Лунная пыль

Глава 17

За ужином Намаховы придумали продать свою квартиру. Ведь со дня на день перепадет новая там, в Голосеево. А старую рухлядь — долой!

Впрочем, рухлядь надо было привести в товарный вид. Аня повесила в коридоре календарь с репродукцией какого-то пейзажа.

— Лувр! — похвалил Сергей.

Миша оклеил дверные косяки пленкой под дерево.

— Сойдет за дуб! — одобрил папа.

Также были вкручены новые лампочки, а участок обоев, где Сергей ночами чиркал стихи, взят в рамку и подписан: «Мандельштам».

— Ну теперь, — сказала Аня, — можем выставляться за любую цену!

И заломили ого-го! Спустя неделю после объявления в газете, позвонил дядечка и солидным голосом представился Иваном Ивановичем Лысым. Спросил, когда можно приехать смотреть квартиру. Да хоть ночью! Ночью и явился. В самом деле, лысый, здоровый такой, в пиджаке, с бабочкой под горлом и бантом на кармане. «Как с похорон», — шепнул Сергей жене.

Лысый не обратил внимание на Лувр и на дуб, но достал рулетку и начал мерять дверные проемы.

— Это он хочет сделать тут офис похоронного бюро, — тихо пояснил Сергей Мише и Ане, — Проверяет, можно ли гробы будет проносить.

Заметив, что Миша собирается корчить из себя дегенерата и уже чудовищно шарит языком за щеками, посматривая по сторонам, Аня спешно увела сына в другую комнату. Сергей спросил у Лысого:

— А зачем вы меряете?

— А чтоб вы меня не обманули. Я очень, знаете, подозрительный. Подозрительный я такой. Подержите, — и сунул Сергею конец рулетки, а сам отошел к противоположной стене. Обвел взглядом потолок, сказал:

— Чувствую, вы что-то замышляете, но не пойму, что.

Миша за стеной объявил:

— Выступает заслуженный тенор, лауреат всех конкурсов, — и дурновато запел на одном звуке.

Сергей напрягся. Сделка срывалась. Он постарался придать голосу умную приятность:

— Мы ничего не замышляем. Мы интеллигентная семья, много читаем.

В комнате появилась Аня с журналом кроссвордов:

— Город на «эн», семь букв!

— Нальчик! — сразу нашелся Сергей.

— Подходит! — заключила, записывая, и в задумчивости вкручивая в висок карандаш, вышла. Спасла положение.

— Вижу, вы в самом деле достойные люди, — Лысый нажал кнопку на рулетке. Вжик! Она втянулась.

— Мой папа сын профессора! — глухо крикнул из-за стены Миша.

— В самом деле? Какой институт? — осведомился Лысый.

— КПИ.

— Достойно, достойно, — закивал головой, — Будем оформлять сейчас или потом?

— Лучше сейчас.

— А вы дееспособны?

Миша ответил чередой гулких ударов в стену.

— Да, — подтвердил Сергей.

— Но если вы в самом деле сын профессора, то конечно же умеете готовить профессорские щи.

У Намахова взмокло на линии волос и лба. Профессорские щи. Их готовят в семьях профессуры раз в неделю и приглашают на ужин студентов. Давний обычай единения студентов и преподавателей. Преподаватель дает не только пищу духовную, но и материальную. Но грань между кормящими и кормящимися соблюдена. Единение не полно, лишь показывает принадлежность к общему миру. Вкус знаний усиливается вкусом особых профессорских щей.

— Мы свято блюдем традиции, — ответил Сергей несколько надменно.

— Вот и отлично. Угощайте меня!

И отправился на кухню, сел на табурет за столом, сложил ручки на животе.

— Так, дайте мне покуховарить! — зашел Миша, подкатывая рукава.

— Аня, — позвал Сергей, — У нас есть кислая капуста?

В это время Лысый закачался вперед-назад, повторяя:

— Щи. Щи. Щи.

Продолжая, он из нагрудного кармана вынул раскладную ложку, отворил ее и облизал.

— Щи. Щи. Щи.

Аня побежала на парадное, вниз, к председателю кооператива. Звонит в дверь. Открывает заспанный клон, даже не спросив, кто.

— Кислой капустки! — пищит Аня.

— У меня всего довольно! — широкий жест рукой, — И капуста, и огурки соленые бочковые, и бадья моченых яблок. Заходите, набирайте.

— Ой, я посуду забыла! — убегает, возвращается с банкой. А клон уже дверь затворил и не отпирает. Сверху всё громче доносится:

— Щи! Щи! Щи!

Из-за двери клон забубнил:

— Дом в долгах, как в шелках. Я хожу голый-босый, всю зарплату отдаю в счет этого долга. И после этого вы еще смеете требовать у меня кислую капусту? А я не дам! Не дам! Не дам! — сорвался в крик.

По лестнице уже спускался Лысый и пыхтел:

— Теперь, конечно же, ни о какой сделке не может быть и речи. Отведав профессорских щей прямо сейчас я, может быть, изменил бы решение, но…

Следом топал ступенями Миша и разевал рот, протяжно испуская неприятный звук на одной ноте.

— Распевочка! — пояснила Аня, — Готовится поступать в консерваторию!

— Готовлюсь, — согласился Миша, — на неделе у меня будет прослушивание.

И снова проделал неприятный звук.

— Из Павловки не вылажу, — тарахтел за дверь клон, — Лягу, проколят чем надо, выхожу успокоенный и безвредный. А иначе меня только тронь! — и застучал ногами в дверь:

— Аааа! Аааа!!!

Днем пришли еще смотреть квартиру. Тётя с зонтиком, хотя дождя не было, и ее прыщавый сын, выпячивающий вперед челюсть.

— Выпускник института истории, — представила его тётя.

Намаховы показывали квартиру во всей красе.

— Хата — лялечка. И зачем только мы ее продаем? — сам недоумевал Сергей.

— Если вам не хочется, то не надо! Мама, они не хотят! Они бы остались тут жить, но мы как бы лишаем их квартиры, — выпускник потянул даму с зонтиком прочь.

— Погоди-погоди Вася, это они для красного словца!

— Именно! Для красного словца! — Сергей закивал. Тут позвонили, по городскому. Сергей ответил:

— Моя фамилия Крук, — и повесил трубку. Засмеялся. Ему так понравилась выдумка, что он сразу набрал случайный номер и снова сказал:

— Моя фамилия Крук, — бросил трубку, ртом силясь удержать хохот.

— А вот в Корее с этим строго, — обронил Вася.

— В какой?

— В Северной.

— Ну там со всем строго. А с чем?

— В псевдонимами. Надо регистрировать в особом бюро.

— У меня есть один товарищ, так он пишет статьи в три газеты, и всё под разными фамилиями.

Пока Намахов рассказывал историю про товарища, председатель кооператива и его двойник прислушивались, приставив к стене по стакану, но как уловить за много этажей? Двойник председателя выглядит как подлинник, но был больнее, с какими-то красными язвочками под нижней губой и по всему подбородку спускаясь к шее. Пятый уже двойник, предыдущие все умерли, и всё начиналось с этих язвочек, затем проваливался бордовой ямой глаз, пучками лезли волосы. Двойника переставали слушаться ноги, он ползал по квартире и невнятно гундел, а председатель боялся, что соседи подумают, будто это он, председатель, ползает и гундит. Пуще всего опасался такого — двойник вылезет в окно, спустится по пожарной лестнице, она там рядом, и будет во дворе изображать из себя настоящего председателя. Хотя только настоящий носил кольцо с черепом и змейкой, выглядывающей из ока.

Это раздвоение случилось впервые после весеннего дня, мокрого, когда по апрельским лужам двора шагал начальник жэка — плотный, в пальто, с портфелем в руке. Поджав губы, он слушал, как Мурзымов вьется вокруг и твердит:

— Ни одной бумажки! А у вас? Всюду срач! А у меня в палисаднике скоро зацветут тюльпаны!

Однако начальник жэка шел дальше. Он, властитель сантехников, электриков, ниспосылатель благ. Поглядел на лужу, и она испарилась. Мурмызов хлопнул в ладоши. С дерева сорвался уцелевший еще с осени мрачный лист, слетел Мурмызову в раскрытую ладонь. Тот сжал пальцы. Разжал — и был зеленый лист.

Начальник улыбнулся, потом нахмурился. Лист пожелтел, затем стал высох и сморщился. Начальник топнул ногой. Подул сильный ветер, на доме закачались спутниковые тарелки.

— Хватит, хватит, не надо! — Мурмызов вытянул руку.

— То-то!