Лунная соната

Глава 11

Моралес оказался совершенно не похож на человека, серьезно занимающегося теоретической наукой. Это был крепко сложенный высокий загорелый брюнет с резкими, но правильными чертами смуглого лица. Одет в строгие темные брюки и куртку. Прислонившись к стене коридора, он держал в руке МИППС и, выведя объемный экран в пространство перед лицом, разговаривал с женщиной. Завидев офицеров, он сделал им знак, что сейчас освободится. Женская головка, парившая перед лицом Энрико, на секунду повернулась в их сторону. Даже издалека бросалась в глаза яркая креольская красота собеседницы ученого. Ричард и Барт деликатно остановились в стороне от ученого, давая ему возможность спокойно закончить разговор.

Из зала «Эклиптики» тем временем потихоньку продолжали вытекать делегаты конференции, оживленно обмениваясь мнениями и жестикулируя. Прошествовал мимо и едва заметно кивнул им профессор Мюррей с ярким баджем «Конференция АПОК. Почетный гость».

Моралес шагнул к офицерам, выключив МИППС и прицепив его к поясу.

— Прошу прощения, я к вашим услугам, господа, добрый день!

— Добрый день, господин Моралес. Вы не против, если мы с вами расположимся в баре?

— С удовольствием!

Трое мужчин прошли в знакомый зал и сели за столик. Сразу к ним подрулил официант. Ричард заказал баночку минеральной воды, Барт тоже ограничился скромным стаканом сока, а Моралес распорядился принести пинту пива и омлет с сыром и беконом.

— Извините, в ресторан идти не хочется, но перекусить надо. До вечера ведь сидеть придется на секциях…

Ричард внимательно посмотрел на благодушно настроенного латиноамериканца и облокотился на стол.

— Профессор, мы с капитаном Хэлвудом ведем расследование обстоятельств гибели Сирилла Белла… — начал он.

Через пять минут они услышали, почти слово в слово, как им рассказывали Вердей и Лосев, историю про игру в покер в номере француза.

— Вы давно дружны с Вердеем и Лосевым?

— С чего вы взяли, что они мои друзья? — активно работая челюстями, вопросом на вопрос ответил Моралес. — Просто во время ужина мы оказались за одним столиком и разговорились. Выяснилось, что они большие любители покера, как и я. Вот мы и договорились вечером собраться втроем и перекинуться в картишки.

— На интерес играли?

— Без интереса нет интереса! — скаламбурил Моралес и отхлебнул пива из высокого бокала. — Это ж покер, понимать надо.

— Ясно.

— Господин Моралес, а с покойным Беллом вы были знакомы?

— Нет, инспектор, периодически видел его на разных научных междусобойчиках вроде этого, но ни разу с ним даже не пообщался. Теперь, конечно жалею. Интересный был старикан, хоть и слишком экстравагантный.

— Что знаете о топоскопе? — будто невзначай спросил Ричард.

— О чём? — поднял брови и замер латинос.

— О топоскопе, — спокойно повторил Сноу и замолчал, с интересом разглядывая ученого.

— А-а-а!.. — наконец проговорил Моралес и опять заработал вилкой и ножом. — Это вы о якобы эпохальном изобретении профессора! Ерунда всё это, чушь!

— Ну почему же? Некоторые ваши коллеги по цеху придерживаются иного мнения! — вставил свою реплику Барт.

— Да? И кто же это, позвольте вас спросить, а? Молчите? Вам нечего сказать, потому что никто не верит в реальность существования этого прибора, никто! В институте Белла последние два года дела идут всё хуже и хуже, вот старик и придумал эту сказочку для своих инвесторов, которые почти все от него отвернулись. Да вы сами-то хоть понимаете, о чем идет речь?

— В общих чертах — да.

— Вижу, с вами провели ликбез, извините… Но всё равно, я позволю себе кое-что прояснить. Возьмем, к примеру, наши корабли дальнего радиуса действия. Как вам должно быть известно, принцип их передвижения в подпространстве основан на открытии Паркера-Лассара. Закон гласит, что состояния метрики пространства находятся в прямой зависимости от гравитационного напряжения. Мы научились варьировать гравитационное напряжение и запускать наши корабли в подпространство. Однако то, что мы делаем, больше похоже на забивание гвоздей микроскопом! Наука Земли не может ответить на элементарные вопросы подпространственного звездоплавания. Первое: почему существуют так называемые «закрытые мили», когда при помощи подпространственных джампов мы не можем преодолеть расстояние в 300 световых лет от Земли? Дальше, на фотонной тяге — пожалуйста! Но только в Евклидовом пространстве и со скоростным ограничением согласно общей теории относительности. Второе: каким образом скорость движения звездолета перед включением гиперпространственного конвертера влияет на дальность прыжка? Третье: почему место выхода из подпространства находится четко на оси движения звездолета? У навигаторов есть даже термин «выход на звезду». Четвёртое: почему время течёт для находящихся в подпространстве звездоплавателей медленнее, чем для неподвижных наблюдателей в Евклидовом пространстве? И наконец, пятое: что такое подпространство? Какой такой континуум, сколько там измерений и есть ли они вообще? Вы, работая в КОНОКОМе, должны знать, что во время движения… или бездвижия в подпространстве — не знаю как это назвать, чёрт побери! — категорически запрещен выход из корабля людей и запуск любых зондов. А почему, позвольте вас спросить? А потому что в самом начале эры подпространственных перелетов один малый разведывательный корабль получил задание выпустить, находясь в подпространстве, универсальный исследовательский зонд. Кончился этот идиотский эксперимент тем, что разведчик просто не вынырнул в заданной точке. До сих пор. А прошло более трехсот лет…

Моралес схватил бокал и сделал большой глоток. Оба офицера молча смотрели на него и ждали продолжения.

— К чему я это говорю? К тому, что ни я, ни практически все, кто имеет хоть какое-то представление о топологии и свойствах подпространственных поверхностей и перемещений, не верят в то, что на данном этапе развития физической науки возможны такие эпохальные прорывы. Это — то же самое, как если бы Аристотель, который не мог знать законы электродинамики, выдал бы, ни с того ни с сего, уравнения Лоренца-Максвелла,[15] или, того лучше — определил основные постулаты комбинаторной топологии. Всему свое время.

— То есть время топоскопа не пришло, и поэтому он существовать не может априори. Вы это хотите сказать? — спросил Ричард.

— Что вы зациклились на этой мифической игрушке! Не пришло ВРЕМЯ открытия, еще не пришло. Как же вам объяснить? Понимаете, если раньше, на заре развития науки, были возможны серьезные прорывы, то с её развитием и, как следствие, накоплением знания о природе вещей и законах мироздания каждый следующий шаг требовал от ученых все больших знаний в той или иной области…

— А как же научно-техническая революция, которая началась в конце девятнадцатого века? — не удержался Хэлвуд.

— Ошибочное мнение! Эта революция — не что иное, как элементарная бифуркация в прикладной области науки. Зато в теоретической области… Вот посмотрите, сколько лет прошло с момента опубликования Общей теории относительности, а ведь она до сих пор никак не может ужиться с квантовой механикой! Они во многом просто противоречат друг другу. Каких только теорий не напридумывали: и теория суперструн,[16] и петлевая теория,[17] и… Да мало ли! Однако воз и ныне там!

— Тут с вами можно поспорить, — не согласился Ричард. — Я хоть и не являюсь академическим ученым, имею достаточное представление о некоторых общих законах развития науки, о сложностях и общих моментах в этом непростом движении вперед человеческой мысли.

— Да что вы говорите? — кипятился латинос. Было заметно, что он прекрасно ориентируется в проблеме и, более того, она его увлекает. — Когда Эйнштейн в начале XX века разработал свою общую теорию относительности, он уже полагал, что дело в шляпе, но тут другие физики (Нильс Бор, в частности) показали ему большой кукиш, придумав квантовую механику. С самого начала Эйнштейн принял её в штыки (хотя сам стоял у истоков и получил Нобелевскую премию именно за квантовое решение проблемы фотоэффекта) и, как впоследствии выяснилось, неспроста: оказалось, что теория относительности и квантовая механика являются принципиально несовместимыми. При применении уравнений теории относительности в больших — галактических масштабах — всё нормально. Эксперименты полностью подтверждают правоту теории. В свою очередь, квантовая механика прекрасно работает в микроскопических масштабах, имея дело с элементарными частицами, что тоже многократно доказано экспериментами. Но стоит попытаться применять обе замечательные теории одновременно для описания, например, взаимодействия элементарных частиц или того, что происходит в чёрных дырах, как они выдают взаимоисключающие результаты, и хуже того — полученные значения заведомо абсурдны. Вызвано это тем, что теория Эйнштейна полагает структуру пространства-времени гладкой или «пустой», в то время как с точки зрения квантовой механики такой вещи, как «пустое пространство», не существует: в любом участке пространства в микроскопическом масштабе идёт активное действие — так называемые квантовые флуктуации.

— Эта проблема испортила крови многим физикам в двадцатом веке: с одной стороны, обе уважаемые теории верны, но с другой — налицо классическая проблема ужа и ежа, преследующая физиков несколько столетий.

Моралес замолчал, сделал большой глоток пива и посмотрел на часы:

— О-о-о! Господа, мы можем и дольше подискутировать, но мне надо бы поторапливаться…

— Еще буквально пара вопросов, профессор. Вы сказали, что не общались с покойным. А нам известно, что на конференции в Буэнос-Айресе вы с ним сильно поспорили.

Моралес совершенно не смутился:

— Какое же это общение? Он выступил в одном ключе, потом я с трибуны выступил, категорически с ним не согласившись. Это обычный диспут на научном форуме. А общения никакого не было.

— И даже после конференции?

— И даже после.

— Понятно. И последнее. Принимали ли вы участие в научно-исследовательских внеземельных экспедициях?

— А какое это имеет отношение к делу? — сильно удивился Моралес. — Какая разница — принимал, не принимал?..

— И всё же, профессор.

— Да, принимал, — пожал плечами латинос. — В двух ближних — на Умбриель и Тритон и одной дальней — в район созвездия Весов.

— Ого, вы участвовали в той самой экспедиции на Брахиум в сектор «Пустырь»? Кажется, она называлась «Галактическая восемьсот пять».

— Верно, «Галактическая восемь сотен пять», — кивнул головой Моралес.

— И в качестве кого? — слегка подался вперед Ричард.

— Лучше бы не участвовал, честное слово, господин Сноу. Такого там нахлебались — на десять жизней хватит! А занимал я пост заместителя начальника экспедиции по научной части, — покачал головой Моралес. — У вас все, господа? Тогда, ради бога, извините, я пойду, а то на секцию опоздаю, где мне выступать с содокладом.

Ричард хотел задать еще вопросы, но, посмотрев на часы, отказался от этого и согласно кивнул головой. Энрико Моралес поднялся, пожал руки вежливо привставшим офицерам и направился к выходу. По пути он подошел к официанту и, кивнув на столик, за которым продолжали сидеть Ричард и Барт, стал расплачиваться. Сноу, поняв, что он и за них хочет заплатить, поднял руку и отрицательно покачал пальцем. Моралес заметил и, пожав плечами «Как хотите», скрылся за дверью.

— Теперь ясно, что Моралес в совершенстве умеет обращаться со скафандром, но что это нам дает? Пока ничего, капитан. Двое свидетелей — Вердей и Лосев — вряд ли изменят показания.

Хэлвуд молча отодвинул пустой стакан. На столе завибрировал МИППС. Он взял его в руки, посмотрел на экран и включил:

— Здравствуйте, профессор Нортроп, слушаю вас.

— Здравствуйте, э-э-э…

— Капитан Хэлвуд.

— Да, Хэлвуд, капитан. Извините, что не смог сразу отозваться на ваши звонки, но тут столько дел, что я даже…

— Профессор, не могли бы мы с вами встретиться прямо сейчас? — немного резковато перебил его начальник охраны.

— Сейчас? Право не знаю, заседание… Хотя ладно. — На экране было видно, как Нортроп взглянул на часы. — У меня есть минут тридцать. Где я вас могу найти?

— В лобби-баре «Хилтона».

— О, это совсем рядом, сейчас буду.

Ричард подозвал официанта и заказал себе и Барту по чашечке кофе.

— Капитан, всё хочу вас спросить. При таких затратах на содержание каждого человека, и здесь и в ресторане «Сателлита» посетителей обслуживают люди, а не дроиды. Почему такая расточительность?

Барт с интересом взглянул на Ричарда.

— «Хилтон» вряд ли откажется от официантов — «noblesse oblige»,[18] как говорят, а вот относительно «Сателлита» вы в точку попали: на будущий год официантов заменят дроидами — слишком накладно для отеля среднего уровня. В любом случае, когда много посетителей, к обслуживанию привлекаются дроиды. Помните, мы с вами встречались за ланчем с Вердеем и Лосевым в перерыве между заседаниями, когда в ресторане яблоку негде было упасть? Нас ведь дроид обслуживал.

— И то верно, — согласился Ричард.

Буквально через три минуты в зал бара зашел экстравагантно одетый невысокий крепкий мужчина средних лет с копной густых длинных волос, выбивающихся из-под легкомысленного берета. Одет он был в темные брюки, коричневые лакированные ботинки и клетчатый клубный пиджак, из клапана которого торчал нарочито небрежно скомканный красный платок. Общую картину художественного беспорядка завершали бежевый шелковый платок на шее, длинная резная трость с золотым набалдашником и белые перчатки на руках.

Быстрым шагом Нортроп, а это был, несомненно, он, подошел к столику, за которым продолжали сидеть офицеры, и, молча кивнув обоим, отодвинул пластиковый стул и сел. Появившийся за его спиной официант принял заказ на чашечку горячего шоколада и малиновый бисквит с глазурью. Отослав официанта, он поставил трость, прислонив ее к спинке пустовавшего стула, стянул перчатки и бросил их на стол.

— Я весь внимание, господа!

Ричард и Барт переглянулись и слово взял Сноу:

— Профессор, я, Ричард Сноу, и капитан Хэлвуд уполномочены вести дознание по факту гибели Сирилла Белла. В связи с этим вынуждены задать вам несколько вопросов.

— Прошу вас, господа, я в вашем распоряжении.

— Хорошо. Вы знали профессора Белла?

— Разумеется!

— Как близко вы его знали? Вы дружили или ваше общение с ним ограничивалось встречами на симпозиумах вроде этого?

— Нет, близко знакомы мы с ним не были. — Нортроп слегка отклонился в сторону, давая возможность гарсону расставить на небольшом круглом столике чашечки с кофе и шоколадом, блюдечко с бисквитом и сахарницу с торчащими из нее стальными щипчиками. — Так, обменивались мнениями на диспутах, иногда вступали в полемику в научных изданиях, но чтобы знать его близко… нет, такого не было.

— Что вы думаете о гибели профессора?

— А что я должен думать? Очередная выходка немного экстравагантного ученого, которая закончилась несчастным случаем, только и всего, — пожал плечами Нортроп и налег на бисквит.

Ричард поднял одну бровь:

— Только и всего? А какие такие другие выходки позволял себе профессор?

— А вы что, не знаете? В Буэнос-Айресе не так давно…

— Эту историю мы знаем, доктор Нортроп.

— Ну вот видите!

— А еще, — не отставал Ричи. — Еще что было, постарайтесь вспомнить!

— Ну-у-у… — протянул Нортроп, пытаясь вспомнить, и положил ложку на опустевшую тарелку. — Может быть, больше таких эпатажных эскапад и не случалось, но каждое выступление профессора сопровождалось… Как бы это…

— Скандалом? — подсказал Барт.

— Нет, скандалом это чаще заканчивалось, а сопровождалось скорее поучениями профессора Белла, которые не всем кандидатам и доцентам нравились. А профессорам с именем и подавно.

— Что, настолько унизительно? — не поверил Ричард.

— Нет, этого не скажу. Но многие ученые, к вашему сведению, имеют болезненное самолюбие, а некоторые вдобавок и гипертрофированное самомнение. Манера Белла вести дискуссию в безапелляционном тоне и несколько свысока, менторским тоном, раздражала и нервировала многих…

— А вас?

— Меня?.. — не ожидал такого поворота Нортроп. — Меня… Да, отрицать не буду, мне тоже это не очень нравилось. Порой даже задевало. Но я никогда, повторяю, никогда не опускался сам до подобного тона.

— Но вы же с ним дискутировали, спорили!

— Да, но как только Белл или кто-либо переходил дозволенные рамки, я прекращал общение… Справедливости ради следует сказать, что реакция некоторых моих коллег на подобное поведение Белла была несоизмеримо резче, чем тон самого профессора.

— Что, и до оскорблений доходило? — подначил канадца Барт.

— Бывало и хуже, — бросив салфетку на стол, ответил Нортроп. — Господа, у вас есть еще ко мне вопросы?

— Да, всего один, — внимательно глядя на него, произнес Ричард. — Где вы были в ночь с девятнадцатого на двадцатое июня с полуночи до половины первого?

— А зачем это вам? — немного растерялся канадец. — Насколько я понимаю, с профессором произошел несчастный случай. Да, во многом по его собственной вине, но…

— И тем не менее, доктор, прошу вас ответить.

— Э-э-э… Как бы это сказать?.. — замялся ученый.

— Как есть, профессор, и только так, — с нажимом произнес Ричард и чуть подался вперед, почувствовав, что сейчас они с Бартом услышат нечто необычное.

— Ну-у, в общем… меня не было на базе в ту ночь, — наконец выдавил из себя Нортроп, сосредоточенно смахивая со столика несуществующие крошки.

— Как это? И где же вы были, позвольте вас спросить?

Канадец посмотрел на Сноу, потом на Барта, зачем-то обернулся и лишь затем тихо сказал:

— На руднике.

— На руднике? Каком руднике? — не понял Ричард.

— На руднике «Разлом Готлиба», в астролаборатории «Вега». Я могу идти?

— Нет, доктор, пока нет. — Ричард отхлебнул из чашки остывший кофе и с интересом посмотрел на канадца. — Теперь вам придется ответить на вновь возникшие у меня вопросы. Например: как и когда вы там оказались и вернулись, что там делали, кто вас видел.

Канадец на несколько секунд задумался, взял со стола и положил обратно перчатки, потом заговорил:

— Я прилетел на Луну в шесть часов вечера девятнадцатого числа и сразу устроился в «Хилтоне». После этого договорился со знакомыми планетологами и около семи вечера отбыл с ними на разлом. Всю ночь провел в астролаборатории. Это может подтвердить старший лаборант Арт Коллинз, мы с ним вместе работали. Вернулся утром с первым гравилетом, который привез на разлом планетологов и инженеров проходки. Хотел успеть на начало конференции, но всё равно чуть не опоздал. Это всё, господа!

— А что вам понадобилось в астролаборатории? — спросил Ричард, скосив глаза на Барта, который пытался с кем-то связаться по МИППСу.

— Коллинз по моему заказу в течение трех месяцев сканировал молекулярно-водородным детектором сектор небесной сферы, снимая показания, которые мне нужны для работы. Мне не терпелось посмотреть промежуточные результаты своими глазами, вот и помчался в лабораторию.

Ричард смотрел прямо в глаза канадцу и лукавства в них не заметил.

— Хорошо, Коллинз точно подтвердит это?

— Господи, ну конечно!

Ричард посмотрел на Барта, но капитан поднял руку, призывая к молчанию, и заговорил, глядя на экран своего МИППСа:

— Господин Коллинз, добрый день. Капитан Хэлвуд говорит.

— Здравствуйте, капитан? Чем могу быть полезен? — ответили с мультитактильного миниатюрного монитора.

Барт расспросил астрофизика о пребывании Нортропа во вверенной ему лаборатории, и Арт Коллинз уверенно подтвердил алиби Уэйна:

— Да, Уэйн Нортроп прибыл примерно в половине восьмого вечера девятнадцатого июня вместе с группой планетологов и инженеров. Обычно на руднике, а наш разлом является урановым рудником, круглосуточно дежурит инженер-оператор и меняется два раза в сутки. В этот раз прибыли еще четверо ремонтников — вышел из строя вспомогательный буровой крот, а без него проходка резко замедляется и радиационный щит ослабевает. Они возились почти до двенадцати ночи, потом погрузились на гравилет и отчалили на станцию. Инженер-оператор остался дежурить в своем блоке управления проходческими агрегатами, а мы с доктором продолжили заниматься изучением и сравнением результатов трехмесячных наблюдений. Спать легли часа в два ночи, а утром на гравилете прибыла смена инженеру-оператору, и доктор Нортроп отбыл на станцию. Это всё.

Хэлвуд поблагодарил старшего лаборанта и отключил связь. Ричард повернулся к канадцу, который тоже внимательно слушал разговор.

— Спасибо, профессор, желаем вам успехов.

Ученый облегченно вздохнул, радостно потряс обоим детективам руки, расплатился с гарсоном и, чуть не забыв свою трость и перчатки, унесся на конференцию.

Ричард невесело проводил его взглядом, потом посмотрел на притихшего Барта:

— Ну что ж, капитан, пора подводить предварительные и неутешительные итоги нашей с вами активной деятельности.

— Или деятельной активности, — без тени улыбки вторил селенит.