Любящие

6

Мотор стрелял и перхал, колесницу трясло. Оздвиец, сидевший сзади справа, наклонился вперед и что-то крикнул.

– Чего? – вполоборота назад крикнул и Хэл. И повторил по-сиддийски: – Абхудаиакху?

Сидевший прямо позади Хэла Лопушок ткнулся ртом в ухо землянину. Он взялся быть переводчиком у Движенечки, хотя его американский звучал диковато – то раскатисто, то гнусаво.

– Движенечка говорит, молвит, вещает, что вам должно, следует часто нажать-отпустить, нажать-отпустить тот меньшущий стержень, от вас правоватый. Это дает… карбюратор… большой спирт.

Сяжки на хитиновом лбу Лопушка щекотнули Хэлу ухо. Хэл произнес в ответ словопредложение в тридцать слогов. Что-то вроде «спасибо». Вначале мужского одушевленного рода глагол в первом лице единственного числа настоящего времени. Затем энклитику, которой обозначается недолженствование как со стороны донора, так и со стороны рецептора, затем местоимение первого лица одушевленного мужского рода единственного числа во взаимном падеже, затем энклитику, означающую, что донор признает рецептора более информированной стороной в речевом контакте, личное местоимение второго лица одушевленного мужского рода единственного числа также во взаимном падеже и еще две энклитики, которыми обозначается положительно-нейтральная интонация высказывания. Тут не перепутать порядок следования, поскольку этими же энклитиками, но произнесенными в обратном порядке, обозначается отрицательно-осложненная.

– Что вы сказали, молвили, изрекли? – громко переспросил Лопушок, и Хэл досадливо передернул плечами. Забыл начать с задненебного щелчка, отсутствие которого то ли лишает высказывание смысла, то ли изменяет смысл на обратный. Не было ни времени, ни желания начинать сначала.

Вместо этого Хэл заработал рукояткой, о которой шла речь. При этом пришлось побеспокоить сидящего рядом АХ'а.

– Тысяча извинений! – промычал Хэл.

Порнсен в ответ и головы не повернул. Сидел, сцепив руки на пузе так, что суставы побелели. Как и его «питомец», Порнсен впервые опробовал езду с помощью двигателя внутреннего сгорания. Но, в отличие от Хэла, испытывал панический ужас от грохота, дыма, тряски, бросков и самой мысли о передвижении посредством наземного самодвижущегося аппарата, управляемого вручную.

Хэл усмехнулся. А ему полюбилась эта чудная колесница, точь-в-точь как на картинках из книг по истории техники. Ни дать ни взять, автомобиль начала двадцатого столетия. Душа играла от свободы крутить неподатливую баранку и чувствовать, как грузный корпус колесницы подчиняется движениям мышц. Дробный стук четырех цилиндров и вонь горящего спирта веселили. Забавная езда. Есть даже что-то романтическое, будто вышел в море на лодочке под парусом – это тоже обязательно надо попробовать, пока сидишь на Оздве.

И, хотя он себе в том не признавался, все, что приводило в ужас Порнсена, доставляло Хэлу радость.

А радости пришел конец. В цилиндрах захлопало с перебоями. Колесница взбрыкнула, дернулась, прокатилась немного и остановилась. Двое кикимор с заднего сиденья подхватились вон (дверец не было) и подняли капот. Хэл – за ними. Порнсен не тронулся с места. Он достал из кармана пачку «Серафимских» (если ангелы курят, то непременно «Сера-фимские»), но не вдруг закурил. Руки тряслись.

Хэл сосчитал: со времени утренней молитвы Порнсен в четвертый раз попался на глаза с сигаретиной. Так недолго превысить квоту, дозволенную даже старшему АХ-составу. Это означает, что в следующий раз, когда у Хэла возникнут неприятности, можно будет рассчитывать на поблажку, напомнив АХ'у, что… Нет! Срам даже думать об этом! Откровенный антиистиннизм, уводящий в псевдобудущее. Он плюс АХ равно любви, АХ плюс он равно любви, и не приличествует строить диспозиций, предосудительных в глазах Сигмена.

«Однако временами так прихватывает, – мелькнуло на исходе, – что и Порнсеновой подмогой не погнушался бы».

Чтобы избавиться от этих мыслей, Хэл тряхнул головой и с преувеличенным интересом принялся наблюдать за тем, как Движенечка управляется с мотором. А тот, похоже, понимал, в чем затык, и действовал уверенно. Еще бы! Собственной особью изобретатель и конструктор первого и пока единственного на Оздве (по крайней мере, по мнению зем лян) транспортного средства с двигателем внутреннего сгорания!

Орудуя гаечным ключом, Движенечка отсоединял от стеклянной банки длинный тонкий патрубок. «Гравитационная система питания», – припомнил Хэл. В банку, служившую отстойником, поступало горючее из бака. А из отстойника по патрубку своим ходом подавалось в карбюратор.

– Люба моя, долго они там намерены копаться? – скверным тоном поинтересовался Порнсен.

Хотя АХ был в маске с очками, которую оздвийцы выдали ему для защиты от ветра, речи из его толстых губ долетали внятно. Сомневаться не приходилось: если дела не переменятся к лучшему, АХ нарисует на своего «питомца» тот еще рапорт!

АХ с самого начала был за то, чтобы подать заявку на гичку и выждать положенные два дня. Тогда на третий день путь к развалинам занял бы не больше четверти часа по воздуху – ни тебе шума, ни тебе тряски. Хэл возражал: наземная езда на оздвийском экипаже даст более ценные разведданные об этом труднопроходимом лесном районе, чем пролет над ним. Командование приняло сторону Хэла, отчего Порнсен разозлился вдвойне. Ведь куда его «питомец», туда поневоле и он.

И весь день, пока новоявленный лихач из нездешних гоминидов, наставляемый здешним псевдочленистоногим, колесил на драндулете по лесным дорогам, Порнсен был мрачнее тучи. Лишь разок соизволил открыть рот, и то лишь напомнил Хэлу о святой заповеди «не убий особь человеческую» и потребовал сбавить скорость.

– Простите, о страж возлюбленный, – конечно же, ответил Хэл и, конечно же, ослабил жим на педаль газа. Выждал чуточку и снова прибавил газ. И они прежним манером с ревом запрыгали по лужам и ухабам…

Движенечка полностью отсоединил патрубок, взял один конец себе в рот, похожий на римскую цифру «пять», и дунул. Хоть бы капля появилась на другом конце патрубка. Движенечка закрыл голубые глазища и снова надул щеки. Его зеленоватое лицо сделалось темно-оливковым, но без толку. Он постучал медным патрубком о капот и еще раз дунул. Никакого результата.

Лопушок покопался в кожаной суме, прицепленной к поясу на дородном брюхе. Большим и указательным пальцами выудил оттуда голубенькую букашку. И аккуратно затолкал букашку в патрубок. Через пять секунд из другого конца патрубка на дорогу выпал красный жучок. А следом, хищно шевеля жвалами, явилась и голубенькая букашка. Лопушок проворно изловил свою гончую и отправил в сумку. Движенечка расквасил красного жука пяткой сандалии.

– То-то и вот! – сказал Лопушок. – Спиртосос! Обитает, живет в баке и насасывается, накачивается вольно и невозбранно. Экстрагирует углеводороды. Плещется, плавает в чудесном море спирта. Вот это жизнь! Но иногда он делается, становится слишком предприимчив, деятелен, пробирается, проникает в отстойник, ест, прогрызает фильтр, заползает, забивается в шланг. Смотрите, глядите! Движенечка как раз заменяет фильтр, вкладывает новый. Один-два-три миг, и мы будем, станем в путь на дорога.

И дохнул прямо Хэлу в лицо чем-то непонятным и тошнотворным. «Уж не спиртного ли хлебнул?» – дивясь, подумал Хэл, которому в жизни не доводилось лось чуять запах перегара из чьих-либо уст, так что где уж тут разобраться? Но даже мысль о спиртном заставила вздрогнуть. Если АХ дознается, бутыль с чем перекатывается под задним сиденьем, Хэлу несдобровать.

Лопушок с Движенечкой вскарабкались на сиденье.

– Отбываем и едем, – сказал Лопушок.

– Слушай, люба моя, – негромко сказал Порнсен. – А не поменяться ли тебе местами с жучей?

– Если вы предложите это, жуча подумает, что вы не доверяете своему брату-землянину, – ответил Хэл. – Он решит, что вы считаете жуч высшими существами по отношению к собственным собратьям. Неужели вы этого хотите?

Порнсен покашлял, тем временем явно обдумывая услышанное, и буркнул:

– Вот уж нет. Избави Сигмен! Забочусь исключительно о твоем добром здравии. Ты весь день эту таратайку обхаживал, так что, полагаю, устал. На вид простое дело, а далеко ли до беды?

– Благодарю за любовь, – ответил Хэл. Ухмыльнулся и добавил: – Как приятно знать, что вы за меня горой и всегда готовы отвратить злое псевдобудущее.

– Я клялся на «Талмуде Запада» неизменно направлять тебя в этой жизни, – отозвался Порнсен.

Отрезвленный упоминанием о священной книге, Хэл тронул колесницу с места. Сначала вел ее медленно, чтобы не досадить АХ'у. Но минут через пять нога на педали газа сама собой отяжелела, придорожные деревья замелькали. Хэл украдкой покосился на Порнсена. АХ сидел прямо, сжав зубы, и явно обдумывал рапорт, который подаст по команде, воз вратясь на «Гавриил». Сатанеет. Того и гляди, потребует он своего «питомца» к ответу. На детекторе.

Хэл Ярроу всей грудью вдыхал ветер, бьющий в маску. На ВМ Порнсена! На ВМ детектор! Кровь кипела в жилах. Воздух этой планеты это вам не затхлый воздух Земли! Легкие пили его со счастливым стоном. Впору послать подальше самого верховного уриелита!

– Поберегись! – взвизгнул Порнсен.

Уголком глаза успел приметить Хэл похожего на антилопу зверя, который одним прыжком вынесся из лесу на дорогу прямо под правый бок колеснице. Крутанул баранку, чтобы колесница ушла влево. А ту занесло по влажному грунту, разворачивая кормой вперед. Хэл не был тверд в основах вождения, не знал, что укротить занос можно только разворотом в ту же сторону.

Его неграмотность оказалась роковой только для животного, сшибленного правым бортом колесницы. Длинные рога зацепились за куртку Порнсена и распороли тому правый рукав.

Ударом о массивное тело антилопы занос прекратило. Но колесницу на полном ходу вынесло поперек полотна на земляной придорожный валик. На валике подбросило, и, пролетев несколько метров, колесница плюхнулась разом на все четыре надувных шины. Шарах! – лопнули все четыре.

Плюхнулась и рванулась вперед. Перед Хэлом, как из-под земли, возник здоровенный куст. Хэл еще раз крутанул баранку. Поздно!

Его бросило грудью на баранку так, что рулевую колонку чуть не сложило под щиток управления. Сзади на спину навалило Лопушка – от двойной тяжести ребра хрустнули. Оба вскрикнули, Лопушка отшвырнуло назад.

Оглушительно зашипело, стихло, и воцарилась тишина. Над разбитым радиатором сквозь ветки, грубо и колюче упершиеся Хэлу в щеки, взвился столб пара.

Сквозь клубящийся пар Хэл Ярроу увидел круглые от страха карие глаза. Затряс головой. Откуда глаза? И подобные ветвям руки. Или ветви, подобные рукам? Мелькнуло: сейчас схватит его кареглазая нимфа. Или дриада, кажется, их звали «дриадами». И не у кого спросить. Никаких «нимф» и «дриад» нигде не изучали. Не предусмотрено. Их повычеркивали изо всех книг, включая «Истинного Мильтона». Только по праву лингвиста Хэл прочел «Потерянный рай» без изъятий и усвоил начатки греческой мифологии.

Мысли вспыхивали и гасли, как огоньки на панели управления звездолетом. Нимфы, убегая от преследователей, превращались в деревья. Уж не одна ли из этих сказочных женщин глянула на него прекрасными очами сквозь побеги, которые – вот они – никуда не делись?

Он зажмурился, гадая: а вдруг привиделось от ранения в голову, и, если так, то видение не вдруг исчезнет. С такими жаль расставаться – плевать, истинны они или нет.

Открыл глаза. Видение исчезло.

«Это та антилопа глядела, – подумал он. – Увернулась, забежала за куст и глянула. Это ее глаза. А мое темное начало нарисовало вокруг них голову, длинные черные кудри, нежную белую шею и пышную грудь… Нет! Антиистинно! Это мой зараженный разум от потрясения мгновенно открылся тому, что в нем гноилось, копошилось все это время на корабле, где не то что живых женщин – даже изображений на магнитозаписи…»

И подавился рвотой, вмиг забыв о глазах. Отвратительное зловоние ударило в ноздри. «Жучи вус-мерть перепугались», – мелькнула догадка. У них в таких случаях непроизвольно срабатывает сфинктер, перекрывающий «пугпузырь». Этот орган, расположенный сзади ниже поясницы, служил неразумным предкам членистоногих оздвийцев мощным оборонительным оружием. Примерно такое же использует на Земле жук-бомбардир. Теперь этот почти рудиментарный орган служит лишь для разрядки сильнейшего нервного напряжения. На славу срабатывает «пугпузырь», но не без закавыки. Например, жучам-психиатрам приходится носить противогазы или работать при широко открытых окнах…

Кеоки Эмайель Порнсен с помощью Движенечки выкарабкался из-под куста, куда его вышвырнуло. Торчащее брюхо, лазоревый мундир с белыми нейлоновыми крыльями, притороченными к спине кителя, делали его похожим на жирного голубого жука. Порнсен выпрямился, сдернул маску. В лице – ни кровинки. Трясущимися пальцами завозил по скрещенным песочным часам и мечу, эмблеме Союза ВВЗ на груди. Наконец нашарил нужный клапан. Раздернул магнитную застежку, вытащил пачку «Серафимских». Зажал сигаретину в зубах, но никак не мог примериться к трясущемуся концу трясущейся зажигалкой.

Хэл поднес к кончику сигареты Порнсена головку своей зажигалки. Уверенной рукой.

Тридцать с лишним лет выучки позволили глубоко скрыть усмешку, просившуюся на губы.

Порнсен принял услугу. Но секундой позже губы у него задергались и стало ясно: он понял, насколько потерял перевес над Ярроу. Нельзя было вперед по зволять этому типу выставляться с услугами, даже по таким мелочам – надо было сходу рубануть семихвосткой. Порнсен учуял это. И все же произнес, как положено:

– Хэл Шэмшайель Ярроу…

– Буверняк, авва, слушаю и повинуюсь, – как положено, ответил и Хэл.

– Сию же минуту объясни мне, что произошло.

Удивился Хэл. Голос у Порнсена оказался много мягче, чем ожидалось. Однако расслабляться нельзя. Вдруг Порнсен решил подстеречь и ударить врасплох, когда Хэл душевно будет не готов к нападению.

– Я – или, вернее сказать, Обратник во мне – отклонился от истиннизма. Я, то есть мое темное начало, с умыслом ускорило псевдобудущее.

– Неужели? – сказал Порнсен спокойно, но не без злости. – Значит, говоришь, твое темное начало, Обратник в тебе все это натворили? С тех пор, как ты говорить научился, только это я от тебя и слышу. До каких пор ты будешь кивать на других? Ведь знаешь, по крайней мере, обязан знать после того, как тебя вот этой самой рукой столько раз пороли, что в ответе всегда ты и только ты один. Когда тебя учили, что отклоняться от истиннизма тебя побуждает твое темное начало, тебя еще учили и тому, что Обратник ничего не добьется до тех пор, пока ты, твое истинное начало, Хэл Ярроу, не вступит с ним в тайный сговор.

– Насчет этого буверняк, мой возлюбленный АХ, как всегда и повсюду буверняк левая рука Впередника, – ответил Хэл. – Вы только одну малюсенькую подробность из виду упускаете.

И злости у него в голосе хватало поспорить со злостью в Порнсеновом.

– Что за намеки? – взвизгнул Порнсен.

– А такие намеки, что вы тоже при том присутствовали. И, значит, виноваты не меньше моего, – торжествующе объявил Хэл.

Порнсен заморгал. И заскулил:

– Но… но ведь ты же вел эту пакость колесатую!

– А без разницы, как вы сами мне всегда говорили, – ответил Хэл, самоуверенно ухмыляясь. – Вы согласились участвовать в столкновении. Если бы не согласились, мы зверюгу не задели бы.

Порнсен помолчал, пыхнул сигаретиной. Рука у него ходуном ходила. Пальцы перебирали семь кожаных хвостов плети, пристегнутой к поясу, и Хэл глаз не спускал с этой руки.

– Достойна сожаления гордыня твоя, прискорбно самоуправство, которое так и лезет из тебя при каждом удобном случае. Именно этим изъянам нет места во Вселенной, как являет ее человечеству Впередник, да будет вовек истинно его имя, – завел Порнсен, пыхнул сигаретиной и продолжил: – Две дюжины мужиков и баб отправил я на ВМ, да простит им Впередник, если возможно! Не по мне это было, поскольку любил я их всем сердцем, всеми началами. Рыдая, закладывал я их святой иерархии, потому что сердце у меня любящее и нежное, – пыхнул он сигаретиной. – Но то был мой долг, долг ангела-хранителя – корчевать отвратную заразу в особи, не дать ей разрастись и пожрать тех, кто ступает вослед Сигмену. Антиистиннизм терпим быть не может. Особь слаба и хрупка, выставлять ее на соблазны нельзя.

Еще одна затяжка, вздох и продолжение.

– Я твой АХ с самого дня твоего рождения. Как уродился ты непокорен, так и остался. Но в послу шании и раскаянии мог быть возлюблен, и любовь моя тебя не оставила.

Мурашки пошли по спине у Хэла при виде того, как рука Порнсена охватила рукоять орудия любви, пристегнутого к поясу.

– Тебе еще восемнадцати не было, когда ты отклонился от истиннизма и проявил слабость по отношению к псевдобудущему. То было, когда ты вздумал стать ШПАГ'ом, а не узкопрофильным. Я тебя предупреждал: «Будешь ты у людей сбоку-припеку, если полезешь в ШПАГ'и». Но ты стоял на своем. Поскольку в ШПАГ'ах есть нужда, поскольку начальство решило иначе и я уступил, и заделался ты в ШПАГ'и.

Еще затяжка.

– Чуял я, что-то тут не буверняк. Но когда я подобрал тебе бабу, в самый раз тебе в жены, – это мой долг и право, ибо кто, как не любящий АХ, знает, что за баба тебе под пару? – открылась мне подлинная бездна твоей гордыни и закоснелого антиистиннизма. Ты спорил, ты возражал, ты через мою голову лез и целый год проманежил, пока наконец смирился и обженился. Год антиистинного поведения, который обошелся Госуцерквству в живое существо, ему тобою недоданное…

Хэл побледнел, и стали видны семь красных отметинок лучами от левого уголка губ через всю щеку до уха.

– Не имеете права так говорить, – хрипло сказал он. – Мы с Мэри девять лет были женаты, и все равно детей не было. Пробы показали, что ни она, ни я не бесплодны. Значит, кто-то из нас или оба мысленно воздерживались. Я подал на развод, хоть и знал, что могу заработать ВМ, если докажут на меня. Почему не поддержали мое заявление? Ваш долг был поддержать, а вы под сукно бумагу сунули.

Порнсен небрежно выдохнул дымок, но правое плечо у него стало ниже левого, словно шмат правого бока выхватило. По опыту Ярроу знал: это означает, что Порнсену нечем крыть.

– Когда я увидел тебя на борту «Гавриила», – продолжил Порнсен, – я и секунды не думал, что ты там из желания послужить Госуцерквству. Я сразу же заподозрил причину. А теперь я в мыслях абсолютнейший буверняк, что ты сюда пошел из подлого желания сбежать от собственной жены. Поскольку бесплодие, прелюбодеяние и межзвездное странствие одни являются законными основаниями для развода, причем прелюбодеяние означает ВМ, ты сыскал единственный доступный выход. Ты примазался к личному составу «Гавриила» и сделался мертв по закону. Ты…

– Кому другому про законы говорить, да не вам! – крикнул Хэл. Его трясло от бешенства и ненависти к самому себе за то, что не может скрыть свои чувства. – Сами знаете, что поступили против закона, когда моему заявлению не дали ходу. Сами заставили живым на небо лезть, а…

– Вот так я и думал! – сказал Порнсен, оскалился, пыхнул сигаретиной. – А отклонил я твое заявление, потому что признал его антиистинным. У меня, видишь ли, мысленное предначертание было, очень ясное, живое, И видел я Мэри, как она несет на руках твое дитя не позже, чем года через два. Не антиистинное предначертание, а со всеми признаками ниспосланного самим Впередником. Мне дана была весть, что твое желание развестись есть уклон в псевдобудущее. Дана была весть, что ис тинное будущее в руках у меня, и только руководя тобою, я смогу сделать его истинным. Я записал это предначертание на следующее же утро, и было это неделю спустя после получения твоего заявления, и…

– О! Сами признаетесь, что попались на удочку Обратника, и нечего на Впередника кивать! – крикнул Хэл. – Порнсен, я обязан представить рапорт об этом! Сами себя выдали с головой, так и получите по заслугам!

Порнсен побледнел. Сигаретина выпала из губ на землю, челюсти заходили от страха.

– Что ты порешь? Что порешь?

– Говорите, видели мое дитя на исходе двух лет, а меня нет на Земле ого-го сколько, и отцом ему я быть не могу. Значит, то, что вам предначерталось, вовсе не было истинное будущее. Значит, вы дали себя обмануть Обратнику. Чуете, что это значит? Вы же кандидат на ВМ!

АХ мигом перестал кособочиться. Правой рукой накрыл рукоять семихвостки с крестом-анком на конце, отстегнул ее от пояса. Плеть свистнула перед самым носом Хэла.

– Видал? – пронзительно крикнул Порнсен. – Семь хвостов! По одному на каждый смертный антиистиннизм! Мало ты их пробовал, попробуешь еще!

– Заткнись! – гаркнул Хэл. У Порнсена челюсть отвисла.

– Да как ты смеешь! Я, твой возлюбленный АХ… – заскулил он.

– Сказано тебе: заткнись! – повторил Хэл не так громко, но так же резко. – Остоебенил мне твой скулеж! За всю жизнь вот так остоебенил!

Но даже эти речи не помешали примечать, как бредет в их сторону Лопушок. А за спиной Лопушка – как лежит на дороге мертвая антилопа.

«Так она погибла! – молнией пронеслась мысль. – А я – то думал, увернулась! Глаза-то сквозь куст смотрели, я думал, ее глаза. А она погибла. Так чьи же глаза тогда смотрели?»

Голос Порнсена вернул Хэла к действительности.

– Сынок, мы, по-моему, говорили во гневе, а не по злому умыслу. Простим друг другу и ничего не скажем аззитам, когда вернемся на корабль.

– Если ты буверняк, то и я буверняк, – сказал Хэл.

И изумился, завидя слезы, стоящие в глазах Порнсена. И еще больше изумился, чуть не онемел, когда Порнсен вознамерился взять его под руку.

– Ах, сынок, если бы ты только знал, как я тебя люблю, как мне больно, когда приходится тебя наказывать!

– Верится с трудом, – сказал Хэл, отвернулся и зашагал навстречу Лопушку.

А в нечеловеческих круглых глазищах Лопушка тоже дрожали слезы. Но по иному поводу. Он был потрясен аварией и гибелью несчастного зверя. Однако с каждым шагом навстречу Хэлу его лицо прояснялось, и вот от слез не осталось и следа. Указательным пальцем правой руки Лопушок сотворил над собой знак круга.

Хэл уже знал, что это религиозный знак, которым жучи пользуются по любому поводу. Похоже, Лопушок на этот раз с его помощью снял с себя нервное напряжение. И тут же заулыбался отвратной усмешечкой жуков-кикимор. Раз-два – и у него уже великолепное настроение. Сверхподвижная нервная система, только и всего. Перемены даются легче легкого.

Лопушок остановился и спросил:

– Что, господа, дисгармония личностей? Несогласие, диспут, спор?

– Нет, – ответил Хэл. – Просто чересчур понервничали. Скажите, далеко ли до развалин? И передайте Движенечке: мне очень жаль, что колесница разбилась.

– Ах, не вешайте черепа, то есть головы! Движенечка готов построить, соорудить, изготовить новый и еще лучший самокат. Что относится, что касается, что имеется в виду, когда речь идет, заходит, ведется о пешем странствии, оно станет и будет приятно и полезно для душевного состояния. Всего-о… километр, да? Или немного больше, немного меньше, чем километр.

Хэл снял очки и маску и по примеру жучей бросил на сиденье колесницы. Подхватил свой чемоданчик из багажника позади заднего сиденья. А чемоданчик АХ'а оставил. Не без чувства вины, поскольку был приучен к роли Порнсенова «питомца», всегда и во всем готового услужить «опекуну».

– Пошел он на ВМ! – пробормотал Хэл и обратился к Лопушку. – Не боитесь, что машину обокрадут?

– Обо… что? – переспросил Лопушок в восторге от неслыханного прежде слова. – Что значит «обо-кра-дут»?

– Сделают предмет собственности одного лица предметом собственности другого без ведома и разрешения первого. Это деяние рассматривается законом как преступление.

– Пресс-тупление?

Хэл махнул рукой и зашагал по дороге. АХ, рассерженный и полученным отпором и открытым несоблюдением этикета со стороны «питомца», который вынуждает «опекуна» волочь собственный чемодан, крикнул вслед:

– Эй, ШПАГ, а не много ли на себя берешь?

Хэл даже не обернулся, только еще резвее зашагал по дороге. Крутая, по словечку подобранная отповедь, уже готовая сорваться с языка, вдруг сама собой рассыпалась в пепел: уголком глаза приметил Хэл сквозь зеленую листву будто блик белой кожи.

Всего лишь блик, мелькнуло – и нет. Словно белоперое птичье крыло прянуло. Может, и впрямь птица? Так ведь нет же птиц на Оздве, нет и никогда не было.