Маара и Данн

7

Маару можно было видеть с Мериксом на полях, с Юбой в суде, она помогала Кандас с организацией снабжения рабов продовольствием, часто проводила время с Орфной. Однажды Юба захватил ее с собой на инспекцию внешних постов, и они посетили тот участок, на котором Маару с Данном схватила городская стража. Как она и подозревала, офицер на посту оказался другом махонди, и все, о чем там говорилось, можно было понимать двояко.

— Эти хадроны, которые нам друзья, — обратилась Маара к Юбе на обратном пути, — чего они от нас ожидают?

— Хороший вопрос. Видишь ли, им стыдно… То есть молодым стыдно за своих дегенеративных вождей. Молодые надеются восстановить Хадрон таким, каким он был когда-то прежде. А был он, надо признать, процветающим и мудро управляемым государством. Сейчас в это трудно поверить. Хотя мы и стараемся направить течение событий по верному руслу.

Тем временем всех ожидало потрясающее известие: Кайра понесла! Отец ребенка — младший сын Кандас Йан. Все как-то повеселели, и женщины, и мужчины. Маара замечала это, общаясь с Юбой и Мериксом.

Кайра объявила радостную новость на собрании общины, где ее тут же принялись обнимать, целовать, поздравлять. Поздравляли и Йана, который как-то жался и мялся, как будто стесняясь.

Но вскоре случился выкидыш. Кайра заперлась в отдельной комнате, никого не хотела видеть, даже Иду, которая все время рыдала и так горевала, что озабоченная Орфна старалась не отходить от нее ни на шаг и ночевала в ее комнате.

Кайра пригласила к себе Маару, и та застала страдалицу сидящей у окна прохладной удобной комнаты и томно обмахивающейся небольшим изящным веером, уменьшенной копией веера Иды. Что-то не похоже было, что она особенно сильно переживала. Кайре вообще была свойственна свободная, даже несколько нагловатая манера поведения. К жизни в Хелопсе она относилась скептически, считая, что город обречен. Ребенка для Иды она согласилась родить в обмен на обещание той устроить ее отъезд на север — младенец должен был остаться с Идой. И она решила узнать у Маары все насчет путешествий, связанных с ними тягот и опасностей.

Чуть позже Ида тоже послала за Маарой и принялась умолять ее родить для нее ребеночка.

— Почему ты думаешь, что, если я рожу, то отдам тебе ребенка?

— Но ведь ему со мной будет лучше! Я создам ему такие условия! Подумай, Маара. Смотри-ка, ты уже вполне поправилась, отлично выглядишь.

У Маары действительно снова появилась грудь, но кровотечение все еще не восстановилось. Кандас проявляла к ней повышенное внимание и просила сообщить о появлении крови.

— И я сразу должна буду родить? — спросила ее Маара.

— Ты могла бы заметить, что мы никогда никого ни к чему не принуждаем.

— Но все хотели бы, чтобы я родила?

— Ты так говоришь, как будто это простое дело. Конечно, мы хотели бы, чтобы ты попыталась родить.

И вот очередное собрание общины. Кайра встала, собираясь заговорить.

Но Йан ее опередил.

— Кайра, прежде, чем ты начнешь, — нет. Я не хочу больше пытаться. У тебя сплошные выкидыши. И у Иды от меня все время выкидыши.

— И от меня тоже, — подхватил его брат. — Надеешься, ждешь, волнуешься — и опять неудача. Это тяжело переносить. Три наших девушки от меня выкинули.

— Больно вы оба мне нужны, — сказала Кайра. — Мне все эти неудачные беременности еще неприятней, чем вам, неужели не ясно. Я хочу напомнить о старом законе. Его никто не отменял.

Этот закон разрешал при общем взаимном согласии мужчинам иметь двух жен, а женщинам двух мужей. Закон этот приняли, когда заметно упала рождаемость и возросло число неудачных беременностей. Соображения нравственности откорректировались в угоду необходимости. Сначала это нововведение, казалось, подействовало, но затем выяснилось, что улучшение ситуации носило лишь временный характер. Закон вызывал много споров и в быту, и во властных сферах, но затем о нем практически забыли.

Оказалось, что Кайра влюбилась в Юбу и более не скрывала этого.

Юба, спокойно сидя рядом с женой, откашлялся, взял Дромас за руку.

— Не буду скрывать, Кайра, я весьма польщен твоим вниманием, но не забывай, что я тебе в дедушки гожусь.

— У тебя сын, Юба. А у сына твоего детей все еще нет. Мерикс здесь единственный молодой человек.

Мерикс неоднократно пытался зачать ребенка с разными женщинами, но ни одна из них от него не забеременела.

Уязвленная Дромас подавила эмоции, вела себя с достоинством.

— Мы с Юбой женаты уже двадцать лет, — сказала она, — но я не могу не согласиться, когда речь идет о возможности рождения ребенка. Как бы я жила дальше, если бы отказала? — Она улыбнулась, пытаясь шутить даже в такой напряженной обстановке. — Как бы я жила дальше, даже с Юбой?

— Дорогая, — пробормотал муж и поцеловал ее руку. Глаза Кайры наполнились слезами.

— Ты богаче любой из нас, молодых, — сказала она, обращаясь к Дромас. — Ни одна из нас не сможет сказать через двадцать лет, что она жила двадцать лет с мужем.

— И потому я согласна, — кивнула Дромас, не отнимая руку от губ и щеки Юбы. — Но хочу добавить, что начать совместную жизнь с ровесником в пору расцвета, в молодые годы, означает обеспечить себя неповторимыми впечатлениями до глубокой старости.

Кайра, обливаясь слезами, пропустила мимо ушей этот явный совет поискать партнера помоложе.

— Начните завтра, — вздохнула Дромас, укладывая обе руки ладонями книзу на колени.

Традиционно молодоженам выделяли помещение и предоставляли месяц, свободный от работ и всяческих общественных обязанностей.

— А почему месяц? — спросила Маара, вполне сознавая, что убивает мечту Кайры о месяце сладкой любви. — Ведь семя может достичь яйца лишь в течение недели в середине месячного цикла.

— Да, Кайра, неделя лучше, — подхватил Юба. — А если не получится с первого раза, можем повторить еще раз, позже. — Он тут же добавил, чтобы сгладить впечатление и смягчить гневно вспыхнувшую молодую женщину: — Знаешь, у меня столько дел, что отлучиться на месяц совершенно невозможно.

— С-сука ты! — шипела разъяренная Кайра Мааре, когда все расходились. — Сука, сука, сука, сука…

— Да брось ты! Не я, так кто-нибудь другой сказал бы то же самое, это ведь все знают.

— Но сказала-то ты! Сука, сука, сука…

Неделя любви — эти слова выпархивали из ротиков болтушек во дворе — началась сразу после серьезного разговора на собрании общины. А болтали много, ибо влюбленность, любовь — понятия давно умершие, живущие лишь в сказках да историях. Половые связи временные и даже постоянные — другое дело, но даже само слово «любовники» вышло из употребления. Партнеры — и только. Ничье сердце не разбивало сообщение партнера, что он (она) хотел бы (хотела бы) «перепихнуться» с кем-то еще. Во дворе целый день не стихала болтовня, обсуждались темы общие и самые интимные, предпочтения и антипатии, обсуждались особенности сложения, потребности — закрытых тем, пожалуй, не обнаружить. На высказывание типа: «Я после тебя займусь с этой (с этим)» — обычно следовал ответ: «Да и на здоровье». Как будто глубокие чувства — пожалуй, что вообще и всякие чувства — покинули этих женщин, как будто они заключили тайное соглашение ничего не желать, ни к чему не стремиться, не беспокоиться из-за этой странной штуки, из-за любви. А общаться только с женщинами — означает не знать страхов неудачной беременности, выкидыша, смерти младенца. Можно не задумываться о том, что ты бесплодна.

Однако когда рабыня с огородов родила ребенка и принесла его показать, сбежались все женщины двора, каждая стремилась подержать младенца, погладить, поцеловать, и разговоры об этом событии не утихали целую неделю.

В течение недели, которую Юба провел с Кайрой, Дромас по просьбе Кандас общалась с Маарой. Дромас — хранительница памяти, она запомнила каждое слово из изложенного Маарой, а теперь рассказывала ей то, что знала сама об истории Ифрика, прежде всего — Хадрона. Конечно, Дромас понимала, что таким образом ее хотят отвлечь от мыслей о муже, проводящем время в обществе молодой красавицы, и иногда вдруг замолкала, поднося руку к голове, поглаживая седеющие волосы, как будто упорядочивая беспокойные мысли.

Тогда Маара обращалась к ней с тихим вопросом:

— А дальше?

Долгая история Хадрона изобиловала событиями.

— На протяжении сотен лет… — повторила Дромас, и Маара облегченно вздохнула:

— Хорошо хоть, не тысяч.

Но Дромас, казалось, не поняла ее шутку. «Странно, — подумала Маара, — такая невежда, как я, спокойно воспринимает понятие "тысяча лет", а хранительница памяти как будто не слышит этих "тысяч^", когда я их упоминаю».

История Хадрона началась с завоевания этой страны. Правившие ею махонди потерпели поражение. Победители выстроили в центре равнины комплекс из двадцати пяти башен, от которых на все четыре стороны убегали широкие прямые шоссе. Башни предназначались для проживания и деятельности правителей, законодателей, управляющих. Они, однако, под разными предлогами удалялись на денек или на недельку в служебную командировку, откуда всякими правдами и неправдами сбегали к себе в регионы. Тогда приняли закон, согласно которому все, включая главное лицо государства, обязаны были проживать в башнях, вокруг которых тем временем вырастали хаотические скопления бесформенных лачуг, сараев, навесов, палаток из жести, фанеры, досок, тряпья, глины, грязи. Четырьмя большими дорогами почти никто не пользовался, между поселениями-спутниками и сквозь них вились тропки, дорожки, проселки. Дикие выселки вскоре срослись, окружили центральные кварталы кольцом, широким поясом, город рос — преимущественно к востоку, ибо там с водой дело обстояло проще; временные постройки сменялись постоянными из камня и кирпича, дома окружали сады и цветники. Начальство, оставив башни, понастроило себе особняков. Через пятьдесят лет башни, задуманные как монумент мощи и достоинства, доминирующий над пустынной окрестностью, превратились в мрачный заброшенный остров, в котором эпизодически обитали лишь всякого рода беглецы и преступники, да люди, подыскивающие себе жилище. Этот каменный бастион превратился в пример неудачного градостроительного решения; из других стран приезжали специалисты, чтобы убедиться воочию, как не надо строить города.

И теперь Маара, стоя на веранде дома махонди, который когда-то принадлежал богатому хадрону, смотрела на мрачный обелиск центральной башни, на окружающие его маленькие, в сравнении с ним, но громадные, в сравнении с городской застройкой, башни центральных кварталов и думала, что она обещала не совать туда носа. Да, фактически пообещала. Не должна она ничего делать во вред тем, кто к ней так добр, кто ценит ее и доверяет ей. Но вдруг Данн прячется там, в этих башнях? Для него это так же страшно, как и то, что они претерпели вместе. Но нет, он, конечно же, ушел на север. Если бы не ушел, то давно бы вернулся за сестрой, в этом можно не сомневаться.

Снова Маара поехала с Юбой проверять посты. Опять они на том же посту, возле водоемов. Молодежи скучно здесь, на отшибе, визит начальства для них желанное развлечение. Вахту несут шестеро солдат и офицер, союзник махонди. Эти парни вовсе не так противны, как их старшие соплеменники. Они смахивают на скальных людей, Юба сказал, что хадроны — выходцы с юга. Скальники, даже изголодавшиеся, народ коренастый, довольно плотный, но эти откормленные, аж лоснятся желтоватой кожей. Они, однако, коротко обстрижены, вместо шапки соломенных волос сверкают на солнце золотистыми ежиками стрижек. Все гордятся военной выправкой и оружием, заостренными шестами да луками со стрелами. У главного длинная железяка, которую Юба проверил и, похвалив ее владельца, вернул ему. Называется железяка пулебросом, доставлена купцами с севера. Говорят, что смертельна для всякого врага, но поговаривают также, что оружие это чаще убивает не врага, а самого владельца, взрываясь у него в руках.

— Знаешь, что когда-то существовало оружие, стрелявшее далеко-далеко, в любую точку мира? — спрашивает ее Юба.

Маара борется со словом «мир». Весь мир… Что это? Юба замечает напряженное выражение ее лица, треплет по плечу.

— Потерпи, Маара, мы научим тебя всему, что знаем сами. Да ты и сама начинаешь многое видеть без нашей помощи. Но тебя ждет неизбежное разочарование. Ты увидишь, как мало мы знаем в сравнении с теми людьми, которые жили задолго до нас. Они назвали бы нас дикарями, и были бы правы.

Они стояли перед ржавой изгородью, глядя на утесы, с которых спустились Маара и Данн. Поросль кустарника на вершинах напомнила Мааре ее стрижку, хотя с помощью воды она уже могла усмирить свой ежик, прижать его к голове. Девушку одолевала печаль, и причиной была Кайра, проведшая неделю с этим мужчиной и забеременевшая. Беременность Кайры внесла беспокойство в души всех женщин. Кайра сидела с ними, углубленная в себя, умиротворенная — состояние для них немыслимое. Собственная печаль обострила восприятие Маары, она ощущала настроение Юбы. Этот сильный человек, о котором она часто думала: «Мой отец был таким», — человек, вырастивший сына, которого Маара часто мысленно примеряла к себе как партнера, как отца ее ребенка; этот человек, казавшийся столь уверенным в себе, столь невозмутимым, взирал на горную гряду глазами, полными слез.

— Когда Дромас забеременела, — произнес Юба, — я не отходил от нее, я во всем принимал участие. А сейчас я провел неделю с женщиной, которая теперь носит под сердцем моего ребенка, и меня не тянет к ней, я не желаю ее более видеть. Если бы я не прожил жизнь с Дромас, я был бы в состоянии сказать ей об этом открыто и безжалостно. Но, проведя рядом с Дромас двадцать лет…

Маара слушала это «…проведя рядом с Дромас двадцать лет…» как песню, басню, рассказ, как что-то внешнее, не затрагивающее глубин ее души. Она положила руку на плечо Юбы.

— Знаешь, Юба, с этим можно справиться.

— Как? — В его голосе слышалось раздражение. — Есть вещи, которых никому не дано изменить, исправить. Вы, молодые, воображаете, что можете сладить со всем на свете. Если бы! Дромас и я — мы одна личность, единая. А теперь я лежу ночью без сна и поневоле представляю себе эту девицу, Кайру. А ведь она даже не в моем вкусе. А что у нее в голове творится! Хитрое, наглое, беспринципное существо. Дромас удалилась от меня в соседнюю спальню. У меня такое чувство, как будто меня раздирают пополам.

Они чуть помолчали, не обращая внимания на молодых людей, усердно демонстрирующих инспектирующему начальству парадную лихость и бдительность.

Жаркий день, сухой сезон, на равнине злыми духами вздымаются и опадают пыльные вихри. Маара наблюдает за ленивым течением воды и замечает зловещие признаки пересыхания русла, готового разбиться на цепочку водных ям.

— Итак, Маара, какое ты видишь решение?

— От тебя рождаются дети. Ты это доказал. Если забеременеют еще две, три девушки… Может, и больше…

— Гм… Ты хочешь превратить меня в самца-производителя.

— Ну… А что иначе?

Последовавший за этим его взгляд заставил Маару вскрикнуть.

— Нет-нет! Я вовсе об этом не думала. Я уродина, я понимаю…

Она чувствовала, что этот добрейший человек ударил ее, ткнул в больное место. И в то же время где-то в глубине души убеждала себя: «Я уже не такая костлявая… и волосы отрастают…» Ее глаза тоже налились слезами. Юба почувствовал укол совести и принялся ее утешать, только причинив дополнительную боль.

— Маара, будь терпеливей. Ты уже гораздо лучше выглядишь. И не вбивай себе в голову глупости, ты очень привлекательная девушка. Боюсь, как бы хадроны на тебя не обратили внимания… В общем, чего ты ждешь от меня согласно своему мудрому плану?

— Ну… Я уже не от одной нашей женщины слышала… Они завидуют Кайре. На следующей встрече общины тебе нужно самому это предложить. Ида, конечно, жаждет…

— Ох, и Ида…

— Она уже просила меня родить ей ребенка, когда начнутся кровотечения. Но нет, нет! — воскликнула Маара, уловив его вопросительный взгляд. — Это слишком ужасно… Умирающие дети… Ничего нет страшнее…

Она с удивлением вспомнила, что в скальной деревне смерть младенцев и детей не производила на нее такого ужасающего впечатления. Когда умер ребенок во время похода, она совершенно не переживала. Какой-то защитный механизм не давал сознанию воспринимать весь ужас происходившего. Теперь же все эти смерти проходили перед ее внутренним взором. Рождение, надежды — и конец. Каменные лица матерей, озлобление отцов, долбящих маленькие могилки в камне или выставляющих трупики на съедение хищникам.

Юба обнял Маару, она прижалась к нему и зарыдала, изливая все невыплаканные слезы. Он же печально думал, что этой девушке никогда не понять его печали по Дромас.

Кайра потребовала созвать сход общины, и, когда все стали собираться, она ворвалась в комнату и принялась расхаживать, почти бегать, кусая губы и размахивая руками.

— Присядь, успокойся, еще не все пришли, — обратилась к ней Кандас.

Но Кайра оказалась не в состоянии переносить ожидание неподвижно.

— Перед нами серьезные проблемы, требующие решения, — сказала Кандас.

— Да, конечно, а моя, значит, несерьезная! — взвилась Кайра.

Вошли Мерикс и Маара. Они вернулись после обхода складов продовольствия. Вплыла Ида, уселась, вздыхая и обмахиваясь веером, сразу привлекшим всеобщее внимание, ибо был он сделан из перьев птицы, давно вымершей или мигрировавшей на север. Взмахи веера вместе со вздохами оттеняли ее скорбный настрой. Изящно двигалось пухлое запястье, пощелкивал веер, мелькали пестрые перья… Ида молчала, но все видели, что она чувствует себя преданной: Кайра заявляла во всеуслышание, что хочет оставить ребенка себе.

— Успокойся, наконец, — воззвал Юба к Кайре, маршировавшей по залу и хищно поглядывавшей на Иду.

Она села, потому что это сказал он. Он велел — она послушалась. Эта деталь вписывалась в ее план.

— Я прошу разрешения выйти замуж за Юбу, — выпалила Кайра.

— Без глупостей не можешь? — иронически глянула на нее Кандас. — С чего бы это Юбе на тебе жениться?

Юба молча сидел рядом с Дромас, которая несколько напряженно, но спокойно улыбнулась.

— Ты, Кайра, только о себе и думаешь, — продолжила Кандас. — А вот Юба… — И она огласила план, согласно которому Юба должен попытаться оплодотворить еще четырех девушек. Девушек, которые не просто соглашались на эту процедуру, но страстно ее жаждали.

Кайра разразилась рыданиями, взметнулась с места. К ней бросилась Орфна, усадила, принялась успокаивать. К Орфне присоединилась Лариса.

— Кайра, тебе лучше побыть у меня. Я присмотрю за тобой, вот увидишь, все будет хорошо.

— Почему она меня так ненавидит? — печально возвела очи к небесам Ида.

— Потому что ты не Юба, — бросила Кандас. — Ида, отвлекись от личного, у нас серьезные проблемы. — И как бы между прочим добавила: — Женщины, имеющие виды на Юбу, пусть сами договорятся между собой, когда и как.

Ориентируясь на тон Кандас, Ида подтянулась, и даже веер замер у нее на коленях. Маара почувствовала, что за мягкостью Кандас скрывается железная воля.

Мерикс перешел к изложению текущих проблем. Закончив, он поднялся и пригласил с собою Маару. Обычно та просто следовала за ним, но в этот раз она перед тем, как подняться с места, вопросительно глянула на Кандас. Кандас кивнула, и Маара спиной ощутила холодный взгляд.

— Маара, я хочу тебя кое о чем попросить, — задержал ее Мерикс. — Не сердись, послушай. Тебе лучше выходить в город в мужской одежде. Скажем, в моей.

Он сунул ей в руку шапчонку, вроде тех, что носили мужчины-рабы. Маара отвернулась. Волосы ее отрастали, начинали уже выглядеть прилично, она ими даже гордилась, и тут… Мерикс мягко взял девушку за руку, повернул лицом к себе.

— Маара, я не хочу… мы не хотим, чтобы хадроны обратили на тебя внимание. Ты часто выходишь, тебя видят, мало ли что…

Она кивнула. Он отпустил ее руку и отвел к себе в комнату. Там Мерикс отвернулся, а Маара сняла свое розовое платье и натянула куртку и свободного покроя штаны. Мерикс повернулся к ней, засмеялся.

— Ну, я бы тебя узнал, но только потому, что давно знаю. — Заметно было, что ему понравился новый облик Маары. — Теперь тебе можно обращаться к моему родителю.

Маара чуть не сказала: «Нет, нет, тогда уж лучше к тебе…» — но подумала о том, какая она некрасивая, и промолчала.

— А как бы ты отнеслась к моей особе в этой роли? — несколько иронически добавил Мерикс. — Увы! Отцом новых детей станет мой отец, а не я. От меня никто такого подвига не ожидает.

Маара подошла к юноше, положила руки ему на плечи.

— Мерикс, у меня еще не возобновилось кровотечение.

— Маара, дорогая… Что ж, посмотрим, как мой отец справится.

И они отправились решать возникшие проблемы.

В сухой сезон горячие ветры несли над равнинами и холмами песок и пыль, гнали шары мертвых кустов. Этот сухой сезон оказался более жестоким, чем любой предыдущий. Обычно молочная скотина оставалась возле источников, возле воды, а корм регулярно подвозили к местам водопоя. Но в этот год закаленные животные, привыкшие к лишениям, не выдержали. Они сбивались вместе, поворачиваясь задом к ветру, ревели, мычали, блеяли — протестовали. Решено было загнать их под крышу, в большие пустые сараи, благо свободных помещений имелось предостаточно. Никогда не видавшие над головами крыш и потолков, животные пугались, упирались, выбегали наружу, но, увидев, что всегда могут выйти через оставленные открытыми ворота, быстро поняли преимущество такого эффективного укрытия от палящего солнца. К счастью, они привыкли к ограничениям в питье.

Проблема с молочным скотом, однако, бледнела в сравнении с тем, что случилось за неделю до прибытия торговцев из Речных городов с вяленой рыбой, мясом, плодами речных долин, рулонами хлопковой ткани — всем тем, что они меняли на мак и коноплю. В складах обнаружилось крупное хищение. После этого Юба приставил к складам охрану, состоящую из махонди.

Следовало сообщить о хищении начальству, которое, без сомнения, уже оповестили шпионы. Хадроны не должны потерять доверия к Юбе. Но сообщить об истинных размерах потери рискованно. Они могут и усомниться в его способности контролировать события. Правящая верхушка и так всех подозревала. От них не укрылось недовольство молодых хадронов, и больше всего они боялись, что эти молодые наложат лапу на главный источник их благосостояния.

Юба думал, планировал, совещался с Дромас, с Мериксом, с Маарой. Именно Маара предложила ему учредить смешанную охрану из хадронов и махонди, чтобы ответственность за хищения ложилась поровну на обе стороны.

Юба сказал, что верховный хадрон, старик по имени Карам, человек умный, но слишком увлекается наркотиками. Юба направился к Караму с Мериксом. Маара хотела присоединиться к ним, но мужчины решили, что ей лучше держаться в тени.

Карама они застали одного в тронном зале, но не на троне, а в сторонке, на полу, на подушке. Мрачно смотрели его глаза из-под нависших век, ему не терпелось спастись от мирской суеты, нырнуть в туман наркотического одурения. Карам оказался в зале один — следовательно, как и Юба, не желал, чтобы чрезвычайное происшествие стало достоянием гласности — пока не хотел. Он сразу же потребовал, чтобы Юба обнаружил преступников и казнил их для примера, согласно закону. Юба для начала сообщил, что преступник хадрон.

— Махонди, стало быть, народ честнейший? — криво усмехнулся старик.

— Я этого ни в коем случае не утверждаю, однако за моими людьми следят мои шпионы, а за моими шпионами тоже следят другие мои шпионы. Обнаружен туннель в один крупный склад, длинный и отлично замаскированный. И разобранная крыша в другом крупном складе. — Тут Юба выложил козырь. — Мне донесли, Карам, что твой племянник Мезон продает крупные партии мака и конопли.

Долгое молчание.

— Кому продает?

— Этого я пока не знаю, — соврал Юба. Он знал это и знал, что Карам тоже знает, кому его племянник продает наркотики.

Карам вздохнул.

— Лучше будет занизить цифру потерь.

— Совершенно верно.

— Обойдемся без казни. С племянником я разберусь. Строго предупрежу.

Проблему можно было считать исчерпанной, следующий вопрос Юба задал лишь, чтобы не слишком резко завершить аудиенцию.

— Уверен ли ты, господин мой, что предупреждения будет достаточно?

Чего он не говорил, и что оба они прекрасно знали: Мезон — глава бунтарей «младохадронов».

— Моего предупреждения будет достаточно.

Мерикс сказал Мааре, что после этого Юба и Карам долго смотрели в глаза друг другу.

— Много они один другому сказали, не произнеся ни единого слова. Они друг друга уважают, Карам и мой отец. Отец говорит, что, если бы Карам был дураком или слабаком, Хадрон давно бы уж рухнул.

«Предупреждение» Карама выразилось в том, что его племянника Мезона с полудюжиной друзей и соратников — и собутыльников, следует заметить, — арестовали за хулиганство и приговорили к тяжелым исправительным работам, хотя и на краткий срок. Как самых обычных преступников.

Следующим решением руководства Хадрона все молоко от скота, принадлежащего как хадронам, так и махонди, реквизировалось и поступало в распоряжение властей. Юба и Мерикс снова отправились к Караму, обращая его внимание на то, что у махонди появились беременные женщины, которым необходимо усиленное питание. Беременным выделили долю молока, однако небольшую.

Забеременели четыре женщины, с Кайрой — пять.

Юба послал Маару во двор, подшучивая над тем, что сам он туда уже выходить боится, опасаясь, что тамошние дамы его иначе чем производителя не воспринимают.

Кайра уже на шестом месяце. Настроение у нее кислое, она капризничает, вздыхает, никак не может найти для своего раздутого тела удобное положение. Остальные четыре беременные с нею, они впятером терроризируют всех остальных, капризничают, требуют — и получают — то одно, то другое, то третье. То Кандас к ним выйдет, то Ида. Бульончику, фруктов, свежей выпечки… Будущих мамаш рационирование продуктов не задевает. Тень во дворе жиже, чем раньше; потому что листва поредела. Кандас позаботилась об искусственной тени: над частью двора натянули навес из ткани.

Маара передала им предложение Юбы вызваться на дойку молочных животных. Они сразу принялись жаловаться и отказываться. Пришлось объяснять намеками, что молока мало, будет еще меньше и лучше держаться к нему поближе. Раньше можно было бы запросто ляпнуть что-нибудь вроде «отхлебнете — никто и не заметит».

— А когда прибудут купцы из Речных городов, обязательно запасемся сухим молоком, — добавила Маара.

Молодые женщины глядели на нее с нескрываемой неприязнью. Кто она такая, эта жердь сухая, выскочка? Все время с Юбой, с Мериксом, с Орфной… Распоряжается… Сейчас хоть, правда, чуть стала на человека похожа… И всегда тело прикрывает, должно быть, там какая-нибудь рана или уродство.

Маару удручала такая беспричинная нелюбовь. «Почему? — думала она. — Ведь я им ничем не угрожаю. И живется им неплохо. Они не знают, что такое грязь, въевшаяся в кожу так, что за неделю не отмыть».

Войдя во вкус, женщины наперебой рвались к животным-молочницам; доили их, воровали молоко, таскали любимицам корки хлеба, клочки травы; обнимали их мохнатые шеи, отряхиваясь затем от пыли. Кандас только качала головой, а затем объявила о проведении занятий. А новым желающим заиметь ребенка велела подождать до разрешения от бремени первой партии.

Уроки проводила Лариса, рассказывая легенды «очень давних времен, незапамятных», почерпнутые из какого-то медицинского учебника, некогда обнаруженного в древних архивах.

Первая из рассказанных историй повествовала о женщине по имени Мам Вова, которая мужа своего ненавидела, а влюбилась в прекрасного юношу, коего и пыталась соблазнить. Юноша ею пренебрег, и Мам Вова, приняв смертельную дозу яда, скончалась.

Собравшиеся во дворе слушательницы скептически ухмылялись, понимая, куда метила рассказчица. Любовь поразила не только Кайру, уже не одна из присутствовавших вздыхала и томилась.

Вторая история о властительной красавице Анкрене тоже оказалась трагичной. Анкрена ненавидела мужа не меньше, чем Мам Вова, убежала от него с красавцем военным и совершила самоубийство, бросившись под металлическую машину, о которой в примечании сообщалось, что она перемещалась по двум параллельным полосам металла и что этим способом передвижения впоследствии пренебрегли в пользу машин, не связанных с направляющими.

Потом Лариса перешла к истории Мам Бедофляй, молодой женщины-рабыни, влюбившейся в моряка заморского (примечания о моряках, морях, океанах, морских средствах передвижения оказались совершенно непонятными). И эта женщина, оставленная возлюбленным, тоже покончила с собой.

Посмеявшись над скептическими минами слушательниц, Лариса пообещала продолжить занятия завтра.

На следующее утро во дворе собралось еще больше женщин.

Начала Лариса с истории о девушке Джул и парне Роме, принадлежащих к разным семействам. Эти двое полюбили друг друга, но семейства не одобрили их взаимного влечения, и они оба покончили счеты с жизнью. Эта история вызвала более оживленную реакцию слушательниц. Все загалдели, когда кто-то вставил: «Как махонди и хадроны». Женщины кривили физиономии и возмущенно вздергивали плечи. Разве можно полюбить этих уродов хадронов!

Во второй истории речь шла о девушке, которая хотела соединиться с юношей, а отец заставлял ее выйти за богатого старика. Но этой девушке покончить с собой не дали, а заточили в храме.

— В каком храме? Что такое храм?

— Это место, где они держали Бога.

— Какой Бог? Что такое Бог?

— Бог был невидимым существом, управляющим их жизнью.

Такое определение вызвало всеобщее веселье и свободные вариации на темы невидимости и управления жизнью.

Последняя история рассказывала о знаменитой певице по имени Тоски, подруге молодого мужчины, сбежавшего от стражи. А стража преследовала его за то, что он замышлял злое против тамошнего властителя, очень нехорошего человека. В обмен на обещание освободить ее друга Тоски отдалась начальнику стражи, который ее обманул. И знаменитая певица убила себя.

К этой истории отнеслись намного серьезнее, чем к предыдущей. Все знали о желании молодых хадронов захватить власть в стране, знали и о том, что некоторые из них попали в тюрьму, а оставшиеся на свободе строили смелые планы, готовили государственный переворот, устраивали заговоры.

Душеспасительные беседы желаемого действия не возымели: девиц, жаждущих семени Юбы, стало уже не три, а четыре. Но Юба сам вышел к женщинам и объявил, что придется дожидаться сезона дождей и рождения детей первой партией беременных.

Когда Маара обнаружила наконец кровотечение, она, соответственно договоренности, отправилась к Кандас и обнаружила, что та разглядывает в комнате собраний большую карту, занимавшую целиком одну из стен. О существовании этой карты Маара ранее не подозревала, ибо ее обычно скрывал занавес. Маара с порога, на ходу, сообщила о кровотечении и остановилась перед картой, как будто видя перед собой пищу, в которой ей долго отказывали. Кандас, натягивая шнур занавеса, задумчиво произнесла:

— Я полагала, что ты в полях с Мериксом.

— Кандас, когда я начну учиться?

— Чему ты хочешь учиться?

— Всему. Можно начать со счета, с чисел.

— Но, Маара, ты знаешь столько же, сколько и мы. Ты подсчитываешь мешки мака и конопли, сообщаешь нам результаты…

— Разве вы больше ничего не знаете?

— Мы знаем то, что положено знать.

— Но когда я докладываю, что собрано десять тысяч мешков, это значит, что собрано десять тысяч мешков. И это мой предел. То есть предел мешков, то есть… Но ведь числа на этом не кончаются, их больше, намного больше. Или вот мы слышим про старые времена… Десять тысяч лет назад…. Вчера Мерикс говорил о двадцати тысячах лет. Это предел того, что мы знаем. Или воображаем, что знаем. А что, как и когда происходило на самом деле… Как в этом убедиться?

Кандас опустилась на стул и предложила сесть Мааре. Внимание той сосредоточилось на руках Кандас, на ее длинных умных пальцах, постоянно двигающихся. «Она сдерживает себя, — подумала Маара. — Она не хочет проявить нетерпеливости, нетерпимости, она щадит меня».

— Давным-давно жили люди, настолько нас во всем превосходящие, что мы даже этого и вообразить не можем.

— Откуда мы это знаем?

— Пять тысяч лет назад ужасный ураган взрыл пески пустыни и там, где была пустыня, обнаружился город. Очень большой город. Город, построенный для того, чтобы хранить историю, записи, книги.

— У нас были книги дома, когда я была совсем маленькая.

— Не на коже книги, не на пергаменте. На бумаге. Материал, похожий на тот, из которого мы делаем домашние тапочки. И на этой бумаге они печатали тексты.

— Наши книги были написаны от руки.

— А у них была печать. Мы не знаем этой техники. Открывшийся город оказался хранилищем памяти, истории всего мира, всех его частей. Тогдашние ученые во время длительного мира обучили сотни молодых людей, вырастили из них хранителей памяти не только для того, чтобы помнить, но и для того, чтобы записывать события. Они решили сохранить историю мира…

— Историю мира… Всего мира, — пробормотала Маара. Ее охватило отчаяние.

— Историю всего мира. Одни записывали, другие запоминали. Эти древние библиотеки — источник нашего знания. И если бы не хранители памяти… Дело в том, что бумага очень непрочна, книги, как только попали на воздух, очень быстро разрушились, рассыпались в прах, их почти не осталось. Их можно обнаружить лишь в старых каменных гробницах, где сухо и прохладно.

— Значит, мы в сравнении с древними дураки?

— Ничего подобного. Мы умны по нашим потребностям, по нашему образу жизни.

— Мы такие же, как и эти древние люди?

— Полагаю, да. В одном из древних источников говорится об этом. Человек, по сути, тот же, но меняется в зависимости от среды обитания.

— Я чувствую себя дурой.

— Ты вовсе не дура. Ты жила в скальной деревне и знала лишь то, что необходимо для выживания в тех суровых условиях. Теперь ты живешь с нами и знаешь все, что знаем мы. Если тебе поручить заняться продовольствием, охраной, маком и коноплей, ты с этим справишься. Ты такая же, как и мы.

— И у нас здесь есть хранители памяти, которые держат все это в голове?

Кандас улыбнулась. Увидев эту улыбку, Маара почувствовала себя маленькой девочкой-несмышленышем.

— Нет. Мы народ неважный. То, что мы знаем, — лишь дошедшие до нас обрывки сведений, просочившиеся сквозь века и века. Но поскольку мы сознаем, насколько важно хранить в памяти прошлое, мы должны готовить своих хранителей памяти.

— И вы собираетесь сделать меня хранительницей памяти?

— Да. Но чтобы понять то, что ты собираешься запомнить, следует ориентироваться в делах насущных, в повседневной практике. Что проку сообщать тебе о культуре и обществе, если ты не знаешь, чем это общество живет? А ты это уже знаешь. И отлично нам помогаешь. И это важно, ибо толковых голов всегда не хватает.

— Когда я начну учиться?

— Да ты уже начала. Историю махонди ты знаешь за период в три тысячи лет, с самого переселения с севера.

— Мы — потомки древних хранителей памяти?

— Да, Маара.

— Мир. Я хочу узнать обо всем мире.

В этот момент в дверях возник Мерикс.

— Вот ты где, Маара. А я тебя разыскиваю повсюду.

Сворачивая за угол хранилища мака, Маара лицом к лицу столкнулась с Куликом. Облаченная в одежду Мерикса, с волосами, спрятанными под мужским головным убором, она ничем не напоминала того мальчика-подростка, в обличье которого видел ее Кулик в последний раз. Однако он уставился на нее, остановился и проводил взглядом. Прикинувшись хадроном, он устроился в охрану. Людей не хватало, его приняли, не особенно донимая расспросами. И теперь Маара видела его каждый раз, появляясь в складах с Мериксом или Юбой. Она рассказала Мериксу о Кулике, о его злобности, об опасности, которую мог представлять этот человек. Мерикс ответил, что такому самое место в хадронской милиции. Наступала пора дождей.

— Я, кажется, всю жизнь провела, глядя в небо, ожидая дождя, — сказала Маара, и Мерикс сочувственно покачал головой:

— Я тебя понимаю.

Но он не мог ее понять, не ведал о мучивших ее дурных предчувствиях. Он не мог читать ее мысли. Маара боролась с собственными мыслями, убеждала себя в том, что все будет хорошо, что она подойдет к Мериксу, что они будут вместе, что она родит ребенка, и тогда…

Дожди задерживались. Пора было уже сеять мак и коноплю, но земля оставалась сухой, твердой, ветер сдувал семена. Самовоспроизводящаяся конопля чувствовала себя все же лучше, чем мак.

Кайра родила, и все поняли, что на самом деле нужен был этой своенравной особе не ребенок, а Юба. Новорожденного она без всяких сожалений отдала Иде. Ида сразу встрепенулась, пригласила с полей женщину, у которой случился выкидыш, и они вдвоем принялись хлопотать над колыбелькой.

Почувствовалась нехватка воды. Ежедневное мытье рабов-мужчин заменили еженедельным, женщинам двора пришлось отказаться от принятия ванн. Жителям города, привыкшим видеть на улицах водовозов по утрам и вечерам, объявили, что отныне воду будут доставлять лишь раз в сутки, а за небрежное обращение с водой и ее расточительство пригрозили всяческими карами, вплоть до смертной казни.

Население проявляло инициативу. Сады превращались в огороды, нелегально принялись выращивать и мак, при попустительстве властей, делавших вид, что ничего не происходит. Эта самодеятельность даже негласно поощрялась, так как несколько смягчала напряженное положение с продовольствием. На некоторых участках владельцы оживили старые колодцы, кое-кто даже бани открывал. Монополия властей на воду если и не рухнула — колодцев оказалось не слишком много, — то несколько пошатнулась. Вообще ослабление власти ощущалось на каждом шагу, и Юба объявил, что дни правящей верхушки сочтены.

Мерикс предложил Мааре жить с ним и попытаться зачать ребенка.

Маара перешла в комнаты Мерикса и почувствовала себя во власти любви. Не представляла она ранее, что сможет ощутить такое счастье. И страха такого никогда ранее не испытывала. Родить ребенка, когда с юга неумолимо наступает великая сушь… В благоприятное для зачатия время ее сковывал ужас, но она видела, что Мерикс ощущает ее настроение, и пренебрегла своими страхами, как будто бросившись в бурную реку, не зная, найдет ли способ выбраться на берег. Она любила и страдала, любила Мерикса и страдала от страха за судьбу ребенка, который мог стать плодом этой любви.

Дожди все же дошли до Хелопса. Короткий шквальный ливень заполнил резервуары лишь наполовину. Река снова выползла из ущелья. Мак пророс, но дождей более не было, и посевы засохли. Пересев сопровождался небольшими осадками, конопля взошла обильно, крепкая и душистая, но росла намного медленнее, чем обычно.

В общине махонди появились на свет четыре младенца, все здоровые, крепкие, пропорционально сложенные. Женщины напирали на Юбу, напоминали о данном им обещании, но тут двое из новорожденных умерли от болезни засухи. Что это за болезнь, здесь знала только Маара, остальные не имели о ней представления, никогда с ней не сталкивались. Маара сказала Иде и ее компаньонке, что поить детей нужно только чистой водой, но воду трудно было уберечь от всепроникающей пыли. Община получала воду из глубокого колодца в саду одного из горожан, и эта вода помогала сохранять здоровье младенца Кайры — или Иды? — и двух других уцелевших. Детей все время держали в помещениях, чтобы предохранить от пыли. Трогательно было наблюдать, как все члены общины, независимо от пола и возраста, под тем или иным предлогом заглядывали в их комнаты, стремились прикоснуться к крохотным комочкам плоти, подержать младенцев в руках, просто бросить на них взгляд…

Однажды Кайра исчезла, сообщив подругам, что направляется искать счастья на север. Маара, как и все остальные, почувствовала себя оскорбленной. Маара упрекала себя за то, что отдалась своей любви к Мериксу. Жила бы себе холодной и спокойной, отгородившись от эмоций. А теперь она открыта чувству, уязвима.

Они с Мериксом жили в доме Юбы и Дромас, комнаты их выходили во двор, где цвели кактусы. Ложе их представляло низкий помост или поддон, устеленный мягкими матрасами и подушками. Маара лежала в объятиях Мерикса и думала, как странно и необычно это — лежать в мужских объятиях в чистой постели, в уюте, комфорте, вдыхать цветочный аромат. Ведь для Мерикса все это в порядке вещей. Рука Маары скользнула по его плечу, она почувствовала его ладонь на своем теле… Она воспринимала каждое прикосновение как неожиданный подарок судьбы, хрупкий, непрочный, словно цветок кактуса. Мерикс возлежал до нее с другими женщинами, каждый раз в мягкой, чистой, удобной постели, воспринимал все происходящее как само собой разумеющееся. Что ж странного в том, что два здоровых тела объединяются под бодрящий стук сердец? Маара часто не могла заснуть, стараясь растянуть мгновения наслажденья. Иногда в полусне ей казалось, что она держит в объятиях Данна, и она вздрагивала, просыпалась в печали. Иногда, когда Маара обнимала Мерикса, ей чудилось в нем что-то детское. Возможно, из-за Данна, думала она, ведь Мерикс — личность вполне сформировавшаяся, самостоятельная, не нуждающаяся в опеке. Не знал он лишь одного: что жизнь хрупка и нежна, как цветок кактуса, что ее легко уничтожить. И это разделяло их. Странно, что никто — даже самый умный человек — не может усвоить что-либо помимо собственного опыта. Жизнь свою Мерикс провел под постоянной защитой и опекой, с самого рождения, и поэтому он не понимал, когда Маара шептала ему:

— Так долго не может длиться. Давай, давай же, пока есть возможность…

Его рука часто задерживалась на том месте ее тела, где пояс с монетами оставил выпуклый рубец. Маара все-таки доверила ему тайну денежного пояса, умоляя не рассказывать никому, и Мерикс пообещал. Она спрятала жгут с монетами под большую подушку, постоянно лежавшую в изголовье их постели, и то и дело засовывала туда руку, проверить, на месте ли ее сокровище, настояла, чтобы в комнату не входила прислуга, убирала в ней сама. Иногда Маара среди дня специально заходила туда для проверки.

— Мне иногда кажется, что ты эти маленькие штучки любишь больше, чем меня, — сказал однажды обиженный Мерикс.

— Если бы не эти деньги, мы бы никогда не встретились, — парировала Маара. — Меня и в живых давно бы не было, кабы не они.

Нет, она не ожидала, что Мерикс поймет ее. Никогда его жизнь не висела на волоске, не зависела от одного-единственного желтого корня или от сухой лепешки — или от монеты, способной оплатить полет на машине, уносящей прочь от опасности. Мерикс гладил ее кожу, гладил рубец и вздыхал:

— Маара, я бы не удивился, если бы ты отказалась от меня из страха раскрыть свою тайну, чтобы только никто не узнал о твоем кладе.

Сезон дождей закончился, наступили засушливые месяцы, и по городу прошли слухи, что Хелопс покидают группы людей, не пришедших с юга, а нелегально проживавших в башнях. Причина — недостаток воды. Ранее они покупали воду у живших по соседству, но теперь…

Маара по-прежнему часто сопровождала Юбу и Мерикса, и однажды вместе с Юбой инспектировала склад мака. Когда она впервые появилась на этом складе, мешки лежали высокими штабелями, достававшими чуть ли не до крыши. Теперь же много мака растаскивалось, да и неурожай сказался, так что и склад был заполнен едва лишь наполовину. Чем торговать с купцами из Речных городов?

Юба залез на кучу мешков, проверяя зондом, не наполнены ли они шелухой или песком вместо мака, Маара осталась внизу. К ней вдруг подошел Кулик и громко заявил:

— Мне смены нету, сменщик заболел. — И тут же прошептал: — Твой брат во втором уровне Центральной башни. — И снова громко: — Я уже сутки дежурю. — Он нагло ухмыльнулся и медленно подмигнул ей, не скрывая ненависти. Маара едва сдержала дрожь, отпустила его отдыхать. Все с той же злобной ухмылкой Кулик отвернулся и зашагал прочь. Избавится ли она когда-нибудь от этой угрозы?

Юбе Маара о Данне не сказала, из-за чего ее мучила совесть. Но ведь он наверняка и сам знал, у него всюду шпионы. И у хадронов тоже. Вернувшись к себе, Маара сразу же полезла под подушку, но денег там не обнаружила. Значит, Юба знал, о чем сказал Кулик и отрезал ей путь к подкупу, необходимому для того, чтобы проникнуть в башни. Когда вошел Мерикс, Маара все еще бесцельно шарила рукой под подушкой.

— Значит, ты выдал меня. Они все время знали…

— Маара, это мой долг. Ты и сама понимаешь.

Она сразу же потребовала созыва общины. Все собрались в зале заседаний. Мерикс сел не рядом с ней, как обычно, а рядом с Юбой и Дромас. Маара снова осталась одна.

— Ты с самого начала нам не доверяла, — обвинила ее Кандас своим бесстрастным холодным тоном.

— А вы не доверяли мне. Вы знали, что Данн в городе. Все время знали, но мне не сказали.

— Видишь ли, Маара, мы не относимся к Данну с таким доверием, как ты, — высказался Юба.

— Вы его не знаете.

— Он торгует наркотиками, — сказал Юба.

— И сам принимает их, — добавила Кандас.

— Он послал мне весточку. Почему сейчас?

— Скорее всего потому, что народ покидает башни и уходит на север, — предположила Кандас.

— Кроме того, очевидно, он болен, — сказал Юба.

Маара молча оглядела лица присутствующих. Озабоченные, сочувствующие лица людей, превосходящих ее жизненным опытом, спокойные, понимающие. И Мерикс тоже… Он все же мог бы сесть рядом!

— Чего бы ты хотела от нас, Маара? — спросила Кандас.

— Чего хотела бы? Хотела бы получить вооруженную охрану для вылазки в башни. Понимаю, что это нереально, но… ты спросила — я ответила.

— Ты знаешь, что все зависит от нашей способности держаться тихо, не поднимая никакого шума, не привлекая к себе внимания.

— И все это для того, чтобы сохранить то, чего все равно долго не сохранить, — проронила Маара, горько усмехнувшись, глядя в пол.

— Мы понимаем, что ты собираешься в башни, — произнес Юба дрогнувшим голосом. Жалел он ее, все они ее жалели, и Маара это понимала. Но опущенные глаза ее не видели надетого утром чистого, свежего зеленого платья. Перед ней была запыленная до неразличимости рабская рубаха долгой дороги, рубаха фальшивого подростка Маро из скальной деревни.

— Мы не будем тебе мешать, — сказала Кандас.

— А деньги вернете?

Кандас вынула из мешочка ее пояс-жгут и швырнула его Мааре. Та поймала и быстро пересчитала монеты. Присутствующие переглянулись.

— Полагаешь, мы могли их украсть? — спокойно спросила Кандас.

— Маара, покажи, — с какими-то детскими интонациями попросила Ида. — Я в жизни не видела золотой монеты.

Все засмеялись. Послышались реплики:

— А кто видел?

— Никто тут не видел…

— Только Маара.

Маара развязала несколько узлов и вытряхнула монеты на синюю подушку. Все вытянули шеи. Юба подобрал одну монету и пустил по кругу.

— Очень красивая, — сказала Ида. — Ты, Маара, самая богатая из нас. — Она вернула Мааре монету, и та снова завязала узлы на поясе.

— Тебя же могут из-за этого убить, — попытался вразумить Маару Юба.

— Я вижу, вы считаете меня глупой. — И Маара продолжила, отчеканивая каждое слово и вглядываясь в каждого из присутствующих по очереди: — Данн вернулся за мной в скальную деревню. Вернулся с севера, дальше Хелопса он зашел, но вернулся. Никто не заставлял его возвращаться. Если бы брат не вернулся, я бы умерла. Я обязана ему жизнью.

Последняя фраза произвела на всех впечатление. Если тебе спасли жизнь, ты навек должник своего спасителя. Это дело чести.

— Поэтому я попытаюсь. Завтра же. И если я вас больше не увижу — спасибо вам всем. — Маара встала со слезами на глазах.

— Подожди! — Кандас бросила ей мешочек с мелкими монетами.

В спальне Маара прочно завязала пояс с золотом под грудью. Под внимательным взглядом Мерикса стянула с себя зеленое платье, надела выуженную со дна мешка рабскую рубаху, а зеленое платье аккуратно сложила и положила на постель. Мерикс обиделся, схватил платье и стал впихивать его ей то в руки, то в мешок.

— Маара! Неужели мы вдруг стали врагами?

— Откуда мне знать?

— Нет! — возмущенно воскликнул он, и Маара, улыбнувшись, насадила на голову шапчонку, приобретя вид обычной рабыни махонди. Она сняла домашние туфли, и Мерикс тоже засунул их в мешок. Маара положила туфли вниз, к чудесным старым одеждам из сундука Дэймы.

— Не знаю, что тебе и сказать, Мерикс. Жаль, конечно, что я не дала тебе возможности доказать свою способность зачать здорового ребенка. Но, с другой стороны, оно и к лучшему. Окажись я сейчас беременной или с грудным младенцем, что тогда?

— Тогда ты осталась бы со мной.