Маска Локи

ФАЙЛ 04. ХОЛОДНОЕ И ГИБЛОЕ МЕСТО

На третью ночь Том Гарден начал улавливать ритм бассейна. Ему пришлось понять главное: та женщина, которая не могла здесь подыскать себе отзывчивого мужчину, помимо пианиста, была либо слишком застенчива, либо слишком пьяна, чтобы причинить ему много хлопот. Улыбка или легкое отстраняющее движение бедром или бровью отгоняли ее прочь. Пока он играл, все было в порядке.

Напротив, Тиффани и вторая официантка, Белинда, все время подвергались домогательствам — как со стороны мужчин, так и со стороны женщин. Порой это были ласковые и добродушные атаки, порой грубые. Заняв позицию наблюдателя, Гарден подсчитывал число шлепков, обжиманий и всевозможных запрещенных приемов, которые Тиффани приходилось терпеть на протяжении часа. Но ни одна из девушек ни разу не вскрикнула. Не грозила им, по всей видимости, и опасность захлебнуться — вполне хватало способности задерживать дыхание на тридцать секунд. После единственной яростной попытки защитить Тиффани в ту первую ночь, попытки, которая была встречена взрывом хохота, Гарден сказал себе, что это не его дело. Но иногда он удивлялся тому, что в воде не видно крови.

Он быстро понял, что в бассейне предпочитают ритмы девяностых годов, медленный рок и иногда соул — и то и другое он мог играть часами. Однако, посетители желали, чтобы мелодии были озвучены голосами саксофона и гитары, но ни того ни другого Клавоника воспроизвести не могла.

Во всяком случае, на первых порах.

Клавоника была полу-классическим инструментом, с помощью несложного программирования удавалось прерывать звучание трубок органа. Он заметил, что труба и виолончель больше всего соответствуют желаемому эффекту. Когда он впервые опробовал это прерывистое звучание, оно было все же весьма далеко, на его слух, от настоящего саксофона и гитары. Но чем больше Гарден играл, приспосабливаясь к клавишам, проигрывая некоторые фразы более уверенно и требовательно, чем обычно, сосредотачиваясь на извлечении звуков, тем больше голоса трубы и виолончели начинали походить на то, что он хотел услышать.

Впервые заметив, что Клавоника воспроизводит настоящий сакс и гитару, он решил, что это искажение звука из подводных динамиков. Но подводные динамики работали и раньше, однако ничего похожего не выдавали.

Потом он подумал, что слух подводит его, и выдает желаемое за действительное. Но за годы практики его уши были слишком натренированы, чтобы улавливать только то, что делали пальцы.

Наконец, он подумал, что электроника шалит от влаги и химикатов, проникших в схему. Но на следующее утро он пришел в бассейн пораньше, перетащил бар с пианино на кафельный борт и вскрыл клавонику. Все платы были в первозданном виде. Он проверил схему своим мультиметром — никаких изменений, за исключением того, что блок трубы явно воспроизводил резкие перепады саксофона, а виолончель генерировала звучание современных струнных.

В итоге он вынужден был признать тот факт, что инструмент отзывался на его усилия так, как не способно было ни одно пианино со своими деревянными панелями, стальными струнами и молоточками. Каким-то образом Том Гарден воздействовал на изменения в электронной схеме клавоники.

Вокруг не было никого, кому можно было бы рассказать об этом чуде. Тому не приходило в голову пригласить Сэнди в бассейн, а она об этом не просила. Что касается Тиффани и Белинды, то им было не до музыки, выбраться бы живыми из ночного праздника вседозволенности.

В бассейне происходили и другие необъяснимые события.

На вторую ночь Гарден обнаружил в донышке своего стакана оранжевое пятно в толще стекла. Был ли это тот самый стакан, что Сэнди дала ему в гостинице? Трудно было сказать наверняка. Могло быть и так, даже скорее всего. Струйка окрашенного стекла была той же самой формы и оттенка.

Кто приносил ему содовую в ту ночь — Тиффани или Белинда? Кажется, Тиффани… Но они с Сэнди определенно не знакомы.

Мог ли кто-то подсунуть стакан в бар на пианино, в надежде, что он попадет к Гардену? Вряд ли, ведь не меньше сотни таких стаканов в течение ночи ходило здесь по рукам, не считая тех, что вылавливали потом в глубоком конце бассейна. Кроме того, как пианист, Том оказывался первым или вторым клиентом бара. И старался не расставаться потом со своим стаканом, наполнял его, не отходя от рабочего места.

Не прерывая игры, Гарден высвободил одну руку и взял стакан. Повторилось уже знакомое ощущение, словно какой-то разряд или покалывание прошло через все тело. Впечатление было ослаблено водой, движением тел вокруг и отсутствием эффекта неожиданности. Но покалывание все же дошло до самых кончиков пальцев ног.

Он отхлебнул содовой со льдом и поставил стакан обратно на пюпитр. Рука нащупала клавиши и подключилась к ритму.

Хорошо, когда тебя любят.

Или по крайней мере присматривают за тобой.

Элиза: Доброе утро. Это Элиза…

Гарден: Здравствуй, куколка. Двести двенадцать, пожалуйста. Это Том Гарден.

Элиза: Привет, Том. Где ты находишься?

Гарден: Все еще в Атлантик Сити.

Элиза: Судя по голосу, ты немного успокоился.

Гарден: Может быть. Не знаю.

Элиза: Как работа, привык?

Гарден: Ко всему можно привыкнуть.

Элиза: По-прежнему видишь сны?

Гарден: Да.

Элиза: Расскажи мне о своих снах, Том.

Гарден: Последний был дурной. Не то чтобы какой-нибудь ужастик, а по-настоящему пугающий. Кошмар.

Элиза: Опиши, пожалуйста.

Гарден: Это всего-навсего сон. Я думал вы, киберпсихиатры, не занимаетесь фрейдистским анализом. Так почему…

Элиза: Ты сам сказал, что люди пытались проникнуть в твой разум. Это могут быть не совсем сны, особенно если они возникают и во время бодрствования.

Гарден: Но они повторяются и ночью тоже.

Элиза: Разумеется, остаточный опыт. У тебя когда-нибудь бывало deja vu?

Гарден: Конечно, у каждого бывает.

Элиза: Это чувство узнаваемости на самом деле — химическая ошибка мозга. Разум моментально интерпретирует новый опыт так, будто он уже хранится в памяти. Ведь через мозг волнами проходят триллионы синапсов, и вполне вероятно, что некоторые из них, определенный процент, окажутся ошибочными.

Гарден: Какое отношение это имеет к моим снам?

Элиза: Сны, deja vu, галлюцинации, ясновидение — все это узорная пелена, которой рассеянный ум пытается смягчить непредвиденность опыта. То, что ты на самом деле однажды видел, скорее вспомнится тебе наяву, чем приснится.

Гарден: Но эти сны нереальны! Это jamais vu, никогда не виденное.

Элиза: Реальность, как говорил мой первый программист, это многоцветное покрывало. Тысяча синапсов образуют почти случайный узор — вот что такое реальность.

Гарден: …Почти случайный?

Элиза: Расскажи мне о своем сне, Том. О последнем сне.

Гарден: Ну, хорошо… Знаешь, он начался с другого события. Будто я играю в солдатском клубе, перед пилотами Воздушной Кавалерии, которые во время войны принимали участие в боевых действиях в Сан Луисе и Свободном Штате Рио Гранде. Я импровизировал на тему одной из их маршевых песен — наполовину английской, наполовину испанской — о втором взятии Аламо. Внезапно между двумя клавишами я увидел металлический проблеск. Это был блеск шпаги, разрезающей воздух.

— Это подлинник, лейтенант, — Мадлен Вишо говорила, не выходя из-за прилавка. — Я продаю только подлинники, чье происхождение доказано.

Мадам Вишо еще неплохо бы смотрелась, подумал лейтенант морской пехоты Роджер Кортнэй, если только приодеть ее иначе. Убрать эту белую блузку в оборочках и пыльного цвета юбку из тафты, какие носили в десятых и двадцатых годах, в эпоху, когда во французских колониях одевались по парижской моде девяностых. Надеть бы на нее что-нибудь более модное, возможно нечто азиатское, вроде тех узких ярких шелковых платьев с разрезом до бедер, которые носят сайгонские девушки в барах. Нечто такое, что двигалось бы вместе с ней. На такой женщине, как мадам Вишо, с ее формами, светлыми волосами и почти нордическим типом лица это смотрелось бы просто…

— Эта шпага — подлинник эпохи Наполеона, лейтенант. Офицерская модель, скопированная с римского «гладиуса» — короткого колющего меча.

Кортнэй сделал несколько пробных взмахов плоской, почти лишенной рукоятки, шпагой. Он попытался покачать ее, чтобы определить центр тяжести, как его учили на уроках фехтования. Однако точка равновесия была расположена неправильно. Широкое, плоское прямое лезвие, острое почти как охотничий нож, покачавшись на руке, упало налево. Казалось, оно хотело рассечь ему колено и почти рассекло.

— Что-то здесь неправильно.

— «Гладиусы» предназначались для более миниатюрных мужчин, — сказала она своим сухим учительским голосом. Он подумал, что она даже не взглянула бы, если бы он порезался. — В наше время, когда мужчины стали крупнее почти по всем параметрам, кому-то это оружие может показаться неподходящим.

— Как бы то ни было, я ищу несколько более…

— Попробуйте «гейдельберг», четвертый слева на последнем столе. Это дуэльный клинок, шпага более современного дизайна.

— Современного? Так…

Кортнэй поднял длинный стальной хлыст, у основания не толще его мизинца. Эфес был защищен плоской корзинкой из стальных пластинок. На рукоятке что-то прощупывалось…

— Ого! Это бриллианты?

— Горный хрусталь, лейтенант. Это благородная шпага, скромно украшенная.

Он сжал унизанную кристаллами рукоятку и поднял шпагу, длинную и гибкую. Отойдя в проход между столами, он занял позицию en garde. Сталь была достаточно упругой для того чтобы не изгибаться в горизонтальном положении, когда лезвия клинка были расположены вертикально. Он попытался уравновесить шпагу, и это ему сразу же удалось. Баланс был идеален для его руки.

Кортнэй вскинул шпагу в салюте и — ах! Острая грань одного из кристаллов впилась ему в руку, расцарапав большой палец.

— Что случилось? — спросила мадам Вишо.

— Порезался, — ответил он с туповатым видом, облизывая ранку. Она кровоточила сильнее обычного. Кортнэй меланхолично подумал о странных грибках и бактериях, который несомненно водятся в такой влажной стране как Вьетнам.

— Вы, американцы, иногда совсем как дети. Если вы порезались шпагой, лейтенант, я за это не отвечаю.

Но Кортнэй пропустил ее слова мимо ушей. Он рассматривал кристаллы на рукоятке, отыскивая следы грязи, которые могли бы ему что-то объяснить. Вот оно! Одна из граней была запачкана чем-то бурым, словно засохшей кровью. Очевидно этот проклятый кусочек стекла много лет назад нашел точно таким же образом другую жертву.

Кортнэй последний раз лизнул палец и левой рукой положил шпагу обратно на стол.

— Покупаете, лейтенант?

— Я думаю… А сколько стоит римский меч?

— Сорок тысяч донгов.

— Это будет — ага — четыреста баксов! Слишком дорого за то, чтобы украсить гостиную какой-то безделушкой.

— Я продаю только подлинные вещи, лейтенант.

— Ну что же, думаю, в другой раз, мэм.

— Как угодно. Пожалуйста, прикройте дверь поплотнее, когда будете выходить.

— Да, мэм. Спасибо.

Тяжелое «твок-твок» вертолетного винта разбивало воздух вокруг кабины и отдавалось в шлемофоне, который был у Кортнэя на голове. Внизу за бортом темным пологом колыхались джунгли.

Три команды его взвода разместились в вертолетах, хотя гораздо проще было бы проехать эти тридцать километров до Ку Чи в грузовике. Грузовики, однако, подвергались постоянной опасности нападения, даже на улицах Сайгона, где крестьянские парни на велосипедах везли за плечами невинный на первый взгляд груз, похожий на мешок риса или бочонок пива. На вертолет можно было напасть только на базе при взлете или при посадке, когда солдаты выпрыгивали из кабины.

Смерть ждала повсюду.

Кортнэй прокрутил в уме посадку. Четыре вертолета по двое зайдут на посадку на пересохшее рисовое поле, поливая все вокруг пулеметным огнем. Он надеялся, что лопасти винта поднимут достаточно пыли для того, чтобы те, кто, возможно, прячется за дамбами не смогли как следует прицелиться. Немного пыли за воротником лучше, чем круглая дырочка в голове.

Они приземлились и побежали, подгоняемые волнами воздуха, под защиту деревьев. Как правило, это было неразумно, ибо автоматчики СВА любили прятаться в кронах деревьев. Но не в этот раз. Из приказа Кортнэй знал, что именно среди этих деревьев расположен командный пункт его полковника — или по крайней мере был расположен на 6:00 сегодняшнего утра.

Когда из кустарника высунулась белая рука и указала им налево, он понял, что данная лесополоса все еще удерживается американцами.

Он оставил своих людей в пологой низине и отправился на КП вслед за майором, у которого стрелки на форменных брюках были отутюжены как лезвия ножей, а блеск начищенных ботинок проступал даже сквозь слой красной пыли.

Командный пункт представлял из себя восьмиместную палатку, стоящую на твердой как камень почве. Веревки были привязаны к трем булыжникам и к скалам, а не к колышкам, вбитым в землю. Перед палаткой полковник Робертс склонился над походным столом с разложенной на нем топографической картой. Когда Кортнэй и майор приблизились, он поднял голову.

— Майор Бенсон вернитесь и попросите людей лейтенанта соблюдать тишину.

— Есть, сэр, — майор кивнул и удалился той же дорогой, что и пришел.

Кортнэй отсалютовал полковнику и застыл по стойке смирно. Его форма была в разводах от пота и грязи. Зеленое нейлоновое покрытие ботинок не видело щетки уже несколько дней.

— Вольно, лейтенант. Мы же не на базе.

— Да, сэр. То есть, нет сэр.

— Как по вашему, сколько северных вьетнамцев находится в данном секторе?

— Во всем районе Ку Чи, сэр? Или только в нашем секторе?

— В радиусе трехсот метров отсюда.

— Ну, судя по тому, сэр, что наши люди рассеяны по территории и до сих пор не было перестрелок, я полагаю, противник отсутствует.

— Да что вы говорите, лейтенант? А если я вам скажу, что по данным разведки вчера на 18:00 в радиусе трехсот метров здесь располагался штаб батальона СВА и пять подразделений регулярной армии?

Кортнэй оглядел мирные деревья, пышные заросли кустарников, слежавшуюся грязь, потревоженную только американскими ботинками не меньше седьмого размера.

— Я бы тогда сказал, полковник, что может быть они все вымерли.

— Они все на месте, лейтенант. По крайней мере, по нашим сведениям.

— Прошу прощения, сэр, может тогда вам лучше отойти в тень?

— Не смешно, лейтенант. Примите все, что я вам сказал за истинную правду, что тогда?

— Если только вас не обманывают, сэр, то я бы сказал, что Чарли и его Большой Брат либо научились летать, либо зарываться в землю, как кроты.

— Очень хорошо, сынок. Посмотри внимательнее на эту карту. Крестиками помечены определенные аномалии, замеченные моими людьми в зарослях.

— Аномалии, сэр?

— Кротовые норы.

— Да, сэр. Если мне будет позволено спросить, зачем полковник все это рассказывает?

— Потому что я хочу, чтобы ваш взвод имел честь первым спуститься в эти норы и… рассказать мне, что вы там обнаружите.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Кортнэй разглядывал ровную окружность на земле, плотно прикрытую люком из тяжелых досок.

Люк был достаточно крепок, чтобы выдержать обычный обстрел из пушек или гранатометов, словом все, за исключением прямого попадания артиллерийского снаряда. Петлями служили четыре полоски, вырезанные из старого протектора, они были прибиты гвоздями к люку, словно четыре пальца. С другой стороны полоски были зарыты в землю и закреплены бамбуковыми палками. Люк был замаскирован вырванными с корнем кустами, которые высохли, почернели и почти скрыли люк. Но местным растениям, привыкшим укореняться на тончайшем слое почвы, было достаточно пыли, которая припорошила доски. Лишь небольшой дождь был нужен для того, чтобы сделать люк полностью невидимым.

Лаз под люком был примерно метр в диаметре. Шахта уходила вниз под углом в сорок пять градусов; таким образом, у нее можно было определить пол и потолок. Стены были ровные, словно цементные, утрамбованные и разглаженные ладонями и коленями, плечами и спинами.

Кортнэй направил луч фонарика вдоль шахты.

Ничего.

Он лег на живот, опустил голову в лаз и заслонил руками и плечами солнечный свет, пробивающийся сквозь верхушки деревьев. Когда глаза привыкли к темноте, он опять включил фонарик, слегка прикрывая луч пальцами, чтобы приглушить свет.

По-прежнему ничего.

Он выключил фонарь, отполз на твердую землю, перекатился на спину и сел.

— Не хотите ли вы сказать, что он бездонный, а, лейтенант? — спросил сержант Гиббон.

— Может он доходит до самого Сиу Сити, — пошутил рядовой Уильямс.

— Если так, — отозвался Кортнэй, — то мы подкатим гранату прямо к крыльцу твоей мамочки.

Он протянул руку и Гиббонс вложил в нее осколочную гранату.

— Знаете ли, сэр, — сказал сержант, поеживаясь, — после того, как вы ее бросите, те внизу, кем бы они ни были, догадаются, что мы здесь. А когда нам придется за ними спускаться, они могут прямо с ума сойти от этого.

— Эта мысль и ко мне на ум приходила. Но я просто хочу их предупредить, чтобы пригнули головы.

Кортнэй выдернул чеку и пустил гранату вниз по склону шахты, словно мячик, так, чтобы она откатилась подальше прежде, чем ударится о что-нибудь твердое. Все отпрянули от лаза, опасаясь взрывной волны.

Ба-бах!

Земля под ними слегка вздрогнула. Спустя десять секунд из отверстия вырвался клуб красной пыли.

— Есть кто дома? — спросил рядовой Джекобс.

— Похоже, кому-то все-таки придется спускаться, — сказал Кортнэй, поднимаясь с земли. — Кто здесь самый маленький?

Он оглядел солдат.

— Ну что же, — вздохнул он, — наверное, это я.

— Мы будем вас прикрывать, лейтенант.

— Каждый ваш шаг, сэр.

— Конечно, — сказал он, отважно улыбаясь. — Только не толкайтесь, когда вам захочется попасть туда первыми.

У Кортнэя не было опыта в передвижении по туннелям; в то время американцы во Вьетнаме еще не приобрели его. Но он не страдал клаустрофобией, как другие. Кроме того, он был уверен в своих боевых навыках: немного дзюдо; мастерское владение двойными палочками; разумеется фехтование, а также его бедная родственница, драка на ножах, которую он освоил на ночных улицах Филадельфии. Ему казалось, что его скорее ждет молчаливая mano a mano, рукопашная схватка в темном замкнутом пространстве, нежели открытая стрельба.

Кортнэй тщательно проверил свое обмундирование: высокие ботинки плотно прижимали брюки к ногам, чтобы мыши и пауки не забрались под одежду; хотя, подумал он, если там внизу целый батальон СВА, мыши давно уже съедены. Из оружия он взял свой офицерский пистолет и заткнул его сзади за плетеный пояс, чтобы кобура не хлопала по бокам. В левой руке он зажал фонарь с запасом свежих батареек. Им он собирался только слепить противника в экстренных случаях; большую часть пути в туннеле он намеревался пробираться ощупью, как это без сомнения делали Чарли. В правой руке он держал «кей-бар», длинный морской кортик с матово-черным лезвием и грубой рукояткой с наклеенными кожаными дисками. Такая рукоятка не выскользнет, как бы ни вспотела рука. Он держал кортик наискосок, как фехтовальщик держит эфес шпаги; так ему было привычнее и он мог маневрировать лезвием. Наконец, он взял моток веревки, обвязал ее вокруг груди и пропустил сзади под ремень, но так, чтобы она не цеплялась за пистолет.

— Один раз дерну — значит отпустить веревку еще немного. Два раза — тащите меня назад, — сказал он Гиббонсу. — Пожалуй это все, что мы можем друг другу сказать, ведь верно?

— Да, сэр.

— Сколько там? Двадцать пять метров?

— Да, сэр.

— Больше и не понадобится. Если увидите, что надо уже второй моток привязывать, дерните два раза, я тогда остановлюсь, а то как бы мне не утащить за собой пустой конец. Все ясно?

— Да, сэр, — Гиббонс и все остальные как-то странно притихли. Ни шуточек. Ни приколов.

Кортнэй оглядел поляну с островками зелени и золотыми солнечными пятнами. Он глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть, затем опустился на колени перед лазом и пополз было вперед.

— Сэр! Подождите!

Кортнэй замер перед черной пастью, обернулся и увидел бегущего к ним невысокого плотного человека. На нем была форма с черными полосками рядового, именная нашивка на груди гласила: «Бушон». Форма на нем сидела как-то своеобразно, как будто это был театральный костюм, а не одежда, которую не снимают месяцами. И в самом деле пятна камуфляжа на штанах и рубашке были четкими и яркими, словно эти вещи только что вынули из коробки и ни разу не стирали. У него был пулемет М-60 и пулеметные ленты крест-накрест через грудь, и все это он нес легко, словно пластмассовые игрушки, несмотря на душную тропическую жару.

— Да? В чем дело, рядовой?

— Полковник сказал, чтобы я спустился туда, сэр. У меня есть опыт в этом деле.

Кортнэй оглядел прибывшего критическим взглядом. Эти плечи были чуть ли не метр шириной. Спускаясь по туннелю он застрянет там, как пробка в бутылке. И вообще, как американец может иметь опыт передвижения в этих норах? Они ведь только что обнаружены.

— Нет, рядовой — ээ — Бушон. Я ценю вашу храбрость, но спуститься туда — моя обязанность.

— Нет, не ваша.

— Что вы сказали?

— Это не ваша обязанность, сэр.

— Это еще почему?

Незнакомец не моргнув выдержал тяжелый взгляд офицера.

— Вы слишком ценный человек, сэр, вас нельзя терять. Это приказ полковника, сэр.

Кортнэй задумался. Человек этот прибежал с запада, хотя командный пункт находился на востоке. И заросли тут были не настолько густы, чтобы делать такой крюк.

— Сержант Гиббонс, достаньте еще одну веревку, — и, обернувшись к Бушону: — Поскольку полковник Робертс так беспокоится о моей безопасности, вы пойдете со мной, будете прикрывать меня сзади.

Ни улыбкой, ни каким-либо иным образом человек не выразил своего облегчения, но просто кивнул: «Есть, сэр».

Через минуту Бушон освободился от пулемета и лент, получил нож, фонарик и офицерский пистолет, засунув его сзади за ремень.

— Ну, двинулись, — Кортнэй опустился на четвереньки и пополз.

Через два метра от входа их тела заслонили солнечный свет, лишь редкие лучи проникали между ногами или из-под подбородка. Кортнэй понял, что спину и плечи приходится использовать как тормоза, упираясь в потолок, чтобы облегчить нагрузку на запястья и ладони. Он сразу же заткнул нож и фонарь за пояс, чтобы освободить руки. Было бы даже быстрее, подумал Кортнэй, развернуться и скользить вниз задом наперед. Вот только никто не взялся бы предсказать, во что можно таким образом упереться.

Комочки твердой почвы падали с потолка им на спины, за уши, на лица и прыгали вниз по крутому склону шахты. Эти скачущие комки гораздо надежнее предупреждают тех, кто внизу, о вторжении, чем граната. Но уж с этим ничего не поделаешь. Если не тормозить спиной о потолок, их путешествие превратится в беспомощное скольжение вниз по склону, все быстрее и быстрее, прямо в руки тех, кто там ждет.

Через пятьдесят «шагов» — Кортнэй измерял их коленями и прикидывал, что это половина обычного шага, или около трети метра — он опустил голову и, глядя между ног, обратился к Бушону.

— Давай передохнем и оглядимся.

Ответом было тяжелое мычание.

Упершись рукой в склон, он вытянул правую ногу, используя ее как распорку, и прижал подошву ботинка к противоположной стене. Бушон последовал его примеру. Их горячее тяжелое дыхание наполнило туннель.

— Здесь внизу воздух становится прохладнее?

— Нет, не заметно, — сказал Бушон, понизив голос.

— Стены сухие. Не это ожидал увидеть так близко от дельты и практически под рисовым полем.

— В СВА кто-то хорошо знает гражданское строительство. Этот комплекс должен быть оснащен дренажными туннелями и вентиляционными шахтами. Не удивлюсь, если поверхность нашего лаза покрыта сырым цементом или каким-то надежным клеем.

— И выглажена руками?

— Здесь все и вырыто, и отделано руками. Тяжелое оборудование тут не годится, верно, лейтенант?

— Да, верно… Ну, поехали дальше.

Еще через двадцать пять шагов они оказались у развилки. Главный туннель, по которому они двигались, становился горизонтальным, вниз от него отходила боковая шахта под углом сорок пять градусов. Они выбрали горизонтальный проход, больше от усталости, чем из каких-либо других соображений.

Туннель шел прямо еще метра три и упирался в дверь из гладкого дерева. Доски были так плотно пригнаны, что Кортнэй не смог воткнуть в щели даже кончик своего кортика.

Он прижался к двери ухом и прислушался.

Ничего.

— Здесь тупик, — сказал Кортнэй тихо.

— Или, — промычал Бушон, — кто-то там сидит, задержав дыхание, и тихонечко так взводит курок, сэр.

— Правда… Давай другой путь попробуем.

Они отползли назад к боковому туннелю, осторожно наматывая свои путеводные веревки. Кортнэй взглянул вверх, туда, откуда они спустились, ожидая увидеть освещенный круг входного отверстия в двадцати пяти метрах над ними.

Но там не было ничего, кроме черноты.

— Что-то я не вижу дневного света.

— Наверное, один из ваших людей наклонился над дыркой, вслушивается или пытается нас разглядеть.

— Может ты и прав.

Кортнэй размял пальцы и потряс руками, готовясь к дальнейшему спуску. Интересно, устал ли Бушон? Темпа он пока не снижал. Неужели они прошли всего двадцать пять метров? Кажется, что гораздо больше.

Еще через двадцать пять метров по боковому туннелю их ждала следующая развилка. Это была классическая буква «у», левая шахта уходила вниз под тем же углом в сорок пять градусов, правая слегка поднималась вверх.

— Одна вниз, одна вверх. Какую бы ты выбрал, Бушон?

— Нижняя скорее всего приведет нас либо к людям, либо к подземным водам. Верхняя может вывести на поверхность. Смотря что мы здесь ищем — драку или выход из положения.

— Мы должны здесь разглядеть то, что сможем увидеть, я так понимаю.

— Ну разглядим — и что дальше?

— Мы должны понять, что хотят те, кто все это вырыл. Мы сейчас находимся, — он решил в уме теорему Пифагора, — на глубине тридцать метров. И видим все время гладкие туннели без опор или креплений. Чтобы это все не осыпалось, несомненно, потребовалось тщательное планирование плюс исключительное знание особенностей местной почвы. Работы здесь велись очень долго.

— Да, сэр.

— Ты что, знал об этом?

— Так ведь нетрудно догадаться, сэр.

— Хм-м, — вычисления напомнили Кортнэю кое о чем. — Гиббонс же забыл посигналить, когда привязывал другую веревку! Надо проверить, как они там, просто чтобы были начеку.

Кортнэй повернулся и сильно дернул свою веревку. Она зазмеилась вниз в мелком каскаде земляных комков.

— Гиббонс слишком ослабил веревку, — решил он. — Попробуй свою.

Бушон старательно дернул. Длинная петля скатилась вниз и легла у его ног.

— Что такое? — Кортнэй потянул еще, натяжения по-прежнему не было. Он начал выбирать веревку, та скользила все быстрее и наконец, метров через пятнадцать, он почувствовал, что другой конец проскользнул сквозь его пальцы. Веревка была перерезана чем-то острым.

Стены туннеля словно сдвинулись.

Бушон протянул руку в темноте и нащупал конец веревки Кортнэя.

— Надо выбираться отсюда, сэр, — мягко сказал он. — Немедленно.

Кортнэй вздохнул, положил руку ему на плечо и слегка подтолкнул.

— Ты будешь возглавлять отступление.

Они начали карабкаться по склону. Это была нелегкая работа, особенно неприятно было то, что колени скользили по тонкому материалу форменных брюк. Внезапно Бушон остановился. Кортнэй наткнулся руками на его подошвы.

— Что такое?

— Здесь развилка. Три ответвления. Все три идут наверх под одним углом.

— Наверное, по одному из них мы спускались, а боковых ходов не заметили.

— Да, сэр.

— Зажги фонарик, может разглядишь следы от мысков американских ботинок или еще что-нибудь в одном из туннелей.

Он услышал щелчок выключателя, увидел отблески света из-за массивного тела Бушона. Тот ощупывал и даже вроде обнюхивал пол туннеля.

— Ничего не могу сказать, лейтенант, — свет погас.

— Тебе не кажется, что мы спускались по среднему туннелю? Ведь это логично. Если бы мы шли по левому или по правому, мы бы обязательно заметили широкое место с одного боку, там, где два других туннеля соединяются с нашим.

Бушон ничего не ответил.

— Ну разве не так?

— Да, возможно, сэр. Но мне не хотелось бы ставить вашу жизнь, или свою, в зависимость от таких предположений.

— Все равно надо выбирать, рядовой. Поскольку нам ничего больше не остается, пойдем по среднему.

— Как скажете, сэр.

Бушон опять пополз. Так они продвинулись на пятнадцать или двадцать линейных метров. Тут пол опять становился горизонтальным. Было ли это на уровне деревянной двери — там, где боковой лаз отходил от главного туннеля? Кортнэй прикинул дистанцию, но в темноте все это было очень субъективно. Он постарался убедить себя, что выбор был неправильным, и надо повернуть обратно к тройной развилке. Но едва начав спуск, он уже знал, что ошибается.

— Послушайте, рядовой…

И тут Бушон исчез прямо перед Кортнэем. Какие-то мгновения его ботинки и колени скреблись по твердой земле, затем все исчезло. Раздалось только изумленное мычание и потом — долгих две секунды спустя — тяжелый звук падения.

— Рядовой! Бушон!

Кортнэй включил свой фонарь и осмотрел пол туннеля перед собой. Круглое черное отверстие занимало весь пол от стены до стены. Он склонился над отверстием и посветил вниз. Короткая вертикальная шахта быстро переходила в широкое открытое пространство. Далеко внизу, там, где луч становился совсем рассеянным, виднелись зеленые армейские ботинки. Он повел луч вдоль неестественно изогнутой ноги, разглядел неподвижный торс.

— Бушон!

— Здесь, лейтенант. Лучше не кричать. Я нахожусь в каком-то помещении, подо мной что-то вроде стола или платформы.

— Можешь встать?

— Только не на эту ногу.

— У меня есть веревка. Я могу тебе бросить, но ее не к чему привязать. Там нет ничего, что можно было бы перебросить через дырку? Ножка стула? Какая-нибудь доска? Ну что-нибудь?

Луч фонарика Бушона начал шарить вокруг. Глядя в шахту, Кортнэй мог видеть только короткий отрезок этого луча, то, что он освещал оставалось скрытым.

— Ничего такого, сэр.

— Если ты откатишься в сторону, я спрыгну вниз и помогу тебе.

— Будет гораздо полезнее, сэр, если вы вернетесь к развилке, попробуете один из оставшихся туннелей и выберетесь на поверхность.

— Ерунда, я же не могу тебя бросить.

— Так ведь выбора нет, лейтенант. Даже если вы найдете доску, перебросите ее через отверстие и спуститесь, чтобы обвязать меня веревкой, вам все равно не удастся вытянуть меня наверх. Нет места для подъема и маневра.

— Я спущусь к тебе, и мы вместе найдем выход с того уровня, на котором находится это помещение.

— Здесь можно месяцами плутать, сэр.

— Это все твои домыслы.

— Ничего себе домыслы!

— Отползи в сторону. Я прыгаю.

Прежде чем рядовой успел возразить, Кортнэй спустил ноги в отверстие и спрыгнул.

Он слышал, как Бушон с резким выдохом отпрянул в сторону, чтобы Кортнэй не приземлился прямо на него. Стол, или что это там было, затрещал под ударом армейских подошв.

— Черт возьми, сэр!

Кортнэй посветил фонариком кругом. Бледно-зеленые стены, все в каких-то складках, словно ткань. На стенах блестящие точки, возможно, кнопки. И кругом что-то двигается, шевелится, словно какие-то бледные рыбы. Это руки. Руки, сжимающие приклады ружей и рукоятки ножей. И снова блеск, блеск множества глаз, устремленных на двух американцев.

Бушон со стоном поднялся и встал на здоровую ногу, чтобы прикрыть лейтенанта со спины. Кортнэй бросил взгляд через плечо. Человек стоял в борцовской позе, раздвинув руки, одну ногу согнув в колене, другую отставив в сторону. Кортик Бушона, очевидно, потерялся при падении, но сейчас в руке у него был смертоносный стилет с узким треугольным лезвием. Он держал его рукояткой вниз, острый кончик ножа был вздернут в поисках жертвы.

Кортнэй сжал свой кортик в левой руке, а правой достал пистолет.

— На этот раз не удастся уберечь меня от драки, а, рядовой?

— Видит Бог, я старался, сэр.

Выстрел Кортнэя прозвучал оглушительно в закрытом пространстве.

Но ответный залп был еще громче.

Незадолго до второго антракта, около двух часов ночи, какой-то человек начал околачиваться у Гардена за спиной, барахтался в воде, разглядывал руки Тома на клавиатуре. К этому времени страсти в бассейне поостыли, выпивка расходилась вяло.

Человек, кажется, вообще не пил.

— Это трудно? — спросил он, понаблюдав за игрой Тома несколько минут.

— Что? — переспросил Гарден через плечо, не прерывая игры.

— Ну вот так играть с привязанными пальцами.

— Приходится привязывать. Иначе она будут всплывать на поверхность. Нужно преодолевать сопротивление воды. А это сводит на нет всю тренировку пальцев.

— А как вы извлекаете высокие и низкие ноты?

— Ремешки скользят под клавиатурой вперед и назад. Понимаете?

— Да. Но вы же не можете отойти куда-нибудь или, скажем, задницу почесать, верно?

Гарден засмеялся: «Да, сложновато».

— Хорошо.

И тут Том почувствовал острие ножа прямо над правой почкой. Оно вдавилось довольно глубоко, может даже проткнуло кожу до крови.

— Как вы пронесли сюда оружие?

— А кто сказал, что у меня оружие?

— Что же там такое?

— Осколок стекла. Каждую ночь здесь разбивается множество стаканов и осколки скапливаются в глубоком конце бассейна. Вы должны быть осторожны. Ведь и посетитель может порезаться.

— Или пианист.

— Хорошая мысль.

— Так чего вы хотите? Убить меня? Убить меня в другом месте?

— Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Тихонечко. Как будто мы старые приятели. И помни, что я могу изуродовать тебя этим осколком стекла или голыми руками, если придется.

— Охотно верю.

— А теперь закругляйся.

Гарден довел мелодию до заключительных аккордов, отхлебнул содовой и поспешно проиграл финал. Никто в бассейне не заметил, как он скомкал песню. Когда он выключал Клавонику, Тиффани взглянула на него от бара.

Том улыбнулся ей и деликатно зевнул.

Она оглянулась и понимающе кивнула.

Он высвободил руки из ремешков.

Нож углубился еще на пол-сантиметра, возможно, нащупывая промежуток между ребрами.

Гарден отбросил мысль о физическом сопротивлении.

— Надо зайти в комнату за моей одеждой.

— У меня в раздевалке есть кое-что подходящее для тебя.

— Как предусмотрительно!

В одежде, запасенной похитителем, разумеется, не было тех маленьких удобных вещичек, которые Том Гарден начал носить с собой последние две недели: два ярда тонкой проволоки, игла для сшивания парусов, обломок бритвенного лезвия и кусок кости вместо рукоятки. Такой мусор не потревожит металлодетектор в аэропорту, да и наличие его в карманах у мужчины теоретически объяснимо. Как ни бесполезны были эти предметы, они давали ему возможность сколько угодно фантазировать на тему самообороны. Набил карманы хламом — и почувствовал уверенность в себе.

Гарден первым вылез из бассейна. Он наскоро прокрутил в уме возможность заднего удара в пах конвоиру. Насколько его противник готов к подобным движениям? Воображение Тома внезапно заполнило видение острого осколка, разрезающего его икру от лодыжки до колена. На поврежденной ноге далеко не убежишь.

Помогут ли ему Тиффани или Белинда? Измученные после ночной работы? Отделенные от него пятью метрами вязкой воды?

Человек мог вытащить Тома Гардена из бассейна под мышкой, никто и бровью не повел бы. Том и сам много раз видел такие сцены каждую ночь, но не вмешивался.

Он шел тихо.

В раздевалке человек, не выпуская из рук своего стеклянного ножа, указал на шкафчик с торчащим ключом.

Там Гарден нашел все вплоть до нижнего белья. Вещи были простые, но добротные: брюки и носки из хорошей шерсти, льняная рубашка, галстук чуть ли не из натурального шелка, кожаные ботинки — анахронизм, который даже итальянцы не практиковали уже лет сорок. Даже в застежках не было синтетики.

Нашел он и толстое махровое полотенце — чистый хлопок — чтобы стереть силиконовую смазку. Похититель предусмотрел все.

Похитители, поправил себя Том, когда еще двое вошли в раздевалку и, вместо того, чтобы удивиться странным взаимоотношениям двух посетителей, стали невозмутимо ждать.

Гарден вытерся как можно чище и оделся. Все вещи, вплоть до ботинок, были ему точно впору.

— Куда мы идем?

— Вниз, на причал. Нас ждет лодка.

— Вы не собираетесь завязывать мне глаза или еще что-то в этом роде?

— В этом нет нужды.

Скверно. Человеку завязывают глаза, если намереваются его отпустить, чтобы он впоследствии не узнал похитителей или дорогу. Если же глаза не завязывают, значит не рассчитывают больше иметь с ним дела.

У причала покачивалась турбинная лодка, наподобие тех, какие до сих пор иногда используют контрабандисты. Корпус ее был метров пятнадцать в длину и пять в ширину, но над водой он поднимался всего на полметра, за исключением центральной части палубы, где алюминиевая обшивка возвышалась как туннель над водосбросной трубой реактивного двигателя. По обе стороны этого туннеля были два длинных кокпита, или просто места для сидения, почти такие же узкие, как в реактивном истребителе. Справа был расположен пульт управления.

Два незнакомца перелезли через двигатель на правую сторону; Том и его первый похититель спустились на левый кокпит. Это была разумная предосторожность: даже если бы он одолел человека с ножом, ему пришлось бы перелезать через туннель двигателя, чтобы добраться до управления катером. При скорости 100 километров в час едва ли можно удержаться на гладкой обшивке. Гарден был бы просто сметен назад, изрезан острым краем руля, отброшен реактивной струей и разбит о поверхность воды, которая при такой скорости приобретает плотность цемента.

Почему он просто не бросился за борт, пока судно двигалось достаточно медленно? Да потому что похититель швырнул Гардена на переднее сиденье и пристегнул его ремнем безопасности. Легко расстегивающаяся пряжка была заменена висячим замком.

После этого Гарден поостыл и приготовился к захватывающей поездке.

— Том?

Внутренние часы, отрегулированные годами кочевой жизни, сказали ей, что Том Гарден должен был уже закончить свое последнее выступление и в данный момент укладываться в постель. На самом деле — она сверилась с часами на ночном столике — он опаздывал на двенадцать минут.

Неужели болтает в баре с какой-нибудь посетительницей или с одной из этих симпатичных официанток? После ночи в бассейне — едва ли.

Может где-нибудь на берегу сентиментально беседует с луной? С голой задницей, прикрывшись от ветра только слоем смазки? А если бы он пришел в комнату за одеждой, она бы слышала.

Александра мгновенно стряхнула остатки сна.

Можно было обыскать корабль. Хасан обеспечил бы силовую поддержку. Но это потребует времени. Сначала нужно исчерпать собственные ресурсы.

Она открыла шкаф, вытащила свой чемодан и перерыла белье. Поисковое устройство представляло из себя чистую квадратную стеклянную пластинку со стороной пятнадцать сантиметров. Электроника, антенна и источник питания были вделаны в изящную рамку, обрамлявшую стекло.

Сюда, в комнату, с шести сторон окруженную стальной арматурой, никакой сигнал не прошел бы. Вель накинула платье, впрыгнула в шлепанцы и выбежала в коридор. Она повернула направо к лестнице на прогулочную палубу. Оттуда поднялась на мостик. Поскольку «Холидей Халл» был дрейфующим судном, погружающемся в ил при отливах, вахты здесь не выставляли, и ей не пришлось объясняться с офицерами.

На мостике, стоя перед сломанным нактоузом note 1 и безжизненным телеграфным аппаратом, она немного помедлила прежде, чем включить устройство.

Это можно было сделать только один раз. Прибор пошлет электромагнитный сигнал, тот достигнет крошечной радиокапсулы, которую Сэнди давным-давно вживила Гардену под кожу во время жестокой любовной игры. После активизации капсула начнет излучать сигнал частотой в 10,22 мегагерц в радиусе около шестидесяти километров. Капсула проработает девять часов; после этого Гарден будет потерян.

Александра медленно выдохнула и нажала контакт.

На пластинке зажглась электролюминесцентная сетка в масштабе десять метров. Она дала встроенному компасу установиться в то время как луч пеленгатора нащупывал ответный сигнал Тома.

Крошечная оранжевая бусинка возникла на самом краю сетки и замигала.

Она быстро перевела масштаб пеленгатора на сотни метров. Бусинка проявилась ярче, двигаясь на северо-восток с большой скоростью.

Вель подняла глаза и определила направление.

Ничего… Ничего… Затем она разглядела вдалеке прогулочный катер, оставлявший за собой узкую белую полосу, словно процарапанную булавкой на антрацитово-черной поверхности моря. Судно неслось в том же направлении, что и ее люминисцентная точка.

Осторожно зафиксировав пеленгатор так, чтобы он не терял сигнала, Александра пошла вниз одеться и позвонить Хасану.

Лодка оказалась устойчивее, чем предполагал Гарден.

Набрав скорость, она приподнялась над водой. Судно не просто резало волны наподобие гидроплана, но держалось на добрый метр выше их. Это было непохоже на воздушную подушку, скорее подводные крылья: тяга обеспечивалась за счет крыла, находящегося глубоко под корпусом судна.

Том прикинул, что максимальная скорость, с которой они шли, была 200 километров в час.

Высокая темная скала «Холидей Халла» осталась далеко позади, огни небоскребов Атлантик-Сити покачивались за левым плечом. Катер направлялся в океан, прибрежная рябь сменялась волнением открытого моря.

— Куда мы плывем? — спросил он, пытаясь перекричать невозможный визг турбины. — На Бермуды?

— Поближе.

Вот и все, что он услышал в ответ.

Преодолев некий невидимый рубеж, катер начал слегка сворачивать влево. Теперь он снова несся вдоль побережья; в великой тьме волн и песка словно крошечные островки галактик мелькали гроздья огней маленьких курортных городков: Бригантина, Литтл Эгг, Бич Хэвен, Бич Хэвен Террас, Бич Хэвен Крест, Брант Бич, Шип Боттом, Серф Сити.

Выбрав место между этими галактиками, словно по зову невидимого маяка, катер еще круче заложил влево и направился прямо к берегу.

В лунном свете Том различил белую линию прибоя, серую полоску пляжа и дюны.

Волны под катером стали короче, начали постукивать барашками о днище.

— Вы потеряете свою подводную механику, если не снизите скорость, — прокричал Гарден.

В ответ визг двигателя усилился. Внизу раздалось дребезжание, будто захлопывались металлические ворота. Двигатель заглох, словно поперхнулся, лодка легла брюхом на широкий бурун, высоко вздернув нос. Судно ловко заскользило к берегу и, когда волна разбилась, с легким металлическим скрежетом мягко плюхнулось на песок. Двигатель, слегка покашливая, отплевывал воду, заливавшуюся в выпускную трубу.

— Давай, вылезай, — похититель снял замок с ремня безопасности. И прибавил: «Пожалуйста».

Гарден перелез через борт. Его ноги в кожаных ботинках и шерстяных носках утонули в морской воде по щиколотку, но он стоял на твердом песке, готовый бежать. Однако, он помедлил.

— А вы со мной не идете?

— Этого от нас не требуется.

— Что вы от меня хотите?

— Иди на свет, — человек указал на мерцающий огонек, полускрытый дюнами.

— А если я побегу? Вы будете стрелять?

— Ты видел у нас оружие?

— Да вроде нет.

— Иди на свет. Это для тебя сейчас единственный разумный путь.

Том отошел от полосы прибоя, наклонился, чтобы отряхнуть брюки и вылить воду из ботинок.

Будто плавучее бревно, лодка приподнялась на седьмой, самой высокой, волне и заскользила назад в море. Когда она оказалась достаточно далеко от берега, двигатель заработал с нарастающим визгом. Из трубы вырвался оранжевый выхлоп, лодка развернулась и исчезла в темноте.

— Иди на свет, — повторил Гарден и зашагал по чистому, белому, шуршащему песку.

Александра откинулась назад, провалившись в мягкое сиденье «порше». Спиной почувствовав ускорение, она уперлась ногами в дверь и центральную стойку, чтобы смягчить боковые толчки. На коленях у нее мирно поблескивал пеленгатор. Теперь, когда они находились на открытой дороге, оранжевый огонек уже не опережал их.

Она взглянула на спидометр: 195 километров в час. Возможно, она видела вовсе не катер, а скоростной водный планер. Это затруднит дело.

— Все, что мы можем сделать, — это ехать по прибрежному шоссе и не терять сигнал его передатчика, — мягко сказал Хасан, словно читая ее мысли.

— Что если мы его потеряем?

— Тогда дело всей жизни, как говорят американцы, «вылетит в трубу». Мне еще предстоит решить, что в этом случае делать с тобой.

— Можно подождать следующей инкарнации.

— Ты, наверное, можешь подождать, я — нет.

— Мы можем найти другой «субъект». Наверняка где-то в мире есть еще сенситивы.

— Наш сенситив вот здесь, — Хасан протянул руку и дотронулся до стеклянной пластинки. — Единственный и неповторимый.

— Ну, это еще не доказано, — ей самой был неприятен собственный голос, вялый и раздраженный.

— И так все ясно. Французы доказали это своими действиями.

Хасан взял телефон и набрал номер. Он дождался ответа и заговорил по-арабски. Его мягкая речь приобрела командирские нотки, он указывал направление, назначал места сбора, давал распоряжения относительно оснащения, персонала, деталей операции. Потом он молча слушал, очевидно, его приказания повторялись для ясности. «Туфадхдхал», — сказал он в заключение и повесил трубку.

— Если ты сумеешь вернуть Гардена… — сказал Хасан Александре.

— Если мы сумеем вернуть его, — поправила она.

— Если… Можешь тогда попробовать сама с ним поработать. Подведи его к последней черте, пока не увидишь смерть в его глазах. После этого можешь концентрирую его внимание и возвращай на путь познания.

— Не знаю, хорошо ли это будет, Хасан, — она замялась. Никогда прежде она не оспаривала его приказы, даже те, что высказывались в форме предположения.

— А почему нет? — в его голосе зазвенела тонкая, но несокрушимая дамасская сталь.

— Это удачный экземпляр. С тех пор, как я приблизила его к Камню, она стал тоньше, острее. Это уже не примитивное животное, реагирующее на простейшие ощущения. Он думает. Он научился видеть. Он опасен.

— И что из этого?

— Он может убить меня, Хасан!

— Ну и что? Ты старше и хитрее его. Ты что-нибудь придумаешь, чтобы защититься.

— Да, я буду для него недостижима и непостижима там, где мне уже не потребуется ничья помощь.

Несколько минут они ехали молча. Мерцающий огонек на пеленгаторе освещал ее подбородок.

— Тебе хотя бы будет жаль, если он меня убьет? — спросила она наконец.

— Да, пожалуй, Но остановит ли это меня? Нет.

— А если это поможет тебе продвинуться в разработке «субъекта»?

— Тогда мне и жаль тебя не будет.

— Ясно.

Тьма в машине окутала ее.