Мастиф

Глава 32

— Бах! — падает в снег грузчик Алексей.

А Валентина смотрит — и не может оторваться. Она знает, что один из «волкодавов» Мастифа вышел на сверхчеловека с ножом — и почти победил. Наверняка сам Мастиф владеет оружием гораздо лучше. Он вырезал сердце признанному мастеру ножевого боя, про которого говорили — второго такого нет…

— Ба-бах! — в спину поварихе Надежде.

— Тра, — по крановщику Сергею и заточнице Фаине.

Александр остановился. Он не хотел убивать последнего… точнее — последнюю. Валентина стояла по колено в снегу, и смотрела. Но не на оружие, как многие — а прямо в глаза. И почему-то плакала. Саша даже смутился — на лице немолодой и некрасивой женщины не было страха. Наоборот — странная отрешенность, словно она думала о чем-то своем, глубоко личном — а потом расплакалась от груза нахлынувших воспоминаний. Она словно делала выбор — выражения ее лица менялись: от восторженно-мечтательного до злобно-ненавидящего, а слезы были только декорацией.

Сама Валентина тоже не совсем понимала, что с ней происходит. В какой-то момент она подумала, что влюбилась в Мастифа самым натуральным образом. Он ей нужен, с ним она была бы спокойна — но где он был столько лет? К черту приказы и психологов — она больше не кукла на веревочках. Она стала свидетелем удивительного, фантастического зрелища. Только что, несколько секунд назад перед костром сидело воплощение русского мужика. Тощеватое, грязноватое, ободранное; деревенский пастух-забулдыга, почти неотличимый от тощих, грязных и ободранных коров в колхозном стаде. Словно животное само по себе. Но прошло десять, даже пять секунд — и это странное существо, влекомое неведомым порывом — вдруг открыло пасть, и там, в бездонном, капающим слюной провале вдруг обнаружились громадные, кошмарные клыки. А при ближайшем рассмотрении, когда уже поздно, ты понимаешь, что перед тобой не беззащитная, серая и облезлая скотина — маленькая коровенка, ростом с большую собаку; но беспощадный, серый, облезлый голодный зверь — матерый волчище размером с небольшую корову.

Когда такая зверюга попадает на скотный двор — никому нет пощады. Волк становится безумным от вида крови, никто не уйдет, не спасется: ни напыщенные петухи, ни тупые бараны, ни высокомерные, благородных кровей козлы, ни накаченные мясом быки.

Поздно, раньше надо было думать…

— Ну, что делать будем? — спросила Валентина сквозь слезы.

— Ничего, — пожал плечами Александр. — Можешь идти, докладывать. Я, пока сидел у костра, даже речь заготовил. Хотел сказать: вы для меня все — враги. А врагов щадить не умею. Тебя отпускаю для того, чтобы ты мои слова передала. А еще сунется кто, пусть даже подумает сунуться… Я, твою мать, сам из берлоги вылезу, и в порошок сотру. Так и передай…

Александр повернулся, закинул на плечо автомат и пошел прочь.

И все бы прошло мирно и гладко, Валентина, наверно, вернулась в столицу, затаив странную любовь к еще более странному лидеру «волкодавов», и ненависть — к пославшим ее на убой. Ведь шансы были — нулевые.

«Если Мастиф начнет стрелять — ничего не поможет, — слышала она приглушенный голос. — Он дело на полпути не бросает. Не думаю, что он захочет скрываться. Это вам не Нестор Иванович…»

Вмешалась третья сила — предвиденная, но от этого не менее грозная.

Мастиф упал в снег. Дуло автомата уперлось в небо. Даже не в небо, а в маленькое солнце, которое за секунду вспыхнуло в одиннадцати метрах над землей. Кто-то забыл выключить городское освещение, и теперь включались лампочка за лампочкой, очерчивая на нетронутом снегу широкие круги искусственного света.

Расширенные глаза, не мигая, смотрели на электрическое чудо, губы беззвучно шевелились, опасаясь даже выпускать слова, которые рвались из груди.

Те, кто тайно наблюдал за встречей — замерли, боялись пошевелиться.

Свет дали!

Скоро, совсем скоро заведутся танки, взревут самолеты, пойдут по рельсам поезда. Жалко только, что до столицы все равно придется добираться пешком. Мастифовские вандалы за прошедшие года постарались уничтожить всю технику в округе. По крайней мере — почта, телеграф и телефонные станции сожжены. Самолеты на аэродромах разгромлены и растащены. Вокзалы разграблены. Дороги разбиты и перекопаны. Ничего, дойдем — успокаивал себя человек в сером рваном пальто. Молодое лицо было нарочно измазано сажей. Он притаился в старом погорелом доме около здания бывшего обкома, наблюдал за переговорами, и ждал, когда Мастиф убьет всех. Было странно, что главарь бандитов отпустил женщину.

«Наверно, сегодня особенный день», — подумал молодой человек, и уже собирался уходить, как вдоль улицы зажглись фонари. Как они уцелели? Почему? Откуда пришло электричество?

Первым желанием Александра было пальнуть во все стороны, рассыпать стальным веером свинцовый дождь, чтобы все люди, которые могут его видеть — умерли. Теперь не выжить, даже не спрятаться, не оставят в покое. Сколько ему осталось — неделя, месяц? Может быть, удастся выиграть хотя бы день? Хотя бы час…

Для этого надо убить последнего переговорщика. Пусть присылают еще. Пусть идут в разведку боем. Война продолжается. Тем более, что эта женщина скоро встанет к станку, будет ткать полотно, одевать солдат. Или, еще хлеще — готовить патроны — для того, чтобы убивать бешенных собак. И ни один патрон, прошедший через руки этой женщины — не даст осечки.

Валентина почти дошла до поворота, осталось совсем немного, холодный пот тек по лицу. Сзади что-то треснуло, а потом кто-то сильно ударил в спину. Удивленная, она повернулась — и не поняла, как оказалась в снегу, глаза смотрят на искусственный свет, ноги не слушаются. Она хотела что-то спросить — но не успела, просто не смогла…

Человек в сером поднялся с корточек, осторожно приоткрыл дверь в комнату, над которой не было потолка.

— Ну что, добегался? — произнес насмешливый голос в темноте, и сразу — резкое движение, выстрел, звук разбитого стекла — и снова стихло, только гудят на улице фонари.

— Точно Мастиф сказал. Здесь прятался, — сказал кто-то из темноты, а потом на свет вышел человек в бушлате, ватных штанах, валенках и ушанке.

— Быстрый, падла, — засмеялся Кощей, подошел к изгибающемуся в конвульсиях человеку, поглядел на перекошенное лицо, измазанное сажей, и пустил еще пулю — чтобы уж наверняка.

— Зае…ли, сволочи…

Люди начали пропадать один за другим. Поначалу Александр не придавал этому значения. Устал человек, хочет спокойной жизнью пожить, кровушку замыть, думы подумать. Пусть его. Незваным пришел — по-тихому ушел, так не раз бывало. И только после первого трупа, после смерти Кощея, снятого пулей снайпера на самом крыльце — Мастиф всполошился. Сразу понял, что «Новая власть» пришла всерьез и надолго, что кончилось время золотое. Больше его было, на два года больше чем обычно. Три раза их пытались взять штурмом — и все три раза откатывались, умывшись кровью, и снова считали раненных и убитых… Но теперь Мастиф не ходит по улицам. Словно в запретной зоне живет… Даже флажками его отгородили. Да только пока сын рядом с отцом — всех армий на свете маловато, чтобы взять штурмом единственный дом на краю города.

Десять лет прошло как дым. Прощай свобода, прощай легкость ветра на лице, старые тюрьмы отремонтированы, новые надзиратели ходят — звенят ключами, ждут свеженьких постояльцев. Пусть себе ждут. Мы еще посмотрим — кто кого… Жалко только, что Ванька ушел вчера, сказал — вернется не скоро, подлец усатый, отрастил под носом усищи, ухмыляется в них. Здоровый стал, крепкий, забросил «культ тела», подался в вольные бродяги. И Люду с собой везде таскает, паршивец. Без ума от брата сестренка, хоть бы помогла отцу авторитет поддержать. Нет, все туда же — в рот сверхчеловеку глядит, только кивает, каждого слова как откровения ждет.

— Мастиф, опять окружают! — ворвался в комнату Полкан.

— Женщин всех в подвал, — распорядился Саша. — Пятерых — наверх. В каждое окно по бойцу.

— Семеро нас всего…

— Шпак где?

— На поле, мать его, где еще… и с ним как раз пятеро ушли… ты же сам…

— Драться будем?

— Танки у них. И бэтэры. Зальют нас свинцом, шапками закидают…

— Не ссы раньше времени, — Мастиф закинул за плечо подсумок с противотанковыми гранатами.

На лестничной площадке он столкнулся с Аней и Наташей. Жена бросилась на шею, вздрагивала:

— Не ходи, Сашенька… А? Не ходи…

— Да ладно тебе, лисенок. Не бойся, ты же знаешь, я их сейчас к ногтю прижму, — говорил Александр, поглаживая непослушные волосы. — Я же всегда первый, забыла? Идите, прячьтесь, только вас сейчас не хватало.

На плече Ани, жены Шпакова, болтался ручной пулемет. Она ничего не сказала — только глянула на Мастифа с ненавистью и подтолкнула стволом дочку Сашу:

— Быстрей, кому говорю!

— Доиграетесь, — прошипела Анна в сторону Мастифа.

— Ладно, — пробормотал Александр уже на крыше, рассматривая в бинокль окрестности.

— Боятся, черти, — сказал он с сожалением, пнув залегшего у ног Полкана. — Жаль, что мало боятся.

— Четыре танка, — бормотал Полкан. — Два бэтэра. Кажись, вон там минометы ставят. Кранты нам.

— Ничего, — говорил Мастиф, не поддаваясь панике. — Расчехляй зенитки. Сейчас мы им Сталинград покажем, дом Павлова. Как на картинке нарисуем.

— Смирнов Александр Сергеевич! — раздался железный голос. Казалось, он шел с самого неба. Хороший громкоговоритель, мощный. Не пожалели техники, падлы. Как сговорились. Электричество словно по расписанию включилось — через восемь лет после отключения. Завелись моторы, зашумели компьютеры, зашуршали бумажки…

— Сопротивление бесполезно! Приведет к ненужным жертвам! В случае добровольной сдачи мы гарантируем жизнь! Ваши близкие и друзья не пострадают! Выходите из дома с поднятыми руками! Только вы! Смирнов Александр Сергеевич! Сопротивление бесполезно! Приведет к ненужным жертвам… — взывал динамик.

— Ладно, — Мастиф быстро нагнулся, спрятался за мешки с песком. — Полкан, слушай меня. Никого в дом не пускать! Когда вернется Иван, расскажи ему все. Если вернусь раньше, и узнаю… то я им…

— Сдаюсь! — выкрикнул Саша, вновь поднявшись, выбрасывая с крыши автомат и подсумок с гранатами.

— Только вы! Смирнов Александр Сергеевич! — надрывался железный голос.

— Заткни пасть! — заорал Александр, выходя из подъезда и поднимая руки. — Пасть заткни!

Мастиф думал, что его повезут далеко, быть может — вообще увезут из области. Однако он ошибся. Зарешеченный «козлик» зарулил в здание бывшего центрального управления внутренних дел, ворота захлопнулись…

— Руки за голову. Не разговаривать. Шире ноги, еще шире, я сказал, — меняются законы и порядки, но надзиратели всегда остаются надзирателями. Ничего не поделаешь — работа такая.

— В тридцать первую его, — произнес кто-то властный.

— Встал. Вперед. Не поднимать голову. Стоять. К стене. Руки. Вперед. Стоять. К стене. Вперед. К стене. К стене, башкой не крутить…

Отобрали шнурки и ремень. Обыскали везде где можно. Даже выдали новую одежду взамен старой. Почему-то кирзачи оставили, простучали их только, и даже через какой-то прибор пронесли… Саша не мог знать, что надзиратели просто боялись его, до последнего боялись, и решили оставить Мастифу хоть что-нибудь, чтобы он не взрыкнул, не начал… Всегда можно сказать: что ты ревешь, тебе, вон, даже сапоги оставили, не то что другим…

Помещение шесть на семь. Маленькое оконце на противоположной стене забрано решеткой — стекло далеко, не дотянуться даже обезьяне. Один фонарь на всех. Мощная лампа, ДРЛ, наверно, на шестьсот ватт. Яркий свет, хороший, от освещения чаще всего зависит, как будет выглядеть комната — весело или грустно. Четыре ряда трехъярусных нар, ровно три десятка спальных мест. И все — заняты, тут вам не кино, одного в камеру не сажают, такое только для осужденных навечно. Всего один раз Саша бывал в подобной обстановке, и в тот раз под нары ползти не пришлось — нашлось местечко у толчка.

Мастиф бросил выданное одеяло на пол, прошел в угол, опорожнился, потом хлебнул ржавой воды из крана. Надо же, полную тюрьму набили, когда успели? Новая метла — по старому метет. Александр уже наметил себе койку, двинулся в «теплый угол», оглядел настороженные лица.

— Я — Мастиф, — сказал он негромко.

И почувствовал, как зашептались, как ветерок прошел по потолку: Мастиф, Мастиф…

— Ну и что? — спросила здоровенная детина на верхней полке.

— Я, — медленно повторил Александр, — Мастиф.

— Да мне хоть чмо на палочке, — отозвался здоровяк. — У тебя курить есть?

И тогда Саша поступил так, как не поступил бы никогда в жизни. За такое опускают сразу, даже не задумываясь — прав или виноват. Но здесь, Мастиф это знал, чувствовал, понимал — еще нет блатарей. Рано еще для блата на предварительном. Да и Гаврила перебил блатарей не меряно, а Саша ему помог. Рано еще, рано…

Мастиф схватил здоровяка не за руку, не за ногу — но за голову, рванул что есть сил, уперевшись коленом в железо стойки, а когда гигант стал цепляться и падать — прыгнул на спину, и со всего маху, двумя руками, еще в полете — приложил тупую башку о бетонный пол, и еще раз, и еще раз — с вывертом, всем телом, подвинул на стык стены и пола, где плинтус лежать должен, и снова ударил, уже ногой, чтобы позвонки хрустнули…

Поднялся в тишине, крика он себе не позволил, на крик надзиратели сбегутся.

— Ты, — ткнул Мастиф пальцем в соседа здоровяка. — На его место. Одеяло оставил. С пола подберешь.

— И еще, — обернулся Мастиф прежде чем лезть на нары. — Если хоть одна душа пискнет… Сигаретку мне скрутите…

Мертвеца забрали не сразу, в обед. Никого ни о чем не спросили. Все знали, что произошло, и кто виноват. Мастиф только скалился в хмурые рожи.

— А у меня два одеяла, — не удержался он, похвастался.

Ничего не сказали в ответ, даже сдать лишнее не предложили.

Никто не знал, что с ним делать, и вообще — можно ли с ним делать хоть что-нибудь. Консул сверхчеловеческой расы на вопрос о Смирнове Александре Сергеевиче ответил четко: «Ждать». Так же ответили по телефону начальнику центрального Судуйского приемника-распределителя.

— Чего — ждать? — чуть ли не с криком спросил в трубку немолодой приземистый человек в погонах старого образца. Трубка не ответила.

— Твою мать! — выругался начальник, и сразу набрал номер на внутреннем аппарате:

— Ничего не делать. Ждать. Я тебе что сказал? Я уже пятьдесят лет Михаил Михайлович! Что вы там мелете? Никого он там не поубивает! Как это — заходить боятся? Я вам покажу кузькину мать! Под трибунал пойдете! — и тот, который назвал себя Михаилом Михайловичем, бросил трубку.

Мастиф не пытался ни с кем вести задушевные беседы. Уже на третий день его перестали бояться. А что, славный малый, ни к кому не лезет, занял местечко — и бог с ним, все равно никто не любил здоровяка Савву — проворовавшегося исполнителя закона. Лишнего Мастиф не просил, даже табак стрелял у надзирателей, и те (почему-то) всегда давали. Окурками делился со страждущими. А в остальное время лежал, смотрел в потолок, даже не напевал, а то и вообще — спал. Правда, иногда рассказывал сказки, обычно под вечер, и все затихали, слушали.

— Рассказать историю? — спрашивал он обычно.

— Расскажи, — просили его иногда.

— Хорошо, расскажу вам историю, — усмехался Александр.

Говорил Мастиф негромко, рассказывал про страны, где человеку живется хорошо. Про старые времена и про двух друзей, что землю-счастье пошли искать — и нашли. Про непонятного соседа, у которого конь сам пахал, сам урожай собирал. Про Стеньку Разина рассказывал, про неуязвимость казачьего атамана объяснял. Про пугачевский бунт, со всеми датами и именами, с Чикой Зарубиным и Хлопушей, с графом Михельсоном. Про страшного кама, что живет за Уралом — он тоже рассказал.

— Это вы у Шишкова ведь прочитали, — спросил однажды Александра сосед снизу. — Вот ведь не думал, что вы…

— А что я? — нахмурился Мастиф.

— Да ничего, — сразу заткнулся сосед.