Мастиф

Глава 22

— Анечка, не волнуйся, там Шпака на поле немного поранило, — она смотрела и пока еще не верила, кормила маленькую Александру с ложечки.

— Давай, я столы на улицу вытащу, ты воду кипяти, спирт достань, — и Саша единым движением всучил Ане тарелочку с кашей, смел все остальное со стола, подхватил четырехногую тяжесть, закрылся столешницей от темных глаз, едва протискиваясь в дверь.

— Папа вернулся, — закричала выскочившая из квартиры Люда. — Папа ты зачем стол несешь? Папа, у мамы голова болит и живот.

— Ничего, красавица, оно плохо, конечно, но так может лучше, — пыхтел Саша, стараясь не задеть дочку. — Иди к маме, я подойду скоро.

— Что с ним? Скажи мне по-человечески, — Аня стояла на площадке, над головой.

— Если довезем — жить будет, — рявкнул Саша.

Во дворе никого не оказалось. Как всегда, как только потребуется помощь, нет никого, хоть разорвись. Саша вытащил второй стол, из своей кухни, только мельком кивнул Наташе, ничего не сказал. Потом ломанулся к Наилю, конфисковал у него кроме стола два стула и высокую вешалку — если потребуется переливание. Что говорил Артемич про зеркало, зачем оно? Все равно сорвал у татарина круглое зеркало со стены, вынес, поднялся к себе (гул мотора все ближе, звук под ребра бьет), набрал простыней, вытряхнул из трюмо все, что могло потребоваться. Аня уже суетилась на улице, расстилала простыни.

— Спирт возьми, — сказала женщина сквозь зубы.

Только бы «чехи» не подкачали, думал Сашка, взлетая на второй этаж. Когда снова выбежал из подъезда, то «стачечники» уже снимали Шпакова, Аня тихонько выла.

— Бегут, бегут, — послышались голоса. Тимур показался первым, аккуратно положил большой белый чемодан на предусмотрительно подставленный стул, осторожно скинул с плеча тело в зеленом халате — это оказалась миловидная испуганная медсестра, вполне живая и здоровая. Потом чеченец рухнул на колени.

— Двоих только взяли. И медсестру. Она на каблуках, пришлось нести. Больше никого нет, — прохрипел он.

Грузовик взревел, отъезжая, Артемич выскочил из кабины, почему-то с топором, и кинулся к кустам акации.

— Солнце нужно, — проворчал он, и Саша понял, что зеркало будет их прожектором, хирургической лампой, только бы хирурги успели. В нетерпении он чуть не рванул по дороге, туда, откуда прибежал Тимур, но вовремя заметил голубые халаты, появившиеся с другой стороны дома.

Один из врачей, пожилой, загнанно дыша, взял руку Шпакова, потом пощупал на горле, посмотрел зрачки. Он действовал очень быстро, словно куда-то спешил, боялся не успеть. Молодой без всяких указаний воткнул Шпаку иглу в руку, еще одну, закрепил капельницу, воспользовавшись вынесенной Сашей вешалкой.

— Острая, — понятно, что говорит про кровопотерю, кровь медленно окрашивала белые простыни, расплывалась даже не пятном, но лужей, озером, целым морем. Сколько же её в этом громадном теле! Вес умножить на семьдесят — вспомнилась глупая формула. Серега, наверно, потерял уже больше, чем есть в Александре, вечнорумяное лицо посерело, картофельный нос заострился.

— Пульс. Девяносто. Двадцать пять. Сразу две… — переговариваись врачи, руки в синих рукавах мелькали над бледным лицом. — Можем… Пробуем…

Врачи были похожи на двух зверей, копошащихся над все еще живой жертвой, ни одного лишнего движения, все очень быстро, тихих слов не разобрать, но видно — не выпустят, не отдадут, сумеют вытащить, и даже если молодой сказал: «потерял», то говорит всего лишь о пилке для очередной ампулы.

— Перевернем его, осторожно… Кабан… Давление… Нужно госпитализировать, сердечное… Анестезия… Владислав Сергеевич, держите голову…

Увидев, что могут сделать две обычные лопаты с человеком, старый врач на миг замер. Только на миг, но потом снова вернулся в состояние суетливой спешки, и только один Александр видел, что движения потеряли уверенность, пальцы на миг застывали перед тем, как решится на очередное движение.

— Нет, — сказал он. Они посмотрели друг на друга, а потом молодой поднял глаза, снял маску. Старый продолжал работать.

— Даже не понимаю, почему он… Везем немедленно… На искусственную вентиляцию… Трубку… Дай там… Довезем… Двадцать… Сорок… Нельзя…

Саше очень захотелось поднять автомат, но вместо этого он засучил рукав маскхалата:

— Слушайте очень внимательно, — сказал он. — Делайте что хотите. Вам ничего не будет, я клянусь. Он же жить хочет. Переливайте, режьте, зашивайте, что угодно, только не стойте. У него вторая, положительная, как у меня…

— Вы не понимаете, молодой человек. Этот человек уже мертв, это не агония, сердце может биться еще до пяти минут, — быстро и с раздражением говорил молодой врач. — Даже если бы мы хотели… затронут позвоночник… не знаю — перерублен, или поврежден, множественные переломы кости черепа. Мозг уже не действует, это я вам говорю без энцефалографа с вероятностью…

И тут Александр почувствовал, что Он идет. Сердце даже замерло, но ощущение казалось таким странным, будто Он не понимает, чего хочет и хочет ли вообще… А потом все исчезло, так же быстро, как и появилось, только капля пота сползла с виска.

На ступенях подъезда стояла Наташа. Она посмотрела на распростертое перед ней окровавленное тело, и не один мускул не дрогнул на ее прекрасном лице. Потом сделала шаг, спускаясь на ступеньку. И снова Саша почувствовал, всеми потрохами почувствовал — это Он сделал шаг, не Гаврила, нет, кто-то другой, не менее могучий, не менее всесильный. Наташа подошла к сдвинутым столам, осторожно положила руку на кровавую кашу затылка. Старый врач хотел что-то сказать, но тут Серега дернулся, глухо застонал, как будто пытался что-то сказать сам. От стола отпрянули все — настолько нереальной и ненормальной казалась ситуация, даже при свете солнца, даже при условии, что на плечо давит надежная тяжесть оружия. Александр едва подавил желание бежать, но справился, шагнул к жене, взял горячую ладошку. Пальцы Наташи медленно сползли к толстой шее, к глубокой, словно Марианская впадина, ране, прямо внутрь, без всякой подготовки, без анастезии, без стерилизации. Видно было, как тонкие окровавленные пальцы шевелятся, будто что-то нащупывают, что-то сжимают.

— А-а! — сказал Шпаков. — Больно, — добавил он внятно.

— Потерпи. Терпи, Сережа, — сказала ласково Наташа, и мурашки пошли от этого ласкового голоса. — Ему надо кровь перелить. Я не могу, у меня нет…

Молодой врач вцепился в Александра, протер руку холодным, вонзил иглу. Саша даже не поморщился. Сначала он думал, что это помогает Гаврила, а потом понял… Даже не понял — поверил…

— Будет жить, — решительно и без всякого удивления произнес старый врач, не отрываясь от распростертого тела.

Вечером этого же дня к Александру явился странный мужичок в штопанном зимнем бушлате. Он осторожно поскребся-постучался в дверь на втором этаже, Саша выглянул, смерил взглядом пришельца, грубо спросил:

— Что надо?

— Разговорчик есть, гражданин-товарищ…

— Ты чего, откинулся только что? Я тебя не знаю.

Мужичок потрогал давно небритый подбородок.

— Сашок, выйди на минуточку. Базар не об этом.

Такое явно загадочное поведение заинтересовало молодого человека. Саша со вздохом закрыл дверь, сдернул с вешалки автомат, вышел на площадку.

— Курить будешь? — спросил он угрожающе, не забывая, чтобы ствол оружия всегда смотрел на мужичка.

— Откуда меня знаешь? И вообще, как ты мимо первого этажа прошел? — продолжал наседать Саша, потому что ясно слышал, как в квартире Наиля переговариваются чеченцы и татары, обсуждают, верно, последние события. Дверь в квартиру они не закрывали.

— Так я же тихонечко, — улыбнулся, закуривая мужичок. — Меня Гаврила послал.

От такого заявления Александр поперхнулся дымом, закашлялся.

— Кто? — просипел он.

— Гаврила, — повторил нежданный гость. — Он к нам в тюрьму приходил, а потом еще раз нашел…

— Куда он приходил? — Саша сам никак не мог прийти в себя.

— В тюрьму, на «химию» нашу, в зону…

Но Александр уже знал, уже видел, будто кино на быстрой перемотке — как и зачем приходил сверхчеловек. Он прошел сквозь ворота, хотя, может быть, стальные многотонные листы выгнуло пузырем, с грохотом сорвало с петель… или с полозьев. Охрана бегала по двору, а скорее всего — спряталась, когда увидела, что Он сделал с теми, кто пытался остановить… Потом шел по гулким коридорам, срывая решетки и перегородки, входил в камеры, обводил безжалостными холодными глазами вжавшихся в стены уголовников…

— Идет, а со стен пыль падает. Двери все выломал, — бормотал мужичок, и Александр ясно видел, что пережил этот человек за несколько минут встречи с неизвестностью…

— Стал в дверях, молчит и смотрит, выбирает. А потом мочить начал… убивать, то есть. Кого руками, кого — так… Нас в хате восемь было, мы с друганом, значит, живые… Он ко мне повернулся, я глаза закрыл. Все, думаю, отмаялся. И говорит так, ласково, я такого никогда не слышал. Иди, говорит, Леша, ты свободен. И адрес назвал — куда идти. Бабка раньше комнаты сдавала, теперь свихнулась совсем. Мы там кантовались помаленьку, а потом снова пришел… Ох, мля…

— Кто пришел?

— Гаврила. Гаврила, сказал — его так зовут. Смотрит на нас, улыбается. Спросил, живы ли? Мы, значит, отвечаем помаленьку. А он говорит: идите теперь к Мастифу. Петя его и спросил: кто такой Мастиф? А он рассмеялся, говорит: собака такая есть. А теперь, мол, и человек такой есть. Он, говорит, ночью больше не ходит. Днем, грит, ходит. И не боится никого и ничего — ни бога, там, ни черта, ни закона, ни власти, ни армии, ничего, самого себя даже не боится… Когда придете, скажите, что вы псы его верные. Вот так, как на духу рассказал…

— И чего?

— Так, это, пришли мы. Что делать? Супротив не пойдешь…

— А почему ко мне?

— Так, это, — замялся мужичок. — Ты же Мастиф. Вот…

— Меня, вообще-то, Смирнов Александр Сергеевич зовут, — резко оборвал Саша, хотя уже знал, что все правильно сказал Гаврила. Все верно, стервец, обсказал, да еще и псов подослал, скотина голубоглазая…

— Так и что, — мужичок нисколько не удивился. — Ты же мусоров положил. «Жилетов» на ферме положил?

— Каких «жилетов», на какой ферме?

— Так ОМОН кличем…

— Это не я…

— Военкомат положил… Губернатора положил… Банк взял… то есть, положил. Наши там были, сразу после вас — говорят: деньги целы, только обгорели малость… И всё днем… Больше некому, — закончил мужичок и посмотрел снизу вверх, совершенно собачьим, затравленным и преданным взглядом. Хотелось верить, хотелось почувствовать, что ты не один на этом свете, что есть еще люди кроме тебя…

— Ладно, Алексей, убедил. Где вы тут спрятались?

— Недалеко мы, на улице… то есть в подвале. Солнце заходит. Страшно. Одному ночью не страшно. Вдвоем, втроем можно. Четверых он всегда убивает…

Они спустились, вышли на улицу, мужичок сложил губы трубочкой и едва слышно посвистел. Александр улыбнулся — кто услышит такой слабый звук? Однако, к немалому удивлению, услышали. Десяток взрослых мужчин, опять почему-то все в ватниках, выскользнули из подвала ближайшего пятиэтажного общежития. Метров сто пятьдесят до него — как услышали? Или свист был только отвлекающим маневром, а мужичок подавал знак? Саша невольно подтянул автомат поближе и шагнул назад, удерживая бывшего «зека» в поле видимости.

Люди приблизились, но не подходили, держали расстояние. Александр невольно отметил, как они все похожи — не внешностью, не драными бушлатами, но глазами, выражением лиц. На миг ему даже показалось, что сейчас они завиляют спрятанными до поры хвостами.

— Мы… — начал один, повыше остальных.

— Знаю… — проворчал Саша. — Псы. Мои, верные… Пошли. Покажу…

Он чуть не сказал — конуру, но вовремя опомнился. Чушь какая-то, бред. Шпак всегда называл четвертый подъезд их дома — «конурой». Наверно, оттого, что там китайцы жили, а они, говорят, собак едят. Во всяком случае, там и сейчас пахло, но не псиной, а старой шерстью, гниющим тряпьем и особенной пылью, которая остается после зерна.

— Жить здесь будете, — говорил Саша. Он нашел огрызок свечи, чиркнул спичкой, и неровный огонек осветил крашенные стены, заложенные кирпичом окна первого этажа, солому на полу.

— Туалет один, — показал Саша. — На втором этаже окна. Здесь, если потребуется, тоже застеклите, только не увлекайтесь, лучше бойницы сделайте. Квартиры пустые, вот мешки, можете пока на них спать. Сколько вас?

— Двенадцать…

— Ну вот, как раз, каждому по комнате, — Саша немного кривил душой, он сосчитал и кухни. Правда, они ничем не отличались — газовых плит здесь не было. — Отопление есть, но только трубное, батарей нет…

— Пожрать бы, — мечтательно произнес кто-то. Остальные засмеялись, и снова показалось — словно люди загавкали.

— Ладно. Сейчас принесу. Дверь закройте, я через крышу пройду…

На крыше Александр застал Тимура. Чеченец стоял с автоматом, обозревал окрестности, словно любовался вечерним городом.

— Слушай, не в падлу, — начал Саша, и Тимур покосился. — Я тут пополнение привел. Двенадцать ртов. У Наиля еда есть?

— У Наиля все есть, — философски ответил чеченец.

— Ты крикни своих вайнахов, пусть сообразят чего, а я у себя пошарю, — попросил Саша, спускаясь по лестнице.

Дома Александр упросил Наташу «посматривать», оглядел жену с ног до головы, пытаясь найти в ней изменения, поджег керогаз, налил воды в самую большую кастрюлю и засыпал молодой картошки прямо из ведра.

— Так сойдет, — проворчал он.

На площадке он снова столкнулся с Тимуром. Чеченец протянул два туго набитых пакета.

— Где Наиль?

— Он там, на первом, пусть, не трогай его, — отозвался чеченец. — Все тихо.

Александр пожал плечами — насколько позволили тяжелые пакеты, и направился к «псам».

— Вот, — сказал он. — На первое время хватит.

И стал вынимать, с все возрастающим удивлением: дорогущую копченую колбасу в двух упаковках, копченую курицу, баночку соленых огурцов, две банки говяжьей тушенки, пучок укропа в вакууме, десяток помидор, два длинных огурца, рыбные консервы. В другом пакете оказалась трехлитровая пластиковая бутыль водки, щупальце кальмара, две буханки черного хлеба — опять в упаковке, бутылка газированной воды, двухлитровая упаковка томатного сока, шпроты…

— Ну, блин, татары злые, — только и сказал Саша. В магазины, помнится, они сегодня не заходили.

— Давайте, рассказывайте, кто и откуда. Картошка через полчасика будет, — говорил он, доставая дюжину пластиковых стаканчиков, расставляя их, заливая водку. Сколько ж ее сегодня выпито! И сколько еще будет…

— За здравие, — провозгласил он первый тост. — У меня сегодня друг с того света, считай, вернулся… Да и вам, чувствую, надо новое место обмыть. На старом, верно, туго было?

— Мне, — неожиданно начал Алексей, — три года осталось. Я по дурости попал. Что самое обидное — трезвым…

— Так и я трезвым, — перебил другой.

Сидящие вокруг, наверно, слышали эти истории уже не по первому разу. Но Саша одобрительно кивал, приглашая каждого рассказать все, без утайки, без прикрас.

— Как тебя зовут? — спросил Александр.

— Игорь, — отозвался крепкоплечий мужик, похожий на большой футбольный мяч штопанными прорехами на одежде. — Погоняло надо?

Саша отрицательно помотал головой. Пусть старые «погонялы» на «зоне» оставляют. Здесь вам не там, здесь старые носки на свежую голову не надевают. Истории у всех оказались разными, но было в них что-то похожее… Гиви, обрусевший грузин, бывший боксер-разрядник, малолетнего пацана убил, случайно, волчата-второклассники налетели на его семилетнего сына. Размахнулся папаша — и отлетела душа в рай… Высокий Коля застрелил двух бомжей у себя на даче. Вскинул двустволку и пальнул дуплетом — охотник он, на кабана ходил в тот день, а тут, здрасте, нельзя домишко на пару часов оставить… Третий, Валера, сам из большого города, полгода охотился за насильником жены, нашел, по описанию — похож, вроде, был… Сам Алексей (неожиданно мужичонка оказался ровесником Александра) сидел за то, что не отдал дорожному патрулю водку. Его остановили (он шел с полным кузовом паленой «Столичной»), деньги, заранее заготовленные, отдал, все бы прошло мирно, чисто, тихо. Но один, наглый (Алексей чуть скрипнул зубами и внятно зарычал), полез в кузов, под брезент, снял ящик, второй. Леша тогда скрипнул зубами, взял монтажку и полез из кабины… Все на парня повесили — и водку, и взятку, и сопротивление, и причинение… Десять лет дали, тем более, что и раньше приводы были.