Маска Локи

СУРА 6. И СКАЛЫ ГАТТИНА, И БЕРЕГ ГАЛИЛЕЙСКИЙ

Два сторожевых столба, две изогнутые колонны голого камня поднимались на сотню футов над низким плато, где приютился Гаттинский колодец. По крайней мере, на карте он выглядел как колодец: круг, перечеркнутый крестом.

Карты местности, которые были у тамплиеров — жалкие куски пергамента с несколькими волнистыми линиями и какими-то непонятными значками — не указывали ни на какие иные источники воды. Франки, которых набрали в войско из крепостей в районе Тиберия, говорили, что о здешних землях им ничего не известно, а тем более о воде. Единственное, что они знали наверняка — это то, что всего через пол-дня пути можно выйти к побережью Галилеи.

Жерар де Ридерфорд держал пергамент обеими руками, бросив поводья на шею своего боевого коня. Он озадаченно щурился над непонятными буквами возле каждого крестика и каждой линии. Карты делались в спешке в Иерусалиме по мере того, как королевские шпионы присылали королевским писцам сведения о возможном маршруте Саладина, поэтому пояснения не страдали многословностью.

— A… Q… C… L… — прочитал он вслух. — И что это может означать?

— Aquilae! — произнес граф Триполийский, который ехал в свите короля.

— Это означает, что мы сможем здесь увидеть орлов.

— Или то, что римский легион некогда водрузил здесь свои штандарты, — заметил Рейнальд де Шатильон. Он выехал из Керака на север с двумя сотнями рыцарей через несколько дней после снятия осады. Маленький отряд принца Рейнальда догнал армию короля Гая миль за двенадцать до этого места.

— Римский легион, — повторил король Гай задумчиво. — Это самое вероятное. «C» и «L» могут означать «Сотый Легион». Могла быть у римлян сотня легионов?

— Безусловно, военная мощь наших духовных предшественников в этой земле была очень велика, государь, — мягко ответил Рейнальд.

— Магистр Томас должен знать, — пробормотал Жерар. — Как жаль, что он ушел из лагеря.

— Вы хотите сказать — сбежал, — укоризненно сказал Рейнальд.

— Томас Амнет не боялся никого, кто ездит верхом. Знаете ли вы, что когда он был взят в плен на дороге в Яффу, его привели к Саладину. И ждала его лютая казнь, ибо это была дорога, по которой двигался сарацинский генерал. Но все же он остался жив, и никогда не упоминал об этой встрече.

— Так как же вы о ней узнали?

— Благодаря болтливости его оруженосца по имени Лео… Ах, кстати, — воскликнул Жерар и обернулся к тамплиеру, ехавшему по правую руку от него.

— Разыщи молодого турка, который сопровождал магистра Амнета.

Тамплиер кивнул и отъехал в сторону обоза.

— Да латинские ли они? — неожиданно спросил король.

— Что, сир?

— Надписи на вашей карте.

— Нужно спросить этого Лео. Я полагаю, он посещал ваших писцов, государь.

Король Гай промычал что-то в ответ, и армия двинулась дальше.

Через минуту смуглый юноша на неуклюжем мерине подъехал вслед за рыцарем, которого посылал Жерар.

— А вот и оруженосец, — заметил граф Триполийский.

— Ах, Лео! Расскажи нам, что случилось с магистром Томасом?

— Он удалился в пустыню, сэр.

— Как? Один? — спросил король.

— Все, что магистр Томас делал, сир, он делал в одиночку.

— Это истинная правда, — пробормотал Жерар. — Ну хорошо, вот у нас есть карта. Ты видел подобные…

— Да, милорд. Магистр Томас заставлял меня учиться этому искусству.

— На каком языке здесь написано?

— На латыни, сэр.

— А что это означает? — Великий Магистр показал ему буквы, вызвавшие дискуссию.

— Лео склонился над картой.

— «Aqua clara», сэр. Это должно означать, что мы можем найти свежую воду в колодце здесь, под Гаттином.

— Великолепно! — закричал король. — На этой жаре я не прочь выпить, даже если это всего-навсего вода.

Знатные рыцари и тамплиеры, которые ехали неподалеку и слышали сказанное, облегченно откинулись в седлах и обменялись улыбками. Солнце было высоко, а уровень воды во флягах низок.

— А что это за волнистая линия? — спросил Жерар, опять поднося карту к Лео.

— Утес или насыпь, милорд. Высота небольшая, хотя никто из нас в «скрипториуме» не мог точно толковать эти старые карты. Они противоречивы в деталях. По ним невозможно судить, крутой это склон или покатый. Он вообще может располагаться совсем в другом месте.

— Что он говорит? — спросил король.

— Он говорит, что характер лежащей впереди местности не вполне ясен, сир, — перевел Жерар.

— Чепуха, — фыркнул король Гай. — Плато плоское, как моя ладонь.

— Да, но…

— Но, но, но! Здесь у нас будет вода и ровное место, чтобы разбить палатки и привязать лошадей. Что вы еще хотите?

— Хотелось бы все же оглядеться в поисках сарацинов, прежде чем разбивать лагерь, — прошептал тамплиер, который ездил за оруженосцем. Никто не слышал этого замечания, кроме Жерара, и тот знаком приказал рыцарю замолчать.

— Мой шатер пусть разобьют возле колодца, — приказал король. — Жерар, позаботьтесь о том, чтобы землекопы вырыли пруд для лошадей.

— Да, сир, — Великий Магистр повернулся к оруженосцу, спросил тихо: — Вот здесь заштрихованные участки с трех сторон. Что они означают?

— В долине, милорд? — Лео пожал плечами. — Это может означать пахотные земли. Однако даже лучшие из карт, с которых мы копировали, были сделаны лет двадцать тому назад, а то и больше. Земля эта может быть уже вся занесена песком. Так было с большинством карт: изображена река, а на деле там извивается «вади» из чистого песка.

Жерар уставился на предательский кусок пергамента. Он внезапно осознал, что неправильная карта опаснее, нежели отсутствие карты вообще.

— А ты ничего не знаешь о магистре Томасе?

— Он помахал мне рукой, чтобы я шел с армией, милорд. Он отправился за своими «видениями».

— Так вот почему он оставил нас…

— Истинно так, милорд.

Колодец у Гаттинских Столбов был разрушен. Первоначально здесь был источник, наполнявший неглубокий пруд водой. Человеческие руки обнесли пруд стеной из тесаного камня. Нынче, в засушливый год, человеческие руки, разрушили стену и прорыли канавки так, чтобы вода вытекла из пруда. Тоненькая чистая струйка сочилась из скалы, бежала ручейком по илистой грязи и растекалась лужицей перед запрудой — раздутой тушей дохлой овцы.

Жерар де Ридерфорд разглядывал овцу, прикидывая, когда ее настигла смерть. Принимая во внимание жару, животное было мертво уже не меньше двух дней, но не больше трех. Вместе с тем, ил в канавах был мягок, а это говорило о том, что они были вырыты накануне. Следовательно, кто-то притащил сюда овцу, чтобы поиздеваться над христианами.

Пока тамплиер занимался этими вычислениями, прибыли разведчики с востока, запада и севера. Она прорвались сквозь толпу воинов, обступившую кольцом разрушенный колодец.

— Милорды!

— Слушайте!

— Со всех сторон!

— За скалами!

— Они ждут!

— Они затаились!

Король Гай поднял голову, как гончая, нюхающая ветер. Жерар очнулся от своих раздумий над мертвым животным.

— Кто ждет? — спросил Гай.

— Сарацины, — спокойно ответил Жерар.

Граф Триполийский, услыхав это, свалился с лошади и рухнул на колени на каменистую землю. «Господи Боже, мы все покойники! Война окончена! Гай! Твоему царству на Востоке пришел конец!»

Люди стыдливо отворачивались от этого жалкого зрелища, лошади дико ржали.

Жерар де Ридерфорд подошел к графу и едва сдержался, чтобы не ударить его. Вместо этого он уперся ногой ему в спину и сильно толкнул. Граф взмахнул руками и упал лицом вниз.

— Замолчи, предатель, — прорычал Великий Магистр, убедившись, что тот наелся грязи. Затем Жерар обернулся к королю Гаю.

— Мой государь, ваши приказания?

— Приказания? — король тупо оглянулся. — Да, приказания. Ну… Пусть кто-нибудь разобьет мой шатер. Только так, чтобы от овцы не дуло, пожалуйста.

Оружие, которое Амнет нашел в покинутом лагере, было его собственным. Отсутствовали только шит и шлем, которые подобрал какой-нибудь рыцарь. Меч и ножны, стальные перчатки и наколенники — все это было привязано к седельным сумкам. В сумках он обнаружил смену белья и порцию зерна. В тени неподалеку лежала фляга с водой. Так позаботился о нем Лео.

Но коня не было.

Амнет надел на себя оружие, перекинул сумки через одно плечо, к другому петлей прикрепил флягу и надвинул капюшон на голову, чтобы защититься от солнца. Путь предстоял долгий.

Даже слепой различил бы следы армии короля Гая. А Томас Амнет теперь не был слепым.

На третий день пути, будучи еще очень далеко от арьергарда христиан, он наткнулся на бедуинов.

Он поднимался на невысокий пригорок, когда вдруг до него донесся звук, подобный ропоту океанских волн на далеком берегу: такой звук слышит нормандский крестьянин, находясь в полумиле от прибрежных скал залива Сены, то есть слишком далеко, чтобы увидеть свежие вздохи Атлантики или различить, где кончается взмах одной волны и начинается завиток следующей. Но достаточно близко, чтобы почуять запах соли в воздухе и уловить пульс прибоя. Это был бессловесный голос людей, числом десять раз по десять тысяч, стоящих лагерем по другую сторону пригорка.

Безо всякого дара предвидения Амнет мог сказать, что за армия стояла на его пути. Он бросил свою поклажу, припал к земле, прополз последние несколько футов до вершины холма и чуть-чуть приподнял голову над склоном.

Более многочисленные, нежели колония морских птиц, воины Саладина двигались вокруг дымных костров своих бивуаков. Ярче, чем ручные зеркальца в руках придворных красавиц, горели на солнце их шлемы и нагрудные пластины, разбрасывая вокруг лучи сквозь висящую в воздухе пыль. Шумно, как вороны на засеянном поле, носились по лагерю сарацинские конники на своих арабских скакунах, опрокидывая кипящие котлы и вызывая вопли негодования пеших наемников.

Амнет поднял руку и, отделив большим пальцем десятую часть видимого пространства лагеря, сосчитал людей на этом участке. Сбившись со счета, он начал прикидывать число солдат вокруг каждого костра, затем сосчитал костры.

Перед ним было двадцать тысяч солдат или около того, не считая перемещавшихся конников. Границы лагеря терялись из виду и на западе и на востоке. Амнет не мог сказать, как далеко простирался этот бивуак. Одно было ясно: он вставал на пути Томаса Амнета к армии короля Гая.

Но если войско Саладина, которое сначала шло впереди короля, каким-то образом оказалось позади, что же тогда произошло с христианским войском? Может оно свернуло в сторону? Или же, набрав скорость, одним махом проскочило через сарацинскую орду? Или Саладин свернул со своего пути?

Амнет все еще ломал голову над этой задачей, когда вдруг почувствовал, что его тянут за край плаща. Он поднял голову.

У ног Амнета присел бедуин, пригнувшись так, чтобы его голова не была видна с той стороны холма. Он отбросил уголок куфии, защищавший рот и нос от солнца. Вычурный изгиб его усов, черных, как вороново крыло, и широких, как строчки в каллиграфии пьяного монаха, приковал внимание Томаса Амнета. Он видел эти роскошные усы, это широкое лицо, этот пристальный взгляд каждый раз, рассматривая испарения, струящиеся над камнем.

Крылья усов приподнялись и затрепетали в улыбке, открывшей превосходные белые зубы.

— Позволь показать тебе чудо, о христианский господин! — Голос был певучий, живой и насмешливый.

— Что это? — опасливо спросил Амнет.

— Реликвия, господин, кусок каймы плаща Иосифа. Он был найден в Египте через много столетий, но его краски не потускнели.

Проворные руки извлекли из-под бедуинской джеллабы что-то узкое и шелковистое, поблескивающее на солнце.

Амнет сжал рукоятку кинжала, быстро приняв сидячее положение выше по склону и не спуская глаз со шнура-удавки. Бедуину пришлось бы сделать рывок вверх, чтобы добраться до шеи Амнета. Но тогда семь дюймов холодной стали рассекут этого человека от солнечного сплетения до лобка.

И тут Амнета почти реально ощутил, как нож начнет крутиться и дергаться в его руке, если придется вспарывать эту плоть. То был не простой смертный — Камень, покачивающийся в своем футляре под поясом Амнета, тоже знал это. Он говорил Амнету, что энергия, струящаяся под этой бронзовой кожей, отразит любое оружие. Шелковый шнурок доказывал, что перед Томасом похититель душ — хашишиин. Камень же утверждал, что это не рядовой приверженец культа.

Томас Амнет был готов сразиться с армией. Но видения Камня возложили на него иную миссию.

— Не здесь, ассасин, — тихо сказал он.

Улыбка бедуина, широкая и притворная, внезапно исчезла. Губы сжались в жесткую прямую линию. Глаза сузились и превратились в темные точки.

— Да, — согласился он наконец. — В лагере государя Саладина не должны слышать криков.

— Ты приготовил место?

— Я знаю одно подходящее.

— Так веди.

Быстрым и гибким движением человек поднялся и, не оборачиваясь, зашагал вниз по склону холма. Его спина была ничем не защищена от удара меча тамплиера. Но оба знали, что удар не будет нанесен, ибо окажется бесполезным.

Амнет оставил на холме мешки, флягу и меч. Он шел за ассасином на восток.

К полудню второго дня даже самые гордые из тамплиеров выстраивались в очередь, чтобы получить возможность встать на колени и опустить лицо в грязную лужу, образовавшуюся в той выемке, где еще недавно лежала овца. Вода, скапливавшаяся там, была слишком драгоценной, чтобы позволять ей растекаться по стенкам сосудов или пропитывать кожу фляг.

Лошадей не поили вовсе. Жерар де Ридерфорд знал, что это ошибка: лошади были их спасением. Для французского рыцаря сражаться означало сражаться в седле, орудовать пикой, превзойти противника умением держаться верхом, Кроме того, в этой пустыне пешему человеку далеко не уйти. Бросить лошадей умирать от жары и жажды означало признать собственное поражение.

Но большая часть королевского войска уже готова была признать что угодно.

В первую же ночь их сон у разрушенного Гаттинского колодца был прерван доносившимся снизу молитвенным бормотанием мусульманской армии. В сумерках высокие чистые выкрики муэдзина придавали ритм неясному ропоту лагеря, готовящегося ко сну. Затем раздались мертвяще монотонные песнопения. На слух христианина это были не молитвы, а скрежет неумолимой машины, предназначенной для перемалывания доблестных рыцарей острыми саблями.

Некоторые воины, завороженные этими звуками и обезумевшие от жажды, оседлали лошадей и направились прямо к невысоким овражистым холмам, окружавшим пересохшее плато. Они ехали достаточно тихо, обмотав поводья тряпками, чтобы не звенели. По лагерю пронеслась молва, что они собираются спуститься в овраг, привязать лошадей на виду у сарацинов, подползти на животах к ближайшей воде, напиться и вернуться тем же путем.

Больше этих людей никто не видел.

Жерар мог только предположить, что они были схвачены и обезглавлены на месте. Таков был приказ Саладина — во всяком случае относительно тамплиеров.

Через некоторое время после исчезновения этой группы мусульмане подожгли сухую траву, покрывавшую склоны холмов, и колючие кустарники, росшие в оврагах. Серый дым поплыл как удушливый туман над христианским лагерем, заползая в пересохшие глотки и разъедая глаза. И нечем было смочить тряпки, чтобы обвязать ими лицо.

Когда занялся первый рассвет, Саладин предпринял первую атаку. Зловещее пение воинов не прекращалось ни на минуту, но к этим звукам прибавились еще резкие клики рожков и звон гонгов. Им незачем было пробираться украдкой, когда они превосходили христиан по численности десять к одному. Подобно шнурку, затягивающему горловину мешка, человеческое море смыкалось вокруг лагеря короля Гая.

У французов не было места, чтобы взобраться на лошадей и развернуться. Не было пространства, чтобы начать сокрушительную атаку. Не было слабого места в рядах противника, на которое направить основной удар. Вместо этого они встали плечом к плечу и выставили наружу пики. Их легкие каплеобразные щиты, столь удобные у лошадиного плеча для отражения копья или меча в конном поединке, защищали слишком узкое пространство в таком позиционном бою. Древнеримские легионы смыкали края своих тяжелых квадратных щитов и выдерживали бешеный натиск варваров, вдвое превосходящих по численности. Элегантное нормандское вооружение оказалось здесь бесполезным.

К тому же сарацинская пехота сильно отличалась от хвастливых племенных дружин, которые сокрушал Цезарь. Они не выскакивали вперед, напрашиваясь на поединок. Они шли в гробовом молчании, если не считать их молитвенного мычания. Подойдя к ощетинившемуся кавалерийскими пиками строю христиан, они обходили колющие концы пик и рубили древки своими кривыми саблями. По двое, по трое они схватывались с человеком, держащим пику, не давая ему перехватить свое оружие для удара, и иногда им удавалось вырвать древко из его рук.

Армия короля Гая, будучи мобильным соединением конных рыцарей, не имела лучников. А Рейнальд не взял ни одного из Керака. Французам нечего было противопоставить рядам мусульманской пехоты, кроме пик и мечей, лишившись которых, воин оставался безоружным.

И все же целый час в то первое утро они кололи пиками, рубили мечами, отбивались щитами. Христиане выстояли. Мусульманские пехотинцы один за другим падали, истекая кровью. Но их оставалось все еще слишком много.

На исходе этого адского часа один из рожков пропел необычный сигнал — две восходящие ноты. Остальные рожки подхватили этот клич. Сарацины разом опустили мечи, оторвались от христианских воинов и отступили. Они удалялись не спеша, а рыцари короля Гая были слишком изнурены, чтобы преследовать. Вместо этого они воткнули острые концы своих щитов в мягкую от крови землю и тяжело повисли на них.

Саладин не беспокоил их целый день, предоставив солнцу потрудиться над головами, а пыли — над глотками христиан.

И снова ночью пронзительный призыв к молитве прервал дремотные песнопения осаждающей армии.

На следующее утро во французском лагере немного оставалось тех, кто выступал за активное сопротивление. Граф Триполийский собрал вокруг себя горстку верных рыцарей и довольно сплоченную группу тамплиеров, одобрявших его намерение. Тамплиеры пришли на рассвете к Великому Магистру Жерару и попросили отпустить их с графом.

Жерар отказал им.

Тогда они попросили его освободить их от обета послушания Ордену Храма.

И вновь Жерар отказал им.

И тогда тамплиеры заявили ему, что отрекаются от своих обетов, что его власть над ними прекращается, что они поедут с графом независимо от того, разрешит им Жерар де Ридерфорд или нет.

Жерар склонил голову перед их волей.

Граф разыскал трубача, изъявившего желание поехать с ним. Его люди собрали всех лошадей, которых не раздуло от голода и не шатало от усталости. Выбрав самых лучших, они выкупили их у владельцев, отдав за это последние куски золота и серебра.

Когда солнце поднялось на востоке, над Галилеей, граф оседлал коня. Его трубач протрубил атаку как вызов звукам мусульманских рожков. Они собирались ринуться на запад, появившись внезапно из тени двух огромных скал перед ослепленными солнцем пехотинцами, охранявшими эту сторону холма.

Когда Жерар провожал их взглядом, его руки и плечи невольно напряглись, словно ощутив натянутые поводья в одной руке, гладкую древесину пики в другой, тяжелые складки кольчуги на груди и бедрах.

Граф и его спутники врезались в строй мусульманской пехоты на полном скаку. Жерар напрягся, ожидая услышать глухой звук сталкивающихся тел и вопли раненых.

Тишина.

Стена тел расступилась, как Красное море перед Моисеем. Граф и его всадники проскочили в образовавшийся проем, набирая скорость на склоне. Когда последний лошадиный хвост исчез в облаке пыли, стена мусульманских воинов сомкнулась, как Красное море перед фараоном.

Хор воплей достиг вершины плато, но трудно было сказать, из чьих глоток они вырвались — французских или сарацинских. Жерар полагал, что знает ответ.

Удавка сарацинского войска снова начала затягиваться вокруг холма. Но на этот раз мусульмане держали дистанцию: десять шагов вытоптанной земли отделяли их от линии обороны, которую заняли изможденные французы. Сарацины были бесстрастны, только губы шевелились в нескончаемом молитвенном пении, глаза же оставались мертвыми. Они не видели перед собой конкретных рыцарей или командиров, выделяя их, ненавидя и придавая им некий статус врага, с которым стоило сразиться. Нет, мусульмане стояли перед строем как перед белой стеной, молясь лишь своему невидимому богу.

Солнце ползло все выше по куполу неба.

Амнет пришел вслед за Хасаном ас-Сабахом — ибо ассасин назвал свое имя в самом начале пути — в узкую долину, по которой струилась неширокая речка, пробивая себе путь к побережью Галилеи. В сером предутреннем свете Амнет разглядел, что это была зеленая низина среди холмов, склоны которой защищали от знойного западного ветра и нежную траву под ногами и цветущие деревья. Речку Амнет не видел, но различал ее певучее журчание среди замшелых камней. Эти звуки были для него сравнимы с отдаленным колокольным звоном во французской деревне. Проснувшиеся перед рассветом птицы отвечали речке звонким щебетанием.

Имя, которое назвал ассасин, ничего на говорило Амнету. Оно было похоже на имя любого араба, который противостоял французской гегемонии на Востоке. Тот факт, что это был ассасин, более могущественный, нежели простой смертный, не страшило рыцаря; Амнет был тамплиером, обладавший могуществом, не доступным простому смертному. Нетрудно было поверить в то, что в мире появился некто, подобный ему.

— Где расположено это место? — спросил он.

— Мы достаточно далеко от Тиберия, чтобы христианский гарнизон не услышал твоих криков о помощи. И достаточно далеко от поля битвы у Гаттина, чтобы генерал Саладин не услышал моих.

— Это магическое место, — заметил Томас Амнет.

Ассасин быстро обернулся и посмотрел ему в лицо. Первые лучи солнца обнаружили тень сомнения на его лице. «Это всего лишь магия природы — свет, бегущая вода, живые растения. Не более того».

— Чего же больше? Эта магия была самой первой и до сих пор остается самой сильной.

— Немного же ты знаешь о магии, сэр Томас, если это кажется тебе силой.

Хасан согнул колени и прыгнул назад. Толчок переместил его на двадцать футов, через реку, на вершину серого камня, возвышавшегося на целых десять футов над головой Томаса.

— А что ты знаешь о магии, — спросил Амнет, — если презираешь силу земли, сумевшую заставить пустыню цвести?

— Вот что я знаю!

Ассасин соединил руки на уровне груди, выставил локти наружу и как бы обхватил согнутыми пальцами и ладонями круглое пространство дюймов четырнадцати в диаметре. Напрягая руки, он затрачивал неимоверное количество энергии. Амнету вспомнились холодные нормандские зимы, мальчишки играющие в войну снежками. Хасан сейчас походил на мальчика, который собирает руками рассыпанные ледяные кристаллы и, сдавливая их силой рук и собственной воли, делает из них снаряд для броска. Его пальцы и ладони не соединялись, казалось что-то удерживает их на расстоянии друг от друга. Лучи рассвета, проникшие в долину, выхватили ссутулившуюся фигуру и что-то — кольцо на пальце? кристаллик песка в складках кожи? — ярко сверкнувшее между ладонями Хасана. Последним дрожащим усилием Хасан выбросил руки вперед, направляя это что-то в голову Амнета.

В мгновение ока свет в долине как бы переместился, перелетев к Амнету. Он поднял руку, чтобы заслонить глаза. И вместе с этим движением возникла мысль о защите, желание, чтобы нечто, стремящееся причинить ему вред, ушло в землю у его ног.

Шипя и потрескивая, трава возле левого сапога Амнета увяла и высохла. На зеленом газоне образовался бурый круг четырех дюймов в диаметре.

— И это лучшее, на что ты способен? — спросил Томас.

Хасан склонился вперед, упершись руками в колени и тяжело дыша. Он поднял голову, в его взгляде была смертельная ненависть. «Здесь был заключен жар сотни костров. Почему твоя рука не обожжена?»

— Ты научился владеть силами своего тела, Хасан. Совсем неплохо для приверженца культа хашишиинов. Чтобы этому выучиться, требуются годы.

— У меня были годы.

— Сколько? Десять? Двадцать? Ты мог еще мальчиком начать обучаться своим языческим наукам. Но сейчас ты еще не достиг мужской зрелости.

— Я основатель культа хашишиинов. Я был уже стариком, когда ты родился, но я сохраняю свою юность с помощью особой жидкости, секрет которой известен только мне… Так как же получилось, что твоя рука не обожжена?

— Разве мы договорились доверять друг другу тайны?

— Они все равно не помогут тебе.

— В самом деле, ты никогда не сумеешь овладеть моей магией. Ну слушай: моя воля управляет энергией кристалла, который я ношу на себе. Он неуязвим и вечен. И он покоряется только мне.

Амнет использовал последнее слово как тетиву для своего собственного заряда энергии, извлеченной из черного тепла Камня и устремившейся вовне, подобно кругам от брошенного камешка, расходящимся на стоячей воде. Но эти волны энергии распространялись не по поверхности воды, а сквозь эфир окружающего их воздуха, сквозь толщу земли под ногами, сквозь медленные жизненные токи деревьев и травы и сквозь горячечное человеческое дыхание. Когда волна достигла тела Хасана, Амнет ощутил, как она разрывает мягкую, подвижную ткань легких, жидкую пульсацию сердца, мембраны, охватывающие все жизненные органы.

Хасан задохнулся и струйка крови вылилась из его рта прежде, чем он сумел перехватить энергию, сокрушавшую его внутренности. Напрягая позвоночник и руки, ассасин отдал собственной плоти приказ отразить вторую волну излучения Камня.

К тому времени, как третья волна изошла из кожаного футляра под поясом Амнета, Хасан укрепил свое тело и был готов отразить и вернуть энергию — так сваи мостков на пруду отражают волны от брошенного камешка. Когда это отражение стало набирать силу, Амнет смог почувствовать, как разрывы в груди Хасана затягиваются и кровотечение ослабевает.

Не желая признавать поражение, Амнет приказал Камню утихнуть. Волны улеглись, а пространство и время вернулись в нормальное состояние.

Хасан, теперь более сильный, чем прежде, выпрямился на вершине скалы. Он улыбнулся нормандскому рыцарю.

— Ты взбодрил меня чахлой энергией своего кристалла.

— Я просто испытывал тебя, Хасан. Если бы я призвал всю силу, что содержится в Камне, эта долина почернела и истекла жидким огнем.

— Если бы я не поторопился стереть его в порошок голыми руками.

— Камень нельзя уничтожить.

— Так же, как и меня.

— Неужели? Что же это за эликсир, который дарит человеку и бесконечную жизнь, и неуязвимость? Не скажешь ли ты мне?

— Почему бы и нет? Тогда мы будем биться за приз: мой эликсир против твоего кристалла. Победитель получает все — и тех глупцов на холме у колодца впридачу.

— Согласен.

— Это не принесет тебе пользы, — сказал Хасан с тонкой улыбкой. Флакон, в котором я храню эликсир, спрятан далеко отсюда. И даже если ты помчишься быстрее ветра, найдешь его и выпьешь, у тебя все же не будет в запасе столетия с лишним, чтобы он смог потрудиться над твоим телом.

— Эликсир — это слезы Аримана, которые он пролил, созерцая Мир Света и осознав, наконец, что не сможет владеть им.

Амнет кивнул, ибо знал немного о зороастрийской мифологии, которая зародилась в древней Персии. «Но поскольку ты используешь его телесные соки, — спросил он гневно, — к кому же ты себя причисляешь? Сидишь ли ты спокойно с праведниками, людьми правой веры? Или попираешь истину вместе с грешниками, язычниками?

Лицо Хасана исказилось. «Мы, приверженцы хашишиизма, всегда должны следовать принципам действия. Всегда. Мы лишь берем то, что должно принадлежать нам».

— И все же ты похищаешь слезы дьявола.

— Я открыл способ перегонки жидкости так, что она становится равной по силе и составу настоящим слезам. В конце концов, печаль Аримана такая древняя, что, даже если бы этих слез было целое море, влага давно испарилась бы без следа. Но моя жидкость столь же сильна: одной капли достаточно, чтобы обеспечить мне пятьдесят лет бодрой юности.

Пока длилась эта беседа, эта интерлюдия хвастовства и презрения между двумя смертными, Амнет начал чувствовать, что снова способен управлять энергией Камня. То же восстановление сил должно было происходить сейчас и в ослабевшем теле Хасана, ибо он спросил после паузы:

— А твой кристалл — откуда он взялся?

— Александрийцы, искушенные в искусстве алхимии, называют его Философским Камнем. Но он появился не в Египте. Мои соотечественники принесли его из холодных северных стран. Одно из преданий повествует о том, что он упал с неба в огненной короне и пробил в земле огромную дыру. В другой истории говорится, что Локи — а он в северных преданиях состоит в таких же отношениях с Верховным Богом, как и твой Ариман, — принес Мировое Яйцо с Асгарда, то есть с Небес. Он предназначал его в дал человеческому разуму и намеревался разжечь им творческое пламя.

— Выходит, ты тоже попираешь истину с язычниками, — усмехнулся Хасан.

— Нет, — вздохнул Амнет, — я просто ношу с собой осколок метеора. Но он на самом деле обладает огромной мощью. И требует большого мужества, чтобы управлять им.

С этими словами он собрал силы Камня, дремавшие возле его живота, и направил их вперед. На сей раз это была не мягкая волна, а яростный бросок энергии, словно вышедший из его гениталий и летящим копьем пересекший долину. В утреннем свете был виден туман, плывущий над рекой. Он ярко вспыхнул, когда сила исторглась из Камня.

Сарацинам не было нужды продвигаться вперед и бросаться на выставленные копья. Солнце, жажда и смертный страх делали всю работу за них. В то время, как пехотинцы окружили строй французских воинов и распевали свои бездушные молитвы, рыцари, их командиры и простые наемники один за другими падали в обморок. Побелевшие глаза закатывались, губы покрывались кровоточащими трещинами, язык распухал во рту, как кляп, и человек опрокидывался навзничь.

Когда воин ронял щит и выпадал из строя, конюхи и оруженосцы, вроде молодого турка Лео, оттаскивали его назад и укладывали тело как бревно на расчищенное место возле разрушенного колодца.

Жерар наблюдал за этим до тех пор, пока не стало невмоготу. Развернувшись на каблуках, он поднялся по холму к двум каменным столбам и красному шатру, примостившемуся в их тени.

Один из королевских стражников должен был бы остановить его, если бы еще раньше не свалился от жары прямо на посту, возле полога шатра. Жерар перешагнул через распростертое тело и вошел в шатер.

Внутри было темно, здесь царил тот кровавый сумрак, какой проникает через витражи собора, когда в небе собираются грозовые тучи. Было темно, но не прохладно.

В центре павильона под конусообразной крышей на кушетке лежал король Гай. Он прижимал к груди раку из золота и хрусталя, в которой покоился обломок истинного Креста. Если это и был его талисман, то вряд ли он мог спасти своего владельца.

— Гай! — прогремел Великий Магистр.

Рейнальд де Шатильон выступил из сумрака и встал между Великим Магистром и королем. «Оставьте его в покое. Его величеству нездоровится».

Жерар попытался оттолкнуть принца, но тот стоял твердо.

— Нам всем сейчас нездоровится, — прохрипел Жерар, — а скоро все мы умрем. Король должен повести этих людей, врезаться клином и пробиться…

— И последовать за графом Триполийским в вечность? — Рейнальд вскинул голову. — Не говорите глупостей.

— Граф повел слишком маленький отряд. Теперь я это понимаю. Если бы он нацелил все наше войско на прорыв, мы сломали бы осаду.

— Безумие!

— Сир, вы ведь не министр короля, не слуга его. Не будете ли вы любезны отойти в сторону?.. Гай!

Рев Жерара настиг короля в его тяжком забытьи. Голова Гая закачалась на изголовье и глаза скосились, не вполне сфокусировавшись на тамплиере.

— Кто потревожил мой отдых?

— Гай! Это я. Жерар де Ридерфорд.

— Я не желаю, чтобы меня беспокоили. Мне нужно набраться сил.

— Ваши силы утекают в песок. Если вы не подниметесь и не выйдете к своим воинам, сарацины ворвутся в этот шатер и зарежут вас.

Король Гай на дюйм оторвал голову от жесткой квадратной подушки.

— Мы ведь еще удерживаем холм.

— Это ненадолго. Ваши люди падают от истощения без единой раны на теле. Если хотите встретить еще один рассвет, вы должны выйти и ободрить их.

— Генерал Саладин — разумный человек.

Тут Жерар со спазмом ужаса вдруг понял, что глаза короля бессмысленно скошены и ничего не видят.

— Саладин, разумеется, знает законы рыцарства, — продолжал король сладким голосом. — Он потребует выкуп за тех, у кого есть родственники. Остальных продаст в почетное рабство. Мы сумеем с ним договориться.

— Что я слышу? — прогремел Жерар. — Мои тамплиеры составляют основу вашего войска, а сарацины не берут выкуп за тамплиеров.

— Весьма сожалею, что вы…

Прежде, чем выслушать мнение короля по этому вопросу, Жерар сгреб его за плечи и приподнял над кушеткой. Рейнальд пытался вмешаться, но Жерар грубо оттолкнул его в угол. Тамплиер так и не узнал, что случилось с принцем после этого. Возможно, он выкатился из шатра.

Король барахтался в руках Великого Магистра. Рака вывалилась из его рук из разбилась на полу шатра. Желтоватая щепка упала среди осколков хрусталя и обрывков золотой проволоки. Гай посмотрел вниз, и его лицо жалобно сморщилось, словно он собирался заплакать.

Жерар намеревался растрясти короля, чтобы он хоть что-то начал соображать. Но звуки, донесшиеся снаружи отвлекли его. Внизу под холмом запел рожок.

— Они снова собираются атаковать!

Глаза короля сфокусировались и уставились на Великого Магистра.

— В таком случае вам лучше увести своих людей в безопасное место, Жерар.

— Но где же оно, милорд? — спросил тот с издевательской вежливостью.

Широкая улыбка пересекла болезненное лицо Гая. «Граф Триполийский нашел его. Вы можете последовать за ним».

Жерар взвыл от ярости и отбросил короля поперек кушетки. Он вылетел из красного шатра в поисках оружия.

С коня Саладину открывался обзор не больше мили вокруг, но он прекрасно видел своих воинов, подобно пчелиному рою наползавших на склон холма. Тонкая линия рыцарей, защищенная белыми щитами с нарисованными на них красными крестами, отступала назад и, казалось, вот-вот должна была рухнуть под натиском человеческой волны.

— Мы разгромили христиан! — завопил Аль-Афдал, его младший сын, который от возбуждения едва держался на своем пони. Животное брыкалось и прыгало, разделяя его юный энтузиазм. Мальчику пришлось ударить кулаком по гриве.

— Замолчи! — приказал Саладин. — И запомни одну вещь. Видишь красный шатер на вершине холма? — Он показал на подножие каменных столбов.

— Да, отец. Это шатер короля, верно?

— Разумеется. И именно его защищают эти люди. Их жизнь превратилась в сплошное страдание, боль, страх и жажда сделали из них зверей, и все же они сражаются, чтобы защитить своего господина.

— Да, я вижу это.

— Так знай, что мы не разгромим их до тех пор, пока не падет красный шатер.

— Он зашатался, отец! Я сам видел, как он шатается!

— Это всего лишь дрожание горячего воздуха. Ты не увидишь, как падает этот шатер, пока хоть один из христиан останется на ногах.

— Ты сделаешь мне подарок, отец?

— Какой подарок, сын?

— Череп короля Гая, оправленный в золото!

— Посмотрим.