Люди огня

Глава первая

По пустыне лучше идти ночью. И не только из-за жары. Днем я как на ладони, достаточно выслать вертолет.

Багровая луна дает очень мало света. Я худо-бедно вижу дорогу, а летчик заметит меня, только если высветит лучом прожектора.

Что я буду делать днем? Этот вопрос стоит довольно остро, но он не единственный. Куда идти? Не в плане мистическом, а вполне земном.

Вернуться в Россию? Ввиду сложностей с транспортом это путешествие достойно Афанасия Никитина! Да и не хотелось бы возвращаться в ту же точку, откуда я начал службу Эммануилу, словно этих трех лет не было. Они были. И несмотря ни на что прошли не зря. Я стал другим.

Нет! Лучше Европа. Я ее неплохо знаю, особенно Францию и Италию. Но останется ли со мной понимание языков? Пока вроде бы да, но надолго ли?

Я посмотрел на свою руку: слишком темно, чтобы увидеть знак. Но, по-моему, он там был. Я его чувствовал.

Я шел всю ночь. Начало светать. Что я буду делать, когда настанет рассвет, и кончатся Иудейские горы?

В утренних сумерках на склоне горы я увидел белую фигуру. Ярко-белую, как снег. Она была довольно далеко: метров сто. Белое платье и волосы развеваются по ветру. Она обернулась, но я не узнал ее. Махнула рукой:

— Пьер!

Еле слышно! Или вообще не слышно? Выдумка! Галлюцинация!

Легко сбежала вниз, застыла и выпрямилась, как пламя свечи в затишье после порыва ветра. И стала еще дальше. Белое платье и волосы, как солнце. Сбежала вниз, не касаясь земли.

— Пьер!

— Тереза?

Она носила черную монашескую одежду и покрывала голову. Она умерла.

Может быть, в комнате Марка стоят концентрированные пары героина? Героин вызывает галлюцинации? Сутки прошли!

Она остановилась, замерла, обернулась:

— Пьер!

Я пошел за ней. Не лучшее занятие преследовать призраков. Где там пропасть, в которую она меня заведет? Помню я зеленого Хидра!

Пропасти не было — был вход в пещеру. Она остановилась у входа, одной рукой держась за камень. Совсем близко от меня. Помедлила и шагнула во тьму.

Я включил фонарик. Пещера была невелика и скорее напоминала грот. В ней никого не было.

Холодно. Я рискнул развести костер, чтобы вскипятить воды и развести растворимое картофельное пюре с кусочками чего-то, долженствующего изображать собой мясо. Я не ел сутки. Уничтожив пару баночек, соорудил чай, прилег у костра на спальник и открыл Маркову папку.

Там оказалась толстая черная тетрадь.

«Евангелие от Марка» — торжественно объявляла первая страница.

Я поднял глаза от рукописи. Мне хотелось разрыдаться. Я кусал губы. Боже! Как же все хорошо начиналось! На меня нахлынули воспоминания: моя первая встреча с Эммануилом, падение Лубянки, тусовочная квартира с компьютерами, захват власти, наше первое с Марком поручение, путешествие в Европу… И Господь, могущественный, милосердный, прекрасный… Господь! Мы все были как пьяные от него. О Боже, Боже! Сам-то он знал тогда, кто он на самом деле?

Марк писал и о захвате Думы и о нашем путешествии, и о войне. Все это я знал. Через все это мы прошли вместе. Лишь чуть-чуть другой взгляд, другое отношение, другой характер. Вернее и честнее моего.

Я пролистал Китай, Японию, Индию, Исламский мир вплоть до Мекки.

Дальше непрерывное повествование заканчивалось, и шли отрывки. Довольно сумбурно.

Черт! Черт! Черт! Встречу Давку — задушу собственноручно. На хрена мы его спасли!

Я сжал губы. Если вдруг когда-нибудь я действительно удостоюсь рая, я крикну Ему: «Марка сюда! Нет мне рая без Марка!»

Глава вторая

Я поднял глаза: передо мною сидела Тереза. Она сорвала белое полупрозрачное покрывало, что лежало у нее на плечах, и накрыла костер.

Пламя мгновенно погасло. А ее лицо продолжало сиять, словно хрустальный сосуд со свечой. Она приложила палец к губам. Я замер.

Далекий гул вертолета.

— Это Марк, — одними губами сказала она. — Он за тобой.

Да, конечно, я и не сомневался, что это Марк, воскресший Марк, готовый выполнить любой приказ Эммануила. В этом что-то есть: умереть от руки друга. Он войдет сейчас сюда и просто скажет: «Пошли, Петр!» Или молча вынет пистолет и выстрелит.

— Это уже не Марк, — сказал я.

Рев двигателей приближался, прогремел над нами и снова начал удаляться.

Нас не заметили.

Когда гул затих, Терезы уже не было, призрак исчез. Я залез, наконец, в спальник и мгновенно заснул.

Тереза была там, в моем сне. Мы сидели у костра и разговаривали. Пещеры не было: бесконечная пустыня и небо над нами, полное бесчисленных звезд.

— Где мы?

— В Чистилище.

— Я люблю тебя.

— Ты любишь Бога.

— Я служил Дьяволу.

— Ты искал, но не нашел. Ты ошибся.

— Моя ошибка слишком дорого стоила.

— Ты искал…

Проснувшись, я решил пробираться в Яффу. Был вечер: алое небо над алыми скалами. Оставшееся расстояние можно было вполне преодолеть за одну ночь.

Пока догорал закат, я включил карманный радиоприемник, который добыл в том же супермаркете, что и все остальное. Среди прочих малоинтересных новостей и привычных сообщений о катаклизмах промелькнула информация о том, что Япония заявила об отделении от Империи. Началось! Я сочувствовал Варфоломею.

Яффа оказалась грязным лабиринтом каменных развалюх к югу от чистого и современного Тель-Авива. В последний я сунуться не решился.

Где легче затеряться: в большом городе или в предместье? Учитывая, что я не могу пользоваться ни гостиницами, ни магазинами, ни даже общественным транспортом. Везде оплата по кредитке. Костры из наличности догорели более года назад. Лучше всего найти какую-нибудь трущобу, заброшенный дом или долгострой, а такие вещи более характерны для окраин и бедных районов.

Была еще одна проблема. Дело в том, что у меня кончилась вода. Израильский город в этом плане отличается от пустыни только наличием воды как раз в тех местах, куда мне не следовало соваться. Фонтаны здесь водятся, но редки, как плезиозавры. В Яффе я их не обнаружил. Был еще один источник. К каждому дереву на улице подведена отдельная трубочка, которая и доставляет воду. Мне оставалось пограбить зеленые насаждения. Но таковые были характерны для центра, а не для бедных городских окраин. Пришлось сунуться в центр.

В городе было полно полиции. Старый порт оцеплен. По мою душу, именно по душу! Насколько же это верно в моем случае! Я усмехнулся, и Марк, и Эммануил — оба прекрасно меня изучили и заранее знают все места, где я могу появиться.

От полицейских лучше держаться подальше. Двухдневное путешествие по пустыне плюс отсутствие душа и нормальной постели скрыть сложно. Наверное, им и приказано останавливать таких запыленных субъектов, как я.

Дерево нашлось. Как раз недалеко от старого порта, а, значит, и от оцепления. Я успел наполнить бутылку и сунуть в рюкзак, когда вдали, за цепью солдат, увидел Марка. Он разговаривал по мобильнику, повернулся и посмотрел в мою сторону. Я метнулся в подворотню и вжался в стену.

Марк! Это всего лишь Марк! Лучший друг, который не однажды спасал меня и которого я не спас. Что означает смерть и воскресение от Эммануила? Что он делает? Забирает душу или дает часть своей души? Это уже не Марк! В любом случае.

Раздались шаги.

— Он здесь!

Я кинулся во двор, вылетел в переулок, узкий каменный грот между двух глухих рядов зданий. Изнанка города. Закрытые двери. Я дергал все! И позади голос Марка, по-моему, в мегафон:

— Стой, Петр! Я узнал тебя! Не делай глупостей. Я сейчас прикажу стрелять.

Пробежка в сорокаградусную жару не для моего сердца, отравленного неумеренным потреблением кофе и избалованного сидячей работой. В глазах темнело, кровь стучала в висках, и кололо в боку на уровне пояса. Что там? Печень что ли?

Вот, кажется, то, что надо: ржавая лестница. Можно выбраться на крышу. Дома стоят вплотную друг к другу, а, значит, по крышам можно уходить, как по улицам.

Раздались выстрелы. Не задели. Пока!

Я был уже наверху: плоская крыша с несколькими черными цистернами. Здесь в таких греют воду. Ни тебе котельной, ни угля — работа солнца. Я упал за одну из бочек.

Выстрел. Из дыры рядом со мной потекла струя теплой воды. Еще.

Голос Марка:

— Петр, ты только умрешь и воскреснешь. Я через это уже прошел. Кстати, должок за тобой! У тебя моя тетрадь.

Я оглянулся: в полуметре от меня — край крыши. Я откатился к нему и посмотрел вниз. Прямо подо мной был балкон с деревянным ограждением. Дерево черное и гнилое. Балкон казался запущенным. Я перевалился через низкую ограду крыши и повис на руках. До балкона оставалось метра полтора. Я отпустил руки. Передо мной была балконная дверь. Замок сломан. Бог хранил меня. Дом был пуст.

Облупившаяся краска стен, на полу слой пыли. Надо уходить. Рано или поздно Марк заметит и балкон, и пустую квартиру.

Я пробрался к выходу и вынырнул в еще одну каменную кишку уже предыдущей. Несколько поворотов, просвет в конце. Я боялся увидеть там полицейского. Нет! Пусто. Вдалеке, слева от меня, спины оцепления.

На окраине города я нашел заброшенную стройку. Металлическая конструкция с перекрытиями полов, но еще без стен. Один из амбициозных Эммануиловых проектов, на которые не хватило средств.

Больше всего на свете мне хотелось спать. Я расстелил спальник прямо на бетонных плитах: постель не из лучших. И заснул с мазохистской мыслью: «так тебе и надо за все, что ты успел натворить».

Проснулся я на закате и смог разжечь костер и приготовить себе нехитрый ужин. Продуктов осталось еще дня на три. Что я буду делать потом? Ладно! Проблемы по мере поступления.

На территории недостроя не горело ни одного фонаря, только вдали, в порту, виднелись городские огни, но и они погасли ровно в одиннадцать.

Может ли Марк обшарить все трущобы? Пожалуй! Яффа — небольшой город. Я решил не рисковать и погасил костер, хотя было довольно холодно. Потом заполз обратно в спальник и решил добрать недостающие часы сна.

Меня разбудил церковный хорал. Я вылез из спальника, накинул куртку, взял очки и пошел на звук.

Лестница в подвал. Там внизу какой-то свет, и свет отражается на перекрытиях потолка над лестницей. Я надел очки и начал спускаться.

Подвал был почти достроен, в отличие от надземной части здания. Горят свечи. Толпа людей. Молятся. По-старому. Это я сразу понял. Я встал у стены поодаль от остальных. Мессу служил лысоватый старик. Я не сразу узнал его, потому что он был плохо виден за головами молящихся.

— Что вы здесь делаете?

Рядом со мной возник молодой человек чем-то похожий на Марка: широк в плечах, держится по-военному, волосы коротко подстрижены.

— Слушаю, — как ни в чем не бывало, ответил я.

— Снимите очки!

— Пожалуйста.

Я снял очки, правой рукой, словно демонстрируя знак. Сложил их в руке и поднял голову.

— Петр Болотов?

— Угу. Телевизор смотрите.

Он был растерян. Беспокойно озирался по сторонам, то ли ища помощи, то ли моих воображаемых спутников.

Наконец спросил:

— Мы арестованы?

Я покачал головой.

— Нет.

Он тронул за рукав ближайшего молитвенника.

— Позови отца Иоанна.

— Он служит.

— Может быть, стоит прекратить службу…

Второй погибший взглянул на меня, и челюсть у него отвисла.

— Сейчас.

Очевидно, Эммануил не объявил о моем бегстве, и меня все еще считали облеченным властью.

Пение стихло. Сквозь толпу к нам протискивался старик в белой одежде. Наконец я узнал его: тот самый соратник Плантара, который требовал моей смерти в замке Монсальват, а потом летел со мной одним рейсом «Рим-Иерусалим». Если они мне сейчас устроят показательную казнь, потом явится Марк, найдет мой труп и доставит Эммануилу. Он воскресит меня. И через два дня, и через три, и через четыре. Я это наблюдал на примере Якоба Заведевски. Возможно, время вообще не играет для него роли. Недаром он так легко отпустил меня, знал: уйти невозможно. Все дороги мои свернулись в спираль и сошлись в одной точке, имя которой «Эммануил».

Старик остановился передо мной. Узнал сразу. Нас окружила толпа.

— Что вам нужно?

Спасения, помощи, приюта… Я бы сказал это Терезе, но Тереза умерла. Я не был склонен всерьез воспринимать свои сны и галлюцинации. Отцу Иоанну я этого не скажу.

— У меня дело к вашему королю.

— Его здесь нет.

— В Яффе или в Палестине?

— Неважно.

— Передайте, что я ищу с ним встречи.

— Передадим, а теперь уходите.

— Да, конечно. Кстати, с кем имею честь?

— Это Иоанн Богослов! — с придыханием объявил молодой человек, который первым заметил меня.

Отец Иоанн посмотрел на него косо. Похоже, он не хотел такого громкого представления.

— Да конечно, — усмехнулся я. — Иноверца не следует принимать в своем доме и даже приветствовать. Ибо приветствующий его принимает участие в злых делах его. Второе послание, кажется?

— Уходите! — повторил старик.

— Да, да, понимаю. Не стоит портить паству.

Я направился к лестнице. У ступней обернулся.

— Вы бы тоже уходили. Меня ищут. Здесь все обшарят ради меня. Попадете под горячую руку.

Старик молчал. Спросил бы хоть «Почему ищут?» Что он ждал? Что я брошусь ему в ноги и буду просить о милости? Не буду! Даже Эммануила не просил.

Я вернулся к своему костру и сел по-татарски на бетонный пол. Выхода не было. Даже, если я смогу встретиться с Плантаром — это вряд ли что-нибудь изменит. Я все равно не знаю, где Копье. Так догадка. Марк весьма подробно описал путь в Эммануилову Святая Святых, место тайных жертвоприношений. Точнее Антисвятая Антисвятых. Там была зеленая чаша. Мне казалось, что там же должно быть и Копье. Две реликвии, которые ее освещают.

Мой второй разговор с Плантаром не то, чтобы получился, но был все же лучше первого. Но тогда я обладал властью и, следовательно, мог пригодиться. А теперь, кому я нужен? Кому я нужен, кроме Антихриста?

Я Эммануилов, я его. И бороться с этим также нелепо, как со сменой времен года. Данность, непреложный факт. Может быть, в начале я и мог бы уйти. Теперь — нет. Уйти невозможно! Марк попробовал…

Вариант Марка. Попилиться что ли перочинным ножом? Нет смысла. Ему все равно живым он найдет меня или мертвым. Марк не желает мне зла, потому что больше не считает злом то, что с ним случилось. Надо просто сесть и дождаться Марка.

Церковный хорал больше не звучал. Я рассеянно посмотрел в ту сторону. И отсветов на потолке больше не было. Вняли доброму совету — убрались! Куда интересно?

Костер догорел. Одни угли переливались и вспыхивали. Светало. Рассвет, как догорающие угли. Или разверстая пасть Зверя. Того самого, Зверя из Бездны. Кровавая пасть.

У костра сидела Тереза и держала руки над огнем. Угли потухли.

Я даже не удивился ее появлению.

— Пойдем!

— Оставь меня! Зачем ты подаешь мне надежду, которой нет и быть не может!

— Не может не быть надежды! Пойдем!

Гул вертолета, визг сирен, свет фар. От догоревшего костра поднималась струйка дыма. Они не могли не заметить.

Она поднялась, протянула мне руку.

— Пойдем же! Проклят тот, кто отчаялся!

Мне слишком хотелось коснуться ее руки. Полно! Да можно ли ее коснуться!

Я принял ее ладошку в свою ладонь, словно хотел поцеловать или пригласить на танец. И чуть не задохнулся от боли. Знак! Словно клеймо. Каленое железо. Не то приятное легкое жжение, что от прикосновения воскрешенных Эммануилом, не ощущение покалывания от рукопожатия другого обладателя Солнца Правды. Нет! Дикая, всепоглощающая боль. Я вскрикнул и выпустил ее руку.

— Прости…

Послышались шаги. Гром солдатских ботинок по бетону, эхо по перекрытиям. Голоса. Переговоры полицейских, короткие приказы.

— Пойдем! Все равно, пойдем! Вставай же!

Она больше не подала мне руки. Просто стояла надо мной и умоляла: «Вставай!»

Я поднялся на ноги. Невозможно было не подняться.

— Ну! Скорее же!

Она метнулась к лестнице в подвал. Я бросился за ней. Если спасение предлагает призрак — почему бы нет? Жизнь стоит того, чтобы ради спасения заставить служить себе все силы земные и небесные.

— Ну, здравствуй, Петр!

Я обернулся у края лестницы.

Марк стоял в пяти шагах от меня и поднимал пистолет. Холодный взгляд Марка, который уже не Марк. И дуло пистолета.

— В сердце, Петр, так быстрее всего. Лучше героина.

Боль в знаке. Я упал на колени. Тереза тянула меня за руку. Выстрел. Потом еще. Я не почувствовал боли. Только рубашка намокла и прилипла к телу. И боль в знаке стала затихать, отошла и распалась на отдельные волны. Я где-то читал, что в момент стресса в организме выделяются морфиноподобные вещества.

Я скатился по лестнице и, к своему удивлению, смог встать. Она не выпускала мою руку, но боли больше не было. Мы промчались через зал, где была месса, темный и опустевший. Оказались в каменном туннеле, освещенном только сиянием, исходившим от лица и волос моей проводницы. Туннель упирался в решетку, похожую на вентиляционную. Я подергал — заперта. Тереза коснулась ее рукой, и решетка упала.

Она протолкнула меня туда. Мы были в каменной кишке со старинной кладкой. Да, дом новый. Но, что может быть новым на Святой Земле? Здесь под любым офисом могут оказаться древние катакомбы. Потом был люк и тяжелая дубовая дверь, которую моя спасительница открыла так же легко, как решетку. Все плыло перед глазами, меня подташнивало. За дверью я упал и потерял сознание.

Надо мною был каменный свод пещеры. Белый с желтыми разводами. Точнее красноватый. Наверное, рассвет или закат.

Я попытался приподняться на локте, и меня пронзила боль.

— Отец Иоанн! — надо мною склонилась девушка с черными вьющимися волосами и носом с горбинкой. Наверное, красивая. Но не в моем вкусе.

Иоанн подошел и положил руку на повязку у меня на плече. Там боль утихла, зато знак словно залило пламенем. Я взвыл.

Он отдернул руку.

— Не стоит. Ему это не поможет, Мария.

Я посмотрел на девушку. Может быть, одна из тех Марий, что знали Христа. Нет. Смертная.

Боль в плечо вернулась. Я закусил губу.

— У нас плохо с лекарствами, — извиняющимся тоном сказала Мария.

Я осторожно приподнял правую руку. Знак был, конечно. А я уж думал, что меня излечило прикосновение Терезы и сожгло на моей руке Эммануилову печать. Как бы ни так! Если ни колесо Екатерины, ни содранная кожа апостола Варфоломея, ни стрелы другого Варфоломея не аргумент для Него — как может быть аргументом такая мелочь!

— Есть водка, — добавила девушка.

Да, лекарство конечно. Правда, по моему глубокому убеждению, исключительно наружное.

— Давайте, что есть, — хрипло сказал я.

Боли это практически не сняло, но я заснул. И там в моем сне тоже была боль.

Когда я проснулся, голова раскалывалась. Да, отвык я от вина дешевле десяти солидов за бутылку.

По-прежнему ныло раненое плечо.

— Мы тут достали немного для вас, — сказала вчерашняя девушка и сделала мне укол.

Это помогло. Следующее мое пробуждение было менее неприятным. Меня накормили куриным бульоном и консервами не лучшего качества. Но по тому, с каким видом их подала Мария, я понял: от себя отрывают. Возможно, последнее. Есть было совестно. Но необходимо для того, чтобы выжить.

Девушка улыбнулась, встала, крикнула кому-то:

— Государь!

И передо мною возник Жан Плантар. В потрепанных джинсах и рубашке, когда-то явно недешевой, но пережившей не одну стирку. Юный д'Артаньян отправляющийся в Париж из своей Гаскони. По одежде. По чертам лица. Но не по глазам: слишком много мудрости и скорби. Д'Артаньян с глазами Христа. Я вспомнил Эммануила на развалинах Лубянки. Опять ведусь! Да хватит уж! До сих пор Плантар не производил на меня такого впечатления. Наверное, последствия обезболки.

— Вы искали со мной встречи?

— Да… Кстати, как я здесь оказался?

— Вынесли по подземному ходу, потом перевезли сюда.

— Как?

Он пожал плечами:

— На машине.

— Это Иудейские горы?

— Да.

— Откуда у вас все это? Машины, продукты, лекарства. Все же денег стоит.

Он улыбнулся.

— У слуг Сатаны есть одна приятная особенность: они взятки берут.

Как ни странно, эта фраза очень расположила меня к нему. Так мог бы сказать Эммануил. Все-таки Плантар реалист, хоть и рядится в одежды мистика. Значит, найдем общий язык.

— Зачем брать взятки? Имущество погибших все равно подлежит конфискации.

— Конфискованное идет в казну, а взятка в карман.

— Логично. Но ведь не все берут.

— Где-нибудь совсем наверху, ближайшие приближенные Эммануила, может быть, и не берут. Но нам это и не нужно. Для легализации кредитки достаточно мелкого чиновника.

Я вспомнил свои перелеты с Енохом, потом с Тейяром и с Иоанном. Что это, как ни взятка? Почему обязательно деньгами: можно жизнью, можно спасением.

— Моя карточка осталась в Яффе.

— Ее все равно было бы невозможно легализовать. Слишком заметный счет. Так что вы мне хотели сказать?

— Месье Плантар… — я поколебался, как к нему обращаться. «Государь» — слишком подобострастно, да и какой он мне государь! Мой государь по-прежнему Эммануил с ним я или против него. «Месье Плантар» — тоже не идеальный вариант. Так обращаются к свергнутым властителям: «Вдова Капет», «гражданин Романов». Но ничего лучше не приходило в голову. Я проследил за его реакцией. Нормальная реакция, то есть никакой.

— Месье Плантар, кажется, я знаю, где Копье.

Глава третья

Прошел месяц. Мы с Жаном как-то незаметно перешли на «ты». Наша дружба с Марком началась со взаимного неприятия, нарождающаяся дружба с Плантаром — со взаимной вражды. Но я понимал, что Жан не заменит мне Марка, не говоря уже об Эммануиле.

Мы с Жаном ближе по уровню образования, правда, он гуманитарий и носит старомодный титул «Магистр искусств». Но вначале нас связывала только любовь к французскому вину. Такового здесь не водилось, одно дешевое местное и только для причастия. То есть мне пришлось стать совершенным трезвенником и предаваться с Жаном ностальгическим воспоминаниям о Бордо и Шабли. Хотя, честно говоря, отсутствие кофе я переживал гораздо острее.

С мессой был полный облом. Мне по-прежнему становилось плохо, и я уходил задолго до начала причастия. Меня не удерживали, за что я был благодарен.

Не знаю, доставалось ли Плантару причастное вино. У нас в колледже во время причастия на край престола ставили чашу с вином: «подходи, кто смелый!» Жан был человеком безусловно храбрым, раз осмелился появиться без знака в Соборе Парижской Богоматери, но здесь нужна другая храбрость. Я подозревал, что он ведет столь же трезвый образ жизни, что и я.

За месяц я перезнакомился с Плантаровыми сподвижниками. Рыцари Грааля. Тусовка многонациональная и весьма аристократическая. Был даже один русский. Дмитрий Раевский. Граф. Тот самый парень, что первым заметил меня на мессе в Яффе. При встречах я улыбался ему несколько теплее, чем остальным, и пару раз мы с ним предавались совместным воспоминаниям о любимой родине. Марка он напоминал только на первый взгляд. Те же черные волосы, военная выправка и прямота суждений. Как и Марк, он играл на гитаре, правда, аккордов знал раз в пять больше и тексты предпочитал посложнее. Но изысканные манеры и правильная речь, полностью лишенная брани, практически сводили на нет это сходство.

Близко мы не сошлись. Всякий раз, когда я обращался к Плантару по имени, он просто выходил из себя.

— Господин Болотов, вы хоть понимаете, с кем разговариваете?

— По крайней мере, не с Люцифером. И не с Богом.

— Дима, оставь! — одергивал Жан. Он старательно выговаривал «Дима», но все равно получалось с чудовищным французским акцентом.

— Да, государь, простите.

Другим интересным персонажем был колоритный усатый чех по имени Вацлав. Он, несомненно, тоже был аристократом, но внешне это никак не проявлялось. Рост под два метра, здоровенные плечи и вечная трубка в зубах. Типичный казачий атаман.

Из остальных мне запомнился австриец Франц, любивший говорить, что он именно австриец, а не немец, и Плантаров соотечественник по имени Мишель. Было еще несколько французов, с которыми я почти не общался.

Рыцари Грааля. Ни один из них в подметки не годился д'Амени. Или просто я не смог сойтись с ними ближе. Скорее последнее. Меня окружала стена отчуждения, как чумного или прокаженного. Я так и не научился говорить об общине «мы». Я говорил «они». Жан оказался из них самым милосердным.

Мы сидели у костра недалеко от входа в пещеру, похожего на жерло печи. Багровое небо. Оно теперь всегда такое: рассвет, закат или полдень. И только ночью тьма без звезд или кровавая луна сквозь струи пепла.

Дима играл на гитаре что-то классическое. Потом сменил музыкальную тему и запел. Низкий с хрипотцой голос:

Они уже не боялись зажигать костры. Вечные сумерки, холод. Да и Эммануилу не до систематической ловли «погибших». Две недели назад отложились Североамериканские Штаты, потом Южная Африка и Скандинавия. От Эммануиловой Империи методично отламывались кусочки по краям. Штаты и были полунезависимы. Об отделении они тоже не объявляли, просто прекратили отчисления в бюджет. Эммануил готовил карательную экспедицию.

Почему так долго? Дварака по-прежнему лежала на восток от Иерусалима и только ждала своего часа. Почему он медлит? Устал, растерял силы? Две недели, как это случилось. Раньше он был скор на расправу.

— Медлить больше нельзя, — сказал Жан. — Копье должно быть у нас. В подземный храм можно проникнуть через верхний.

Я пересказывал ему «Евангелие от Марка», но видно он не все услышал.

— Даже, если вы сможете проникнуть под алтарь в Колодце Душ, в чем я сильно сомневаюсь, там внизу вас встретят минимум тридцать шесть бессмертных воинов, каждый из которых стоит десятерных. Ты намерен провести в Храм отряд из трехсот шестидесяти человек? При всем честном народе?

— Не при всем честном народе, а ночью. И не триста шестьдесят воинов, а гораздо меньше.

— Это безрассудство.

— Это храбрость. Трусов не держим. Трусость, Пьер, — это форма язычества. В этом мире никого не стоит бояться, кроме Бога, а он на нашей стороне.

— Ты верблюда-то привязывай![95] — усмехнулся я.

— Привяжем верблюда. Кстати, ты можешь остаться здесь. Я понял дорогу.

— В нижнем храме я не был, это так, зато строил верхний. Я там получше вас сориентируюсь.

Жан печально улыбнулся: «Ты ко всему прочему еще и строил верхний Храм!» Но вслух сказал:

— Хорошо.

— Только вы уж привяжите меня к какой-нибудь мачте, а то Эммануил действует на меня, как сирены.

— Привяжем.

Он встал.

— Все. Сегодня вечером. Наверное… После молитвы.

— Жан, погоди. Да сядь ты! Во-первых, Храм на ночь запирают.

— Откроем.

— И выставляют охрану.

— Людей?

— Конечно людей! Будет он в Иерусалиме джиннов с сянями демонстрировать!

— Справимся.

— Сяней огнестрельное оружие не берет. Только мечи. У тебя, сколько народа мечом владеет?

— Найду.

— Ну, смотри. Как знаешь. В крайнем случае, я вернусь к своему Царю.

— Даже не думай об этом!

Я пожал плечами. Будто от этого что-то зависит, буду я думать или нет. Если меня там убьют, я определенно к нему вернусь. В любом случае.

После молитвы Жан вышел с просветленным лицом. На перевязи у него висел меч. Прямо поверх джинсов. Смотрелось странно, но я бы не сказал, что смешно. Почему собственно джинсы — не рыцарская одежда?

С ним еще девять ребят с мечами, столь же мало озабоченных внешней стороной дела. Рыцари Грааля: Дима Раевский, чех Вацлав, Франц, Мишель и еще пятеро французов.

— Возьмешь какое-нибудь оружие? — спросил Жан.

— Пистолет. Желательно с серебряными пулями, вымоченными в святой воде в течение трех дней. Мечом я все равно не владею.

— Серебряных пуль не обещаю, а пистолет найдем.

Смеркалось. Небо затянули тучи, и из багрового оно стало пепельно-серым. Пошел снег. Медленный снег крупными пушистыми хлопьями. Октябрь, Израиль, снег. Невозможно! Я вспомнил Рим.

Жан улыбнулся и подставил снегу лицо.

— Боже, как красиво!

— Не видел что ли никогда?

— Видел, в Бургундии, когда гостил у Шарля.

— Понятно. Что, поезд будет: три машины?

— У нас есть микроавтобус.

Нас было двенадцать: девять рыцарей Грааля, отец Иоанн, Жан и я. Впереди лежал темный Иерусалим.

Храм был слабо освещен, даже на него уже не хватало электричества. У «весов» стояла охрана.

— Попробуем пройти, — шепнул я Жану. — Я сам отбирал храмовую стражу, частью из своих телохранителей. Вы — за мной.

Охранники переговаривались. Знакомые голоса. Один из них Артем, он охранял нас с Марком в Японии и чудом спасся во время землетрясения. Другой — Стас. Тоже знаю.

— К четвертой арке!

Стас с Артемом шагнули вперед и направили на нас дула автоматов.

— Привет, ребята! Не узнаете?

— Господин, Болотов!

— Петр!

— А Господь говорил, что вы на секретном задании…

Ага! Так вот, какова версия Эммануила. Значит, надеется в скором времени предъявить публике меня воскресшего и заранее заботиться о том, чтобы избежать лишних вопросов.

— Это и есть секретное задание. Эти люди со мной.

Артем кивнул.

— Сейчас мы откроем.

Стас бросился ему на помощь. Сияющие металлические двери распахнулись нам навстречу, и мы шагнули в Храм.

Я победно посмотрел на Плантара. Вот, как мы здорово вошли! Без единого выстрела! И все благодаря мне.

Реакция Жана меня удивила.

— Секретное задание, значит? — сквозь зубы процедил он. — Дима!

Я почувствовал холод клинка у горла.

— Свяжи его! — приказал Плантар.

Мне сложили руки за спиной и стянули ремнем. Пистолет отобрали.

— Ну, спасибо! — усмехнулся я. — Привязали к мачте, как обещали.

— Это ловушка? — спросил Плантар.

— Боже упаси! Кроме джиннов и бессмертных сяней никого там не найдете — все, как обещал.

— Не поминал бы ты Бога, Пьер. Если это ловушка — умрешь первым.

— Если вы здесь поляжете — я все равно умру. Эммануил давно обещает даровать мне инфернальное тело. Очередность не так важна.

Жан не удостоил меня ответом, он шел к алтарю.

— За алтарем, метрах в трех, лестница в Колодец Душ, — сказал я.

— Ничего не вижу.

— Тогда отойди!

Под бдительным присмотром Димы я обошел алтарь и нащупал ногой тайный механизм. На полу словно раскрылся затвор старого фотоаппарата: каменные лепестки разъехались в стороны, открывая колодец с лестницей.

— Колодец Душ в принципе место, открытое для посещения, но не всегда и не для всех. Свет есть у кого-нибудь?

Плантар зажег свечу и начал спускаться.

— Пойдемте!

Колодец Душ — каменный грот с двумя маленькими алтарями.

Плантар посмотрел на меня:

— Который?

— Не знаю.

— Ребята, попробуйте оба.

Рыцари разделились и попытались сдвинуть алтарные камни. Безрезультатно.

— Там, наверное, механизм аналогичный храмовому, — предположил Плантар.

— Не знаю, — я выразительно пожал плечами. — Я не был в нижнем храме.

Плантар яростно взглянул на меня.

— Пьер, попробуй!

Я прекрасно понимал, о чем он думает: Колодец Душ — идеальная мышеловка. Как выйти наверх известно только мне, как войти в нижний храм — возможно, никому или тоже только мне.

— Ладно, — сказал я и направился к одному из алтарей. Мой выбор был совершенно случаен.

— Пьер! — тихо, как шелест осенней листвы. Голос Терезы.

Я обернулся.

Она стояла на коленях у другого алтаря, положив на него руки. Камень разгорался теплым солнечным светом.

— Этот! — сказал я и шагнул к нему.

Камень дрогнул и отъехал в сторону.

Это не добавило Плантару доверия ко мне.

— Так! — сказал он, и я понял, что ни он, ни остальные рыцари, ни Терезы, ни света не видели.

Я поискал глазами отца Иоанна. Он-то должен был видеть, если только это не плод моего больного воображения.

Святой вышел вперед, едва взглянул на меня без всякого выражения и направился к камню. Махнул рукой остальным:

— Пойдемте!

Рук мне не развязали, так что спускаться по крутой винтовой лестнице было весьма неудобно. Дима изредка поддерживал меня под локоть, чем напоминал о своем присутствии, и я косился на его обнаженный клинок.

Наконец, я увидел дно колодца, метрах в пяти под нами, слабо освещенное свечей Жана. Спустились. Лестница упиралась в гладкую каменную стену. Плантар обернулся ко мне.

— Ну?

— Еще один движущийся камень, очевидно, — сказал я.

— Открывай!

— У меня руки связаны.

— В Колодце Душ это тебе не помешало.

Я подошел вплотную к скале. Дверной проем был явный. Обсидиановое полукружье романской арки и в ней, как в раме, гладкий камень — предполагаемая дверь.

— Посветите мне!

Жан провел свечой вдоль арки. Никаких признаков тайной пружины. Может быть, дверь вообще не открывается с этой стороны.

— Подальше от двери. Механизм не обязательно у арки.

Посветили подальше. Я вздохнул. Возможно, мы ищем то, чего нет вовсе, и от этого замка один ключ — воля Эммануила. Или Бога.

Я поднял глаза к каменному потолку. Шепнул: «Тереза!»

Ничего.

Обернулся к остальным и заметил взгляд Раевского, обращенный к Плантару. Взгляд содержал вопрос. Мне не надо было объяснять, какой.

Жан сделал движение правой рукой, вверх-вниз, от запястья: успокойся, не сейчас. И я мигом нашел в нем, по крайней мере, три положительных качества: Плантар был уравновешен, рассудителен и очень спокоен. Может быть, я и назову его государем, если конечно мы выйдем отсюда.

— Что делать будем? — спросил Дима.

— Подождем. Подумаем.

Мучительно тянулись минуты в поисках выхода, которого не было. Стало жарко. Я коснулся пальцами двери за моей спиной и тут же отдернул руку. Отошел на шаг, резко повернулся.

— Жан, смотри!

Еще минуту ничего не происходило. Вдруг по камню пробежал алый всполох, словно отсвет костра, и раздался отдаленный гул и низкий вой, как от ветра. Наверное, такой ветер дует в аду над пылающими рвами.

Дверь разгоралась алым, словно ее подожгли изнутри.

— Франц, Мишель, к двери! — скомандовал Плантар. — Держите проем. Остальные — назад! Пьер, тебя касается! Будьте наготове!

Я отошел назад, за спины рыцарей, и поднялся на ступеньку, чтобы видеть дверь. Жан накрыл рукой и затушил свечу, так что теперь только пылающая скала заливала все алым сиянием.

Гул сменился скрежетом, и скала поползла вверх. Прямо перед нами стоял Эммануил и держал Копье. На острие набухала багровая капля. Он был в черном. Черная свободная мантия. Как это смотрелось! Черный цвет ему шел куда больше, чем белый. За спиной у Господа: Мария Новицкая в черном платье с алыми искрами, Марк, Иоанн и Филипп.

— Дима, — шепнул Плантар. Я скорее понял это, чем услышал. Раевский взял меня за локоть, и я почувствовал у горла холод его меча.

Эммануил сразу узнал меня (как ни пытались рыцари отойти в тень, перед дверью было слишком мало места):

— Здравствуй, Пьетрос! Что привели тебя, как овечку на привязи? Нашел к кому бежать!

Этой фразой он спас мне жизнь.

— Дима, стой! — тихий голос Плантара. — Уведи его повыше.

Я еще успел услышать, как Эммануил приказал кому-то у себя за спиной:

— Взять их!

И бросил Иоанну:

— Иди! Ты знаешь, что делать!

И юный апостол исчез у него за спиной.

Раевский утащил меня вверх ступеней на пятнадцать, лестница успела пару раз повернуть, но в колодец в центре шахты было видно, что происходит внизу. В проем ворвались двое: джинн и даосский сянь. Плантаровы рыцари встретили их плечом к плечу. Звон мечей слился с гулом подземного огня в единую инфернальную песню. Реквием.

Алое свечение джинна и синеватое даосского бессмертного: люди огня и люди льда.

— К стене! — скомандовал Дима, и я больше не мог видеть то, что происходит внизу. Только слышать. Я подумал, что это ненадолго: человек практически бессилен против сяня, против джинна — тем более. Навалиться толпой люди Плантара не могли — слишком тесно.

Отец Иоанн и Плантар встали на пару ступенек выше нас.

— Жан! — позвал я.

Он шагнул ко мне.

— Эммануил послал Иоанна за подмогой. Думаю, это будут джинны или сяни, или и те, и другие, — я указал взглядом наверх. — Оттуда.

— Сколько?

— Вам хватит. На Двараке около сорока сяней под командованием Хун Сянь, девы меча. Всего было восемьдесят один, двадцать Эммануил подарил в качестве телохранителей Варфоломею и восемнадцать здесь. Остается сорок два. Джиннов много. Учитывая, что вас одиннадцать, их число в первом приближении можно считать бесконечным. Вас просто возьмут в тиски.

— Что ты предлагаешь?

— Прорываться вниз, в зал.

— Нас и так очень мало. А, значит, мы сильнее в обороне. Открытое сражение в большом помещении — верная смерть. Сколько времени уйдет на то, чтобы привести войско с Двараки?

— Давай считать. Иоанну нужно подняться вверх по лестнице. Сколько мы спускались?

— Минут пятнадцать.

— Так и посчитаем: пятнадцать минут. А потом на Двараку можно элементарно позвонить. Даже, если вся связь вырубится, думаю, эта будет работать. Сяни движутся быстро, джинны — тем более. По последним и считаем. Не более пятнадцати минут. Итого полчаса.

Плантар кивнул:

— Спасибо за информацию.

Я хмыкнул.

В знаке разгоралась боль. Не так, как при прикосновении святого. Не резко, постепенно, но Эммануилову печать заливало огнем.

Я обернулся. Отец Иоанн воздел руки к каменному своду и молился. Боль усилилась. Я прислонился к стене. Ступени узкие. Что будет, если я упаду на колени? Лестница не отгорожена от колодца.

Руки Святого начали светиться тем же теплым солнечным светом, которым разгорался алтарь под ладонями Терезы. Боль стала нестерпимой. Я застонал и начал медленно сползать по стене. Жан подхватил меня под руку. Я замотал головой:

— Прекратите!

— Нет!

— Дима! Ладно, развяжи его.

Ремни разрезали, но я не почувствовал облегчения. Свет заполнил колодец. Я был внутри света. Боль вырвалась из знака и заполнила все тело. Отломайся всухую! Наверное, это оно и есть.

С Плантаровой помощью я опустился на колени и привалился к стене (по внешней окружности ступени пошире). Инфернальный реквием из воя огня и звона клинков отдалился и почти затих для меня. Была только боль. Никогда мне не было так плохо. И непостижимым образом никогда мне не было так хорошо.

Я толком не понимал, что происходит: сквозь пелену боли снизу проникали крики, гул и звон мечей. Время застыло и растянулось в бесконечность.

Шум сверху, словно в колодец падает огненный поток.

Плантар медленно-медленно, как во сне, вынимает меч, наклоняется, трясет меня за плечо.

— Пьер, мы прорываемся. Встанешь и спустишься за нами. Как только мы уйдем — сразу станет легче. Сверху спускается войско Эммануила.

Он выпрямился, бросил Раевскому:

— Дима! За мной!

И побежал вниз по лестнице. За ним Раевский и отец Иоанн, унося с собой золотое облако света.

Я оказался во тьме, и боль отпустила. Попытался встать и снова упал на колени. Слабость, как после долгой болезни.

Сверху слышался гул, и алые сполохи играли на стенах почти над моей головой.

— Пьер!

Рядом стояла Тереза и протягивала мне руку.

— Вставай!

Я взял ее пальчики, боль в знаке вернулась, но показалась булавочным уколом по сравнению с тем, что было.

Почти над нами, ступенях в десяти выше по лестнице, колыхнулись алые одежды джинна.

— Быстрей! — закричала Тереза и рванулась вниз.

У основания лестницы лежали мертвые и умирающие: сяни, джинны и люди. Спотыкаясь о мертвые тела, мы выскочили в дверной проем. Здесь было то же побоище.

Эммануил стоял посреди этого кровавого месива и опирался на Копье. По правую руку от него — Марк, по левую — Филипп и чуть позади — Мария. Ни джиннов, ни сяней больше не было.

Я услышал, как за нашей спиной с грохотом встала на место раскаленная скала двери, преграждая путь эммануилову подкреплению.

Чуть впереди меня стоял Плантар и отец Иоанн. По правую и левую руку от них — двое рыцарей: Раевский и чех Вацлав — все, только двое.

Эммануил окинул меня взглядом, заметил несвязанные руки, усмехнулся.

— И ты, Пьетрос! Значит, все-таки с ними.

И я мигом понял свое место в Дантовом Аду: на девятом круге, рядом с Брутом, в одной из пастей Люцифера.

Марк и Филипп держали пистолеты. Нас всех, в отличие от них, огнестрельное оружие берет. Похоже, мы прорывались на собственный расстрел.

— Стреляйте! — холодно приказал Эммануил.

— Ложись! — крикнул Плантар.

Обе команды прозвучали почти одновременно.

Я упал за труп одного из сяней, почти не надеясь, что это поможет, пули вполне могли пройти насквозь. Но нет! Они только звякнули по чешуе бессмертного и срикошетили вниз.

Я оглянулся.

Раевский закрыл собою Иоанна и упал вместе с ним. Димина рубашка окрасилась кровью. Прозвучал еще один залп по Плантару и Вацлаву. По-моему, Жан тоже был ранен.

Я понял, что следующего выстрела мы не переживем.

Отец Иоанн встал на колени и начал молитву. Раевский закрыл его собой. Время снова застыло, и на меня нахлынула боль. Краем глаза я увидел, как за спиной Эммануила застонала и упала Мария.

К Эммануилу медленно шла Тереза. Шла, не касаясь пола, точнее мертвецов, лежавших вплотную друг к другу. Белые одежды летели и струились, и оставались чисты: ни капли крови.

Он усмехнулся.

— А-а! Привет тебе, белошвейка! Привет, гризетка! Милая Тереза, что увела у меня апостола. Видно Всевышнего так достала твоя пошлая повесть, что он решил послать тебя ко мне, чтобы навсегда избавиться от автора.

Она промолчала.

Эммануил рассмеялся.

— Думаешь, одолеешь меня? Попробуй!

Она подошла и взялась за Копье рядом с его рукой.

Он улыбался. Я уже видел эту улыбку Иоанна Крестителя Леонардо.

Копье раскалилось. Солнечное сияние текло вверх, чередуясь с алыми струями огня. Древко потемнело и задымилось. С острия сорвалась молния и ударила в купол.

— Стреляйте! — бросил он своим апостолам.

Им было не лучше, чем мне, если не хуже. Филипп упал на колени и выронил оружие. Марк держался из последних сил, пистолет дрожал в его руке. Он выстрелил по Терезе. Она не заметила пуль.

— Не в нее, идиот! В старика!

Марк упал на колени, как и Филипп, но смог поднять пистолет и нажать на курок. В Иоанна он не попал, зато Раевский вздрогнул и обмяк, и начал сползать на пол.

Потом пули летели вразброд, никому не причиняя вреда. Марк падал навзничь, механически расстреливая обойму.

Раздался грохот: в свод ударила вторая молния. Эммануил и Тереза так и стояли в центре, держась за Копье. Эммануил улыбался, гордо, с вызовом. Тереза на мгновение обернулась. Плотно сжатые губы. Взгляд воина.

И тогда поднялся Плантар. С трудом, тяжело дыша. Рубашка в крови. Он закашлялся, пошатнулся, но сделал шаг. У нижней губы застыла капелька крови.

— Вот и король без королевства! — усмехнулся Эммануил. — Что, положил своих подданных, Иоанн Безземельный?

Жан не ответил, он был слишком занят тем, чтобы заставить себя сделать еще три шага. Тереза протянула ему левую руку. Он сжал ее в своей, шагнул к Господу и схватил Копье рядом с Терезой. Его дыхание стало ровнее, он выпрямился и улыбнулся в лицо своему врагу.

Мышцы на руке Жана напряглись, на тыльной стороне кисти выступили вены. Он пытался наклонить Копье к Эммануилу. Тот побледнел, улыбка превратилась в гримасу. Копье подалось и оторвалось от пола.

И тогда Плантар ударил. На лице Эммануила мелькнуло удивление, и больше я не видел этого лица, потому что он согнулся и начал падать. Тогда Жан выдернул Копье. Эммануил упал ничком. Черная одежда и белые кисти рук из-под мантии. Дрогнули и застыли.

Жан выпрямился, встал, тяжело опираясь на Копье.

— Все, — тихо сказал он.

К нему бросились Иоанн и Вацлав.

— Мне не нужна помощь, — сказал Плантар.

Золотой свет угас, и вместе с ним угасла моя боль. Я смог встать. Жан Плантар, отец Иоанн, Тереза, почти материальная и видимая для всех, Вацлав, последний оставшийся в живых рыцарь Грааля — они готовы были танцевать на его трупе! Я был не с ними. Мне хотелось подойти к Эммануилу, встать на колени, коснуться его плеча и сказать:

— Господи, прости меня!

Они ничего не видели: ни того, как села на полу Мария, ни очнувшегося Филиппа, ни Марка, поднимающего пистолет. Марк с усмешкой смотрел на меня, потом перевел взгляд на Плантара. Он выбирал цель.

— Марк! — крикнул я.

Жан среагировал мгновенно. Марк не успел выстрелить, потому что его сердце пронзило Копье Судьбы. Вацлав бросился к Филиппу, но тот уже подобрал пистолет, отпрянул назад и выстрелил. Чех споткнулся и упал, он был ранен. Я вспомнил, что у Филиппа почти не расстреляна обойма. Он смотрел на Плантара и прицеливался.

— Филипп!

Он повернулся ко мне.

— Помнишь Москву? Лубянку? Как ты освободил меня?

— Помню. Похоже, что ты забыл, — он направил пистолет на меня.

Нажать на спусковой крючок не успел, Копье Плантара было быстрее. Удар в спину, не слишком по-рыцарски. Но как еще с копьем против пистолета?

— Может быть, и меня убьешь, рыцарь?

Плантар обернулся. Перед ним стояла Мария. Черное платье переливалось в багровом свете раскаленных стен, как догорающие угли. Черные вьющиеся волосы, алые губы, большие полубезумные глаза.

— Ну же!

Жан отвернулся, выдернул Копье и направился к Вацлаву.

— Берись!

Чех взялся за древко, и кровь перестала течь из раны, остановилась и засохла. Он поднялся на ноги.

— Надо похоронить убитых, — сказал Плантар.

Мария разрыдалась и бросилась к Эммануилу. Легла рядом с ним, обняла за плечи, зарылась лицом в складки черных одежд.

Вот они, мои убитые: друг, которого дважды не спас, спаситель, которого помог убить, и Господь, которого предал. Я подошел к Марку, встал на колени рядом с ним, взял его коченеющую руку. Это уже было. Второй раз.

— Вторая смерть, — прошептал я.

Жан услышал.

— Это первая смерть, Пьер. Вторая уже была.

— Оставьте вы все меня!

— Пьер, пойдем. Я пошлю сюда людей. Мы всех поднимем наверх и похороним. И Марка. Даже Эммануила.

Я молчал. Они ждали. Стало жарко. Откуда здесь такая жара?

— Смотрите!

Из дальних дверей в подземный храм, дымясь и шипя, медленно выползал язык раскаленной лавы.

— Огненная река Эммануила, — сказал я.

— Уходим, быстро! — крикнул Жан. — Через храм, к противоположному выходу.

Я не поднялся с колен, даже не шевельнулся.

— Пьер! — заорал Жан.

— Да иди ты!

— Пьер, если ты хочешь найти смоковницу, на которой тебе повеситься, то она наверху. Здесь смоковницы не растут!

Если честность может ввергнуть в Преисподнюю, может ли гордыня из нее вытащить? Жан унизил меня, публично назвав предателем. Я сам себя так называл, но это мое право, а не его. Он нашел для меня правильные слова. Я поднялся на ноги.

— Ну? Пошли?

— Пошли.

Лава подобралась к телу Эммануила, и одежды его запылали. Мария так и не шевельнулась, по-прежнему обнимая его.

Я бросился за Плантаром, и у дверей храма еще успел увидеть язык лавы, медленно подползающий к телу Марка.

Мы пробирались по правой стене, противоположной кресту. У его основания из стены вырывался огненный поток и растекался лавовым озером. На кресте был распят человек. Седая борода и седые волосы. Где-то я его видел. Трудно узнать того, кто распят на высоте восьмиэтажного дома.

— Енох, — вздохнул отец Иоанн.

Я присмотрелся:

— Да, пожалуй.

Не могло быть и речи, чтобы снять его.

Лава текла к нашей стене. Метра три свободного пола, не больше. Мы бросились через храм. Огонь тоже не стоял на месте. У дверей в следующий зал мы пронеслись по участку шириной не более полуметра. Камень жег ноги через подошвы ботинок, и воздух обжигал легкие.

Полукруглый зал был наполовину заполнен лавой, вытекающей из дверей храма. Огонь подбирался к выходу в туннель. Я усмехнулся. Теперь нас не спасет даже скорость. Туннель был закрыт такой же гладкой скалой, что и выход из колодца с винтовой лестницей.

Тереза бросилась к двери и коснулась ее руками. В камне начал медленно разгораться золотистый свет. Слишком медленно! Лава подползла к скале, коснулась камня и неуклонно подбиралась к подолу ее платья. И тогда скала треснула и осыпалась грудой мелких камней. Мы бросились в проем.

Туннель с гладкими стенами, точно такой же, как описывал Марк. Только за нашими спинами шипит и вспыхивает лавовый поток, отбрасывая на камень алые сполохи. Впереди должна быть лестница.

Я задыхался. Плантар с Вацлавом остановились у лестницы. Жан вернулся на десяток метров, подал руку Иоанну, чтобы тот мог на нее опереться, взял под руку меня и дотянул нас до лестницы.

— Теперь наверх!

Жан пропустил всех вперед и встал замыкающим, точнее погонщиком.

— Давай, давай, Пьер! А то нам обожжет пятки.

Мы оказались в покоях Эммануила перед огромным окном во всю стену. Я помнил эту комнату, здесь он провожал меня в Париж.

Окно пылало. Точнее пылал Храм, и небо над ним пульсировало и билось алым. Из центра купола вырывался фонтан огня, и стеклянные стены преломляли и умножали это пламя, сияя гигантским костром.

— Смотрите! — закричал я.

Я обернулся: Жан, Вацлав, отец Иоанн. Тереза исчезла.

— Сейчас тоже самое будет здесь, — сказал Плантар. — Пьер, как отсюда выйти?

— У дверей должна быть охрана. Пойдемте, я вас проведу.

У дверей стоял Алекс.

— Господин Болотов? — с некоторым удивлением спросил он и покосился на моих спутников. — Кто эти люди?

— Алекс! Ты что ничего не знаешь? Храм горит! Смотри!

Я распахнул двери и втолкнул его в комнату.

— О, Господи! — прошептал он.

— Лава течет по подземным галереям. С минуты на минуту будет здесь. Оповести людей! Внутренняя связь работает?

— Пять минут назад работала.

— Хоть это в порядке! Все! Действуй!

— Слушаюсь!

— Пошли, — шепнул я остальным.

Мы выскочили на улицу вместе с толпой перепуганных людей. Никто уже не спрашивал, кто мы и зачем. Все думали только о спасении.

Наш микроавтобус остался у подножия храмовой горы. Возвращаться туда — безумие. Скорее всего, от него остался один обгоревший остов. Мои спутники были слишком праведны, чтобы сообразить угнать машину или заняться мародерством, воспользовавшись неразберихой. А по сему мы шли пешком. Точнее бежали.

За спиной послышался грохот. Я обернулся: в центре цитадели рванулся к небу такой же огненный фонтан, как над Храмом. Полетел пепел.

Глава четвертая

Где-то через полчаса я постиг пользу от добродетели: все улицы были забиты пробками. Передвигаться на своих двоих оказалось наиболее разумным. За нами текла лава, зажигая город.

Мы поднялись на гору к западу от Иерусалима. Лава добралась до подножия и начала обтекать препятствие. Под нами лежал пылающий город.

Плантар что-то тихо говорил отцу Иоанну.

— Ты мог их не положить? — спросил святой.

— Я мог умереть вместе с ними.

— А нам прикажешь избирать нового короля? Сейчас, да? Самое время! Нашел, кого слушать!

Лава растекалась по долине. Я увидел, как она подобралась к Двараке, и летающий остров запылал. Я представил, как горят ее райские сады, и белые дворцы чернеют от гари и пепла.

Было холодно. Падал медленный мокрый снег, смешанный с пеплом. Рыцари Грааля сбросили верхнюю одежду перед сражением в жарком Эммануиловом подземелье. И она осталась там и сгорела в пламени огненной реки. Мне не довелось сражаться и незачем было избавляться от сковывающей движения куртки. Так что я оказался единственным обладателем таковой.

Вацлав посматривал то на мою куртку, то на порванную и окровавленную рубашку Плантара. Взгляд был очень выразительным. Я плюнул, снял куртку и накинул ее на плечи Жану.

— Мне не холодно, — сказал он. — Не надо, Пьер.

— Пневмонию заработаешь — твои ребятки меня живьем съедят.

— Не заработаю. У нас же Копье. Оно не только раны исцеляет.

— Да, ладно! Дай мне возможность продемонстрировать им мое самоотречение. Пойдемте, здесь наверняка есть какой-нибудь грот.

Жан предпринял попытку перевесить мою куртку на отца Иоанна. Тот отказался. Ему-то пневмония по определению не грозит. Слава Богу, две тысячи лет без этой напасти, хотя погода и похуже бывала. А избирать нового короля — геморрой тот еще. Избавь уж нас, государь, от этой мороки.

Мы нашли маленькую пещеру и укрылись от ветра. Развели огонь. У Вацлава, курившего трубку, нашлась при себе зажигалка. От несерьезных веточек, растущих по склонам, тепла было немного. Плантар сидел на камне у огня, в моей куртке, так и наброшенной на плечи, и укоризненно смотрел на Вацлава. Тот пожал плечами и зажег трубку. Его табак никак нельзя было назвать «смердящим зельем», он благоухал. Очень дорогой табак.

— Вацлав! — окликнул Иоанн.

— Последняя пачка, отче! Как кончится — так все.

Отец Иоанн вздохнул и отвернулся.

В свете костра я посмотрел на свои руки. Знак был на месте.

— Жан, почему?

Он проследил за моим взглядом, но промолчал.

— Жан! Разве я вам не помог?

— Помог, даже очень. Мы бы без тебя не вошли и не вышли, и застряли в колодце, а Филипп расстрелял бы нас по очереди.

— Тогда почему?

— Будь моя воля — я бы его убрал, но с Богом не торгуются, Пьер.

— Чего же еще? Я уже прошел через адское пламя. В колодце на лестнице, пока вы сражались. Ты бы знал, каково мне было! Этого мало?

— Это было не адское пламя, это божественная благодать, — улыбнулся Жан.

— Это? Божественная благодать?

— Ну-у, на кого изливается… Понимаешь, она выжигает дурную часть души. Поначалу всем плохо. Боль, смешанная с неземной радостью.

— Чем же я так плох? Я даже на службе у Эммануила людям помогал!

— Понятно, почему ты ему служил. У вас с ним грехи одинаковые. Родство душ.

— Гордыня, говоришь?

Он улыбнулся.

— Да, ладно, Пьер. Все мы одинаковые.

— Кто «мы»?

— Люди.

Утром мы продолжили путь. Я посмотрел в долину: на месте святого города лежало черное базальтовое плато.

В центре, там, где когда-то был Храм, возник столб дыма. Оформился в темную колонну и пополз на запад. А в той же точке уже рос следующий.

— Джинны! — прошептал я.

Плантар оглянулся.

Вереница черных вихрей плыла к дороге на Тель-Авив, где еще стояла автомобильная пробка, не рассосавшаяся с ночи.

Черный вихрь наплыл на крайний автомобиль, вспыхнул красным, и раздался взрыв. Потом еще. Дорога, забитая автомобилями, превращалась в огненную реку. Я услышал крики. Отовсюду: с дороги и с гор. Мы были далеко не единственными, нашедшими здесь спасение.

Люди выпрыгивали из машин перед приближающимся пламенем и пытались бежать в пустыню. Войско джиннов выросло, словно нажравшись огня, черные вихри оформились в гигантские человеческие фигуры и налились пламенем. А из колодца в базальтовом плато, там, где стоял Храм, уже лезла новая нечисть. Черные приземистые человечки, похожие на пауков и крылатые твари, напоминавшие доисторических птиц. Они с криками взвивались в небо и собирались в черные стаи.

Силы, сдерживаемые Эммануилом, вылезли на поверхность и обрели свободу. Это был тот самый хаос, которого я так боялся в Риме, только куда хуже.

— Надо бы предупредить своих, — задумчиво проговорил я.

Легко сказать! Мобильная связь уже более месяца работает по два-три часа в сутки, когда дают электричество. В том, что теперь она вообще не работает, я был практически уверен.

— Они к нам не сунутся, — сказал Плантар. — Место намоленное.

Мы старались держаться подальше от дорог, шли по пустыням и скалам. Снег прошел, и камни тут же высохли. Ни воды, ни еды у нас не было.

Мы ввалились в нашу пещеру только вечером. Голодные, замерзшие, с губами, пересохшими от жажды. Плантаровы люди были живы и ждали. Нас чуть не на руках отнесли к костру.

Какая же благодать горячий чай и гороховая похлебка! Все-таки все мы сволочи. Только нажравшись, вспомнили о тех, кто погиб. Выпили причастное вино за помин их душ. У стены пещеры стояла осиротевшая Димина гитара.

Мы с Терезой сидели у костра под звездным небом в той же бесконечной плоской пустыне, которую я уже видел во сне. Я смотрел на свои руки, протянутые над огнем, точнее на Эммануилову печать.

— Почему, Тереза?

— Ты молился о том, чтобы она исчезла?

— Я действовал. Разве я мало сделал? По справедливости Он должен был ее снять.

— По справедливости мы все должны быть в Аду.

— Тогда все бессмысленно. Зачем нужен отбор с таким плохим результатом?

— Не нам исследовать пути Всевышнего. И предлагать ему плату не нам. Ему и так все принадлежит.

Она указала взглядом на мои руки.

— Ты бы поменьше туда смотрел.

— Ладно, обещаю.

Утром нам удалось поймать «Радио Тель-Авива». Оно уже давно работало в таком же режиме, как сотовая связь. А на этот раз диктор и вовсе сообщил, что они на автономном питании и больше пятнадцати минут не протянут.

Огненные вихри пришли с востока и подожгли город. Здания пылают, полиция и пожарные не справляются. Неизвестные черные убийцы преследуют людей независимо от возраста, пола, национальности и благосостояния. То же передают из Хайфы. Огненные вихри видели по дороге на Дамаск.

Я сидел на камне и смотрел на свои руки. Вспомнил обещание, данное Терезе, и перевернул их ладонями вверх. Рядом хлебом и чаем завтракал Жан.

— Может, тебе не стоило его убивать, — проговорил я. — При Эммануиле такого не было.

Он покачал головой.

— Это бы случилось рано или поздно. Он бы не удержал власть. Он освободил силы, которыми уже не мог управлять. Я сам удивляюсь, насколько мы легко с ним справились. Он не удержал Копья Судьбы. Значит, был слишком слаб, чтобы править миром. Зло само изживает себя. Оно обречено с самого начала, потому что держится не на любви, а на ненависти. Ненависть — не опора.

— Зачем же надо было с такими потерями его убивать?

— Он бы нашел способ убедить народ в своей невиновности в том, что происходит, и увел за собой в бездну еще многих и многих. Мы не предотвратили Конец Света, боюсь, что даже не отодвинули — слишком поздно. Но мы смягчили падение.

— И что мне с этим делать? — я вернул руки в прежнее положение.

Жан мельком взглянул на знак.

— На мессу сходи. Хуже, чем вчера, не будет.

— Не вижу смысла изо дня в день ходить на концерт с одним и тем же репертуаром.

Плантар тяжко вздохнул.

— Ну что тебе делать после этого? Хоть один раз сходи.

Один раз я сходил. Даже не вырубился. Удовольствия мало, но вполне терпимо. Знак горел.

Плантар искренне порадовался. Приятно порадовать хорошего человека. Я задумался, насколько Жан хороший человек. В своей системе ценностей, несомненно, да. Насколько близки наши системы ценностей?

Он убил Марка. Это уже не Марк?.. Марк покончил самоубийством, введя себе смертельную дозу наркотика. Жан здесь не причем. Здесь причем Эммануил. Я утешал себя подобными размышлениями, но без особого успеха. Я вполне мог общаться с Плантаром и даже прислушиваться к его советам, но не ему выводить меня к Свету. Для этого нужен человек, который ничем себя не запятнал. Жан оставался для меня убийцей моего друга.

— Попробуй исповедоваться, — сказал Жан.

— Кому? Иоанну?

— Почему бы нет? Это очень хороший вариант.

— Только не ему!

Честно говоря, на исповедь меня мог подвигнуть только Конец Света. Я даже к психоаналитикам не ходил — считал слабостью.

— Ладно, твоя воля, — Жан вздохнул еще тяжелее.

— Понимаешь, я человек действия. Мне легче сделать что-нибудь, а не исповедоваться и молиться.

— «В начале было дело»[96], — с улыбкой процитировал Жан. — Пьер! Внешнего без внутреннего не бывает.

— Хорошо… Может быть… Но кому-нибудь другому.

— Найду — не отвертишься! — резюмировал Плантар.

Мы прожили в нашей пещере еще около недели, слушая отрывочные сообщения о разорении все новых городов. Волна разрушения добралась до Каира и Багдада.

— Надо уходить отсюда, — сказал Жан.

— Куда?

— В Европу, там большая часть общины.

— Я останусь, — сказал отец Иоанн. — На Елеонской горе должен состояться Суд Божий, и я буду ждать его здесь.

— Божий Суд меня нигде не минует: в Европе или в Святой Земле. Благословите, отче.

Он преклонил колени перед Иоанном, и тот произнес слова благословения. Жан встал, и они обнялись.

— Пьер, ты остаешься?

— Нет, я с тобой.

Дело было не столько в Плантаре, никаких верноподданических чувств к нему я не испытывал, хотя с ним было несколько легче, чем с Иоанном Богословом. Просто Европа нравилась мне куда больше, чем эта пустынная земля.

Глава пятая

Мы за день добрались до Яффского порта: Жан, Вацлав и я. Порт был частью разрушен, частью сожжен. У набережной качались остовы обгоревших яхт: черные скелеты кораблей под пасмурным осенним небом. Жан не долго искал свою. На черном боку судна еще можно было разобрать полусожженное слово «Парцифаль». Восстановлению судно не подлежало.

Попытка арендовать яхту не привела не к чему. Жан предложил хозяину перстень, явно очень дорогой и очевидно фамильный. Хозяин только усмехнулся: «Сейчас хлеб дороже этих побрякушек!» Эммануилова кредитная система, итак трещавшая по швам из-за дефицита электричества, с его смертью рухнула в один миг.

— В Акре много наших, — сказал Вацлав. — Попробуем там.

В Акре нам улыбнулась удача. Здесь была подпольная резиденция неприсягнувших госпитальеров. Подпольная в буквальном смысле. Нас угощали в подземной трапезной в романском стиле. Вполне средневековые факелы чадили на стенах ввиду отсутствия электричества. Плантара приняли с распростертыми объятиями. На меня даже не особенно косились. Практически у всех были фальшивые знаки, а мою физиономию за последний месяц успели подзабыть. Да и кому придет в голову искать бывшего апостола Эммануила в одной компании с государем «погибших»? Так, похож…

Во время трапезы не произошло ничего примечательного, кроме прелюбопытной байки, рассказанной одним из рыцарей. Говорят, перед «войском демонов» идет красивая черноволосая женщина с безумными глазами и несет чашу, словно вырезанную из огромного изумруда. И предлагает всем: «Испей, это вода жизни!» В чаше у нее огонь. И джинны ей подчиняются.

Мария. Если пули не берут воскрешенных Эммануилом, почему должен брать огонь? Я был уверен: она.

В отличие от соседней Хайфы, выжженной дотла, Акра была почти не тронута нашествием бывшего Эммануилова войска. Так что яхта для нас нашлась. Шестиместка без особых наворотов. Мы были рады до смерти.

Плантар уговаривал рыцарей покинуть город и отправляться в Европу. Это кончилось тем, что одиннадцать госпитальеров вызвались сопровождать Жана в качестве его гвардии: трое должны были плыть на нашей яхте, остальные в двух яхтах сопровождения. Среди первых троих был один русский Олег Белозерский. Я все больше убеждался, что русские есть абсолютно везде. Двое других: французы Ришар де Вилье и Антуан де Ком.

Яхты покачивались на свинцовых волнах осеннего моря. Я посмотрел на город. Сначала я увидел дым, поднимающийся над старым городом, потом пламя.

— Жан!

Он проследил за моим взглядом. Рядом с первым вспыхнуло еще два пожара, словно дома были облиты бензином.

— Это то же самое! — сказал я.

Жан кивнул.

— Ребята, быстрее! — крикнул он.

Мы взошли на борт и ждали, пока загрузятся остальные.

Город пылал. И пламя текло вниз, в порт.

— Отдать швартовы! — наконец с облегчением приказал Жан.

Огненное войско появилось на набережной. Нас обдало жаром. Впереди шла Мария и несла чашу. Черные волосы слегка шевелились от ветра, словно щупальца или змеи. Неестественно алые губы приоткрыты, словно для поцелуя. Она подошла к самому краю причала, увидела меня.

— Испей, Пьетрос! Это вода жизни!

Исходивший от нее призыв был почти столь же силен, что и от Эммануила, словно она унаследовала часть его души. Манящее дыхание бездны. Броситься и сгореть.

— Нет! — крикнул я.

Гигантские в два этажа воины в красном стояли у нее за спиной, лица закрыты черными полумасками, огненные глаза, мечи из пламени и черные щиты. Один из джиннов поднял меч, указал им вперед и шагнул в воду. Море закипело. Они были метрах в десяти от нас. Только наклониться и рубануть мечом. Я боролся с желанием закрыть глаза.

Паруса наполнил ветер. Я поразился, насколько это эффективный двигатель: яхты летели вперед, вон из Хайфской бухты. Мы оторвались.

Берег затянуло пеленой пара, скрыв от нас огненное войско.

Если не считать огненных провожатых на причале, наше путешествие началось довольно спокойно. Три дня дул попутный ветер, и мы шли со скоростью семь-восемь узлов[97]. Но на четвертый день погода испортилась.

Шквал налетел неожиданно, и когда мы убирали грот, он с грохотом бил о ванты. Яхта то уходила носом в волну, то ложилась парусами на воду, и море кипело, как адский котел. Большой стаксель[98] так и не успели убрать, и его порвало. Провозились незнамо сколько и заменили, наконец, штормовым.

Отличать грот от стакселя и в уме пересчитывать узлы в километры в час я научился в первый день. С теорией у меня всегда было гораздо лучше, чем с практикой. На практике я мог только, как кукла, исполнять приказы Жана. Оказывается, он умел ругаться. До этого я считал, что бранные слова у него то ли в глубоком пассиве, то ли он их вообще не знает.

Ветер был шестьдесят-семьдесят узлов. Я в кровь изодрал ладони о фал. Мы выбросили плавучий якорь. Жан и Олег хором читали «Pater noster», но из-за свиста ветра и шума волн до меня долетали только отдельные слова. Яхту положило на бок, и мачта с грохотом ударила о воду, словно это был камень, и треснула у основания. Теперь мы молились только о том, чтобы наша посудина дотянула до конца шторма.

Вацлав орал, что надо было ставить кливер[99], а не штормовой стаксель, и обзывал первый «носовым платком».

— Помолчи! — прикрикнул Жан.

Что-либо менять было уже поздно.

Двое суток мы практически не ели. В шторм не поготовишь: то мучаешься с парусами, то выкачиваешь воду из трюма. В довершение всего у нас сломалась помпа. Но, слава Богу, из шторма вышли живыми, хотя и потрепанными.

Правда, яхты сопровождения разметало по морю, и мы их потеряли. Потом Вацлав заметил, что бывает и хуже, мы, в общем-то, легко отделались. В ураганы ветер бывает и сто семьдесят узлов.

Подумывали о том, не зайти ли на Мальту ремонтироваться. Парус не критичен, это не регата. Два штормовых стакселя не заменят большого, но по спокойной погоде можно поставить геную[100]. А вот состояние мачты пугает. Еще одного шторма она точно не выдержит.

Ночью небо, постоянно закрытое то тучами, то частицами пепла от многочисленных извержений, вдруг очистилось. Над нашей хромой мачтой слегка покачивался Юпитер и отражался в глади моря. Полный штиль. Так иногда тяжело больной вдруг приходит в себя перед смертью, но только, чтобы успеть попрощаться. Это чистое небо, полное звезд, напоминало последнюю вспышку сознания перед концом.

Мы все вылезли на палубу. Вацлав стоял на носу, курил, как заправский капитан, и трепался с Антуаном и Ришаром. Жан расположился у мачты любоваться небесами, а Олег сидел на корме и наигрывал на гитаре, чем живо напомнил мне Диму Раевского.

Настроил, пробежал пальцами по струнам и, наконец, начал петь:

Голос совсем другой, выше и чище. Поставленный голос.

Я плюхнулся рядом с Олегом.

— Ты давно с государем? — спросил он.

— Около месяца.

— А до того?

— До того была совсем другая история.

Я посмотрел на его руку, которой он перебирал струны. Вероятно, его фальшивый знак представлял собой смываемую татуировку, поскольку побледнел после двухдневного шторма и утратил два щупальца из трех.

Олег проследил за моим взглядом.

— А-а! Я его совсем сотру. Теперь в этом нет необходимости. Да и была ли? У государя его не было никогда — значит, такое возможно. Все наша слабость. А у тебя что, татуировка?

— Не совсем.

— А что не сотрешь?

— Это оказалось очень сложным делом. Месяц пытаюсь.

— Олежа, отстань от него! — окликнул Плантар.

Тут я сообразил, что мы говорили по-французски. Конечно, как же Белозерский мог посметь говорить при «государе» на непонятном ему языке.

— Ну почему же? — усмехнулся я. — Я вовсе не собираюсь скрывать, кто я на самом деле. Олег, тебе мое лицо никого не напоминает?

Он задумался.

— У Антихриста был один апостол Петр Болотов. Вы немного похожи…

Он запнулся. Совпадала не только внешность, но также имя и национальность. Видимо он вспомнил и фразу Марии, и в мозгах у него замкнуло. На лице Олега отразилось понимание, и челюсть у него отвисла.

Я наслаждался произведенным впечатлением. Жан укоризненно смотрел на меня. Да, конечно, это форма гордыни ввести своего собеседника в состояние отвисшей челюсти, несмотря на то, что ошарашенный после этого явно будет относиться к тебе хуже.

— Как? — спросил Олег.

— Пусть Пьер сам рассказывает, — ответил Жан. — Я скажу только, что он нам очень помог.

Исповедоваться Олегу, Слава Богу, не пришлось. Потому что на горизонте в свете восходящей луны возникли белые паруса потерянных яхт.

Все вскочили со своих мест и радостно ждали их приближения. Вдруг паруса вспыхнули так ярко, словно их осветили прожектором. Я поискал глазами источник света. По небу, пересекая его с запада на восток, медленно плыли три сияющих шара, один огромный, во много раз ярче луны, и два поменьше.

— Болиды? — предположил Олег.

— Больно здоровые для болидов, — задумчиво проговорил я.

Жан тоже смотрел на небо.

— Мы не заходим на Мальту, — сказал он.

Я понял, чего он ждет, и мне стало страшно.

Волну цунами несомненно разумнее встретить в открытом море, чем в порту.

Я не знаю, чем закончился этот величавый полет болидов, потому что раскрылось небо. Нас залило светом столь ярким, что пролетевшие болиды показались рождественскими свечками. С запада на восток небо пересекало светило пылающее, как десять солнц. Оно скрылось за горизонтом на востоке, и небо там еще долго сияло, как в ясный полдень, а потом окрасилось алым, словно перед рассветом, только свет не разгорался, а постепенно угасал.

А потом пришла волна. Я бы ее никогда не заметил, если бы не полный штиль. Нас медленно-медленно приподняло вверх и ласково опустило назад. И этот эффект легко можно было списать на самовнушение, если бы Вацлав, упорно настраивавший радиоприемник, наконец не поймал радио Сицилии с истошным голосом диктора сквозь чудовищные помехи. Это была та самая волна. У берега она выросла до многоэтажного дома и, словно споткнувшись о дно, обрушилась на побережье, снося все на своем пути.

Скорость один узел. Дизель на яхте есть, но мы им почти не пользовались, экономя дефицитную солярку. Теперь включили, но он постоянно глох. Одно мучение!

Мы медленно двигались на запад. Поднялся небольшой ветер, но геную ставить не решились, чтобы не перегружать мачту. Так и шли на штормовом стакселе и зарифленном гроте.

На глади моря появилась рябь. Вторая волна пришла часа через два после первой. Мы ее вовсе не заметили и узнали о ней постфактум по тому же радио, сообщавшему о жертвах и разрушениях на побережье. Оказывается, она была выше первой. Я подумал, осталось ли после нее что-нибудь от Яффы, Тель-Авива и Акры. Очевидно, один из метеоритов упал в Средиземное море. Я опасался, что не самый большой. Еще через пару часов пришла третья волна, выше двух первых, но столь же безобидная в открытом море. А потом пелена дыма и пепла закрыла звезды. Стало холодно, пошел снег, смешанный с грязью. Рассвета не было, только густые серые сумерки.

Найти что-то в эфире стало не тривиальным занятием, да и сведения не отличались точностью. Одни радиостанции утверждали, что огромный метеорит упал на Аравийский полуостров, уменьшив его на треть, а три других: на Иранское плато, в Африку и Средиземное море. Другие утверждали, что основной удар приняла на себя Индия: разрушены Гималаи: гигантский кратер на месте высочайших гор. Я подозревал, что мы видели не все болиды и не обо всех знали репортеры. Впрочем, место падения не так важно. Катастрофа была опасна последствиями.