Машина неизвестного старика

Дмитрий Дорин СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ

— Ну и положеньице, черт подери!.. Гадай — не гадай, все одно не нагадаешь, куда пропал этот Постольников… Хоть бы одного драгуна выслал для связи, — бурчал молоденький, безусый прапорщик Рыков, то и дело поглядывая на часы-браслет и мерно измеряя тонкими журавлиными ногами длину грязной, холодной халупы, одной из немногих, стойко выдержавших отличный ураган немецких чемоданов[9].

Метель — какая-то смесь жесткого снега с песком и непроглядная темень — только и могли заставить нас выбрать себе приют в этой брошенной халупе, смотревшей еще не совсем разложившимся покойником.

Зачем и для кого судьба пощадила наше убежище от полного разрушения?.. Может быть затем, чтобы, возвышаясь над грудой развалин деревушки С., наша халупа ярче оттеняла весь ужас окружающего, бросая достойный укор в ненужном варварстве над мирными панами обнаглевшему и до цинизма одичавшему врагу, или для того, чтобы дать случайный отдых усталым воинам, застигнутым, как и я со взводом драгун, острой метелью, — едва ли знала сама халупа.

Так или иначе, не все ли равно, но войдя в нее, какое-то неприятное чувство заставило меня содрогнуться и утомленный мозг начал назойливо работать над разрешением загадки судьбы, и отвлечь свою мысль на что-либо другое я был положительно не в силах, да к тому же, будучи мистиком от природы, я невольно склонялся в этом вопросе в сторону тайны, связавшей меня ни с какой-нибудь другой уцелевшей деревушкой, а именно с деревушкой С., около которой застигла нас неожиданная непогодица.

Стараясь пересилить себя, я развернул карту и вымерил направление, по которому корнет Постольников, тоже со взводом драгун, шел на соединение со мною у дер. С., откуда ранним утром нам предстояла разведка правого фланга немцев.

По числу верст Постольников уже добрых два часа назад должен был быть на высоте д. С., но часы уже показывали одиннадцать, а об нем ни слуху, ни духу.

Я заглянул в окно.

Метель усиливалась, барабаня хрусткой дробью по закоптелому стеклу. Тьма прятала ужас разрушения, по унылый ветер тянул похоронную песню, переходящую вдруг в дикую свистопляску, и еще ярче вползал в душу ужас мертвой деревушки и гнет неизвестности…

«Развороченные черепа»[10], вспомнилось ни с того ни с сего название книжонки какого-то футуриста, попавшей мне в руки прошлой мирной зимой.

— Знаете что, Аркадий Иванович… мне кажется, что кайзер Вильгельм ни больше ни меньше, как представитель исковерканного футуризма… Не думаете ли вы, что с моментом его падения потерпят фиаско и наши бредо-футуристы и мы, наверное, уже не будем баранами, чтобы ходить на концерты и вечера этих акробатов рекламы… А может быть, они и сами образумятся… Как вы думаете?

Рыков сонно обвел меня взглядом и вместо ответа махнул рукой, широко зевнув.

Я опять заглянул в окно и опять темень больно ударила меня в глаза, поползла в голову и отразилась в мозгу бледновосковым трупом.

— Черт свадьбу правит… — вырвалось у меня. — А ведь, милый прапор, к утру-то нам необходимо соединиться с Постольниковым, не то, как дважды два-четыре, мы не только ничего не разведаем, а еще вмажемся в грязную историю… Не пойти ли сейчас пошарить к фольварку Д., — добавил я, сознавая, что поднять в такую погоду людей, — немыслимо… Кони уже двое суток не расседлывались, а люди засыпали в седле.

Рыков снова взглянул на часы и зашагал:

— Как хотите, Дмитрий Петрович… Все равно ничего не выйдет из этого рысканья, шарь, не шарь… Гораздо проще и полезнее, по моему, поставить пост у околицы, да и ахнуть на боковую… И люди поспят, да и кони отдохнут. Ну, а к утру и за дело можно взяться… А теперь…

Сильный крик ветра заглушил его последние слова и я, невольно вздрогнув, приказал расседлывать коней, а людям устроиться на отдых.

Утихала ли, или усиливалась метель, — разобрать я не мог. Острый песок слепил глаза, обжигал лицо и мой верный Рекс едва волочил ноги, насторожив уши и глубоко втягивая ноздрями морозный воздух, видимо, прилагая все усилия, чтобы отыскать заметенную дорогу.

Вокруг меня встала непроницаемая стена темени. Где, зачем и сколько уже времени я плутал в этом хаосе, — я не знал, но оглянувшись понял весь ужас своего положения.

— Я был один.

— Рыков!.. Прапорщик Рыков!.. — что было силы кричал я, но вместо ответа только громче и жалобней завыл ветер… Жуть проползла с головы до ног… Я хотел поднять руку, чтобы обтереть капли холодного пота, выступившие на лбу, но чья-то тягучая, нудная сила парализовала мое усилие и, беспомощно опустившись на шею Рекса, я поцеловал его и бросил повод, дав волю верному товарищу.

— Что же теперь делать? Как собрать растерявшийся во мраке взвод? — произнес я вполголоса, будто ища совета Рекса, но какое-то полное безразличие ко всему окружающему, ко всей жизни и смерти затемнило мой вопрос безответностью. Приятное, еще незнакомое чувство охватило меня и я, закрыв глаза, погружаюсь в нирвану покоя, как вдруг меня ужалила некрасовская фраза.

«А Марья стояла и стыла в своем заколдованном сне»[11], — вздрогнув и открыв нечеловеческим усилием глаза, я увидел перед собой серую фигуру, бледным пятном прорезавшую тьму.

Секунда и рука моя, брошенная к эфесу шашки, беспомощно опустилась… Ни шашки, ни револьвера не было… Все, все, что в походе так дорого, кажется, дороже самой жизни, все забыл я на столе в проклятой халупе.

Видя беспомощность своего положения, я решил дорого отдать жизнь и, склонясь на седле в сторону фигуры, что есть силы рванул ее за лапу башлыка, намереваясь задушить нежданного врага.

Башлык сполз и передо мною открылось, освещенное внезапно выглянувшей луной, бледное со скошенной улыбкой лицо драгуна Кирюхина, из взвода Постольникова.

— Ты откуда?!..

— Так что, ваше благородие, нарвались мы, значит, на засаду или секрет какой, не знаю… Только много их там, немцов-то… Теперь их благородие со взводом в крайней избе деревни, что у фольварка-то Д. и засели… Отстреливаются… Хотели мы прорваться, да их благородие решил вас подождать… Зачем, говорит, своих зря губить, да немца выпускать… Вот, вы, говорит, увидите, что нас нет, и верно, подойдете сами, так тогда немца-то с обеих сторон взять и легко, да так взять, что ни один из них не удерет… Больно надеялись на вас… А немца-то там, поди, без мала эскадрона два наберется.

— Да ты сам как выбрался-то? — перебил я Кирюхина.

— Охотником взялся, разыскать вас, да вот Бог не привел… Троих-то, что догнали меня, я срубил скоро, а четвертый — как это я шагнул его по голове, пошатнулся, свалился с коня. Ну, думаю, пронесло, а он, верно, жив остался, да и угодил мне в самый затылок из винтовки… Так и уложил на месте, окаянный…

— Что ты, Кирюхин… бредишь, что ли?..

— Никак нет… — слабо простонал Кирюхин и, подняв на меня заледенелые, мертвые глаза, пошатнулся и упал…

Я вскрикнул и проснулся.

Сальный огарок догорал, бросая бесцветные пятна на грязную стену халупы… Револьвер и шашка лежали на столе… Рыков, подложив под голову обмотанное тряпьем полено, спал врастяжку на полу и звонко храпел… Тут же клевал носом дежурный драгун.

В первую минуту я обрадовался, что все это было только сном, но, вспомнив слова Кирюхина и указание его на фольварк Д., что лежал от деревушки С. верстах в шести-семи к северо-западу, я глубоко уверовал, что во всем этом есть какая-то загадка, разгадать которую стало необходимостью.

Было четыре часа. Метель немного угомонилась и только ветер в трубе пел теперь еще жалобней и вся халупа со своей рухлядью стонала скрипуче-нудно, будто вспоминая о тихом былом вздохе бледными отблесками догоравшего огарка. Надо ехать.

В ту минуту я видел всю картину томительного ожидания нас Постольниковым, считавшим, может быть, по секундам, время неравной борьбы.

— Рыков!.. Вставайте скорей!..

Аркадий Иванович взглянул на меня вытаращенными глазами и укоризненно-недовольно пробурчал:

— Эх, Дмитрий Петрович, всегда вы штуку какую-нибудь смастерите. Ни свет — ни заря… На дворе дьявол с чертом горох молотят, а вы им на рога сами хотите напороться… Опять, видно, предчувствие ваше… Ей-Богу, вам надо отдохнуть недельки две… Так ведь от вас одно пустое место останется… Исчезнете… — тоном, не терпящим возражений, — закончил Рыков, любивший иногда корчить «бывалого», что ему совсем не удавалось и ругань его никогда не походила на ругань, так же, как и философия, — на философию.

— Об этом, Аркадий Иванович, потолкуем после, а теперь, пожалуйста, торопитесь.

За окном уже фыркали кони, позванивая мундштуками, и было слышно, как унтер Глыба подшучивал над любителем поспать хохлом Нищенко.

Готовые всегда и ко всему мои молодцы ни на минуту не задавались вопросами, куда и на что я веду их. Они знали, что без необходимости я не нарушил бы их давножданный отдых и теперь только ждали приказаний.

Потрепав гриву Рекса, я, уверенный в реальности пережитого во сне, набросал несколькими словами обстановку, в какой находился Постельников, и закончил:

— Подойти к фольварку должны тихо. Следи зорко за рукой. Махну — рассыпаться без звука, кошками вокруг крайней халупы, кольцом. Шагов за двести остановиться… Где нельзя подойти, брось коня и ползи… Без стрела… Слушать крепко… Свистну три раза и все, как один, лети птицей к халупе… Гикай крепче… Пусть думают, что целый полк за нами… Стреляй только тот, кто без коня, остальные, — рубить без пощады… Поняли, братцы?..

— Поняли, — тихо-серьезно ответили мои молодцы.

— С Богом, за мной! — тихо скомандовал я, взяв прямое направление на северо-запад.

По остротам драгун моего маленького отряда, которые сыпались несмотря на то, что отдохнуть им в эти трое суток так и не удалось, я видел, что настроение их бодрое, и сам крепко сжимая рукоятку шашки, горел желанием скорей встретиться с противником…

Медленно прошли версты три. Рыков несколько раз пытался навести меня на разговор обо всей, как он выразился, фантастической задаче, но мне казалось все настолько реальным, что всякие объяснения были излишни и я молчал.

Вдруг Рекс захрапел и круто отшатнулся в сторону. На нашем пути лежала темная фигура, наполовину запорошенная метелью.

— А ну-ка, ребята, посмотри, кто это лежит… Не Кирюхин ли! — скомандовал я, не глядя на труп, но будучи совершенно уверен, что не обманулся.

— Что вы, Дмитрий Петрович, какой леший Кирюхина сюда забросит… Скажете тоже, — возразил Рыков.

Драгуны спешились, окружили лежащего и, когда Глыба перевернул его вверх лицом и шепотом сказал:

— Так точно, Кирюхин и есть, — все как один сняли шапки и перекрестились.

— Ничего не понимаю… Это невозможно… Да объясните же, наконец, Дмитрий Петрович, что это такое? — подъехал ко мне Рыков.

— Ничего… Я уже был здесь, когда вы спали… Остальное — потом… А теперь, — вперед, ребята, за мной… Кирюхина всем везти по очереди…

Молча ехали драгуны, без шапок, за мной, а у меня щемящий ком подкатывался к горлу и слезы навертывались на глаза, до того было жаль мне лихого, отчаянного Кирюхина.

И еще больше загорелась жажда мести подлому врагу за Кирюхина, за печаль моих драгун, за все, за все.

По гробовому молчанию я чувствовал уже не впервые, что в такие минуты весь мои взвод, и безусый Рыков, и я, — сливаемся в одну мысль, в одну непобедимую силу, и дорого будет стоить врагу встреча с нами в такую минуту.

Начинало светать…

Наконец, впереди за версту или полторы выделился пятном фольварк, растянувшийся вправо улицей хибарок.

Кругом тихо. Ни одного выстрела не слышно.

«Что такое, — думал я, — опоздали, что ли, или сон и предчувствие обманули…»

Чувство недоверия начинало уже охватывать меня, но, указав на едва выделявшуюся из общей массы крайнюю халупу, стоявшую на отлете и бывшую покрупнее других, я опять уверенно махнул рукой.

Без шума рассыпались в обе стороны драгуны, окружая широким кольцом указанное им место.

Со мной остался только Глыба и драгун с телом Кирюхина.

Дав ему приказание ни в коем случае не бросить тело товарища, я с Глыбой спешились и пошли к фольварку… Чем ближе мы подходили, укрываясь за каждой кочкой, тем реже становился туман. Ветер притих и, подойдя шагов на триста, уже было можно различить немцев, которых было эскадрона два. Отведя коней шагов на сто вправо за пригорок и оставив их коноводам, немцы, окопавшись, окружили тесным кольцом крайнюю избу и залегли. Глыба, увидя это, не удержался и ругнул их за трусость сразиться в открытом бою…

— Ишь, сволочь трусливая… Не пора, ли ваше благородие, того и гляди, совсем светло станет, — закончил он красноречивую ругань…

Я взглянул на часы. Было около семи.

— Пора! — крикнул я и, вскочив на Рекса, что было силы дал три пронзительных свистка сиреной, которую знал весь эскадрон.

Почуя шпоры, Рекс летел, как вихрь и, уже почти подскакав к немцам, я услышал ответный свист Постольникова…

Сердце замерло от гиканья со всех сторон летевших драгун.

Немцы опешили, приземились совсем, не поняв еще положения… Некоторые из них только протирали глаза, хватали ружья и открыли беспорядочную стрельбу, бросаясь из стороны в сторону… Но… поздно… как смерч влетели мои драгуны в ошеломленную массу и крошили направо и налево уже торжествовавшего было над Постольниковым врага.

Моя шашка с размаху ударила что-то твердое и погрузилась в мякоть, брызнувшую мне в лицо…

Еще и еще… и вдруг, что-то горячее обожгло меня сначала в плечо, потом в шею… Мелькнула перед глазами рослая фигура Постольникова… Приклады его драгун… в ушах прозвенел хруст разбиваемого черепа и дикий храп…

«Развороченные черепа» — пронеслось в голове и сразу за этим все смешалось, расплылось в бесцветное пятно и поплыло глубоко вниз, вместе со мной.

Первые слова, которые я услышал, очнувшись, это были слова Рыкова:

— Хоть убей меня, доктор, а я не понимаю… Скажи, пожалуйста, как у вас в медицине объясняют подобные штуки?

Наш молодой доктор покачал с видом знатока головой и попросил Рыкова говорить тише, чтобы не тревожить меня.

— Так-то оно так, — понизив голос, не отставал Рыков, — а я ведь тебя не ерунду спрашиваю… Целый день думаю, что же это такое?

— Медицина, Аркадий Иванович, едва ли найдет объяснение этому… Просто странный случай, вот и все…

— Ничего нет странного, — перебил было я доктора, но увидя, что я проснулся, он замахал руками и закричал:

— Ни слова! Ни слова, не смейте говорить… Вы потеряли много крови, и вам необходим полный покой!..

— Да, я же ведь давно уж говорил ему, что он должен взять недельки две… — едва уловил я слова Рыкова и, кажется, заснул снова.