5

Как только я вышел на маленькую площадь перед огромным каменным палаццо, толпа расступилась, словно только меня и ждали.

Здесь была не та озлобленная толпа, которая встретила меня в Англии в последнее мое путешествие с Малхией, но, совершенно очевидно, что-то назревало, и я оказался сразу в гуще событий.

Почти все собравшиеся были иудеи, во всяком случае, так мне показалось, поскольку у многих на одежде был нашит желтый кружок, а у некоторых с подолом длинных бархатных накидок свисали синие кисточки. Это люди богатые, люди, обладающие влиянием, об этом говорила не только их одежда, но и манеры.

Что касается меня, я был в тонкой тунике из тисненого бархата (рукава с разрезами, сквозь которые виднелась серебристая подкладка), в ярко-зеленых чулках, с виду довольно дорогих, в высоких кожаных сапогах и кожаных же перчатках, отороченных красивым мехом. За спиной болталась на кожаном ремешке лютня! И у меня тоже имелась круглая желтая нашивка на одежде. Увидев ее, я вдруг ощутил собственную уязвимость, какой никогда в жизни не испытывал.

Волосы у меня спадали до плеч, светлые, волнистые, и я был больше озабочен тем, чтобы узнать себя в таком виде, чем тем, что может сделать собравшаяся толпа.

А все вокруг вдруг расступились передо мной, указывая на ворота дома, за которыми виднелся освещенный двор.

Я знал, что мне туда и надо. Никаких сомнений. Но не успел я дотянуться до веревки колокольчика или позвать хозяина, как от толпы отделился один старик и преградил мне путь.

— Ты входишь в этот дом на свой страхи риск, — проговорил он. — В нем обитает диббук. Мы трижды собирали старейшин, чтобы изгнать демона, но потерпели неудачу. Однако же упрямый молодой человек, живущий в этом доме, не желает его покидать. И вот теперь общество, некогда безоговорочно доверявшее Виталю и уважавшее его, начинает относиться к нему со страхом и недовольством.

— Все равно, — отвечал я. — Я пришел, чтобы с ним повидаться.

— Это не принесет нам ничего хорошего, — проговорил еще один человек из толпы. — И даже если ты станешь играть на лютне для его пациента, происходящее под этой крышей все равно не остановить.

— Что же вы тогда посоветуете сделать? — спросил я.

Со всех сторон послышались нервные смешки.

— Держись подальше от этого дома, держись подальше от Виталя де Леона, пока он не решится уйти из этого дома, а его владелец — разобрать его по кирпичику.

Дом казался настоящей громадой, четырехэтажный, с круглыми арочными окнами, и подобное предприятие представлялось мне совершенно безнадежным.

— Говорю тебе, здесь поселилось неведомое зло, — произнес еще один человек. — Неужели ты не слышишь? Неужели не слышишь, какой шум стоит внутри?

Я действительно слышал грохот, доносившийся из дома. Звук был такой, словно вещи швыряют об пол. Вроде бы разбилось что-то стеклянное.

Я заколотил в ворота. Затем заметил веревку колокольчика и как следует подергал за нее. Если колокольчик и зазвонил, то где-то в глубине дома.

Когда ворота наконец открылись, толпа попятилась. На пороге стоял молодой человек примерно моих лет, с густыми черными кудрями до плеч и глубоко посаженными темными глазами. Одет он был так же изысканно, как и я: туника на шелковой подкладке, чулки, на ногах туфли из марокканской кожи.

— О, как хорошо, что ты пришел, — обратился ко мне темноглазый молодой человек и, не сказав остальным ни слова, повлек за собой во двор перед домом.

— Виталь, покинь этот дом, пока не случилось самое худшее, — произнес кто-то из толпы.

— Я не стяну спасаться бегством, — ответил Виталь. — Меня никто не прогонит отсюда. Кроме того, дом принадлежит синьору Антонио, а он мой покровитель, и я исполняю все, что он прикажет. Никколо же, как вам известно, его сын.

Ворота захлопнулись, тяжелые створки сомкнулись, и их заперли на засов.

Старый слуга стоял рядом с нами, он держал свечу, прикрывая пламя костлявыми пальцами.

Во двор дома лился пронзительно-яркий дневной свет, и, только двинувшись вверх по широким каменным ступеням, мы оказались в тени, и нам пригодился маленький путеводный огонек.

Дом походил на сотни итальянских домов: улице он показывал лишь грязноватые стены с окнами, зато внутри был достоин наименования «палаццо». Меня ошеломили одни только размеры и добротность строения, пока мы проходили через анфиладу просторных сияющих комнат. Я успел заметить прекрасные фрески на стенах, великолепную мраморную плитку на полу, роскошные темные гобелены.

Откуда-то донесся оглушительный грохот, и наша маленькая процессия замерла.

Старый слуга забормотал какую-то молитву на латыни и перекрестился, что меня удивило, зато молодой человек держался бесстрашно и вызывающе.

— Он не выгонит меня из дома! — произнес Виталь. — Я узнаю, чего ему нужно. А что касается Никколо, то я найду способ его исцелить. На мне нет проклятия, и я не отравитель!

— Так в этом тебя обвиняют? В том, что ты отравил пациента?

— Все беды из-за призрака. Если бы не явился призрак, никто не стал бы меня ни в чем подозревать. И из-за призрака же я не могу уделять должное внимание Никколо, хотя обязан заниматься только им. Я рассказал всем, что ты придешь к Никколо играть на лютне.

— Так пойдем же к нему, и я поиграю, как ты и просил меня.

Виталь в нерешительности поглядел на меня, и в этот миг снова раздался нестерпимый грохот, доносившийся, кажется, из подвала.

— Ты веришь, что там диббук? — спросил он.

— Не знаю.

— Пойдем ко мне в кабинет, — предложил он. — Немного поговорим, прежде чем идти к Никколо.

Теперь звуки неслись со всех сторон: скрипели двери, и внизу как будто кто-то ходил, тяжело ступая.

Наконец мы прошли через двустворчатые двери кабинета, и слуга поспешно зажег для нас еще свечей, потому что ставни на окнах оказались закрыты. Комната была полна книг и бумаг, я успел заметить стеклянные шкафы со сложенными друг на друга томами в кожаных переплетах. Некоторые книги отпечатаны на станке, некоторые — нет. На многочисленных низких столиках лежали раскрытые, написанные от руки фармакопеи и листы бумаги, испещренные неразборчивым почерком, а в центре комнаты стоял письменный стол.

Молодой человек жестом предложил мне устроиться в римском кресле у письменного стола. Сам он тоже сел, облокотился на стол и закрыл лицо ладонями.

— Я не думал, что ты придешь, — проговорил он. — Я понятия не имел, кто в Риме захочет музицировать для моего пациента теперь, когда я так опозорен. Лишь отец больного, мой добрый друг синьор Антонио, верит, что я обязательно помогу его сыну.

— Я сделаю все, что от меня требуется, — заверил я. — Интересно, не может ли лютня успокоить этого надоедливого духа?

— Гм, любопытная мысль, — задумался Виталь, — однако в наши дни, когда господствует Священная Инквизиция, неужели кто-нибудь рискнет зачаровать демона? За это нас обвинят в колдовстве и чернокнижничестве. Кроме того, ты необходим мне у постели больного.

— Считай меня ответом на свои молитвы. Я буду играть для твоего пациента и сделаю все возможное, чтобы помочь тебе избавиться от призрака.

Виталь долго глядел на меня в задумчивости, а затем произнес:

— Тебе можно доверять. Чувствую, что можно.

— Прекрасно. Разреши же мне тебе послужить.

— Но сначала выслушай мой рассказ. Он будет недолгим, мы сейчас же приступим к делу, но позволь мне объяснить, как все случилось.

— Да, расскажи мне все.

— Синьор Антонио вместе с Никколо, своим сыном, привезли меня сюда из Падуи. Никколо стал самым лучшим моим другом, хоть я иудей, а они не евреи. Я учился на врача в Монпелье, именно там я и познакомился с отцом и сыном и сейчас же занялся переводами медицинских трактатов с иврита на латынь для синьора Антонио, библиотека которого раз в пять больше этой и составляет смысл его жизни. Мы с Никколо вместе учились, вместе бывали на пирушках, затем вместе уехали в Падую, а затем сюда, в Рим, и синьор Антонио поселил меня в этом доме, приготовленном для Никколо. Дом предназначался для Никколо и его невесты, однако в первый же вечер, когда я преклонил колени и помолился, здесь появился призрак.

Где-то у нас над головой снова раздался оглушительный грохот и звук чьих-то шагов, хотя я понимал, что через перекрытия подобного дома вряд ли можно услышать обычные шаги.

Слуга все еще был с нами в кабинете, он жался к двери, сжимая свечу. Лысый череп розовел в свете свечи, обрамленный одинокими темными волосками, неуверенный взгляд старика то и дело скользил по нам обоим.

— Ступай, Пико, ты свободен, — сказал Виталь. — Возвращайся к синьору Антонио, скажи, что я уже иду. — Слуга, явно признательный за эту просьбу, спешно удалился. Виталь взглянул на меня. — Я предложил бы тебе выпить и подкрепиться, но только здесь ничего нет. Все слуги разбежались. Все, кроме Пико. Пико готов отдать за меня жизнь. Наверное, он предполагает, что именно это вскоре и случится.

— Призрак, — напомнил я. — Ты сказал, он явился в тот вечер, когда ты молился. Это что-нибудь значит?

Виталь серьезно поглядел на меня.

— Знаешь, у меня такое чувство, будто мы с тобой знакомы всю жизнь, — признался он. — Мне кажется, я могу доверить тебе самую сокровенную тайну.

— Можешь, — подтвердил я. — Но если нам уже пора к Никколо, лучше говори побыстрее.

Виталь все еще сидел, глядя на меня, в его темных глазах загорелся какой-то огонек, показавшийся мне весьма любопытным. Лицо молодого человека вспыхнуло, словно он был не в силах, как ни старался, обуздать свои чувства, и казалось, что он в любой миг может разразиться гневной тирадой. Однако же он остался спокоен и заговорил негромким, певучим голосом:

— Боюсь, этот призрак жил здесь всегда. Он был здесь до и будет после того, как нас прогонят. Дом стоял запертый больше двадцати лет. Синьор Антонио сказал мне, что когда-то он пустил сюда пожить одного ученого-иудея из своих давних знакомых. Он ничего не рассказывал мне об этом человеке, только сообщил, что некогда тот жил здесь. А теперь синьор Антонио хочет, чтобы в доме поселился Никколо с молодой женой и чтобы я тоже остался здесь в качестве секретаря Никколо и домашнего доктора, а также, возможно, наставника его будущих сыновей. Казалось, нас всех ждет безоблачное будущее.

— И Никколо тогда не был болен?

— О, даже и не думал. Никколо находился в полном здравии и с нетерпением ожидал женитьбы на Летиции. Он и его брат Лодовико строили грандиозные планы. Нет, тогда с Никколо все было в полном порядке.

— Ты в первый вечер в доме помолился, и тебя начал беспокоить призрак?

— Да! Понимаешь, я нашел наверху комнату, где когда-то была синагога. Обнаружил Ковчег, а в нем старинные свитки с Торой. Все это принадлежало тому ученому, которому синьор Антонио много лет назад предоставил свой дом. Я опустился на колени и помолился, боюсь, я молился не о том, о чем следует молиться.

— Поясни.

— Я молился о мирской славе, — признался он едва слышно. — Я молился о богатстве. Молился о всеобщем признании. Молился о том, чтобы однажды сделаться самым лучшим врачом в Риме, стать блистательным ученым для синьора Антонио, может быть, даже переводить для него тексты, которые пока еще не найдены или недоступны для других.

— По мне, так это очень по-человечески — молиться обо всем этом, — сказал я, — и при твоих дарованиях подобные просьбы более чем понятны.

Виталь поглядел на меня с такой признательностью, что мне стало нехорошо.

— Считается, что у меня много талантов, — смущенно признался он. — Я склонен к письму и чтению и могу заниматься этим днями напролет. Но у меня имеются и способности к врачеванию, мне достаточно только дотронуться до руки человека, чтобы сразу же определить, чем он болен.

— Так что же дурного в том, чтобы молиться о развитии своих способностей?

Виталь улыбнулся и покачал головой.

— Хотя ты и пришел для того, чтобы играть на лютне для моего друга, — произнес он, — но ты принес мне такое утешение, какого не может дать даже музыка. Беда в том, что именно в ту ночь дух начал буйствовать, топать и швырять вещи об пол. Это случилось сразу после молитвы, и теперь призрак регулярно громит кабинет, даже, поверишь ли, заставляет летать по воздуху чернильницы, после чего ретируется в подвал и грохает там кулаками по бочкам.

— Друг мой, этот призрак, возможно, не имеет никакого отношения к твоим молитвам. Но расскажи, что было потом. Что случилось с Никколо?

— Сначала Никколо расшибся, упав с лошади. Никаких особенных последствий падение не имело, рана зажила мгновенно. Телесно Никколо гораздо сильнее меня. Однако с тех пор ему постоянно нездоровится. Он бледный. Его все время знобит, с каждым днем ему хуже, и все это угнетает его дух: болезнь, безделье, лежанье в постели. Он лежит и смотрит, как у него трясутся руки.

— Рана чистая? Ты уверен?

— Абсолютно. У него даже жара не было. У него редко случается жар. Но слухи, слухи уже поползли, как это бывает всегда, что я, врач-иудей, намеренно травлю пациента! Слава Небесам, что синьор Антонио доверяет мне.

— Ведь это ужасно опасно, подобное обвинение в отравлении, — произнес я.

Я достаточно знал из истории. Мне не нужно ничего объяснять.

— Но пойми, у меня имеется бумага от синьора Антонио, написанная по всем правилам, в которой мне гарантируется право пользовать больного за соответствующую плату, и, вне зависимости от того, умрет он или выздоровеет, против меня не выдвинут никаких формальных обвинений. В Риме это обычная практика, и у меня имеется разрешение папы лечить христиан. Мне выдали его еще много лет назад. Я даже не обязан носить желтую нашивку. Все законно. И я беспокоюсь сейчас не за свою судьбу. Меня тревожит призрак и причина его появления в доме — и, конечно, то, что может случиться с Никколо. Я люблю Никколо! Если бы не призрак, меня ни в чем бы не обвинили. И мои собственные пациенты не разбежались бы. Но без них я обойдусь. Я обойдусь без чего угодно. Лишь бы Никколо поправился. Лишь бы только Никколо выздоровел. Но я должен выяснить, почему этот призрак досаждает мне, почему я не могу вылечить Никколо, который лежит в соседнем доме, в ста футах отсюда, и слабеет с каждым днем.

— Пора пойти к Никколо. О призраке поговорим позже.

— Да, есть еще одно. В тот первый вечер я молился, исполненный гордости. Я знаю это наверняка.

— Это со всеми случается. И разве можно не гордиться, когда просишь что-то у Господа? Но ведь Он велит нам просить. Он велит нам просить, как Соломон просил о мудрости.

Виталь призадумался и, кажется, немного успокоился.

— Как просил Соломон, — повторил он шепотом. — Да. Так было и у меня. Я сказал Ему, что хочу обладать всеми этими дарами, дарами духа, разума и сердца. Но было ли у меня подобное право?

— Идем, — предложил я. — Отправимся к твоему другу Никколо.

Виталь медлил, как будто прислушиваясь к какому-то далекому звуку. И мы оба поняли, что в доме стоит тишина, и стоит уже некоторое время.

— Тебе не кажется, что диббук слушал наш разговор? — спросил он.

— Возможно, — согласился я. — Если он производит звуки, то, наверное, в состоянии слышать их?

— Да благословит тебя Господь, я так рад, что ты появился! — воскликнул Виталь. — Приступим же к делу.

Он стиснул мою ладонь обеими руками. Он был страстный человек, темпераментный, и я понял, как сильно он отличается по духу от тех, с кем я встречался в прошлый раз, — они, несмотря на всю свою страстность, не обладали его горячим средиземноморским темпераментом.

— Представляешь, я даже не знаю, как тебя зовут! — воскликнул Виталь.

— Тоби, — ответил я. — Теперь же пойдем к больному. Пока я буду играть, и понаблюдаю, послушаю и скажу наверняка, отравлен ли твой пациент или нет.

— Но это просто невозможно!

— Я не говорю, что отравитель ты, Виталь, это может быть кто-то другой.

— Но, говорю тебе, Тоби, нет ни единого человека, который не любил бы Никколо, всем вокруг невыносима мысль, что мы можем его потерять. Здесь кроется какая-то кошмарная тайна.

На улице по-прежнему стояла толпа, но теперь к иудеям присоединились посторонние зеваки, причем злобные лица некоторых совершенно мне не понравились.

Мы протолкались между людьми, не произнося ни слова, и, когда выбрались в оживленный переулок, Виталь прошептал:

— Сейчас иудеям живется здесь вольготно. Самого папу пользует врач-иудей, он мой друг, и ученых-евреев повсюду привечают. Кажется, у любого кардинала в свите имеется ученый-иудей. Но все может измениться мгновенно. Если Никколо умрет, то пусть Господь сжалится надо мной. Из-за этого диббука меня обвинят не только в отравлении, но еще и в ведовстве.

Я кивнул, хотя в основном был озабочен тем, чтобы не натыкаться на прохожих, уличных торговцев и нищих. Таверны и харчевни, источавшие запахи еды, влекли к себе посетителей, внося свою лепту в толчею на узкой улице.

Но спустя несколько минут мы уже добрались до дома синьора Антонио, и нас сейчас же впустили в громадные чугунные ворота.

Загрузка...