Маг-менестрель

Глава 26

Ребозо выкрикнул какое-то злобное стихотворение на древнем языке, и его посох выплюнул зеленоватое пламя.

— Умри, мерзкий призрак! Убирайся отсюда сейчас же!

Но принц Касудо только сложил руки на груди, закрыл глаза и откинул голову назад в молитве. Его объяли языки пламени.

А король Бонкорро в упор уставился на канцлера. Он шевелил губами, и его голос не был слышен за воплями Ребозо, полными жгучей ненависти... Но вот огромная змея начала подниматься от пола, обвивая канцлера. Ребозо в ужасе глядел на приплюснутую остроконечную голову, покачивающуюся всего в футе от его лица, в ужасе вскрикнул, и тут кольца змеиного тела туго сжали его грудь, и он начал задыхаться. Его посох со стуком упал на пол, зеленое пламя угасло, и оказалось, что призрак принца Касудо никуда не делся, он только засветился еще ярче, чем прежде.

Король Бонкорро поднялся с трона, нахмурив брови и прищурившись. Он шагнул к канцлеру и выхватил из поясных ножен стилет.

— Нет, ваше величество! — прошелестел Ребозо, испуская последний воздух из легких. — Этот призрак — он ненастоящий! Это фантазм, созданный ученым Аруэтто!

— Неужели ты меня считаешь таким глупцом? — Король Бонкорро дал приказ змее: — Ослабь немного кольца, пусть он подышит. Он умрет от моего клинка, а не от того, что ты его задушишь! Он не чародей, — король снова повернулся к Ребозо, — он всего лишь ученый, и ему ничего для себя не нужно — он бескорыстен!

— Он владеет знанием! А если он знает, как что делать, он может сделать все, что пожелает. И он совсем не бескорыстен, ему очень много чего нужно для себя, ибо он истинный и законный престолонаследник Латрурии.

Бонкорро окаменел. Развернувшись, он гневно уставился на Аруэтто.

— Правда?

— Не извольте сомневаться — сущая правда. — Это сэр Ги шагнул вперед, держа руку на эфесе меча. Он заслонил собой Аруэтто, встав всего в шаге от короля. — Он — последний потомок последнего Цезаря.

— Но я совершенно не желаю править! — вскричал Аруэтто. — Я не люблю дворцовую жизнь, а еще меньше люблю всяческие интриги! Я отрекаюсь от престола здесь и сейчас, во всеуслышание! Отрекаюсь в пользу короля Бонкорро, ибо его правление способно излечить все язвы Латрурии! Я же хочу, чтобы мне оставили мои книги и покой, — больше мне ничего не надо!

— Это я уже слышал, — вздохнул сэр Ги. — И я выслушал твое отречение. Да будет так. Он более не наследник. Престол ваш.

Долго-долго тянулась минута, в течение которой король Бонкорро смотрел на Аруэтто и сэра Ги. Наконец он сказал:

— Спасибо тебе... спасибо вам, ученый. Вы получите книги, но вот покоя не обещаю. Я сохраню за собой престол, но мне потребуются ваша помощь и ваши советы. Ребозо уже трижды предал меня. За это он умрет. Вы станете моим новым канцлером. — Бонкорро развернулся и занес стилет, намереваясь свершить приговор.

— Нет, сын мой! — вскричал призрак. — Не отправляй его в Ад! Дай ему исповедоваться в грехах, дай покаяться!

Бонкорро растерялся, опустил клинок.

— Глупо отпускать змею, которая тут же ужалит тебя в пятку, отец!

— Не отпускай его! Найди священника, пусть исповедует его сегодня же, а потом обезглавь его и вели сжечь тело! Но не отягощай душу свою его проклятиями!

— Это неразумно, — возразил Бонкорро.

— Добродетельный путь не всегда благоразумен, но он всегда мудр! Сделай так ради меня, сынок, хотя я знаю, что не заслуживаю этого от тебя!

— Ты заслуживаешь в десять раз больше. — Бонкорро убрал стилет в ножны. — То, что ты покинул меня, не перевешивает десяти лет моего детского счастья. Он получит свой шанс попасть в Рай.

Бонкорро взмахнул рукой, быстро пробормотал стихотворение, и змея, звякнув, превратилась в цепи и кандалы, которые тут же обхватили запястья и лодыжки Ребозо.

Но Ребозо получил время для передышки и не преминул им воспользоваться. Одним быстрым движением он наклонился и поднял с пола свой посох, после чего, распрямившись, возопил:

— Эй, верные мои подручные! Вступайте в бой или будете прокляты! Убейте королишку и, если понадобится, умрите за это.

Затем канцлер прокричал что-то на непонятном языке, указал посохом на Бонкорро, и змея снова появилась на полу, только на этот раз принялась оплетать кольцами короля.

— Тревога! — крикнул сэр Ги, вспрыгнул на возвышение, размахнулся мечом, намереваясь отрубить голову змее.

Бонкорро заметил рыцаря и, не обращая внимания на злобную рептилию, принялся жестикулировать и читать собственное стихотворение...

Но тут прозвучало сразу голосов пятьдесят — это выступили вперед придворные. Они выхватили из рукавов жезлы и принялись распевать что-то на древнем языке... И вот между Ребозо и королем возникло огнедышащее чудовище и принялось изрыгать на Бонкорро пламя, а канцлер-предатель отскочил в сторону от создания своих рук... Однако изрыгаемое мерзкой тварью пламя наткнулось на стену из тысячи мелких лезвий, устремившихся к Ребозо. Эти лезвия вместо канцлера угодили в зверя. Он взревел от боли, покачнулся, но все же бросился на короля...

Тем временем тронный зал наполнился прочими созданиями из страшных снов: ламиями, горгонами и другими фантастическими чудищами со множеством рогов и зубов. Чудовища радостно визжали и кидались на Мэта и его друзей. Некоторые из них кинулись к Бонкорро.

Савл развел руки в стороны и продекламировал нараспев:

Мэт подхватил:

Половина чудовищ замерла на бегу, как бы окаменела, остальные пугливо сжались и принялись повизгивать, а повсюду рядом с ними появились клетки. Клетки опускались на мерзких тварей сверху, подскакивали к ним сбоку, щелкали задвижками, хлопали дверцами, и звери оказывались внутри.

Но и приспешники колдуна не остались в долгу — они уже распевали новые строчки, и по всему залу вспыхнуло пламя.

С потолка дождем посыпались ножи и мечи, пол покрылся ковром из гадюк и скорпионов. Мэт и Савл вертелись как угорелые, стараясь ликвидировать все эти кошмары один за другим. Они выкрикивали стишки, представлявшие собой весьма странную смесь классической поэзии и рекламных роликов. Рядом с ними возникали баллоны с инсектицидными аэрозолями, поливавшие гадов смертоносным ядом, откуда ни возьмись появлялись огнетушители и принимались плевать пеной на колдовское пламя, а для того чтобы защититься от колющей и режущей утвари, падающей сверху, друзья сотворили огромные стальные зонты. Но все это были лишь защитные действия. Друзья оборонялись, а инициативой по-прежнему владели колдуны.

На помосте волчком вертелся Бонкорро. Он выкрикивал стихи на всевозможных языках — древних и новых, по его лицу струйками стекал пот, он отбивал одно чудище за другим. Кто-то сделал пол помоста черной трясиной — король снова превратил его в прочный, каменный. Ребозо напустил на короля уйму оружия — Бонкорро выставил защиту в виде множества щитов и мечей.

Тем временем сэр Ги мужественно сражался с огнедышащим чудовищем — первым созданием Ребозо, принимая языки пламени на щит, который волшебным образом не просто заслонял рыцаря от огня, а растворял его. Сэр Ги получил-таки ожоги и был трижды ранен в лицо, но и зверюга испускала огонь из десятка ран, яростно и отчаянно вопя.

Рыцарь прыгал около зверя и ни за что не желал подольше задержаться на одном месте, поэтому зверю никак не удавалось цапнуть сэра Ги, а что еще ужаснее, он пел:

Это была его собственная магия — воинское волшебство, и вот те придворные, которые колдовством не владели, перестали жаться около стен, осмелели, подняли головы, засверкали глазами.

Тут Мэт понял, что сейчас нужно...

Язык этот для придворных, конечно, чужой, но и слова, и боевой дух, заложенный в песне, возымели действие.

Дружно вскричав, придворные бросились на приспешников канцлера, а те развернулись и стали биться с ними...

Но тут от входа послышался безумный, леденящий кровь вой, и в тронный зал вбежал мантикор, чьи иглы стояли дыбом. Зверь обрушился на колдунов. Он хватал их острющими зубами и разбрасывал в стороны. Те, кому еще не досталось от Манни, завизжали от ужаса и попятились. Увы, стали пятиться и ставшие на сторону друзей придворные.

И вот шум, стоящий в тронном зале, перекрыл боевой клич множества голосов снаружи, и в зал въехала сотня рыцарей. Они начали крошить в куски отвратительных существ и их создателей. Позади рыцарей виднелась фигурка светловолосой фурии. Поверх шлема на ней была тоненькая золотая корона. Она яростно кричала:

— Бейте мерзких врагов, бейте тех, кто угрожал моему любимому! Идите на помощь верховному Магу, Знахарю и Черному Рыцарю!

За ее спиной в дверном проеме возникла громадная башка Стегомана. С десяток колдунов в ужасе закричали и бросились преградить дорогу дракону, размахивая жезлами, но дракон гневно взревел, и колдуны, объятые пламенем, покатились по полу. Невооруженные придворные быстро расступились, а дракон поспешно рванулся к помосту, между тем как в двери следом за ним вломилась добрая сотня воинов, которые принялись расправляться с колдунами.

Чудовище, созданное Ребозо, завидело Стегомана и скакнуло ему навстречу, завывая подобно пожарной сирене. Дракон в ответ зарычал, и пламя схлестнулось с пламенем. А позади них король Бонкорро, которому теперь ничто не мешало, развернулся к канцлеру-предателю и, распевая, стал вить в воздухе руками невидимую сеть. Ребозо встревоженно вскрикнул, воздел посох и начал декламировать стихи, но не успел он их закончить, как на него накинулось рыжеватое пламя, охватило его... Канцлер съежился в агонии, еще миг — позади него возник черный рогатый силуэт, и канцлер превратился в кучку пепла на полу.

В это же мгновение исчез и огнедышащий зверь, оставив в воздухе затихающий вопль. Все колдуны в тронном зале завизжали, как от чудовищной боли, повалились на пол и стали по нему кататься.

Сэр Ги опустил меч и, тяжело дыша, сказал королю:

— Прекрасный удар, ваше величество!

— Но... я тут... ни причем, — задыхаясь, ответил ему Бонкорро, широко раскрытыми глазами глядя на кучку пепла. — Я произносил заклинание, призванное вызвать мучения у предавших меня вельмож! А то пламя, что спалило его, я этого пламени не творил!

— Все равно... — мрачно проговорил сэр Ги. — Как только в зал ворвалось войско королевы, конец был предрешен, и Дьявол наказал своего приспешника за провал.

— Королева Алисанда? — Бонкорро вгляделся в зал и увидел карающего ангела в объятиях верховного мага Мэтью.

Наконец счастливый чародей отстранил от себя любимую жену и посоветовал ей:

— Знаешь, наверное, тебе пора что-то сказать войску, дорогая!

— Верно. А я благодарю ваше величество за помощь. — Король Бонкорро снизу вверх посмотрел на призрак своего отца. Тот в ужасе взирал на последствия кровавой бойни. — Отец, — негромко проговорил Бонкорро, — милосердие к такой погибшей душе — это не мудро.

— Нет, — прошептал призрак, отрицательно качая головой. — Это всегда справедливо, всегда! А король всегда должен поступать справедливо!

Теперь Бонкорро покачал головой.

— Думаю, иногда король должен делать то, что разумно, а не то, что справедливо, — прости меня, отец, на этом свете я призван быть королем, а не святым.

Мэт и король Бонкорро ненадолго задержались в дверях мастерской — просторной комнаты, где при свете, проникавшем в широкие окна с северной стороны, работал скульптор. Мэт отошел от двери, окликнул короля, и они пошли дальше. На ходу Бонкорро негромко проговорил:

— Какая удивительная скорость! А вы говорите, будто бы Аруэтто лишь немножко покритиковал его и дал ему кое-какие советы всего две недели назад?

— Именно немножко, — подтвердил Мэт. — Но этот юноша очень уважает Аруэтто, понимаете?

— Несмотря на то что наш ученый утверждает, что он не скульптор?

— Нет, именно потому, что он утверждает, что он не скульптор! Но он утверждает между тем, что он знаток скульптуры, а с этим никто не спорит. По крайней мере не спорит дважды, хотя почему — не знаю. То ли молодежь слишком сильно поражают приводимые Аруэтто аргументы, то ли им просто неохота высиживать лишний час и выслушивать очередную лекцию относительно достоинства той или иной статуи или картины, трудно сказать.

Около другой двери они тоже остановились, в этой мастерской работали несколько художников, чуть дальше играл струнный квартет, а еще в одной мастерской Мэт и король послушали, как репетируют оперу. Покинув певцов, они пошли дальше, и Мэт сообщил королю:

— Аруэтто надеется, что ему удастся уговорить актеров с рыночной площади разыграть пьесу, которую сочинил один из его студентов. Это будет не так легко — убедить их, что нужно запомнить слова ролей, а не выдумывать на ходу, как они привыкли, но, думаю, ему это удастся.

— Он очень упорный человек, — признал Бонкорро.

— Это верно, — согласился Мэт. — Как тут не быть упорным, когда преподаешь... здесь.

Они остановились у очередной двери. В этой комнате Аруэтто сидел в окружении парней и девушек из хозяйства Эскрибо. Шло серьезнейшее обсуждение какого-то вопроса.

— Но в том, чтобы видеть, что в мире существует мужское и женское начало, столько же смысла, как в том, чтобы видеть, что существует Добро и Зло! — воскликнул Эскрибо.

— Чушь! — возразил ему Лелио. — В мире просто есть Добро и Зло, и недавняя победа нашего учителя — тому подтверждение!

— Этого никто не отрицает, — вступила в спор Берилла. — Вопрос в том, что сильнее, вот и все.

Лелио уставился на нее.

— Ты хочешь сказать, что женское начало может быть сильнее, чем Добро?

— Нет, я только хочу сказать, что оно может существовать внутри Добра! — Берилла обернулась к Аруэтто. — Я права или нет?

— Вероятно, — отвечал Аруэтто. — Если вспомнить дуалистическое учение, распространенное на Дальнем Востоке, которое утверждает, что Добро проистекает от мужчин и женщин, пребывающих в состоянии равновесия, а Зло проистекает от тех, кто это равновесие нарушает.

— Значит, Зло — это отсутствие равновесия, а Добро — равновесие, — дерзко глянула на Аруэтто одна из девушек. — Что-то в этом знакомое. Греки тоже так считали?

Аруэтто кивнул, с трудом сдерживая удовольствие.

— Фламиния, ты, кажется, запомнила цитату!

— Всему своя мера* [34], — произнесла Фламиния, и глаза ее широко раскрылись, словно на нее вдруг снизошло озарение. — Всему мера, в том числе и самой мере!

— Верно, — кивнул Аруэтто. — Ну а теперь скажите мне, может быть какая-то связь между этим и девизом: «Познай себя!»

— Это нечто большее, нежели просто девиз, учитель! — воскликнул один из юношей.

— Согласен. — Глаза Аруэтто загорелись. — Но как ты это понимаешь, Арно?

Арно начал отвечать, а Паскаль вдруг запрокинул голову и широко открыл глаза. Он вскочил и быстрым шагом отправился к стоявшему в углу столику, уселся около него и принялся быстро что-то писать.

— Вот откуда у поэтов берется вдохновение, — прошептал Бонкорро, изумленно качая головой. — Есть вещи, которых мне никогда не понять, верховный Маг!

— Не переживайте, ваше величество. О чем бы они ни толковали, никто из них ничего не смыслит в управлении государством. — Мэт отвернулся и увел Бонкорро подальше от двери. — Знаете, про эту виллу уже прослышали другие ученые и съехались сюда, чтобы участвовать в беседах и преподавать, — всего-то за две недели! Один из них преподает логику, другой — риторику, третий — математику и музыку.

— Странное сочетание.

— Нет, просто он пифагорец до мозга костей. Я все пытаюсь разговорить его, чтобы он поведал мне воззрения Пифагора на предмет магии, а он все твердит, что этот гений мистики в такую чепуху не верил, что он просто учил, как устроен наш мир и как взаимодействуют его составные части.

— Но если понять это, всегда можно придумать, каким способом творить чудеса!

— К счастью, профессор этого не понимает. Он гений и витает в облаках. — Мэт оглянулся на Аруэтто. — А похоже, ваш новый канцлер в государственных делах тоже не слишком большим докой оказался?

— Он уже пытался упросить меня отправить его в отставку, но я уговорил, чтобы он остался на посту ради этого нового учебного заведения. Амбиций у него хватает: он надеется организовать содружество ученых, которые соберут воедино все знания человечества.

— Не собирается ли он назвать свое заведение университетом?

— Если вы подскажете ему это слово, я уверен, оно ему понравится. Между тем, когда я прошу у него советов, он щедро дарит мне их, а я уже начал привлекать других людей на государственную службу. Но такую неограниченную власть, какую я предоставлял Ребозо, я больше не дам никому. Так что Аруэтто сохранит титул канцлера, а для тех, кто будет вершить государственные дела, я придумаю другие наименования.

— Мудрая политика. Вот у вас с логикой все в порядке, ваше величество.

— Благодарю за похвалу, верховный Маг.

Но от Мэта не укрылось: король защищает себя от лести, не поддается ей намеренно.

— Что ж... я рад, что вы приняли мое приглашение и побывали на тех занятиях, что проводит Аруэтто, но еще более я рад тому, что вы безо всякой просьбы с моей стороны пригласили всех во дворец.

— Вы бы все равно об этом попросили, но я не вижу в этом ничего удивительного. Я не настолько слеп, чтобы не замечать очевидного. — Бонкорро улыбнулся. — Уже теперь вельможи начали приглашать в свои поместья художников, а их жены стали звать ученых на вечеринки. А за поэтами, которых можно было бы приручить, все просто-таки гоняются!

— Значит, в скором времени разведется множество шарлатанов. Мог бы я посоветовать вашему величеству подвергать всякого, кто будет утверждать, что талантлив и образован, испытаниям?

— Мудрый совет. — Бонкорро не стал говорить, что и сам уже подумывал об этом. Он только сказал: — Мне придется превратиться в такого же знатока, как Аруэтто, но я думаю, что это принесет мне огромную радость, это замечательное времяпровождение и отдых после дневных интриг и забот.

— Да, в вечернем обучении есть свой смысл, — признал Мэт. — Ну а я, что греха таить, тут... гм... позволил себе, знаете ли, небольшую прогулочку по рынку в костюме менестреля, ну, и по предместьям прошелся...

— Опять шпионите, верховный Маг?

— Да, но на сей раз в вашу пользу.

— Но уж и в пользу королевы Алисанды как пить дать!

— О, ну это конечно! И представляете — крестьяне уже за работой распевают арии, а кое-кто уже с любопытством поглядывает на обломки статуй, оставшихся со времен Цезарей. Люди даже спорят, собираясь на углах улиц, о том, что такое справедливость и благодетели. Но, правда, один из этих углов мне попался на улице «красных фонарей»...

— Что ж, даже там подобные обсуждения могли бы улучшить отношения между людьми, — кивнул Бонкорро. — Чего уж скрывать, верховный Маг, мои деяния были направлены на то, чтобы делать людям добро, ибо мой отец был добрым человеком, и этим качеством я всегда буду восхищаться. Оно для меня всегда будет на втором месте.

— На втором? А можно поинтересоваться, что будет на первом?

— Сила, — ответил король. — Живучесть. Но пойдемте, верховный Маг, а не то мы опоздаем навстречу с папским послом.

Мэт радостно поздоровался с братом Фомой и представил его королю, после чего встреча сразу стала менее официальной. Прежде чем затронуть государственные дела и цель визита, Мэт объяснил Бонкорро:

— Брат Фома занимается изучением магической силы. Он считает, что сила сама по себе не может быть ни доброй, ни злой и не происходит ни от Бога, ни от Сатаны, но вот знание о том, как ею пользоваться, происходит из области Добра или Зла и делает магию такой, какая она есть.

— Неужели! — с неподдельным интересом воскликнул Бонкорро.

— А-а-а... это так, но я не имею права говорить об этом, ваше величество, — неловко проговорил брат Фома. — Папа мне не позволяет об этом говорить. Он не уверен, прав ли я.

— Прав? — Бонкорро заговорщицки подмигнул брату Фоме. — Ну уж между нами — между двумя людьми, которые стремятся к знаниям, а? Мы-то можем потолковать об этом с глазу на глаз? Это же далеко не то же самое, как если бы вы взялись проповедовать свои взгляды, забравшись на крышу? Ну а теперь скажите-ка мне, если магия не происходит от Бога, то что же тогда чудо?

— О, это нечто совсем иное!

Брат Фома клюнул на королевскую удочку, сам того не поняв, и потянулся оживленный разговор, который продлился целый час. Король и монах и спорили, и радовались. В конце концов о цели визита было решено поговорить за обедом.

— Его святейшество шлет вам свою искреннюю благодарность, ваше величество, за свое освобождение и освобождение кардиналов, за то, что вы позволили им впредь служить открыто, без боязни преследований.

— Очень рад, — улыбнулся Бонкорро. — Теперь это вполне возможно, когда большая часть колдунов уже раскрыла себя с помощью Ребозо и мы с ними разделались. Скажи его святейшеству, что я благодарен ему за его участие.

— Всенепременно передам, — кивнул брат Фома. — Он надеется, что вы сумеете прибыть с визитом в Ватикан.

Стало тихо. Наконец король нарушил молчание:

— Я благодарен его святейшеству за приглашение, но, боюсь, государственные дела пока не позволяют мне отлучиться. Своего посла же в Ватикан я непременно пошлю.

— Ах, — печально вздохнул брат Фома, — значит, вы все-таки по-прежнему сторонитесь религии?

— Скажем так: я еще не готов стать истовым католиком, брат Фома, однако в ваших религиозных воззрениях я уже начал видеть много ценного и полагаю, что в конце концов Бог, может быть, и существует. Кроме того, я хочу пригласить его святейшество сюда, дабы он назначил капеллана при моем дворе, если этим капелланом станешь ты.

— Ваше величество! — обескураженно сложил руки на груди монах. — Я для этого не гожусь! Я ведь даже не священник!

— В таком случае лучше, чтобы тебя поскорее рукоположили, — сказал Бонкорро как отрезал. — Ну а теперь, любезный брат... ты сказал, что математика на самом деле — это всего лишь язык, описывающий то, как устроена вселенная. Но не может ли математика в таком случае быть средством для магии?

И они снова завели разговор, и брат Фома пустился в объяснения. Он объяснял, что попытка понять устройство вселенной — это всего лишь еще один из способов понять Создателя мира, а значит, математика — один из путей к Богу...

Мэт склонился к Савлу и сказал:

— Может быть, стоит рассказать им про печатный станок? В конце концов мы же хотим, чтобы это учение разошлось в широких слоях населения, а?

— Ох, не знаю, стоит ли... — вздохнул Савл. — Появится печатный станок — и твой университет скатится до девиза: «Публиковать или умереть».

Последний день пребывания при дворе короля Бонкорро начался с весьма яркой и зрелищной церемонии в тронном зале, где Бонкорро посвятил Паскаля в рыцари. Потом, когда Паскаль еще не успел опомниться, король объявил поэта и Фламинию мужем и женой. Одуревший от такого счастья, поэт покинул королевский дворец, дабы начать медовый месяц.

А потом все вышли из дворца во двор, где рыцари Алисанды уже сидели в седлах, готовые тронуться в путь. Стегоман переминался с лапы на лапу рядом с сэром Ги — ему явно не терпелось поскорее смыться.

А вот Манни мурлыкал, следя глазами за Паскалем и Фламинией, направлявшимися к подъемному мостику. Через некоторое время он встал и потянулся.

— Придется идти туда, куда меня влечет заклинание, верховный Маг.

— Ладно... Кто-то же должен за ним приглядывать. Знаешь, Манни, король распорядился, чтобы шерифы по всей стране оповестили крестьян, что тот, кто отдаст тебе на съедение корову, просто присылал счет во дворец. Но ты все-таки не обжирайся, ладно?

— Буду экономен, — пообещал мантикор. — Лишнего не скушаю. Прощай, чародей! А ежели что — зови! — И мантикор вразвалочку отправился за молодоженами, которые были слишком заняты друг дружкой, чтобы заметить его.

Мэт обнаружил, что расставание с мантикором его не слишком опечалило. Все-таки острые зубы Мании нет-нет да и наводили страх.

Чародей обернулся, и его как огнем обожгло ревностью. Король Бонкорро проявлял излишнее внимание к своей соседке-королеве, причем внимание явно не братское.

Глаза короля блестели. Он поклонился королеве. Та стояла около своего скакуна. Кольчуга лежала свернутая позади седла. На королеве было платье с глухим воротом, которое в общем и целом можно было расценивать как дипломатическое оружие. Бонкорро поцеловал руку Алисанды, и если поцелуй получился слишком долгим, простим его, ведь королева была так красива!

Мы-то простим, а вот Мэт... Мэту пришлось уговаривать себя, доказывать себе, что на самом деле король вовсе не ухаживает за его женой, но все-таки кровь его начала вскипать.

— Жаль, что вы не принимаете моего предложения погостить во дворце подольше, — проговорил Бонкорро.

— Ваше приглашение очень лестно, ваше величество. — Алисанда улыбнулась молодому красавцу, и от этой ее улыбки кровь Мэта дошла до точки кипения. — Но я обязана заботиться о своем королевстве — ведь я слишком долго не была дома.

— Что ж, ничего не поделаешь, — вздохнул Бонкорро. — Но может быть, вы позволите мне как-нибудь навестить вас?

— Мы, мой супруг и я, всегда будем рады приветствовать вас и ваших рыцарей у себя при дворе, ваше величество.

Видно было, что упоминание супруга Бонкорро не порадовало, однако он улыбнулся, обернулся к Мэту и сказал:

— Вероятно, мне стоит считать комплиментом в свой адрес, верховный Маг, то, что вы никогда не позволяли мне оставаться наедине с вашей очаровательной женой более чем на минуту?

— Комплиментом?.. О! Да. Конечно. Определенно, — выговорил Мэт, спотыкаясь на каждом слове.

— Что ж, отчаяние мое безмерно, — вздохнул король. — Ибо я никак не могу пожелать верховному Магу безвременной кончины после того, как он столько сделал для меня, хотя его намерения, вероятно, были и не совсем таковы.

— Живой союзник всегда лучше мертвого соперника, — заметил сэр Ги.

— Верно, верно, — согласился Бонкорро, — но если у вас родится дочь, ваше величество, и если она будет столь же прекрасна собой, как вы, я буду молиться о том, чтобы быть ей представленным.

— Скорее, вам придется молиться о том, чтобы моей дочери был представлен ваш будущий сын, — поправила короля Алисанда. — Но прежде наследники должны появиться на свет.

— Ну... мы над этим работаем, — напомнил жене Мэт.

— Нет, — отвечала Алисанда, глядя мужу прямо в глаза. — Над этим работаю я. Твоя роль завершена.

— Что это значит? — Мэт нахмурился, и ревность перелилась через край чаши его терпения. — В чем дело? Один взгляд на красавчика короля, и я вдруг отвержен? Нет, я, конечно, понимаю, он...

Сэр Ги кашлянул.

— Верховный Маг, — вмешался он, — у меня такое впечатление, что смысл высказывания ее величества вами понят не совсем правильно...

— Да о чем это вы?! Она же сказала четко: моя роль завер...

Мэт оборвал фразу на полуслове, поняв наконец, о чем шла речь, и уставился на Алисанду.

А она улыбалась ему — облегченно и радостно.

— О, дорогая! — воскликнул Мэт и заключил Алисанду в объятия. — Ну почему же ты мне сразу не сказала???