Лучшие Парни

Капля воды падает мне на нос и стекает на щеку. Я вглядываюсь в тени, и Сэм рядом со мной тоже вздрагивает. По моим подсчетам, мы находимся под самой глубокой частью озера, окружающего остров.

Сэм внезапно спотыкается, и когда я оглядываюсь, замечаю, что его глаза остекленели, а голова опрокинулась в обмороке. Я смотрю на Люта.

— Ему нужно отдохнуть, — шепчу я.

Лют сжимает челюсти, потому что мы оба знаем, что здесь этого не произойдет. Поэтому продолжаем идти.

Проходит еще двадцать минут, пока мы проходим коридоры, точно такие же, как те, уже покинутые нами, и к тому времени, когда мы достигаем, по моим подсчетам, девятнадцатого заполненного гробами прохода, влага капает вниз, как туманный дождь, и воздух настолько пропитан запахом гниющих яиц, что Рубин и Берилл начинают задыхаться. До тех пор, пока Селени ловко не отрывает два куска ткани от своих штанишек и не заставляет их обернуть вокруг своих лиц… Берилла — довольно деликатно.

Я толкаю Люта и Сэма вперед, затем переступаю девятнадцатую дверь, только чтобы застыть на месте.

Берилл, Селени, Винсент и остальные на ощупь пробираются к нам, и я отодвигаюсь в сторону, чтобы впустить их, но они тоже замирают, затаив дыхание.

Комната, в которую мы только что вошли, короче остальных, с дверным проемом в дальнем конце. Она также выше, по крайней мере, в три этажа, с гигантскими изящными колоннами, простирающимися от пола до потолка, где с каменных цепей свисают каменные люстры, чтобы безжизненно висеть над длинными столами, которые выглядят жутко, как надгробные плиты.

Чтобы это ни было, изначально оно строилось не как гробница. Это строилось для короля и это помещение — своего рода банкетный зал.

А может быть и то и другое вместе.

Рубин кашляет в свой импровизированный шарф.

— Что за?

Лют наклоняется и так быстро зажимает ему рот ладонью, что Рубин даже не успевает среагировать, а Винсент бьет его по затылку.

— Ш — ш–ш, ты, болван, — Винсент подносит палец к губам и указывает подбородком на стену.

Рубин оглядывается вокруг, и его лоб бледнеет, словно до него дошло, где мы находимся. Так же, как и до меня, когда мои глаза привыкают к темным стенам.

Склепы, окаймляющие их сделаны из того же камня, с теми же гравюрами и на том же расстоянии друг от друга, что и в последней комнате, что мы прошли. Вот только они открыты.

И вместо кусков ткани и крошащихся костей, они наполнены упырями.

Одетые в белые одежды смерти, их кости и плоть выглядят почти человеческими с закрытыми веками. Как и желтое свечение кожи, созданное серным воздухом, отравляющим их постоянно разлагающиеся тела, которые никогда не отдыхают, только спят.

Я смотрю на Люта и показываю на их руки. Правая, как стрела, нацелена на отверстие в дальнем конце зала. А на вытянутой руке вурдалака, сидящего ближе всех к двери, болтается тонкая цепочка с ключом.

Мой желудок ухает в пропасть. Это не просто столовая мертвого короля. Это банкетное логово.

Внезапно раздается громкий звук рвоты. Рубин наклоняется, теряя шарф с лица и остатки жидкости из желудка. Не важно, насколько тихо он пытается это сделать, звук отдается эхом по комнате, и мы все дергаемся к нему, как будто пытаясь заглушить звук. Но потом он заканчивает, и все замедляют движение, стараясь, чтобы звук затих как можно быстрее, ничего к нему не добавляя.

Мы замираем на месте, кажется, на целую вечность. Стоим там. Наблюдаем. Выжидаем.

Чтобы посмотреть, откроются ли их глаза.

Проходит долгая минута, прежде чем Винсент, наконец, сподвигает нас двигаться вперед.

Мы с Лютом поднимаем Сэма как можно выше, чтобы он не царапал ногами пол. Медленно идем по коридору. Широко открытые глаза замерли на омерзительных лицах. В каждом шаге заложен страх их пробуждения.

Винсент, Жермен и Рубин двигаются быстрее, чем мы, и вскоре уже спешат вперед. К тому времени, как они добираются до проема, через который я вижу две смежные комнаты, мы уже прошли половину пути. Лют ускорил шаг, когда все трое нырнули внутрь, но в следующее мгновение Винсент появляется снова и смотрит в нашу сторону.

Я хмурюсь. Что он?

Винсент бросается в сторону, ставит ногу на выступ гроба и подтягивается достаточно высоко, чтобы выдернуть свисающий ключ у последнего упыря. С грохотом парень падает на пол, затем поднимается и мчится к двери.

Берилл ругается, и Селена пытается утихомирить его, но это уже не имеет значения — глаза упырей вспыхивают, один за другим, как зажженные фонари.

И тут раздаются стоны.

Такие глубокие, такие голодные, что от этих звуков у меня дрожат кости.

Одним махом Лют хватает Сэма и закидывает его за плечи, затем кричит Бериллу, чтобы мы с Селени бежали к двери. Внезапно комнату наполняют не только стоны, но и струи серного тумана. Они становятся такими густыми, что дымка почти закрывает проход.

Мы бросаемся к дыре в стене, и в следующую секунду мы все впятером ныряем в нее и мчимся в следующую комнату. Только чтобы быть остановленными металлической стеной, перед которой стоит Рубин, стуча в нее кулаком и крича.

— Они поднялись без нас. Скорее, помогите мне! Они ушли без нас!

— Куда? — Берилл кричит, но Рубин только указывает на металл и продолжает кричать.

Мы с Лютом одновременно роняем Сэма и бросаемся искать, какой рычаг заставляет стену открываться и закрываться. Руками я обшариваю щели, каждую впадину и пространство, но ничего не нахожу. О, боже, я ничего не могу найти!

Комната начинает содрогаться от стонов упырей.

— Они идут! — кричит Селени.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в дверной проем, и вижу, как они один за другим вылезают из гробов, погруженные в какую-то общую задумчивость. Из всех…

Я бросаюсь к боковой стене, той, что покрыта такой же странной резьбой, как и гробницы, и нащупываю на ней какие-то метки. Здесь должен быть рычаг.

— Мне казалось, Жермен говорил, что они просыпаются только по ночам, — хнычет Рубин.

— Похоже, что нет, — огрызаюсь я. — Теперь шевелись.

Потолок и пол начинают трястись, сыпется пыль и галька, а проход между нами и залом упырей издает скрежещущий звук. Я оглядываюсь и вижу, что Лют пинает ручку в стене рядом с ней.

— Думаю, он для того, чтобы запечатать отверстие. — Хрипит он.

Рубин смотрит на нас.

— Слишком поздно. Мы все умрем.

— Ради бога, возьми себя в руки! — Берилл оставляет попытки с Селени открыть металлическую стену, и бросается, чтобы помочь Люту, но в ту же секунду Рубин бросается к Селени и тянет ее к залу упырей.

— Рубин!

Мы с Лютом прыгаем, чтобы схватить его, но Берил уже у цели, наносит Рубину сильный удар в челюсть. Он спотыкается и отпускает Селени на достаточное время, чтобы Берилл успел схватить ее, а затем вскакивает Сэм и кричит, прежде чем броситься на Рубина. Он швыряет Рубина на землю, и они скользят туда, где собрались упыри. И на секунду вопли Рубина и нежити сливаются в один.

А затем рычаг Люта начал издавать скрежет и стена с потолком загрохотали, над проемом начал крошиться и осыпаться камень и плита внезапно упала на место.

— Сэм! Сэм! — кричу я и бросаюсь к двери. — Сэм!

Это совсем не хорошо. Он и Рубин застряли снаружи с упырями, пока мы задыхаемся и кашляем в комнате полной пыли и ужаса, который словно жгутом сжимает мое горло.

— Рен, дверь!

Селени бросается к металлической двери напротив нас, которая только что открылась. Какой бы рычаг не тронул Лют, он поднял ее, одновременно с опусканием другой.

Я хватаю Люта и бросаюсь к ней, когда Берилл кричит:

— Подождите, я застрял!

Я оборачиваюсь.

Нога Берилла застряла в щели между стеной и упавшей дверью.

— Берилл! — Селени карабкается, чтобы освободить его. Когда это не помогает, она начинает откапывать его ногтями. Я бросаюсь ей на помощь, но Берилл вытягивает руку, останавливая нас. Его обнаженная грудь в крови бледнеет, лицо освободившееся от шарфа искажено болью, а когда он говорит, в его голосе слышится гнев.

— Это не сработает. Я никуда не уйду, пока меня не заберет Холм.

Я все равно продолжаю копать, пока Селени говорит:

— Но ты должен двигаться — ты должен продолжать идти — мы почти у цели!

Его щеки вваливаются, когда он втягивает в себя воздух и морщится.

— Она прочно застряла и, кажется сломана.

Она приседает на корточки и смотрит ему в глаза.

— Берилл Джеймс, мы не оставим тебя здесь. Теперь помоги нам…

Он обеими руками притягивает ее лицо и крепко целует в губы.

— Мисс Лейк, я говорю серьезно, я никуда не пойду. Так что иди, и вскоре увидимся.

Позади меня металлическая дверь издает визг, будто вот-вот упадет. Лют протягивает руки, чтобы удержать ее.

— Рен, эта штука движется.

Селени поворачивается, чтобы посмотреть на него, затем поднимает взгляд на меня. Вздыхает. Затем кивает.

— Вы двое, догоните Винсента и Жермена. Я останусь с Бериллом.

Я игнорирую ее и продолжаю копать вокруг ноги Берилла, которая, судя по весу валуна, определенно сломана.

— Ни в коем случае.

Металлическая дверь начинает трястись, осыпая нас пылью. Она хватает меня за руки и отрывает их от камней.

— Рен, иди. Я справлюсь.

Я качаю головой.

— Берилл действительно ранен, Селени.

— Я знаю. Но ты не можешь нам помочь — только Холм может. Так найди его, — она убирает мои руки от обломков и заставляет меня встать и посмотреть на нее, когда металлическая дверь издает звук, словно начинает прогибаться. — Я пришла поддержать Берилла. И показать, на что мы способны. Но, Рен, я не такая, как ты. Я хочу, чтобы ты победила — я хочу, чтобы ты показала им, что можешь. Но моя победа заключается в другом, и это мой выбор. Я всегда хотела быть женой, матерью и помощницей для своего мужа, и я знаю, что ты можешь так не думать, но это то, чего хочу я. И я горжусь этим. Так же, как я буду гордиться тем, что сделаешь ты.

Я смотрю на нее и моргаю. Думаю, я знаю это. Наверно, я всегда это знала.

— И я считаю, что это желание так же благородно, как и то, что делаешь ты, если это та жизнь, которую я хочу и выбираю. Поэтому я остаюсь здесь с тем, чего хочу. А ты собираетесь пойти получить то, что хочешь ты. Все ясно?

Я прикусываю щеку и смотрю на нее, затем на Берилла.

И киваю.

Потому что это честно. Ее жизнь может быть не приемлема для меня, но она принадлежит ей.

Стены дрожат, и мне в глаза сыпется пыль, когда металлическая дверь скрипит и напрягается на петлях.

— Рен, эта штука падает, — говорит Лют сквозь стиснутые зубы.

Выражение глаз Селени становится жестче.

— Ты выиграешь, Рен Теллур. Так, чтобы Винсент и Жермен пожалели, что не родились женщинами. А потом сожги эту ужасную одежду мертвеца, которую ты носишь, потому что я не хочу, чтобы меня снова видели с тобой в ней.

С этими словами она толкает меня к двери, которую держит Лют, отступает назад, когда вспыхивает свет, и широко улыбается.

— Увидимся с вами двоими снаружи.

Упыри все еще кричат, когда я шагаю внутрь. В следующий момент Лют опускает руки, и металлическая дверь падает. И вдруг комната, в которой мы с ним оказались, кренится, и земля уходит из-под ног. Внутри меня все замирает, помещение начинает переворачиваться верхом вниз.

Глава 20

Примерно через десять и три десятых секунды движущая комната замедляется и останавливается с глухим стуком.

Лют берет меня за руку, и мы ждем, когда откроется дверь.

Но этого не происходит.

Он подходит, чтобы толкнуть ее, а я оглядываюсь в поисках рычага, но его нет. Коробка, в которой мы находимся, сделана из гладкого металла и ничего больше.

— Эй? — кричу я. — Мистер Холм? Мистер Келлен?

Верхний свет становится ярче, издавая жужжащий звук, затем он светит на стену перед нами, которая начинает пульсировать, и появляется вопрос:

КТО ТЫ?

Я смотрю на Люта.

Он хмурится и крепче сжимает мою руку, в то время как металлическая стена содрогается и визжит, дверь открывается, и мы смотрим прямо в лицо мистера Келлена. Вернее, мистера Холм. В зависимости от того, какое из его имен настоящее.

— Добро пожаловать, Рен Теллур из порта, чей дядя — хозяин кабинета, и которая присоединилась к моему спорту. Очень приятно видеть вас снова, — он усмехается и наклоняет голову, словно оценивая меня. — Я рад, что вы последовали моему совету.

Я замираю. Он знает, кто я и что я участвую в его конкурсе.

Я указываю на металлический пол и спрашиваю не о том, как давно он об этом знает, или что собирается делать, или даже какой совет он имеет в виду.

— Нашим друзьям в катакомбах нужна немедленная помощь…

— Ах да, ваши друзья. Не беспокойтесь, они уже близко и скоро будут в безопасности. Но теперь…. — он щелкает зубами. — Похоже, вы последние двое. И еще двое уже прошли, — словно довольный этим заявлением, он вытаскивает трубку из кармана лилового жилета, постукивает ею по руке и отходит в сторону, чтобы не мешать нам увидеть больше. Он взмахивает рукой над каменной верандой, выходящей в бальный зал, еще более великолепный, чем в сказках Тети Сары.

Мы с Лютом выходим из металлического лифта на мраморный пол с золотыми кружевными узорами. Свет от гроздьев свисающих люстр падает на золото, заставляя его светиться под гигантскими цветочными композициями, внушительными банкетными столами и пенистыми фонтанами. Это создает впечатление, что вся комната не только живая, но и является сердцебиением дома.

Только без людей.

Я ловлю взгляд Люта. Где Винсент и Жермен?

Я поворачиваюсь к мистеру Холму.

— Вы знаете, куда ушли два других игрока, сэр?

— Два? Два? Как я уже сказал, они уже прошли, — нн наклоняет голову и смотрит на меня, потом на Люта. Затем улыбается. — Так же, как вы оба последуете за мной, — он разворачивается на каблуках в сторону огромной золотой двери, расположенной точно в центре веранды. — Но лучше проявите осторожность, когда будете ступать, чтобы ваша игра не закончилась. — С этими словами он надевает воображаемую шляпу и идет вперед короткими, отрывистыми шагами, постукивая трубкой по пуговице пальто.

Я смотрю на Люта достаточно долго, чтобы до меня дошел смысл слов мистера Холма. Он все равно позволит мне соревноваться. Лют подмигивает мне, и мы спешим догнать Холма и последовать его примеру. Три шага влево. Три вправо. Пять вперед.

Это похоже на танец, повторяемый в идеальном ритме, пока звук его трубки, стучащей по пуговице, не становится единственным звуком в моих ушах, пока он не становится похожим на маятник часов.

Мистер Холм не оглядывается до тех пор, пока не достигает гигантской богато украшенной двери, где он произносит бессвязное слово, и она бесшумно распахивается перед ним. Я шепчу Люту:

— Ключ все еще у Винсента, — но сомневаюсь, что он меня слышит, потому что, когда я поворачиваюсь, мы входим в гостиную размером с небольшой дом, и его глаза становятся круглыми, как блюдца.

Гостиная сделана в том же стиле, что и бальный зал. Былый с золотом мрамор, с тремя слегка задрапированными окнами от пола до потолка, выходящими на лабиринт живой изгороди, через который мы прошли прошлой ночью. Вместо цветочных композиций и фонтанов, как в холле, перед нами стоит длинный деревянный стол, на котором разложены лабораторные принадлежности и частично смешанные жидкости.

Я поднимаю глаза на мистера Холма, который неторопливо идет к коллекции позолоченных ковров и синих бархатных диванов в дальнем конце комнаты, на которых вальяжно возлежала разодетая свита.

У Люта перехватывает дыхание и у меня тоже.

На самом деле, все мое тело замирает.

Человек, выглядящий намного старше и нормальнее, чем на любой картине, которую я видела, сидит в одном из официальных кресел. И все же, я узнала бы его царственный нос, серебряные локоны и изумрудно-зеленый костюм где угодно.

Мы предстали перед королем Фрэнсисом.

В широкой плоти с веселым лицом.

Я падаю на колени одновременно с Лютом, но Его Королевское Высочество уже машет нам украшенной драгоценными камнями рукой, чтобы мы встали, а четверо стражников слева меняют свою наблюдательную позицию. На них такие же нагрудники с рыцарским гербом, какие мы видели в катакомбах.

Мистер Холм щелкает каблуками, и звук эхом разносится по комнате.

— Теперь, когда мы все здесь, можно начинать. Мистер Кинг, мистер Уэллс, пожалуйста, присоединяйтесь к нам. — Он указывает подбородком на скамейку позади меня, на которой, очевидно, сидели Жермен и Винсент. Они покидают свое место и шагают к нам, и Жермен хихикает над чем-то, что только что сказал Винсент, пока он не подходит к нам и не наклоняется.

— Наверное, не стоит бросать работу пекаря, девочка. Нам всегда нужны женщины на кухне.

Винсент смотрит прямо на меня и мягко улыбается.

— Мисс Теллур.

— Так приятно видеть, что мы все здесь, — Мистер Холм повышает голос. — Теперь позвольте мне официально представить вашего зрителя для окончательной оценки теста. Наш прекрасный король, правитель всего Калдона, Его Королевское Высочество король Фрэнсис, да правит он долго.

Я снова начинаю склоняться, но король дергает рукой, как будто в этом нет необходимости, и наклоняется вперед.

— Я благодарю вас за ваши усилия, — он складывает пальцы под подбородком с выражением, которое говорит, что он пришел ради этого. — Я весь во внимании. Пожалуйста, начинайте.

Кивнув, Мистер Холм встает по другую сторону стола.

— Значит, теперь за нами будут наблюдать во время выступления, — говорит Жермен.

— Что я тебе говорил? — шепчет Винсент. — Как крысы в лабиринте.

— Его Королевское Высочество здесь только для того, чтобы наблюдать. Тем не менее, задача, которую вам поставили специально для него, — мистер Холм не смотрит на Винсента, просто поворачивается к королю. Его Королевское Величество наклоняет голову, прежде чем поворачивается назад, чтобы указать на единственную дверь прямо через комнату от нас, которая так хорошо сливается со стеной, что кажется частью мрамора.

— Обратите внимание, что для открытия двери за моей спиной требуется ключ. По ту сторону вы с ликованием найдете свое будущее. Но для того, чтобы пройти через нее, вы должны сначала точно завершить это последнее испытание.

— Я обещал Его Величеству устроить сегодня вечером особое представление. Помимо фейерверков, мы создадим воздушных змеев, которые будут светиться как пещерные черви в ночном небе. Ваша работа — создать состав свечения, используемый для покрытия этих воздушных змей. Но позвольте мне предупредить вас — как и в большинстве химических реакций, время имеет значение.

Холм указывает на стол с лабораторными принадлежностями.

— Перед вами скамья с четырьмя отдельными наборами. Каждый из них имеет то же оборудование, те же химикаты и те же соединения. И я дам вам подсказку, — его голос дрожит от волнения. — Часть процесса уже подготовлена для вас. Но… вам предстоит выяснить, какие ингредиенты были смешаны, и на каких этапах, а какие этапы соединения и химические вещества еще не завершены.

Он отступает, засовывает руки в карманы жилета и смотрит на нас.

Я хмурюсь и оглядываюсь. Подожди, он серьезно? Создание соединения свечения сложно, но не настолько. Это больше похоже на приготовление торта — много ингредиентов и подробное время. Но в остальном, по сути, то же самое. Я смотрю на Винсента. Мы с ним делали их с моим отцом и брали их в поле, чтобы выпустить. Они продержатся несколько часов и будут выглядеть так, будто на землю спустились звезды.

Глаза Винсента говорят, что он тоже это помнит. Он качает головой, глядя на Жермена.

— Должен быть подвох. Это слишком просто.

Только Жермен молчит, уставившись на свою коллекцию припасов. И когда я смотрю на Люта, его лицо — зеркальное отражение лица Жермена.

Никто из них не знает, как это сделать.

— Пожалуйста, обратите внимание, что вы можете разговаривать друг с другом, обмениваться припасами и вести небольшие беседы — Нас обволакивает голос мистера Холма. — Тем не менее, вы не можете делиться своей готовой смесью. Вы также не можете поделиться рецептом того, как её можно создать. Господа экзаменаторы лабиринта — время идет.

Я поворачиваюсь от Люта к набору, чтобы взять пару перчаток. Только их нет. Я прищуриваюсь. Почему бы ему не предоставить перчатки?

Отмахнувшись от этого, я подтягиваю рукава к кончикам пальцев и начинаю.

Если я разберусь с этим достаточно быстро, то смогу помочь Люту.

Сначала я анализирую два кувшина смеси, которые уже были подготовлены. Один зеленый, один прозрачный — мне просто нужно выяснить, какие этапы. Я опускаю стеклянную указку отдельно в каждый и наливаю немного жидкости из них на блюдо, чтобы посмотреть, смогу ли я почувствовать то, что уже было добавлено в них. Я быстро составляю список на доступной почтовой бумаге, затем помещаю тарелки под микроскоп и начинаю добавлять отдельные химические вещества, чтобы посмотреть, смогу ли я сузить список необходимых компонентов.

Затем собираю оставшиеся ингредиенты и начинаю измерять их, один за другим, рядом с третьим кувшином.

— Кажется, твой парень еще сопротивляется, — шепчет Винсент. Он крутится рядом со мной, вглядываясь в мою смесь и заметки, его пальцы в перчатках лежат рядом с моими голыми.

Я поднимаю бровь. Где он взял перчатки?

— Похоже, твой парень тоже.

Он ухмыляется.

— Напоминает старые времена, не так ли?

Он идет дальше, водя руками в перчатках по столу, потом обходит меня и делает то же самое с Лютом. Потом с Жерменом.

Я качаю головой. Если он пытается запугать нас, то это не работает. Это просто раздражает.

«Сосредоточься, Рен».

Я возвращаюсь к измеренным ингредиентам и начинаю смешивать их в кувшине. Если я чему-то и научилась за годы работы с отцом, так это тому, что иногда простейшие эксперименты оказываются самыми сложными, просто потому, что я склонна слишком много думать о процессе или действовать слишком быстро.

Лют изучает соединения перед собой и записывает их состав на бумаге. Его голые пальцы прижимаются к столу и вычеркивают каждое химическое вещество, когда он расшифровывает его. Умный.

Я возвращаюсь к своим смесям и кладу руки на стол, чтобы сосредоточиться. Затем беру зеленый, чтобы сначала налить в свою прозрачную жидкость. Я как раз добавляю его, когда кончики трех пальцев начинает покалывать. Я игнорирую это и окунаю стеклянную палочку, чтобы размешать раствор.

Покалывание усиливается. Я хмурюсь и опускаю глаза. Надо было надеть перчатки.

Хотя…

Дело в том, что я не верю, что любой из этих химических веществ даст такое специфическое ощущение. Я потираю пальцы о штаны, чтобы остановить покалывание, но как только я возвращаюсь к кувшину, стол вздрагивает, и по комнате разносится крик.

Глава 21

Раздается второй крик, и что-то с глухим стуком падает на пол. Боковым зрением я вижу, как Жермен падает в позу эмбриона. Он дрожит и открывает рот, как будто задыхается.

Что за?

Король и его свита встают, в тот же момент рыцари окружают Его Величество, пока когда он спрашивает, что происходит и просит что-то сделать для мальчика.

Я оглядываюсь в поисках мистера Холма, но он, должно быть, тоже помогает королю, потому что я его не вижу. Мои пальцы начинают дрожать. Не обращая внимания на вопросы Его Королевского Высочества, я опускаюсь туда, где Жермен бьется в конвульсиях, а Лют уже стоит на коленях и расстегивает парню воротник. Он отдергивает его, чтобы я мог проверить пульс Жермена. Он слишком быстр, чтобы парень был в безопасности.

Я осматриваю его тело, грудь, губы, затем перевожу взгляд на стол, где лежат химические соединения Жермена. Это не из-за соединений, которые мы использовали. Происходит что-то еще. Что-то не так.

Винсент.

Я оборачиваюсь и вижу, что он все еще стоит на своем месте, небрежно сливая первые два кувшина вместе. На его лице самодовольное выражение удовлетворения. Не просто самодовольное — холодное.

Я прищуриваюсь, когда он закрывает крышку кувшина, затем поднимает его и смотрит на меня. Он начинает трясти смесь.

Моя кожа покрывается льдом. Он убил собственного друга. Перед королем и Холмом, ни больше ни меньше.

Чья-то рука хватает меня, и глаза Жермена расширяются от ужаса. Он сжимает мои пальцы, словно умоляя помочь ему, его дыхание становится затрудненным.

— Винсент… — он задыхается.

— Что он натворил? — И тут я замечаю, что мое собственное дыхание становится странным, а горло сжимается. Что сделал Винсент?

Давай, Рен, думай. Я наклоняюсь, чтобы понюхать дыхание Жермены, и замечаю синеватое пятно вокруг его рта. Вот только теперь оно окантовывает и белки его глаз.

Ягоды кровянника? Покалывание в пальцах усиливается. Оно уже доходит до моих локтей.

Лют кашляет рядом со мной, потом давится, и его тоже вдруг начинает трясти.

— Лют!

Не знаю, как Винсент это сделал, но он дал нам дозу ягод кровянника. Я снова смотрю на его безучастное лицо, потом на стол, где начинают появляться заметные фиолетовые полосы. Прямо там, где он провел рукой в перчатке.

Перчатки. Те, что он использовал, были выброшены рядом с кучей других — рядом с нашими перчатками. И на них фиолетовые пятна.

Факт в том, что он принес сюда ягоду, размял ее и нанес там, где, как он знал, мы прикоснемся руками…. Это блестяще, и тошнотворно, и от мысли, что он когда-то был моим другом, меня тошнит. Я поворачиваюсь к Жермену, которому все еще пытается помочь Лют, и снова считаю пульс. Учитывая, что он еще не умер, значит, доза разбавлена. Что логично, учитывая, что она была принята прикосновением к дереву.

— Он использовал кровянник, — говорю я вслух. — Яд просачивается через наши руки.

Руки Люта дрожат, когда он кивает.

— Насколько все плохо?

— Яд достаточно токсичен для того, чтобы если не противодействовать ему, мы все скоро умрем.

Лют наклоняется и делает вид, что не дрожит, хотя синее пятно уже начинает расползаться по его губам.

— Что тебе нужно?

Я возвращаюсь к своим занятиям в лаборатории с отцом. К природным токсинам и их противоположностям. Я встаю и оглядываюсь в поисках вазы с цветами. — Мне нужны пифонии.

— Как украшения на веранде? — не дожидаясь ответа, Лют отталкивается от пола и, спотыкаясь, выходит из комнаты, но через тридцать секунд возвращается с целой вазой цветов. Его ноги дрожат так сильно, что он едва может стоять. Как и мои. Яд поражает наши легкие и нервную систему.

Я помогаю ему сесть. Так. Желтые бутоны размером с пуговицу. Я не обращаю внимания на дрожь в руках и туловище и начинаю вытаскивать цветы. Лют срывает листья и бросает их на пол, а потом переворачивается, прижимая руки к груди.

Я не останавливаюсь, чтобы помочь ему — просто протягиваю руку, хватаю стакан и использую его основание, чтобы размолоть лепестки прямо на мраморе. Как только я заканчиваю, то хватаю влажный комок и засовываю его под язык Жермена, затем под язык Люту и себе, так как мое дыхание становится все более тяжелым, а зрение начинает затуманиваться.

Сквозь полумрак я вижу, как Винсент ставит кувшин со смесью, которую только что закончил. Жидкость в стакане вспыхивает, как яркая голубая звезда.

Я хочу сказать ему, чтобы он шел в ад, но не делаю этого, потому что мое тело внезапно взрывается агонией, когда мои органы начинают дрожать и разрушаться во внутреннем землетрясении. И не только в моих нервных окончаниях и угасающем разуме, но и в той части меня, которая знает, что победа Винсента означает, что я потерпела неудачу.

Моя мама с ее болезнью.

Моя вера в то, что я смогу пройти этот тест.

Мои слабые надежды на будущее.

И как я ни стараюсь не думать об этом, все, что я слышу в своей голове, — это предположение дяди, что, возможно, я слишком похожа на своих родителей, чтобы стать другой.

Комната начинает вращаться. Король и его друзья, холодный мраморный пол — все начинает мерцать, как мираж, вызванный ядом. Я моргаю и хватаю Люта за руку, когда наступает темнота, а Винсент бросается к мраморной двери.

В следующую секунду Лют, шатаясь, поднимается на ноги, тянет меня за собой и подталкивает нас туда, где Винсент возится с ключом и замком. Только мы делаем всего два шага, как Лют падает. Я пытаюсь поднять его, когда его тело начинает биться в конвульсиях, как у Жермена.

Лют скрипит зубами, словно ему нужны все силы, чтобы удержать сознание, а затем кивает на Винсента.

— Иди.

— Я не закончила эксперимент.

— Откуда ты знаешь, что это не эксперимент? Иди.

Я дергаю его за руку.

— Если я пойду, ты пойдешь со мной.

Руки Люта скользят вверх и обхватывают мое лицо, его горячая кожа прижимается к моей. Я чувствую, как его сердце бьется в ладонях, прижатым к моим щекам.

— Я уже выиграл, — шепчет он.

Он отталкивает меня.

— Теперь беги, — потом его руки ускользают, и мое зрение слабеет, хотя я слышу его в своем сознании, в ушах, во рту, и его слова так сильны, что я отбрасываю страх и, спотыкаясь, иду вперед.

Комната вертится с каждым неуверенным шагом. Я бегу и падаю через пространство до двери, которую Винсент уже открывает. Я бросаюсь к его рубашке и царапаю пальцами его спину как раз перед тем, как порыв дневного воздуха откидывает его на меня.

Он удивленно оборачивается, потом хихикает и хватает меня за талию, чтобы я не упала.

— Вот почему ты мне нравишься, — он кладет руку мне на подбородок и наклоняется к моему лицу, пока его губы не оказываются в дюйме от меня. — Ты боец. Прими мое предложение, и я все равно подарю тебе мир, — его рука сжимается сильнее, и с каждой унцией ярости, которая у меня есть, я отшатываюсь назад и рукой бью его под ребра в диафрагму, в то время как мое дрожащее колено дергается, чтобы соединиться с его семейными драгоценностями.

— Прости, — выдыхаю я. — Твой мир слишком мал. Я пихаю его, отталкивая в сторону, и ныряю в дверной проем, где я внезапно вылетаю на балкон, выходящий на вход в лабиринт и фестивальные площадки средь бела дня — мои глаза охватывают море гуляк.

Свет такой яркий, что я закрываю глаза. Шум оглушительный — но к нему примешивается крик чаек и соленый воздух порта. До тех пор, пока нарастающий поток голосов не становится достаточно ясным для меня, чтобы различать слова и фразы.

Они спорят о правилах рыболовства.

Я щурюсь. Не просто спорят. Фестиваль выглядит наполовину разрушенным. Палатки Верхних снесены, а террасы заняты Нижними.

Я оглядываюсь на дверной проем, но Винсента нигде не видно. Только Холм, король и его спутники стоят в тени. Я хочу скрыться вместе с ними. Назад в лабиринт, к Селени, Бериллу и Люту. Особенно Люту.

— Дамы, господа и друзья, — доносится откуда-то голос диктора. — Прошу внимания.

— Кто это? — кричит один из зрителей.

Мои трахеи сжимаются, и я начинаю задыхаться. Противоядие действует недостаточно быстро.

— Что здесь происходит? — требовательно кричит отец Винсента. — Где мой сын?

— Друзья и общество, — слова диктора рикошетом отскакивают от садовых стен и эхом разносятся по лужайкам с той же интенсивностью, что и у меня в голове. — Представляю вам победительницу стипендиального конкурса в этом году — Мисс Теллур.

Грохот толпы соперничает с биением моего сердца в ушах, когда я спотыкаюсь и падаю на колени. У меня сжимаются руки и живот.

Тем не менее, я смутно отмечаю, что их шок переходит в смех.

— Это что, шутка? Выведите настоящего победителя!

— Это Рен? Что случилось с ее волосами?

Видимо, пока они не поймут, что он серьезен, их слова не замолкнут.

— Что происходит?

— Это спорт парней!

— Как ее вообще туда пустили? Как это случилось?

— Она из Нижнего порта, вот как! — раздается голос.

— Победил один из наших Нижних!

— Бедняжка даже чулок не надела, — голос миссис Менч звучит громче остальных. — Я так и знала.

Я смотрю вниз на толпы людей и покрытые зонтиками лужайки. Затем замечаю декана и членов Совета Стемвикского университета, стоящих рядом с диктором, которого они, вероятно, приняли за мистера Холма.

Они не ликуют. Они ничего не делают, только морщат свои длинные носы.

И все становится черным.

Глава 22

В какой-то момент я начинаю чувствовать свое тело и понимаю, что все еще жива. Мозг начинает сопротивляться ядовитым ночным кошмарам, сопровождающимся ощущением постоянного Падения. Но разум подсказывает, что что-то не так. Будто мое тело прошло сквозь выход победителя, но есть осознание, что я не победила. Более того, казалось, что ключ к большому лабиринту все еще утерян, а я брожу кругами, пытаясь расшифровать послание.

— Как крысы в лабиринте.

Разве не это сказал Винсент в гостиной Холма?

Вот только крыса эта цараПала мою кожу, пытаясь поПасть внутрь. Эта болезнь, которая продолжала адаптироваться, и баночки с кровью, и пробирки с мутирующим вирусом внутри. Эти видения смешались в моей голове вместе с воспоминаниями о тех днях, когда мы с Винсентом вместе решали тесты.

Кровь пульсирует по всему телу, пока противоядие очищает его от яда и прогоняет упырей из моего сна. Но крысы продолжают цараПаться.

Это продолжается до следующего дня после моего выхода из Лабиринта, когда я открываю глаза, чтобы увидеть солнце и лицо Па.

— О, так и думал, что ты скоро очнешься, — улыбнулся он.

Я выдавила слабую улыбку:

— И какой вердикт?

— Ты будешь жить.

— Как я и предполагала. А что на счет другого вердикта?

— Твоя мама и я, все равно, любим тебя, и можем даже гордится тобой.

— Смешно.

Он моргает:

— Если хочешь знать, вынесено несколько решений. Во-первых, ты действительно победила в состязании. В официальном заявлении сказано, что финальным испытанием был тест, но Холм не уточнил, по какому предмету, и прочее связанное с силой характера и так далее.

— Что на счет других участников? — я вспоминаю о Люте, затем о Сэме и Берилле, Уилле и Селени.

Он приносит мне кружку чая и помогает сесть.

— Все, кроме Парня, съевшего кровопускающие ягоды, живы и благополучно возвращены домой. Некоторые слегка более потрепаны, чем перед началом. Все, как в предыдущие годы. Мама Люта прислала записку, что он очнулся этим утром.

Я перестаю пить чай, испытывая огромное чувство облегчения, но затем хмурюсь. Но как, как они выжили? Как они сбежали от сирен, василисков и упырей? Как Холм так быстро спас их?

Я не стала спрашивать Па об этом, ведь ответа у него было. Ответ знал лишь мистер Холм. Что там сказал Па? «Все, как в предыдущие годы».

Возможно, это настоящая магия или страх перед странным маленьким человеком.

Несмотря на это, мне было жаль Парня, который погиб.

Па прочищает горло и пьет из своей чашки.

— Целый Порт ожидает следующего вердикта, позволит ли университет сдать экзамены. Вопрос актуальный, наряду с решением о представительстве рыбной отрасли. Некоторые из них… — он закусывает щеку, пытаясь подобрать слова, — не скрывают своей реакции на отказ любого из этих вопросов.

Я удивленно поднимаю бровь, некоторые из имен всплыли у меня в голове. Мы уставились друг на друга, а затем Па достал свои записи о новой сыворотке против болезни, которую он разрабатывает.

Глава 23

Понадобился еще один день на получение официальных новостей. Согласно громкому комментарию миссис Менч для всех мимо проходящих, совет Стемвика был занят не только спорами о политике и высоких стандартах высшего образования для мужчин, но также они оценивают значимость женщин как стипендиатов Холма. Особенно, когда кажется, что их финансирование в гораздо большей степени зависит от ежегодных взносов Холма.

И поддерживая позицию Порта, поместье Холм ясно выразило свою позицию: либо позволить мне сдать экзамены, либо лишить их финансовой поддержки.

Па с каждым днем волновался все больше и больше. Каждые пять минут между работой над новым преПаратом и проверкой самочувствия мамы он выглядывал в окно тогда, когда, по его мнению, я не смотрела.

Его волнение отразилось на состоянии мамы, она начала больше спать.

— Просто я пытаюсь избавиться от его напряжённых нервов.

На что я сглатываю и сжимаю ее руку, зная, что это неправда.

Это следующая стадия болезни, мы не можем от нее избавиться.

Всей душой я хочу хотя бы на мгновение увидеть Сэма и Уилла, убедиться, что они в порядке. Или попросить Селени найти Люта и узнать, что он думает.

Но я этого не делаю. Па излечил Сэма и Уилла. Семья Люта позаботится о нем, как и моя — обо мне. Так все устроено, сейчас я сижу рядом с увядающей мамой, пока на горизонте рождается страх за предстоящие события. Я чувствую, как она, ожидая, иногда вздрагивает.

Я не пеку и не доставляю заказы, я не вижусь с Селени, не вижу море. С Па и Ма мы томимся в ожидании, а я пытаюсь не выглядеть так, будто меня тошнит от осознания происходящего. Даже если меня примет университет, моих знаний не достаточно, чтобы спасти маму. В любом случае она умрет, в этом я уверена. Разве что новое лекарство Па сотворит чудо.

Стоя в лаборатории, я морщу нос от вяжущего запаха спирта. Я смотрю на клетки с крысами, пробники и образцы с кровью, изо всех сил пытаясь понять, что несут в себе царапающие толчки в моей голове. Я что-то упускаю. Оно прямо передо мной, но я не могу понять что.

Затем приходит письмо.

Взбив мамину подушку, я смотрю на освещенных солнцем чаек, когда Па врывается с запечатанным в толстый желтый конверт письмом, напоминающим маму в слоях желтого одеяла.

Он задерживает дыхание, пока смотрит, как я взвешиваю его в руках. Толстая бумага в моих руках немного тяжелее, чем я ожидала, для простого ответа нет или да. Я хмурюсь, возможно, они решили избежать экзаменов, прислав решение о дисциплинарных мерах. Может, это официальное приглашение. Радостное волнение испечет под гнетом логики. Я видела их лица после испытания, сказать, что половина из них была в ярости, было бы большим преуменьшением.

Я протягиваю письмо Па.

— Открой его.

Но он качает головой.

Я смотрю на него, а затем перевожу взгляд на маму. Сломав восковую печать и достав содержимое, я не глядя, протягиваю бумаги ей.

— Сначала ты прочти.

Ее глаза становятся влажными, кивнув, слабой рукой она берет бумаги и просматривает первую страницу. Пока мы томимся в ожидании, она протягивает руку за следующим листом, затем еще за одним, вчитываясь в содержимое каждого.

— Все десять листов состоят из предостережений и оговорок, — наконец, шепчет она. — Но… — моргнув, она замолкает и переводит взгляд снова на первую страницу, словно проверяя, не упустила ли она чего.

— Хелен, что они решили? — Па стоит рядом с мамой, на лице у него настоящая тревога, кажется, что он уПадет в обморок.

Ее губы растягиваются в улыбке, а по лицу стекают тонкие, едва заметные слезы.

— Я горжусь тобой, — говорит она. Затем переводит взгляд на Па.

— Правление согласно позволить Рен участвовать во вступительных экзаменах.

Как только содержимое письма отразилось на ее лице, заставив плакать, реальность озаряет и меня. Я стою в лучах солнца, одетая в пижаму, хотя сейчас только шесть часов вечера, и смотрю на счастливо улыбающуюся маму с радостью в ее изнеможенном голосе и любящим взглядом. Я создаю этот образ в своих мыслях и эмоциях, потому что именно такой я ее помню. Таким человеком она не была уже очень давно, и я не знаю, когда увижу снова.

Мне приходит в голову, что ни один человек, каждая клеточка которого полна жизни, не может вызвать такую ужасную болезнь.

Что если Па и я все это время были неправы? Что если распространители болезни не люди?

Откуда она появилась? Растения? Животные? А что если ее распространяют…?

Крысы.

Па все еще радуется письму. Наполненный родительской гордость, он садится на кровать рядом с мамой и, закрыв глаза, берет ее руки в свои. В это же время нарастающее чувство беспокойства распространяется по всему моему телу.

Я хочу рассказать ему свою теорию. Но тогда Па поймет, что это значит. Возможно, мы с ним стали причиной крысиной болезни.

И я молчу. Не хочу портить им этот момент.

Сглотнув, я отодвигаю письмо, чтобы они могли быть поближе друг к другу. Но мама хватает меня за руку и тянет к себе. Взяв меня за подбородок, она подвигает мое лицо к своему, пока мы не соприкасаемся носом. А затем шепчет:

— Покори этот мир и сделай его таким, каким он должен быть. Не позволяй старым предубеждениям сломить себя. Ты должна жить будущим и никак по-другому. Ты поняла меня?

Она смотрит мне прямо в глаза еще мгновение, пока я не киваю. Так не хотелось отпускать этот миг, когда ее пальцы так крепко сжимают мою руку, как я бы хотела сжать ее. Я целую ее в лоб.

— Я люблю тебя, мама.

Когда я встаю, Па сжимает мое плечо, а затем прикасается одной рукой к маминой щеке, а другую, запуская в волосы, и просто улыбается. Сидя рядом с ней и держа в руках ее лицо, он выглядит таким хрупким. Она не просто его жена, она его лучший друг.

Те, кто говорят, что женщины самые слабые из существ, никогда не видели силу женской любви.

Не сказав ничего, я целую мамину руку, а затем спускаюсь в лабораторию.

Уходя, я слышу мягкий голос Па, поющий ей песню.

Под нее они танцевали свадебный танец.

Я иду к полкам в подвале, беру накопленные за шестнадцать месяцев экспериментов пробирки и начинаю изучать их.

Глава 24

Праздничная вечеринка для победителя стипендии Холма традиционно проходит через десять дней после окончания испытания Лабиринта и проводится родителями стипендиата. Весь Порт знает, что обычно гостями мероприятия, которое организовывается максимально изощренно в зависимости от бюджета семьи, становится круг общения победителя. Это подразумевало проведение экстравагантного вечера, напоминающего цирковое представление, в котором ни я, ни Па не были заинтересованы.

К слову, никто из нас не поднимал эту тему, я даже сомневаюсь, что он помнит о вечеринке. Мои же мысли были устремлены к маме и Па, к моему эксперименту, к вступительным экзаменам в Стемвик, которые должны пройти через четыре дня. Эти слова я повторяю Селени.

— Именно поэтому мы с мамой решили провести вечеринку для тебя, — щебечет она.

— Сел, прошу тебя, — качая головой, говорю я, не отводя взгляда от пробирки. — Сейчас неподходящее время.

Она наклоняет голову и ждет, пока я не взгляну на нее.

— Ты сидишь здесь днями, Рен. Я понимаю, что ты готовишься к экзаменам и работаешь над новой идеей для мамы. Но тебе не помешало бы перевести дыхание.

Я пристально смотрю на нее. Она не в курсе, что я не готовлюсь к экзаменам. Каждую бодрствующую минуту последних трех дней я заново изучала структуру болезни жидкости легких, лекарство, которое было ближе всего к разгадке заболевания, и болезнь коров, которую изучал Винсент. Кроме того искала ключевые симптомы и, если мои предположения окажутся правдой, создавала новое лекарство.

Я просто отвечала:

— Попробуй сначала уговорить Па.

— О, мой отец убедит твоего. А что на счет Люта? Полагаю, ты хочешь видеть его среди приглашенных.

Хотя я отвечаю ей лишь кивком, сопровождающимся непонятными звуками, она смотрит на меня с пониманием.

— Значит, от него все еще нет вестей.

Я трясу головой и поворачиваюсь обратно к чашке Петри, игнорирую страхи, вызванные этим признанием.

Поднявшись по лестнице, она исчезает, а я продолжаю проводить эксперимент.

На следующий день тетя Сара появляется с корзинкой, полной вкусно пахнущего мяса и овощей, и огласила маме и Па предложение о праздновании. Когда Па вежливо отказал, дядя Николас лично начал убеждать его, а затем провозгласил, что с этого момента Па становится желанным гостем в их доме.

— Нужно было сделать это давным-давно, — дядя Николас протягивает руку, кивком указывая на меня и Селени. — Надеюсь, мы сможем оставить прошлое в прошлом и двигаться дальше, как настоящая семья.

Па мощным ударом попадает прямо в челюсть дяди Николаса и отправляет его прямиком на деревянный кухонный пол.

Я поднимаю бровь, стараясь спрятать улыбку, пока Селени тяжело вздыхает.

— Он заслужил, — бормочет она.

— Справедливо.

Дядя Николас встает и, вытирая рукавом щеку, снова протягивает руку.

В итоге вечеринка, которую не хотели ни я, ни Па, но которую хотела мама, была запланирована на вечер после вступительных экзаменов.

Со скоростью шторма приближаются экзамены, и вскоре Па и я сидим среди миллиарда записей на полу их с мамой комнаты, рядом стояли чашки с чаем, пока восходящее солнце озаряло мои трясущиеся ноги.

— У тебя все прекрасно получается, — мягко говорит мама. — Не забывай задатки сильной женщины, которые всегда у тебя были. Твоему Па никогда с ней не сравнится.

Па, смеясь, переводит свой взгляд на нее, через мгновенье звук пронзает меня. Впервые за всю неделю он искренне смеется, и это звучание, как редкий солнечный луч, светит из окна и разливается по маминой постели. Я улыбаюсь, и они оба усмехаются в ответ, сейчас у нас все хорошо, мы в порядке. На сегодня достаточно обещаний.

Я встаю, чтобы наполнить кружки чаем, пока Па дает маме новую порцию разработанного им лекарства. Я замечаю, что Па одет в ту же одежду, что и два дня назад. Та же ситуация с мамой. Я морщу лоб и наблюдаю за ними. Вот что будет, если я сдам экзамен? Он будет ухаживать за мамой, или, еще хуже, останется совсем один?

Реальность всплывает передо мной.

Я вздрагиваю, наливая чай, когда раздается звон часов. Пришло время. Я прекращаю собираться исписанные конспекты, на которых пишет Па.

— Мне нужно быстро кое-что проверить.

Я целую их обоих, затем бегу снова проверить, что происходит с моим экспериментом, и обнаруживаю, что результаты исходная деформация клеток болезни показала то, что я уже начала подозревать. По телу прошла дрожь.

Глава 25

Экзамен проходит в секретной комнате дома местного констебля, расположенного в Высшем районе, пока остальные парни из Высшего района сдают его в университете.

Половину пути Селени глумилась над этим.

— Давай начистоту. Получается, тебе позволено сдать экзамен, но не позволено сдавать его в университете как любому другому кандидату.

— По всей вероятности, они пытаются предотвратить массовые судебные иски от Высших, — говорит Па.

Селени трясет головой.

— В любом случае, это неправильно. Берилл сказал, некоторые потребовали, чтобы Рен проходила тест отдельно, подальше от хрупкой психики остальных парней. Есть опасение, что она будет лишним стрессом, — фыркает она. — Видимо, твои женские хитрости, Рен, способны сделать из них идиотов.

— Они и без меня хорошо справляются, — говорю я, скрывая эмоции. Сжав их руки и глубоко вздохнув, я поднимаюсь на крыльцо и с высоко поднятой головой прохожу внутрь.

Констебль пожимает мою руку и мягко произносит:

— Удачи, мисс Теллур.

Затем ведет меня в комнату, где за передвинутым столом в креслах сидят три университетских профессора и два члена правления. Дверь позади меня закрывается, без вступительных слов один из профессоров тянется к куче бумаг и чернильному перу:

— Мисс Теллур, давайте начнем.

И мы начали.

Вот только это не было похоже на начало, скорее на продолжение того, что я ждала всю жизнь, но не осознавала. Будто частичка меня была похоронена под землей, а теперь она поднимается вверх к солнцу.

Это и был мой расцвет.

Выпив немного воды, я отвечала на вопрос.

Потом отвечала снова. Совмещенный письменный и устный экзамен шел практически шесть часов, не считая трех десятиминутных перерывов и кусочка хлеба с сыром, упакованных тетей Сарой и Селени. Четверть вопросов из теста не были для меня проблемой, над остальным пришлось попотеть. К концу дня слова и числа перемешались, а в моем обремененном мозгу поднялась паника.

«Притормози, Рен. Передохни».

Я закрываю глаза и ритмично прокручиваю перед глазами пейзажи, пока ко мне не возвращается сосредоточенность. А через несколько минут мы заканчиваем и я пожимаю им руки, пока член правления сообщает мне:

— От имени нашей группы, уполномоченной наблюдать за вашим тестированием, поздравляю вас с тем, что вам разрешили это сделать. Вы узнаете результаты вместе с нашим решением через несколько недель.

Дверь открывается и появляется констебль. Я следую за ним в гостиную, где пахнет одеколоном, и, когда поднимаю глаза, рядом с дядей вижу Винсента и его отца.

Мистер Кинг разговаривает с дядей Николасом.

— Просто пришли узнать как дела у мисс Теллур. Винсент сдал экзамены несколько дней назад благодаря личным знакомствам, а, поскольку он принял решение добиваться руки мисс Теллур ухаживаниями, то счёл необходимым оказать ей свою поддержку сегодня.

Я сглатываю желчь, поднявшуюся к горлу.

«Ваш сын пытался убить меня и стоит за убийством мальчика» — хочу сказать я. И я сказала бы, если бы это хоть немного помогло. Жермен и Рубин уже сказали, что он заплатил им за помощь в победе, но поскольку ничего напрямую не указывает на Винсента, они сидят под домашним арестом, пока он ходит на свободе.

Я морщу нос. Из него выйдет хороший политик.

И все же… даже грехи политиков рано или поздно раскрываются. Однажды они понимают, что грехи становятся клеткой.

Я подхожу, глядя на него. Его светлые волосы растрепаны. Он выглядит отчаявшимся. Ему не по себе.

— Что тебе нужно на самом деле? — шиплю я.

Его губы растягиваются в натянутой улыбке.

— Пусть прошлое останется в прошлом.

Я поднимаю бровь.

Он смотрит на отца и понижает голос.

— Я готов не обращать внимания на твою маленькую интрижку с мистером Уилксом, если ты забудешь о моих проступках. Мы можем вернуться к нормальной жизни и мой отец не должен ни о чем знать.

Я моргаю. Он шутит?

— Я могу оценить твой ум лучше, чем кто-либо другой, — продолжает он. — Мы когда-то были друзьями, Рен, и, осмелюсь сказать, я ни разу не осудил ни тебя, ни риск, на который ты пошла. Даже там, в лабиринте. Я хочу сказать, ты высказала свою точку зрения. Теперь ты можешь отступить. Я ценю то, что ты можешь мне дать. Ты ценишь мои деньги. Ясно как день.

Я на самом деле смеюсь. И гораздо громче, чем намеревалась, отчего его лицо заливается краской.

Как прогрессивно с его стороны.

— Мистер Кинг, я предпочла бы думать о своем будущем не как — как вы описали нас в лабиринте — крысы в клетке?

На его идеально точеном лице отражается вспышка страха. Четко. Ясно. Такой же страх я видела на его лице, когда он видел, как больные люди поднимаются из могил, преследуя его.

Склонив голову, изучаю его реакцию. До этого момента мне и в голову не приходило, что нечто столь нелепое может быть его величайшим страхом. И почему? Я чувствую, как в голове начинает пульсировать, словно приближая меня к какому-то открытию.

По коже пробегают мурашки от воспоминаний, которые всплывали в Лабиринте. О том, как Винсент предложил позаимствовать ему моей вакцины от легочной болезни, чтобы протестировать ее на клетках коровьей болезни.

Винсент работал рядом со мной в тот день, когда у одной из крыс проявились первые симптомы болезни. Винсент опрокинул коктейль, которого не должно было быть в нашей лаборатории — и перевернул несколько клеток, позволив крысе убежать. И его исчезновение на следующие три дня, а затем полное изменение его личности и выбора карьеры через два месяца.

Я понимаю на него взгляд.

И осознаю.

Я знаю, что он сделал.

Я открываю рот. Закрываю его. Как раз, когда отец Винсента говорит:

— Николас, я хвалю тебя за то, что ты поощряешь идеалы, к которым стремятся молодые умы. Они редко приносят плоды, но я верю, что они должны самостоятельно понять, что важно. Хорошо, что ты дал выплеснуться страстям мисс Теллур, пока она не изменит свои убеждения.

Я одариваю Винсента улыбкой, которая быстро переходит в ярость. Это не мы с отцом создали болезнь.

Это сделал он.

И если бы я могла, я бы убила его за это.

Вместо этого я сжимаю кулаки и тихо говорю:

— Так же, как прошли страсти вашего сына?

Глаза Винсента вспыхивают, когда его отец поворачивается ко мне.

— Прошу прощения, мисс Теллур?

Я облизываю губы.

— Так вот почему ты изменил решение на счет своей карьеры, Винсент? Из-за того, что ты своей страстью создал в лаборатории? Быть ответственным за создание болезни — это вам не шутка.

— Мисс Теллур, я не понимаю, какое отношение мой сын…

Как человек, который потратил последние несколько месяцев на бег, последнее чего я ожидала, это увидеть, как бежит Винсент Кинг. Особенно от девушки.

Но через десять секунд после моего последнего слова и вопроса дяди Николаса: «Это правда, мистер Кинг?», Винсент покраснел как пылающий закат и бросился к двери.

Но там его останавливает констебль.

— Подожди-ка минутку, друг.

Винсент бросает на нас дикий взгляд, словно загнанный зверь, и я понимаю, что мне это не должно доставлять удовольствие, но доставляет. Болезнь, которую он случайно распространил, убивает мою маму, и я могу это доказать. Я бы поставила на это свою стипендию.

— Мисс Теллур… Рен, — говорит Винсент. — Ты должна понять. Я просто возился с кое-какими тестами. Я подумал, что мы могли бы понаблюдать, что он сделает с крысами. Я не собирался освобождать одну из них.

— Рен, иди, готовься к вашей с Селени праздничной вечеринке, — говорит дядя Николас. — Думаю, нам с Кингами нужно поговорить.

Я киваю. И даже не бросив на Винсента более ни единого взгляда, поворачиваюсь к нему спиной и выхожу за дверь.

Глава 26

— За победу Рен! — провозглашает дядя Николас. — И за Селени!

— За Рен и Селени! — восклицают гости.

Их приветствия сопровождаются звоном бокалов и трелью музыкальной серенады, за которыми слышен звук пробок, выскакивающих из башни золотых бутылок, пока официанты подносят дорогие напитки каждому взрослому в этой комнате.

— Чтобы все были покладистыми, — хихикает Селени. — По крайней мере, так говорит мама. Но думаю, это больше для успокоения ее и отца, потому что, судя по тому, как они себя ведут, можно подумать, что сам король Франциск должен явиться, — она заговорщицки понижает голос, играя рукавом голубого платья с оборками. — Я даже слышала, что, возможно, ей придется приложиться к папиному нюхательному табаку, чтобы пережить это — и отец не спорил. Он просто нервничал и поставил дополнительных наемных охранников у всех дверей наверху и по периметру дома, на случай, если вспыхнет бунт.

Я смеюсь и оглядываю шумную комнату, и внешние сады. Все они переполнены политиками и детьми — и Верхними и Нижними — которые, кажется, гораздо меньше заинтересованы в беспорядках, чем в вечеринках, с тех пор, как Нижние обратили внимание на Верхних на фестивале равноденствия. Намек на переоценку ограничений на рыбную ловлю последовал быстро и с тех пор интерес, в основном, вызывали мы с Селени.

— Девочки, которые вели себя, как мальчики, — шепчет пожилая женщина позади нас.

Я оглядываюсь на женщину и подмигиваю.

— Мы даже целовались с мальчиками в Лабиринте, — говорю я. На что она окрашивается в два оттенка красного и говорит что-то о том, какие пошли молодые леди в наши дни.

За исключением количества женщин в комнате, смущенно глядящих на нас с Селени, я не считаю, что бы «идем» к чему-то плохому.

— Рен Теллур, ты ужасна, — хихикает Селени, но привлекает еще больше внимания. Затем испускает резкий вздох. — Только что прибыл Берилл с родителями. О, Рен, — она поворачивается ко мне. — Как я выгляжу? Что мне делать? Я должна их встретить. Так — выжди две минуты, а затем подойди, поговори с нами. И сделай так, чтобы я звучала хорошо, — она быстро чмокает меня в щеку, разглаживает платье и бежит туда, где рядом с модно одетой парой и старухой в шляпе, опираясь на трость, в гипсе стоит Берилл.

Я устремляю взгляд мимо них на открытую дверь, чтобы посмотреть, кто еще вошел — и скрываю разочарование. Папа с мамой еще не приехали. Как и Лют.

Я прикусываю губу. Возможно, им тяжело.

Или возможно…

Может эмоции Люта утихли, и пришла реальность.

Я поднимаю подбородок и поворачиваюсь, чтобы найти Сэма и Уиллла, но встречаю женщину, сопровождающую двух молодых девушек в плохо сидящих поношенных хлопчатобумажных платьях и косами, заплетенными вокруг раскрасневшихся розовых лиц.

— Простите, — говорит старшая, — вы напишите нам что-нибудь на наших платках?

Они обе протягивают грязные лоскуты и смотрят вверх ожиданием во взглядах и слегка дрожащими руками.

Я смущенно улыбаюсь им и достаю из рукава свой платок.

— Только если вы подпишите мой, — а тут уже они улыбаются так же неловко, как и я, и это уже не кажется таким странным.

Как только я заканчиваю, меня по имени окликает Селени, и, когда я поворачиваюсь, она подзывает меня. Они с Бериллом стоят возле его родителей, глядя в мою сторону. Я убираю платок и подхожу ближе, когда кто-то шепчет:

— Сын Гордона, должно быть, серьезно относится к мисс Лейк, раз здесь оба родителя.

Когда я приближаюсь к ним, родители Берилла с приглушенными улыбками приветствуют меня и слабо кивают, я не знаю, чего я ожидала, но явно не этого. Берилл — шатен, а его отец — рыжий с веснушками и добродушной улыбкой, а мать — миниатюрная. И хотя я полагала, что они отнесутся к ней с холодком, они оба кажутся доброжелательными с ней. Они пахнут корицей.

— Мы только что говорили о Винсенте, — сообщает Селени. — Отец сказал, что его будут держать у констебля, пока не доставят в суд.

— Нам очень жаль об этом слышать, — отец Берилла ласково смотрит на меня. — Это такая трагедия для всех вас.

Я киваю и протягиваю руку ему и его жене.

— Спасибо. Кстати, я — Рен. Кузина Селени.

Берилл краснеет.

— Прошу прощения. Папа, мама, это мисс Теллур. Мисс Теллур, это мои родители, мистер и миссис Джеймс, и одна из их знакомых — миссис Дэнфорд.

Мисс Дэнфорд отвернулась, чтобы с кем-то поговорить, но мама Берилла улыбается мне и оглядывается.

— Ваши родители здесь, мисс Теллур?

Я улыбаюсь ей в ответ и не позволяю усилиться своим страхам.

— Они надеются приехать.

— О, они будут здесь, — Селени берет меня за руку и сжимает. — И они будут рады узнать, что Берилл только что сказал, что принял решение, — она гордо смотрит на него. — Он решил сделать карьеру в парламенте.

Отец Берилла откашливается.

— Мой сын, кажется, в последнее время обеспокоен социальными вопросами.

Он смотрит на Селени, которая быстро краснеет.

— Полагаю это как-то связано с друзьями, которых он завел, не так ли? — он кладет руку на плечо сына и похлопывает его. — Думаю, мы с женой должны познакомиться с вашими родителями, мисс Лейк. Мисс Теллур. Прошу вас обеих простить нас.

Я смотрю, как они уходят, когда мисс Дэнфорд заканчивает разговор и поворачивается к нам. Она носит ярко-зеленую шляпу, оттеняющую довольно морщинистое лицо, которое выглядит странно веселым. Но меня привлекают ее глаза. Лавандовые.

Она берет меня за руку.

— Мисс Теллур, как я слышала? Очень приятно познакомиться, — ее пальцы обхватывают мои и странное ощущение, словно подталкивает меня. В ней есть что-то знакомое. — Надеюсь, вам понравилось в Лабиринте? Вы, определенно, проявили себя там, ведь так?

Я замираю. И моргаю. Нужно ответить, но я не знаю, что сказать, потому что все, о чем я могу думать, это то, что этого не может быть. Я качаю головой и подхожу, чтобы посмотреть на нее поближе, но она резко разворачивается и говорит звенящим голосом:

— А сейчас, если вы извините меня, уверена, где-то есть лабиринтный пирог с моим именем. — И уходит в боковой коридор.

— Вот вы где, — я подпрыгиваю, когда раздается голос Сэма. — Мы везде вас искали, — он ковыляет к нам на костылях, рядом с ним — Уилл — его волосы такие же растрепанные, как всегда.

Уилл усмехается.

— Нам пришлось съесть четыре десерта, потому что не с кем было их разделить. Потом нам пришлось начать этот сладкий голубиный пирог.

— Вы ведь не поливали соком? — я смотрю на них и их полные тарелки, не выпуская из поля зрения мисс Дэнфорд, когда она входит в коридор, который находится в противоположном направлении от еды.

— Может, — он слегка кланяется и подмигивает Селени. — Добро пожаловать на любые последующие развлечения. Только не говори своей маме.

Берилл усмехается, прежде чем его лицо принимает серьезное выражение.

— Кстати, я обратился к отцу с просьбой пересмотреть инициативу по рыболовству в Палате Лордов. Он хочет запросить более полное исследование влияния, чтобы понять, не было ли что-то упущено.

— Скажи им, что еще, — тихо взвизгивает Селени и хватает его за руку.

Она подпрыгивает на каблуках, а он краснеет.

— Я официально сообщил им, что буду ухаживать за мисс Лейк.

Моя улыбка расплывается шире и сопровождается объятием, которое обещает, что я покричу с ней позже, когда это не будет еще больше смущать Берилла. Так вот почему она светилась как огненный жук с тех пор, как он вошел.

— Молодец, парень, — Уилл хлопает его по спине. Затем морщит лоб. — Значит, старик не против?

Селени берет Берилла под руку.

— Очевидно, он был слишком смущен, чтобы твердо стоять на своем.

— Ну, в свою защиту…

Они продолжают говорить, но я смотрю на угол, за которым исчезла мисс Дэнфорд. Я извиняюсь и следую за ней.

Она проскользнула по коридору к открытой двери гостиной. Она стоит там спиной ко мне целую минуту, когда из комнаты доносится несколько мужских голосов, и я не уверена, подслушивает она или не решается войти. Если мисс Дэнфорд и знает, что я здесь, то не подает виду.

Через секунду она замирает.

— Мисс Теллур, вы не с другими гостями.

Я распахиваю глаза.

У меня пересыхает во рту, когда она поворачивается и изучает меня своими лавандовыми глазами над морщинистыми щеками и симпатичным синим костюмом с необычно большими пуговицами. И голос очень похож на бой часов.

— Тебе что-то нужно, дорогая? Или ты здесь только, чтобы подслушивать?

Я качаю головой.

— Я не понимаю. Вы…

Ее усмешка становится шире и она делает шаг вперед, чтобы рассмотреть меня с ног до головы, прежде чем ее взгляд возвращается к моему лицу.

— Я ожидала, что из всех участников конкурса, ты знаешь, что все не всегда так, как кажется, Рен Теллур из Порта, — она поджимает губы и откидывается назад, продолжая рассматривать меня, затем осторожно достает из кармана пустую деревянную трубку. Она поднимает и смотрит на нее, затем одним быстрым движением взмахивает ею перед собой.

В этот момент она превращается в пожилого седовласого мистера Келлена в пурпурном жилете и с пустой деревянной трубкой.

Прежде чем я успеваю моргнуть, она снова взмахивает деревянной трубкой, как волшебной палочкой, и возвращается в женскую версию того, кем является.

Я закрываю глаза. Открываю их. Она все еще тут. Я щурюсь.

— Кто вы?

Она хихикает и это тот же приятный звук, который я слышала когда-то ночью в коридоре возле кабинета моего дяди.

— Женщина должна найти свой собственный путь, да? Будучи единственным живым наследником в длинном ряду Холмов, я не могла позволить, чтобы это имя умерло вместе с моим отцом. Так что… — она пожимает плечами. — Хоть мне и не дали образования, которое традиционно необходимо для ведения бизнеса, он обеспечил мое обучение, — она слабо улыбается и постукивает трубкой по руке. — Другое. А сейчас… — ее губы растягиваются в слабой улыбке. — Если я не могу посещать школу, то, по крайней мере, я могу повлиять на тех, кто ее может.

В следующее мгновение она радостно хлопает в ладоши и одаривает меня улыбкой.

— Добрый вечер, Рен. И еще раз поздравляю с победой. Я ожидаю, что ты сделаешь много хорошего для мира людей, — она возвращается в гостиную.

— Но ключ был у Винсента, — быстро говорю я.

Она замедляется и наклоняет голову.

— Да, мисс Теллур, ключ был у него. Я никогда не говорила, был ли ключ фактически или лишь характеристикой. Я надеюсь, какой-то из твоих интеллектуальных талантов уже ухватился за это.

С этими словами она снова взмахивает трубкой перед собой и принимает совершенно новый облик — лысеющего мужчины средних лет в костюме и галстуке — и, кивнув мне, шагает в дверь, чтобы присоединиться к мужчинам.

А я остаюсь смотреть в пустоту.

Я хмурюсь и поворачиваюсь, чтобы… сделать что? Я не знаю, но в тот момент, когда я проскальзываю назад к вечеринке, голос говорит:

— Я слышал, что короткие волосы у женщин могут войти в моду.

Лют.

Я не знаю, таять мне, смеяться или плакать. Я хочу спросить, где он был, что происходит, но его глаза находят мои и эти вопросы откладываются на потом, затем я смотрю на его одежду и улыбаюсь. Не думаю, что когда-либо видела его в брюках, а не в рыбацком костюме.

— Выглядишь хорошо.

Он демонстрирует ямочки на щеках и убирает с лица прядь темных волос.

— Я как раз собирался сказать то же самое о тебе, — его глаза сканируют мое платье, которое для меня купил папа, хотя оно стоило почти все пенни, которые мы смогли накопить, и я просила не делать этого. — Хороший выбор, — он наклоняется и понижает голос, окидывая взглядом комнату, в которую мы только что вошли, хотя весь его тон говорит, что сейчас он предпочел бы быть где-угодно, только не на вечеринке Верхних. — Как ты со всем этим справляешься?

Я кривлюсь.

Он смеется.

— Тогда поблагодари Калдона за хорошую еду. А твои дядя с тетей кажутся очень гордыми, — выражение его лица становится серьезным. — Как, по-твоему, прошел тест?

— Честно? Понятия не имею, — я сглатываю. — Но Винсент…

— Мама рассказала мне сегодня вечером, как только я вернулся, — Лют впивается в меня взглядом и проникает вглубь — словно пытается что-то прочитать или, может, сказать мне что-то, я не знаю. Наконец, его голос дрожит, словно от усталости. — С наступлением хорошей погоды нам с людьми отца пришлось выйти на рыбалку. Ушел сразу, как пришел в себя после ягодного яда, и только что вернулся, — его рука соскальзывает с волос вниз, чтобы взять мою ладонь, которую он сжимает и ждет моего ответа.

Но я не отвечаю, потому что, если сделаю это, то, наверное, обниму его прямо здесь. Забыв о вечеринке, забыв о людях. Вот чего я хочу.

Он, должно быть, читает мои мысли, потому что кивает, притягивает меня к себе и прижимает к груди так же, как я прижимала маму последние несколько месяцев. Я дрожу и вдыхаю его соленый запах, и даже с обещанием, что новое лечение, которое папа нашел для мамы, или лекарство, над которым я работала, может быть разработано вовремя, чтобы спасти ее, я удивлена накатившей волной чувств. Я оседаю в его руках, когда тяжесть Винсента, теста и мамы едва не сбивает меня с ног. Пока в какой-то момент я не осознаю, что он не просто удерживает мое тело, думаю, вероятно, он удерживает мое сердце на месте.

— Мы можем забыть об этой вечеринке и уйти? — шепчу я.

Он хмыкает, затем отодвигается, чтобы посмотреть на меня.

— Даже я испытываю здоровый страх перед твоей кузиной. Она содрала бы кожу с наших век, и Берилл пришел бы в ужас, — но даже когда он это говорит, я чувствую изменение в его поведении. Его тоне. Какое-то напряжение. Что-то затягивает.

Я, хмурясь, наблюдаю, как он немного отстраняется от меня. Кивнув, я выпрямляюсь и отвожу взгляд, предоставляя ему пространство.

— Как твоя мама и Бен?

Он пожимает плечами.

— Кроме испуга, что я вернулся домой на носилках, они в порядке. Но фестиваль — это единственное волнение, с которым Бен может справиться в течение нескольких недель.

— Как долго ты пробудешь дома?

Он не смотрит на меня.

— Недостаточно долго. Завтра я снова уезжаю. Мужчины пытаются поймать столько рыбы, сколько сможем, на случай, если переговоры о регулировании пойдут наперекосяк. — он начинает говорить что-то еще, но голос тети срывается на бессвязное восклицание, и когда я оглядываюсь, то вижу родителей. Мама сидит в кресле-каталке. Отец стоит за ее спиной, защищая и испытывая неловкость.

Лют кивает им прежде, чем наклониться и прошептать мне на ухо:

— Если у тебя найдется минута, я хотел бы поговорить с тобой наедине.

Прежде чем я успеваю ответить, он извиняется, чтобы дать им побыть со мной. И я киваю, потому что уже прочла в его глазах, что у него на уме. То же, что и у меня. Вопрос о том, сможем ли мы устоять перед сложностями наших жизней.

Мое дыхание становится прерывистым. Я смотрю, как тетя обнимает маму, и задыхаюсь от слез, потому что именно к этому мы все возвращаемся, не так ли? Погоня за мечтами и выборы — моей мамы и ее сестры — их мужей и детей. Люта и мой. Его — остаться дома и изменить мир для его мамы и брата, мой — поступить в университет в надежде изменить мир для таких людей, как моя мама.

Я отталкиваю эти мысли, даже когда боль угрожает затопить меня. Мама и тетя поворачиваются ко мне с глазами полными слез, на которые, я даже не подозревала, что они способны. Потому что мама дома. В своем первом доме.

Я улыбаюсь при мысли об этом.

Бросив последний взгляд на Люта, который пошел искать Сэма и Уилла, я подхожу к женщинам и крепко обнимаю маму. Мамины руки сегодня немного окрепли. Я смотрю на отца. Его сыворотка, кажется, сдерживает прогресс болезни. Может быть, я все-таки успею.

Выражение его лица говорит, что он предпочел бы убежать отсюда с нами втроем. Но он этого не сделает.

Он просто стоит и выглядит… одиноким.

Оставив тетю Сару развлекать маму, я выволакиваю папу на улицу и тащу к садовой стене, где мы сможем постоять в уединении, глядя на море, рядом с недавно посаженным розовым кустом, вокруг которого еще взбитая и разрыхленная земля. Мне кажется, сейчас она немного похожа на папино сердце.

Не говоря ни слова, папа кивает, словно знает, что я думаю о свежей земле и живом сердце, затем опирается руками на стену.

— Кстати, мне нравится твой друг Лют.

— Мне тоже.

— Ты была так занята раньше, рассказывая мне о Винсенте — которому я, кстати, оторву окровавленные конечности — что забыла рассказать мне, как прошел тест.

— Я знала, наверное, четвертую часть материала. С остальным мне пришлось побороться.

Он смотрит на меня.

— Целую четверть, а? Это моя девочка.

Моя девочка.

Утренний страх снова начинает подниматься во мне. Я его девочка и скоро, возможно, стану единственной, кто останется. Если я поступлю в университет, я не просто потеряю маму. Я также потеряю и жизнь с ним. И Люта. Я теряю все, что знаю, в погоне за тем, в возможности чего мы еще не уверены. И если мама уйдет… Я заставлю проиграть и папу.

— Папа, — мой голос срывается. — А если я ошибаюсь? Что, если для мамы уже слишком поздно и, поступив в университет, я оставлю тебя одного?

Он похлопывает меня по руке.

— Ты следуешь за своими мечтами, а не чувством вины, Рен.

«Но что, если мои мечты не так просты?» — почти сказала я. — «Может в этом и проблема». — Что, если мои мечты — это что-то одно, а не все? Образование и мама. Папа и Лют. Создание лекарства, не бросая то, что у меня есть. Почему будущее, прошлое и настоящее не могут быть моими местами?

Я просовываю руку в его ладонь и смотрю на океан — весь синий и оранжевый от плавающих водорослей, простирающийся до пурпурного неба, и проглатываю полный рот страхов.

— Я буду скучать по тебе, когда ты будешь в университете, малышка.

Я крепче сжимаю его руку. И принимаю самое сложное и самое легкое решение в своей жизни.

— Пап. Я хочу отложить отъезд.

— Это… что? Нет, — он качает головой. — Они примут тебя…

— Сделают они это или нет, я хочу подождать, — я сжимаю его руку. — Учеба в университете отнимет много времени, а сейчас вы с мамой нуждаетесь во мне больше, чем когда-либо. Мы оба знаем, что если мое лекарство не сработает, я не успею вылечить маму, — я сглатываю. — Лекарством будет либо то, что мы сейчас разрабатываем, либо нет.

Он отнимает свою руку, чтобы повернуться ко мне лицом.

— Теперь слушай меня. Ты поедешь в этот университет. Конечно, это займет много времени. А ты как думала?

— Я не это имела в виду, — я смотрю мимо него на воду, затем делаю вдох, чтобы мой голос не дрожал. Смотрю на этого человека, который был не только моим отцом, но и другом всю мою жизнь. Возможно, я уже теряю маму. Я не готова потерять и его. Даже по другой причине. Я не готова потерять его из-за горя.

— Я продолжу исследования, но мы будем делать это вместе. Я останусь и буду заботиться о вас обоих, потому что именно так поступают в семье. А когда все изменится, я, может быть, поступлю в университет.

Я редко видела его сердитым. Так, чтобы его трясло от гнева. Но сейчас он именно такой.

— Рен Теллур, слушай и слушай хорошо. Мы с твоей мамой воспитывали тебя не для того, чтобы ты бросила семью или забыла о ее нуждах. Но мы также воспитывали тебя не для того, чтобы ты жертвовала своими мечтами ради других.

— Но что, если мои мечты и то, и другое? — шепчу я. — Что, если я могу исполнить и то и другое, только медленнее?

Он изо всех сил качает головой, а его дыхание становится утомленным.

— То, что ты сделала — что прошла в этом состязании — не что иное, как чудо. И я достаточно стар, чтобы понимать, что когда происходит чудо, ты смотришь ему прямо в лицо и принимаешь, как таковое. Так что теперь я смотрю тебе в лицо и принимаю это. Как бы это ни выглядело — чем бы ни закончилось для нас — ты пойдешь вперед с высоко поднятой головой.

— А ты?

— Рен, я твой отец, а не ребенок.

— Верно, но я тоже уже не ребенок, папа.

Он усмехается и тихо говорит:

— Добро пожаловать во взрослую жизнь, дитя.

Его прерывает визг, когда к нам спешит мамаша с дочерью, которая состоит из растрепанных каштановых волос, кожи и тощих ног, тонких как у цыпленка. Я наблюдаю, как они плетутся к дому, когда девочка поднимает глаза и, сначала изумленно, а затем смущенно улыбается.

Папа обнимает меня за плечи и сжимает.

— Мы прожили с тобой целых семнадцать лет. Может, теперь ты нужна другим людям. В конце концов, для чего еще нужны исследования, если не ценить людей, ради которых мы их проводим? Мы начали нашу работу ради твоей мамы. Ты закончишь ее ради нее и других.

Я смотрю на него и моргаю, игнорируя все, что собиралась сказать. Вместо этого я наклоняюсь и крепко целую его в щеку.

Он улыбается.

— Вот это моя девочка, — он кивает в сторону двери, через которую я вижу стоящих Селени и моих друзей. — А теперь иди, заканчивай свое веселье. Пойду, проверю твою маму. Я дам ей еще десять минут, а потом отвезу отдохнуть.

Я начинаю спорить, что помогу, но выражение его лица останавливает меня. Поэтому я просто смотрю, как он уходит, прежде чем последовать за ним в сверкающий дом моих тети и дяди.

Берилл и Селени разговаривают с его родителями. Уилл и Сэм болтают с Молли. А Лют…

Лют тихо разговаривает с женщиной, которую я знаю как Холма. Они смеются над чем-то, и мне вдруг приходит в голову, что кукарекающий петух в день Лабиринта был прав. Смерть витала в воздухе, и она явилась. Но, возможно, это была смерть наших более страшных личностей.

Я снова поднимаю взгляд на Люта и Холма, а она резко поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом. Ее глаза мерцают ласковым пониманием, которое говорит, что она знает, о чем я думаю. Ведь, в конечном счете, главное — то, как мы используем наше время.

Я поворачиваюсь к Люту, который, видимо, чувствует это, потому что останавливается посреди разговора и смотрит прямо на меня. И вопросительно поднимает бровь.

— Как насчет того, чтобы уйти отсюда? — одними губами говорю я.

Глава 27

Еще до того, как мы добрались из дома Селени до главной дороги, соль в моей крови дрожит, тянет, приглашая нас с Лютом, мчаться к берегу нашего маленького портового городка. Когда мы бежим мимо полей, по мосту и вниз узкими извилистыми улочками перед нами сверкает звездная вода. Смею предположить, что Лют не отстает от меня в своих брюках, лучших из всех, которые когда-либо были у него.

— Ты уверен, что не порвешь свои вещи? — я задыхаюсь, когда мы выходим на дорогу к пабу Соу.

— Не обещаю, — он смеется. — Но они определенно раздражают.

Я спускаюсь по вымощенным булыжниками ступенькам в другой переулок и иду по нему, пока мы не оказываемся на длинной дорожке перед пристанью, где среди длинного ряда других лодок, пришвартована лодка Люта. В серебристой воде отражается ночное небо, волны вздымаются белыми пятнышками пены, похожими на звезды.

Я соскальзываю с деревянного выступа, когда ветер раздувает мои волосы на сотни коротких прядей. Наша кожа ощущает брызги соленых волн, дико плещущихся о причал, когда Лют спрыгивает вниз, чтобы присоединиться ко мне на песке.

Ботинки — первое, что нужно снять.

Платье — второе.

Лют издает низкий смешок.

— Конечно, ты надела брюки под вечернее платье.

Я не отвечаю — просто задираю юбку через голову, дергаю, но она не снимается. Что-то уперлось мне в шею.

Лют хватает ткань и придерживает ее, чтобы она не порвалась.

— Перестань дергаться. Ты забыла о пуговице, — его пальцы касаются моей спины, пока он распутывает петельку.

Я жду, пока он расстегнет ее — а затем легкое платье остается у него в руках, а я выскальзываю из лабиринта в своих штанах с трупа и блузке к морю. Я наклоняюсь, чтобы подвернуть их, затем снимаю чулки, пока волны поднимаются на пять шагов.

Парень отбрасывает платье в сторону и падает на песок, затем закидывает руки за голову и смотрит вверх. Ночное небо сегодня в полном великолепии, демонстрирует свои созвездия, словно соперничая с моим платьем.

Он ничего не говорит.

Я ничего не говорю.

Мы просто слушаем, как бьются волны, а на расстоянии перекликаются сирены.

Я не знаю, насколько нас хватит. Он лежит на спине. Я стою у воды и нервничаю. Во тьме, где небо простирается, как чернильный холст, от одного края мира к другому, а прилив и отлив, как часы, или сердцебиение, или ровное дыхание Люта. Никто из нас не произносит ни слова.

Пока, в конце концов, напряжение не становится маятником между нами.

Его дыхание меняется, он садится, кладет подбородок на колени и смотрит на море.

Я наблюдаю за ним. Его лицом. Он трет костяшки пальцев. Его глаза не поднимаются на меня. Он ничего не говорит, но его молчание оглушительно. Лют прочищает горло и звук мягкий, словно пена, которая сейчас касается пальцев моих ног. Поэтому, когда он, наконец, начинает говорить, его голос, в равной степени, соленый и штормовой, и я не знаю, что беспокоит меня больше — что он все еще не смотрит на меня или что его лицо приобрело решительное выражение.

— Рен, я подумал… — он проводит рукой по волосам. — Я знаю, что грядут изменения, и…

С другой стороны, возможно, я не готова услышать, о чем мы оба думаем. Я делаю три шага, необходимые, чтобы океан полностью укрыл мои лодыжки и холод кусает мою кожу.

— Давай не будем об этом. Давай просто насладимся моментом, прежде чем двигаться дальше.

Его глаза затуманиваются, как небо перед бурей. Темные. Земные. Ожидающие объяснений. Когда они не следуют, он кивает.

— Рен, что происходит?

У меня вдруг перехватывает дыхание. Потому что я… Я не знаю. Мне просто хочется убежать.

И я смеюсь, потому что в этом вся суть. Мне постоянно хочется убежать — даже от этого разговора.

Но я не бегу. Я остаюсь и поднимаю взгляд. И пусть его вопрос дойдет до моего сознания.

— Думаю, мы оба понимаем, что происходит, — наконец, говорю я, и когда я снова поворачиваюсь к нему, его лицо непроницаемо, он просто смотрит на воду.

Моя грудь сжимается. Я киваю и смотрю вниз. Взбиваю пену, и еще раз.

— У тебя есть семья, о которой нужно заботиться, у меня — мама и папа, и, возможно, учеба. Если я поступлю, я буду в другом городе, и…

— Ты поступишь.

— Ты не можешь этого знать. Но если да, то…

— Тогда я хотел предложить идею, которая не обязывала бы тебя, но, возможно, помогла бы.

Я не хочу показывать свои эмоции. Надежда, что у него есть план… что, хоть я и пытаюсь уравновесить маму с папой и университет, может, он тоже хочет попробовать — чтобы это ни было — так же сильно.

— Я знаю, что ты беспокоишься о родителях. Хуже того, твой отец останется один, если ты не успеешь помочь матери. И я знаю, что твоя стипендия обеспечит им пособие, но твой отец сказал мне, что они планируют остаться жить здесь. Как я и думал… — он смотрит на меня и его глаза яркие, красивые и до боли грустные. — Я хочу, чтобы ты знала, я буду навещать его каждый день. А когда я буду в море, то меня сменит моя мама.

Я моргаю. О.

Он проводит рукой по своим черным просоленным волосам.

— И здесь нет никаких условий — никаких ожиданий. Просто мое предложение, как друга.

Как друга.

Мое сердце бьется о ребра. Он просто предложил мне мир и себя в качестве друга — и я благодарна и одновременно унижена и обижена, и не знаю, что с этим делать. Я смотрю на него.

— А если я не поступлю?

— Ты поступишь, потому что мы оба знаем, что теперь тебе здесь не место, — тихо говорит он. Я напрягаюсь и начинаю отвечать, но выражение его лица говорит, что эти слова причиняют ему такую же боль, как и мне. Он качает головой. — Не место, пока ты не получишь, что хочешь и не принесешь сюда.

Я задыхаюсь. Потому что знаю, что это правда. Так должно быть. Так было всегда. Я могу вписаться везде, но я не буду принадлежать ничему и никому. Даже ему.

Я отвожу взгляд. И произношу это вслух, потому что лучше я скажу это за нас обоих, чем услышу это от него.

— Спасибо за предложение. Я благодарна тебе больше, чем ты думаешь. Если я поступлю, я хотела бы поговорить с тобой. И я согласна — думаю, оставаться друзьями — наилучший план. Значит от…

— Что? — его голос так тих, что почти тонет в шуме волн. Его глаза сверкают в мою сторону, но я не уверена, вызов это или раздражение.

— Остаться друзьями — лучший план, — повторяю я. — Поступлю я или нет…

— Я этого не говорил, — осторожно шепчет он.

Я застываю.

— Пожалуйста, не говори мне, что ты хочешь только этого.

Я выхожу из воды и приближаюсь к нему. К его фигуре, которая наклоняется ко мне, а не отшатывается от меня.

Эти серые глаза горят, когда он смотрит на меня.

— Если тебе нужна только дружба, я приму это с уважением, но… — он качает головой.

— Ты только что сказал, что мне здесь не место, Лют. А ты… твое место там, — я бросаю взгляд на море.

Одним быстрым движением он поднимается на ноги, берет меня за руку и с минуту смотрит долгим взглядом, его горящие глаза говорят мне сотни вещей, но я не могу расшифровать ни одной из них, а волны продолжают вздыматься и отступать, словно, как и я, не уверены точно, где они должны быть. Принадлежать всему и ничему одновременно в массе, которая не принадлежит ни человеку, ни земле, потому что море — это просто отдельная сущность.

Море — просто отдельная сущность.

Вода ритмично бьется о мои ноги и вскоре уже плещется в моей голове. Я закрываю глаза и позволяю ее шепоту проскользнуть сквозь меня пока, в следующий момент, он проникает прямо в мою душу и не переворачивает все мои предположения. Убеждение, которое я просто неправильно поняла.

Я хмурюсь и смотрю на Люта. Как он назвал море? Неукротимым.

Что, если со мной, и правда, то же самое? Что, если я не принадлежу ничему… потому что я принадлежу себе? Может именно в этом сила моря, а, может быть, и моя сила? Не важно, чему я не принадлежу. Важно, что я принадлежу себе.

Вот почему я вошла в Лабиринт.

Поэтому я выживу, если потеряю мать.

Поэтому я выживу, если потеряю Люта.

Я буду принадлежать себе.

Я позволяю улыбке тронуть свои губы и притягиваю руку Люта к груди, где, чувствую, в моем сердце пульсирует кровь, когда я смотрю на него. Этот человек, стоящий среди брызг океана, так близко, что мог бы слиться со мной. Капли воды скользят по его лицу, словно пальцы по голой коже. Они цепляются за его ресницы, губы и подбородок, и он прижимает мои пальцы к моей груди, прежде чем отстранить их и положить на свою.

Чтобы почувствовать его дыхание и сердцебиение. Потому что, возможно, я принадлежу и им.

Наконец, он выдыхает и, наклонившись, шепчет:

— Чертов ад, пожалуйста, скажи хоть что-то. Скажи, что ты хочешь завоевать мир, но позволишь мне сделать это с тобой — даже, если я сделаю это отсюда. Потому что ты — дикое море, опасные бури и созвездия в мире, где для всех, кого я знаю, я — якорь, — он наклоняется вперед, будто его сердце так же напряжено, как и голос. — И ты напоминаешь, что мне под силу сделать невозможное.

Он робко смотрит на меня, словно боится, что я запротестую.

— Я знаю, что до университета — день пути, но я не против этого расстояния, если ты…

Мои пальцы на его анатомически совершенных губах прервали его комментарий. Он поднимает бровь и дожидается моей сдавленной улыбки, прежде чем скользнуть рукой по моей шее и притянуть меня ближе, большим пальцем касаясь моего подбородка. Я притягиваю его к себе до тех пор, пока атмосфера между нами не перестает существовать и остаемся только мы, море и небо.

Он открывает рот, чтобы снова заговорить, но я уже лопаюсь по швам своего естества, а океанские брызги вокруг нас кружатся и падают в воздух, жизнь, магию. И вдруг — его руки в моих волосах, его губы на моей щеке, скользят вниз, к моему подбородку, затем ко рту, и каждый вздох говорит, что я пропала.

Рука к руке. Нерв к нерву. Губа к губе. Дыхание переплелось. Сгораю дотла. Все во мне принадлежит мне, но и ему тоже. Этому парню, который хочет, чтобы я преуспела. Который готов взять на себя мир со мной вместе, и, в процессе, возможно, мы создадим свой новый мир.

Я отстраняюсь и смотрю на него.

— Мне жаль, что ты не выиграл конкурс, Лют.

— Победа никогда не была моей. Моим Лабиринтом была ты. Твой разум. Твое сердце. Твое доверие. В надежде, что ты назовешь меня своим.

Я становлюсь на цыпочки и обхватываю ладонями его лицо.

— Мистер Уилкес, я когда-нибудь объясняла вам процесс разложения трупа животного?

Глава 28

Когда в тихие утренние часы на крыльцо каждого дома в Пинсбери пришло в письмо, после осеннего равноденствия, которое так потрясло, по крайней мере, половину крошечного королевства Калдон, прошло не более двух недель, и миссис Менч, по понятным причинам, пришла в ужас. В конце концов, мистер Холм посылал его, даже не задумавшись, какой эффект оно произведет. Социальным переменам, как и людям, нужно давать время, а в последнее время их было слишком много. Приличия должны соблюдаться даже, если некоторые безрассудные молодые люди считают, что традицию нужно менять.

Миссис Менч только надеялась, что это не станет привычкой. У нее было достаточно волнений, по крайней мере, не по ее вине, целых пять месяцев. И это о чем-то говорило.

Тем не менее, она, как и все остальные в Пинсьери, разорвали запечатанный пергамент в тот момент, когда послания упали на булыжную мостовую, потому что впервые за последние пятьдесят лет никто не имел ни малейшего понятия о его содержимом. О двух письмах в один год от мистера Холма никто никогда не слышал.

Короткая записка была написана от руки лиловыми чернилами на сорокафунтовом пергаменте.

«Все господа всех возрастов приглашаются на празднование мисс Теллур ее поступления в Стемвикский Университет для начала зимней четверти. Торжество состоится ровно через неделю, 13 октября в год нашего короля Франциса (да здравствует он долго), в поместье Холм. Гостей ждут в шесть часов вечера перед входом в Холм — Мэнор и приветствуются до часу ночи следующих суток.

Для участников: прохладительные напитки будут предоставлены в любое время. Спальные места не предоставляются (поэтому, просим уйти до часу). Поздравления, почитание и восторг по отношению к мисс Теллур приветствуются. (Те, кто не подчинится, будут выкинуты прочь от нашего поздравительного волнения).

Для несогласных: Никто не любит обиженных, так что — оставайтесь дома.

Для всех: Мистер Холм и Холм — Мэнор несут лишь частичную вину, обязательства и юридическую ответственность за грядущие социальные изменения, которые могут произойти в результате того, что ваши дети посчитают, что в их власти и праве стать кем и чем угодно и тем самым изменить ход истории.

Искренне ваш, Холм».