Люций: Безупречный клинок

II.I

Прошли недели, а может и месяцы. Море Душ всегда являлось проклятьем для линейного течения времени, а само Око Ужаса было насквозь осквернено и оказывало такое же воздействие на тех, кто обитал в его извращенных глубинах.

Без каких–либо ограничений со стороны легионеров, Кларион была настолько свободна, что могла позволить себе поохотиться всласть. Она вела «Диадему» сквозь пространство Ока, подобно свернувшейся в клубок змее, жаждущей нанести удар. Дитя совершало набеги, грабило, орошая кровью свои когти, разоряя пиратские бастионы и захолустные вотчины отступников и мелких предателей.

Хоть «Диадема» и могла потягаться с любыми двумя кораблями своего типа, и, один на один почти с каждым звездолётом в Оке, не считая линкоров из грозных флотов Разорителя, но при этом она старалась не вступать в схватки с противниками из девяти падших легионов. Безучастные полубоги, живущие в её венах, покидали верхние палубы только для того, чтобы подняться на борт жертвы и начисто содрать всё ценное со стальных костей, подобно падальщикам. Рабов и трофеи забирали, пополняя трюмы «Диадемы» скудным припасами и плотью, которые удалось собрать. И всё это время предводителя никто не видел.

Люций удалился от остальных воинов Когорты Назики и заперся в своем обиталище. Кроме десяти новых рабов, плененных во время набегов, Вечный никого не удостоил аудиенции. Некоторые утверждали, прорезая ледяной воздух заговорщическими шепотками, что видели, как он бесцельно бродит по заброшенным нижним палубам «Диадемы». По всей группировке ходили многочисленные слухи о состоянии их главаря.

Даже в войске из самых отъявленных предателей, убийц и психопатов всего Ока, его крайне странное поведение вызывало тревогу. Тем не менее, ни один из воинов не осмелился брать бразды правления в свои руки, не говоря уже о том, чтобы нарушить уединение своего предводителя. Аромат крови Кризития всё еще оставался свежим и горячим, напоминая о том, что запахи, витавшее на борту «Диадемы» настолько стойкие, что могут проникнуть даже в выцветшие чувства.

Лишь один сын Фулгрима на борту всё еще слышал крики убитого мечника.

Он устроил себе святилище на самой высокой из башен, возвышающейся над зубчатыми стенами на хребте ударного крейсера. Величественные круглые покои раннее проектировались для того, чтобы вместить представителя от Навис Нобилите, и, воистину, они служили домом для отпрыска великих домов навигаторов Терры на протяжении нескольких первых столетий её путешествий в пустоте. Леди-мутант, которая вела «Диадему» сквозь Имматериум, служила III легиону в дни Великого Крестового Похода достойно и умело. Она продолжала служить команде и на огненном пути к Тронному Миру под знаменем Магистра Войны.

Бегство звездолёта после неудачной осады Терры требовало колоссальных усилий. Его усугубило изнурительное отступление от гнева Империума с последующим изгнанием в Око Ужаса, и, как результат, душа леди-мутанта не выдержала.

С её смертью «Диадема» осталась без навигатора. Такая потеря воплощала в реальность смертный приговор в постоянных штормах пространства внутри Ока. Казалось, что корабль III легиона был обречен на судьбу бесчисленного количества других потерянных кораблей с тех самых пор, как обещанное восстание Гора обернулось Хтонийским Провалом. Исполнившись отчаяния, недобитки Когорты Назики, обратились к тем, с кем в любой другой день они скрестили бы клинки и с удовольствием содрали бы кожу заживо.

Люций выдохнул, миг замешательства пронзил разум в тот момент, когда он попытался разобраться в том, что его окружает. Он услышал рокот гидравлики и обернулся, окинув взглядом закрывающийся лифт. Секундой позже он осознал, где находится, но всё еще не понимал, как попал сюда.

Подкованные керамитом копыта заскрежетали по настилу палубы и он остановился перед богато расписанными воротами в два раза выше роста космодесантника. Их поверхность из затейливо выгравированной платины давно уже потеряла свой блеск. Цветы мягкой ржавчины пробивались сквозь гравюры больших хищных птиц, чьи переплетенные крылья из молний и пламени потускнели до пепельного цвета. Несмотря на беспощадное время и плохое техническое обслуживание это была отменная работа ремесленников — изображения благородных созданий всё еще отчетливо виднелись в уютном свете мерцающих факелов, установленных по обе стороны.

Люций ударил кулаком в центр ворот. Лязг керамита, бьющегося о металл, обрушился мечника и разнесся по коридору за ним. Мгновение спустя палуба под копытами Люция задрожала и ворота начали раздвигаться. Двери распахнулись внутрь и предводитель вошел в большой зал.

Люция встретил хор криков. Люди выстроились вдоль стен, их удерживали ужасные конструкции, похожие на пауков из хрусталя и потускневшего серебра. Им ампутировали конечности, обрили, а в некоторых случаях содрали кожу и всё, что осталось от жертв была оболочка истерзанного мяса с умоляющими глазами, блестевшими от слез в розовом свете факелов. Черви нефритовой энергии прошивали их сырую плоть и они кричали от боли всё громче и мучились всё сильнее по мере того, как их страдания переходили на новый уровень.

Конструкции двигались в разные гнезда по стенам в леденящем танце, выстраивая вопящие тела своих пленников в изменяющиеся тошнотворные узоры. Они образовывали сбивающие с толку руны, которые вызывали зуд на теле и жгучие черные слезы у Люция. Машинные мандибулы зажимали и широко растягивали рты жертв, из которых вырывался пар, оседая кристаллами инеем под свечение коронных разрядов. Они беспрерывно визжали, их лица застыли под искусно выполненными масками из фарфора и потускневшего золота. Из нарисованных на масках улыбок тянулись трубки, сверкая варп-инеем, они соединялись, переплетались, подобно паутине вокруг спиральной башни в центре зала.

Монолит пурпурной керамитовой брони безмолвно стоял у подножья извивающейся башни. Насыщенный королевский цвет, обрамленный сверкающим золотом, потемневшим, подобно патине на бронзе. Из его плеч торчали ряды заостренных копий, усеянных пронзенными черепами. Разбитый шлем чемпиона I легиона занимал почетное место. На опаленном зеленом трофее все еще оставалась половина декоративного гребня — единственное крыло цвета почерневшей слоновой кости изящно изгибалось.

Асимметричная и плохо сочетающаяся амуниция указывала на, что это падальщик. Каждый элемент брони носил собственное имя, нанесенное на кемосианском языке, раскрывая личности элиты III легиона, первых владельцами огромных частей тактической брони дредноута. Все они были героями Детей Императора, погубленными жадностью того, кому теперь принадлежала броня.

Огромный шлем с бивнями был опущен, хрустально-голубые линзы потемнели и уставились в пол. Люций сделал еще шаг вперед, ощущая, как неестественный холод воющего воздуха раздирает паутину шрамов, избороздившую его лицо. Вечный воздел глаза к вершине башни, вглядываясь в темноту.

Грохочущая дрожь смешалась с турбулентным воздухом, когда генератор терминатора заработал. Гудение обычных силовых доспехов астартес, от которого ныли зубы, казалось шепотом в сравнении со звуком массивного скафандра. Этого звука было достаточного для того, чтобы взбудоражить пламя розовых факелов и заставить черепа над его наплечниками трястись. Шлем поднялся на рычащих пучках связок, линзы вспыхнули сверкающей ледяной голубизной. Он уставился на мечника.

— Приветствую, Люций, — проревел терминатор, насмешливо кланяясь.

— Не разговаривай со мной, душегуб, — отрезал Люций, даже не посмотрев на громадного воина.

Из клыкастого шлема донесся смешок, похожий на звук гусениц танков, передвигающихся по гравию:

— Любопытно слышать подобное оскорбление от того, кого наши братья называют Похититель Душ.

— Ты мне не брат, — прорычал Люций, — те дни закончились убийствами сородичей, чьи доспехи теперь на тебе.

Терминатор широко раскинул руки, молниевые когти зажглись на пальцах левой руки, озарив конечность лазурной вспышкой. Из–под шлема донеслось низкое фырканье, словно принюхивалась гончая, — и всё же я ощущаю запах прекрасного Кризития на клинке нашего отца. И это так любопытно.

— Довольно, — в неверном свете факелов засверкало острие лаэранского клинка, направленное на терминатора. — Я пришел сюда не для того, чтобы слушать вора и убийцу. Ты существуешь здесь, дышишь в изгнании с тем, кому служишь только потому, что я позволил. Не заставляй меня жалеть об этом.

Золотое зазубренное лезвие, подвешенное под сдвоенными стволами комби-болтера Терминатора, качнулось вниз и в сторону от Люция, свисающая из патронной коробки лента масс-реактивных снарядов брякнула о массивную набедренную пластину сгорбленного бегемота.

— Тогда почему же ты почтил столь недостойного своим присутствием, Вечный?

— Потому что, Афилай, — раздался голос откуда–то сверху, — я вызвал.

Терминатор обмяк подобно марионетке, которую оставили висеть на веревочках. Люций перевел взгляд на вершину башни, но меч в ножны не вложил.

На вершине показался силуэт. Гибкий и стройный, несмотря на массивную силовую броню Легионес Астартес. Одеяния из кремового переливающегося серебра свисали поверх доспехов из выпуклого керамита. Оттенок ткани постоянно менялся от выцветшего сиреневого до розового и насыщенного бездонного черного. Рогатый шлем покоился на сгибе одной из рук. Маска из сияющей платины — безупречное лицо, застывшее во вздохе блаженной радости. Рогатый посох из черного хрусталя находился в другой руке, увенчанный грудой черепов, рассеченных и взорванных только для того чтобы вновь быть собранными воедино, в целом скоплении из разномастных глаз и разинутых челюстей.

Посох звякал о полированные каменные ступени, когда фигура начала спускаться по винтовой лестнице.

Тяжелые противовзрывные ставни снаружи помещения раскрылись и впустили потоки энергии сквозь купол кристаллофлекса. Вой усилился, когда чистые эмпиреи омыли несчастных, висящих на стенах, поднимая их пытки на новые высоты и вырывая из них остатки здравомыслия, за которое они всё еще держались, не прекращая кричать.

— Никто не приказывает Люцию, — прорычал Вечный, и рукоять меча заскрипела в крепко сжатых когтях.

— Конечно, нет, — ответил космодесантник, и его бледное лицо застыло в выражении примирительного раскаяния. Он легко спустился вниз по ступеням башни и осторожно положил шлем на серебряную кафедру, расположенную посередине.

— Ах. — Он закрыл глаза, сияя от наслажения леденящими кровь криками, раздававшимися в зале, — какие песни они сегодня распевают, — он указал на хрустальный купол, который был единственным, что отделяло их от бурлящих яростных потоков варп-шторма. — Мы стоим, купаясь в свете бесконечной возможности и созидания, — он перегнулся через край кафедры к Люцию и заговорщически улыбнулся, — до меня дошли слухи, что Виспиртило рискнул выйти в Море Душ с одним лишь копьем и его не унесли лютые бури. Чудо.

Люций фыркнул.

— Ему скажи.

Колдун засмеялся коротко и лирично.

— Скоро нам придется поговорить. Я думаю, что нам есть что обсудить.

Люций промолчал, его лицо исказилось от гнева при виде веселья колдуна. Крики усиливали голоса, запертые в сознании, вдохновляя их на новые высоты беспомощной ярости. Колдун, казалось, не замечал этого. Улыбка не сходила с тонких губ.

— Скажи мне, — спросил он, голос стал мягким и размеренным, — ты всё ещё видишь сны?

— Я не сплю, — ответил Люций с резким раздражением.

— Но сны же ты видишь, — настаивал колдун, — ты всё еще мечтаешь о Терре?

— Заткнись.

— Тебе снится Сигизмунд?

«Непобедимые зубчатые стены, охваченные пламенем. Одинокий храмовник стоит в окружении бури с обнаженным клинком напротив лица. Тёмный меч отражает пылающий костёр надежды и мечтаний человеческой расы.

Люций улыбается, его зубы обволакивают струйки из крови и слюны. Острия их клинков настолько близко, насколько это вообще возможно, но при этом не касаются друг друга. Сияющее серебро на фоне бездонной темноты. Багровые пятна — смерти тех, кого они некогда звали родственниками, покрывали их мечи.

— Это он, — Люций ухмыльнулся шире, — момент, о котором мы оба мечтали».

— Это… — Люций стиснул зубы, — этого не было.

+Разве?+

— Убирайся, — прошипел Люций. Он фыркнул так, что кровь полилась из носу. Вечный поднял взгляд на колдуна, стоявшего за кафедрой. — Тебе не вредно? — спросил воин, с силой постукивая по безумной татуировке на виске, да так, что там образовалась струйка крови, — копаться у меня в голове?

— Да, — прошептал он, — для того, кто обладает зрением, даже просто смотреть на тебя дольше, чем секунду, уже деяние, которое вызывает сильную боль.

— Тогда зачем ты это делаешь?

Колдун на мгновение отвел взгляд, его блестящие глаза внезапно стали усталыми и задумчивыми.

— Сложно ответить, — он вновь посмотрел на Люция, но уже не в упор, — у тебя терпения не хватит выслушать.

— Его и сейчас не хватает.

— Справедливо.

Двери в комнате снова распахнулись, впуская внутрь облаченного в жемчужный доспех Чезаре.

— Что это за чертовщина? — вопросил апотекарий. Отвращение скрутило слова в кислое шипение. Заряженный болт-пистолет в руке был наготове.

Люций хотел было достать оружие, но вовремя вспомнил, что его клинок всё еще обнажен. Выдохнув сквозь зубы, он вложил оружие в ножны. Люций встретился взглядом с Чезаре и едва заметно кивнул ему. Апотекарий смягчился и спрятал болт-пистолет обратно в кобуру.

— Брат, зачем меня вызвали в логово этой ублюдочной ведьмы? — Чезаре усмехнулся глядя на силуэт колдуна. Он повернул горящие линзы шлема к Люцию, с лязгом воздев указательный палец латной перчатки и обвиняюще ткнул его в сторону колдуна за кафедрой.

— Этого самопровозглашенного Композитора?

— Да потому что наш лидер попросил, конечно же, — ответил колдун, улыбаясь шире при виде мимолетной неуверенности, исказившей лицо Люция, — кое–что произошло и он посчитал, что ты найдешь это весьма занимательным.

Чезаре остановился рядом с Люцием, искоса взглянув на мечника, а Композитор продолжил.

— Мы получили сообщение.

II.II

Она поднесла палец к его губам и весь мир вокруг исчез.

Легчайшим прикосновением, исполненным нежной ласки, она притронулась к Диренку и зажгла огонь в его плоти. Холмы, окружающие их, уменьшились и превратились в размытые пятна. Он и зеленые глаза, поглотившие разум — единственное, что существовало на свете.

Гипнотический взгляд самых прекрасных зеленых глаз. Диренку казалось, что это врата, двойные порталы в зеленые леса, наполненные жизнью и радостью. Раб отдал бы всё на свете, чтобы провести жизнь в таком месте. За поцелуй ему точно даруют ключ от входа.

Тонкий, бледный, как молоко, палец остановил руку. Тяжелый лоб Диренка поморщился от замешательства, но его хмурый взгляд тут же растворился в её улыбке. Девушка развернулась, каштановые волосы плавно закружились вокруг смутившегося лица, и она бросилась вверх по склону холма. Звонкий сладкий смех тянулся за незнакомкой, словно музыка.

Диренк побежал следом, слыша чужой лающий смех, что срывался с его собственных губ. Тяжелый, грубый звук в сравнении со смехом девушки, но это, казалось, вовсе её не беспокоит. Настоящий смех раба XII легиона и он знал, что незнакомка чувствует, как он бежит следом за ней.

Большими и мощными шагами Диренк быстро догнал её. Девушка вскрикнула, развернулась, глаза заблестели и она прыгнула к нему в объятья. Внезапная тяжесть вывела раба из равновесия. Пара рухнула на землю и, смеясь, покатилась по склону холма. Радостные крики стали еще громче и они остановились у подножья. Колышущийся океан мягкой травы наполовину скрывал их тела.

Лицо Диренка стало пунцовым. Человеческая сексуальность не была чужда тем, кто служил потерпевшим неудачу на Терре, они даже вступали в интимную близость. Пожиратели Миров ввели жесткую доктрину размножения, чтобы гарантировать сохранение смертного населения рабов на борту их флота, несмотря на набеги и грабежи других падших легионов и тех, кто принадлежал к их собственному.

Самого Диренка когда–то избрали — его рост и крепкое телосложение позволили пройти евгенические испытания хозяев. Жестокий и бесчеловечный процесс, установленный апотекариями XII легиона, оставлял желать лучшего. Сам акт был стерильным и далеким, лишенным какого–либо тепла и человечности. Он больше напоминал хирургические процедуры, чем занятие любовью.

Диренк вздрогнул, осознавая насколько судьба изменила его жизнь. Он вырос во тьме на борту «Бойцовой псины», погрязнув в крови, ненависти и жестокости жизни на службе у Пожирателей Миров. Все–таки, каким–то неуловимым образом нашелся легион хозяев, которые, казалось, ничего не требовали от него, кроме счастья. Он должен был воспротивиться легкости происходящего, но был слишком одурманен.

Слава таилась в поклонении Богу Войны. Кровь и черепа — честь и победа. Но здесь, в этом месте, в тени другого божества поселилось удовольствие. Настоящее удовольствие. Блаженство. Диренк посмотрел вниз в глаза девушки — он хотел её больше, чем любой победы на поле боя.

Диренк слегка наклонил голову, девушка приподнялась и закрыла глаза невероятно зеленого цвета. Их губы соприкоснулись.

— Что за сообщение?

Вопрос Чезаре отобразил мысли Люция. Сомнамбулическое состояние привело его сюда, и он не мог понять, с какой целью. Действительно ли Композитор позвал его, как говорил? Колдун лучше, чем кто–либо на борту «Диадемы» знал о шаткости своего положения и о том, что Люций был единственным, кто не позволил оставшейся Когорте Назики распять и освежевать его на порталах верхних палуб.

Ненависть являлась одной из немногих вещей, которые поддерживали жизнь Люция Вечного. Он творил чудеса благодаря этой ненависти. И, всё же, неосведомленность затуманила его разум, а потеря контроля свернула кислоту в его венах, как никогда прежде. Это слишком хорошо напомнило ему о том месте, в котором он оказывался всякий раз, когда терпел поражение.

Это напомнило ему о смерти.

— Весомое послание, — ответил Композитор, — из царства богов через умы восьмидесяти трёх душ, у которых есть дар. Оно предназначено только для ушей Вечного.

Люций сплюнул на палубу и стал наблюдать, как шипит и пенится сгусток мокроты, въедаясь в металл.

— Да мне все равно, просто скажи.

— Как пожелаешь, — подобострастно ответил колдун. — Я не слушал и поместил послание в последний канал передачи, чтобы ты смог прослушать его, когда захочешь.

Композитор постучал посохом по полу и этот стук каким–то образом пробился сквозь крики, заглушавшие всё вокруг. С вершины хрустального купола раздалось жужжащее бормотание. Появилась насекомоподобная конструкция, как те, что удерживали кричащих рабов вдоль стен. Она повисла над кафедрой на одной из болтающихся подвесных сфер, сжимая в своих клешнях из дымного стекла хрупкое тело пожилого человека.

Он застыл посреди жуткого крика, его изможденное и морщинистое лицо замерло в выражении чистого ужаса. С самого детства, с момента ритуального ослепления, его глазницы зашили серебряной нитью. Швы мерцали в свете факелов, сверкая за полем магической энергии, подобной болезненному дыму, который заключил человека в клетке конкретного момента во времени.

Композитор кивнул, и механизм опустился перед Люцием и Чезаре. Клешни раскрылись со свистом, рассевая поле психической энергии, и выронили человека на пол. Костлявые конечности глухо треснули о палубу. Он лежал там и дрожал, хрипло, неглубоко дыша сквозь почерневшие зубы.

Люций уставился на охваченного ужасом астропата, распластавшегося у его ног. Он нетерпеливо ущипнул себя за нос. Кольца плети разматывались одно за другим и она самовольно шныряла по телу псайкера зазубренными шипами.

Астропат взмыл в воздух, его легкие напряглись и старец захрипел. Спина выгнулась дугой, дыхание вырвалось ледяными клубками, пока он левитировал.

— Хммммм… — его хрип перерос в ворчание, которое в свою очередь переросло в завывание. А завывание сорвалось на крик. Туманные клубки дыхания темнели и превращались в ленты маслянисто-черного дыма, опускались вниз и обвивались вокруг тела, словно гнездо просыпающихся змей. Его голос начал прерываться, ломаться, а затем голосовые связки порвались.

С окровавленных губ псайкера полился поток непонятной тарабарщины. Покрытые окровавленным льдом изломанные зубы с треском упали на пол вперемешку с кусочками десен. Тело то билось в приступах конвульсий, то замирало. Конечности сгибались в неестественных направлениях, кости ломались и пронзали восковую плоть.

С огромными усилиями, которые оставались в столь истощенном теле, псайкер выплюнул в воздух облако шипящей черной жижи. Вещество, похожее на смолу, вскипело и закрутилось, приобретая форму шара. Люций на мгновение оторвал взгляд от этой жуткой сцены, заметив восторг на лице Композитора.

Сфера из вскипающей грязи растянулась и сплющилась в диск, повиснув в воздухе на тонкой струйке мерзкой жидкости, тянущейся от слюнявых губ астропата.

На миг поверхность предмета стала плоской и неподвижной, словно черное зеркало, прежде чем начали проступать изможденные, неприятные черты.

После нескольких мгновений из диска шипящей кромешной тьмы полностью проявилось изможденное лицо. Оно было человеческим только в самом отдаленном понимании этого слова. В нём переплетались черты богоподобной силы того, кто был возвышен в ряды Легионес Астартес и образ желтоватого худого черепа, покрытого застывшим воском. Но одна особенность все–таки была.

Его глаза.

Пара шаров, вставленных во впалые глазницы, не моргая смотрели из–под лба продолговатого лица с заостренными чертами. Они светились мрачным весельем, ненасытной жаждой знаний и еще кое-чем. Жестокости в них было больше всего. Бесконечная способность причинять невообразимые страдания, тлела в самой глубине этих глаз, как и готовность пожертвовать всем, чтобы достичь собственных целей.

Лицо заговорило губами астропата, но своим собственным голосом, который слышался так же отчетливо, как если бы этот человек стоял во плоти перед Люцием в святилище Композитора.

— Брат мой, — молвил голос, освежеванный веками, проведенными в глубинах самых тёмных наук, скрытых во вселенной, — я так не люблю подобные способы общения, и, поэтому, чтобы сформулировать послание в терминах, которые ты сможешь понять, я буду краток. Я требую, чтобы ты пришел немедленно. Взамен я соглашусь на переговоры. Прошло немало времени с последней нашей… — он замолчал, последующие слова прозвучали еще более горько, чем до этого, — … встречи, но наше прошлое меня не волнует. Если я знаю тебя достаточно, а я знаю, тебе понадобится то, чем я располагаю: плоть и средства, чтобы приготовить больше. Так что приходи и ты получишь всё это.

Лицо задрожало и потеряло форму, снова став бурлящей жижей. Грязная вода заструилась и засочилась из тела астропата, когда психически заряженный лёд растаял.

С булькающим шипением лицо растворилось в стекавшей каплями черноте, не оставив после себя ничего, кроме затянувшегося отпечатка безжалостных, недобрых глаз, сверлящих взглядом пространство.

— Я буду ждать тебя.

Чернота исчезла мгновенно, превратившись в поток искрящегося озона и зловонного дыма. Оторванный от неестественной энергии, что удерживала его в воздухе, астропат упал на пол. Тело измученного псайкера взорвалось, соприкоснувшись с палубой. Плоть превратилась в пепел и прилипла пятнами грязи к раздробленному скелету. Его крик задержался в воздухе лишь на несколько мгновений после смерти, пока его не прервали.

— Позор, — подметил Композитор сходя с кафедры к подножию башни. Он подтолкнул сабатоном кучку пепельных костей, — прежним он мне нравился больше.

— Я знаю, кому принадлежит этот голос, — произнес Чезаре.

— Как и мы, — ответил Люций.

— Он. — Сказал Композитор, пробуя слово на вкус с лёгкой улыбкой. — Много времени прошло с тех пор, как я видел нашего брата в последний раз. Он пустил корни убежденности в своей значимости так глубоко, оставшись верным науке, что не может прочесть ноты Великой Песни, пронизывающие каждую его формулу и изобретение, — улыбка стала шире, тусклый свет факела сверкнул на алмазных зубах, — лишь самые слепые из нас претендуют на величайшее понимание причин и взаимосвязей сущего.

Чезаре рассердился.

— Следи за ядом, который стекает с твоего раздвоенного языка, ведьма.

— А, точно, — засиял Композитор, — каков хозяин, таков и его протеже. Ну, конечно же, апотекарий, никакого отношения к божественному ты не имеешь. Тот, кто плыл с нами сквозь эти благословенные звезды столько веков, не имея ни малейшего намека на старость. Тот, кто сражается с тем же жаром и яростью, как и другие братья, но не запятнал свое идеальное лицо ни единым шрамом. Тот, кто отказывается видеть божественные связи, позволяющие его чудесным смесям питать братьев и позволять им воплощать невозможное в реальность.

Колдун подался вперед, крепко сжимая рукоять посоха.

— Нет, Чезаре, самый молодой бог любит тебя. Его любовь к тебе чиста и безмерна настолько, что он осыпает тебя такими дарами, но получает взамен лишь проклятья и отрицание.

Чезаре сквозь зубы издал низкий басовый звук. Керамит перчаток заскрипел и завизжал, когда он сжал руки в дрожащие кулаки. Под шлемом на виске запульсировали вены, подёргиваясь в унисон с громовым стуком сердец. Композитор ощущал, как ярость апотекария обволакивает воздух вокруг брони цвета слоновой, словно гниющие лепестки, упавшие с цветка, кости.

Чезаре потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с духом и ответить.

— Меня начинает утомлять это место, — он снова укоризненно ткнул кулаком в сторону Композитора, — молись массе межпространственной грязи, перед которой ты пресмыкаешься, чтобы не оказаться за этими дверями, ведьма. Ибо, если я увижу тебя там, я вырву твой гнилой язык через такое место, что ты не будешь в восторге.

— О такой расправе, — Композитор одарил Чезаре еще одной лучезарной улыбкой, — ты можешь только мечтать.

Афилай издал рокочущий смешок под клыкастым шлемом. Чезаре перевел взгляд на огромного терминатора, прежде чем развернуться и выбежать из помещения.

Композитор удовлетворенно вздохнул.

— Наш дорогой апотекарий. Самый старший, но ребячество под стать лицу.

— Не беспокойся о нём, — нахмурился Люций, всё еще всматриваясь в испепеленного псайкера.

— Тогда, мой вечный лидер, о чём?

Люций поднял голову и встретился с сияющим взглядом Композитора.

— У меня нет желания играть в твои безумные игры. Ты видел координаты места, откуда пришло сообщение. Будь готов провести корабль через Море Душ.

Люций повернулся и зашагал к богато украшенным дверям, ведущим к выходу из башни колдуна.

— Мы покидаем Око.

II.III

Изгнанные в Око Ужаса после Ереси Гора легионы, рассматривали его как тюрьму, так и как убежище, и делали это по одной весьма уважительной причине. Чтобы превратить это место в идеальное убежище, нужно было иметь возможность покинуть его и отказаться от поддержки, вернувшись при этом в материальный мир целым и невредимым. На входе в Око Ужаса бдительный Империум трудился и накапливал силы, предотвращая любую возможность побега.

Многочисленные флоты непостижимого масштаба рыскали по краям зияющей раны в материальной вселенной. Сотни кораблей под управлением сливок флота человечества. Среди готических очертаний кораблей дрейфовали ужасающие звездолёты в стиле барокко, принадлежащие Святой Инквизиции. Агенты Инквизиции были более сведущи и опытны в борьбе с врагом, который стремился вырваться из шторма Ока и отправиться в царство Императора. Целые ордена имперских космодесантников патрулировали спорное пространство. Они поклялись защищать его до последнего вздоха и до последней капли сверхчеловеческой крови, поскольку ни одна боевая сила не была вооружена лучше для борьбы с падшими ангелами Императора.

В центре дрейфующих флотов, тайных защитников и Ангелов Смерти, словно стальной шар в вечной ночи, висел бастион защиты Империума от заклятого врага. Кадия — мир-крепость, не имеющий себе равных ни в одном из миров за пределами благословенной Сол, несла свою нескончаемую вахту в проигранной войне. С первых лучей рассвета самого тёмного из дней она давала отпор врагу. Пока Кадия стояла, будущему Империума ничего не угрожало. Без Кадии на человечество упала бы тень, длинная и тёмная, и она бы дотянулась до Трона.

Кадия давно перестала состоять из скал и океанов. Теперь она являлась фабрикой — безразличной машиной, пожиравшей детей и сырье, перемалывая их в новые необходимые формы жизни. Мир-крепость извергал из мануфактур и площадок для тренировок дисциплинированные ряды мрачных солдат и смертоносные боевые машины для службы в армии Императора. Те, кто покинет орбиту планеты, будут высоко нести знамена Кадии, поскольку только там воюют за Империум так, как ни один другой смертный человек. Но лучшие из лучших, истинная элита, поднявшаяся после жестоких, непрерывных тренировок и бесконечной подготовки, никогда не покинет своей планеты.

Подобно флотам, что дрейфовали над ними, затмевая звездный свет, солдаты Кадианских Врат будут ждать. Стоять на страже, охраняя стены, пока очередное зло не вырвется на свободу и они не вступят в бой до смерти, ведущей к спокойствию рядом с Императором.

Арвел Доната совсем не любил ждать. Стоя перед командирским троном и опираясь на подлокотники, он нетерпеливо барабанил по ним костяшками пальцев. Раздражающая привычка осталась после долгих лет патрулирования одного и того же узкого коридора. Остальной экипаж на мостике со временем научился игнорировать эту привычку, а те кто не мог — не имели чина и прав сказать что–то ему в укор.

Отец Арвела служил пехотинцем в Астра Милитарум, лейтенантом прославленных рот, увековеченных тем, что они удерживали Врата от мерзких орд Разорителя в последнем Черном Крестовом Походе. Отец умер, разбившись о стены, которые родился защищать, и стал мифическим существом для Арвела еще в детстве. Он оправдал судьбу тех, кого вооружили для защиты Кадии, и в этой галактике Арвел не желал ничего больше, чем сделать то же самое, когда придёт его час.

Как только аттестация по обработке данных определила его не в пехоту, а в Имперский Флот, Арвел впервые испытал глубокое пронизывающее сожаление. Разочарование окрасило разум прежде, чем он успел достичь места назначения. Но, как только солдат ступил на палубу имперского корабля, чье предназначение было стать наконечником копья и вонзиться в сердце любого захватчика, осмелившегося напасть на врата, он вновь возгордился собой с новой силой.

За все годы он служил на трех кораблях боевого флота Кадии, повышаясь в звании и ответственности, прежде чем, наконец, получил свою первую команду. «Молния Корса» — почетный эсминец типа «Кобра», служил Империуму так же долго, как и род Арвела. Железные кости «Молнии Корса» поскрипывали, и, хоть дух её оставался сварливым даже в самое лучшее время, она все равно пела командиру. Несмотря на жизнь в пустоте, в своей душе Арвел оставался пехотинцем, и больше всего на свете ему хотелось разрядить торпедные установки во врага, подобно рыцарю, который вонзает копье в мерзкое чудовище из времен мифов Терры.

За все годы командования «Молнией Корса» и даже до, Арвел принял участие в шести сражениях и только в двух его кораблю пришлось использовать оружие. И сейчас, как и остальные у Кадианских Врат, Арвел Доната ждал, барабаня по подлокотникам и мечтая о чудовищах, которых должен убить.

Любая попытка вырваться из безумия, коим являлось Око Ужаса, обратно в Империум была чрезвычайно опасной затеей, и речь шла не только об угрозе имперских пушек. Живые бури болезненных эмоций и демонических сущностей, таких огромных, что они способны были затмить луну, угрожали любому, кто собирался вернуться в материальный мир. Бродячие группировки налетчиков и пиратов скрывались в тени более спокойных переходов, готовые наброситься на любого, кто пытался избежать свирепых приливов. Громадные флотилии, те, что принадлежали самому Разорителю, несли ужасные потери только ради того, чтобы добраться до края великого Ока. Они лишались десятков звездолётов, от которых оставались лишь выбеленные остовы, после того как внутри поселялись инфернальные хищники.

Но один корабль, если его капитан был бы осторожен и курс тщательно регулировался навигатором, имел все шансы пройти сквозь такую опасную зону и покинуть её невредимым. И, хотя прошли столетия с тех самых пор, как её палубы были удостоены одной из Навис Нобилите, «Диадема» всё еще могла пронизывать пространство варпа к кипящему краю Ока. Её путь был выверен тем, кто использовал более загадочные средства.

С трона на вершине шпиля, окруженный извивающимися фигурами своих молельщиков, Композитор смотрел на шторм. Слепые послушники в капюшонах стояли на винтовой лестнице и размахивали кадилами с благовониями, напевая звучные песнопения аугметическими глотками. Волны жесткой психической энергии хлестали по корпусу «Диадемы», обволакивая поле Геллера, почти полностью защищавшее высокую башню на хребте корабля, в которой сидел колдун. Хрустальный купол был полностью открыт, а щиты убраны. Истерзанные твари состоящие из спектрального пламени впивались в Композитора за полем Геллера, сводя с ума своими воплями, которые переплетались и сталкивались с леденящими душу криками его рабов.

Для него же звучала музыка. Звуки Великой Песни направляли Композитора — колыбельная и торжествующий зов, столь же трансцендентный, как и биение сердца Слаанеш. Каждый коготь необузданной эмоции, хлеставший по кораблю, стремился сбить его с курса, заставляя надстройку дрожать, и звучал прекрасно, подобно музыке опытного музыканта, перебирающего струны своего инструмента. Даже нестерпимая боль после каждого удара, пронзающая его изношенную сосредоточенность, пока он боролся за сохранение курса ударного крейсера, казалась благословением. Он выкрикивал благодарственные молитвы Тёмному Принцу за дарованную щедрость.

«Диадема» рванулась к краю вихря, и благодарственные молитвы прекратились. Агония превратила сознание Композитора в пылающий осколок сосредоточенности. Его зубы скрипели. Кровь сочилась из глаз и носа, пузырилась на губах. Толчки по корпусу звездолета сбрасывали слуг в капюшонах с башни, их крики утихали, как только они ударялись о палубу и разбивались под куполом. Древний анимус корабля взвыл от боли в тот момент, когда варп-шторм грозил превратить его в осколки разбитого железа и треснувшего керамита. Всё, в том числе сам дух машины, велело ему развернуться и улететь назад, в противном случае он будет разорван на части и канет в небытие.

За спиной Композитора взорвались консоли. Фейерверки искр испепелили сервиторов, врезаясь в лоботомированных рабов фонтанами неонового дождя. Сирены завыли по-кошачьи, разбавляя своими механическими звуками вопли плоти. Поле Геллера оказалось в нескольких секундах от перезагрузки. Капсула защитного света вспыхнула и выгнулась вокруг Композитора, пытаясь сдержать нахлынувшие миазмы.

Крушение наполнит «Диадему» огромным количеством Нерождённых. Они разорвут корабль на части, оставив еще один забытый остов, затерянный в шторме, а души на борту столкнутся с судьбой похуже, чем банальная смерть. Медленно, словно ветвящиеся нити черной молнии, по поверхности купола расходились трещины. Композитор слышал, как демоны за куполом радовались приближающемуся пиру душ.

Но потом, как будто непонятно откуда взявшаяся и внезапно прекратившаяся дрожь, танцующая по позвоночнику, все закончилось. Пустота распростерлась перед «Диадемой» — бездонная, всеобъемлющая и спокойная. Композитор поднялся с трона и его ноги подкосились. Он рухнул на одно колено, схватившись рукой за грудь. С его губ стекала слюна вперемешку с кровью.

Колдун Детей Императора изрыгнул на сабатон комок вязкой грязи, прежде чем вставить вокс-передатчик в горжет брони.

— Готово, — прохрипел Композитор, чувствуя, как усталость пропитывает каждый слог. — Мы вне Ока.

Слабое мерцание замелькало в пустоте, всё еще невероятно далекое, но, тем не менее, более близкое, чем острые серебряные уколы звезд.

— Поторопись, а то скоро они будут здесь.

— Принято, — ответила Кларион, — приготовься, маленькая ведьма. Скоро нам снова придется войти в варп-пространство.

Девочка надавила на руну на подлокотнике своего трона, прекратив связь по воксу. Она посмотрела на Люция. Вечный встретился с ней взглядом, пытаясь найти в её золотых глазах чистый голод.

— Ясность, малышка, и сосредоточение, — мягко произнес Люций, — сейчас не время для игр. Мы должны проскользнуть, не привлекая внимания. Мы не можем накликать на себя их гнев. Не здесь.

Рядовой поспешил к контрольной панели и схватил отчеты ауспексов. Он повернулся и быстрым шагом подошел к трону.

— Госпожа, ауспекс дальнего действия подтверждает несколько входящих контактов.

Кларион улыбнулась Люцию по-детски, но было в этой улыбке нечто нечеловеческое.

— Что, говоришь?

Экипажи кораблей боевого флота Кадии в основном состояли из старых и бывалых людей. Именно они верили в суеверия о том, что Око Ужаса было живым. Это являлось ничем иным, как слабеньким богохульством, рожденном в недрах кораблей и тихо живущим в груди верующих подальше от ушей офицерского корпуса и корабельного Комиссариата. И все же, чем больше человек патрулировал бурлящий край, тем правдоподобнее казалась эта сказка.

Расширенное непрерывное сканирование аномалии ауспексами дальнего действия часто обнаруживало твердую материю, проявляющуюся в реальности. Самые быстрые звездолёты ближайших эскадр будут лететь к ней, что есть мочи у двигателей, чтобы подтвердить показания ауспексов. Экипажи всех кораблей займут свои места. Молитвы, которые приберегли для начала битвы, сорвутся с уст проповедников и загремят на палубах из вокс-рупоров. Кучки рабов будут трудиться, чтобы затащить боеприпасы в казенники самых больших орудий, утопая в благовониях, исходящих от облаченных в мантии жрецов Адептус Механикус, когда те будут благословлять каждый снаряд и пушку.

Остальная часть флотилии соберется вместе. Корабли застынут в идеальных формациях, которые оттачивались до той поры, пока не стали рефлекторными. Силы Кадианских Врат затаят дыхание. Тишина окутает мостики, все застынут в нервном ожидании того, что Око Ужаса изрыгнет новый Черный Крестовый поход Абаддона Разорителя.

И, практически всегда, оказывалось, что никакого вторжения передового отряда заклятого врага не случилось. Прогнившая обшивка после кораблекрушения или кувыркающаяся масса обледеневшего камня случайно просачивалась в реальность из нематериальной раны. Принадлежность каждого объекта будет установлена после того, как силы реагирования пролетят сквозь обломки и разорвут их напополам орудиями, чтобы подтвердить, что это была не диверсия, к разочарованию командиров.

Экипажи флота вздохнут с облегчением и разойдутся, чтобы приступить к своим индивидуальным обязанностям. Самые старые из них на самых тёмных палубах безрадостно захихикают и будут клясться в том, что слышали смех варп-раны после того, как она вновь пошутила над ними.

Это было вполне обычным делом почти каждый раз. Почти. Пока «Молния Корса» мчалась во главе своей эскадры к призрачному ауспекс-сигналу, Арвел Доната молился, чтобы сегодняшний день стал исключением из правил.

Его мостик напоминал сцену организованного хаоса. Рядовые и младшие офицеры шагали через ямы управления, у рядов когитаторов, выстроенных вдоль стен, обрабатывая и передавая приказы и отчеты о состоянии дел. Сервиторы лязгали и бормотали со станций, к которым они были навечно прикованы. Это был прекрасный экипаж, совершенный экипаж, и каждый из них знал, какие надежды на них возлагает командир.

Арвел проверил обновленные показания сенсоров на инфопланшете, подсоединенном к правому подлокотнику и сверил их с миниатюрным тактическим гололитом, выступающим из левого. Перекатывающееся четкое изображение серого цвета обновлялось каждые несколько секунд, показывая эскадру из шести эсминцев типа «Кобра» в виде двойного клина, синие руны медленно приближались к мигающему алому значку. Суммарной силы боекомплекта из шести эсминцев типа «Кобра» было достаточно, чтобы вывести из строя линкор, если капитаны был хороши. Арвел лично знал офицеров, командовавших каждым кораблем. И они являлись таковыми.

— Составить и отправить мне стратегию огня для подтверждения в ближайший срок, — сказал капитан, — я хочу, чтобы всё вооружение выпалило в пустоту без промедления, как только мы выйдем на предельную дальность стрельбы.

Посмотрев вниз, он увидел, как дрожат его руки и сжал их вместе. Это не было страхом, и, несмотря на свою браваду, Арвел был достаточно честен с самим собой, чтобы понять: адреналин и предвкушение, вызывали у него дрожь, как у молодого гонщика, жаждущего сорваться со старта.

Расстояние на тактическом гололите сократилось, руны почти соприкасались, несмотря на невообразимое расстояние между ними.

— Поднять щиты, — скомандовал Арвел. Он почувствовал, как палуба под сапогами задрожала и плазменные двигатели уменьшили мощность. Капитан услышал, как старая девица застонала железными костями. Арвел выкачал энергию из пустотных щитов и направил к двигателям для ускорения, равно как и остальные члены эскадры опираясь на стандартный тактический протокол. Но теперь, когда они приблизились к стрельбищу, он изменил процесс, чтобы вновь заключить «Молнию Корса» в несколько слоев защитной энергии.

Арвел посмотрел сквозь пакеты толстого бронестекла в начале мостика, высоко на кормовой башне эсминца. Он не видел, чтобы что–то приближалось, но в царстве пустотных войн это было естественным поворотом событий. Если корабль с противником когда–нибудь окажутся достаточно близко для визуального контакта, то это будет тот бой, на который не рассчитан эсминец. Единственная макро-пушка, установленная над усиленным носом «Молнии Корса» была оружием последней надежды, и снаряды, которые она извергала, не могли нанести ощутимый урон более крупной цели. Нет, её лучше использовать в дальнем бою, чтобы она могла охотиться в своей стихии, на максимальном расстоянии от врага. Гололит снова обновился и Арвел увидел, как два клина эскадрильи формируют шеренгу. Другие эсминцы подлетели к «Молнии Корса», подстраиваясь под её скорость и образовали линию огня. На консоли, встроенной в трон Арвела зазвенели два колокольчика.

— Мы достигли предельной дальности стрельбы, капитан, — крикнул младший офицер из орудийной ямы.

— Стратегии атаки подтверждены и переданы, — раздался протяжный трескучий голос лоботомированного сервитора, подключенного к когитатору наведения.

Арвел поднялся со своего трона, опустив ладони на подлокотники:

— Торпеды на полную мощность. Огонь.

II.IV

И, пока командные палубы Имперских кораблей захлестывала паника, мостик «Диадемы» оставался безмятежным. Экипаж молча выполнял свои обязанности, являя собой воплощение точности и спокойствия. Кларион даже не обратила внимания на звон колокольчиков, предупреждающих о вражеских торпедах, выключив их и бросив раздраженный взгляд на одного из старших офицеров. Ударный крейсер исчезнет задолго до того момента, как торпеды успеют приблизиться.

Показаний ауспекса, подсоединенного к её трону хватило, чтобы у ребенка потекли слюнки. Шесть имперских эсминцев типа «Кобра». Истинные убийцы звездолётов, предназначенные для пустотных дуэлей против более крупных противников, ломились под тяжестью экипажей и сокровищ. В реалиях Ока такой улов мог бы месяцами удовлетворять материальные и плотские потребности «Диадемы».

Она хотела их уничтожить. Действительно хотела. Кларион потребовалось приложить все усилия, чтобы не вступить в спор с Вечным. Приказ Люция нерушим. Они не выживут, если сунутся в осиное гнездо на самой укрепленной планете Империума за пределами Тронного Мира. Она не могла рисковать и встретить свой конец с позором только из–за потребности сеять хаос.

Кларион вздохнула, скрестив маленькие ручки. Люций отдал приказ развернуться и бежать. Она проложила курс и передала его навигатору. Семнадцать минут прошло с тех пор, как «Диадема» покинула Око. Жестокость перехода в Материум означала то, что плазменным двигателям требовалось драгоценное время для повторной калибровки, а так же то, что любимой ведьмочке Люция нужна передышка, перед тем, как они вновь нырнут в Море Душ на пути к своему истинному месту назначения. Двигатели вновь загудели, возвращаясь к обычному режиму, и «Диадема» рванула вперед, навстречу вечной тьме.

Люций стоял рядом с троном Кларион, положив руку на рукоять своего меча. Наигранное доверие. Но девочка вряд ли могла его обвинять. Предательство — единственная постоянная вещь в их реалиях. И как тут можно ждать, что кто–то кому–то станет доверять?

Палубный офицер направился к трону Кларион с инфопланшетом, чтобы ознакомить её с результатами последних показаний авгуров. Он обошел Люция на расстоянии, почтительно отведя глаза. Вечный вырвал инфопланшет у него из рук.

— Я займусь этим.

Офицер тут же замер и покорно опустил голову, буравя палубу взглядом.

— Как пожелаете, мой повелитель.

Люций схватил его за лицо когтистой рукой и человек захныкал. Он встретился с Вечным взглядом, пытаясь унять дрожь во всём теле и проиграл.

— Именно, — сказал Люций, глядя на раба и лукаво улыбаясь, — я твой повелитель.

— А можно… — Кларион попыталась изобразить самую невинную улыбку, — хотя бы один?

Люций отпустил мужчину и тот поспешил обратно к экипажу. На мгновение Вечный замолчал, взгляд скользнул по инфопланшету перед тем, как он положил его на голову проходящего мимо сервитора. Лоботомированный раб шаркал дальше, не обращая внимания на устройство, покачивающееся на черепе, которое с грохотом свалилось на пол, когда тот завернул за угол.

— Ничего не сделается от одного, — настаивала Кларион.

Шрам на верхней губе задергался и стал похожим на щелкающий красный хлыст. Взгляд его налитых кровью глаз метнулся к Кларион.

— Только один?

Она кивнула.

— Один-одинешенек.

Люций вновь посмотрел на обзорный экран окулуса, занимающий всю переднюю стену мостика, прежде чем развернуться и вновь уставиться во тьму.

— Один-одинешенек.

Капитан Арвел Доната не видел ничего сквозь пламя, быстро пожиравшее мостик «Молнии Корса». Упавшая подпорка вспорола кожу до самого черепа и задавила насмерть трёх членов экипажа. Только сервиторы остались на своих местах, поскольку не могли их покинуть. Они стучали бесполезными обуглившимися конечностями по разбитым консолям, в которые их вмонтировали, пока оставшаяся плоть стекала, как грязный жир с их костей и бионики.

— Доложить обстановку, — прокричал Арвел в пламя, — хоть кто–нибудь и что–нибудь!

Но в живых не осталось никого, кто бы мог ответить. Пятнадцать тысяч человек на палубах «Молнии Корса» умерли вместе с капитаном, не понимая, что стало причиной их смерти.

Сначала всё шло по плану. После того, как второй залп торпед выстрелил, Арвел дал сигнал остальным кораблям, что бы те передали последние сведения о ходе боя. Их цель, чем бы она не являлась, не двигалась с тех пор, как появилась на радарах. Будь это фрегат-отступник, пиратский звездолёт, или же настоящий корабль Архиврага, он бы попытался сманеврировать и скрыться в кромешной тьме, увидев шесть имперских кораблей-убийц. Вместо этого цель оставалась неподвижной. Разочарование охладило пыл Арвела. Еще одна груда обломков или кусок окаменевшего и покрытого льдом корабельного остова. Не более.

Однако его разочарование быстро испарилось. Запыхавшийся офицер артиллерии бросился к своему трону, доложив что ни одна из выпущенных торпед в цель не попала. Арвел уже приготовился отчитать молодого человека за плохое чувство юмора, но тот подключился по воксу к другим кораблям эскадры.

Связь прерывалась, сигнал искажался помехами, но смысл каждого сообщения был и так понятен. Ни одна из торпед не попала в цель.

Это были последние отчеты, полученные «Молнией Корса» ровно перед тем, как все вокс-устройства и ауспексы отключились. Помехи и скрап-код хлынули со всех коммуникационных и сенсорных блоков «Молнии Корса», лишив звездолёт глаз, ушей и языка.

Но не зубов.

— Я требую, чтобы через четыре минуты третий эшелон уже был готов к стрельбе, — приказал Арвел, — активировать макро-пушку и зарядить её, восстановить связь с командованием флота и остальной эскадрой. Мне все равно как, даже если вам придется вылезти наружу и размахивать сигнальными флажками. Вы сделаете это.

Экипаж бросился исполнять его приказы. Минуты проходили с тревогой. Члены команды перекрикиваясь, пытались скоординировать друг друга. Техножрецы и технопровидцы вскрывали пульты контрольных станций. Последние копались во внутренностях машин, пытаясь восстановить ауспекс и связь по воксу, а первые вопили и умоляли духов машин о прощении, пока пели молитвы и наносили священные масла на их корпуса.

Поток искр вырвался из башни фокусирующих катушек ауспекса, и офицер, наблюдавший за показателями, радостно закричал:

— Ауспекс есть!

Выражение триумфа изменило черты лица пожилого человека, и его руки пробежали по рунной консоли, обновляя всплывающие строчки крошечного зеленого текста с показателями. Внезапно его лицо застыло в шоке, переходящем в ужас.

— О, Трон, — прошептал он, — Трон Терры, нет.

Офицер перевел обезумевший от паники взгляд на Арвела и закричал. Портал переднего обзорного окна заполнил ослепительный свет:

— Ложись!

Лэнс-батареи ударили идеально. Первые потрескивающие энергетические копья были поглощены пустотными щитами «Молнии Корса» в ореолах прозрачного многоцветия. Они сдержали огонь, но через секунду вспыхнули, не выдержав перегрузки. Пламя не утихало, разрезая застрявшую в пустоте «Кобру». Внутренние взрывы сотрясали палубу, разбрасывая экипаж вокруг постов. Кровь брызнула на металл, отражая свет пламени, вспыхнувшего на мостике.

Всего за минуту мир Арвела Доната разорвался на части. Над головой треснула потолочная балка и прижала к полу своей сокрушительной тяжестью нескольких членов экипажа. Командир поднялся на дрожащих ногах, кровь струилась по его лицу. Пламя поглотило его первую команду.

Его первую, и, как он с горечью осознал, единственную команду.

Капитан боевого флота Кадии Арвел Доната, пошатываясь, подошел к медным перилам перед обугленным командирским троном «Молнии Корса». Перила буквально расплавились до жидкого состояния. Дыхание вырывалось из его легких, влажное и горячее от дыма и внутреннего кровотечения. Арвел поднял голову, пытаясь что–то разглядеть глазами, которые щипало от жара, сквозь дым и пламя через смотровую площадку из бронестекла в конце мостика.

Пожар на мгновение затих. Достаточно для того, что бы он заметил массивный острый нос, выкованный из выцветшего пурпура и переливающегося серебра, за мгновение до того, как тот ударил в звездолёт.

Кларион сладко хихикнула в тот момент, когда «Диадема» пронзила имперский эсминец. Это был невинный смех, который противоречил тому, что она оборвала тысячи жизней в одно мгновение ока.

Звездолёт поменьше, уничтоженный лэнс-батареями ударного крейсера, разваливался на вращающиеся металлические осколки в расширяющемся облаке космического мусора вокруг корабля Когорты Назики. Остальные пять эсминцев запустили маневровые двигатели, отчаянно пытаясь спастись от урагана обломков, несущихся на них. И некоторым это частично удалось. Половина эскадры была уже уничтожена, когда «Диадема» проплывала мимо. Уцелевшие, но поврежденные эсминцы дрейфовали в пустоте, поскольку их двигатели превратились в шлак от хирургически точного залпа.

Один из больших обломков врезался в корпус «Диадемы» и палуба задрожала.

Кларион улыбнулась. Это был мостик «Молнии Корса».

Переборочный люк позади её трона открылся. Люций шагнул на мостик, стуча копытами по палубе. Он повернулся к хозяйке корабля.

— Это, — прорычал он обвинительным тоном, — не один-одинешенек.

Кларион хихикнула.

— От меня тут ничего не зависело. Другие корабли были слишком близко, чтобы избежать столкновения с трупом своего друга, — она махнула рукой, призывая к спокойствию, — всего лишь маленькая безобидная забава.

— Данные с ауспекса, — гундосил сервитор из ямы сенсориума. Кларион подалась вперед всем телом, — тип «Диктатор».

Девочка жестом показала Люцию, что можно расслабиться, прежде чем поняла, что сервитор не прекращал докладывать.

— Данные с ауспекса. Лёгкий крейсер типа «Бесстрашный». Данные с ауспекса. Крейсер типа «Готик». Данные с ауспекса. Фрегат типа «Огненный Шторм». Данные с ауспекса. Линкор типа «Победа».

Последнее лишило Кларион всех мыслей. Они стали целью линкора типа «Победа» — жемчужины в короне любого боевого флота. И это не предвещало ничего хорошего. Совсем ничего.

— Вытащи нас отсюда! — Кровавая слюна брызнула из пасти Люция, когда он увидел, как заполняются значками имперских звездолётов тактические гололиты. Возмездие Кадии приближалось слишком быстро.

Кларион поднялась на своём троне, выкрикивая приказы своей команде. Её тонкий и нежный голос властно зазвучал, прорезав хаос. Этот голос говорил об её истинном и нестареющим «я», а не об оболочке из костей и мяса, внутри которой она обитала. Члены экипажа в спешке бегали от одного поста к другому. Они выкрикивали обновленные данные о приближающихся выстрелах со звездолётов Кадианских Врат.

Палуба задрожала, как только шквал огня вдарил по щитам «Диадемы». Члены экипажа повалились на пол, но некоторые успели ухватиться за искрящиеся консоли.

Кларион даже не сдвинулась со своего места, будто находилась в оке бури. Еще один залп ударил по левому борту, ослабляя щиты. Кларион нахмурилась:

— Всю энергию направить на двигатели и щиты. Мы сбегаем!

Увидев её взгляд, Диренк остановился. Он отстранился от поцелуя, почувствовав как холодный ветер тянет свои когти по пышной луговой долине. Дрожь сотрясла землю, наполнив воздух эхом громовых раскатов. Диренк буравил взглядом холм, его тело упиралось в острие голой красной скалы. Трава вокруг высохла и превратилась в пепел на потрескавшейся пустынной почве.

Взбесившись, Диренк посмотрел вниз. Девушка исчезла. Боль пронзила разум кислотными когтями, вспыхнув резким жаром на левой руке. Пальцы пульсировали, он ощущал, как мышцы натягиваются под плотью с такой силой, что кости ломаются.

Удар, и земля изменила свой цвет. Свет пропал и Диренк погрузился в кромешную тьму. Он понял, что более не может пошевелиться, и что воздух наполнился кислым запахом антисептика и гнилой крови. От пронзительного гудения по коже прошли мурашки. Звук и ощущения, которых он не знал, сколько себя помнил.

Он находился на корабле.

Диренк открыл глаза, по-настоящему открыл. Алхимические круги затмили его зрение остаточными очертаниями. Он увидел ослепительный свет ярких шаров, свисающих с крепких цепей, тянувшихся из мрака наверху.

Помещение вновь сотряслось и цепи резко загремели. Диренка вдавило в его фиксаторы, похожие на клешни тиски плотно сжали его голову. В воздухе раздался сдавленный стон металла. Он знал этот звук. Огонь по кораблю из всех орудий. Еще один толчок. Мигрень пронзила голову Диренка, да с такой силой, что он закричал.

К нему вернулось зрение и он смог разглядеть огромный силуэт, находящийся в другом конце комнаты. Это был тот полубог, который забрал его из демонического мира. Жемчужные доспехи жужжали и рычали, пока он работал, склонившись над изможденным человеком, прикованным так же, как и Диренк.

Макушку мужчины вскрыли, плоть откинули назад, а открытая черепная коробка обнажала блестящую глыбу — его мозг. Полубог навис над мужчиной, и ковырялся в пульсирующей массе плоти изуверскими орудиями и узкими серебряными зондами.

Подопытный засмеялся. Струйки густой слюны потекли с иссохших губ и мужчина согнулся пополам от радостного экстаза. Полубог подправил зонды. Бедолага прекратил смеяться, его голова поникла, а костлявый позвоночник задрожал от рыданий, вызванных абсолютным отчаянием. Слезы бежали по чахоточным щекам, капая с губ — он застонал, полный бездонной печали.

Диренк не мог оторвать от мужчины испуганного взгляда, но очередная вспышка боли пронзила запястье. Он перевел взгляд вниз и обнаружил там кое–что еще более ужасающее.

Руку восстановили, но выглядела она далеко не так, как в саду. И все же, что–то занимало её место. Извивающийся пучок блестящих щупалец торчал из запястья, хлопая и обвиваясь вокруг руки и креплений. На каждом из отростков красовались бородавки и круглые пасти миног с полупрозрачными зубами.

Тошнота и шок забились в желудке Диренка. Его вырвало тонкой струйкой желчи на себя. Он отчаянно пытался освободиться из оков и убежать от страшно пугающей его мутации, позабыв о том, что та уже соединена с телом.

Раб поднял голову и застыл. Рычащий шлем полубога смотрел прямо на него. Кристально-голубые линзы полыхали — он изучал Диренка. Сервомоторы доспехов зажужжали по-осиному, когда огромный легионер поднялся и отстранился от рыдающего человека в цепях.

Космодесантник приближался, тяжелые шаги эхом отражались по комнате. Он возвысился над Диренком. Через мгновение он потянулся и отсоединил манжетные уплотнения шлема, под сопровождение шипения вырывающегося под давлением воздуха.

Он снял шлем и теперь уже бледное лицо вглядывалось в Диренка. Более холодное и бесчеловечное, чем сама керамитовая маска. Янтарные глаза сверкали в темноте. Глаза хищника, препарирующего связанного раба, как и любой другой образец в лаборатории. От этого взгляда все мысли в голове пропали.

Полубог посмотрел куда–то позади Диренка и коротко кивнул. Раздались неуклюжие шаркающие шаги железных ног.

— Этот для меня уже бесполезен, — сказал полубог нечеловеческим низким голосом. Диренк почувствовал, как неуклюжие руки из серой плоти и жесткого железа освободили его от оков. Он закричал, когда клешнеподобные тиски содрали с его головы, вырывая из висков зазубренные шипы интерфейса.

Космодесантник наклонился к рабу пугающе близко и прошептал:

— Лучше бы ты и дальше спал. — Полубог пошел к своему рабочему месту, крикнув через плечо, прежде чем надеть шлем. — Отведи его в башню.

Диренк смог поднять голову, когда его тело освободили от цепей. Мертвец нёс раба на руках, его лицо провисло, тело состояло из черного железа и кряхтящих шестеренок больше, чем из трупной плоти. Онемевшие ноги Диренка скользили по палубе, пока сервитор тащил мужчину через всю комнату. Взглядом он зацепил тусклые ряды выстроенных вдоль стен резервуаров, наполненных амниотической жидкостью. Эмбрионоподобные формы заполняли их изнутри, влажные внутренности подсоединили к ужасным машинам, перекачивающим и собиравшим бледные жидкости из тел и мозгов, переправляя их в контейнеры с ярким розовым веществом.

Взгляд раба остановился на одном из резервуаров перед тем, как сервитор вынес его из комнаты. Костлявая женская фигура безвольно плавала в химическом потоке, её конечности так же безвольно прижимались к телу. Приоткрытые глаза, чей некогда яркий цвет впитали машины, смотрели в пустоту.

Зеленые глаза.

II.V

Спектральная вспышка варпа была криком рождения «Диадемы» в разорванной реальности.

Несмотря на все чудеса техники, изобретенные человечеством в эпоху завоеваний галактики Императором, выход из Моря Душ для кораблей, бороздивших пустоту во имя Его, оставался актом невиданного насилия. Десять тысячелетий не изменили ничего, да и корабли девяти падших легионов не стали исключением.

На корпусе ударного крейсера появились новые шрамы, нанесенные во время побега от Кадианских Врат. Несмотря на то, что темперамент капитана корабля частенько раздражал Вечного, он никогда не сомневался в её мастерстве. Дитя-демон протащила «Диадему» через адский огненный шторм имперской ярости целой армады кораблей. Звездолёт выжил и добрался до пункта назначения.

Ожидавший их одинокий корабль неподвижно завис в пустоте. Как и «Диадема», затмевающая угловатый хрупкий силуэт корабля, тот принимал участие в решающих моментах, как выковавших Империум Человечества, так и в попытках его уничтожить. Он бороздил звёздное пространство под множеством имен, и даже в ограниченном лексиконе легионов ни одно из них не звучало приятно. Какое бы имя ему ни присвоили нынешние хозяева и не выбили на железной коже, все равно прокисший, низменный разум, затаившийся в сердце звездолёта, оставался неизменным — холодным, подобным клинку и всегда был готов причинить муки или учинить лихо.

Люций не знал, какое имя носит этот корабль теперь. Он был, или, по крайней мере, казался созданным на человеческих верфях. Очертания не соответствовали ни одному известному дизайну СШК, и он больше походил на жало какого–то огромного насекомого, чем на космический корабль. Сервитор проанализировал данные ответчика звездолёта и не выдал ничего, кроме бессмысленного потока тарабарщины. Расстояние сокращалось. И только сейчас Люций осознал, что ему не все равно.

Нет, не в имени было дело. Вечному было наплевать, как называется корабль. Всё, что его волновало — душа, командующая звездолётом.

Настороженные приветствия пронеслись между двумя кораблями в пустоте. Такие встречи, даже для тех воинов, которые когда–то были родственниками по легиону, являлись напряженным и тонким делом. Предательство и ожесточенное соперничество распространились среди потерянных и проклятых. Перспектива задержаться на неопределенный срок в Имперском пространстве, взращивала напряжение у экипажа, поскольку они не были готовы принять бой или улететь, если авгуры вдруг обнаружат нематериальные волны, свидетельствующие о лоялисте.

— Откуда ты знаешь, что ему можно доверять? — Кларион смотрела на Вечного, изучая хозяина светящимися глазами цвета жидкого золота. Справедливый вопрос, и он признавал это. В их нынешнем положении мало что его устраивало, хотя и это наводило на вопрос, чему же можно было доверять в прошлых веках.

Он командовал группировкой, стоящей на грани вымирания. Он — голова, чье тело уже ссохлось и находилось при смерти.

Если Когорта Назики переживет еще одну битву, им понадобится новая кровь. В царстве, где вариантов оставалось ничтожно мало, этот источник являлся самым надежным. Люций получит средства, способные пополнить ряды, если выживет, чтобы претендовать на них.

— Просто будь готова, — ответил Люций, — мы отправимся к ним на «Когтистой Королеве» и вступим в переговоры. Если их цель предательство — будь готова вернуть нас и принять бой.

— А я разве не всегда готова? — улыбка вспыхнула на губах, неудача у Кадианских Врат не смогла подкосить её гордость.

— Хозяин, — произнесла Кларион спустя минуту молчания, — ты так и не ответил на вопрос.

— Все до безобразия просто, — ответил Люций, спускаясь с мостика. Когда переборочный люк с грохотом открылся, пропуская его в коридор, он остановился и оглянулся через плечо на Кларион:

— Я знаю, что доверять ему нельзя.

Каждый из космодесантников Когорты Назики поднялся по штурмовому трапу в десантный отсек «Когтистой Королевы». Внутри находились все, кроме двоих. И так было каждый раз, когда отряд покидал «Диадему». Композитор никогда не выходил из святилища в своей башне, как и терминатор Афилай — его жестокий защитник.

Внутри, в алом свете «Громового Ястреба», легионеры заняли свои места. Рипакс расположился в носу звездолёта, магическим образом притаившись на потолке и внутренней обшивке корабля. Они были готовы в любой момент выскочить и окрасить свои когти кровью врага. В самом центре стоял Виспиртило — спокойный и неумолимый, как всегда. В свободной руке он держал копье.

Ни один из воинов не спрятал оружие. Они шли на встречу с теми, кто когда–то тоже бороздил пространство под знаменем III легиона, но сейчас эти узы не значили ровным счетом ничего. Даже если помыслы бывших братьев и были чисты, демонстрация силы оставалась необходимым атрибутом. Если они почувствуют, что группировка Люция хоть на толику уязвима, их намерения вполне могут сместиться в сторону кровопролития.

Абсолютная истина, которую Люций прекрасно понимал. Он бы поступил именно так, поменяйся они ролями.

Предводитель Когорты Назики поднялся на борт «Когтистой Королевы» последним. Его копыта цокали по штурмовому трапу при подъеме. Вместо того, чтобы занять место рядом со своими воинами в десантном отсеке, он зашел в кабину пилотов.

Вместо традиционной команды лётчиков или экипажа из специализированных сервиторов, «Когтистая Королева» управлялась извивающейся массой плоти, подсоединенной к эзотерическим машинам. Тела, умы и души двадцати лучших смертных пилотов III легиона слились воедино в комке подрагивающего мяса, гудящих механизмов и дергающихся конечностей, объединив мастерство и свирепый дух, дабы управлять древним кораблем и направлять его сквозь воздух и пустоту. Пилоты сражались в грандиозных воздушных турнирах, чтобы удостоиться этой чести. Их апофеозом стал подарок Оливо, иерарха представителя Тёмных Механикум на «Диадеме», присутствующего на борту со времен легиона. Еретех очень гордился своим творением, хотя много технологий и оборудования, необходимых для его создания, он получил от брата, с которым Люцию в скором времени предстояло воссоединиться.

— Вперед, — приказал Вечный, ощутив, как сразу же после этих слов содрогнулась палуба корабля в момент зажигания главных двигателей «Громового Ястреба». Боевой звездолёт грациозно поднялся с посадочной палубы «Диадемы». Когтистые посадочные опоры убрались обратно в смазанный маслом корпус и «Когтистая Королева» развернулась носом к выходу из отсека.

Грохочущие ставни раздвинулись, открывая вид на пустоту сквозь потрескивающий энергетический барьер. Шум двигателей «Когтистой Королевы» усилился, когда она рванула вперед, пронзив энергетическое поле и нырнула в ледяную тьму.

«Громовой Ястреб» закружился вокруг корпуса «Диадемы» и, поднявшись над её зубчатой поверхностью, направился к другому кораблю.

Оба борта звездолёта были уродливыми, распухшими от разложения. Вместо брони его покрывала тёмная плоть и пульсирующие органы. Ряды орудийных батарей превратились в блестящие хоботки, потрескивавшие от клубов нечистой энергии.

Сморщенное отверстие на левом фланге корабля извивалось и расширялось в огромную всасывающую пасть прямоугольной формы. «Когтистая Королева» развернулась, указывая на отверстие острым клювом прежде, чем приготовиться к посадке.

Волна порченых статических разрядов с шипением захлестнула «Когтистую Королеву» в тот момент, когда она прошла сквозь энергетическое поле корабля и приземлилась на палубу. Штурмовой трап опустился.

Рипакс вырвался из «Громового Ястреба». Двое вскарабкались на бронированный нос корабля, а трое других во главе с Виспиртило насторожено смотрели по сторонам у подножья трапа. Люций спустился следом за ними. Жалкие остатки группировки шли рядом, осматриваясь вокруг и держа оружие наготове.

Воистину ужасающая сцена поприветствовала их. Стены покрывали полуорганические машины, голый металл едва ли виднелся под полупрозрачной кожей насекомоподобных существ. За боевыми кораблями, шаттлами и другими транспортными средствами ухаживали аморфные существа выросшие в чанах с мерзостью. Они катались, грохотали и визжали. Палуба уже не была металлической, она представляла собой гибкий хитиновый материал, похожий на панцирь. Несмотря на обстановку, воздух отсека пропах запахом едкого зловонного антисептика.

Среди этого тошнотворного зрелища Люций не видел ничего, что можно было назвать человеком, не говоря уже о легионере.

— Всем быть начеку, — прошипел он по воксу. Визжащая мерзкая тварь споткнулась о копыто мечника. Он хватил существо за загривок и поднес к глазам. Несчастное создание билось и кричало, брыкаясь бесполезными конечностями, оставляющими кислотную полупрозрачную слизь на броне Люция.

Вечный презрительно ухмыльнулся и отшвырнул тварь подальше. Существо врезалось в штабель грузовых контейнеров. Кости захрустели, пока оно билось в конвульсии на протяжении нескольких секунд перед тем как опорожниться и утихнуть.

Тяжелый и тягучий грохот заставил Люция повернуть голову. Гигантский обезьяноподобный зверь бил себя чешуйчатым кулаком по груди. Его окружал рой из визжащих отвратительных тварей. Гигант уставился на Люция сверху вниз пучком фасеточных глаз-бусин и обнажил пасть, полную желтых клыков.

Зверь взревел, вонючая слюна брызнула с его губ. Рой болтающих без умолку тварей поменьше съежился сзади. Их количество не придало им смелости и они скользнули обратно в тень монстра, как только вой утих.

— Что ж, — вздохнул Люций, доставая лаэранский клинок, — допущу, что так все и начнется.

Каждый из воинов Когорты Назики поднял свое оружие, сжимая мечи и вскинув болтеры и игольные ружья к плечам. Рапторы зашипели, молнии переплелись вокруг их когтей. Зверь ударил кулаками по палубе и прыгнул вперед, бросившись в атаку.

— Достаточно, малыш.

Голос заглушил неистовый шквал возмущавшихся омерзительных тварей настолько, насколько они способны были молчать. Неуклюжий зверь резко затормозил, немедленно прекратив наступление и опустил голову на палубу в знак послушания.

Из–за его спины появилась фигура, небрежно прогуливающаяся по морю из странных созданий, которые отступали или устилали палубу под его сабатонами, словно прокладывая тропу. Древняя силовая броня, со следами пурпура III легиона под плащом из содранных лиц, искрилась и стонала от старости, но жужжащие паукообразные конечности хирургического ранца с наконечниками лезвий, хирургическими пилами для костей и другими грозными, менее узнаваемыми инструментами переливались на свету свежей смазкой. За ними явно ухаживали с огромной осторожностью и вниманием.

Он приблизился. Голова без шлема казалась изможденной оболочкой, натянутой на череп и увенчанной пучками седых, вьющихся волос. Лицо было острым и исхудалым, то самое ожесточенное лицо из сообщения астропата. Космодесантник погладил своего монстра по голове с отцовской нежностью, совершенно не состыковывающейся с убежищем безумца, которое он построил для себя. Он перевел взгляд на Люция. Эти глаза Вечный знал слишком хорошо.

— Рад встрече, Люций, — произнес Фабий Байл, бывший главный апотекарий Детей Императора, а ныне глава Консорциума — Прародитель. Он одарил Люция одним из самых редких из даров, который только мог подарить всей галактике.

Улыбкой.

— Я ждал тебя, — произнёс он.

II.VI

Сырое помещение окутывал мягкий янтарный свет. В самом центре, окруженный рядами таинственных гудящих инструментов, подергиваясь, висел кокон. За шумящими рядами приборов стояли резервуары из хрусталя и бронестекла. Там находилось нечто искореженное, дрейфуя и плавая в молочно-белой амниотической жидкости. Полускрытые очертания едва появлялись из алхимической жижи, плескавшейся внутри, и наружу выплывали огромные конечности с дополнительными суставами; кожей, покрытой хитиновыми гребнями; вялыми лицами с огромным количеством глаз или без них вообще.

В отличии от резервуаров по обе стороны, кокон состоял из плоти. Блестящий розовый овал был окутан тёмными сетками инъекционных трубок и синтетических вен, соединяющих его с машинами вокруг. Кокон мягко дернулся, поверхность натянулась, подобно коже, которой обтянули барабан. Он потел и дрожал, жар, исходящий от него, превращался в пар, клубился и извивался в воздухе помещения, добавляя влаги.

Непонятный силуэт был заперт там, под внешним слоем кокона, свернувшись в эмбриональной позе. Он спал и рос каждый день с момента своего зачатия. Он почти не двигался, не считая редкой дрожи и спазмов, как у ребенка с беспокойным сном. Сегодня его покою суждено прерваться.

Короткие тонкие пальцы прижались к стенкам кокона, натягивая поверхность. Вскоре и вторая рука заскользила вдоль внутренней стенки. Плоть изогнулась, заполняя комнату приглушенным треском, и мясистый барьер разорвался.

Тонкая струя маслянистой жидкости хлынула по кончику одного из пальцев, прорвавшего плоть, и потекла вниз. Маленький ручеек превратился в ручей, а потом уже и в хлещущий поток, когда пальцы разорвали крошечный прокол в коконе и широко растянули его. Звук рвущейся мокрой плоти наполнил помещение — кокон распахнулся и на пол упал комок биологической слизи вместе с бледной дрожащей фигурой.

Сирены издали пронзительный сигнал тревоги, когда диагностические мониторы потеряли связь с тем, что находилось внутри кокона. Ряды обзорных экранов ожили, транслируя картинку существа с нескольких ракурсов через видеорегистраторы безопасности. Оно дрожало и изо всех сил пыталось вдохнуть. Маленькие насекомоподобные создания сновали по стенам, рассматривая существо сложными скоплениями аугметических глаз, держась на расстоянии.

Новорожденный выгнул спину и задрожал, очищая дыхательные пути от околоплодных вод, и рот от жирной слизи. Впервые в жизни он сделал глубокий мокрый вдох, выйдя из своего кокона. Он втянул холодный, обеззараженный воздух и провел следующую минуту громко и сильно кашляя, пока легкие, ранее не функционировавшие, боролись, обрабатывая окружающую среду.

Со временем, после нескольких подобных припадков, сопровождающихся головокружением, он, наконец–то, задышал. Такое достижение расширило восприятие, и вскоре шум, холод и темнота наполнили разум дискомфортом.

Слепой, неспособный идентифицировать оглушительные звуки вокруг, он тихонько заскулил. После чего согнул пальцы и принялся отдирать от своего тела амниотическую жидкость, свернувшуюся в плотный эластичный гель.

Руки нервно шарили по полу и, наконец–то, надавили на холодные железные пластины — он попытался подняться.

Поверхность палубы, скользкой от слизи и питательной кашицы, лишила его опоры, и он рухнул вниз клубком бледных конечностей. Боль пронзила плоть сильнее, чем холод и он закричал в темноту. Ему было так одиноко, так страшно. Через несколько мгновений он сглотнул и вновь попытался подняться.

Еще три попытки не увенчались успехом. Наконец, он равномерно распределил свой вес на руки и колени и смог встать на четвереньки. Приложив все усилия, он поднялся на колени, рефлекторно вытянув руки для равновесия. Голова дергалась из стороны в сторону, лицо ребенка скрывала маска из слизи и серебристо — белых волос.

Ребенок отчетливо чувствовал, как за ним наблюдает бесчисленное количество глаз, хотя свои ему еще предстояло открыть. Онприсел на пятки и поднёс руки к лицу, вцепившись в мокрую массу волос, после чего отбросил их назад. Свет дразнил его слипшиеся от слизи веки.

По гибким мускулам побежали мурашки. И снова ощущение того, что за ним наблюдает кто–то недосягаемый, поползло ледяными когтями вверх по позвоночнику ребенка. Он погрузил пальцы в слизь, покрывавшую лицо.

Если бы он только мог открыть глаза.

Наконец–то корка, склеивающая сомкнутые веки ребенка, треснула. Её резиновые чешуйки упали на пол и он открыл глаза, впервые увидев свет и мир вокруг.

Внезапный тяжелый удар в спину — ребенок рухнул на палубу. Что–то тяжелое топталось сверху, раздавливая его. Пузырчатая пена соскользнула с губ, заглушая голос, когда ребенок закричал от боли.

Дитя заметило чье–то присутствие. Фигура вышла из тени и напала на того, кто атаковал его. Болезненное чувство отцовской связи всплыло в сознании ребенка и он протянул к защитнику онемевшую неуклюжую руку.

— Хватит! — взревел воин, который напал на ребенка, направляя клинок на защитника. Клинок сверкал, несмотря на тьму вокруг, и это причиняло боль глазам мальчика. Сгорбленный силуэт родителя сделал еще шаг навстречу, полностью выйдя из тени. Он выдержал секундную паузу, пристально глядя на воина, прежде чем горькое принятие мелькнуло на нахмуренном лице.

— Я знал, что он подошлет тебя, — начал отец ребенка, — так же как и прежде. Нетерпеливый подхалим. Ты всегда так отчаянно пытаешься угодить ему.

Ребенок корчился под ногой воина, но взгляд нападавшего и сверкающий меч оставались неподвижными.

— А тебе то что? — усмехнулся воин, — ты тот, кто пренебрегает его законом. Ты веришь в то, что можешь бросить ему вызов, не поплатившись за это?

Воин посмотрел вниз. Ребенок закашлялся, полностью очистив легкие от амниотической жидкости и издал такой чистый крик, такой душераздирающе прекрасный и похожий на крик их отца, от которого по лицу воина скатилась кровавая слеза.

Он снова посмотрел на родителя. Гнев, отвращение и болезненная гордость смешались и пылали в его глазах.

— Я и есть та цена, Фабий.

Фабий Байл вновь вздохнул так, словно вот-вот умрёт.

— Иногда я искренне сожалею о том, что спас тебя, Люций.

Воин, которого родитель назвал Люцием, не поддался на уговоры.

— Наш отец запретил подобное, — он посмотрел на ребенка сверху вниз, — это безумие. Ты знал, что он узнает, и ты знал, что он сделает. Неужели ты действительно поверил в то, что он не пошлет меня, как и раньше? Неужели ты действительно верил, что непрекращающимся богохульством не вызовешь его гнев?

Фабий все это время молчал.

— Иногда, — задумчиво произнес он, — я думаю, ненавидел ли Император примархов так же, как Фулгрим ненавидит нас.

— Говори за себя, — возразил Люций, — наш отец нас не ненавидит.

Фабий сухо усмехнулся, едва сдерживая очередной вздох.

— Ненавидит, конечно же. Зайду издалека. Ты чувствуешь ложь в его теплоте, фальшивую заботу, в которых ты позарез нуждаешься. И он дает тебе их, но всегда из жалости. Ты его защитник, но до сих пор этого не видишь? Ты никогда не будешь так же близок к нему, как я. Ты никогда не узнаешь, как он на самом деле смотрит на нас.

Люций моргнул, инстинктивная неожиданная дрожь пробежала по спине. Он не мог не почувствовать на себе взгляда чужих глаз, словно в этот момент рядом с ними находился еще и их отец. Фабий рванул вперед.

— Мы никогда не творили чудес, нас ограничивали. Никаких триумфов, только недостатки. Он ненавидит нас, Люций, потому что для Фулгрима мы не сыновья. Мы — зеркало, в котором он видит ненавистный образ. Мы — его собственная неудача, ставшая слишком очевидной, выкидыш, произошедший от того, что отец пытался превратить своих детей во что–то лучшее, чем он сам.

Хмурый Фабий указал пальцем на Люция.

— А вы, дураки, доказывали ему свою правоту при любом удобном случае. Ты, когда твое естество развращалось в служении чужеродным разумам, посвятил всего себя удовлетворению низменных, девиантных аппетитов.

Фабий шагнул ближе, почти касаясь горлом острия клинка Люция.

— Но я же могу добиться успеха там, где все остальные, включая нашего отца потерпели неудачу. Я могу создать нечто новое, Люций, нечто лучшее. Что–то, что переживет грядущие катаклизмы и восстанет из пепла, чтобы заново отстроить Галактику.

Тишина продлилась всего несколько секунд. Люций изучал Фабия — его мрачное изуродованное лицо, лишенное садистского выражения, которое сейчас было бы весьма кстати. Бывший главный апотекарий III легиона медленно протянул руку и коснулся клинка Люция.

— Достаточно, — прошептал Фабий, — наше будущее не должно идти по тому пути, по которому шли мы. Я нашел другую дорогу.

Фабий осторожно провел ладонью вниз по лезвию. Кончик меча опустился. Он усмехнулся. Люций посмотрел брату в глаза, прежде чем оттолкнуть его. Жесткое ликование отразилось на лице мечника.

— Нет пути другого, кроме моего.

Гнев снова сковал Фабия. Он указал на хныкающего клона Фулгрима, прижатого к палубе.

— Посмотри, что я сотворил. — Огонь вспыхнул во впалых глазницах. — Смотри! Смотри и знай, что это только начало.

— Нет, Фабий, — улыбнулся Люций, сжимая свой клинок обеими руками, прежде чем резко вонзить его в палубу. Вопли клона их отца резко оборвались и его голова скатилась с плеч в вихре платиновых волос. Ухмылка Фабия превратилась в пепел: его лучшее достижение, не моргая уставилось на отца, выплескивая свою жизнь на железные пластины у их ног. — Все закончится здесь.

Люций моргнул, прогоняя воспоминание о прошлом из головы. Неизвестно, сколько столетий прошло с той ночи, когда он всё еще выполнял приказы Фулгрима, будучи его чемпионом. Это было до того, как примарх решил вступить в великую игру со своими братьями и покинуть легион.

Маска из рубцовой ткани скривилась, он поморщился — на корабле Фабия его атаковали чувства. Плотный и влажный воздух напоминал первобытные джунгли. Разило хлоркой и сожженной плотью, так сильно, что аромат покрывал язык. Всюду, куда бы Вечный не посмотрел, он видел кавалькаду чудовищ, то выставленных на показ в стеклянных сосудах, то ковыляющих по посадочной палубе, занимаясь своими делами. Он чувствовал, как встроенные в уши вокс-и-пикт-рекордеры издают субвокальный вой, слушая и документируя всё вокруг, чтобы каталогизировать и изучить информацию позже.

Не смотря на ошеломляющее количество ужасов, Люций обнаружил лишь минимальные следы прикосновений варпа. Мерзость, окружающая Когорту Назики, была создана не Имматериумом, а разумом человека. Из всех извращенных сцен, что Люцию доводилось видеть во всех девяти падших легионах, только Фабий был способен создать подобную гадость чистой.

Звук выстрела из болтерного оружия заставил Люция пригнуться. Он развернулся, не сводя глаз с Фабия.

Чезаре стоял над располовиненным трупом одного из созданий Байла, завитки сгоревшего фицелина всё еще поднимались из ствола болт-пистолета. Мутант отчаянно пытался вцепиться в Чезаре когтями, истекая кровью на палубе. Существо тянулось к апотекарию, оно тяжело дыша, как вдруг хрипло захихикало. Смешок вызвали остатки амброзии на доспехе Чезаре. Мерзкая тварь, даже умирая, продолжала хихикать.

— А, Чезаре, — тонкие губы Прародителя скривились в отталкивающей улыбке и он посмотрел мимо Люция, — идеальный, чистый Чезаре, — рукой он призвал апотекария снять шлем, — подойди, мальчик, посмотрим, что с тобой сделало время.

Чезаре оставался неподвижным, пальцами левой руки он судорожно сжимал рукоять болт-пистолета. Фабий гипнотизировал его мрачным взглядом. Противная ухмылка стала шире.

Вскоре Чезаре сдался. С приглушенным лязгом он сунул свой болт-пистолет в кобуру и потянулся к застежкам горжета, чтобы снять шлем.

Улыбка Фабия исчезла, как только он увидел лицо Чезаре.

— Всё еще идеально, — его слова пропитало разочарование, — ты изменился, оставаясь не измененным, Чезаре, — Байл небрежно махнул рукой в сторону Люция и остальных, — ты впустил в себя разложение, как и остальные, и оно просочилось в твою дырявую волю, неспособную дать отпор.

— Не пытайся бросать камни, — прошипел Чезаре, — не пытайся мне читать нотации о безумии.

— Безумии? — Фабий выпрямился с таким видом, словно его ударили, — странный термин для вернувшегося блудного сына. Неужели ты забыл время, проведенное в моем Консорциуме, раз так заблуждаешься?

— Довольно, — прорычал Люций, встав между двух кузнецов плоти, — я выбрался из Ока вовсе не для того, чтобы слушать ссору двух голубков, Фабий.

Байл издал сухой смешок, который походил больше на попытку прогнать паразита из горла, нежели на признак веселья. Люций поморщился, глядя на то, чем стал его брат. Доспехи, что были на нем, казались непропорционально большими для головы, которая выглядела не лучше черепа, который окунули в пожелтевший воск. Создалось впечатление, что голова и вовсе ему не принадлежала и он паразит, сожравший легионера изнутри.

— Не смотри на меня так, Люций, — упрекнул его Фабий, — конечно, человек с твоим высокомерием окружает себя достаточным количеством зеркал, чтобы увидеть то, во что ты превратился сам.

Люций умерил свой пыл, подавляя отвращение, подступившее к горлу от одного присутствия Прародителя.

— Тогда давай займёмся делом, — он изобразил неискреннюю, фальшивую улыбку, — мне нужны средства для пополнения своих рядов. Запас плоти, обмундирование, геносемя.

Люций вновь посмотрел на Чезаре.

Апотекарий шагнул вперед, надев шлем обратно и защелкнув его. Его голос вновь превратился в механический.

— Нам потребуется…

Фабий предостерегающе поднял руку.

— Позже, братья, — неприятная улыбка вернулась на его мертвецки бледное лицо, — у меня есть все материалы, которые вам необходимы, но только на бартерной основе.

Люций стиснул зубы, продолжая выдавливать улыбку.

— Конечно, тогда смело называй свою цену, брат.

Фабий цыкнул на воина.

— Ах, но это не моя цена и я не праве её озвучивать. Я всего лишь посредник в переговорах.

Тревога охватила Люция. Эти слова и обман, который в них скользил, пронеслись по Когорте Назики. Пальцы сжались на оружии. Рапторы зарычали, вокруг их когтей засверкали молнии.

— Сторона, чьи интересы я представляю, еще не прибыла, — сказал Фабий, — но они присоединятся к нам с минуты на минуту.

+Кларион…+

Агония запульсировала в голове Люция, заставляя опуститься на одно колено. Ощущение было такое, словно в череп воткнули ледяной топор. Тёмная кровь закапала на палубу, струясь из носа и глаз.

— Я бы посоветовал тебе не пытаться сделать это, — сказал Фабий, — мне пришлось пойти на некоторые меры, которые гарантировали бы невозможность такого рода коммуникаций на данный момент. Боюсь, что твоему кораблю придётся встретить свою судьбу в одиночестве, когда прибудут настоящие партнеры.

Байл наклонился, руки его хирургеона жужжали и щелкали, подобно конечностям безумного паука:

— И еще одно предостережение, Люций. Их методы ведения переговоров могут оказаться…

— он на мгновение задумался, — весьма экзотическими.

Боль расцвела по всему телу Люция. Такая яркая и внезапная, не приносящая обычного удовольствия. Он зарычал. Лаэранский клинок сверкнул и силовое поле активировалось. Огромный мутант предупреждающе проревел и мечник резко затормозил. Он посмотрел сквозь Фабия Байла, его отвратительный зверинец и энергетическое поле, разделяющее внутренности корабля и глубокий космос.

Люций замер, ощутив предательский рокот варп-двигателей корабля, заработавших под ногами и увидел, как от кромешной тьмы отделились тени.

II.VII

Они возникли из тишины и темноты, словно нефтяное пятно, вынырнувшее на залитые лунным светом воды. Тонкие и зазубренные, с лезвиями на концах, под стать ритуальным кинжалам. Прорезали пустоту без всяких усилий. Эскортные корабли поменьше, неуловимым образом поспевали за своими более крупными собратьями. Они могли бы с завидной быстротой обогнать корабли Империума. Звездолёты не летели клином, скорее танцевали в головокружительном балете параболических векторов и грандиозных перекрывающихся курсов, устремляясь к «Диадеме».

Отнюдь не приближение пришельцев вызвало первые сигналы тревоги. Корабль, где находился Люций вместе со всеми воинами внезапно переместился в варп, что и вызвало вой сирен. Столь внезапный прыжок в Море Душ поверг пустоту в неистовство разрушающих энергий, обрушившихся на оба борта «Диадемы» подобно шторму.

Звуки сирен заполонили мостик ударного крейсера, и команда поспешила к консолям, чтобы увести корабль от худшего из темпоральных потрясений. Железные кости «Диадемы» застонали и заскрипели, когда команда стабилизировала корабль, дребезжащий от волн изуродованного космоса. Приближавшиеся звездолёты ускользали от внимания Кларион, но её разум пронзило внезапное чувство голода, когда все, как один открыли огонь.

Потоки тёмной энергии хлестали по «Диадеме», освещавшей тьму стробирующими вспышками своих горящих пустотных щитов. Залпы прилетали со всех сторон, организованные с такой координацией, на которую не был способен ни один человеческий разум. «Диадема» открыла ответный огонь, стреляя залпами во все подряд и ни во что не попадая. Атакующие корабли просто растворились в пустоте и появились на расстоянии сотен километров, вновь обстреляв ударный крейсер.

Кларион вцепилась крошечными ручонками в подлокотники трона, мостик закачало под натиском врага.

— Держать щиты! — воскликнул офицер мостика, склонившись над дисплеем и читая бумажную полоску, которую выплюнул сервитор. Подобно музыке она ясно слышала напряжение в голосе пожилого мужчины. Адреналин придавал остроту запаху пота, выступившему на лбу. Корабль лишился большей части многослойных энергетических барьеров, разрушающихся под непрерывным огнем. Еще немного, и щиты падут.

Один из налетчиков промелькнул на главном окулусе. Звездолёт появился на мгновение — тонкое лезвие стилета, облаченное в почерневшую кость. Его орудийные массивы яростно атаковали передние щиты, защищавшие нос «Диадемы», прежде чем он исчез в своем невероятно изящном танце.

Кларион узнала корабль, растворившийся в темноте. Она узнала оружие, обстреливающее её крейсер огненным штормом теневой энергии. Наконец–то она осознала, что за голод испытывает и почему не может остановить текущую слюну.

Врата Тёмного Города отворились. Эльдары. На них напали тёмные эльдары.

Диренк проснулся от крика.

Воздух наполнили более сотни голосов, вопящих от мучительной боли. Каждый крик, подобно громовым раскатам, раздавался под черепом раба. Мигрени, затуманившие его зрение своей интенсивностью, разрывали мозг, вспыхивая из отверстий необработанных хирургических ран, там где крепились механизмы апотекария. Боль, непохожая ни на что, ранее испытанное, разрывала внутренности тошнотой. Но даже боль нельзя было сравнить с чувством опустошенности.

Он едва ли ощущал последние следы амброзии, покидавшей его тело вместе с потом. Отсутствие наркотика причиняло ему жестокие, безжалостные мучения. Вещества осталось ровно для напоминания о чувстве, без которого он уже никогда не сможет жить. С амброзией ему было спокойно, так спокойно… А теперь каждый нерв в теле напрягся. Сокрушительное одиночество, которое раб испытывал еще на борту «Бойцовой псины» вернулось в тысячекратном размере. Тревога и паника боролись с отчаянием за контроль над мыслями. Именно в этот момент сервитор и бросил его на пол. Конечности наполнились кислотой, звезды взрывались перед глазами, от чего раб крепко зажмурился. Уши звенели от криков и он сам закричал извращенным отголоском мучений внутри.

— Нет.

Диренк открыл глаза. Голос каким–то образом пробился сквозь стену страданий, и стал ясным, как будто слово прозвучало в тихой комнате. Он поднял голову, ощущая, как стучат зубы от электрического гудения, зудящего в его плоти.

Над ним нависло чудовище, одетое в разномастные части доспехов пурпурного керамита. Массивное существо, намного больше апотекария-полубога. В одном кулаке он держал гигантское двуствольное огнестрельное оружие, а другой кулак представлял собой наэлектризованные когти — они шипели и выпускали молнии, соприкасаясь друг с другом. Черепа и шлемы полубогов из армий, которых Диренк никогда не видел, гремели на шипастых золоченых подставках для трофеев, стоящих на его плечах.

Раб узнал доспехи. Он видел небольшое количество бесценной брони на службе у Пожирателей Миров. Пара потрескавшихся сапфировых линз клыкастого шлема терминатора изучали Диренка, сияя ослепительной синевой под стать молниям, оплетающим когти.

И все же говорил не он.

— Нет, нет, нет, — снова раздался голос. Диренк осмелился прервать зрительный контакт с терминатором и перевести взгляд на фигуру, стоящую на огромной башне, возвышающейся над всем помещением.

Словно очнувшись от какого–то заклятия, Диренк наконец–то заметил ужасы, творившиеся вдоль стен. Разрубленные туши истошно вопили.

Фигура спускалась вниз, то ли не замечая ужаса на лице раба, то ли не обращая на него никакого внимания.

— Это вообще не сработает. Ты сдерживаешься. Я отчетливо это вижу.

Он сошел с кафедры, спускаясь по винтовой лестнице, окружавшей башню. Свет факелов открыл ещё одного полубога, но на этот раз древний доспех украшала магическая атрибутика. Тёмный посох щелкал по каждой ступеньке во время спуска. Колдун с отвратительно причудливой андрогинной красотой улыбался Диренку:

— Ощущаешь свою боль так, словно это самое страшное, что ты можешь вынести. Но это всего лишь ложь, порожденная неосознанностью и удерживаемая страхом. У боли есть свои слои, маленький человечишка. Вы царапаете поверхность, но оставляете скрытые глубины запертыми и нетронутыми. Вот там и лежит истинное сокровище, и там уста божественного поют настоящую музыку.

Композитор прошел мимо терминатора, отступившего в сторону, подобно псу, освобождающему место для своего хозяина. Колдун отпустил свой посох, который так и остался висеть в воздухе рядом. Опустившись на одно колено, полубог взял голову Диренка в свои ладони:

— Не бойся, тебя ждет путешествие, полное восхитительного самопознания. Ты найдешь свое место в Великой Песне, а я стану твоим проводником.

Диренк оцепенел. Как он бы ни желал отвернуться, закрыть глаза, но он не мог оторвать взгляда от Композитора. Физический контакт с колдуном завораживал, как будто он одним прикосновением возносил Диренка в высшие состояния бытия.

Композитор резко отдернул руки и поднялся. Диренк, задыхаясь, опустился на четвереньки. Он чувствовал себя так, словно на его плечи вновь упал сокрушительный груз. Раб едва мог поднять голову.

— Афилай?

Терминатор повернулся со звуком рычания сервоприводов и посмотрел на Композитора, который стоял за кафедрой и смотрел в пустоту.

— Да? — раздался басовитый голос, похожий на грохот гусениц танка, дробящих камень.

— Грядут весьма интригующие события, — Композитор опустил взгляд, в его глазах внезапно вспыхнул огонь, — будь наготове.

Кларион потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, прежде чем она смогла отдать первые приказы команде. И, как только прояснилось, кем были налетчики, Кларион удивилась тому, что не поняла этого раньше. Хотя их гладкие корабли метались и пикировали на «Диадему» с бесконечной нечеловеческой грацией, ребенок мог почувствовать душу каждого из чужаков под корабельными корпусами из потемневшей психокости. Израненные, изголодавшиеся существа, отчаянно пытающиеся причинить страдания, чтобы избежать своей собственной судьбы. Судьбы быть любовно поглощенными вечном экстазом священных хоров демонов на службе у Принца.

Демонов, подобных Кларион.

Эта мысль заставила задуматься. Она еще раз искоса взглянула на фигуру, маячившую рядом с ней, молчаливую и вездесущую. Их с Люцием разделили и паника от того, чем это могло обернуться, посеяла в сознании ребенка как ужас, так и легкое возбуждение от удовольствия. Она не собиралась исполнять приказ Люция и потому тёмные эльдары должны были умереть.

— Лэнсы, — произнесла Кларион тихим и устрашающим голосом, похожим на колыбельную песенку безумца. Экипаж поспешил рассчитать тактические решения для определения целей, изо всех сил стараясь удержать их достаточно долго, чтобы орудия могли зарядиться и выстрелить. Корабли тёмных эльдар были малогабаритными и тонкими. Они исчезали в потоке теней и помех в одном месте, чтобы через мгновение появиться в другом и снова открыть огонь.

Кларион доверяла своей команде. Люди на командной палубе «Диадемы» были абсолютными сливками из экипажей III легиона и узкоспециализированных рабов, захваченных во время набегов Когортой Назики. Те, кого она признавала неспособными исполнять обязанности по её стандартам, не прожили достаточно долго, чтобы испытать всю палитру негодования. Их любо убивали на месте, либо бросали вниз, чтобы Композитор использовал их в качестве сырья для своих фанатичных пыток или чтобы апотекарий Чезаре смог проводить над ними эксперименты.

Кларион наблюдала за тем, как один из небольших захватчиков подлетел очень близко к «Диадеме», рывком достигнув её левого борта и заскользил по нему. Объединенный гнев двух лэнс-батарей пронзил корабль ксеносов, расплавив хрупкую надстройку. Звездолёт взорвался со вспышкой фиолетового дыма, превратившись в облако вращающихся осколков, похожих на разбитое черное стекло.

По мостику прокатились радостные возгласы. Кларион позволила им радоваться, но не разделяла их заблуждения. Она достаточно поучаствовала в пустотных дуэлях, как против флотов ксеносов, так и против имперских кораблей и распознала удачу невооруженным глазом. Им повезло, что они поймали ксеноса в момент алчности. Другие корабли такой легкой добычей не станут.

Они приближались. Случайный взгляд на подсказку тактического гололита, выступающего из подлокотника трона. Попытаются ли они совершить высадку? На борту не было легионеров, чтобы защитить экипаж и жизненно важные зоны от резни и разрушений. Если их пустить на борт, отряды налетчиков тёмных эльдар смогут прорваться внутрь «Диадемы» подобно раковой опухоли, убивая тысячи и готовя более мрачную участь для остальных в своем извращенном городе.

Вопреки здравому смыслу, Кларион молча умоляла их попробовать. Она молила, чтобы хоть несколько из них сделали это. Их тела на пару мгновений соприкасались с обшивкой корабля, и она вдыхала их запах своими нечеловеческими легкими. Одна только мысль о комморритах, разливающихся по венам «Диадемы», вызвала лихорадочный жар в её смертной форме, несмотря на то, что это гарантировало гибель. Кларион проигнорировала подступившую меланхолию. Разум полностью сосредоточился на вкусе крови эльдар на её языке и запахе их пота. Слаще самого сладкого нектара — они стоили того. Им просто нужно было подобраться поближе.

— К ним, — приказала она, вводя серию поправок курса для команды, — мы летим к ним.

— Но госпожа, — возразил офицер, подходя к её трону, — наши двигатели работают на пределе своих возможностей, чтобы мы просто не отставали. Корабль нашего тоннажа не может сравниться с…

Резкий щелчок прорезал воздух, заставив мужчину замолчать. Он забился в конвульсиях, тонкая струйка крови и серой жидкости выскользнула из его левого зрачка, где тонкий коготь пурпурной кости пробил череп насквозь. Взмахнув запястьем, Кларион быстро вытащила коготь, и через секунду он вновь втянулся в мягкую ткань пальца цвета слоновой кости.

Офицер рухнул на палубу, подобно марионетке с перерезанными нитями, и несколько мгновений дергался, перед тем, как затихнуть.

— К ним, — повторила Кларион, и её голос приобрел нечеловеческую глубину, от которой задрожала палуба. Команда поспешила исполнить приказ.

Кларион наблюдала за тем, как тень мужчины отделилась от тела. Она улыбнулась, услышав его крики, когда тысячи невидимых рук ворвались из потустороннего царства.

— Пируйте хорошенько, — промурлыкала она голодным демонам, схватившим его, — сожги это, — она указала на ближайшего сервитора. Голос вновь принадлежал девчушке, чью плоть она украла.

— Согласие.

Киборг, шаркая ногами, подошел к трону и оттащил труп, оставив на палубе темное пятно. Она погрузилась в созерцание души смертного, с которого сдирали кожу разумные бури, но серия резких ударов по корпусу «Диадемы» вернули её к настоящему.

Она моргнула. Это не было ударом орудий, он отличался от трескучих ударов молота энергетического оружия ксеносов. Резкий, режущий звук, похож на укус голодного зверя.

— Госпожа! — Завопил мутант ртом, полным уродливых зубов, — слишком много воплей на внешних покровах корабля, вражеские клинки проникают внутрь!

«Абордажные группы». Кларион широко открыла глаза. Белые зрачки расширились и теперь лишь тонкие золотые кольца отделяли их от бездонной тьмы склер. Позабыв о битве в пустоте, она повернула угол обзорного экрана окулуса, направляя его вниз вдоль осевой зубчатой стены своего корабля.

Вершины шпилей и башен, зубчатые пики и изящные колонны пустовали. Все до одной из тысячи двухсот девяноста шести статуй, чьи взгляды навечно были прикованы к мостику «Диадемы», исчезли.

В холодном море страха Кларион не осталось места для наслаждения. Шуршание тёмных одежд привлекло её внимание, когда высокая фигура направилась к трону. Мускулистая рука темно-фиолетового цвета, вздувшаяся полосами железных мускулов, достала из–под мантии серебряный клинок.

Мостик музыкально зазвенел, когда клинок врезался в палубу перед троном Кларион. Фигура в мантии нависла над ребенком, и из глубин капюшона на нее посмотрел едва заметный намек на искаженное лицо.

— Настал этот день, Потерянная? — прогремел голос демона, влажный и громкий, как скрежет зубов. Горячее дыхание имело запах корицы и прокисшего молока — День, когда мы вернем тебя домой?

II.VIII

Силки ловушки сомкнулись. Люций ожидал акробатического продолжительного варп-прыжка. Он ждал затяжного бегства к далекой луне или мертвому миру, захваченному Фабием и его отвратительным Консорциумом, верных выродившимся ксеносам. Но корабль Прародителя покинул Имматериум почти сразу же после того, как попал туда. Всего лишь мгновение Море Душ пылало вокруг корабля в безумном великолепии, а затем их вновь поглотила реальность и они вернулись в пустоту.

Люций моргнул. Нет, не в пустоту. Где–то после того, как рана эфира затянулась за ними, они вынырнули в совершенно другом царстве. Глядя сквозь энергетическое поле стыковочного отсека, глаза столкнулись с чистой тьмой, бесконечной и более глубокой, чем шум, свет и излучение Галактики. Прежде чем противовзрывные заслонки со скрежетом закрылись, он успел увидеть нечто, что соединялось с тьмой — зияющий тоннель невообразимых масштабов.

Люций и Когорта Назики оказались в ловушке паутины эльдар. Даже если ему удастся прикончить Фабия — на мгновение он с наслаждением представил, как держит раздробленный череп кузнеца плоти в своих руках — ему ни за что не вернуться к Кларион и «Диадеме». Никто не мог знать, в какой именно части лабиринта тёмных эльдар они находятся, а уж тем более, как им спастись.

Голоса убийц превратились в грохочущую бурю криков, таких сильных, что ему показалось, что голова вот-вот взорвется. Вопли стали практически невыносимыми, но внезапно стихли.

Ты веришь в то, что вдохновляешь их?

Люций моргнул, истошные крики зазвучали с новой силой. Сквозь них он услышал предостерегающий рык Чезаре, но было слишком поздно. Инстинкт впрыснул в его кровь адреналин, но для атрофированных нервов доза оказалась малой. Чувства слишком притупились, стали слабы. Вечный обернулся вовремя, чтобы увидеть, как скипетр с черепом в руке Фабия врезался ему в висок. Оружие носило имя Пытки, и оно полностью оправдывало это имя.

Непостижимая агония взорвалась в черепе Люция и, подобно лесному пожару, извивалась, раздувалась, а потом заструилась по всему телу. За то время, что прошло с момента падения III легиона, Люций прекрасно знал, что нужно подальше держаться от прикосновения одного из любимых видов оружия Байла. Вечный лично видел, как скипетр убивает легионера и порождает варп при малейшем прикосновении. Даже будучи приверженцем двух страстей — боли и удовольствия, Люций не испытывал ни малейшего желания вкусить их силу.

Но теперь ему пришлось. Они были яркие, оглушающие и необычайно ошеломляющие по своей интенсивности. Еще один удар в грудь невероятно усилил боль, настолько, что Люций припал на одно колено.

— Восхитительно, не так ли? — Люций не видел Фабия сквозь черно-красные полосы, оплетавшие зрение, но он слышал по голосу, как жесткая усмешка зазмеилась по губам Прародителя.

Вечный моргал, пытаясь избавиться от слез из вязкого ихора, пытаясь найти хоть что–нибудь, за что он может вцепиться посреди этого тумана. Он увидел размытые очертания своих братьев, падающих на палубу, обстрелянных ядовитыми иглами и струями едких газов. Он видел, как рапторы пытались вырваться — они двигались неуклюже из–за наркотической атаки и были похоронены под дюжинами прыгающих сверху бочкообразных монстров. Странные механизмы заперли сбитых с толку легионеров в их броне, делая сопротивление невозможным, и запечатывая их в стазисные гробы вдоль стен.

— Вот до чего ты дошел, — прошипел Люций, сквозь окровавленные зубы, — продаешь своих братьев ксеносам? Какие обрывки их гнусных знаний тебе обещали за это предательство? Ты всегда был дворнягой без чести, Фабий.

— Честь? — Фабий горько усмехнулся, — я не нуждаюсь в подобном заблуждении, ты то должен это знать.

Он присел на корточки перед Люцием. Чувства Вечного потихоньку вернулись, достаточно для того, чтобы услышать рычание доспеха предателя и даже больше. Он слышал, как сердце Байла издает неестественный, аритмичный стук, качая кровь по поврежденным органам, под завязку набитым опухолями. Он вдыхал запах гниющей на костях плоти брата.

Байл приподнял подбородок Люция навершием Пыток, Вечный зашипел, агония вновь взорвалась в черепе.

— Меня заинтриговало, что из всех прочих именно ты говоришь о чести так, словно когда–либо ею обладал. Честь — чувство, а чувства для меня бессмысленны. Знания, методики, материалы — это то, что я могу использовать. И я получу их в обмен на тебя и твою жалкую немощную Когорту Назики.

Последнее, что запомнил Люций, перед тем, как упал без сознания от боли — лаэранский клинок, выскальзывающий из его пальцев и слова брата-предателя:

— Здесь нет места чести, брат. Единственная польза от людей чести — набить ими могилы.

Стройные, высокие существа танцевали в коридорах «Диадемы». Холодные и острые, как и корабли из которых они вышли. Резко очерченные тёмные искривленные доспехи покрывали их гибкие мускулы. Они держались в тени, бродили, подобно привидениям, по нижним палубам, их движения отталкивали своей плавностью.

Их оружие служило прекрасным дополнением образу, словно являлось продолжением тел. В шипастых перчатках они сжимали длинные, заостренные ружья. В жаждущих руках скрывались сегментированные плети и тонкие искривленные лезвия, края которых источали шипящий яд.

Налетчики уверенно двигались вперед. Их черные, словно жуки, силуэты скользили из тени в тень. Подобно яду, они проникали всё глубже и глубже во внутренности «Диадемы», убивая любого, кто преграждал им путь, прекрасно зная, что никого из трансчеловеческих защитников нет на борту, что бы дать им отпор. Приз, настоящий приз, уже был у них.

Госпожи, что командовали налетчиками, прекрасно понимали, что их отряды терзает неутолимый голод. Уловка мон-кей по прозвищу Прародитель как раз позволяла учинить насилие, которого они жаждали всем естеством. Посему они спустили убийц с поводков, потакая желаниям. Теперь все, что выпало на их долю — бойня на радость черным сердцам, пока в грубых железных жилах корабля не зазвучит музыка криков мон-кей.

И она зазвучала. Повсюду, где дети Тёмного Города находили членов экипажа «Диадемы», они рвали их на части с ужасающим терпением, их забота о жертвах граничила с любовью. Рабам Когорты Назики не были чужды аппетиты палачей, ибо большинство из них охотно следовали за своими хозяевами в поклонении князю боли и наслаждений. Но даже они являлись существами из крови, плоти и разума, подчинялись законам каждого из этих составляющих. Отчаянную радость показывали комморриты, сдирая кожу с живых людей, детей и мутантов, заставляя их выходить за пределы выносливости, оставляя умирать распятыми и освежеванными вдоль стен.

Жестокость налетчиков была неистовой. С каждым неутомимым зверством они отталкивали собственное проклятие, приближая проклятие тех, кого находили. Они наслаждались каждой каплей боли, приносимой их пытками, хоть и пронизывающий до мозга костей страх удерживал их от погружения в самые тёмные глубины корабля.

Внутри «Диадемы» существовали места, в которых господствовала кромешная тьма. Холодные и изменчивые места с текучей реальностью. Дом для бесформенных созданий — теней без плоти. Они шептали, манили и обещали бесконечные наслаждения для тех, чей упадок породил Бога Хаоса, если они только рискнут приблизиться к мрачным владениям.

Тёмные эльдары держались подальше от сладких лживых песен. На борт «Диадемы» они сошли как охотники, в поисках добычи. И они не позволят поменять роли местами.

Через некоторое время налетчики собрались вместе. Они наслаждались пребыванием на корабле мон-кей, разоряя нижние палубы и придавая их агонии. Они замучили и изуродовали плоть, теперь пришло время подняться и отрубить голову зверю.

В отличии от убогих тёмных глубин корабля, на верхних палубах любое приближение тайком оказалось невозможным. Звуки передвижения чужаков украли оглушительные диссонансные вопли, доносящиеся из каждого коридора и арки, в то время, как ослепительная атака движущегося света, лишила их любых теней, где они могли бы укрыться и подготовить засаду. В сложившихся обстоятельствах комморриты выбрали скорость, и стремглав помчались по коридорам к мостику корабля.

На этом отрезке пути они встретили гораздо меньше членов экипажа. Эльдары останавливались только для того, чтобы выпотрошить тела смертных, в громоздких скафандрах, помогающих противостоять безумию происходящего. Налетчики испытали отвращение к скафандрам из плотной резины, которые носили мон-кей, поскольку шлемы-намордники, покрывавшие лица, почти полностью заглушали крики.

Наконец–то налетчики приблизились к командной палубе. Каждый из главарей принимал участие в разграблении звездолётов такого типа и поэтому мог по памяти воссоздать схемы коридоров. Еще несколько проходов и они достигнут нервного центра ударного крейсера.

Еще один тяжелый переборочный люк откатился в сторону с грохотом неуклюжей гидравлики — темные эльдары притормозили. Они подошли ближе и остановились в коридоре, погруженном в кромешную тьму и наполненным неестественной для него тишиной, после потоков света и шума, через которые они прошли. Тьма темнее обычной темноты — визоры их удлиненных шлемов оказались неспособными разглядеть хоть что–нибудь. Они пригнулись и скользнули вперед, с клинками в руках и осколковыми ружьями наготове.

Вспышка света мелькнула на потолке коридора и мерцающие полосы люменов испустили фонтаны искр. Кровь застыла в жилах налетчиков, а их нечеловечески бледная кожа, казалось, побледнела пуще прежнего. Они появились на долю секунды, но отпечатались ужасом в сознании каждого эльдара.

Весь коридор заполнился отвратительными, чувственными фигурами. На мгновение свет отразился от шелковистой гибкой плоти, от соблазнительно манящих улыбок и от выгнутых поверхностей чудовищно зазубренных клешней. Теперь они уже не существа из стекла, камня и серебра. То, что произошло, заставило их спуститься с обшивки «Диадемы» в коридоры. Теперь они стояли здесь — между мостиком и налетчиками.

Комморриты колебались. Их тонкие, как спички, тела излучали страх и его изысканный аромат питал улыбающихся существ, наблюдавших за ними. Вопль чистого радостного ликования сорвался с губ ближайшей.

— Ну же, лакомые кусочки… говорилось без слов, мурлыкающим голосом похожим на пепел с мёдом. Она приглашающее жестикулировала когтистыми клешнями, страшно и живо ухмыляясь. Мы — отражение любви Принца к вам. Ну же, дайте же попробовать вас. Мы отправим вас в Его вечные объятья.

Испепеляющий залп черных кристаллических осколков стал ответом налетчиков. Вокс-рупоры и фонари в коридоре снова заработали в дезориентирующем буйстве света и звука. Демонетки пели, задыхаясь от восторга, изнывая от окружающей их бури снарядов. Они прыгали по стенам и потолку с той же легкостью, что и по полу. Их нападение оставалось вопросом нескольких мгновений.

Клешни смыкались, отсекая головы и конечности. Вопли проклятий на змеином языке срывались с шлемов комморритов, когда демоны любовно ласкали их лица прежде чем украсть глаза. Любой удар или выстрел нанесенный эльдарами, только еще больше возбуждал Нерожденных, доводя их до полного исступления.

Последний из тёмных эльдар — женщина в колючей гладиаторской броне, издала бессловесный крик, когда демон атаковал и притянул к себе поближе. Объятья смеющейся твари вырвали жизнь, и эльдар с грациозной плавной легкостью упала на землю. Демон всё еще держал свою добычу. Она умерла в убаюкивающих объятьях Нерожденного, слушая шепот, приветствующий в вечной награде, доставшейся в наследство от предков.

Коридор превратился в склеп. Тела убитых ксеносов покрывали каждый сантиметр мокрыми кусками мяса и рваными лентами из плоти. Пространство наполнилось густым острым запахом разорванных трупов, смешанным с отвратительным благовонием, исходящим от демонеток, заворачивающихся во внутренности эльдар и танцующих в лужах их крови. Каждая из танцовщиц представляла собой бесконечно маленькую частичку Ребенка, использовавшую кости Своих родителей в качестве игрушек.

Палуба сотрясалась от толчков, доносившихся из–за переборки сзади. Демонетки ворковали, прижимаясь плотью к палубным решеткам, впитывая резкие вибрации. А толчки становились всё сильнее и сильнее. Нерожденные оглянулись на люк, их потные тела покрывала запекшаяся кровь ксеносов.

Переборочный люк с грохотом распахнулся обнажая неуклюжую, сгорбленную фигуру, стоящую в ярком свете коридора, подобно механическому богу-примату. Громадный древний доспех терминатора рычал, как двигатель танка, при каждом движении. Он сделал шаг вперед и сильное эхо раздалось по коридору, сбивая куски плоти ксеносов с потолка и стен.

— Итак, — прогромыхал Афилай из–под своего клыкастого шлема, — похоже вы, жадные мелкие твари, украли у меня удовольствие уничтожить паразитов лично.

Молнии плясали на когтях терминатора и он взмахнул комби-болтером в сторону веселящихся Нерожденных, направив его на хихикающую демонетку, принявшую позу эмбриона внутри изуродованной грудной клетки эльдара:

— В связи с этим, я жду от вас компенсации ущерба.

II.IX

Композитор стоял на вершине своей башни, спокойно наблюдая за тем, как корабли тёмных эльдар лениво кружат вокруг «Диадемы» подобно акулам, вырезанным из черного хрусталя и злобы. После того, как атака ксеносов прекратилась, корпус перестал дребезжать и визжать. И у этого была только одна причина.

Он не считал, что его дар предчувствия велик. Не нужно быть ясновидцем, чтобы предсказать такой расклад событий. Корабль главного апотекария легиона улетел, прихватив с собой Люция и всю Когорту Назики. Ловушка, которую смастерил бывший брат, была простой, но требовательной и безжалостно эффективной. Настолько эффективной, что быстрое и успешное исполнение почти казалось отработанным заранее.

На мгновение Композитор задумался о том, сколько еще Детей Императора вовлекли в тот же обман. Какую часть легиона Фабий заманил в ловушку, чтобы отдать ксеносам? Ловушку, которую, как он был уверен, бывший главный апотекарий назвал бы «обменом трудами». Сколько же братьев он сбросил в ямы Тёмного Города, чтобы удовлетворить свою непомерную жажду знаний?

Покалывающее давление поползло вверх по позвоночнику колдуна, отвлекая от мыслей и возвращая сознание в настоящее. Необыкновенно пикантное ощущение означало одно — эльдары всё еще на борту.

Композитор улыбнулся, вновь гордясь своим решением отправить Афилая охранять мостик. Зверь, конечно же, не был утонченным оружием, но у него было свое применение. Его сила и ярость обрывали жизни братьев, пытавшихся семь раз убить Композитора. Тех, кто был одарен Искусством, остальные в легионе всегда ненавидели, несмотря на их незаменимую полезность в качестве видящих пустоту. И хотя колдун тоже мог превратить братоубийц в кучки пепла, он все–таки возложил эту мелочь на своего бронированного защитника, в то время как его гениальный разум оставался предан истинной работе.

Песнь. Трансцендентный гимн, охватывающий созидание и разрушение, жизнь и смерть. Песнь Хаоса и самой Вселенной. Композитор коснулся музыки самого молодого бога и взвалил на свои плечи бремя заботы о ней, добавляя ноты и движения к бесконечно кричащему гобелену.

Композитор знал, что присутствие эльдар пробудит на «Диадеме» и что это значит для демона-командира. Существо находилось под защитой Люция, и те, кто искал демона, не стали бы идти против того, кого благословил Тёмный Принц. Близости с Вечным было вполне достаточно, чтобы отказаться от этой идеи. Так долго они ждали, отчаянно пытаясь утащить свою добычу на суд великих хоров, против которых пошло существо, поработившее детскую плоть.

А теперь Вечный исчез. Свет украденных им душ, прикованных цепью к зловещему ядру его собственного духа, становился всё тусклее по мере его отдаления. Он больше не рядом, он не сможет защитить демона по имени Кларион от той судьбы, которую она сама себе уготовила.

И чтобы эта участь её не постигла, колдуну пришлось на короткое время отложить в сторону труд всей жизни. Радостная музыка продолжала бы вращаться бесконечно по спирали и без его заботы.

Композитор надел свой гребенчатый шлем, маска которого отражала вечную тьму пустоты. Ткань мантии, сшитая из ладоней, глаз, губ, ушей и носов сотен людей подрагивала в такт движению. Бахрома из пришитых к подолу ткани пальцев скользила по полу, пока священное облачение подпитывало разум колдуна чистыми ощущениями от органов чувств.

Он спускался с башни, его посох стучал по ступенькам. Колдун направился к мостику «Диадемы». Толпа разодетых в рясы послушников, тащивших закованных в цепи рабов, поспешила к нему навстречу, но он жестом остановил всех, кроме одного. Новый раб, всё еще истекающий кровью после манипуляций Чезаре, станет его компаньоном на прогулке.

Люций ушел, и теперь Композитор стал хозяином «Диадемы». Демон Кларион была важна для мечника в каком–то плане, а так же открывала огромный спектр возможностей для колдуна. Поэтому её захват необходимо предотвратить. Судьбе снова придется потерпеть. Пока Вечного нет, Композитор проследит за соблюдением всех пактов.

Афилай опустил плечо и рванул в атаку. Одна из Нерожденных вскинула клешню, напевая гимн. Они столкнулись, и терминатор кулаком швырнул демона в пятно света на потолке. Он полоснул когтями снизу и разорвал демонетку на три части. Кислое вино и серебристая субстанция пролились из кусков плоти, забрызгивая его сабатоны, когда он пронесся мимо.

Тактическая броня дредноута не была рассчитана на бег. Сильные стороны заключались в почти непроницаемой керамитовой конструкции и способности наделять владельца силой самого разрушительного переносного оружия, когда–либо изобретенного человечеством. Тем не менее, если доспехи носил опытный воин, он был способен на таранную тяжелую атаку, хоть и не быструю, но неудержимую, словно лавина.

Афилай никогда не носил доспехов терминатора ни в дни Крестового Похода, ни в кровавые годы Хтонийского Провала. Его никогда не возвышали в священные ряды Стражей Феникса — телохранителей самого примарха. Их награждали бесценными доспехами, предназначенными только для элиты легиона. Он жаждал этого больше всего на свете, но не удостоился такой чести.

Позже Афилай сам обрел доспехи путем убийства. В те времена, когда легион бежал от неудавшейся осады, преследуемый и изгоняемый мстительным Империумом в Око Ужаса, Афилай терпеливо ждал своего часа. Он использовал свой шанс, как только появлялась такая возможность. В разгар битвы или во тьме нижних палуб корабля он выслеживал своих раненых или отрезанных от боя собратьев. Одного за другим он убивал их, собирая свою предательскую броню часть за частью. Имена убитых всё еще гордо украшали доспехи. Братья стали жертвами его желания.

Веревки волокнистых мышц толщиной с человеческую руку обвили и сжали конечности терминатора. Афилай фыркнул. Броня снова дралась с ним. Слияние стольких разных доспехов породило уникального дикого выродка духа-машины в ядре боевой брони. Он знал, что Афилай сделал, чтобы создать доспехи, и ненавидел его за это. Воин чувствовал гнев духа-машины, пытающегося ослабить защиту и жалящего в то время, когда воин несся по коридору, заполоненному демонетками.

Афилай зарычал из–за сопротивления духа и улыбнулся. Он победил и наслаждался тем, что подчинил извращенную волю доспехов своей собственной, точно так же, как наслаждался ненавистью своих братьев за то, что сделал для достижения цели. Экстаз пурпурно-золотой боевой брони и невероятная сила, которую она давала. Дух был не в силах отказать. Доспех принадлежал воину по праву завоевания. И только это имело значение.

Еще одна демонетка погибла — выстрел его комби-болтера разорвал её на куски. Части тела еще одной свисали с зазубренного золотого лезвия, закрепленного под оружием — кусок таза и изодранная нога, безвольно волочащаяся за терминатором по палубе. Демонетки зашипели и отпрянули назад, дым клубился от их плоти.

Афилай засмеялся, и из–за шлема раздался ужасный грохот. Гексаграмматические обереги, выгравированные на доспехе Композитором и его помощниками, переливались всеми оттенками фуксии, лазури и изумруда. Нерожденные страдали даже от того, что просто находились рядом с ним, когда руны сжигали смертные оболочки, удерживающие отвратительных существ за пределами варпа.

Афилай смирился со своей судьбой в качестве раба Композитора. Он оставался рабом на протяжении веков. Воин III легиона в плену у колдуна — такова его судьба, с которой мало кто позволил бы себе смириться. Однако, несмотря на все запреты, служба под началом Композитора спасла от оков устаревших представлений легиона, находящегося в предсмертной агонии, и парализующей потери чувствительности, свирепствующей в их плоти. Больше он никогда не покинет доспехи, яро ненавидящие его, но после всего того, что Афилай сделал, дабы заполучить их, ему особо и не хотелось. Он был доволен гробницей, которую возвел сам себе.

Огромная клешня сомкнулась над его болтером. Афилай вонзил наэлектризованный коготь прямо в лицо кричащей демонетки, смеясь и наблюдая за тем, как та падает, всё еще держась за штык, прикрепленный к оружию. Труп волочился следом, медленно превращаясь в ртуть и серу — реальность отвергала присутствие демона благодаря орнаменту на броне терминатора.

Афилай с грохотом и топотом остановился перед богато расписанными дверями мостика «Диадемы». Позади себя он оставил полную безумия сцену. Осквернение коридора каким–то образом вышло за пределы бойни ксеносов и после его прибытия опустилось от простого ужаса до полного кошмара. Огромное количество разорванных тел демонеток загрязнили воздух пеленой благовоний и серы.

Выпуклые пластины брони терминатора укрыла эктоплазма и хрустящие куски демонической плоти точно так же, как пол и стены в коридоре. Пурпурная краска и золотая отделка тлели, разорванные соединения и обрезанные пучки кабелей искрили. Локтевой сустав левой руки заклинило, а кулак так обильно покрыла запекшаяся кровь, что ему пришлось дважды стукнуть им по стене, чтобы освободиться и пошевелить когтями.

Из–за бронированной панели появился сервитор, вмонтированный в нишу над аркой дверного проема. Верхняя часть туловища и голова осужденного раба зашевелились, и она ожила. То, что осталось от её лица, не тронутого ауспексом и связками сенсориума, смотрело на Афилая сверху вниз, обдавая его дюжиной сканов и цифровых аутентификаторов одновременно. Сморщенная серая плоть вокруг её единственного глаза дернулась, и сервитор снова безмолвно осела, втянувшись в свою нишу. Двери открылись с глухим лязгом огромных зубчатых колёс. Перед Афилаем открылся вид на командную палубу «Диадемы», полную демонов.

Кларион ждала, что они убьют всех. Каждая женщина, каждый мужчина и каждый мутант на мостике «Диадемы» должны были погибнуть либо от рук эльдар, либо от рук тех, кто наблюдал за ними снаружи корабля, ожидая своего часа, чтобы заявить на ударный крейсер свои права. И кто бы не добрался до них…

Это были не эльдары. Кларион слышала и ощущала, как они умирают, когда каждого из вытянутых ксеносов разрывали на части прямо за дверью мостика. Она бы сполна отведала вкус страстного наслаждения, охватывающего её. Демон находилась к ним так близко, что могла бы пировать пламенем их душ, если бы её собственная судьба не стояла прямо перед ней.

Она удивилась. Демонетки — существа, порожденные грубым садизмом и извращенным восторгом — оставили практически всех, кто находился на мостике, в живых. Они убили только тех членов экипажа, которые осмелились оказать сопротивление или пытались покинуть свои посты. Кларион наблюдала за тем, как они шептали сладкую ересь смертным, любовно поглаживая их лица тонкими пальцами, натягивая цепи, удерживающие их от того, чтобы творить невообразимые надругательства над телами и душами. И все–таки они ничего не делали. Шокирующая сдержанность.

Каждая пара демонических глаз сверлила Кларион взглядом. Она чувствовала бесконечный голос в каждом из маслянистых черных очей. Она слышала их щебечущий шепот, как наяву, так и эхом в варпе с обещаниями того, что ждет её в тот момент, когда они вернут блудную дочь своему Повелителю. Но никто не сделал и шага, кроме монстра в мантии, стоявшего прямо над Кларион.

Двуногий маленький демон у ног девочки зашипел, тыча в возвышающуюся фигуру своим острым языком. Зверька раздавили в лепешку подкованным серебром копытом под пронзительный предсмертный вопль. Одеяние твари задрожало, меняя цвет с бездонного черного на серебристо-голубой, пока не стало мутным болезненно-лиловым. Ткань сжалась, плотно обернувшись вокруг быстро материализующегося тела.

Появились четыре руки, покрытые вздувшимися венами. Их пальцы заканчивались клешнями с зазубренными когтями и извивающимися щупальцами, напоминавшими хлысты. А вот четвертая рука, пугающе человеческая, сжимала рукоятку меча, который он вонзил в палубу перед Кларион. Демон полуприсел на своих ногах — колени вывернулись в обратную сторону, а копыта заскрежетали с болезненным визгом по стальной палубе. Он смотрел вниз своей отвратительной бычьей мордой, увенчанной гнездом из спиральных рогов.

Арфистки, окружавшие трон Кларион, застыли от восторженного ужаса при взгляде на нависшего над ними высшего демона. Их пальцы замерли на тонких струнах инструментов так, словно они превратились в камень в присутствии этой твари.

— Играть, — приказ Кларион вывел музыкантов из ступора. Ребенок посмотрел на ту, что была в центре, удостоив женщину особым взглядом. Глаза Кларион вспыхнули. — Играть.

Пальцы рабов вернулись к струнам, и они продолжили наигрывать мелодию.

— Я тебя знаю, — произнесла Кларион. Девочка стояла на троне, не кланяясь огромному демону. — Знаю, как…

Неровный лай без труда сорвался с губ ребенка, скрутив палубный настил и превратив четырех ближайших сервиторов в клубы красного тумана. Все члены смертного экипажа упали на колени, их рвало, а из глаз потекли кровавые слезы. Демонетки завыли от удовольствия, услышав древний неязык, исходящий от смертной оболочки.

— И, конечно же, — добавила Кларион, искоса поглядывая на трясущуюся команду, — я знаю тебя по имени Светоносный.

— У меня много имен, — прошептал демон шестью голосами, — как и бесчисленное множество воплощений. — Светоносный поднял щупальца, напоминающие скопления змей. Их заостренные кончики приблизились к лицу Кларион, оставаясь на расстоянии, словно боясь прикоснуться.

— Я — обещанный дождь для умирающего от жажды. Я — целеустремленность, тот голод, что вскармливает тиранов. Я — полные радости тайны, и у меня же хранятся к ним ключи, — Светоносный наклонился, черные бриллианты его глаз теперь находились на одном уровне с острым золотом глаз Кларион, — здесь и сейчас, в этом месте я — коллекционер. А ты — часть моей коллекции.

— Я отказываюсь, — решительно ответила Кларион, заговорив так же, как и он.

Демон попятился назад и встал во весь свой громадный рост:

— Я тебя забираю, и мне не нужно твое согласие, Потерянная. Отпрыск Кемоса покинул это место, вместе с ним исчезла и защита. Был пакт. Ты должна вернуться с нами в Сияющий Дворец. Таков договор, и я его исполню.

— И ты думаешь, что он тебе позволит это сделать и ничего не предпримет? — глаза Кларион сузились. — Он и те, кто ему служит?

— Ты переоцениваешь его благосклонность, — парировал демон, — его договор с тобой должен быть соблюден, но защита Похитителя Душ не распространяется ни на место крови и кости смертных, ни на Царство Рождения. Они далеко не неприкосновенные.

Железо завизжало, когда Светоносный вытащил свой клинок, серебряное лезвие запульсировало от извивающихся разноцветных рун. Он направил меч на Кларион, острие уперлась в центр лба девочки. Тонкая струйка черной крови стекла вниз и капнула на трон с кончика носа.

— Сними плоть, под которой ты прячешься, или я получу огромное удовольствие, когда сдеру её с тебя.

Двери, ведущие на мостик, открылись. Воин в ободранных терминаторских доспехах, дымящихся от крови убитых демонов, протопал на командную палубу. Эктоплазма шипела и лопалась, сгорая от пульсирующих защитных рун на броне.

Не говоря ни слова, Афилай поднял огромную пушку и открыл огонь.

Светоносный заизвивался от боли и удовольствия, как только болты прострочили тело и взорвались внутри. Они выбивали воронки размером с кулак в его бледной шелковистой плоти, разбрызгивая по мостику тошнотворно-сладкую мерзость. Демон заревел по-козлиному, и от этого рёва задрожали стены. Он обошел трон Кларион и направился к Афилаю.

Терминатор широко расставил ноги и выстрелил в приближающегося демона. На его забрале настойчиво пылала руна — кемосианский символ, означающий голод. Мгновение спустя грохот его комби-болтера прекратился, и последние заряды с визгом вылетели из обоих стволов.

Афилай отсоединил от комби-болтера коробчатый магазин. Терминатор со скрипом наклонился, чтобы вставить следующий, как вокруг оружия сомкнулось множество щупалец, вырвав его из рук.

— Ну-ну, маленькая тварь из плоти, — протянул Светоносный, — хорошо с тобой развлеклись, но сейчас вовсе не время для игр.

Демон взмахнул мечом, внезапно ударив сверху. Афилай поймал клинок своими когтями под громовой раскат от противостоящих энергий, потрескивающих и щелкающих, когда оружие столкнулось друг с другом. Светоносный обвил щупальцами поясницу терминатора и потянул на себя, поднимая воина вверх и пронзая его своими клешнями, похожими на когти.

Афилай взревел от боли и гнева. Свободной рукой он схватил демона за нижнюю челюсть. Заревев, он потянул её вниз, разрывая лицо монстра.

Хоровое завывание вырвалось из свирепой пасти Светоносного. Хватка демона немного ослабла, достаточно для того, чтобы Афилай оттолкнулся от клешни и отступил назад. Только мощные стабилизаторы доспеха помогали ему выстоять и не упасть на колени, когда кровь вместе с ядом хлынули из зияющей раны в боку.

Терминатор рванул вперед, не обращая внимания на хлесткие щупальца, вцепившиеся в его шлем при атаке. Он врезался в Светоносного и погрузил свои наэлектризованные когти в бок демона. Руны на броне вспыхнули, и от шкуры Нерожденного поднялись клубы дыма с ароматом жженой плоти.

Удар наотмашь отбросил Афилая назад, доспех заскрежетал и заискрился. Светоносный схватил воина клешней, пытаясь вскрыть терминатора от ворота до бедра. Предупреждения о целостности брони показались на сетчатке Афилая, кровь запеклась на внутренней стороне шлема.

Слепящие вспышки холодной агонии пронзили воина, когда и его, и демона поглотила буря серебряных молний. Дуэлянтов, обессиленных эфирным шквалом, отбросило друг от друга. Афилай закричал и сквозь невероятную боль ощутил присутствие атаковавшего. Проявления психической силы являлись уникальными для каждого псайкера, как отпечатки пальцев, и терминатор улыбнулся сквозь сломанные зубы, узнав сущность своего хозяина, истязающего плоть.

— Прочь, слуга Истинного Бога! — проревел Композитор, поднимаясь на мостик, из его растопыренных пальцев вырвалась молния. — Эти жизни не твои и не тебе их отнимать.

Молния отскочила от Афилая. Терминатор осел, ударившись о спинку командного трона Кларион. Его броня превратилась в обугленную дымящуюся груду. Сила нематериальной энергии полностью сосредоточилась на Светоносном, закрывая демона в тесной клетке обжигающего света. Он взвыл, и наслаждение, вплетенное в крики, исчезло, вытесненное агонией и разочарованием.

— Ты идиот, варп-ткач, — прошептал демон, оседая на одно колено, — ты не знаешь, кого ты изгоняешь своим вмешательством.

Композитор улыбнулся за шлемом и направил в Светоносного поток энергии посильнее. Шкура почернела и захрустела, пепел посыпался вниз. Демонетки попытались присоединиться к драке, но одно-единственное слово, которое проревел колдун, ударной волной разнеслось по мостику и отбросило их назад.

— Я стою здесь и сейчас как доверенное лицо Похитителя Душ, — объявил Композитор, вонзая свой посох в грудь извивающегося демона. — Пакт между чемпионом Фулгрима и сущностью, известной в материальном мире как Кларион, останется нерушим, и ты покинешь это место.

Светоносный давился шипящим смехом. От того места, где посох колдуна касался его плоти, расходились тёмные, наливающиеся чернотой, вены:

— У тебя нет сил изгнать нас, — прохрипел он, пока струйки кислотной крови бежали из разбитой челюсти.

Композитор на мгновение задумался, прежде чем согласиться, и коротко кивнул в подтверждение.

— Правда. Но даже если так, я просто верну тебя на твое законное место, — он поднял глаза на зловеще ухмыляющихся демонеток, и серебристый колдовской огонь вскипел в его лазурных линзах. — Назад. Возвращайтесь назад в холод и тени пустоты. А ты, — он сильнее вдавил посох, обжигая плоть демона, — возвращайся на свое место рядом с Кларион. Облаченный в мантию стыда и молчания, ты будешь вечно чувствовать свою добычу, но не заберешь её.

Серебристый огонь распространился по всему телу колдуна со вспышками психических молний. Ураган пронесся по мостику.

— Я приказываю. Сейчас же!

Композитор моргнул, и демоны пропали. Все признаки того, что они там находились, бесследно исчезли. Хребет корабля снова заполнился статуями манящих ужасов, которых можно было увидеть через обзорный экран. Безмолвная, укутанная в мантию светящаяся фигура вновь неподвижно стояла у трона Кларион, словно никогда и не двигалась.

Молния втекла обратно в Композитора потоком из ледяного дыма и озона. Он приблизился к командному трону, не в силах скрывать, как ему тяжело, и оперся на свой посох. Переговоры с Хранителем Секретов прошли более изнурительно, чем ему хотелось. Композитор протянул руку вверх, отпирая замки своего горжета с булькающим шипением, похожим на предсмертный хрип. Он снял шлем.

Кровь хлынула из нижней части маски, ровным потоком стекала из глаз, ушей, носа и рта Композитора, собираясь в лужицу в его вороте. Она капала на нагрудную пластину, пачкая мантию и проявляя завитки эзотерического цвета. Одеяние на его плечах дергалось, а бахрома из пальцев обгорела и почернела. Композитор подошел к богато расписанному, серебряно-ониксовому трону и поморщился.

Кларион скорчилась на сидении, мягкий фиолетовый оттенок её плоти изменился на желтовато-янтарный. Казалось, что ребенок тонет в воздухе. Композитор выпрямился, оглянувшись на Афилая, и осмотрел пульсирующие и мерцающие знаки на разбитой броне.

— Свет и звук, — прошипел колдун, ударив концом посоха по боку терминатора, — ты хоть представляешь, сколько оберегов я вырезал на твоем жалком панцире. Отойди от нее, ты, отвратительный голем!

Грохот, напоминающий прокручивающиеся шестеренки, раздался между раздробленных клыков шлема Афилая. Он с трудом поднялся на ноги. Каждая массивная часть доспеха цеплялась и царапалась о другие, каждый сустав расплескивался фонтанами дымных искр. Он пошатнулся, словно пьяный, развернулся и потащился к роскошно расписанным дверям, ведущим к выходу.

Кларион тяжело задышала. Желтизна её плоти пропадала по мере того, как увеличивалось расстояние от неуклюжего терминатора. Композитор отвернулся, пока девочка приходила в чувство. В это время колдуну удалось достучаться до своего сознания так же легко, как и услышать далекий звук. Внутренним зрением он рассматривал экипаж, ощущая их страх, невежество и ненависть по отношению к нему.

Краткая усмешка тронула губы колдуна. Им было спокойнее в плену у Нерожденной, носящей плоть ребенка, чем в присутствии того, кто практиковал Искусство. Он не обращал на них внимания.

Кларион подошла к краю своего трона. Она уставилась на палубу перед собой на растоптанные останки Инцитата. Дымящиеся куски несли отпечаток массивного копыта, оставленный, когда Светоносный растоптал демонического зверька насмерть.

Она не использовала питомца. Он не обладал интеллектом, выходящим за пределы основных, первичных инстинктов животного, хотя разум, рожденный в варпе, никогда не смог бы полностью его принять. Тем не менее, Кларион наслаждалась присутствием этого существа. Возможно, это был слабый след самого ребенка, чье тело она украла — нехарактерная для неё сентиментальность.

Приложив руку к носу, Кларион собрала капельку крови на подушечку пальца. Она протянула руку перед собой и повернула её ладонью вниз. Капля набухла под действием гравитации.

За мгновение до падения крошечный черный камушек нечеловеческой жизни застыл. Упал, как семечко, в кусок мяса у подножия трона. И, подобно семени, камешек раскололся в органичной материи трупа, пустив миллионы черных ниточек-корней.

Раздались приглушенные щелчки и скользкие всплески. Останки задрожали, собираясь воедино. Они распухли, перерезанные артерии вновь соединились, расплющенная плоть очистилась от кровоизлияний. Некогда превратившийся в раздавленный блин, Инцитат за несколько мгновений вернул свою сверкающую форму назад.

Демоническое существо издало трель. Он закружил у подножия трона Кларион, высунув из пасти острый язык. Девочка провела рукой по спинке существа и оглянулась на колдуна, сидящего рядом с ней на мостике.

— А теперь что? — прохрипела Кларион. Голос всё еще оставался севшим, она была едва способна говорить шепотом.

Переборочный люк раздвинулся, обрамляя съежившуюся фигуру раба в проходе. Глаза человека, видимые за толстыми очками защитного костюма, широко распахнулись от чувства ужаса, не в силах отвести взгляда от Афилая, когда тот, не проронив ни слова, прошел мимо. Композитор, улыбнувшись, посмотрел на Диренка.

— Теперь? Мы продолжаем петь, моя дорогая, и с помощью этой Песни мы отыщем и заберем нашего повелителя.