Мастиф

Глава 26

Вот черт! Хлопнула еще одна подъездная дверь (неужели в городе еще живут?), еще одна, совсем старуха, со скалкой — тоже нашла оружие. Появились мальчишки, и Наиль уже не скалился, он — рычал, подозревая, что Мастифу не пережить этих секунд, что кто-то очень хитрый и смелый заманил в ловушку, целится с чердака, пользуясь суматохой, не понимая, что уже через час татарин разобьет ему суставы на локтях, подвесит на дыбу, и будет сочинять новую музыку, дергая попеременно правую и левую ноги. Ведь это их город, здесь они родились, здесь они все знают, все умеют, все под контролем. Наиль шарил своей «базукой» по окнам, Равиль пытался заставить Александра пригнуться, но Саша не желал, он хотел смотреть, чем кончится эта стихийная стачка, взрыв ненависти. Ненависть никуда не ведет, она бесплодна, она противовес любви. Любовь рождает жизнь, ненависть — смерть. Хотя первый шаг всегда есть шаг к смерти…

Женщин уже больше десятка, они налетали на Гаврилу как курицы на петуха. А он стоял и смотрел, потом попытался что-то сказать — бесполезно. Капают секунды — и ствол снайперской винтовки опускается: это не покушение, это просто случай из жизни, опасности нет. Наиль это чувствует, он больше не улыбается, вытирает пот со лба. Гаврила стоит, недоволен…

— Нелюдь! Гад! Урод поганый! — и по матери, которой у него никогда не было, трехэтажным, с повизгиванием. Молодцы, бабы, так его…

Саша не понял откуда взялся топор. Он словно появился сам по себе, брошенный с остервенением, с дурацкой силой. Оружие обогнуло сверхчеловека и впилось в затылок молодайке. Лет двадцать пять, не больше, невыразительное длинное лицо, мышиные волосы, блеклые глаза. Наверно, Гаврила мог бы помочь, но ему не дали, завалили девку дебелыми телами, и тогда гигант вытащил кнут и стегнул — с присвистом, по воздуху, смачно, громко; так, что от этого звука одну из старух разорвало пополам. Потом кнут хлопнул еще раз; и еще… Бабы, потеряв головы от ужаса, разбегались по улице. Сверхубийца посмотрел на четыре тела, вздохнул, развернулся, и хотел уже уходить, как…

— Эй, чувырло, погоди чуток, — крикнул Наиль. Потом татарин вспомнил, что на сверхлюдей оскорбления не действуют.

— Гаврила, стоять. Жди меня. Я тебя прошу! — еще громче крикнул Наиль.

— Знаешь, Искандер, — похоже, Наиля уже не остановить. — Это моя земля, я в ответе за людей, которые на ней живут. Я убиваю только тех, кто опасен. Этот урод убил тех, кто не мог даже помешать ему. Я не имею ничего против. Но, может быть, кто-то должен стать первым?

С этими словами татарин перескочил через парапет, отделяющий дорогу от тротуара. Саша застыл на месте, он словно потерял дар речи, а ведь мог крикнуть, заорать:

— Стой! Приказываю — стоять! Стоять, мать твою, руки за голову, морду в пол!

Да только Мастиф сам учил людей не слушать приказы и жить собственной жизнью. Да и не остановил бы он никого. Равиль тенью следовал за братом. Двое против одного. Не очень честно, но что честно в этом мире? Может быть, государство было честным, когда выставляло против одного — тысячи тысяч людей? И никогда одиночки не побеждали.

— Знаешь, — легкомысленно, во весь голос говорил Наиль, обращаясь к брату. — Мы ведь дарим людям такие ощущения, которые они никогда не смогут больше испытать. Мы выше художников, выше поэтов и музыкантов, потому что верх их достижений — замершее на секунду сердце поклонника. Мы же можем сделать нашим поклонником любого, и его сердце замрет не на секунду, но навсегда, на вершине самого высокого чувства и желания…

Нет, все-таки это был невозможный человек. Вразвалочку, даже чуть вихляя бедрами, с улыбочкой — навстречу смерти. Какая разница — чужая она или… не очень чужая… Наиль вывернул свою невозможную гаубицу со спины в одно мгновение, так, как умел только он, как в вестернах, только что ничего нет — а смерть уже несется к тебе со скоростью, превышающей звуковую мало что вдвое. Пятидесятиграммовая пуля, способная пробить рельс, кирпичную кладку, даже бронетранспортер — насквозь, с пяти метров, практически — в упор. Звуки слились, хрипит автомат в руках Равиля, ухает монстр Наиля, и Мастиф уже приготовился кричать: «Есть! Молодцы, ребята!! Давай!!!» — как только Гаврила упадет. Но не падает… не падает, зараза! Равиль меняет магазин — единым, цельным движением, но сверхчеловек уже рядом, громадное лезвие поднимает обычного человека, потрошит — уже в воздухе. А Наиль — успел, выбросил винтовку, отпрыгнул, он умел хорошо прыгать с места, еще в школе пытался ставить «пионерские» рекорды. Ведь настоящий пионер должен был, по идее, подтягиваться двадцать пять раз, метать теннисный мячик на сто метров, и прыгать с места — на три метра. Наиль подтягивался — двадцать два, мяч метал на шестьдесят, а вот прыгать… да… прыгать он умел на три метра, причем что вперед, что назад, что вбок… прямо человек-лягушка. И снова — прыжок назад, Гаврила нависает, но татарин снова (невозможно это, просто невозможно!) увернулся, ускользнул, просочился под мышкой, и оставил на груди, на белой широкой груди, прикрытой тонким шелком — длинную красную полосу. Сам он невредим, зубы навеки застыли в оскале, два ножа, в правой — булат, в левой — десантный. Гаврила уже не спешит, может быть — он ошеломлен, а может — развлекается, мало где и когда можно найти такого противника… Опасного, бесстрашного, хитрого. Зря он так, зря понадеялся на свою «сверх». Сверхсилу, сверхреакцию, сверхразвитие, сверхумение… Наиль поднял левую руку над головой — и лезвие десантного ножа сорвалось, вылетело, словно выстрелило из кисти, хороший трюк, нельзя сразу предугадать, и Гаврила пошатнулся, ошеломленный не менее бешенного татарина… Лезвие торчало прямо из глаза, темно красная кровь капала на рубаху; Наиль прыгнул, полоснул по ноге, по животу, по груди, уже все! можно бить! прямо в сердце, не надо медлить… ну же… давай!

Наиля оторвало от истекающего кровью гиганта, провернуло в воздухе, сломало так, что голова коснулась сапог. Он не успел даже вскрикнуть — и уже лежал на асфальте, «мордой в пол», за головой не руки, а ноги… Гаврила стоял, обиженно хмурил брови, явно не понимая — отчего и почему на ровном месте началась такая буча, зачем и главное — ради чего столько ненависти и крови? Потом сверхчеловек провел по груди правой рукой — раны исчезли, рубашка вновь засверкала белизной. А трупы четырех женщин и двух мужчин стали потихоньку шевелиться, словно в тихой агонии — уходили под землю. Так сверхлюди хоронили обычных людей.

— Стой, — закричал Александр, неуклюже перевалился через парапет, побежал, пытаясь успеть, и успел, схватил Наиля за штанину, рванул, вытащил из трясины, и Равиля — тоже.

— Сам похороню! — крикнул он в широкое улыбающееся лицо. Мастиф даже не заметил, как в руке оказался меч.

— Хочешь меня остановить? — спросил он с глухой угрозой.

— Нет, — ответил Гаврила. — Твоя дорога не кончается.

Повернулся и ушел. Только ручкой не помахал на прощание. Сверхурод…

Крик за дверью начал утихать, на площадке показался врач.

— Сигарету, — попросил он севшим голосом.

Саша усмехнулся и протянул пачку. Да, наверно, нелегко видеть, как из раскрытой матки на тебя глядят голубые разумные глаза — ведь у младенцев не бывает голубых глаз. Может быть, Иван еще и сам выползал, цеплялся маленькими ручками, пихался малюсенькими ножками, да еще и пуповину поправлял.

— Я хочу вам сказать, — начал врач, глубоко затянувшись. — Чтобы вы не волновались…

— Да я и не волнуюсь, — Мастиф дружелюбно хлопнул человека по спине. — Голубоглазый? На три с половиной?

— Четыре, — быстро поправил врач.

— Сын, — прогудел Мастиф, поддернул автомат и вошел в квартиру.

Не потребуется маленькому Ивану прививки. И диатеза у него никогда не будет. Может так статься, что мокрые и пачканные пеленки ребенок сам менять будет. Взглядом. Еще придется узнать, что дети встают на ноги в шесть месяцев (здесь Александр ошибся на девяносто дней). А через год можно будет уже застать их вместе с Людой, только читать сказки вслух будет не старшая сестра, а младший брат (Саша промахнулся только в книге, Иван читал вслух «Основы общей и юридической психологии» Еникеева). Придется смириться с тем, что сын будет расти заводилой и драчуном, перекалечит кучу великовозрастных болванов перед тем, как отец научит его «правильно» и «неправильно» драться. Учитель физкультуры будет просто в восторге, как и «певичка». Учительницу русского языка Иван тонко и очень остроумно станет посылать на три буквы и очень далеко, дальше, чем чертова бабушка живет. С первого же урока физики малолетний гений просто сбежит, и будет долго смеяться, уткнувшись в отцовские штаны: «Надо же, до чего додумались. Папка, это он сам придумал или в книжке прочитал…? А он не Библию, случаем, читал?»

А пока это просто маленький кулечек с кудряшками, глазки так и шмыгают по сторонам, улыбается. Саша вдруг подумал, что будет, если он руки разожмет и выпустит сына из рук? Он на пол шлепнется или в воздухе повиснет? Вот, ё-мое, задачка со многими неизвестными…

Улыбался маленький Иван, улыбался счастливый отец, улыбалась замученная Наташа, улыбался врач, улыбалась акушерка, в двери показалось улыбающееся лицо Шпака, в руках он держал подснежники, Александр просил достать подснежников…

Идиллия, счастье, чтоб его…

Очень редко меч Полеслава покидал ножны. Александр иногда просто опасался доставать его. Казалось, что сам клинок, с широким долом у рукояти, переходящим в узкое, практически бритвенное лезвие — на конце; с рукоятью, перетянутой грубой сыромятной кожей; с едва видимым намеком на гарду — простое и честное оружие солдата — само по себе просит крови, требует разрушения, свиста воздуха и яростного крика.

Сын, как только подрос, очень заинтересовался отцовским мечом. Тайком от Александра маленький Иван доставал клинок и долго его рассматривал, пытался понять.

— Пап, — Иван называл Александра отцом, что последнего радовало неимоверно. — Ты знаешь, сколько здесь слоев?

— Каких слоев? — не понял сначала Саша. А потом попытался перевести тему разговора. — Сколько раз сказано, что это не игрушка!

— Не игрушка, — отозвался мальчишка так, что у Саши в груди захолодело. — Там шестьдесят пять тысяч пятьсот тридцать шесть слоев. Этот меч шестнадцатикратного складывания, но каждый слой индивидуален… Откуда ты его взял?

— Это подарок.

— Папа, — вдруг сказал Иван совершенно взрослым голосом. — Ты этот меч всегда при себе держи. Такими вещами не балуются.

— А я про что говорю! — в сердцах бросил Александр. Положил клинок на шифоньер, но о разговоре не забыл.

Долго голубая сталь ждала своего часа. И — дождалась.

Случилось это светлым августовским утром. Наверно, осень для мужчин всегда была временем перемен. Взять Егорьев день, или Октябрьскую революцию — да любой день, когда случалось, что мужик поднимался, брался за топор, готовил вилы, чтобы втыкать железо в мясо… Емельян Иванович себя царем в сентябре объявил… Оно и ясно — рабочий сезон почти закончился, хлеб убран, скотину можно забивать. Гормоны играют, свобода выхода ищет…

А пока еще август, все вокруг наливается, зреет, сердце радуется. Пришло время второго покоса. Августовское мягкое сено скотине после отела идет — чтобы корове-матушке легче теленка кормить.

Косил и Александр. Вместе с «волкодавами», плечом к плечу.

Ближе к обеду, когда трава стала жесткой, и с покосом можно заканчивать — на луг влетела маленькая девчушка. Платок с головы сорвался, босые пятки блестят.

— Дяденька Мастиф! — кричала она тоненьким блеющим голоском на всю вселенную. — Там мужики дерутся!

Александр сплюнул на землю. «Ну и пусть дерутся», — хотел он грубо оборвать девчонку.

— Папаня просит вас разобраться, — выдохнуло маленькое существо. Это меняло дело. Если просят, то хочешь — не хочешь, надо идти — разбираться. Значит, дело серьезное. Знают все вокруг — где Мастиф, там кровь льется. Но всегда справедливо льется. Значит, кто-то хочет, чтобы она, жаркая и красная, пролилась; напитала землю, проросла новыми ростками, и снова — в голову, в хмель…

— Поехали, — бросил он через плечо.

Дело, на первый взгляд, было вовсе пустяковым. На дальнем покосе, который обычно делили на всех «по паям», один из косцов скосил больше. Слово за слово — и в ход пошли кулаки, а потом и косы. Схватились за оружие. Александр даже рассмеялся, когда увидел две кучки встрепанных мужиков, настороженно наблюдающих друг за другом через прицелы автоматов и пистолетов. Вокруг — дети, бабы, старики; орут… Как психопаты, ей богу. Начнут стрелять — все лягут, никто не уйдет без стального подарка в свинцовой рубашке. Двое уже лежат. Косами, видно, порезались.

— Вы что, мужики? — подошел Александр. — Совсем сдурели? Из-за клочка сена!

— Пусть эта рожа сучья извинится сначала, — сказал знакомый голос из толпы справа. Много обидных слов наговорили друг другу мужики. Ох уж язык без костей… И чей это язык?

— Белый, мля, это ты, что ли? — воскликнул Саша.

— Я, — ворчливо отозвался голос, и вперед степенновыступил плотный кругломордый и краснорожий дядька.

— Белый, это ты? — уже изумленно повторил Александр. — А где ж твои мослы?

— Были мослы, да прошли…

Толпа слева стихла. Для них дело принимало совсем скверный оборот. Андрей Седухин по кличке «Белый», отец двоих сыновей (один из которых уже валялся на стерне с перерезанными сухожилиями на ногах) — оказался другом Мастифа. Да и «волкодавы» хлопают бывшего друга по плечам и спине. Все, совсем плохо…

— Что же ты, Андрюха, делаешь? — сурово спрашивал Мастиф через секунду. — Мозги жиром заплыли? Больше всех надо?

— Надо! — с вызовом ответил бывший «стачечник». — Чего он нашу межу скосил?

— Кто — он? — холодно спросил Мастиф.

Толпа слева раздалась в стороны, словно отрекаясь от высокого костистого парня с охотничьим ружьем в руках.

Александр почесал затылок:

— Ёб вашу мать, наровно поделите…

— …уй соси! — хором отозвались Белый и парень, которого Мастиф про себя сразу окрестил «Костлявым».

— Вота как, — проворчал Мастиф, но так, чтобы никто не слышал. — По-людски не хотите. Значит, будем по-звериному…

— Ладно, решим по-иному, — сказал он гораздо громче. — Кто тут на поле самый молодой? Давайте, попросим мальцов решить проблему за отцов. Пострелята, идите сюда! Идите, идите. Да не боись, не трону…

Люди еще не понимали смысла затеи. Саша выбрал из левой толпы большеглазого крепыша, а из правой — довольно высокого мальчугана.

— Сколько лет? — спросил Мастиф сурово.

— Шесть, — ответил один.

— Шесть, — эхом отозвался второй.

Александр подобрал одну из кос, вытащил меч Полеслава, одним движением перерубил древко, сделал из длинной рукояти деревянное копье.

— Кощей, дай нож, — попросил Мастиф.

— Пойдемте, пареньки…

Мастиф подошел к спорной меже (сколько земли вокруг, даже оглянутся страшно, а сцепились все-таки, из-за поганой сотки!), воткнул косовище без косы острием вверх. Прямо в середку «прохода» вогнал, чтобы все видели — никому лишнего не достанется. Люди широким кругом столпились вокруг Мастифа и двух мальчиков.

— Вот тебе нож, — вложил в маленькую потную ладошку оружие. — И тебе, — вытащил Мастиф свою «Барракуду».

— Будете биться до смерти, а ваши папаши — на вас пусть смотрят, коли не могут сами такой пустяковины решить, — говорил Мастиф, с удовольствием слушая, как за спиной разрастается и ширится гул встревоженных голосов.

— Тому пацаненку! кто проиграет! — уже кричал Мастиф. — Я отрублю голову! и насажу на этот кол! Чтоб теперь каждый знал, где его межа проходит! Ну, что встали!