Глава 3

Массивная фигура старшего следователя возвышалась над столом, заставленным разнообразным подслушивающе-подглядывающим оборудованием, будто Эверест, по недоразумению оказавшийся среди капустных грядок. Реабилитационный центр выделил небольшую комнату под нужды полиции, в которую и поступали сигналы с нескольких видеокамер, скрыто установленных в палате таинственного обгоревшего человека, чтобы получать исчерпывающую информацию о том, что там происходит. Впрочем, пока что там не происходило ровным счетом ничего интересного. Человек мирно дремал, совмещая это приятное занятие с полезным: погрузившись по самую шею в регенерирующий раствор, он постепенно обрастал новой кожей. Лицо его было закрыто питательной маской с прорезями для рта, носа и глаз. Рядом с пациентом, заняв позицию, классифицируемую полицейскими методическими пособиями как «утка на гнездовье», притаился лейтенант Забойный. Отчаянно борясь с подступающей дремотой, он периодически принимался сопеть клювом… в смысле, клевать носом, но тут же вспоминал о служебном долге и начинал призывно покрякивать, проверяя потенциальную готовность незнакомца к возобновлению вербального контакта.

Старший следователь не считал нужным лишать себя здорового сна и раскатисто храпел, приведя кожаное кресло-трансформер в горизонтальное положение. Тактичные покашливания Птенчикова, прибывшего в Реабилитационный центр взглянуть на пострадавшего, не возымели должного эффекта. Иван постучал. Пару раз крикнул «извините», выдерживая нарастающее крещендо, потопал ногами и включил мобильный видеофон в режиме будильника. Старший следователь не реагировал. Немного подумав, Иван набрал в грудь воздуха и со всей моченьки гаркнул: «Рота, подъем!» Судя по ассоциациям далекой юности, затерявшейся в конце XX века, полицейский должен был резво вскочить и вытянуться по стойке «смирно», но, вопреки ожиданиям, он лишь устроился поудобнее и сладко причмокнул толстыми губами. Тогда Иван решился на крайние меры — он быстро осмотрел ящики стола и извлек на свет то, что и предполагал найти.

Янтарная жидкость, искрясь в прозрачном бокале, плескалась под самым носом старшего следователя, источая дерзкий аромат коньячного спирта двадцатилетней выдержки. Почуяв любимый запах, следователь зашевелил ноздрями и, медленно приподнявшись в кресле, открыл осоловевшие глаза.

— Вы так стонали во сне! Я решил, что вам плохо, — невинно сообщил Птенчиков, ловко выливая содержимое рюмки обратно в бутылку. — К сожалению, в этой каморке не оказалось нашатырного спирта, пришлось воспользоваться подручными средствами.

— Я… я и не думал спать, — смущенно засопел старший следователь. — Я как раз размышлял об этом запутанном деле.

— И что же вы надумали? — вежливо поинтересовался Иван.

— Вы разбу… прервали мои логические построения на самом интересном месте, — пробубнил он и зыркнул на бутылку с коньяком. — Как удачно, что вы ее нашли. Я, знаете ли, принес ее… э-э, чтобы руки протирать.

— Это новый метод стимуляции мыслительного процесса?

— Ну, в общем, безусловно, — серьезно покивал полицейский. — К тому же никогда не знаешь, какую заразу можно подцепить в этом Реабилитационном центре.

Следователь неодобрительно покосился на монитор. Иван проследил за его взглядом и понял, что прибыл как раз вовремя — потерпевший беспокойно завозился в своем гидрофутляре и открыл глаза. Лейтенант Забойный мгновенно оживился, радостно замахал руками-крыльями, приветливо крякнул и изрек на старотурецком:

— Наконец-то ты проснулся, дружище, а то я уже начал скучать. Как, говоришь, тебя зовут? Что-то я подзабыл…

Разумеется, в столь нехитрую ловушку «шпион» не попался. Он тяжело вздохнул и произнес:

— Увы, стал я подобен старухе, выжившей из ума — не отличаю и четверга от субботы.

— Э, ты мне голову не морочь, я-то точно знаю, что сегодня понедельник, — напрягся Забойный. — Или ты хочешь сказать, что когда-то наряжался старухой? С какой целью? Новогодний маскарад, служебная конспирация, ведение наружного наблюдения, побег из-под стражи?

Пострадавший недоуменно заморгал.

— Эх… — Лейтенант доверительно придвинулся к нему. — Не так давно мне тоже довелось побыть женщиной. И я, в отличие от некоторых, даже помню, как меня звали. У меня было удивительное имя — Муза…

Глаза пострадавшего в прорези маски подернулись мечтательной дымкой.

— Ты заставляешь звенеть струны моего сердца!..

Забойный вздрогнул и с подозрением уставился на собеседника:

— Ты это на что намекаешь? Ты это дело брось. Была Муза — стал Музон, и нечего тут попусту струнами звенеть! — Вдруг на лице лейтенанта отразилась новая мысль: — Или ты не можешь вспомнить не только своего имени, но исобственной половой принадлежности? Пострадавший испуганно замер.

— Ну, приятель! — расхохотался Забойный. — Тут я могу тебя утешить. Знай же: ты определенно мужик.

— Хвала Аллаху! — возликовал обгоревший, благодарно таращась из-под питательной маски, однако тут же сник и тяжко понурился: — О, светоч мудрости, да будет тебе и горстка риса горой рахат-лукума… Знай: ты избавил меня от ветки, но не избавил от корня!

Лейтенант Забойный разинул рот, тщетно пытаясь переварить этакий дието-древесный коктейль. Старший следователь у экрана видеонаблюдения возмущённо фыркнул:

— По-моему, теперь этот придурок вообразил себя деревом. Так и есть — дубина стоеросовая.

— Нет-нет, что вы, — заволновался Иван. — Просто этот человек выражается иносказательно. «Избавил от ветки» — значит, решил лишь небольшую часть проблемы. Думаю, у него действительно амнезия.

Лейтенант Забойный меж тем мобилизовал всю свою проницательность — и вдруг просиял:

— Ага! Я все понял! Ты дровосек. Ну, вспоминай: лес, топор, много деревьев, лоси бродят, зайцы скачут…

Позабыв о роли подсадной утки, он присел на корточки и стал прыгать по палате, выставив ладони на манер заячьих ушей. Обгоревший с видимым удовольствием наблюдал за этим действом и даже пытался подрыгивать ногой в такт его прыжкам:

— Горной козочкой скачет мое сердце навстречу веселью!

— Что? — осекся лейтенант, замерев в полуприсяде. — Так ты горец?

— Лучше гор могут быть только горы, — с видом знатока изрек незнакомец.

— Так, с этого места поконкретнее. Какие именно горы — Анды, Кордильеры, Гималаи, Уральский хребет?

— Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, — вежливо поддержал беседу больной.

— Ну, вот и молодец, — потирая руки от нетерпения, подскочил к его регенеративному «саркофагу» Забойный. — Итак, мы выяснили, что ты — Магомет.

Обгоревший протяжно вздохнул:

— О, пахлава моей селезенки! Газель твоей мысли увязла в болоте невежества.

— В болоте? — округлил глаза полицейский. — Ты издеваешься или как? Что у нас все-таки на повестке дня: леса, горы или болота? Нет, теперь мне совершенно ясно, что ты шпион. Кто еще станет так измываться над следствием? Ну-ка, отвечай не раздумывая: шерше ля фам? Но пасаран? Айн-цвай полицай?

— Твой язык изливает мудрость, но сердце скачет по ристалищу глупости, — сделал окончательный вывод обгоревший и, устало прикрыв глаза, отвернулся к стене.

Лейтенант обиженно нахохлился, пытаясь осмыслить последнюю фразу субъекта и сделать надлежащие выводы. Иван, со страдальческим выражением лица наблюдавший эту сцену, нервно заметался по заставленной аппаратурой каморке. Старший следователь вопросительно уставился на Птенчикова:

— Я ошибся, или этот огарок грубо оскорбил нашего лучшего сотрудника?

Но Иван не успел поделиться своим мнением на сей счет: будто вспомнив о чем-то необычайно важном, подследственный резво плеснулся в своем футляре. Схватившись за голову руками, обильно увешанными присосавшимися питательными капельницами, он принялся раскачиваться из стороны в сторону, расплескивая регенеративный раствор и горестно причитая:

— Я должен ее спасти! О, я должен ее спасти!

Забойный опасливо попятился, а Иван с криком: «Ему нужна наша помощь!» — ринулся в сторону палаты.

— Только не бейте пациента слишком сильно, он нам ещё пригодится! — понеслось ему вдогонку напутствие старшего следователя, с жадным любопытством припавшего к монитору.

Однако вопреки ожиданиям следователя, уверенного, что мэтр поспешил оказать всестороннюю поддержку попавшему в сложную ситуацию сотруднику полиции, Иван не только не стал применять физическое насилие к обгоревшему, а, напротив — бесцеремонно выпихнул из палаты самого лейтенанта Забойного! Оставшись с пострадавшим наедине, он подсел поближе к его «саркофагу» и вежливо произнес:

— О, столп мудрости и благочестия! Не таи обиду на моего друга — его глупость и так слишком тяжкое для него бремя.

Старший следователь замер у экрана: в его голове не укладывалось, как это можно быть «остолопом мудрости»? Незнакомец же перестал раскачиваться и заинтересованно обернулся к Ивану. Даже питательная маска не могла скрыть удивления, отразившегося на его лице. Немного поразмыслив, он бросил пробный камень:

— Отдай мне свой слух и взор…

— Да будет так! И поможет нам Аллах вместе достичь самого дна чаши твоих воспоминаний, — с готовностью подхватил Птенчиков.

Глаза несчастного радостно вспыхнули, но лишь для того, чтобы вновь померкнуть:

— Моя память была мне одеждой, — еле слышно пожаловался он. — А теперь нет на мне рубахи, кроме тоски.

— Ежели ты поражен бедой, облачись в терпение, — посоветовал ему Иван и осторожно предложил: — Позволь прохладе дружеской беседы залить горестный жар твоей души.

— Да украсится алмазами сокровищница твоих мыслей! — ответствовал обгоревший и, расслабленно вытянувшись в ванне, стал внимать тому, что проникновенно втюхивал ему Птенчиков.

— Неужели в деле замешаны сокровища? — почему-то шепотом произнес лейтенант Забойный, успевший переместиться из палаты пострадавшего в каморку к старшему следователю.

Это было последнее вразумительное предположение, которое смогли коллективно выработать начальник и подчиненный. Дальнейший смысл беседы мэтра Птенчикова и обгоревшего незнакомца ускользал от их понимания так же, как ускользает вода, просачиваясь сквозь песок. Словно бы никогда и не учили старший следователь и его помощник старотурецкий: нагромождения витиеватых словосочетаний не поддавались расшифровке.

Утомленный невнятностью зрелища, старший следователь начал подумывать о том, что было бы неплохо плеснуть в бокал янтарной жидкости из хранящейся в столе бутыли. К сожалению, ему было отлично известно, что дезинфекция конечностей не оказывает на мыслительный процесс ровным счетом никакого стимулирующего действия, а употребить коньяк для прочистки мозгов как положено — то есть внутрь — на глазах подчиненного не представлялось возможным. Он уже начал изобретать достойный предлог, чтобы отправить лейтенанта Забойного куда-нибудь подальше, но тут случилось неожиданное. Обгоревший вынырнул из гидрофутляра почти по пояс и, рыдая, повис на шее мэтра, украсив его строгий костюм мерцающими потоками регенерирующего раствора. Показатели эмоционального возбуждения пациента зашкалили, датчики зашлись в протяжном вое. Палату тут же наводнили киберсанитары и, решив, что единственно возможным раздражителем для больного является посетитель, категорично выкатили его из палаты вместе со стулом. Вслед Ивану неслись горестные вопли пострадавшего:

— О шайтаны, заковавшие себя в железные щиты! Вы похитили мою душу! Где санкция Всевышнего с подписью и печатью?

В лечебный раствор была пущена мощная струя валерьянки, и спустя несколько минут пациент безвольно обмяк. К Птенчикову, застывшему в луже набежавшего с костюма на пол регенеративного раствора, уже спешили старший следователь и лейтенант:

— Мэтр, вы в порядке? Что произошло?

— Мне кажется, — задумчиво произнес Иван, — этот человек был на грани того, чтобы вспомнить. Жаль, что нам помешали.

— Но о чем вы говорили, мэтр? Вам удалось выяснить, кто он такой?

— И да, и нет, — рассеянно улыбнулся Птенчиков. — Судя по всему, это человек из прошлого. Хотя откуда бы ему в таком случае знать слово «санкция»? Но это все пустяки, муравьи на лесной тропинке. Одно я понял совершенно ясно — мне никогда не попадался такой собеседник. Я чувствую необъяснимое родство наших душ. И вот что я вам скажу: у этого человека случилась беда, и я намерен ему помочь во что бы то ни стало!


Находясь под впечатлением недавней беседы с обгоревшим незнакомцем, Иван едва не прошел мимо адъютанта, преданно ожидающего его в холле Реабилитационного центра. Услышав звонкое: «Мэтр!», он вздрогнул и закрутил головой, оглядываясь по сторонам, — молодой человек уже мчался ему навстречу, подпрыгивая от нетерпения и забавно взмахивая руками.

— Вот, здесь все, что мне удалось обнаружить по делу о книге, — гордо заявил адъютант, вручая Птенчикову небольшой овальный предмет, переливающийся всеми цветами радуги.

— Что это? — подозрительно покосился на блестящую штуковину Иван и на всякий случай спрятал руки за спину.

— Мэтр, неужели вы никогда не пользовались мемофоном?

— Вы обнаружили его в ИИИ?

— Нет, я купил его в отделе канцтоваров. — Адъютант мучительно покраснел, но все же решил просветить упорно не признающего достижений цивилизации мэтра. — Это устройство запоминает человеческую речь, преобразует ее в цифровой сигнал, а затем выводит на монитор компьютера в виде упорядоченного и отредактированного текста, сопровождаемого соответствующим видеорядом. Очень удобно, не надо тратить время на расшифровку. Все сведения о владельце книги, которые мне удалось собрать, зафиксированы здесь. Дома вы лишь подключите устройство к компьютеру — для него есть специальный порт, затем откроете программу…

Птенчиков глухо застонал — в его избушке не было и намека на высокоорганизованную технику (подключенная к архиву ИИИ книгопечка не в счет: спектр ее возможностей был так же ограничен, как у электроплиты или холодильника образца столетней давности).

— Вам плохо? — забеспокоился адъютант, видя его состояние, и с неожиданной сноровкой попытался привести мэтра в горизонтальное положение, чтобы оказать первую медицинскую помощь. Ивану стоило больших трудов отбрыкаться и убедить не в меру ретивого полицейского в том, что он не собирается расставаться с жизнью прямо сейчас.

— Не бережете вы себя, — обиженно пробормотал адъютант, норовя все же измерить Ивану пульс.

— Лучше расскажите, что вам все-таки удалось узнать? — попросил Птенчиков, стремясь направить энергию своего помощника в конструктивное русло.

— Так я ж говорю — все здесь, — снова завел молодой полицейский, протягивая ему мемофон.

Птенчиков тихо зарычал и прикрыл глаза, собираясь по старой привычке, выработанной годами тренировок по восточным методикам, перейти на диафрагменное дыхание.

— Мэтр? — словно издалека донесся до него озабоченный голос адъютанта. Птенчиков встрепенулся и заставил себя сбросить блаженное оцепенение медитации: отлететь сейчас в Шамбалу будет, по меньшей мере, неприлично.

— А не могли бы вы доложить о ваших открытиях в устной форме? — осведомился он у полицейского.

— Мэтр, но вдруг я упущу что-нибудь важное? — ужаснулся тот. — Или вы, не приведи господь, что-нибудь позабудете?

— Ничего, я запишу на бумажке.

— Но бумага — самый ненадежный хранитель информации!

— Да ну? — ухмыльнулся Иван. — А я полагал, что после недавнего приключения в ИИИ вы уже не будете так склонны доверяться технике. Что, если этот ваш феномом тоже вздумает навести вокруг порядок по собственному усмотрению?

Адъютант вздрогнул и затравленно огляделся по сторонам, словно опасаясь очередного нападения утилизатора. Потом покосился на зажатый в руке прибор, снова содрогнулся и наконец решился расстаться с добытой информацией:

— Как вы знаете со слов администратора ИИИ, в западном крыле здания незадолго до взрыва производились ремонтные работы. Лишенные рабочего места сотрудники были отправлены в ситуативный отпуск, так что единственным человеком, который мог находиться в помещении в это время, был главный маляр, то есть руководитель бригады роботов-маляров. Его имя — Антипов Антип Иннокентьевич. Профессия — художник-реставратор. Судя по всему, именно он забыл в лаборатории книгу.

— Вам удалось с ним увидеться? Он работает в ночную смену? У его маляров сейчас, наверное, аврал…

— Насчет роботов вы правы, но самого Антипова в ИИИ, к сожалению, нет. Закончив плановые работы в западном крыле, он получил гонорар и со всеми распрощался. После взрыва заслужившего отличную репутацию мастера хотели вновь привлечь к ремонту для восстановления поврежденных помещений, но не смогли найти.

— То есть он пропал? — уточнил Иван.

Полицейский растерялся:

— Да нет, я бы не стал этого утверждать. Его особенно и не искали, просто наняли другого маляра, да и дело с концом. Я взял номера его видеофонов — домашний, мобильный и рабочий.

— Очень хорошо! — одобрил Иван.

Адъютант покраснел от удовольствия.

— К сожалению, мобильный временно недоступен, домашний не отвечает, а рабочий… — Парень неожиданно смутился и покраснел еще больше.

— Продолжайте, — подбодрил его мэтр, — вы провели отличную работу.

Адъютант благодарно кивнул.

— По рабочему мне ответил весьма неприятный тип, назвавшийся заведующим реставрационной мастерской. Услышав имя Антипова, он впал в непозволительное неистовство и начал кричать, что не желает ничего слышать об этом человеке, потерявшем идею и поправшем талант… или нет: поправшем идею и потерявшем талант… ох, кажется, он потерял что-то другое. — Полицейский беспомощно покосился на свой мемофон.

— Потерял он книгу, — утешил его Птенчиков. — А попрал, по всей видимости, чувства своего начальника. Не знаете, каким образом?

— Знаю, — с облегчением выдохнул адъютант. — Он забросил высокое искусство художника-реставратора и ушел в маляры, соблазнившись длинным рублем и предав идеалы этого… как его…

— Ничего-ничего, не напрягайтесь, идеалов у каждого из нас предостаточно. Значит, Антипов ушел с постоянного места работы.

— Так точно. И заведующий мастерской очень недоволен, что к нему постоянно пристают с расспросами, куда мог подеваться его бывший сотрудник. То названивает какая-то безумная девица, то наседает господин Кунштейн…

— Кунштейн? Это же тот антиквар, который пострадал в результате моего расследования на острове Буяне! Одна аферистка продала ему наворованное добро из сокровищниц царя Салтана и царевны Лебеди…

— Да, мэтр, я помню это дело! — с воодушевлением подхватил молодой полицейский. — Расследование было проведено великолепно. Я горжусь знакомством с вами!

Птенчиков поморщился:

— Думаю, Кунштейн придерживается иного мнения. Из-за меня ему пришлось расстаться с коллекцией уникальных сокровищ, а требовать компенсации финансовых потерь было уже не с кого — ушлая Сонька нырнула в машину времени и скрылась в веках. — Птенчиков задумчиво потер подбородок. — Интересно, зачем господин антиквар так настойчиво разыскивает Антипова? Наверно, его связывают с художником-реставратором какие-то профессиональные дела…

— Взять антиквара на заметку? — горя служебным рвением, предложил адъютант.

— Что вы! — всполошился Птенчиков. — Антипов — не преступник, чьи связи нам нужно изобличить. Я всего лишь хотел вернуть ему потерянную книгу. Позвоню ему завтра по домашнему видеофону, вот и вся проблема.

Молодой полицейский заметно поскучнел.

— А вам я очень признателен за помощь. Побольше бы таких полицейских! — улыбнулся Иван.

Адъютанта очередной раз бросило в краску, и они, весьма довольные собой и друг другом, отправились к аэроботу.


Вскоре Иван уже сидел у себя дома, прихлебывая чай с черничным вареньем. От былой меланхолии не осталось и следа: день, начинавшийся так тоскливо, оказался наполнен сюрпризами, и мэтр вновь ощущал прилив всепобеждающей энергии. Образ таинственного незнакомца неотступно стоял перед глазами. Интуиция подсказывала Ивану, что это пришелец из прошлого. Неожиданное словечко, вырвавшееся у него в конце разговора и выбивающееся из общей стилистики речи, Птенчиков объяснил себе просто: возможно, пострадавший услышал его незадолго до катастрофы от современного человека, прилетевшего в прошлое на машине времени. «Санкция», подумать только! Интересно, о чем это они говорили?

Волнующее чувство духовного родства с незнакомцем нахлынуло на него с новой силой. Да, он поможет этому замечательному человеку вновь обрести себя, вернуться в родной, любимый мир, и… ох! Ивана словно окатили ледяной водой. Оживающему страдальцу не позволят отправиться в прошлое! Уж кому-кому, а Птенчикову это было хорошо известно.

Дело в том, что все перемещения во времени контролировались Институтом исследования истории и были регламентированы сводом нерушимых правил. Так, никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не разрешалось летать в будущее. Олег и Аркадий подробно объяснили Ивану причины этого запрета еще при первой встрече, и он в принципе был согласен с их доводами. Однако возникало одно очень неприятное «но»: чтобы не стать исключением из всеобщего правила, человек, оказавшийся в будущем по какой-либо случайности, не имел права вернуться назад. Этот пункт соблюдался со всей непреклонностью, что позволило в свое время остудить пыл излишне рьяных экспериментаторов. На заре освоения межвременного пространства бывали прецеденты, когда сотрудник ИИИ якобы совершал ошибку и «случайно» отправлялся куда не следует. Обратно возвращалась лишь записка: «Жив-здоров, прошу простить, передайте близким, что я их буду помнить вечно». Сурово? Конечно. Зато действенно. Однако Иван считал, что исключения из правил обязательно должны существовать. Учителю довелось на собственной шкуре прочувствовать всю тяжесть закона о перемещениях — его так и не вернули в родной XXI век, заставив приспосабливаться к непривычным условиям изменившейся за столетие реальности и просыпаться ночами от щемящего чувства ностальгии. Так стоит ли восстанавливать память человека, обреченного на муки изгнания из собственной жизни? Терзать его душу картинами, которые он больше никогда не увидит, и образами, к которым никогда не вернется? Может быть, у него была семья, дети… любовь, долг, незавершенное дело жизни, недостигнутые цели… Господи, он же считает, что обязан кого-то спасти! Неужели этому чуткому, возвышенному, благородному и чистому душой человеку придется всю жизнь страдать под гнетом чувства вины, став жертвой вынужденных обстоятельств? Не лучше ли окончательно заблокировать его память, стереть из нее последние остатки ассоциаций и предоставить ему возможность начать жизнь с чистого листа?

Ивану стало грустно. А сам он согласился бы забыть свое прошлое? Нет, ни в коем случае! Но его память — как рюкзак бывалого туриста: все, что в ней хранится, лишь поддерживает силы, помогает на жизненном пути. И нет там зловонного мусора, вроде угрызений нечистой совести, и нет неподъемного груза утраченной любви или невыполненного долга. По сути, он счастливчик!

Иван вспомнил глаза обгоревшего. Нет, такой человек вряд ли сможет отмахнуться от собственной памяти, что бы она ни скрывала. И он, Иван Птенчиков, поможет ему вскрыть этот закупоренный катастрофой сосуд, потому что уверен: там хранится не пыль, а золотой песок. Что же касается необходимости безотлагательно спасти какую-то незнакомку… ну надо — значит, надо. Иван лично отправится в прошлое и сделает все, что в его силах. Пусть только этот контуженый парень вспомнит, куда лететь!

Растроганный собственным благородством, Птенчиков подлил себе горячего чайку. На него снизошло благодушное умиротворение. Хорошо бы сейчас включить книгопечку и распечатать себе что-нибудь возвышенно-философское… Стоп, ничего не получится: Центральный компьютер ИИИ сгорел, в архиве царит хаос, и его дивная печка на данный момент является грудой никчемного металлолома. Да и зачем что-то распечатывать, если сегодня в Институте он обнаружил настоящую, бумажную книгу! Птенчиков взвился с места и помчался в коридор, где в кармане пальто лежала его находка.

Устроившись в плетеном кресле и включив бра, он трепетно зашуршал страницами. Книга представляла собой сборник миниатюр. Птенчиков с интересом разглядывал изумительно выполненные изображения эпических героев, пиров и праздников, батальные сцены и лирические отступления. Филигранная графика сочеталась с красочным узором, напоминающим о достижениях древних мастеров в области ковроткачества. Каллиграфические надписи на арабском языке манили окунуться в далекий мир средневекового Востока. Иван улыбнулся им, как добрым знакомым (арабский он освоил наряду с другими языками, когда готовился к путешествию в знаменитую библиотеку Иоанна Грозного), и начал читать.

Тематика миниатюр поражала разнообразием: здесь был представлен двор эмира Бухарского, хана Хивинского, шаха Иранского, султана Турецкого… Этакий энциклопедический срез жизни древневосточного общества. К большому неудовольствию Ивана, в тексте постоянно ощущались пробелы, будто целые куски повествования были варварски вырезаны и уничтожены. Наконец он сообразил, что книга, скорее всего, является копией, собственноручно сделанной Антиповым из каких-то профессиональных побуждений. Художника интересовали лишь сами изображения, потому страницы, лишенные иллюстраций, он попросту пропускал.

Чувство симпатии к владельцу миниатюр несколько померкло, однако Птенчиков тут же себя осадил: как бы там ни было, но этот сборник являлся единственной бумажной книгой, которую влюбленный в свое дело учитель литературы увидел за все время пребывания в XXII веке. Антипов не стал обращать творения древних мастеров в бездушно-электронное безобразие, он постарался их сохранить в первозданном виде. Одно это уже заслуживало уважения! Иван тепло улыбнулся: завтра он постарается разыскать художника, и вполне вероятно, что это знакомство доставит им обоим огромное удовольствие.

Загрузка...