Для тех, кто умеет принимать решения, исходя из долга, а не из чувств.

«Как Джек?» — прошипел ехидный внутренний голос.

Что угодно, лишь бы не быть «как Джек».

Джейн Бродовски отец Уолтера предложил денег, чтобы она навсегда исчезла из жизни Уолтера. «Итак, сынок, твоя «вечная любовь» стоит примерно, как три дня твоего обучения в колледже», — сказал тогда он, показывая сыну сумму в чеке. Унизительно маленькую сумму и унизительно беспощадную.

С тех пор Уолтер не пытался никого приводить домой. Заводил романы со студентками из Колледжа Изящных Искусств, отвратительно вел себя со знатными наследницами, строя из себя высокомерного сноба, презирающего всех вокруг.

И вот на его кровати сидит девушка с неровно обрезанными волосами, девушка в краденой одежде и с крадеными минутами свободы. Механическая «пташка» из лигеплацкого борделя. И просит его прийти к отцу и сообщить, что он снова взялся подбирать на улицах «всякую дрянь».

Путешествие на Альбион займет десять дней по морю и шесть на дирижабле, с пересадкой во Флер. Хенрик даст ему отпуск и, может быть, даже не сдаст его комнату. Это будет стоит Уолтеру половины его сбережений, и после уж точно придется экономить и снимать похмелье виски с яйцом и перцем.

Эльстер задумчиво разглядывала что-то на дне чашки из-под кофе.

Был ли отец Уолтера плохим человеком? Ричард Говард, офицер и ветеран войны на Севере, суровый и не терпящий нарушений этикета и церемониала.

Что с ним стало после казни Джека и бегства второго сына? Сквозь время побег уже не казался Уолтеру правильным решением.

Всю жизнь он был вторым. «Джек и наш второй сын», — слышал он с детства. На Джека — вся надежда, он всеобщий любимец и пример для подражания. Уолтер — просто еще один мальчик, который вечно позорит отца и старшего брата.

Когда Джека арестовали, отец пришел к Уолтеру и сказал, что теперь он наследник рода Говардов и что ему предстоит исправлять ошибки брата. Что на него теперь ложиться еще больше ответственности, чем лежало на Джеке. Уолтер высказал все, что думал о своем новом положении, о Джеке и о роде Говардов. Вечером он забрал личные сбережения и несколько вещей и купил билет на корабль в Лигеплац.

Ему сказали, что это зеленый остров, где находится несколько резиденций влиятельных людей Кайзерстата. Что там красивые пляжи, развитая инфраструктура и люди, которые не задают вопросов. Уолтеру подходило. Язык он знал прекрасно и говорил почти без знаменитого альбионского акцента, четко проговаривая все звуки. Язык был похож на чеканный марш: Кай-зер-стат. Ли-ге-плац. Уолтеру нравилась несхожесть с мягким и полупрезрительным языком Альбиона. Даже его имя здесь звучало резче и злее — Вальтер.

Эльстер. «Сорока». Совсем не похоже на большинство других слов на этом языке. Мягче, плавнее, и даже любимая на Кайзерстате «р» в конце мягко вибрировала, а не обрубала слово. Эльстер, которой нужна помощь. Эльстер, которая выбрала из сотен тысяч людей на Лигеплаце именно того, кто никогда не мог пройти мимо бездомного котенка, и кого сумма в чеке для Джейн Бродовски ничему не научила. Того, кому, пожалуй, стоило наконец поговорить с отцом.

— Поехали, — просто сказал Уолтер. — Только сначала я соберу вещи и куплю тебе все, что нужно в дорогу. Ты не будешь воровать, ни пока мы вместе, ни в доме у моего отца, если я устрою тебя туда, ни там, куда я тебя устрою, если к отцу не выйдет. Ясно?

— Уолтер! — обрадованно взвизгнула она, вскакивая с кровати и обнимая его за шею.

«Четверть века прожил, а из меня как вили веревки, так и вьют», — усмехнулся про себя Уолтер, обнимая Эльстер, которая не думала его отпускать.

Она была теплой, и сквозь рубашку он чувствовал тонкие, выпирающие кости. Это металлический каркас?.. Никак не удавалось осознать, что он держит в объятиях искусную подделку. Скорее уж Эльстер напоминала ему котенка или щенка из тех, кого он подбирал в детстве на улице — тощее, несчастное создание, мгновенно отогревающееся в руках и начинающее оглушительно мурчать или вилять хвостом.

— Ладно, я еще ничего не сделал, — неловко сказал он, отстраняясь.

— Ты первый, кто пообещал мне что-то правда хорошее. А можно еще кофе? У вас его так варят, я никогда не пробовала такой вкусный…

— Можно, — улыбнулся Уолтер, отчетливо понимая, что веревки из него будут вить до старости.

Ему все равно нужно было сказать Хенрику, что он отправляется в путешествие.