Машина ужаса

Глава I

Мистер О'Кейли вернулся домой около полуночи и долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и вспоминая странный вечер, выпавший на его долю. Когда он шел по приглашению своего приятеля Джеремии Гевита на заседание Франклиновского общества, он рассчитывал в сущности спокойно подремать, он предполагал, что докладчик битых два часа будет говорить об отклонении плоскости орбиты Меркурия на угол в одну секунду в течение ста лет или что-либо в этом роде. В этой усыпляющей обстановке предстояло ему посмотреть в тесном кругу на оригинальных чудаков, занятых тайнами неба больше, чем делами земными. Однако, дремать ему не пришлось. Мистер Джемс Ховард профессор астрономий Института Карнеджи делал сообщение о своих наблюдениях над «угольными мешками», как называют темные части звездного неба, лишенные светил и составляющие до сих пор для астрономов неразгаданную тайну. И первые же слова этого странного доклада заставили мистера О'Кейли навострить уши и наполнили душу его смутной тревогой.

Маститый профессор, похожий на большого марабу с голым, черепом и уныло опущенными крыльями, начал свою речь сенсационным заявлением, сразу разогнавшим сон мистера О'Кейли.

— Джентльмены, — сказал он сухим, трескучим голосом, подняв к потолку палец, — я должен говорить о вещах, которые покажутся вам необычными, но именно потому требуют вашего особого внимания. По моим расчетам через шесть месяцев Земле грозит неизбежная катастрофа, которая кончится, вероятно, гибелью всего живого населения нашей планеты.

К удивлению О'Кейли слова эти не произвели особенного впечатления на почтенное собрание. Кое-кто улыбнулся, кое-кто пожал плечами; большинство остались на своих местах с видом полного равнодушия и безмятежного покоя.

Мистер Джемс Ховард, извинившись, что должен начать издалека, коснулся своих многолетних исследований, относящихся к природе странных уголков вселенной, называемых «угольными мешками».

Эти беззвездные провалы неба считались до сих пор скоплениями темной материи, где совершаются, по всей вероятности, таинственные процессы, еще неизвестные на Земле.

— Путем длительных наблюдений и выводов я пришел к совершенно иному результату, — заявил оратор: — данные спектрального анализа, которые мне удалось добыть, говорят явственно в пользу того предположения, что эти странные космические образования обязаны своим происхождением не скоплению материи, хотя бы и очень разреженной, а наоборот— полной и абсолютной пустоте, пустоте в смысле отсутствии в них не только весомого вещества, но и светового эфира.

По мысли докладчика эти темные пятна звездного неба представляют собой как бы вихревые пустоты, пузыри, плавающие в море эфира, из которых какими-то необъяснимыми процессами он выброшен наружу или во всяком случае сильно разрежен, подобно воздушным ямам в нашей атмосфере, представляющим большую опасность для самолетов.

Так как лучи света не могут проникнуть через эти пустоты за неимением в них среды, передающей колебания, то нам они и кажутся черными провалами, угольными мешками вроде больших пятен в области Скорпиона, Южного Креста и в других местах.

Во вселенной разбросано множество таких пустот, плавающих в бездне светового эфира, при чем по данным мистера Ховарда они движутся в различных направлениях, как вихри в воздухе, пересекая пути небесных тел.

— Одно такое облачко мне удалось открыть недавно в области созвездия Лебедя, — продолжал профессор, — оно сравнительно небольшой; величины, едва достигая объема, в который может уместиться орбита Меркурия, и по моим вычислениям мчится по направлению к нам со скоростью около 300 километров в секунду. В настоящий момент оно должно пересечь орбиту Земли и столкнуться с ней, если только можно в данном случае говорить о столкновении.

Последствия подобной встречи вы можете оценить сами.

О'Кейли имел очень смутное понятие об эфире и не мог себе представить, какими именно неприятностями может грозить подобное событие, но, будучи подготовлен вступительными словами докладчика о недалекой катастрофе, ждал необычайного волнения, вызванного таким сенсационным сообщением. К его удивлению ничего подобного не произошло. Члены собрания скептически отнеслись к мрачному — предсказанию своего собрата.

Один из них, принявший участие в прениях, с насмешкой, заметил, что коллега Ховард настроен вообще чересчур пессимистически и уже не первый раз предсказывает мировую катастрофу.

Ховард презрительно пожал плечами, точно марабу встряхнул крыльями, и направился к выходу; его никто не остановил, и заседание общества продолжалось своим порядком. Но в этих разговорах О'Кейли уже в сущности ничего не понял. Спорили о том, возможно ли допустить существование пустот.

В мировом эфире, толковали о том, что следует понимать под словом «эфир» и существует ли он в действительности. Ссылались на Ньютона, Канта, Пуанкаре, Эйнштейна, и никто ни словом не заикнулся больше о зловещем пророчестве Джемса Ховарда.

Когда О'Кейли вышел вместе с Гевитом на улицу, он невольно, стал искать глазами созвездия Лебедя в торжественной тишине ночного неба.

Гевит улыбнулся.

— Тебя, кажется, напугал; этот чудак?

О'Кейли вздрогнул.

— Признаться, да. И меня удивляет, как мало обратили внимания на его слова.

— Да ты его не знаешь, — он вообще маньяк. С тех пор, как он двадцать лет назад ждал гибели Земли при столкновении с кометой, он просто бредит мировыми катастрофами и всюду видит их приближение.

— Да, но ведь он приводил доказательства, говорил о своих наблюдениях.

— Сказки. Он столько раз преподносил свои сенсации, что смешно было бы об этом говорить серьёзно.

— А все-таки чем такая встреча могла бы грозить Земле, если б она была возможна?

Гевит на минуту задумался.

— Боюсь тебе сказать. Ведь это чистая фантазия. Ну, разумеется, наступил бы полный мрак, так как исчезла бы среда, в которой распространяется свет. Вероятно, зверский мороз, благодаря прекращению поступления солнечной энергии; остановились бы другие явления, связанные с лучистой энергией, вроде передачи радиоволн.

— Но ведь это в самом деле ужасно…

— Брось… Я тебе говорю, он чуть не каждый год ожидает кончины мира.

О'Кейли замолчал. Он был не чужд суеверия; зловещее пророчество Ховарда точно оставило в душе занозу, чувство какого-то страха, от которого он не мог отделаться, глядя в темное глубокое небо.

Но глаз видел только мириады звезд, мерцающих в вышине бесчисленными огнями и молчаливых в своем вечном движении.

Глава II

Прошло несколько дней. О'Кейли чувствовал себя отвратительно. Неотвязная мысль о предсказании Ховарда портила ему аппетит и лишала сна.

На следующий день после доклада он прочел в New-Iork Tribune маленькую заметку о заседании Франкменовского общества, в которой вскользь упоминалось о курьезном предположении маститого профессора, на котором собрание не сочло нужным остановиться в виду полной его необоснованности. Заметка канула в бездонное бумажное море, и бурная, трескучая жизнь большого города текла по-прежнему в грохоте повседневных больших и маленьких дел.

Но О'Кейли не спал по ночам и во сне видел огромное черное пятно, заволакивающее непроницаемой тенью половину неба и несущееся к Земле с невообразимой скоростью.

Это было мучительно, несносно, но он не мог с собой сладить и знал, что не успокоится до тех пор, пока не — узнает всех подробностей возможного бедствия.

Он решил отправиться к Ховарду и добиться у него разъяснений.

Уже стемнело, когда О'Кейли вышел из дому, и небо покрылось звездами, когда он добрался до обсерватории Института Карнеджи, где работал профессор. На вопрос, где можно найти мистера Ховарда, спрошенный, им мрачный субъект бросил на ходу.

— Второй этаж, десятая дверь направо.

А из-за двери знакомый уже трескучий голос закричал сердито:

— Ну, какого еще чёрта там нужно? Войдите!

О'Кейли, несколько смущенный странным приглашением, все же переступил порог и в нерешительности остановился.

Лысый марабу ходил по комнате широкими шагами и временами, точно встряхивая крылья, пожимал плечами, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное.

Так продолжалось минут пять. Затем старый профессор круто остановился перед посетителем и спросил отрывисто:

— Что нужно?

О'Кейли не сразу собрался с духом ответить.

— Видите ли, мистер Ховард, — начал он, медленно подыскивая слова: — я слышал во вторник ваше сообщение в заседании Франклиновского общества.

— Так… ну и что же вам угодно? — угрюмо спросил профессор, засунув руки в карманы пиджака.

— С тех пор я не могу спокойно спать… — признался О'Кейли.

Лицо Ховарда смягчилось.

— А… значит, вы не такой уж безнадежный идиот, как все эти ученые мужи, — сказал он усмехнувшись, — и вы, вероятно, теперь интересуетесь подробностями?

— Да… вы меня извините, что я решился вас потревожить, но это такая необыкновенная вещь. И главное, я не представляю себе ясно, чем может грозить эта встреча?

Ховард закрыл глаза, как бы представляя себе подробности предстоящей катастрофы.

— Прежде всего, абсолютная непроницаемая темнота, с которой нельзя бороться никакими способами.

О'Кейли кивнул головой.

— Затем прекращение доступа на Землю солнечной теплоты и отсюда лютый мороз…

— Это ужасно…

— Но это не все. По всей вероятности, прекращение работы всех электрических установок…

— Почему же?

— Потому что электрические явления неизбежно связаны с нарушениями равновесия, с какими-то процессами в эфире, а раз исчезнет среда, в которой они распространяются, трудно предсказать, что произойдет…

— И это все?

— Нет… Может случиться нечто гораздо худшее: исчезнет, разлетится в мельчайшую пыль весь земной шар со всем его живым и мертвым багажом…

О'Кейли смотрел на собеседника полный недоумения и страха.

— Разлетится в пыль? При столкновении с пустотою? Я ничего не понимаю.

— Джемс Ховард передернул плечами.

— Я не могу утверждать этого наверняка, но, по-моему, такой исход весьма вероятен. По нашим представлениям самые атомы материи или. вернее электроны и протоны, т. е. заряды их составляющие, являются не чем иным, как вихревыми сгущениями все того же эфира. И раз он исчезнет, — очевидно будет нарушено равновесие между частицами вещества и средой, в которой они находятся. Останутся ли они целыми при таких условиях, — более чем гадательно.

— А если нет, то что же случится?

— Я уже сказал. Самое вещество земли со всем живым и мертвым грузом должно рассыпаться в эфирную пыль, рассеяться в пространстве, вероятно, с колоссальным космическим взрывом.

— И это произойдет…

— Через полгода по моим расчетам.

— И избежать этого невозможно?

— Что вы можете сделать, чтобы отклонить Землю от ее пути или увернуться иным, способом от столкновения?

— Но… может быть, могла произойти ошибка в вычислениях? Неужели мало места в этих бездонных пространствах, чтобы в них не могли разминуться две таких крупинки, как наша Земля и этот плавающий в эфире пузырь?

— Математика непогрешима, сэр, — холодно возразил Джемс Ховард, вытянув руку жестом первосвященника.

— Неужели так велика опасность этой встречи? Как-то трудно себе представить, чтобы какое-то непостижимое ничто, невидимое, неощутимое…

— Невидимое? Вы ошибаетесь, сэр. Увидеть его ничего не стоит, и если угодно, вы сами можете взглянуть на этого космического странника.

— Я был бы вам очень признателен… — сказал О'Кейли, охваченный смутным волнением.

Они двинулись по бесконечным коридорам, лестницам и переходам, пока не попали код большой купол, сквозь который громоздкое тело телескопа уставилось немигающим шаром в глубину ночного неба.

— Вот, — сказал Ховард через несколько минут, повозившись у инструмента и направив его в нужную точку.

О'Кейли взглянул и замер охваченный невольным трепетом. В бездонном провале, открывавшемся глазу, лучились и мерцали в торжественной тишине далекие, бесконечно далекие звезды, и вокруг них весь фон был точно усеян серебряной пылью миллионами светящихся солнц, слишком отдаленных, чтобы различить в отдельности их мигающие точки. И это чувство беспредельности пространства, ощущение бездны было так жутко, что у О'Кейли закружилась голова. Ведь средний человек так редко поднимает глаза к небу.

Но, как ни напрягал он свой взгляд, он не мог различить ничего, что было бы похоже на страшного гостя, угрожающего солнечной системе.

— Не видите? — спросил голос Ховарда: — присмотритесь внимательнее. У перекрестка нитей справа внизу черное пятнышко.

Теперь О'Кейли увидел. Это было похоже на маленькую чернильную кляксу на серебряном фоне, такую маленькую, что в телескоп она казалась не больше горошины.

— Это и есть то, что грозит Земле такими ужасами? — в голосе О'Кейли было разочарование.

— Да. Это темное облачко мчится к нам с невероятной быстротой, превышающей в тысячи раз скорость полета земных снарядов; примерно, через три месяца оно ворвется в пределы солнечной системы, а через полгода настанет последний день жизни Земли.

О'Кейли вздрогнул. Ему показалось, что он видит, как движется среди эфирного вихря, в бездонных провалах, наполненных светящейся пылью, где-то там на расстоянии нескольких миллиардов километров жуткий гость, словно камень, брошенный из гигантской пращи таинственной силой.

О'Кейли оторвался от телескопа и взглянул на Ховарда. Тот стоял, скрестив руки на груди и пристально глядел на посетителя.

— Мир тесен все-таки, как видите, — сказал он с грустной улыбкой: — хотя человеку трудно этому поверить.

— И вам не верят… — нерешительно произнес О'Кейли.

— Я знаю… — профессор пожал плечами — в данном случае, впрочем, это безразлично. Поскольку катастрофа неизбежна, пусть человечество проведет последние дни в неведении близкого конца.

— По правде сказать, трудно с этим примириться, — покачал, головой О'Кейли: — конечно, математика непогрешима: но… могут ошибаться люди. Например, комета Галлея…

— Довольно, — резко оборвал, его Ховард, вдруг багрово покраснев и сжимая кулаки: — не вам судить о заблуждении, которое было естественно двадцать лет назад, но стало невозможным теперь, когда мы вооружены такими приборами и такими методами исследования, которые еще недавно нам и не снились.

О'Кейли понял, что сделал ошибку, но загладить ее было уже поздно. Напоминание о несбывшихся предсказаниях и торжестве его противников слишком больно задело старика.

Он вернулся к себе в кабинет и перед самым носом гостя демонстративно хлопнул дверью, и повернул ключ в замке.

О'Кейли отправился домой, волнуемый самыми противоположными чувствами и смутной щемящей тоской.

Глава III

Время шло, а с ним, уходили в прошлое тревоги вчерашнего дня. О'Кейли стал постепенно забывать свое беспокойство по поводу предсказаний Ховарда. Жизнь текла своим порядком, и никто не вспоминал больше о мрачных пророчествах смешного старика. Правда, проскользнули сообщения о появлении в пределах солнечной системы темного облака, состоящего, вероятно, из несветящейся космической пыли, но на них не обратили внимания. Мало ли какие передряги происходят постоянно в межзвездных пространствах. Кто ими интересуется, помимо присяжных астрономов?

Да и кроме того, на Земле происходили такие события, что было не до небесных катаклизмов. Давнишнее соперничество Америки со своим соседом на Тихом океане привело, наконец, к неизбежному взрыву.

Уже гремела канонада по всему берегу от Ванкувера до Сан-Диего, уже лежала в развалинах Манила, уничтоженная японской воздушной эскадрильей в то время, как морской флот блокировал Филиппины и видима готовился к десанту.

Уже волны Тихого океана бороздили стальные гиганты, сопровождаемое тучами аэропланов, выискивая и высматривав врага, прежде чем сцепиться с ним в смертной схватке. Уже в Сан-Франциско горели дома и склады, подожженные аэробомбами, а госпитали были полны калек и слепых, отравленных газами, а в отместку американская эскадра бомбардировала Токио… Словом, опять работала полным ходом прожорливая машина войны.

Однако, решающих ударов ни та ни другая сторона еще не наносила. Было ясно, что судьба новой схватки решится на море, и обе стороны, оттягивали время, собираясь с силами и нащупывая слабое место противника.

Между тем по всему Тихоокеанскому побережью кипела лихорадочная работа. Возводились временные форты и убежища, громоздился бетон на железо и железо на бетон; строились береговые батареи, росли со сказочной быстротой новые и новые укрепления, и берег опутывался колючей проволокой, ощетинившись на протяжении тысяч километров на запад в ожидании врага. Сюда-то маленькой песчинкой в человеческой пыли, поднятой бурей войны, попал и О'Кейли одним из младших офицеров, обслуживавших группу береговых батарей севернее Ситля.

Уже больше месяца, как весь мир для него сосредоточился на том уголке суши, где за бетонными брустверами двигались по рельсам неуклюжие платформы, на каждой из которых примостилось по три горластых пушки, прижавшихся тесно друг к другу, а сзади глубоко вниз шли крутые ступени в подземное бетонное убежище, в котором помещалась команда.

Здесь был свой особый мир, своя жизнь, полная напряженной тревоги и ожидания. Предполагали, что японцы намерены высадиться где-то в районе устья Колумбии. Уже с неделю ходили слухи, что большая эскадра, сопровождавшая транспорты с войсками, рыскает неподалеку.

В эти дни О'Кейли еще раз вспомнил о предсказании Ховарда, прочитав в обрывке газеты сведение о черном облаке, пересекшем орбиту Урана и двигавшемся по направлению к Земле. Заметка была написана довольно путанно, но не носила тревожного характера. Автор ее уверял, что если Земле и придется попасть на несколько часов в область этой темной чрезвычайно разреженной космической пыли, то это будет еще менее заметно, чем встреча с кометой Галлея в 1910 году. Он вспомнил черную горошину, виденную им летом в обсерватории Ховарда, и смутная тревога сжала сердце, но ненадолго. Слишком много работы было днем, излишком крепок сон ночью, чтобы отдаваться бесцельным, ненужным мыслям. К тому же это было недели две назад. С тех пор стояла ненастная унылая погода; небо было затянуто тучами.

За неимением сведений затихли и разговоры о небесном госте, и с тем большим, напряжением стали ждать гостей земных.

И они, наконец, появились.

С утра дежурные миноносцы и самолеты дали знать о приближении противника.

Скоро весь горизонт затянуло дымками идущей к берегу эскадры.

Около полудня начался бой, и О'Кейли почти потерял сознание в этом диком грохоте и гаме, сотрясавшем небо, море и землю. Люди, оглушенные, ошалелые с налитыми кровью глазами и вздувшимися мускулами метались от орудия к орудию, к зарядным ящикам, к прицельным механизмам, возились у маленьких электрических кранов, подававших тяжелые снаряды к пушкам, открывающим жадно, стальные зевы и глотавшим эти куски металлах тем, чтобы через секунду выплюнуть их в огне и громе к кипевшему и бурлившему морю.

А оттуда, из-за плотной завесы дыма, окутавшей фронт крейсеров и дредноутов, неслись с гудением и свистом такие же куски стали, буравя землю, взметая ее кверху.

И вот тут-то произошло нечто удивительное, нечто поистине сверхъестественное.

Одно короткое мгновение О'Кейли показалось, что с востока движется с колоссальной быстротой какая-то черная стена, которая вдруг обрушилась на него абсолютным непроницаемым мраком.

В первое мгновение он подумал, что попросту ослеп. Но также внезапно наступившая тишина, в которой растерянные голоса людей звучали жалкими, одинокими всплесками, доказала О'Кейли, что случилось что-то необычайное.

Стрельба стихла мгновенно по всему фронту, и эти испуганные вопли перекликавшихся людей были отчетливо слышны.

— Какого дьявола? Что там случилось? — заревел под самым ухом оглушительный бас командира батареи, в котором слышался не столько страх, сколько злоба человека, которому помешали выполнить важное и ответственное дело.

— А чёрт его знает, ответил голос старшего офицера: — похоже на то, что пущен, ослепляющий газ.

— Ну, это вы вздор несете, — ответил капитан, — ведь эта чертовщина налетела с востока, а не с моря. Да мне кажется, и их захватило, — замолчали ведь желторожие…

— Не знаю, — сказал снова старший офицер, — но если это не газ, то значит сам сатана накрыл нас своей шапкой. Я ни зги не вижу в этой чёртовой тьме.

— А вот посмотрим, — гудел командир: — эй, Джонни!

— Есть, сэр, — ответил из темноты испуганный голос фейерверкера.

— Зажгите факелы для ночной стрельбы.

— Есть, сэр…

Послышалась возня, чиркнула спичка, одна, другая, зашипела загоревшаяся смола, но ни один — луч света не озарил как будто еще более сгустившийся мрак.

— Ну что же вы там, копаетесь? — нетерпеливо крикнул командир.

— Они не горят, сэр, — ответил жалобно Джонни.

— Что вы болтаете, пустоголовое чучело? Разве вы в них налили воды вместо горючего?

— Нет, сэр, — начал было фейерверкер и вдруг вскрикнул голосом, в котором смешались страх и внезапная физическая боль.

— Что там еще такое? Чего вы орете?

— Они горят, сэр, — плакал дрожащий голос Джонни: —я больно обжёгся, но… они не светят.

Энергичное ругательство, сопровождаемое угрозой по адресу фейерверкера, было ответом на эго странное заявление.

Командир двинулся ощупью в город и, видимо споткнувшись в темноте, грохнулся с платформы на землю. Слышно было, как он стонет и чертыхается, обещая повесить и расстрелять своих подчиненных через двух третьего.

— Позвать радиста! — заорал он наконец, несколько придя в себя, как будто можно было двигаться куда-нибудь в этой кромешной тьме, не рискуя сломать себе шею на каждом шагу.

— Радиста к командиру! — передали приказание испуганные голоса куда-то в недра непроглядного мрака. И через пять минут, перекидываясь от человека к человеку, побежало ответное сообщение, приводя людей в неописуемый ужас:

— Аппарат не действует…

— Телефонист!.. — как труба архангельская, ревел голос взбешенного командира…

— Есть, сэр, — отвечал откуда-то справа с телефонного поста дискант Гарри Паркера — телефониста.

— Вызовите командира группы…

— Телефон не работает, сэр….

В темноте послышались испуганные вопли, кто-то читал молитву, кто-то сыпал богохульными ругательствами.

— Фу, чёрт, да зажгите же наконец хоть свечу, — приказал старший офицер.

— Они не горят, сэр, не дают огня…

Тогда чей-то обезумевший истерический голос завопил сзади:

— Конец пришел, братья! Последняя великая ночь мира!

— Замолчите, безмозглое животное! — снова раскатился мощный бас: — или я пулей заткну вашу глотку…

Слышно было, как щелкнул курок револьвера. Но голос не унимался.

— Спасайтесь!

Гулко треснул выстрел. Пуля свистя полетела в темноту, но ни малейшей вспышки, ни намека на огонь не рассеяло ее.

Теперь двигались десятки ног, шаркая ощупью, как слепые, уходя куда-то вглубь, в тьму, в неизвестность.

И О'Кейли пошел вместе с другими. То есть не вместе, потому что никто друг друга не видел, а просто вперед, прямо перед собой. Он понял теперь все. Предсказание Ховарда сбылось. Земля попала в область пустотного вихря и неслась теперь в абсолютное ничто, лишенная света, лишенная всего, что связано было с наполняющим мир эфиром.

— Но ведь это еще не все, — вспомнилось ему, — земной шар должен взорваться, должен разлететься в пыль и рассеяться в пространстве, как пепел по ветру.

В эту минуту до его слуха донесся смутный шум, идущий сзади и нарастающий с каждой секундой. Было похоже, будто во мраке несется огромное стадо, и от топота его дрожит земля.

— Ну вот, идет конец… — подумал О'Кейли и лег ничком на землю в ожидании того страшного, что должно было уничтожить и его, маленькую песчинку, затерянную во тьме, и все живое вокруг.

Глава IV

Однако это еще не был конец, предсказанный Джемсом Ховардом. Грохот, поразивший внимание О'Кейли, был предвестником свирепого урагана, налетевшего с невероятной силой на блуждающих во мраке людей. Воздух наполнился таким неистовым шумом, который поглотил все остальные звуки. Буйный ветер ревел, свистал и визжал в уши, неся тучи пыли, и валил с ног; дышать можно было только обернувшись к нему спиной, иначе он душил, врываясь в легкие и забивая их песком.

Слышен был шум и лязг опрокидываемых металлических предметов, треск ломающихся деревьев, крики людей, еле различимые в вое бури.

И с каждой секундой усиливался свирепый холод, точно ураган нес с собою дыхание ледяных пустынь всего мира.

О'Кейли снова вспомнил Ховарда, предвидевшего и эту подробность недалекой катастрофы.

Начинали уже коченеть пальцы рук и ног, тело сотрясалось зябкой дрожью, а буря бесновалась. по-прежнему, и ни зги света не было видно во мраке.

О'Кейли, стиснув зубы и сжав кулаки, обернулся спиною к ветру и сделал несколько шагов куда-то в пространство. Ему посчастливилось наткнуться на бетонную стенку бруствера. С трудом перебравшись на подветренную сторону, он несколько отдышался и старался отогреть движениями озябшие руки и ноги. Он был здесь один, и ему стало казаться, что во вселенной не осталось ничего живого и он стоит здесь среди бушующего мрака и ждет своей смерти.

Это было невыносимо жутко. Его потянуло к людям. Захотелось, во что бы то ни стало, услышать еще раз звук человеческого голоса, почувствовать подле себя живое существо. Он решил попытаться ощупью, ползком, как. угодно добраться до бетонного убежища. Там можно было найти и защиту от леденящего ветра, бесновавшегося по-прежнему на просторе.

Надо было сначала отыскать правую платформу батареи, а оттуда пробраться еще шагов на сто дальше вдоль рельсового пути, однако это предприятие оказалось делом не легким. Идти в открытую было невозможно, так как; ветер буквально валил с ног. И О'Кейли топал на четвереньках, ощупывая коченеющими пальцами попадающиеся по пути предметы.

Где-то неподалеку, хлопнул короткий еле слышный выстрел, — точно откупорили тугую бутылку, — вероятно, кто- нибудь из товарищей предпочел добровольно умереть.

Через несколько шагов О'Кейли наткнулся на тело человека, лежавшего ничком, лицом вниз и еще вздрагивавшего в последних конвульсиях.

А немного поодаль он стукнулся головой о железные ступеньки лестницы орудийной платформы и услышал знакомый голос наводчика первого орудия.

— Кто тут?

— Это вы, Мойк? — закричал в свою очередь О'Кейли, стараясь побороть шум ветра.

— Господин лейтенант? Да, сэр, это я… Спаси нас, святой Патрик. Что это такое творится, сэр? Кажется, началось светопреставление.

— Похоже на то, Мойк, — ответил О'Кейли, — дело плохо. Что вы тут делаете?

— Жду смерти, сэр, — ответил унылый голос наводчика, — я уже наполовину замерз.

— Вы не знаете, кто это сейчас стрелял рядом?

— Кажется, командир, сэр. Он был здесь у первого орудия, я узнал звук его кольта.

— Так это первое орудие?

— Да, сэр, я не двигался с места с тех пор, как налетела буря.

— Надо бежать отсюда, — сказал. О'Кейли — ведь тут рукой подать до убежища вдоль рельсов.

— К чему? Не все ли равно… где умирать? Да я и не могу двигаться… Пальцы совсем не действуют.

— А все-таки лучше, чтобы конец пришел на людях, чем в этой пустыне. И потом может быть удастся- немного отогреться.

— Отогреться? О да, сэр… Если бы чуточку стало теплее…?

— Ну так двигайтесь, Мойк, будьте мужчиной.

И два человека, цепляясь друг за друга, поползли вдоль рельс, припадая к земле и отворачивая лицо от ветра, останавливающего дыхание. Песок, поднятый им, забивал рот, хрустел на зубах, проникал в легкие и вызывал тяжелый, болезненный кашель.

Так прошло с полчаса: они сделали, вероятно, не больше половины пути, когда вдруг ветер упал так же внезапно, как и налетел, и в наступившей тишине ясно стали слышны крики и стоны людей, копошившихся в темноте, и отчаянные вопли сирен откуда-то издали, — очевидно с кораблей, блуждающих наудачу вблизи берега и лишенных возможности ориентироваться без света, без компаса, без каких бы то ни было указаний о направлении движения.

Обрадованные путники встали на ноги и продолжали путь, взявшись за руки и шагая по шпалам.

Но едва сделали они таким образом десятка два шагов, как пошел сухой и колючий снег, в несколько минут покрывший землю толстым ковром, в который ноги уходили выше щиколотки.

Почти в то же мгновение Мойк наткнулся на стоящий на пути вагон, возле которого слышна была возня десятков людей, сдавленные крики, звуки борьбы, изредка револьверные выстрелы.

— Что это такое? — с недоумением спросил О'Кейли, прислушиваясь к необычайному шуму. — Неужели японцы ухитрились в этой темноте сделать десант?

— Нет, сэр, — ответил, стуча зубами от холода Мойк: — я понимаю, в чем дело. Это не японцы. Мы попали на запасный путь, на который сегодня утром доставили вагон с теплой одеждой к зиме.

— Теплая одежда… — О'Кейли точно осенило. Это был луч надежды, возможность согреться, спастись от леденящего холода, становившегося с каждой минутой непереносимее. Мороз захватывал дух, острыми иголками покалывал легкие, трепал все тело страшной неуемной дрожью; руки и ноги коченели все больше, пальцы с трудом можно было разжать.

И вот судьба посылала на спасение, нет — об этом О'Кейли не смел думать, — но по крайней мере отсрочку. Но что было делать? Принять участие в этой звериной схватке и кулаками и зубами отстаивать свое право на жизнь? Это было почти безнадежно в том состоянии, в каком были они с Мойком, с окоченевшими руками и ногами, обессиленные борьбой и ураганом.

Счастливый случай пришел им ка помощь. Сверху, очевидно с платформы вагона, раздался зычный голос сержанта Пирса, человека с пудовыми кулаками и весьма решительным характером, которого все уважали, а многие и побаивались.

— Эй, вы дурачье, — орал он в темноте; — и казалось, видно было, как разевается его непомерная глотка.

— Куда вы все лезете? Ведь вы околеете, прежде чем добьетесь толку таким образом!

— Тебе хорошо говорить, — перебил его из темноты чей-то голос: — небось, напялил уже на себя пару полушубков… А мы здесь дохнем.

— Молчи, Паркер, — ответил голос сверху — не то я сверну тебе шею, коли ты сюда сунешься. Я говорю для твоей же пользы. Вас тут десятка два-три не больше. А в вагоне запас одежды по крайней мере на тысячу человек!

Послышался одобрительный гул голосов.

— Ну вот — значит хватит на всех с избытком.

— И если вы не будете кусаться, как бешеные звери, а станете по порядку спокойно получать вещи, вы все оденетесь гораздо скорей. Понятно?

— Верно, — закричали со всех сторон: — давай, Пирс, вещи… Подходи, ребята, по очереди.

Привычка к дисциплине взяла верх, и люди, держась друг за друга, стали подвигаться к дверям вагона, подбодряя впереди стоящих ругательствами и тумаками.

В темноте началась перекличка.

— Эй, Тимми, — кричал один голос, дрожа от — стужи и заикаясь: — ты здесь?

— Здесь, дружище, — отвечали сзади: — двигайся скорей, а то я окочурюсь, не дождавшись очереди.

— А где Симмонс?

— Симмонсу еще два часа назад оторвало башку японским снарядом.

— Бедняга!

— Кой чёрт, бедняга! Я ему завидую. Разве лучше замерзнуть в этой чертовой тьме, где не видишь огонька собственной трубки, когда она торчит в зубах?

— Да что же такое случилось, скажите ради бога? — спрашивал кто-то, и в голосе его дрожал и бился смертельный страх.

— Может быть, затмение? — предположил другой голос.

— В голове у тебя затмение — сказал тот, кто справлялся о Симмонсе: — видал ты во время затмения такую непроглядную темень, в которой отказываются светить земные огни?

— Так в чем же дело?

— А чёрт его знает. Телеграф, телефон, радио не работают. Ничего не известно, что творится на свете. Хотели снестись с соседней батареей оптическими сигналами, — ни один прожектор не действует.

— Почему?

— Вот погадай на пальцах, почему. Динамо не дают тока…

— Так попробовали бы ацетиленовый…

— То-то у тебя не спросили совета. Двадцать раз пробовали… Шипит, горит, а света ни на полцента… Точно весь мир в какую- то бездонную черную яму провалился.

О'Кейли думал о том, что он один очевидно знает истинную причину катастрофы, но ведь не читать же было лекцию по астрономии этим обезумевшим от ужаса и полузамерзшим людям. Да и зачем? Чтобы подтвердить неизбежность конца, обманчивость всякой надежды.

И все-таки у него в душе эта надежда теплилась неугасимым огнем. Он думал о том, что предсказание Ховарда не сбылось до конца: материя не рассыпалась эфирной пылью, не взорвалась внутренними силами, хотя и застывала постепенно, охваченная стужей межпланетных пространств.

Но ведь в таком случае рано или поздно это должно кончиться…

Только именно чтобы не было слишком поздно…

Снег падал по-прежнему густыми хлопьями, и ноги вязли в нем уже по колени. Мороз усиливался, становилось труднее и труднее дышать. Некоторое облегчение наступило в вагоне, куда О'Кейли попал наконец вместе с другими и закутался во все теплое, что только можно было найти в разбросанной по полу куче одежды.

Сюда понемногу собрались все двадцать человек, которые набрели случайно на спасительный вагон. Они сбились в кучу, прижавшись друг к другу и стараясь согреться своим и чужим дыханием.

Идти на поиски убежища теперь было бесполезно, — в темноте, под толстым слоем снега все направления были одинаковы. А здесь была хоть какая-нибудь защита от ветра, груда теплого платья, в которую можно было зарыться, а главное… люди, ставшие внезапно такими близкими, — точно родные братья.

По мере того как крепчал мороз, все теснее жались они друг к другу, и понемногу затихали разговоры, заменяясь всхлипываниями, бормотанием и стонами.

И в наступившей постепенно тишине доносились яснее звуки снаружи, доказывавшие, что и там, за тонкими стенками вагона, корчился в предсмертной агонии еще недавно такой шумный и полный жизни мир.

Где-то заржала лошадь, собака завыла ей в ответ и вдруг замолкли обе, точно пораженные молнией. Изредка раздавались выстрелы, еле слышные, почти заглушенные снежной бурей, надрывно ревели сирены.

Один раз все эти разрозненные звуки покрыл тяжелый гул далекого взрыва, от которого вздрогнула земля и задребезжали стекла.

— Что это? — спросил кто-то испуганно.

— С моря, — ответил голос сержанта: — что-нибудь случилось у желторожих.

— Да не мудрено, если в этой темноте они все друг друга перетопят, — сказал еще кто-то, и снова наступило молчание.

О'Кейли чувствовал, как его с каждой минутой все более одолевает странная дремота. Он попробовал было стряхнуть ее, но сознание замирало, сковываемое неодолимой силой.

«Я замерзаю», — подумал он, хотел было шевельнуться, позвать на помощь, но ни рук, ни ног у него больше не было, а из груди вырвался только невнятный стон, в котором он не узнал своего голоса.

Потом его охватил полный покой и безразличие ко всему окружающему. Была еще смутная мысль о близком конце, но она не пугала, как раньше, а связывалась с неодолимым желанием сна, которому он больше не мог противиться.

Глава V

И все-таки ему суждено было проснуться. Кто-то тряс его изо всех сил за плечи, растирал чем-то холодным лицо, руки, ноги, переворачивал с боку на бок, точно куль с мукой.

О'Кейли открыл глаза и пробормотал что-то невнятное, протестуя против нарушения покоя.

Над ним нагнулось скуластое лицо Мойка с побелевшими оттопыренными ушами и огромным красным носом.

— Очнитесь, сэр, — твердил он продолжая растирать ноги О'Кейли: — все кончилось… Надо приниматься за дело.

О'Кейли повернул голову и зажмурился от целого потока солнечных лучей, врывавшихся через раскрытые двери вагона.

— Что кончилось? — спросил он, не отдавая еще себе отчета в случившемся…

— Все, сэр… Эта черная буря пронеслась мимо так же быстро, как и налетела.

— Черная буря? — О'Кейли вспомнил теперь все, что произошло с утра этого жуткого дня. — И мы с вами остались живы? — пробормотал он в недоумении: — А другие?

— Не знаю, сэр. Но думаю, что многих мы не досчитаемся после сегодняшнего дня.

О'Кейли оглянулся на ворох меховой одежды, в котором копошились, стонали и двигались закутанные фигуры.

— Нет, сэр, не здесь, — сказал Мойк, качая головой — те, кому посчастливилось попасть сюда, остались живы, а вот там… — Он махнул рукой по направлению открытой двери.

О'Кейли дотащился до нее и выглянул наружу.

Далеко вокруг, насколько хватал глаз, лежала снежная мертвая пустыня, в которой не было заметно никакого признака жизни.

Полузасыпанные снегом, пушки так и остались с поднятыми кверху зевами, как застал их момент катастрофы, кое-где на платформах можно было различить скорченные, безжизненные фигуры, также покрытые снежным саваном.

Сзади, где был когда-то рельсовый путь, торчали местами из- под снега поваленные бурей телеграфные столбы, опутанные проволокой, семафор; с беспомощно поднятым крылом, и одиноким островом маячила водокачка: Все было мертво и неподвижно вокруг — от края и до края горизонта. О'Кейли вздрогнул. Ему показалось, что они остались одни в этой пустыне, одинокая кучка измученных людей.

Он бросился внутрь вагона, к товарищам по несчастью. Здесь — понемногу всё приходили в себя. Только двоих так и не удалось привести в чувство, — они уже перестали дышать. У нескольких, были отморожены руки и ноги. Их устроили в теплом углу, на куче мехов, а те, кто могли держаться на ногах, открыли совещание. Прежде всего решено было связаться с внешним миром. Телеграф и телефон работать не могли, — столбы всюду были опрокинуты ветром. Оставалось радио, и вот, пробираясь через сугробы снега, утопая в них выше пояса, кучка людей двинулась к полевой станции, стоявшей в нескольких десятков шагов от их вагона. Здесь они нашли еще человек десять, укрывшихся в бетонной убежище. Среди них был и батарейный радист.

Около часа прошло на очистку станции от снега, и только тогда затрещал аппарат, посылая в пространство тревожные призывы.

Долго ждала кучка бледных взволнованных людей, стеснившаяся у аппарата, ответа откуда-нибудь из окружавшей их мертвой пустыни. Мир молчал…

И только когда напряжение достигло высшей степени и люди боялись глядеть друг другу в глаза и предчувствии страшной истины, — застучал аппарат, и поползла змеей испещренная знаками лента. Радист передавал товарищам значение сигналов.

— Портланд… Портланд… Правительственная станция… небывалая катастрофа… пронеслась снежная буря… два часа абсолютный мрак… холод сто градусов по Фаренгейту… город почти вымер… много обмороженных, больных… врачей нет… просим помощи… Кто вы?

Аппарат замолк. Снова начал передачу радист.

— Находимся на береговой батарее № 7 у Ситля… Выдержали бурю… Все вокруг завалено снегом… От батареи уцелело двадцать три человека…

Далекий собеседник перебил нетерпеливо:

— Где японцы?

Только теперь вспомнили об утреннем бое и вражеской эскадре.

— Они ушли, — сказал маленький Джонни-фейерверкер: — я поднимался на наблюдательную вышку. Море чисто. Недалеко от берега торчат трубы двух или трех броненосцев, разбитых бурей.

— Ушли? — мрачно переспросил Паркер, — по-моему отправились на завтрак к акулам… Надо думать, воевать теперь будет некому и незачем. Землю основательно повымело. Придется строить жизнь наново.

Это было похоже на правду. По крайней мере, очевидно весь этот угол Штатов был опустошен на протяжении сотен километров.

На общем совете решили, воспользоваться двумя из грузовиков, бывших не батарее, и двинуться в Портланд, на соединение с теми, кто уцелел в городе.

Но машины надо было сначала откопать из-под снега. Кроме того, пробиваться сейчас по сугробам, глубиною в рост человека, было немыслимо. Осталось ждать утра в надежде, что снег осядет под лучами солнца, и станет возможным тронуться в путь.

Пока занялись приготовлениями, заключающимися в приведении в порядок автомобилей и сборе пищевых запасов, Последнее правда, было нетрудно, так как продовольственный склад бал полностью к услугам горсточки людей.

О'Кейли вместе с Мойком отправились на наблюдательный пункт взглянуть на море.

Оно хмурилось темными свинцовыми волнами, по которым шурша и толкаясь плыли плоские опустошенные снегом льдины.

На горизонте действительно дымков не было видно. Зато ближе, милях в двух от берега, неподвижно застыли два крейсера, точно объятые сном среди водной равнины. Трубы их тоже не дымили, и, насколько можно было различить в бинокль, на палубе незаметно было признаков жизни. Вымпела и флаги лениво трепались по ветру, и течением оба судна медленно уносило к северу. Очевидно там никого не осталось в живых, а если и осталось, то в таком количестве и состоянии, что люди не могли управлять огромными машинами кораблей, ставших теперь игрушкою океана.

Еще ближе, на прибрежной мели, высовывались из воды трубы и мачты нескольких больших судов; волны бежали через них, и по мере того, как откатывалась от берега полоса прибоя, обнажались их корпуса, глубоко засевшие в песок и безжизненно неподвижные.

Затем наступила ночь, жуткая, кошмарная ночь, неповторимая для тех, кто ее пережил.

Кучка людей собралась в вагоне и разговаривала вполголоса, обсуждая происшедшее. Кругом стояла непередаваемая, удручающая тишина. Не слышно было ни голосов людей, ни криков птиц или лая собак, — ни одного звука, который нарушал бы безмолвие снежной пустыни. Мир притих, замер, точно пораженный столбняком.

О'Кейли вышел из вагона и взглянул на запад: там среди ясного звездного неба зияло черное облако, похожее на резко очерченную, несколько удлиненной формы тучу, закрывавшую все семь звезд Большой Медведицы. Но он знал, что это не было тучей. Там, сделав свое дело, несся с тою же молниеносной быстротой пустотный вихрь куда-то дальше, в бездонные провалы, в таинственную глубину вселенной, из которой он так внезапно вынырнул, — быть может, в поисках новых жертв.

О'Кейли вспомнил черное пятнышко в телескопе обсерватории института Карнеджи и содрогнулся. Какие страшные тайны хранит в своих недрах холодная бездна пространства, и как бессилен еще человек перед этими космическими силами!

Кто знает, что ждет его впереди через день через год, через сотню, тысячу или миллионы лет! До каких пор будет земля нести на себе живую, плесень, не знающую своего завтра и когда наступит неизбежный конец и откуда он придет?

Ночь прошла, и раннее солнце осветило все ту же картину безмолвного опустевшего мира. К полудню снег осел, и две машины, тяжело пыхтя, двинулись в путь, пробивая его по глубокому насту.

К вечеру прибыли в Портланд, и тут только выяснились истинные размеры происшедшей катастрофы.

Паркер оказался прав. Жизнь приходилось строить сызнова. То, что произошло на берегах Пэджет Соунда, охватило небывалым еще бедствием весь земной шар.

Три часа отсутствия эфира, о котором спорили люди науки, существует ли он в действительности, перекроили судьбу человечества. Невероятная стужа, отмеченная самопишущими приборами местами почти до ста градусов ниже нуля по Цельсию, уничтожила две трети населения земного шара. Особенно пострадали зоны, близкие к тропикам, — они, — в сущности, превратились в пустыню.

На севере, где в момент катастрофы стояла уже зима, влияние этого небывалого холода было менее значительно. И здесь, разумеется, число погибших исчислялось миллионами, но в этих широтах люди были более подготовлены к морозам. Привычка к холоду (правда менее всего), а главное теплые одежды и теплые жилища, которых не было на юге, спасли жизнь десяткам миллионов.

Но и помимо снежной бури разыгрался целый ряд несчастий, превративших эти ужасные часы в форменный ад. Отсутствие света и прекращение работы всех электрических установок вместе с паникой, охватившей людей, вызвали множество пожаров, уничтоживших целые промышленные центры. Особенно ужасны они были потому, что огонь не находил себе никакого сопротивления и бушевал в абсолютном мраке, не давая ни луча света и тем не менее сжигая все, что попадалось ему на пути.

Теперь предстояло колонизовать сызнова огромные пространства обезлюдевших — и опустошенных районов Старого и Нового Света, где погибли не только люди и животные, но и вся растительность. И центрами, откуда предстояло начаться этой колонизации, были в Западном полушарии Канада, а в Восточном — Россия. Отсюда человек должен был снова двинуться на завоевание земли, на которой он, казалось, так прочно обосновался.

О'Кейли вернулся в Нью-Йорк и здесь узнал о судьбе профессора Джемса Ховарда.

Старик до последней минуты оставался в своей обсерватории, наблюдая приближение, пустотного вихря. Он так был уверен в своей правоте и в неизбежности общей гибели, что не принял никаких мер для своего спасения. Он так и умер у окуляра телескопа на своем посту, встретив лицом к лицу наступление предсказанного им бедствия, и теперь покоится на обширном новом кладбище, и на могиле его стоит памятник, на котором высокий старик с вдохновенным лицом протягивает руку к небу, как бы указывая на приближающегося, к земле космического странника.