Пограничник. Том 12: Меж двух огней

Глава 2

Перепуганный Бычка быстро подступил ближе, осветил глубь пещеры.

Асих полулежал у стены. Он глубоко и хрипловато дышал. Лицо его осунулось и блестело от пота. Рубаху пакистанец задрал до груди. Зажал рану в верхней части правого бока скомканным оторванным рукавом.

— С-с-сукин сын… — процедил Бычка с отвращением.

Асих глянул на него почти безэмоциональным, усталым взглядом.

Потом через силу хмыкнул.

Удержался от того, чтобы поморщиться от боли.

А ему было очень больно, это я знал прекрасно.

Пуля от старинной винтовки скорее всего прошла ему между ребер, а может быть, даже расколола одно из них. Да и застряла в теле, задев край легкого. Хреновая рана. Очень хреновая.

— Чего лыбишься⁈

— Нет, стой, — я положил руку на теплую газовую трубку Бычкиного вскинутого АК, — опусти автомат.

— Эта падла завела нас в засаду!

— Опусти автомат, Саша.

Мы с Бычкой на несколько мгновений уставились друг на друга.

В глазах Бычки стояла злоба. Откровенная ненависть к Асиху. Ненависть бурная, сложно контролируемая. Ненависть, которая может быть у человека в стрессовой, смертельной ситуации, несознательная и нерасчетливая. Опасная.

Бычка сглотнул.

Покосился на Асиха, а потом опустил оружие.

— Пристрелить его надо, как собаку, — пробурчал он.

— Осмотри Звягу, — приказал я.

Бычка шмыгнул носом, пытаясь избавиться от забившей его, свернувшейся крови.

А потом направился к Звягинцеву.

Я глянул на Асиха.

Когда Бычка ушел, ухмылка сошла с болезненно горячего лица пакистанца.

Он даже не проводил его взглядом, только уставился на меня в ответ.

— Нету у тебя никакого ножа, — констатировал я.

Асих прыснул, но почти тут же поморщился от боли.

— Ты прав, Селихов. Я не вооружен.

Я молчал.

Он слабо улыбнулся, показал мне окровавленные зубы.

Потом тихо пробурчал что-то не по-русски, должно быть ругательство, и сказал:

— Подумать только. Я никогда не был набожным человеком. Но, кажется, Аллах не хочет моей смерти. Ведь зачем он в таком случае привел тебя в эту пещеру?

— Плохо дело, — вернулся вдруг Бычка, — Звягу в спину ранили. Пуля прошла навылет над ключицей.

— Дышит нормально? Пузырей кровавых нету?

Бычка побледнел.

— Да он раненый! Хренова дышит, как ему еще дышать⁈

— Повторяю, — терпеливо сказал я, — хрипы? Кровавые пузыри?

Бычка взглянул на Звягинцева.

Тот, устроившись под стеной, откинул голову, уставился куда-то в потолок. Бычка расстегнул ему китель, чтобы осмотреть рану и теперь голая грудь солдата торопливо вздымалась и опускалась.

— Перевяжи его. Нужно остановить кровь, — сказал я.

Бычка кивнул.

Торопливо пошел обратно.

Асих, казалось, все это время не отрывал от меня взгляда.

Он так и лежал с полуоткрытым ртом, хрипел, иногда с трудом морщился, покашливал.

— Нет, Аллах точно не хочет моей смерти, — продолжил он негромко.

Голос Асиха стал еще более хриплым, и все же, отражаясь от тесных сводов пещеры, оставлял глухие отзвуки эха.

Я опять ему не ответил.

— Да и я сам не очень-то хочу умирать, шурави, — продолжил он, не дождавшись моего ответа. — Н-е-е-е-т. Я много раз оказывался на волосок от смерти и всегда говорил ей «не сегодня». Скажу и в этот раз.

Аль-Асих тяжело закашлялся. Кашель этот закончился стоном боли, когда Асих откинул голову.

— Я… — хватая ртом воздух и не глядя на меня, начал Асих, — я предлагаю уговор, Селихов. Дашь мне перевязочный пакет, окажешь первую помощь. Дашь отлежаться в лагере, а завтра передашь моим людям. Я скажу, где их можно найти. Взамен… Взамен я отпущу твоего товарища. Ну как?

Снаружи стояла тишина.

Обстрел закончился несколько минут назад, и теперь горы отозвались на шум взрывов тишиной, казалось, гораздо большей, чем до того, как душманские минометы стали плеваться в нас снарядами.

Бычка, занятый вскрытием ИПП, молчал.

Звяга постанывал.

— Саня, — позвал я Бычку.

Тот остановился на полудвижении, вскрыв прорезиненную упаковку пакета.

— Дай Асиху ИПП.

— У меня нету, — сказал Бычка торопливо. — Я у Звяги нашел. Когда закрутилось, когда этот сукин сын на нас набросился, я выскочил из БТР с тем, что было — патронами да автоматом.

— У меня тоже нету, — мрачно сказал я Асиху. — Я свой потратил на тебя, пакистанец.

Асих скривился.

Уставился на свою перебинтованную ногу.

— Через несколько часов я умру, — сказал Асих, — я уже чувствую, как кровь просачивается в мою грудь. А если умру я, умрет и твой шанс вызволить своего друга, Селихов. Ведь Алим Канджиев, что не раз выручил тебя на твоей заставе, твой друг, не так ли?

Я не ответил.

Бычка замер с полураскрытым пакетом в руках.

Звяге, казалось, все было побарабану.

Он только и делал, что смотрел в потолок и дышал, превозмогая боль.

— И тебе выбирать, спасти его или нет, — закончил Аль-Асих, с трудом кивнув на Бычку.

— Бычка, — проговорил я, не отрывая взгляда от Асиха, — постой на стреме. Если что — сообщи мне. Я займусь Звягинцевым сам.

— Ты… Ты отдашь повязку этому выродку⁈ — Тут же вспыхнул Бычка, — отдашь ему пакет⁈

Я обернулся.

— Выполняй приказ.

Бычка округлил глаза.

Сначала медленно, но потом все быстрее и быстрее отрицательно замотал головой.

— Нет… Ты так не поступишь, Саша… Ты так не поступишь!

— Выполняй. Пакет оставь.

— Саша, я… Он же умрет!

— Ведь ты перевелся в Афганистан недавно, так? Кого ты спасешь, Селихов? — вмешался Аль-Асих, — друга, с которым прошел огонь и воду? Или бойца, которого знаешь чуть больше месяца? Для меня ответ очевиден. Я не привык бросать друзей в беде.

— Саша! Не слушай ты его! Он…

— Выполняй приказ, — повторил я. — Никто сегодня не умрет.

Бычка недоуменно нахмурился.

Уставился на ИПП в своих руках.

— Я обещаю, — сказал я.

Лицо Бычки стало серьезным. Даже взрослым. Будто бы не соответствующим возрасту молодого бойца, едва перешагнувшего девятнадцатый рубеж.

— Я тебе поверю, — сказал он и отложил пакет, — поверю. Как поверил тогда, в колодцах. И потом, когда ты сказал, что я… Что я не виноват в смерти того пацана.

Бычка взял автомат. Медленно, будто бы с трудом, встал. Бросил взгляд на раненого Звягу.

А потом вышел.

— Ловкий ход, Селихов, — разулыбался Асих. — Очень ловкий.

Улыбка, тем не менее, довольно быстро сошла с губ пакистанца. У него просто не было сил улыбаться. Дыхание Асиха с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее. В уголке его темных от запекшейся крови губ появился кровавый пузырик. Он быстро лопнул, но на его месте почти сразу надулся новый.

— Ты верный друг, Саша, — сказал Асих. — Очень верный. Таких людей редко встретишь. А теперь…

— Этого не будет, Асих, — прервал его я.

Аль-Асих нахмурился. Но ничего не сказал.

— Если ты подумал, что я пожертвую бойцом своего взвода, чтобы спасти тебя, то этого не будет.

Асих оскалился. Взгляд его снова стал звериным, вкрадчивым. И злым.

— Ну тогда я умру, шурави. А вместе со мной умрет и твой товарищ…

Я ничего не ответил.

Вместо этого направился к Звяге.

Раненый боец, наконец, оторвал взгляд от сводчатого, бугристого потолка пещеры. Посмотрел на меня. В его глазах стояло безразличие. А еще — усталость. И никакого страха.

Я опустился перед ним. Взял пакет.

— Придется чуть-чуть потерпеть, братец, — сказал я. — Сможешь оторваться от стены?

— А надо ли терпеть? — сказал Звяга слабым почти шепотом. — Брат мой старший, Серега, в начале войны помер. Теперь, видать, пришел и мой черед…

— Приподнимись. Вот так, — сказал я, помогая Звягинцеву отстать от стены.

— Не надо, Саша, — Коля Звягинцев покачал головой. Слабо схватил мою руку, когда я взял его за одежду.

Я на миг застыл.

Звяга заглянул мне прямо в глаза.

— Некуда мне идти, Саша, — сказал он, стараясь не кривиться от боли. — Некуда возвращаться. Детдомовские мы с Серегой были. Не ждет меня дома никто. А твоего друга, Алима, пади ждет.

Коля Звягинцев вздохнул. Вздох этот получился тяжелым, клокочущим.

— Хороший парень, этот Алим, — продолжил он, — я с ним на «Вертушке» парой слов перекинулся. Добрый он.

— Добрый, — согласился я.

— А я… а я дурак. Цеплялся к тебе тогда, в первый день. И потом тоже много глупостей делал. Я…

— Отставить, — строго сказал я и аккуратно потянул Звягу, чтобы тот мог приподняться от стены.

Уверен, будь у Звягинцева силы, он бы упирался. Но упираться Николай не мог. Поэтому покорился легко. Хоть и застонал от боли.

— Он же скоро помрет, — сказал Звяга, уставившись в темную глубь пещеры, туда, где сидел Аль-Асих. — А тогда и твоего друга убьют.

— Разве ж были б у меня такие друзья как Алим, — сказал я, разворачивая пакет, — если б я своих в беде бросал? На вот, прикуси ремешок. Сейчас больно будет.

Аль-Асих умирал.

По крайней мере так он себя чувствовал. Так ему казалось.

Говорят, когда человек умирает, вся жизнь проносится у него перед глазами.

Аль-Асих не верил в это. Не верил в то, что в последние секунды перед смертью можно увидеть калейдоскоп картинок от самого детства и до конца жизни.

И все же он увидел.

Но нет, это не был калейдоскоп. Его собственный разум не крутил ему странный кинофильм, словно бы в кинотеатре.

Зато были мысли. Они одна за другой возникали у него в голове, словно вспышки.

Вот Каифану Али Хану, а именно таково было настоящее имя Асиха, двенадцать лет.

Ему посчастливилось родиться в семье уважаемых, потомственных военных. Мать любила его. Отец тоже. Однако эта родительская любовь была разной. Вот только тогда Каифан не мог понять, в чем ее различия.

В свой день рождения он получил от отца маленького козленка. Живого и веселого. У козленка была мягкая шерсть и теплый бархатистый нос.

Козленок любил скакать по полянке, и Каифану очень нравилось за ним бегать. Он мечтал придумать имя козленку.

Но не придумал.

Все потому, что тем же вечером отец подарил ему еще и нож. Красивый, с блестящей гардой и приятной на ощупь кожаной рукоятью. Нож понравился Каифану.

«Сила не в том, чтобы просто ударить, — сказал тогда отец, — сила в том, чтобы отнять жизнь и остаться спокойным».

Так сказал он, когда отдал Каифану нож.

А потом повел его во двор, к козленку.

Когда Каифан понял, что хочет от него отец, то потерял дар речи.

«Сегодня ты должен стать мужчиной, Каифан, — сказал отец. — Обязан».

Каифан мешкал.

Тогда отец сказал ему, что если он дрогнет, то сегодня будет ночевать в конуре.

Каифан не дрогнул.

Когда Каифан вырос, его ждала военная карьера.

Молодой мужчина блестяще окончил военную академию в Какооле.

Учителя и инструкторы хвалили его выдающиеся способности в тактике, маскировке и ближнем бою. А еще — боялись его. Боялись холодной, почти научной жестокости, которую проявлял Каифан в учениях и на тренировках.

— Зачем ты сломал руку Мустафе Хабизу? — ругал его капитан-воспитатель после одного инцидента, который казался Каифану малозначительным, — это тренировочный поединок, не бой насмерть! Ты мог победить иначе!

— Я хотел проверить, — ответил тогда Каифан Али Хан.

— Проверить что?

— Останусь ли я спокойным.

Он остался.

В момент, когда у юного курсанта Хабиза трещали кости, сердце Каифана даже не ускорило свой бег.

После академии Али Хан был зачислен в элитное подразделение спецназначения CCG Пакистанской армии.

Боевое крещение наступило быстро, уже в семьдесят первом году.

В Бангладеше вспыхнула война за независимость. Каифана отправили туда.

Его подразделение занималось ликвидацией беглых бенгальских националистов и индийских агентов.

И в своем деле Каифан добился невероятных успехов.

Он разрабатывал новые тактики. Новые методики допросов. Новые способы пыток. И каждая его идея казалась молодому Каифану гениальной. Такой, которую только он и сможет воплотить в жизнь. Но была и обратная сторона медали — сослуживцы стали отдаляться от молодого офицера. Посматривать на него косо. Шептаться за спиной. Начальство нередко осуждало его подход. Находило его «избыточным». Каифан не понимал почему.

В семьдесят третьем его перебросили в Белуджистан, подавлять сепаратистское движение, поднимавшееся в тех местах. Опасность поджидала везде: сидела в каждой пыльной деревне, таилась в каждом каменистом ущелье. Иной раз даже женщины, стоило отвернуться, норовили ударить ножом в спину. Именно здесь Каифан Али Хан и получил свое прозвище. Здесь он стал Аль-Асихом. Стал Львом.

Однажды его и его людей отправили в один непокорный кишлак, название которого Аль-Асих давно позабыл. Там, чтобы разобраться с сопротивлением, Каифану пришлось уничтожить несколько семей. Убиты были все: женщины, старики, дети.

«Остановитесь! Остановитесь, Капитан! — кричал ему хафильдар одного из его отделений, унтер по имени Ашир Башари, — это же старик! Немощный старик!»

«Этот немощный старик достанет из подпола винтовку и выстрелит тебе в спину при первой же возможности» — ответил ему тогда Каифан.

Многие солдаты Каифана проявили настоящую Силу в той кампании. Но Ашир Башари оказался слабым. Он испугался Силы. Не выдержал ее истинного лица и доложил командованию о том, что было в том кишлаке.

В семьдесят пятом Каифана взяли под стражу и стали судить. Его ждали трибунал и петля. Каифан понимал, за что его судят. Понимал, что слабые люди, которых вокруг было абсолютное большинство, боялись Силы. Называли одно из ее проеявлений «военными преступлениями».

Каифан не понимал и ненавидел их за это. Нет, не ненавидел. Скорее презирал. Смотрел на судивших его генералов и полковников так, как Лев смотрит на блох, копошащихся в его шкуре.

Незадолго до дня казни Каифан совершил побег. Его отец, используя связи, помог ему сбежать из-под стражи. Тогда, в ту ночь, Каифан Аль Хан «погиб при попытке к бегству». По крайней мере так гласили официальные документы. Но также в ту ночь окончательно родился Аль-Асих.

После был Афганистан.

Были революция и война. Была бесконечная чехарда разномастных полевых командиров, главарей бандформирований и просто отморозков. Аль-Асих презирал и их, ведь видел — они тоже боятся Силы. Последним из этих никчемных людей стал Абдул-Халим, для которого Аль-Асих убивал. Убивал конкурентов, обидчиков, таких же как сам Абдул-Халим полевых командиров. Таких же слабаков.Пока не появился заказ на некоего простого советского солдата. Простого старшего сержанта по фамилии Селихов.

Этот контракт показался Аль-Асиху необычным. И крайне интересным. Когда Асих узнал о своей новой «жертве» больше, он буквально загорелся идеей убить его. Аль-Асиху стало интересно, боится ли этот молодой мальчишка Силы? Боится ли ее ровно так же, как и остальные? Кто же знал, что это любопытство заведет Аль-Асиха сюда, в эту тесную, зябкую, темную пещеру? Кто же знал, что оно приведет его к смерти? Лишь одно утешало умирающего наемника — он удовлетворил свое любопытство.

Сегодня днем, когда Селихов схватил его, когда прострелил ему ногу, Аль-Асих успел заметить, как во время этого на лице шурави не дрогнула ни одна мышца. Руки его были быстры, тело действовало как слаженный, отточенный механизм. Но взгляд глубоких, не по-возрасту бывалых глаз не изменился.

Хотя Асих чувствовал, что его гордость серьезно задета, он еще больше загорелся этим желанием. Да. Он жаждал убить Селихова. Но не потому, что так хотел его наниматель.

Асих хотел убить противника, которого еще ни разу не встречал в жизни. Убить того, кто уважает Силу. Того, чье сердце останется спокойным, когда он будет отнимать жизнь.

— Ты еще жив, — странный, будто бы потусторонний голос вырвал Асиха из воспоминаний.

Наемник вздрогнул, потом скривился от боли.

Он и забыл, что каждое движение, каждый вдох доставляют ему страшные мучения, которые приходится терпеть.

Голос не был потусторонним.

Не сразу, но он понял, что это Селихов.

Асих сощурился, когда Селихов зажужжал фонариком, и яркий свет ударил наемнику в глаза.

— Пришел посмотреть, как я умираю? — спросил Асих.

— Сними рубаху, — сказал Селихов. — Нам понадобится материя для повязки. Нужно скорее остановить кровь и перекрыть воздуху доступ сквозь рану в грудную полость. Перекроем вот этим.

Селихов показал ему плотную резиновую обертку от ИПП.

— Это меня не спасет, — ухмыльнулся Аль-Асих. — Слишком поздно.

— Сними рубаху. Если есть шанс захватить тебя живым, я его не упущу.

Аль-Асих попытался пошевелиться, но от боли и страшной слабости у него не получилось даже отстраниться от стены.

— Я слишком слаб, шурави. Если я тебе нужен, стяни с меня рубаху сам.

Селихов не колебался.

Он сунул в карман обертку и принялся опускаться.

«Пришло время, — с упоением подумал Аль-Асих. — Пришло время забрать тебя с собой, молодой шурави. Пусть это и будет стоить мне жизни».

С этой мыслью он стиснул большой булыжник. Булыжник, который спрятал у себя под боком еще тогда, когда шурави вошли в эту пещеру.