Ловушка для потерянной души

— А миссар что же? — подался вперед мужчина, едва ли не касаясь лицом прутьев решетки. Вздрагиваю от страха и вновь нахлынувшей злости.

— Не знаю. Он просто был там, пытался убить. — Воспоминания густые, словно болото. Выхватываю какие-то кусочки, как камни на мутном дне.

— Зачем? — пряный запах мяса щекочет ноздри. Вдыхаю его, впитываю в себя, пытаюсь согреться.

— Не знаю, — вновь вспоминаю ту ночь. Обещание Арри, а потом холод камеры и его взгляд, слова ранили сильнее, чем тычки копья. — Из-за Арри…

— Арри? — сузил глаза мужчина. — Кто это?

— Мой… — хотелось сказать друг, но слова застряли в горле. — Мы были вместе какое-то время. — Пожимаю плечами, прогоняю видение его лица.

— И зачем он был нужен миссару? — новый вопрос. В голосе отчетливо слышу нетерпение. Зачем? Не знаю. Мыслей было много, но все они крутились лишь вокруг моих чувств. Теперь же… эти вопросы заставляют задуматься. Арри. Его хотели убить, называли принцем, он сам говорил что-то про наследство. Сплошная головоломка. У меня нет ответов.

— Я не знаю. — Отвечаю честно. Но обязательно подумаю над этим. Ради чего Арри так поступил?

Мои ответы мужчине не понравились. Он нахмурился, пожевал губами, обдумывает что-то. Кивнул каким-то своим мыслям, открыл небольшое оконце в решетке и бросил кусок мяса на грязный пол. Снова заскрипели дверцы повозки, зазвенела цепь. Со всех сторон обступила темнота, столь глубокая после яркого света факела. Выдыхаю облегченно, отползаю из угла, где по-прежнему стоит чашка с остывшей кашей. Шарю руками в темноте, натыкаюсь на горячее мясо, впиваюсь в него зубами. Мне нужны силы. Я выберусь. И заберу с собой ее. Таких людей мало, они должны жить.

Тьяра Ка Тор.

Дочь рода наместников третьего полного ранга ныне бесполезных земель.

С каждым днем дышать труднее. Собственный голос кажется чужим. Грудь изнутри как царапает острыми когтями. Приступы мучительного кашля все чаще, словно легкие пытаются вырваться из плена грудной клетки. Еда застревает в горле, медленно ползет в желудок, вертится там, а потом просится обратно, смешивается с кровавым кашлем. Я почти перестала есть. Все больше отдаю зверю в клетке. Ему нужнее, слышу, как он жадно хватает ее.

Я больше не боюсь. Только грустно немного, что вот так все закончится. Нет больше мыслей о будущем. Так отчаянно ждала шанса на побег и вот он, подарок судьбы. Совсем скоро я стану свободна, только не так, как представляла. Смерть тоже выход, надежнее любых других путей.

Тяжелые знакомые шаги Салиха заставляют встрепенуться, засунуть глубже грусть и спрятаться. Бегу в сторону повозки, что служит нам всем спальней, но вовремя останавливаюсь. Воины охраны. Стоят, лениво прислонившись к двери, скользят взглядом по голым веткам кустов. Замираю, стараюсь слиться с темнотой опустившейся ночи. Отступаю, скрываюсь за кустами, подальше от ярких неровных кругов света факелов.

Совсем рядом зазвенели цепи. Оборачиваюсь к повозке, где держат зверя. Сердце забилось чаще. Впервые кто-то подходит к тем обвитым цепью дверям. Салих ковыряется в замке, бормочет что-то щуриться в свете факела. Подкрадываюсь ближе. Все же я еще жива и мне не чуждо любопытство. Может, удастся разглядеть того, кто стал моим единственным безмолвным другом. Лишь бы кашель не скрутил, а то поймают.

Медленно, со скрипом открывается дверь, блестят ржавые прутья толстой решетки внутри. Свет врывается внутрь, выхватывает неясную темную фигуру в углу. Она прижимается к стене, прячет за собой ту маленькую дыру, куда я обычно ставлю кружку с кашей. Вздрагиваю от страха. А что если Салих заметит? Опять будут бить. Закусываю губу, смотрю, что будет дальше.

Салих подносит факел вплотную к решетке, вглядывается внутрь темной клетки. Я невольно крадусь вперед. Далеко, не разглядеть зверя.

— Ты понимаешь человеческую речь? — спрашивает у клетки Салих. — Кто ты?

— Никто, — тихий голос отчетливо слышен. Забирается в голову, заставляет волоски на теле шевелиться.

Смотрю на того, кого считала зверем и оживают страшные сказки из детства. Часто я сидела в старой библиотеке отца. Единственное сокровище, что осталось с былых времен. Книги, чей запах навсегда въелся в память. Они были единственными такими, написанными еще во времена начала воины магов. Отец любил их, искал, платил большие деньги собирателям бесполезных земель.

Я очень любила читать. История, настоящая жизнь, что спустя много лет кажется сказкой. Про магию и ее создания. Про великую силу, которая смогла разрушить за мгновения целые города. Именно оттуда пошла моя одержимость магами. Они казались мне удивительными, особенными людьми. Впрочем, так и оказалось. Только не так, как я себе представляла. И вот еще одно подтверждение тому, что все это далеко не сказки, а страшная реальность далекого прошлого. Безликий. Самый настоящий, живой. Сидит в четырех стенах железной клетки, смотрит на Салиха прозрачными глазами, гремит массивной цепью железного ошейника. Сердце замерло. Вот она, еще одна сказка, совсем близко, всего в десятке шагов. Я слышу его безжизненный голос, чувствую ту ауру силы, что заставляет отступать под его взглядом. Салих тоже боится, но, видимо, даже не подозревает, кого держит в повозке.

Вот он, мой шанс на свободу. Тот, кого не удержат никакие стены, если он накопит достаточно силы. Безликие палачи — самый страшный кошмар прошлого. Мои любимые герои старых историй. Те, кто могут растаять в толпе, пройти сквозь любые двери, стать кем угодно, стоит только захотеть.

Снова загремела цепь на закрытых дверях повозки. Тихо удалялись шаги недовольного Салиха. А я все стояла в кустах, смотрела на темные доски и слушала звон цепей. Даже боль стала не такой сильной, отступала под напором зародившейся надежды. Я хочу хотя бы умереть свободной, той смертью, которую выберу сама.

Латарин Ла Карт.

Миссар третьего полного ранга Военного Управления.

Жизнь — это постоянный выбор. Каждый шаг, взгляд определяет дальнейшую судьбу. Я не просто шагнул в сторону. Совершил прыжок в надежде преодолеть пропасть. Сейчас я уцепился за самый край острой грани, что режет не хуже клинка. Под ногами пропасть, камень крошится под пальцами. Отступать некуда. Правильную ли сторону я выбрал? Сможет ли этот мальчишка стать тем, кто достоин править? Я не знаю. Но попытаюсь.

Столица встретила пустыми улицами раннего морозного утра. Редкие прохожие сторонились, прижимались к стенам серых домов, ныряли в переулки, скрывались от взгляда. Протяжно скрипит колесо кареты принца. Он почти не выходил из нее. Закрылся в собственном мире, где правит страх и неуверенность. Выглядывает иногда, но не решается выйти. Лучше сидеть в привычном страхе, чем взглянуть в лицо будущему, которое может оказаться еще ужаснее.

Я тоже боюсь. Непроизвольно замедляю шаг коня. Но стены дворца неумолимо приближаются. Вижу, как суетятся стражи, выстраиваются в длинный живой коридор министры и служки за воротами, заполонили весь внутренний двор, не протолкнуться. Все они еще недавно единогласно кричали о необходимости смерти единственного наследника. Теперь готовы пятки ему лизать, вымаливать подачки, ищут выгоду во всем. Как же переменчивы ветра внутреннего двора империи. Враги протягивают руку помощи, друзья сжимают кинжал за спиной. В этом замкнутом мире нет места для людей. Лишь голод. Голод золотой лихорадки, что убивает души, вырывает сердца, превращая их в куски желтого металла.

От них можно ожидать всего. На всякий случай приказываю своим людям быть наготове. Кто знает, на что способен брат. Он страшен в гневе, теряет остатки рассудка.

Тяжелые балки перекрытий воротной башни смыкаются над головой, давят, заставляют опускать голову под напором своей мощи. Стройные ряды внутренней стражи в ярких мундирах, одинаковые макушки чиновников, касаются лбом промерзшей земли, приветствуя своего будущего правителя.

— Мы прибыли, — осторожно касаюсь пальцами тонкой сетки, что закрывает окно в карету.

Покачнулась карета, подбежали служки, придвигая небольшую лесенку, расстелили расшитый золотом ковер до самых дверей входа во дворец. Выжидаю пару секунд, распахиваю дверцу и опускаюсь на колено, уперев меч в землю. Оглядываю толпу замерших людей. Любой из них опасен. Стоит лишь дернуться и мои люди не посмотрят на заслуги перед империей, снесут голову.

Распахнулись тяжелые двери дворца, выпуская на широкое крыльцо тех, кто так не хотел возвращения принца. Мой брат впереди. Сверкает на морозном солнце улыбкой, а глаза, словно сталь, обжигают ненавистью, впиваются в тонкую фигуру наследника, что замер на самом краю расстеленного ковра. Невольно поднимаюсь, выступаю вперед, закрываю его собой. Я сделал выбор. Лучше попытаться, чем потом сожалеть.

— Мой принц! — брат опускается на колени, прижимает руки к груди. За ним повторяют министры, прячут злые взгляды, буравят ими землю. — Вы, наконец, добрались до дома!

— Приветствую тебя, — кивает Аррианлис, пряча глаза за отросшей челкой. В них страх, я чувствую его. Так же, как видят неуверенность будущего правителя все, кто стоит сейчас на площади. Она витает в воздухе, звенит в его голосе.

— Вы, должно быть, устали с дороги. Ваши покои готовы, исходит паром горячая ванна. — Он поднялся с колен, сделал первый шаг навстречу принцу.

— С радостью приму ваши старания, — кивает Аррианлис, оглядывается, подзывая взглядом стражу. Плотное кольцо ярких мундиров скрыло за своими спинами принца. Киваю своим людям, чтобы проследили. Никому нельзя доверять.

— Поговорим, брат, — он провожает взглядом принца, сжимает в приветствии мою руку до хруста костей.

— Как прикажете, — слегка склоняю голову. Группа сопровождения принца крылась во дворце, отмирает площадь, поднимаются с колен люди, расходятся, растворяются во множестве неприметных дверей дворца.

Хлесткая пощечина обжигает щеку. Разлетается щепками дорогая мебель личного кабинета советника.

— Как ты посмел?! — рычит мне в лицо, сжимает кулаки. — Ты предал меня!

Молча смотрю в его глаза. Не знаю, как подобрать слова, чтобы не оказаться на виселице. Брат сошел с ума. Это я понял совсем недавно. Там, в полумраке повозки Салиха, торговца мыслями. Множество писем, намеков, ровных строчек тайных посланий. Всего шаг отделяет империю от войны. И я должен сделать его максимально длинным. Отодвинуть сроки хотя бы на год, чтобы мы могли подготовиться. Война сейчас принесет с собой смерть. Не только воинов, но и простых людей, тех, кто и есть империя. Голод и болезни. Они убивают намного лучше стали клинков и огня пожаров.

— Я служу империи брат, так же, как и ты, — смотрю, как он пытается взять себя в руки, вернуть лицо, которое достойно его ранга.

— Служишь империи? Этому сопляку, что боится собственной тени? — громкий смех заметался по комнате, зазвенели стекла в широком окне.

— Если у империи не будет законного правителя, то юг поднимет войска. Они давно хотят наши провинции, пробуют защиту на зуб. Но боятся. Связаны договором с нами и западными странами. Нет правителя — нет договора. Аррианлис нужен нам. Неужели ты не понимаешь? — прислоняюсь к стене, прикрыв глаза. Устал. Я смертельно устал за последнее время.

— И что? — он поднялся, обошел массивный стол, опустился в кресло, сцепил пальцы в замок.

— Война. — Смотрю в его глаза, где нет ни капли понимания.

— Не будет никакой войны, — морщится, раздраженно отбрасывает в сторону свитки со стола. — Я почти договорился с послом Хариса. Новый договор, новая империя, новая династия. Наша с тобой династия, брат.

— Ты веришь харисцам? — жадность забралась и в его сердце. — Они не остановятся, будут просить все больше. С попыткой смены династии пойдут и бунты, восстания тех, кто все еще предан императору, появится множество наследников побочных ветвей старшего рода. Империя погрязнет в гражданской войне. А Харис своего не упустит, поверь мне. Мы не сможем разорваться на части. Отражать их нападки с юга и бороться с внутренними волнениями. Не будет империи, брат. Не будет нашей новой династии. Ничего не будет.

— Хватит! — резкий окрик, удар кулаком по застонавшей столешнице. — Пошел вон, пока я еще помню, что ты — мой брат. Исчезни с глаз.

Сжимаю зубы до боли, до скрипа, того и гляди крошиться начнут. Склоняю голову, отступаю к дверям. Руки тянутся к рукояти меча, ее холод всегда успокаивал, внушал уверенность в своих силах. Сталь не поможет вернуть человеку рассудок. Я бессилен. Сложно разговаривать с тем, кто ослеп от блеска золота.

Никто.

Три круга светлых пятен сквозь щели досок стен. Три темных ночи, что показались бесконечностью. Она не приходит. Вздрагиваю каждый раз, когда кто-то проходит мимо, шуршит мерзлой травой. Кидаюсь к маленькому отверстию в углу, вглядываюсь в темноту. Но шаги проходят мимо, пропадают где-то среди других повозок. Снова тишина и одиночество.

Каждый день прошу тусклое солнце побыстрее ползти вниз, скрыться за рваной границей темных верхушек деревьев. Но оно будто специально висит на одном месте, укрывается изредка серыми облаками. Смотрю на небо, вспоминаю ее яркие глаза. Тревога все больше. Вспоминаю приступ удушающего кашля, и становится больно.

Снова шаги. Но уже не поднимаюсь, сижу, перебираю холодные звенья тяжелой цепи. Это не она. Она больше не придет. Хватит ждать.

— Ты… слышишь меня? — хриплый, такой знакомый голос. Вздрагиваю, бросаюсь к углу, прижимаюсь лицом к обжигающе холодной решетке, ищу взглядом ее силуэт в ярких огнях костров. — Ответь. Я знаю, что ты можешь. — В этот раз стоит чуть в стороне, не садится как обычно, прислонившись к колесу.

— Я, — замолкаю. Не знаю, что сказать. — Слышу тебя, — опускаюсь на пол, сажусь, прижимаюсь к клетке спиной, что холодит кожу сквозь одежду.

— Почему не говорил раньше? — все так же издалека. Ни на шаг ближе. Откуда узнала? Видела тогда? Слышала наш разговор с Салихом? Теперь боится меня, не подходит. Больно. Опускаю голову. Не хочу больше видеть ее синие глаза. Теперь в них будет такой знакомый страх.

— Ты боишься меня, — почти шепчу.

— Сначала испугалась, — честно отвечает она, подходит ближе, чувствую, как касается стены ладонью. — Но теперь мне нет смысла бояться. Я же умираю, помнишь? — Ее голос сильно изменился с прошлого раза. Словно сломалось что-то у нее внутри. Поворачиваюсь, пытаюсь найти ее глаза в прорези досок.

— Что ты хочешь? — на пол опускается привычная кружка с кашей. Жду, когда она уберет руку, боюсь коснуться, испугать снова.

— Свободу. А ты? — убирает руку, опускается на привычное место у колеса, дышит тяжело, громко.

— Я… — хочется сказать «стать человеком», но замолкаю. Нет. Не просто человеком. Не тем, кто ценит золото больше жизни, смотрит на смерть других с радостью. Это не люди. — Не знаю.

— Давай убежим? — поворачивает голову, смотрит пустым взглядом в никуда.

— Как? — удивляюсь ее смелости. — Ты же говорила про печать. Она не отпустит тебя.

— Я освобожу тебя, а ты — меня. — Поворачивается к стене, не видит меня, но столько решимости во взгляде. Вздрагиваю.

— Как? — не понимаю, чем могу ей помочь. Я не маг. — Убить мага? — понимаю, это единственное, что может помочь ей хоть на шаг отойти от этого места.

— Нет, — мотает головой, в глазах слезы. — Это не снимет печать. Да и маг еще не вернулся. Уехал куда-то несколько дней назад.

— Тогда как? — не понимаю, перебираю тысячи вариантов, но все они бесполезны.

— Я освобожу тебя, а ты…, - шепчет, вытирает мокрые дорожки слез на бледном, осунувшемся лице. Глаза уже не яркие, мутные, неживые. — Ты убьешь меня.

Давлюсь очередным вздохом, шарахаюсь в сторону, теряется ее лицо за толстыми стенами телеги. Трясу головой. Звенит цепь ошейника, заглушает ее слова.

— Да послушай же, — срывается на крик, бьет в стену руками. Отхожу все дальше, упираюсь спиной в холодную решетку. — Я умираю. Мне больно. Я заперта в клетке, что не лучше твоей. Что бы выбрал ты? Мучиться от боли, смотреть в эти грязные стены до последнего вздоха или умереть так, как хочется тебе, иметь выбор. Смотреть в последний миг не на ржавые прутья клетки, а на бесконечное небо! Чувствовать морозный воздух, вдохнуть свободы. — Ее голос все тише. Она уже не стоит, снова сидит, прислонившись к колесу, дрожит, кутается в плащ. Слова прервал очередной приступ кровавого кашля. Сердце сжимается, опускаюсь на пол, зажимаю уши руками. — Я приду завтра вечером. — Поднимается, держась за стенку, едва стоит на ногах. — Я открою эту клетку. А дальше… решать тебе. У тебя еще есть шанс на жизнь в отличие от меня. Проживи ее правильно. Так, как хочется тебе. Она намного короче, чем кажется.

Аррианлис Ван Сахэ.

Наследный принц империи Сантор.

Дорога до столицы показалась мне одним длинным днем. Он то темнел, помигивая звездами, то светлел, ослепляя блеском солнца на ледяной корке инея. Я все смотрел в окно, закрытое плотной сеткой, пытался рассмотреть что-то на самом краю горизонта, скользил взглядом по одинаковым домам одинаковых деревень и городов. А мысли все крутились на месте, скоро дырку в голове протрут. Но не избавиться. Перед глазами долговязая фигура, дергается в смертельном танце на помосте, тянется пальцами ног, пытается спасти свою жизнь.

И так каждый миг. Я вновь и вновь оказываюсь там, представляю его лицо, закрытое тканью мешка смертника. И не могу дышать, задыхаюсь вместе с ним. Кажется, я тоже умер там, на площади того грязного города.

Распахнулась дверца кареты, ослепил свет яркого солнца, заблестели доспехи стражников, засияла позолота украшений дворца. Цвета ярких одежд кажутся блеклыми, не настоящими. Иду, куда ведут, говорю то, что ожидают услышать, но сам далеко от этого места.

Я ошибся. И нет никаких больше отговорок. Они разбиваются о ту ледяную стену, что выросла в душе, отгородила меня от мира. Тихо закрылись двери в мои покои. Впервые за долгое время остался один. По щеке поползла предательская слеза. Я так долго сдерживал ее. Она то и дело рвалась наружу, туманила взгляд, но я терпел. Император — не человек. Почему же мне так больно? И не нужен больше этот трон, богатые одежды, просторные залы, наполненные пустотой. Они пугают своим холодом и равнодушием.

Теперь только наедине сам с собой я могу поплакать. Руки мнут дорогую ткань платья, впиваются в нее ногтями. Волосы падают на лицо, закрывают от всего мира.

— Арри! — это имя бьет по сердцу. Вскидываю голову. Женщина, что я когда-то звал матерью. Такая же красивая, как в моих полустертых воспоминаниях и мечтах, так похожа на мое собственное отражение. Странное чувство. Я не хочу, чтобы она меня так называла. Это право теперь принадлежит другому.

— Ваше величество, — с трудом заставляю себя шевелиться, опускаюсь на колени в необходимом приветствии. — Рад видеть вас во здравии.

— Оставьте нас! — резкий голос неприятно царапнул слух. Растворились в длинных коридорах служки.

— Арри, — подошла ближе, села на колени, подняла мое лицо пальцами за подбородок. — Что это? — вытерла щеки от соленых слез.

— Мама, — протягиваю к ней руки, слезы с новой силой потекли из глаз.

— Аррианлис! — голова мотнулась от звонкой пощечины. Не больно, но очень обидно. Вскидываю голову, смотрю на ту, что носит имя моей матери. — Ты император. Что ты себе позволяешь?! Рыдать в день приезда перед слугами! Немыслимо. Ты погубишь нас обоих таким поведением! — Она нервно заходило передо мной, замелькали перед глазами пестрые юбки.

Все слова застряли в груди, свернулись в плотный клубок, делят место, решают, кому быть первым, а в итоге лишь сковывают горло, перемешиваются в один непроизносимый клубок мыслей. Слезы высохли, затаились. Я потерплю. Еще немного. До тех пор, пока не останусь совсем один. Ведь император — не человек. Вытираю щеки, тру глаза, прогоняя мутную пелену.

— Простите ваше величество. — Голос все еще дрожит. — Этого не повториться.

— Я не хотела, — она садится рядом, расправляет складки на платье, берет меня за руки. — Я просто… — замолчала на мгновение, обвела пустую комнату внимательным взглядом. — Я боюсь. Мы на грани. Чуть переменится ветер, и мы с тобой ухнем на самое дно, откуда не возвращаются. Ты должен быть сильным, сынок.

— Я понял вас, мама, — опускаю голову. Неприятное чувство, будто перед тобой родной человек, которого ты забыл. Смотрю в ее смутно знакомое с детства лицо и не могу вспомнить. Может в нас и течет одна кровь, но мы чужие, незнакомые друг другу люди. Я совсем один. Среди сотен людей дворца. Теперь я понимаю как это, умереть от тоски по одному человеку, кроме которого никто не нужен, его не заменишь даже целой армией.

— Я пришла поприветствовать тебя, — мягко улыбается, гладит мои руки, хочу отдернуть, но сдерживаюсь. Это будет не правильно.

— Я тоже рад встрече спустя столько лет. Вы даже ни разу не приехали навестить меня, — не смог удержаться. Детские обиды все еще живы, сидят в дальнем уголке души.

— Ох, милый, — качает головой, — ну кто-то же должен был ждать тебя здесь, беречь то, что принадлежит тебе. А то много тех, кто зарится на чужое. Но теперь мы вместе, — снова улыбка, которая ничуть не трогает сердце.

— Я бы хотел отдохнуть с дороги, — наконец, удалось отнять собственный руки, вырваться из паутины ее пальцев.

— Да, да, конечно, я зайду позже. — Она поднялась, тоже чувствуя неловкость нашей встречи. Ни она, ни я оказались к ней не готовы. Мне нужно время. Для всего. Для того что бы забыть одно и вспомнить другое. Принять новый мир с новыми законами. Теми, что царят за давно оставленными позади стенами привычного замка на окраине империи. — Нам о многом еще надо поговорить, — слушаю ее в пол уха. Скорее бы ушла. — Скоро привезут наложниц для тебя, займемся выбором кандидаток в жены.

— Что? — сознание цепляется за последние слова. — Наложницы? Жена? Я… Я не понимаю. Мне не нужно…

— А как ты думал? — она оборачивается у самых дверей, смотрит на меня удивленно, будто и не понимает. — Мы на грани. Только наследник сможет укрепить наше положение, Арри.

— Не называй меня так, — поднимаю на нее злой взгляд. Этой женщине не нужен сын, не нужен человек по имени Арри. Ей, как и всем здесь нужен император, послушная марионетка на троне, что укрепит их положение. Ненавижу этот дворец. Ненавижу миссара, эту женщину, которая лишь притворяется заботливой матерью.

Тьяра Ка Тор.

Дочь рода наместников третьего полного ранга ныне бесполезных земель.

Сколько раз я сжимала нож в руках. Подносила к груди, примеривалась. Невозможно больше терпеть эту боль. Она все сильнее. Каждый вздох — боль. Сама жизнь — боль. Но выпадает нож из скрюченный пальцев, катится со звоном по полу, будто смеется. Печать обжигает плечо, но ее боль намного слабее той, что поселилась в груди. Одной каплей больше, не важно. Даже не чувствую почти.

Нет больше страха, нет грусти. Они исчезли, забылись в горячке постоянной боли. Самое страшное в жизни — ее конец. Сейчас же я чувствую, как смерть ходит рядом, касается кожи, впивается пальцами в грудь, причиняет боль. Знаю, что мой конец близок. Я не боюсь, не жалею ни о чем. Только… Хочу умереть свободной. Сама выбрать миг встречи с вечной темнотой. Даже это право у меня отобрали. Моя жизнь мне не принадлежит. Это невыносимо.

Крадусь вдоль ярких шатров, прохожу по тонкой темной линии границ ярких костров. Ныряю под повозки, пропускаю мимо лениво бредущую охрану, прижимаюсь всем телом к холодной земле. Уже близко. Темнеет нужная повозка, сияют позолоченные резные узоры на ее боках.

Взлетаю по хлипким ступеням узкой приставной лестницы, дергаю ручку. Заперто. Я и не рассчитывала на другой исход. Спрыгиваю вниз, оглядываюсь. Никого. Крадусь вдоль стены к узкому окну. Хлопает на легком ветру натянутая кожа вместо стекла.

Цепляюсь озябшими пальцами за резные узоры стены, взбираюсь все выше. С трудом держусь. Собственное хриплое дыхание кажется оглушающим. Удивительно, что не услышали до сих пор. Тускло блеснул столовый нож в руке. Втыкаю его в тонкую кожу окна. Треск сливается с очередным порывом ветра, теряется в шуме голых веток леса.

Шарю рукой внутри, ищу задвижку. Пальцы то и дело задевают ее, но никак не поймать. А сил все меньше. Они тают, буквально чувствую, как по песчинке утекают прочь. Слабеют руки, дрожат от напряжения ноги.

Легкий щелчок и тихий скрип открываемого окна. Цепляюсь за раму, помогаю себе ногами, взбираюсь выше. Переваливаюсь через окно, падаю на мягкий пушистый ковер с золотистыми непонятными символами. Оглядываюсь в темноте. Жду, пока глаза привыкнут. Света костров вдалеке должно хватить.

Салих, как и всегда ушел. Он часто наведывался к Лите. Даже отдельную повозку ей выделил. Как по часам ходил. В одно и то же время каждые три дня. Теперь у меня есть пара часов перед его возвращением.

Проступали очертания мебели в темноте. Блестели золотые статуэтки на длинной полке, сверкали драгоценными камнями. Множество танцующих девушек. Отворачиваюсь. Теперь мне это не кажется красивым.

Массивный письменный стол завален кучей бумаг, чернильница на самом краю. В дальнем конце повозки кровать, отгороженная от рабочей зоны шкафом. Встаю, цепляясь за стол. Бреду осторожно, стараюсь не задеть ничего. Шкаф все ближе.

Открываю все ящики, осматриваю полки, заваленные разным хламом. А ключей все нет. Где они могут быть? Все уже обыскала. Оборачиваюсь, еще раз осматриваю повозку. Стол. Большой, наверняка есть какие-то ящики. Иду обратно к окну. Осторожно отодвигаю в сторону кресло с мягкими подушками. Едва успеваю поймать одно из писем, что порывом ветра скидывает на пол.

Три ящика. В первом же несколько связок ключей. Какой из них мне нужен? Не знаю. Перебираю их, слушаю мелодичный перезвон, пытаюсь угадать. Придется брать все. Рассовываю связки по карманам широкого плаща. Постоянно, кажется, что кто-то идет, крадется по ступеням лестницы. Но это лишь воображение. Забираюсь на кресло, цепляюсь за подоконник, переваливаюсь через край. Пальцы срываются. Падаю вниз с двухметровой высоты. Удачно. Только ногам теперь больно. Если бы на спину упала, то вряд ли удалось с такой легкостью дышать снова.

Опять глубокие тени скрывают меня, провожают до самой повозки, где тихо звенят цепи. Позади далекие разговоры охраны, смех девушек рабынь. Ноги уже трижды подворачивались. Цепляюсь трясущимися руками за стенки повозок, чтобы не упасть. Дышать все труднее. Холодный воздух обжигает, кажется, делает еще больнее.

Еще несколько шагов до дверей заветной повозки. Падаю, в последний миг цепляюсь за толстую цепь, что держит старый замок. В глазах темнеет, пальцы срываются, ломаю ногти о сырую древесину дверей. Падаю, сжимаюсь в комок на земле. Затыкаю себе рот плащом, чтобы не выдать своего присутствия громким лаем кровавого кашля. Совсем скоро. Соберись, Тьяра.

Встаю, сначала на колени, упираюсь ладонями в колючую побелевшую траву. Вдох-выдох. Хватаюсь за стену, поднимаюсь на дрожащих ногах. Достаю три связки. Перебираю в руках тридцать шансов на свободу.

Я не знаю, какой он на самом деле, этот безликий. Но, кажется не такой, как в книгах. Он куда больше человек, чем другие, несмотря на пустые глаза и безжизненный голос. Где-то мне даже жаль, что он не такой ужасный. Я никогда не была мстительной или жестокой. Но какая-то часть меня желает смерти всем тем, кто прячется на вытоптанной поляне холодного леса, ютиться в душных повозках.

Очередной, пятнадцатый по счету ключ. Пальцы дрожат, уже несколько раз роняла связку, приходилось ползать по земле, шарить руками, царапать кожу об острые края промерзшей земли.

Тихий щелчок. Повернулся ключ в старом замке, выскочила дужка, освобождая цепь, что сковывала массивные ручки. Распахиваю створки, смотрю в темноту клетки. Еще один замок, на решетке. А внутри тихо, даже цепь больше не звенит. Но мне все равно. Даже если не убьет меня, не даст умереть свободной, я освобожу его. Так будет правильно. У меня нет больше надежды, но я могу подарить ее другому. У Безликих есть душа. А значит, они тоже люди. Я верю в это.

— Не надо, — тихий шепот едва различим за скрипом открываемой решетки. Поздно. Я не отступлю.

В глазах темнота. Наощупь ступаю вперед, цепляюсь за ледяные прутья клетки. Дышать все труднее. Каждый шаг, каждый вдох через боль. Лишь упрямство толкает вперед. Иду на тихий звон цепи. Он отодвигается все глубже, забивается в угол. Но отсюда некуда бежать.

Спотыкаюсь обо что-то, не удержавшись, падаю. Из глаз брызнули слезы. Крепление для цепи в центре клетки. Хватаюсь за него, тяну на себя цепь изо всех сил, но не получается, лишь лязг покачивающейся цепи, что пропадает в темном углу.

— Живи хотя бы ты, — всхлипываю, глядя в темноту. — У меня уже не выйдет. В твоем теле тоже есть душа. Человеческая душа, что заперта в клетке созданного тела. Живи за нас двоих, — руки уже не слушаются, отпускают цепь, что со звоном падает на холодный пол.

Темнота вокруг все гуще, обступает со всех сторон. И дыхание уже не кажется таким громким и хриплым, растворяется постепенно в тишине ожившей ночи.

Салих. Торговец мыслями.

Свободный человек, не имеющий ранга.

Неясная тревога все сильнее сжимала сердце, являлась по ночам, мучая кошмарами с одним и тем же лицом. Наверное, я уже стар. Пора было давно сворачивать этот цирк, и реальный и тот, в который превратилась моя жизнь за последние недели. Чужие тайны оказались мне не по плечу. Они оружие, которое в конечном итоге обернулось против меня самого.

Мягкий голос Литы, что так часто дарил покой душе, сегодня казался раздражающим. Я отмахнулся от ее навязчивых объятий и поднялся. В таком состоянии никакое женское тепло не поможет. Спрятаться от проблем — не выход. Забыться на мгновение, а потом опять уйти с головой в омут неприятностей. Нет, лучше не мучить себя.

Тяжело заскрипели доски пола под ногами, накидываю теплый халат, прячась от вездесущего холода. Зима уже близко. Первый снег будет отправной точкой. Прятаться тут бесконечно нельзя. Нужно уметь смотреть в глаза своим страхам, своей судьбе. У меня нет иллюзий на свой счет. Миссар не оставляет свидетелей за спиной. Хватит уже оттягивать момент встречи с неизбежностью. Лучше умереть от меча, чем от голода и холода темного леса.

Мороз неприятно защипал кожу лица, кутаюсь в халат, натягиваю до самого носа меховую накидку. Все глубже погружаюсь в собственные невеселые мысли. Далекий перезвон цепи, словно лязг обнажаемого меча, заставил вздрогнуть. Глаза заметались по поляне в поисках источника звука. Кажется сейчас из-за повозок, глубоких теней деревьев, выступят в свет костров фигуры. Будут подбираться все ближе. Мотаю головой, прогоняю кошмар наяву, мне их и во сне хватает. Теперь и в жизни за каждым кустом буду видеть миссара.

Перезвон повторился. Насторожились дремлющие воины охраны у костра. Значит, не показалось. Осторожно, словно уговаривая себя, ступаю в сторону звуку. К крайней телеге, где за темными досками скрыта надежная сталь клетки. Прислушиваюсь к каждому шороху.

Рядом скользят воины, они, будто тоже боятся, вздрагивают от звука собственных шагов, сжимают до побелевших пальцев рукояти мечей. Впервые, тот, кто назвал себя никем, зашевелился. Гремит цепью. Медленно покачивается распахнутая створка клетки на неощутимом ветру.

Мне показалось, что воздух вокруг стал густым. С трудом врывался в легкие, давил изнутри. Медленнее, чем надо закачались ветви ближайших деревьев, будто кто-то невидимый придерживает их. Каждый шаг растягивался в вечность.

Последний раз обиженно звякнула цепь внутри повозки. Ударилась деревянная дверца о борт. Темный, скорченный силуэт мелькнул и тут же растворился в темноте ночи, едва задевая медленно колышущиеся ветви кустов, оставив на них яркий обрывок платья танцовщицы. Тьяра. Прекрасное проклятие. Не знаю, кем она была, но так и не смирилась со своей судьбой.

— Нет, — остановил я, дернувшихся было охранников. — Пусть уходят.

Судьба решила все за меня. Я не знал, как поступить. Впервые я, торговец мыслями, не знал, куда деть то, что попало мне в руки. Теперь я освободился от тяжкого груза ответственности. Мысли прояснились. Два козыря выпали из колоды. Надеюсь, этому странному существу хватит ума спрятаться, скрыться в дальнем уголке империи и больше никогда не появляться на свет. Спасая жизнь себе, он сможет сохранить и мою. Теперь можно и поторговаться с миссаром. Играть я люблю, а блефовать удается лучше прочего.

Никто.

Темный, холодный мир. Он причиняет боль и держит не хуже клетки. Куда не повернись — кругом решетка, сквозь которую можно лишь наблюдать за проходящей мимо жизнью. Сменяются лица, мелькают судьбы. А ты стоишь, смотришь по сторонам, просовываешь пальцы между прутьев в надежде ухватить клочок своего счастья. А за это судьба больно бьет по рукам, не дает в полной мере насладиться столько коротким мгновением неожиданного счастья. Оттого кажется, что это счастье не твое, украдено, присвоено. Только я нахожу то, что придает воздуху сладкий привкус жизни, как судьба отбирает это, бьет по лицу холодным порывом ветра, лишает надежды, укутывает темной пеленой отчаяния, злости и страха. Быть человеком. Так просто думать об этом и так трудно сделать. Хорх, Арри. Они оказались не такими, как хотелось. В мыслях мир намного лучше, чем есть на самом деле. В нем правит страх и смерть. За счастье нужно бороться, рвать, топтать других. Стать, как те нищие, что напали на нас с Хитрым. Идти до конца, защищать свою надежду на короткий миг счастья ценой жизни других. Такие люди. Такой Арри. Заперт в клетке своей жизни.

Не хочу так. Но правила диктует мир. Могу ли я выжить и остаться человеком? Или судьба ломает всех? Стоит ли тогда так беречь тот горячий комок в груди, если кроме него ничего и нет? Вечное одиночество в клетке страха.

Она показала мне, что это не так. Заплатила собственной жизнью за столь простой урок. Показала, что свобода намного ценнее жизни. Таким должен быть настоящий человек. Без страха смотреть вперед, бороться до конца, защищать то, что считаешь правильным. Иначе будет так, как говорил Хорх. Это не жизнь, а существование.

— Я выполню твое желание, — расправляю спутанные темные волосы. Они холодят израненные пальцы. — Я буду жить так, как хотела бы жить ты. Я больше не буду прятаться и бояться. Мне хватило одной клетки. Других не будет. Никогда.

Устало сажусь на край неглубоко ямы, смотрю на тонкий силуэт девушки. Я не помню, как мы с ней оказались здесь. Только то, как остановился мир вместе с ее последним вздохом. Закрутились тяжелые спирали времени, заморозили горячий танец костров, тихий шелест леса. А потом холодный ветер толкал меня в спину, гнал прочь от того места. Прятал за неподвижными ветками темные силуэты повозок и замерших людей.

Снова лес с одинаковыми фигурами деревьев, потемневшей травы с каплями белого инея и хрупким мхом под ногами. В этом, темно-сером, холодном мире с низкими облаками родился новый человек. И никто теперь не заставит меня сомневаться.

Опускаюсь рядом с ней, смотрю в неподвижное лицо. Пытаюсь запомнить до мелочей каждую черточку. Стираю с бледных губ алую полосу последнего кровавого вздоха. Кровь яркая, чуждо смотрится в этом сером мире. Она такая холодная. Холоднее белого инея на земле.

Поднимаюсь с трудом, закрываю лицо ладонями, считаю про себя. Кажется, что если дойдешь до десяти, то что-то изменится, начнется новая жизнь, забудется все плохое. Глупо. Отворачиваюсь, чтобы не видеть больше ее такой. Она должна жить. Хотя бы в моих воспоминаниях. Красивая и смелая. А я сделаю так, что теперь ей хватит сил бороться с миром, где правит страх.

Игнорирую боль в руках, скидываю мерзлые комья земли обратно в только выкопанную яму. Не помню, откуда, но точно знаю, что мертвых нужно прятать в землю. Так правильно.

А темнота все ближе подступает. Уже не вижу силуэты деревьев-близнецов, не слышу своего дыхания и хруста мха под ногами. Тело почти не слушается. Опускаюсь рядом с могилой на землю. Смотрю в темноту, которая теперь не кажется страшной.

Яркие огни пролетают мимо, звенят удивительные зеркальные окна от грохота непонятных повозок. А я стою на той же улице, что и всегда. Провожаю их отражения в стеклах, пытаюсь рассмотреть свой силуэт в этом сверкающем мире. Шаг, еще один. Протягиваю руку к отражению, до боли в глазах всматриваюсь в свое лицо. Но повозки пролетают так быстро, что не успеваю рассмотреть себя в ярких вспышках света. Один, два… Снова считаю про себя, все медленнее, стараюсь остановить тот миг, когда полосы света касаются моего лица. Три, четыре… Очередная повозка. Сверкнули ее фонари, касаясь зеркальной поверхности. Мчатся в мою сторону. Пять, шесть… Вздрагивают на мгновение, мерцают на стекле. Семь, восемь… Все медленнее ползут, словно царапают огромное окно. Одно мгновение до момента, когда я увижу себя. Страшно. Хочу зажмуриться, отвернуться, убежать. Вот первый отблеск освещает лицо. Вздрагиваю. Пустота. Серое ничто смотрит на меня из отражения. Я никто. Часть серого песка времени, что живет в холоде земель изгоев. Гулко ударяется сердце о клетку ребер. Вздрагиваю, едва не отпустив контроль за своенравным временем странного мира. Нет. Я — человек. Вплотную подхожу к своему отражению, ползет яркий луч фонарей повозки по стеклу. Всматриваюсь в серое ничто своего лица. Вспоминаю все, что случилось за последнее время. Вспоминаю ее. Сердце вздрогнуло, сбилось с ритма, а затем заколотилось так быстро, что не сосчитать. Все ярче перед глазами ее лицо.

Девять, десять… Мне больше не страшно. Она сказала, что у меня есть душа, я тоже человек. Сияют глаза цвета неба, смотрят на меня из отражения. Настолько яркие, что прогоняют сомнения и страхи. Отступает серое ничто, быстрее бьется сердце.

Латарин Ла Карт.

Миссар третьего полного ранга Военного Управления.

Дворец не меняется. Те же разговоры, звонкий смех и горькие слезы. Те же люди со своими страхами и извращенными желаниями. Время меняет лишь лица. Словно маски, где скрывается одинаковая сущность. Брат всегда говорил, что это отдельный город внутри города. То, что и являет собой империю. Ведь все, что происходит за толстыми стенами дворца, меняет целый мир.

Темные сады летнего дворца встретили меня непривычной тишиной. Уныло опущенные к самой земле ветви голых кустов, жухлая трава совсем скоро раствориться, смешается с темной землей. Под ногами хрустят разноцветные, но кажущиеся серыми в окружающей темноте камушки. Летний дворец сейчас похож на старый склеп. Это место засыпает на зиму, дожидаясь первых теплых дней весны. Сколько здесь таких дворцов, уснули когда-то, в надежде на скорое пробуждение, но так и умерли вместе со своими владельцами. Целый город, который заселен едва ли наполовину.

Протяжно заскрипели ступени на широком крыльце, укрытом толстым слоем песка. Никто не приходит сюда в начале зимы. Лишь тонкая тропинка чужих следов осторожно прячется у самых перил, словно боясь быть замеченной. Маги странные люди. Они похожи на детей, к которым случайно попал отцовский меч. Обидчивые, наглые хвастуны, гордо демонстрируют всем окружающим свое сокровище, но сами толком не знают, как им пользоваться. Древняя война хранит много тайн. Страшных и столь желанных. Особенно для тех, кто когда-то правил миром, знал секрет великой силы, а теперь лишь подбирает крохи воспоминаний.

— Миссар, — словно ниоткуда, в темноте главного зала раздался голос.

— Приветствую тебя, сильнейший, — опускаюсь на колено, сжимаю рукоять меча, что накрепко привязана алой лентой к ножнам. Таковы законы дворца. Здесь другое оружие. Слово подчас бьет сильнее стали, а яд убивает куда мучительнее любых пыток.

— Что привело тебя ко мне? — голос уже не казался пугающим. Темнота всегда делает наши страхи больше. Вспыхнула небольшая свеча у широкой лестницы, освещая серые горы мебели, укрытой тканью от пыли. На фоне общей темноты и серости ярким пятном сияло белое платье мага.

— Сфера, — поднимаюсь с колен и достаю из мешка небольшую коробку. С круговоротом событий чуть не забыл того, о чем стоило позаботиться в первую очередь. То, что с таким трудом удалось найти в серой пыли бесполезных земель. За эту маленькую вещь многие заплатили не только кровью, но и целой жизнью.

— Сфера безликих? — вижу, как в свете свечи алчно сверкнули его блеклые старческие глаза, задрожали тонкие губы.

— Да, — опускаю коробку на пол и отступаю с поклоном. Маг, словно заколдованный стоит напротив, смотрит на простой футляр с вязью непонятных символов по бокам.

— Вы убили всех? — с трудом отрывает взгляд, смотрит на меня.

— Да, — повторяю, глядя в его глаза. Он молчит, сердце вздрогнуло, словно от испуга чужого прикосновения.

— Не врешь, — хмыкнул старик.

— Я бы не посмел. — Качаю головой, жду, пока маг заберет находку. Но он не спешит. Стоит и смотрит, словно пытаясь разглядеть сферу сквозь футляр. Маги самые непонятные люди. Да и люди ли? У них своя жизнь, другая. Они соблюдают свои собственные законы подчас противоречащие человеческим. Могут то, что другим сложно представить. Страшно думать о том, что было, когда эти люди правили миром.

Наконец, он будто справился с непонятной силой, что удерживала его на месте. Осторожными шагами, по спирали, приблизился к футляру. Его губы беспрестанно шевелились, пронзая тишину покинутого дворца непонятными тягучими словами. Они застревали в воздухе, звенели в ушах. Сильнее сжимаю рукоять меча, завороженно смотрю на мертвенно-бледное сияние, оно узкими лучиками вырывается из щелей футляра.

Слова заклинания стихли. Лишь звон в воздухе повисел пару мгновений, словно далекое эхо колокола и тоже исчезло. Пропало сияние. Пляшет на сквозняке незакрытых дверей огонек свечи.

— Один, — хриплый голос мага заставляет вздрогнуть.

— Что? — хмурюсь, ожидаю продолжения.

— Один из безликих, — маг растягивает слова, которые теряются в хриплом дыхании.

— Что один из безликих? — перед глазами бесконечная серая земля, укрытая холодным пеплом. Яркое пламя замка и множество тел одинаковых созданий, что лежат вперемешку с моими солдатами.

— Один из безликих жив, миссар, — маг поднимает тусклые глаза, но словно и не видит. Буравит взглядом темноту за моей спиной.

— Я лично проверял, сильнейший, — по спине пробежал холодок. Кажется, он видит что-то или кого-то за моей спиной. Держусь из последних сил, чтобы не сдернуть ленту с рукояти и не обернуться.

— Проверял плохо, миссар. — улыбается маг. Страшная улыбка, холоднее серой пыли бесполезных земель. — Я не могу уничтожить сферу до тех пор, пока ты не убьешь последнего безликого. Активную сферу трогать опасно для жизни. Лучше уж договориться с безликим.

— Значит, сейчас он свободен и мы ничего не можем сделать? — мысли мечутся в голове. Один безликий. Иголка в стоге сена. Тот, кто может раствориться. Как его искать?

— Не совсем. Сфера притянет его. Рано или поздно оно появится здесь. — Старик устало прикрыл глаза, прислонился к груде сваленной мебели.

— Здесь? Во дворце? — оглядываю темноту дальних углов, где может скрываться оживший кошмар. Теперь даже стены не кажутся безопасными.

— Да, миссар, да, — в этот раз улыбка старика напугала еще больше. Маги. Они ничего не бояться, даже смерть веселит их. — Это будет интересно. Оно придет сюда.

— Я понял вас, сильнейший, — с трудом скрываю дрожь. Поклон вышел неуклюжим. Пячусь к дверям. Скорей бы покинуть это место. Но, как бы далеко я не ушел, а слова старика надежно въелись в голову, звенят эхом в ушах. Оно придет.

Никто.

Рассвет разбудил меня, обжег веки холодным светом восходящего солнца. Ухожу все дальше, не оборачиваюсь на небольшой холм земли, который еще можно рассмотреть сквозь стволы деревьев. Хрустит промерзший мох под ногами, осыпается стеклянной пылью. Все дальше от страхов, все ближе к новой жизни.

Мир изменился, стал больше, выше, давит со всех сторон, заставляет чувствовать свою незначительность и слабость. Играет новыми красками и звуками. Собственные руки кажутся тоньше и слабее, ноги короче, а дыхание чаще. Сбиваюсь с шага, запинаюсь, путаясь в собственных конечностях, будто тело забыло, каково это ходить, за время заточения в клетке.

Странно, толи я становлюсь меньше, толи лес вырос за одну ночь, ставит преграды на пути в виде высоких кустов, а ветками не дотягивается. Не хватает больше за плечи, не бьет в лицо.

Время мстит мне за свои моменты слабости, крутится рядом, не желает отсчитывать секунды. Долго солнце светило в глаза, неохотно ползло по удивительно чистому небу, касалось макушки едва заметным теплом. А я все иду, жду, когда закончится день. Люди заразили меня своей уверенность в волшебстве смены времени суток. Теперь мне тоже кажется, что с новым днем в жизни что-то изменится. Разбавит новый рассвет темноту ночного неба, и я проснусь, словно рождаясь заново. На самом деле ведь все останется по-прежнему, и я и мысли и мир, но появится в груди новое теплое чувство, которое толкнет вперед. Как солнце сейчас толкает в спину, подгоняет, торопит поскорее покинуть холодный мир темного леса. Наверное, это и есть надежда. То, что появляется в душе с рассветом и заставляет верить в лучшее будущее.

Расступаются высокие деревья, прячут свои колючие ветки, выгоняют меня из своего одинокого мира, который тревожат мои громкие шаги.

Город. Такой же, как раньше. Высится над землей серой громадой обшарпанных стен, заманивает темным провалом открытых ворот. Оборачиваюсь в последний раз, чтобы вспомнить и навсегда вычеркнуть из своей жизни. Оставляю свою боль там, в темноте закатного леса, прячу под колючими голыми кустами. Так будет лучше.

Город подмигивает светом факелов на стенах в руках невидимых издали стражей. Разбавляет вечернюю тишину далекими звуками чужих жизней. Шаги все уверенней, иду, ставлю ноги в ровную линию от колес недавно проехавшей повозки. Вливаюсь в скудный поток изможденных лиц людей, которые поглядывают на небо, торопятся попасть за стены до наступления ночи. Прячусь за их спинами, опускаю голову. Теперь это легко. Мир действительно изменился, даже люди теперь стали больше.

Чем ближе стены города, тем настойчивее поднимает голову страх. Шепчет в голове, подсовывает картинки недавних событий, что сейчас кажутся полузабытым кошмаром. Арри и его последние слова, темная фигура миссара и те тела на виселице, похожие на меня и Красавчика. Постепенно картинка складывалась все четче. Страх хороший помощник, пойдет на все, чтобы добиться своего. Теперь, благодаря ему я понимаю. Меня предали. Как и многие в этом мире я — разменная монета в чужой жизни. Так отчаянно не хотелось верить в это раньше, но теперь я понимаю. Нет больше глупых надежд и ожиданий. Жизнь совсем не такая, как мне хочется ее видеть.

— Стоять, — знакомый по тюремной камере тычок в грудь древком копья одного из стражников на воротах. Не такой сильный, как тогда, едва заметный, но заставляет снова мысленно пережить ту боль. Сжимаю зубы, загоняю страх подальше. — Оборванцев нам и своих хватает. Пшел отсюда!

— Мне… нужно в город, — после первого же слова на мгновение пугаюсь собственного голоса. Изменилось не только тело. Голос тоже стал другим. Или… мне все это только кажется?

— Девка? — стражник опускает копье и удивленно наклоняется ко мне, сдвинув великоватый шлем на затылок. Только сейчас замечаю, что он намного больше меня. Выше, шире в плечах, оттого кажется, что намного сильнее. Это снова мой страх. Пытается обмануть и запутать.

Подошел второй стражник, снял со стены факел и поднес к лицу. Холодный ветер снова набросился на меня, затрепал обрывки одежды, что еще чудом держались на истощенном теле. Обхватываю себя руками, щурюсь от жара факела, что дыхнул в лицо. Опускаю голову к груди, и словно тонкое покрывало отделяет меня от мира. Закрывает темной волной от удивленных взглядом стражников, лезет в глаза, щекочет руки.

— Точно девка, — выдыхает первый. — Глянь. — Кивает напарнику. — Что делать-то с ней?

— Почему в такой одежде, да еще одна? Потерялись? Напали на вас? — отнес чуть в сторону факел второй стражник. Удивленно поднимаю голову, оглядываюсь по сторонам в поисках неизвестной девушки, но никого нет, кроме меня. А глаза по-прежнему закрывает неясная черная ткань. Дергаю ее раздраженно в сторону, едва не вскрикнув от острой боли в голове. Пальцы застряли в спутанных темных волосах. Моих… волосах? Вздрагиваю от этой мысли. Более осторожно провожу по ним руками. Непривычное ощущение.

— А ничего девка, если отмыть, как следует, — усмехается первый, хватает меня за руку. Его ладонь такая большая, что полностью обхватывает тонкое запястье.

— Дурак, — отвешивает ему подзатыльник второй, что с факелом. Захват ослаб. Вырываю руку и на всякий случай отступаю на шаг, запахиваю плотнее рубашку, которую можно дважды обернуть вокруг тощего тела.

— Ты чего? — обиженно поворачивается к товарищу стражник.

— Ты думай сначала. — Склонился к его уху второй, понизив голос. — На руки посмотри, да на волосы. И печати рабской не видно.

— И чего? — первый по-прежнему не понимает, как и я. Смотрю то на них, то на видимую часть своего тела. Как так вышло?

— А того, что руки у нее тонкие, пальцы не мозолистые. Ни дня в своей жизни она не работала, не сравнить с нашими бабами, даже городскими, что уж про деревни говорить. Помнишь, на доске портрет девушки? Похожа она. — Задвигает задумчиво разглядывающего меня товарища за спину. — Вам помощь нужна? — снимает плащ, накидывает мне на плечи. Едва не падаю от его тяжести. Холод в последний раз разочарованно коснулся кожи. Запахиваю полы, отбрасываю спутанные волосы за спину. Не знаю, что сказать.

— Я старшего позову, — буркнул первый стражник и торопливо зашагал в сторону неприметной дверцы у ворот.

— Проходите, не бойтесь, вас не тронут, — он протянул было мне руку, но отдернул, разглядев что-то на моем лице. Лишь махнул приглашающе в сторону той двери, где скрылся его напарник.

Несмело шагаю за ним, подметаю мерзлую землю полами длинного плаща. Сердце так сильно колотится, что, кажется, сейчас выпрыгнет из груди.

Полумрак небольшой комнаты усыпляет. Тепло медленно забирается под кожу, успокаивает. Пар от горячего настоя трав в кружке щекочет нос. Глаза сами по себе закрываются. Темнота манит, затягивает. Уже почти вижу перед собой такую знакомую улицу с сияющими повозками, слышу грохот, что теперь кажется родным и понятным. Там намного лучше, чем здесь.

— Тьяра! — громкий крик разрывает объятия сна, заставляет встрепенуться и вернуться к реальности.

Оглядываюсь по сторонам. Двое знакомых стражников, еще один, постарше, явно их командир и какая-то разодетая в яркое платье женщина, мнется на пороге, ломает пальцы и смотрит на меня глазами полными слез. Оглядываюсь по сторонам на всякий случай, вдруг не ко мне обращаются.

— Тьяра, девочка моя! — наконец, женщина срывается с места, падает на колени у моих ног, хватает за руки в попытке поцеловать. От неожиданности вскакиваю, толкая женщину на пол, прячу руки за спину.

— Что вам надо? — незнакомый дрожащий голос. Только спустя пару секунд понимаю, что он мой.

— Ты не узнаешь меня? — с помощью стражников поднимается женщина, вглядывается в мои глаза.

— Нет, я не знаю вас, — мотаю головой, волосы снова закрывают лицо.

— Как же так… — всхлипывает она. Почему-то кажется, что все это представление, для одного зрителя — меня. Может, это сон? Еще сильнее мотаю головой, жмурюсь изо всех сил.

— Госпожа, возможно у девушки шок. Она в рваной одежде с чужого плеча, вся в грязи и мелких царапинах. Возможно, на нее напали… — попытался вмешаться начальник стражи, задумчиво потирает подбородок, заросший седой щетиной.

— Молчать! — резко разворачивается к ним женщина, обжигая взглядом. — Вы ее никогда не видели. И меня тоже здесь не было. — На покосившийся стол у небольшого окна, звонко упал плотный мешочек, затерявшись среди разного хлама и остатков еды.

— Поняли, не дураки, — кивнул старший и показал стражникам на дверь. Спустя мгновение мы остались одни в ставшей теперь очень неуютной комнатке. Кутаюсь в плащ в попытке спрятаться от всего мира.

— И дальше будешь душевнобольную изображать, гадина? — не успеваю заметить, как женщина оказывается совсем рядом. Схватила меня за волосы, подняла голову, наклонилась к самому моему лица, обжигая злым взглядом таких знакомых синих глаз. Как у той, которая теперь навсегда в моем сердце.

— Я… — пытаюсь вырваться, но она держит сильно. Кажется, кожу с головы сдирают. На глаза навернулись слезы. — Я, правда, вас не знаю.

— Да ну? — она резко отпускает меня, толкает в сторону. Падаю на жесткий стул, едва не перевернувшись вместе с ним на пол. — Значит, есть в мире справедливость.

— Что вам надо? — глажу свои волосы, скручиваю в жгут, прячу за воротник плаща. И зачем только они нужны? Со стороны выглядят красиво, но вот пользы от них никакой, вред один.

— Я твоя любимая тетя, дорогая. — Она опустилась напротив меня на табурет, чуть прикрыла глаза, переводя дыхание. — Ты ехала в столицу, а потом внезапно пропала. Прости, думала, что сама сбежала от переизбытка чувств. А тут вот так… — оглядела меня притворно ласковым взглядом. Едва сдерживаюсь, чтобы не передернуть плечами от отвращения к ее приторно-сладкому голосу.

— Переизбытка чувств? — переспрашиваю.

— Да, ты так переживала, что не понравишься своему суженому, так долго собиралась, ночами не спала от волнения. — Всплеснула она руками. — А тут горе такое. Разбойники напали. Не снасильничали хоть? — наклоняется вперед, цепким взглядом следит за изменением моего лица.

— Не знаю, — с трудом сбрасываю оцепенение от ее взгляда.

— Ничего, даже если так, то стража тут надежная, не проговорятся о тебе, да и далеко мы от столицы. Не узнает никто. Главное, чтобы плода не было. Но это мы поправим, травки попьешь. — Она поднялась. Схватила меня за руку и, продолжая что-то говорить, потащила прочь из теплой комнаты стражи.

Сопротивляться сил не было. Да и зачем? Не знаю, за кого она меня принимает и что произошло с моим телом, но пока все складывается удачно. Одну ночь воспользуюсь чужим гостеприимством, а завтра, надеюсь, недопонимание разрешиться.

Мимо проплывали смутно знакомые вывески магазинов и постоялых дворов. Сияли окна на площади, плясали огни на широких отполированных ступенях, где днем наверняка сидят нищие. Пролетел и скрылся за стенами домов потемневший помост, где выступают бродячие артисты, чьи представления с такой простотой и легкостью сменяют зрелища чужих смертей.

Громко стучат подковы лошадей по мостовой, покачивается, убаюкивая карета. Наверное, это тот самый город, что навсегда останется в моей памяти, как кошмар из снов, которых я не вижу.

Салих. Торговец мыслями.

Свободный человек, не имеющий ранга.

Лес остался далеко позади, лишь маленькая полоска темноты на горизонте напоминает о тех неделях, что я провел в сомнениях и страхе. Новый день, новое представление. Я уже перестал ждать. Первые ночи просыпался постоянно, шарахался от каждой тени, мерещилось знакомое лицо в толпе. Но теперь это в прошлом. Чужие тайны больше не болтаются веревкой смертника перед глазами. Они похоронены глубоко внутри, закрыты на десять замков. Я много думал. О жизни и смерти, о своих тайнах и чужих, которые стали моими. О том, что уже стар. Мне нужно свое место под солнцем. Больше не греет старые кости романтика дорог, не трепещет сердце от чужих секретов.

Ночь медленно опускается на город, дарит обещание нового дня. Момента рассвета, когда все изменится. Тот же город, та же площадь. Словно и не было тех недель самовольного заточения. Ракс так и не вернулся, сгинул в одном из городов, куда так часто уезжал из леса. Что он искал? Не знаю. Лучшей жизни или же, по старой традиции всех магов — своей смерти. Они всегда ввязываются в сомнительные авантюры, рискуют жизнью ради крох древних знаний. Я не жалею о нем, как о человеке. Плохо только, что рабов теперь придется перевозить в клетках, да увеличить количество охраны. Без подпитки развеялись все печати подчинения, открывая двери свободы тем, кто принадлежит мне. Та глупая девочка оказалась слишком нетерпелива. Это будет мне хорошим уроком. Никогда нельзя торопиться, иначе не успеешь жить. Хорошо сказано! Может и правда начать писать мемуары? Только бы нашлось подходящее место.

Взгляд зацепился за что-то знакомое, разбежались мысли по углам сознания. Видение мелькнуло и растаяло за поворотом одной из улиц, в узком окне потрепанной кареты. Передергиваю плечами. Нервы и правда, ни к демонам. Мерещится всякое. Не могла та девица выжить. Лита сказала, что она была больна. Показалось. Отмахиваюсь от обмана зрения, а взгляд так и притягивает одна из одинаковых улиц, где скрылась та, кто не может быть среди живых. Все это мое воображение. Насмотрелся на ее портрет, который украшает каждую стену в городе. Кто мог подумать, что оборванка окажется с родословной. Впредь буду осмотрительней.

Скорее бы встретиться с миссаром. Нам есть что обсудить и о чем поторговаться. Любые повороты судьбы можно обратить к лучшему. Это я и собираюсь сделать. И тогда действительно начну писать мемуары, а прекрасные девы будут кормить меня с рук.

Никто.

Медленно скатываются по неровным бокам свечи густые слезы плавленого воска. Застывают кривыми лужами на столе. Подрагивают огоньки, создают причудливую иллюзию оживших теней. Раскидывают светлые блики по темным доскам стен небольшого номера в одной из гостиниц на окраине города. До рассвета совсем недолго. Уже проглядывает сквозь мутное стекло небольшого окна светлеющее небо. Внизу просыпается двор. Кричат какие-то животные, гремят слуги посудой на кухне.

Для меня сейчас не существует остального мира. Смутно различаю голоса за стеной, возню в общем зале с множеством деревянных столов и скамеек. Все это кажется неважным. Сейчас во всем мире остались только двое. Я и отражение. Оно кривится на неровной поверхности зеркала, подрагивает от света почти прогоревших свечей. Смотрит на меня необычно синими глазами, в которых пляшут искры огня. Я и она. Та, что так хотела умереть свободной. Не знаю как, но теперь я — это она, а она — это я. Смотрю на себя ее глазами, трогаю чужое лицо своими руками, глажу шелковые волосы тонкими пальцами. Не в силах поверить. Отражение такое настоящее, живое, не желает пропадать, сколько не отмахивайся. Даже солнечный свет, что несмело пробирается в комнату не помогает прогнать наваждение. Наоборот, делает его еще более реальным, настоящим, ярким. Отступает черно-белый мир ночи, оживают яркие краски дня.

— Тьяра, — вздрагиваю от высокого голоса той женщины, которая зовет меня чужим именем. — Одевайся. Нам пора.

— Да, тетя, — провожу пальцами по своему отражению с новым лицом. Жизнь странная штука, заставляет держать обещания. Она так хотела жить. И теперь мне придется сделать это за нее. Я — человек. Самый прекрасный из тех, что встретились на пути в этом мире.

Задуваю свечи, их тепло уже потерялось в ярком солнечном свете. Странная яркая одежда слушается неохотно, скручивается некрасивыми складками, норовит съехать в сторону, вырваться из плена расшитого цветными камушками ремня. Волосы то и дело падают на лицо, выскальзывают из пальцев, отказываются держаться в простой прическе, раскидывают по полу заколки.

Мир действительно изменился. Стал больше и ярче, наполнился запахами, звуками. Раньше они были сами по себе, существовали отдельно от меня. А сейчас… Словно я теперь тоже часть этого мира. Странно, непривычно, но очень приятно. Хочется улыбаться.

Город, который про себя называю кошмарным, медленно растворялся за горизонтом, таял в ярком свете восходящего солнца. Смутно помню вчерашний вечер, ночь и даже утро. Непонятным гулом звучит голос женщины рядом. В голове лишь отражение. Тьяра. Так звали моего единственного друга. Ту, что светила ярким лучиком надежды в темноте клетки.

— Что ты помнишь? — резкий, почти болезненный толчок в плечо. Выныриваю с трудом из своих мыслей. Смотрю на женщину. Ее лицо чем-то напоминает мне мое новое отражение. Те же синие глаза, только выцвели от времени, смуглая кожа с неглубокими, но уже заметными линиями морщин. — Чего молчишь? — поджала она губы, только усилив глубину недовольных складок в уголках рта.

— Я ничего не помню, тетя. — Отвечаю почти честно. У меня нет воспоминаний, ни Тьяры, ни своих собственных.

— У нас впереди не одна неделя дороги. Слушай внимательно, — вздыхает она, отвернувшись к окну. — Тебя зовут Тьяра Ка Тор. Ты последняя прямая наследница рода наместников. У твоих предков было немалое влияние, но как мы ни старались, в столицу попасть не удалось. Наместники не имеют ранга выше третьего полного. А ко двору допускают только со второго неполного. Исключая военных, конечно, там свои правила.

— Ранги? Что это? — мне не понятны ее слова. Из всего сказанного узнаю лишь свое новое имя. Догадываюсь о том, что и тут люди придумали себе клетку. Делят сами себя, рисуют границы.

— Все достойные люди имеют ранги, которые присваивает им император или Управление Назначений. — Вздохнула она. — Неужели ты совсем все забыла? Это каждый знает с пеленок! Тьяра! Ты издеваешься надо мной?!

— Нет, тетя, — качаю головой. — Я, правда, не знаю.

— Что ж, — она потерла переносицу пальцами, изучая меня внимательным взглядом. — Может, это все и к лучшему.

— Расскажи мне, — отворачиваюсь от окна, где проплывает опостылевший темный лес. Он пугает воспоминаниями.

— Есть император — высшая власть, так? — неуверенно киваю. — Есть высший круг, туда входят три самых знатных и богатых человека. Все они — первого ранга. Один из них — главный, имеет полный ранг. Двое других — неполный. Первый полный ранг дается самому достойному с точки зрения императора человеку. Со смертью последнего правителя это место освобождается. Так что сейчас неизвестно, кто его займет. Как правило, первый полный ранг дается родственнику правящей семьи.

— Тетя, а почему все так сложно? — голова отказывалась понимать столь непростую систему. Ведь все люди рождаются одинаково, появляются на свет с одинаковыми надеждами и желаниями. Что же отличает их друг от друга? Ничего. Видимо в этом и есть причина. Они хотят стать особенными в своих собственных глазах, выделяться в толпе одинаковых лиц.

— Это традиции, что складывались годами, Тьяра. Не тебе судить. Не перебивай. — Она нахмурилась. — Итак… Двое других — заместители чиновника первого полного ранга, а потому их ранг — неполный первый.

— Они тоже родственники правящей семьи? — не удерживаюсь от вопроса.

— Нет. Они из других семей. Далее, — она достала небольшой лист и кусок угля. — Так нагляднее будет. — Рисует корону и несколько стрелок вниз, которые соединяют неровные квадраты. — Первый ранг только у этих троих. Они руководят Управлением Императорских Дел. Второй ранг получают те, кто возглавляют другие управления. Управлений много, можно сказать на все случаи жизни. Наиболее значимые — Управления налогов, назначений, наказаний и замечаний. Во главе каждого управления — чиновник второго полного ранга. Их заместители имеют второй неполный ранг. Чем ниже должность в управлении, тем ниже ранг. Все просто.

— Просто? — изучаю корявую схему, пытаюсь уложить в голове. — А военные? — вспомнился миссар и то, как его боялись. Какой ранг у него? И есть ли вообще?

— Их Управление сейчас в упадке. Войн давно не было, а значит и значимость управления падает. Не забивай себе голову. Военные — ненадежные мужья. — Заметив, как я хмурюсь, продолжила. — Но там та же система, только рангу соответствует звание. Лиссар — полный второй ранг, глава управления, чье место вскоре освободится. Кассар — неполный второй ранг — его заместители. Миссар — заместители заместителей, непосредственные командиры больших отрядов. У них полный третий ранг, как был и у твоих предков.

— А какой ранг у нас сейчас? — она говорит только о том, что было. Странно.

— Женщины имеют ранг своей семьи, но не имеют власти и земли. Ранг подтверждается замужеством. Ты можешь выйти замуж только за равного по положению либо того, кто выше. Остальное не допускается. Став наложницей высшего ты подтверждаешь ранг своей семьи, который уже имеется, и получаешь земли в пользование, соответствующие статусу. Если выходишь замуж, то приобретаешь ранг мужа. — Чем больше она говорила, тем менее понятно становилось.

— Земли в пользование? За что? — ранги постепенно укладывались в голове, но теперь опять все путается.

— За твой ранг. Земля — твое состояние. Они даются из расчета занимаемой должности и заслуг перед империей. Повышаешь ранг — получаешь новые земли, больше прежних и наоборот. Освобождаешь должность — отдаешь старые земли и получаешь другие, что меньше. Все добытое на твоей земле принадлежит только тебе, в том числе и люди. Так что ранг при дворе имеет прямое отношение к твоему благосостоянию. Есть еще земли свободных крестьян. Они принадлежат императору и находятся под опекой наместников, платят налог в казну с того, что добывают или выращивают. — Вновь отворачиваюсь к окну. Нужно будет попросить тетю повторить все заново. За один раз такое не запомнишь. Теперь я понимаю Тьяру, которая сбежала. Этот мир действительно страшный. Все вокруг кому-то принадлежит, в том числе и ты сам.

Латарин Ла Карт.

Миссар третьего полного ранга Военного Управления.

Мой прыжок в пропасть оказался лишь началом длинного и трудного пути. Это хуже, чем война. Там ты видишь противника, ловишь взгляд, предугадываешь следующую атаку. Все просто и понятно. А сейчас, словно я выступил один против сотни воинов, да еще и с завязанными глазами. Кручусь на месте, вслушиваюсь в собственное дыхание, словно в последний раз.

Игра вслепую. Если не ударить первым, то второго шанса не будет. Но и махать мечом беспрестанно в пустоту тоже не выход. Брат все ближе подбирается к трону. Это опасно, смертельно опасно. А я, несмотря на постоянную опасность на пути, хочу жить. Так же как другие, увидеть собственную старость. Чем ближе день коронации, тем более зловещим становится шепот дворцовых коридоров.

— Латар, — брат редко снисходил до того, что прийти самому. Чаще всего я сталкивался с приказом советника первого неполного ранга, чем с просьбой брата о встрече. Громкое слово семья, значение которого давно уже потерялось и обесценилось.

— Высший, — мгновение слабости, что вызвали воспоминания, прошло. Поднимаюсь из-за стола, привычно опускаюсь на колено, приветствую того, кто выше по рангу. Между нами пропасть. Я словно муравей, что карабкается по насыпи у самого подножья. Он — птица, почти доставшая до самого пика заснеженной вершины. Оттуда, из-за облаков, не видно земли и тех, кто так отчаянно пытается не только взобраться выше, но и просто выжить.

— Поднимись, — морщится, изучает мой кабинет безразличным взглядом. Послушно встаю, ожидая продолжения. Что могло заставить брата прийти самому? Только услуга. А его просьбы очень далеки от того, что я считаю правильным.

— В город прибыли наложницы, слышал? — усаживается в мое кресло, перебирает бумаги, что я с таким трудом разбирал полдня.

— Это мало касается военного Управления, высший, — подхожу к столу, едва успеваю поймать одно из донесений, что сорвалось вниз в попытке затеряться в грудах ненужного мусора на полу.

— Зато это касается нашей семьи, Латар, — По привычке сцепил пальцы, сложив руки на животе. Светит в глаза отблесками драгоценных камней в золотой оправе колец.

— Тебе не нравится та, что будет представлять нашу семью? — отступаю в сторону. Блеск драгоценностей с недавних пор вызывает только плохие чувства.

— Хуже, брат, хуже, — качает головой. — Я ее даже не видел. Она не доехала до столицы.

— И что ты хочешь от меня? — устало опускаюсь в кресло. Я так устал, что соблюдение традиций отходит на второй план. Теперь мне вверяют поиски какой-то девицы. Множество опасностей на дорогах империи. К тому же есть люди, заинтересованные в том, чтобы девушки вовсе не доехали до столицы. Но разбираться с ними задача городской стражи и личной охраны императрицы. Забота о будущих матерях детей императора — ее проблема.

— Мой брат — миссар, как я мог забыть об этом. — Улыбается, глядя на меня. — Тот, кому доверяет наследник. Ты не можешь остаться в стороне, когда кто-то похищает наложницу принца, да еще и ту, что принадлежит нашей семье.

— Это приказ? — прикрываю глаза. Сейчас только одно не дает мне покоя. Вся эта история — правда? Или же очередной план брата, чтобы выманить меня, увести подальше от столицы и принца. Я — единственный, кто пока на стороне наследника. Остальные же, либо молчат, дожидаются, кого сожрут первым или же перешли под руку брата и второго министра неполного первого ранга. Это их война, в которой разменная монета — принц. Кто перетянет на себя одеяло? Я не знаю, но пока мои воины стоят у дверей покоев наследника. Если не будет меня — не будет и их.

— Это просьба брата, у которого пока еще первый неполный ранг, — Поднимается, слышу, как трется дорогая ткань расшитого халата о столешницу, царапают драгоценные камни острыми гранями. — Можешь не вставать. — Тихие шаги растворились в темноте коридора за закрывшейся дверью.

Салих. Торговец мыслями.

Свободный человек, не имеющий ранга.

Прошлое преследует меня, является по ночам знакомым лицом миссара, целит в глотку сталью клинка. Просыпаюсь, подолгу лежу в темноте, смотрю в низкий потолок повозки и слушаю тишину, успокаиваю бешеное сердце.

Страхи просыпаются не только ночью. Они всегда рядом, мелькают лицами людей, бьют словами разговоров. Ракс вернулся недавно. В один момент просто появился передо мной, слегка склонил голову в приветствии и встал рядом, наблюдает за представлением, словно всегда тут и был. Он принес с собой воспоминания, заставил снова всматриваться в толпу.

Опять та же карета с обшарпанными стенками и троицей слуг. Мелькнула на краю площади нового города и так же растворилась в его улицах. Мотаю головой. Нет. Это все мои фантазии.

— Ракс, как думаешь, — смотрю вслед карете, будто пытаюсь сквозь стены домов разглядеть тех, кто там сидит. В этот раз не было лиц, затянуты ее окна темной сеткой. — Могла ли выжить та девушка? Тьяра.

— Не знаю друг. А что? — лениво скользит взглядом по толпе. Равнодушен как всегда.

— Мерещится все что-то в последнее время. — Мелькает ее лицо в разных городах. Наверное, я все же старею.

— Ты видел ее? — поворачивается, блестит глазами. Мало что может вызвать его интерес.

— Да еще в том городе показалось, — отмахиваюсь. Стыдно за свою мнительность. — И сейчас повозка похожая скрылась на одной из улиц.

— Показалось, говоришь, — протянул Ракс, впился глазами в указанную улицу. После известий о том, что то существо пропало, он редко разговаривал. Все больше думал о своем, копался в каких-то бумагах. А тут вдруг такой интерес.

— Думаешь, возможно? — слежу за его взглядом. Если она выжила, то может вызвать определенные неудобства. Я не сторонник крайних мер, считаю, что договориться куда проще. Но кто знает, что и кому может рассказать эта девица.

— В этом мире, возможно, все, Салих, — вздыхает Ракс. — Я прогуляюсь, посмотрю, насколько реальны твои кошмары.

— Иди, иди, — киваю ему вслед.

Что если это не обман зрения? Не расшалившиеся нервы? Тогда… Убийство не выход. И так из-за миссара по уши в крови. А вешать на себя еще одно, к тому же не простой попрошайки, а госпожи — нельзя. Кровавые следы всегда остаются, тянутся сзади ярким следом и рано или поздно находится тот, кто умеет их видеть. Я не хочу оказаться на рудниках. В моих планах — мемуары, а каменоломни не лучшее место для творчества. Лучше всего я умею договариваться. Недаром меня зовут торговцем мыслями.

— Смотри, — касание плеча и звон браслетов. Лита рядом, прижимает руки к груди, смотрит в толпу.

Вот и еще один кошмар стал явью.

Латарин Ла Карт.

Миссар третьего полного ранга Военного Управления.

Столица сияет, обманывает своим блеском каждого. Как яркая обертка от конфеты. Даже когда внутри уже и нет ничего, все равно манит своей красотой, валяясь в куче мусора. Но стоит отойти чуть дальше и она пропадает. Смешивается с серой грязью. Открывается реальная картина. Маленький клочок красоты не спасет кучу мусора, не затмит грязь своим блеском.

Империя стала похожа на помойку. Стоит лишь скрыться за горизонтом стенам столицы, как мир набрасывается на тебя, подсовывает грязь под ноги, показывает себя с другой стороны, которая и есть настоящая. Изможденные лица с пустыми глазами. Ранговые земли пугают. В надежде выкачать из них все, что возможно, чиновники забывают обо всем. Кому какое дело, что станет с этими людьми, которые возможно, уже завтра перейдут к кому-нибудь другому в пользование. У них забирают все, даже последние крохи хлеба со стола теряются в переполненных мешках сборщиков. Городки, больше похожие на деревни, почти безлюдны. Пустые широкие улицы с редкими прохожими и узкие переулки, переполненные людьми, которые уже никогда не поднимутся. По мнению тех, кто закрылся от мира за сияющими стенами столицы, люди — неисчерпаемый ресурс. Умрут и ладно. Будут новые. Крестьяне, хоть и числятся свободными, в любой миг могут оказаться под властью ранговых земель. Кто там разберет, сами ли они вырастили урожай или украли с земель, принадлежащих чиновникам. Правда всегда в руках тех, кто сидит выше. А обвинить невиновного — любимое занятие тех, кто по уши измазан в грязи.

Но вместе с людьми умирает земля. Гниет империя в этих темных переулках, загибается от голода. Мы медленно катимся в пропасть. В объятия темноты, где в каждом углу голодные шакалы. Коснемся земли и будем разорваны на мелкие куски, потеряемся в желудках жадных соседей. Не будет Империи.

— Миссар, — чуть поворачиваю голову в сторону помощника. — Вон там, смотрите, разве не тот торговец, о котором мы говорили? — его рука упирается в широкий помост из привычно почерневших от времени балок. Красивые танцовщицы в легких платьях порхают в толпе, звенят браслетами, словно цепями.

— Ждите здесь, — поднимаю руку, останавливая отряд. Такие совпадения не к добру. Есть много людей и множество дорог. Каждая неожиданная встреча рождает сомнения.

Оставляю коня, пробираюсь сквозь веселящуюся толпу к помосту. Люди, едва держатся на ногах, блестят голодом глаза, но по-прежнему не скупятся отдать последний медяк за красивое представление. Оно дарит короткий миг счастья. Время, когда забывается плохое, прячется за веселой музыкой, укрывается тонкой тканью ярких юбок танцовщиц. Миг, заставляющий поверить в чудеса.

Он стоит у помоста. Прислонился к хлипким перилам лестницы, скользит взглядом по толпе, пересчитывает в уме количество полученных денег по звону монет, что летят в руки танцовщиц.

— Добрый день, — он замечает меня, лишь, когда закрываю собой толпу. Вздрагивает, вцепляется побелевшими пальцами в расшитый пояс, ищет глазами способ сбежать.

— Приветствую вас, миссар, — склоняет голову в поклоне. — Искал встречи с вами, — взял себя в руки, улыбается бледными губами. — Давайте пройдем туда, где нам не будут мешать, — морщится от особо громкого крика из толпы.

Киваю, пропускаю мимо. Иду следом. Ловлю каждое движение. Странный он человек. Но если пришел сам, да еще так близко к столице, то стоит выслушать. Глупые не становятся торговцами мыслями.

Знакомая повозка с узкой лестницей и расшитым пушистым ковром, что крадет звуки шагов. По привычке встаю у окна. Ветер треплет порванный пузырь, норовит распустить ровные стяжки заплатки. Здесь все по-прежнему. Словно сделал шаг в прошлое. Только донесений на столе меньше, чем обычно. Затишье перед бурей? Или дела Салиха уже не так хороши, как раньше?

— Что ты хотел мне сказать? — опускаю руку, что до этого сжимала рукоять меча. Слышу облегченный вздох Салиха.

— Не я, миссар, не я, — опускается в свое кресло, щупает под столешницей кинжал. Оружие, даже в неумелых руках придает уверенности в собственных силах. — Дороги говорят со мной.

— Ближе к делу, торговец, — морщусь. Здесь неуместны дворцовые речи, где каждое важное слово нужно прятать за красивыми речами. — Мое терпение не бесконечно.

— Стоит ли моя жизнь ваших секретов, миссар? — улыбается, отпускает рукоять спрятанного кинжала. Навалился всем своим немалым весом на стол, буравит меня взглядом.

— О каких секретах вы говорите? — поворачиваюсь, подхожу ближе. Упираюсь руками в стол, наклоняюсь к его лицу. Очередная хитрость старого торговца, который торгуется за свою жизнь?

— О тех, что должны были сгнить под помостом в сточной канаве того города, — отводит взгляд, ползает по заставленным барахлом полкам стеллажа.

— Должны были? — против воли сердце пропустило удар.

— Смерть бывает благосклонна, отпускает свое, — пожимает плечами, улыбается. Блестят его глаза. Сжимаю кулаки, стараюсь не дать воли эмоциям.

— Говори яснее, Салих, — наклоняюсь еще ближе, ловлю его взгляд.

— Вы подставили меня, миссар. Я лишь хочу вернуть себе то, что потерял. Шутка ли, быть втянутым в попытку убийства наследника престола. — Вздрагиваю. Откуда он мог узнать? Только если…

— Где они? — хватаю за ворот рубашки тонкого шелка. Он трещит по швам, впивается удавкой в толстую шею торговца.

— Там, где вы не найдете. Под моей защитой, миссар, — хватает меня за руки, разжимает пальцы, сбрасывает захват. — Их, и мое молчание, за вашу благосклонность, миссар. Умру я — заговорят они. — Улыбается, с превосходством, смотрит мне в глаза. Там, где раньше жил страх теперь одна лишь усмешка.

— Хорошо, — через силу дается это короткое слово. — Ты будешь жить, торговец. Пока что.

— С вами приятно иметь дело, миссар, — склоняет голову в шутливом поклоне. — Не забудьте о моей доброте. Надеюсь на ответные услуги с вашей стороны.

— Услуги? — втягиваю воздух со свистом, останавливаю руки, которые так и тянутся к мечу.

— Да, — кивает, переплетает пухлые пальцы в замысловатые узоры. — Я уже стар. Хотелось бы иметь теплый дом, наложниц и определенную уверенность.

— Что ты хочешь? — отворачиваюсь от него, вновь подхожу к окну, касаюсь холодного шва заплатки на пузыре. Он успокаивает, остужает ту бурю, что бушует внутри.

— Меня устроит скромное место чиновника четвертого ранга. Такая малость. — Потирает довольно руки, уверен в том, что его план безупречен.

Я сам загнал себя в ловушку, из которой теперь не знаю, как выбраться. Можно убить его прямо сейчас, но что будет после? Молчат только мертвые. Но помимо него есть еще двое, кто знает куда больше этого хитреца. А он будет молчать, если получит желаемое. Заговорит и лишиться не только полученного ранга, но и головы.

— Знаете, миссар, есть такая поговорка. Молчание — золото. — Поднялся. Подошел вплотную, дышит в затылок. — Мое молчание намного дороже, оно стоит вашей жизни.

— Ладно, — сжимаю зубы. — Но не скоро. Не так просто дать четвертый ранг человеку со стороны.

— Не прибедняйтесь, миссар. — цокает языком, сквозит издевка в каждом слове. — Ваш брат высший. Какие могут быть границы у его власти? Он ведь не оставит родного брата в беде, верно?

— Все не так просто, торговец, — разворачиваюсь, впиваюсь в него взглядом. Руки чешутся убить на месте.

— Просто или не просто, — пожимает плечами, даже не отступил ни на шаг под моим взглядом. — Ваши проблемы. Я не буду ждать долго. Дороги длинные, но всегда приводят туда, куда мне нужно. Слышат даже шепот. Поторопитесь, а то он долетит до ушей нужных людей.

Проблемы, как стая волков. Набросились разом, вцепились острыми зубами в руки, не дают поднять меч. Только и остается надежда на то, что не вся кровь вытечет из ран.

— Миссар, — останавливает меня в дверях. Портит своим голосом глоток свежего морозного воздуха, который еще мгновение назад казался столь сладким после духоты повозки. — Удовлетворите любопытство старика ответом на еще один вопрос.

— Какой? — вздыхаю. Не хочу оборачиваться. Шаг отделяет меня от мнимого чувства свободы. Хочу поскорее переступить порог, оказать подальше от лагеря бродячих артистов.

— Безликий, что вы знаете о нем? — слова бьют, как кнутом. Но позволяю себе лишь вздрогнуть. Нельзя. Он и так знает слишком много тайн. Теперь решил подобраться и к другим?

— Я слышал о них лишь сказки, Салих. — Наконец вырываюсь из душного плена.

Петляю меж одинаковых стенок повозок. Иду сквозь толпу, морщусь от криков людей, что жадно хватают короткий миг лживого счастья.

— Отправляйся в северную провинцию. Узнай все, что можно о тех, кто тогда был казнен. Весь город переверни, если потребуется. — Поводья ледяные, выпадают из холодных пальцев.

— Да, миссар. — короткий кивок помощника и он срывается с места, увлекая за собой десяток верных людей. Через мгновение стук копыт их лошадей потерялся в гуле толпы.

Мне предстоит вновь наступить на горло совести. Пойти на сделку с братом. Построить для него еще одну ступень к вершине, чтобы выжить самому и в какой-то мере спасти его. Я до сих пор не решил, что мне действительно дороже. Империя или семья. Долг или чувства к тем, кому они не нужны вовсе.

Никто.

Неделя пути. Изматывающая тряска в крохотной коробке с единственным развлечением в виде небольшого окна, затянутого сеткой. Она окрашивала мир в темные тона, рвала солнечный свет на кусочки, не позволяя коснуться моего лица. Множество дорог. Разных, так похожих на жизни людей. Прямые, широкие, почти ровные, по которым скользишь, как по воде. Узкие, извилистые и израненные, от которых не знаешь когда ожидать следующего болезненного удара. Очень много мыслей. О прошлом и будущем. Все они смешались, снова вылез откуда-то страх. Чужая жизнь теперь диктует свои правила и мне нужно их принять. По ним живут все, и я не буду исключением. Такова участь любого человека. Раньше тот, кого звали Никто, мог их игнорировать, но не теперь.

— Опять эти попрошайки, — брезгливо скривилась тетя, чье имя мне до сих пор неизвестно. Возница и двое слуг, что оставались верны разоренному роду наместников бесполезных земель, защелкали кнутами, разгоняя толпу.

Выглядываю в окно, смотрю в большие глаза на изможденных грязных лицах. В них боль и голод. Они не видят меня из-за сетки, просто смотрят в никуда, в надежде попасть наугад, выторговать себе еще один день жизни у тех, кто живет чуть лучше. Их были даже не десятки, сотни за все время нашего пути. Они обступали повозку со всех сторон, тянули тощие руки несмело, едва касаясь пальцами стенок, заглядывали вовнутрь, пытаясь получить каплю чужого сострадания. Не стража и торговцы встречали тех, кто въезжал в города, а именно они. Стайки испуганных детей, прячущих тощие тела в грязные обрывки одежды.

Были и другие взгляды. Те, что встречались на дорогах. В их глазах горькое ожидание смерти. Они медленно брели, заточенные в такие же изможденные тела. Связаны между собой толстыми веревками и одной судьбой на всех. Тетя говорила, что это воры. Те, кто посмели украсть что-то из ранговых наделов. Что могли украсть эти люди с пустыми глазами? Она утверждала, что их толкает жадность и лень, но мне казалось иначе. Все тот же голод, как у попрошаек, в этих людях стал сильнее страха.

Города похожи друг на друга. Проспекты, улицы, переулки. Даже вывески мне казались одинаковыми. Постоялые дворы, в которых мы останавливались, ничем не отличались друг от друга. Тесные комнатушки с однообразной мебелью и безвкусная еда. Впервые в этом мире удалось поспать на кровати. Не понравилось. Кажется, что повернись немного и утонешь в бугристой перине, задохнешься от тучи пыли, что взлетает над ней при каждом движении. Запираюсь в номере и расстилаю плащ у окна, кутаюсь в него, вдыхаю запах множества дорог. Так лучше и привычнее. Тогда темнота сна без сновидений не пугает.

Чем ближе к столице, тем меньше свободных номеров и выше цены за пребывание. Ночевать предстояло в одной комнате с тетей, а она вряд ли оценит мое рвение уступить ей кровать и лечь на плащ у окна.

Замираю на неудобной перине, дышу через раз, давясь пыльным воздухом и неприятным запахом от одеяла. Когда не двигаешься — грязи меньше. Сон крутится рядом, касается сознания липкими пальцами, будто дразнит. Сжимаю веки, зову его. Почти получилось, когда тихий шорох у дверей отпугнул сон. Тетя или так крепко спит или просто не слышит. А звук все громче, настойчивее, словно мышь скребет, пытается проковырять дыру внутрь нагретой комнаты.

Поднимаюсь, не выдержав этого звука. Крадусь к двери, затаив дыхание, прислушиваюсь.

— Кто там? — глупо, но это единственное, что пришло в голову. Раньше уже случалось так, что кто-то путал комнаты, пытался открыть дверь другим ключом. Может и теперь так?

— Госпожа Ка Тор? — приглушенный голос, как из-под маски, что носил Хорх в сером пепле бесполезных земель. Слов не разобрать толком, о смысле лишь догадываешься.

— Да? — открываю дверь, на мгновение, ослепнув от яркого света коридора. В лицо летит какая-то пыль. Забивается в нос и глаза, въедается в кожу, как песчаный вихрь, заставляет теряться. Скрывает яркий свет, гасит звуки ночной жизни гостиницы.

Почему-то вокруг все темнее и тише. Невозможно сопротивляться этой темноте. Падаю, чувствую твердые доски пола под ладонями, даже пытаюсь ползти, позвать на помощь. Но из горла вырывается лишь хрип. Опять темнота. На этот раз она не спокойная, как раньше, обхватывает липкими пальцами тревоги.

В этот раз все иначе. Нет больше сияющих повозок, не оглушают своим грохотом, нет зеркал окон, что теряются на недосягаемой высоте каменных зданий. Темно и тихо. Только редкие лучи каких-то огней ползают по темному потолку. Я знаю, что это тот же мир. Теперь не такой ослепляющий и страшный. Спокойствие ночной темноты, его почти невозможно почувствовать в реальном мире. Странные повторяющиеся узоры на тонкой бумаге, которая чудом держится на стенах. Глаза неохотно привыкают к темноте. Даже мебель здесь необычная, оттого кажется опасной и непонятной.

Медленно светлеет небо за окном, просвечивает сквозь тонкую сетку с множеством дырочек и бахромой по краю.

Уютную тишину разрывает резкий писк. Он звучит все громче, над самым ухом, даже внутри все дрожит от него. Поворачиваю голову, ищу взглядом то, что нарушило предрассветное спокойствие. Маленький брусочек из непонятного материала продолжает кричать, светит в глаза цветным квадратом.

— Да выруби ты уже будильник! — чужой голос глухо звучит из-за толстой стены. Кажется, он напугал меня больше, чем этот непонятный предмет с громким звуком. Сердце заколотилось, как сумасшедшее. Темнота вокруг снова накинулась на меня, скрыла светлеющее небо за тонкой тканью с бахромой. Расплылись очертания непонятной мебели.

Тело растворилось в этой темноте. Не желает слушаться. Пытаюсь шевелить рукой, но отчего-то даже попытка это сделать вызывает боль. Не чувствую пальцев. Мир медленно светлеет, проступает пятнами сквозь темноту.

Низкий потолок из кривых досок грозится обрушиться на голову. Неяркий свет свечи ослепляет не хуже дневного солнца. Перед глазами все плывет, чешется лицо от той пыли, что намертво въелась в кожу. Воздух колючий, холодный, застревает в горле и не хочет двигаться дальше.

— И что теперь, Ракс? — тихий шепот смутно знакомого голоса. Справляюсь с тяжестью собственных век, стараюсь быстрее вернуться в реальный мир из спокойствия вымышленного.

— Делай, что хочешь, — пугающий своим безразличием другой голос. Дышать по-прежнему трудно, но мир постепенно становится четким, приобретает объем. Тело, словно коконом, обмотано веревкой. Именно она так давит на грудь, не дает дышать, режет руки, которых уже не чувствую. Кажется, если бы у этих людей были цепи, то и они бы сжимали меня.

— Она очнулась, — скрип ссохшихся досок пола все ближе. Чье-то лицо темным пятном зависло перед глазами. — Эй, слышишь меня, красавица? — пытаюсь рассмотреть его, но не получается.

— Отойди. — Страшный голос тоже близко. Пытаюсь повернуть голову, но шея не слушается. — Как тебя зовут? Кто ты? Расскажи, тогда отпустим. — Сладкое обещание, которое так далеко от правды. Они не отпустят, я знаю.

— Тьяра Ка Тор, — язык с трудом произносит незнакомое имя, что теперь принадлежит мне.

— Умница, — улыбается голос. — А то существо, которое помогло тебе бежать где?

— Существо? — переспрашиваю, кажется, даже пытаюсь нахмуриться, что бы вспомнить ответ на вопрос, которого не понимаю.

— Как ты избавилась от моей печати? — следующий вопрос, который дает мне все ответы. Вздрагиваю, дергаюсь в путах, пытаюсь почувствовать тело.

— О, это ты, значит, помнишь? — снова улыбается голос. Свет свечи ближе, больше не прячется за спинами этих людей. Мерцает в руках того, кто называет себя торговцем мыслями.

Страх, который ушел в ту ночь в лесу, вновь вернулся. От него не избавиться до конца. Он лишь притворился, спрятался на время, выжидая нужного момента. А теперь вцепился в сердце холодными пальцами. Вместо лиц этих людей — клетка перед глазами. Лязг цепи и холод ошейника, что тянет к полу своей тяжестью.

— Так что, девочка, — ко мне наклоняется маг. Тот, что любит наблюдать, как свистят палки, похожие на весла. — Про печать скажешь?

— Я не помню, — хрип вместо ответа. Тетя всегда верила и они поверят. Должны поверить. Иначе снова закроется с протяжным скрипом дверь стальной клетки.

— Не помнишь? — щурит глаза, впивается в меня взглядом, словно в душу заглядывает. Холод пробежал по позвоночнику, разлетелся по всему телу колючими мурашками.

— Не помню. Кто вы? — взгляд мечется с одного лица на другое, как и мысли в моей голове.

— Она врет? — нахмурился Салих.

— Нет. — Качает головой маг. — Если это действительно она. Людей читать легко, но вот таких, как то существо…

— Что ты имеешь в виду? — складка на лбу торговца мыслями стала еще глубже от сомнений, что рождаются в его голове.

— То существо, помнишь? — маг внимательно следит за мной, ловит каждый взгляд, пытается докопаться до самого сердца.

— И? — Салих отступает. Не режет больше глаза свет от почти прогоревшей свечи.

— Знаешь, кто такие безликие? — вижу, как вздрогнул Салих, выронил из рук новую свечу, что собирался подпалить от старой. — То существо… Оно было слишком похоже. И одновременно нет. Именно поэтому я так долго ходил вокруг. Боялся приблизиться, поговорить. Да, друг, я боялся. Впервые в жизни что-то заставило меня не спать ночью. — Он коснулся холодными пальцами моего лица, провел по спутанным волосам. — Оно соответствовало описанию из старых свитков, но вело себя иначе. Оно выглядело долгое время одинаково безлико. Оно могло убить вас всех в ту ночь, но не стало. Почему? Не знаю. Может, это лишь мои мечты, желание хоть на миг прикоснуться к древним тайнам. А может просто оно чей-то неудачный эксперимент.

— А при чем тут эта девка? — справился с дрожью в руках Салих. Затанцевали два огонька на столе. Один лишь только разгорался, другой почти исчез, сдался под напором света новой свечи.

— А что ты знаешь о безликих? — он, наконец, убрал от меня пальцы. Отошел на пару шагов, изучает взглядом, щупает с ног до головы.

— Они те, кто приходили и убивали. Их никто не мог поймать. И у них не было лиц. — Пожал плечами Салих. — Это сказки для непослушных детей. Неужели ты веришь в это? — скорее он сам пытался убедить себя в том, что в сказках нет правды. Трудно жить, когда твои кошмары оживают.

— Ты прав лишь отчасти. — Улыбается маг. Достает из-за пояса кинжал с волнообразным лезвием.

Сердце вновь пустилось в пляс. Я не хочу умирать. Только не снова. А он все ближе, будто крадется ко мне. Отмеривает секунды короткими шагами. Блестит лезвие, почти чувствую его холод. Закрываю глаза не в силах видеть, как приближается смерть. Цепляюсь за непослушные спирали времени, но они упираются, вырываются из пальцев, заставляют паниковать еще больше. Страх не исчезнет никогда. Будет вот так прятаться, внушать уверенность в своих силах и бить исподтишка в те моменты, когда встречи с ним ждешь меньше всего. Он путает мысли, рвет слова и забирает жизни. Делаю последний вдох, упираюсь грудью в веревки, которые неожиданно расползаются, опадают на пол с глухим стуком.

— Безликими их назвали потому, что они могут стать кем угодно. Мужчиной, женщиной, ребенком и даже зверем. Подбираются под маской лучшего друга, родственника или даже самой жертвы. И бьют в сердце. А потом исчезают, растворившись в толпе, скидывают маску убийцы, что бы одеть лицо кого-нибудь другого. — Распахиваю глаза, смотрю в спину мага. Тело больше не держат тугие путы, но двигаться по-прежнему не могу.

— Ты хочешь сказать, что она, — Салих кивает в мою сторону, — может быть безликим?

— Я хочу сказать очень много. Но она слишком эмоциональная, живая, что бы быть безликим. А как их можно отличать от настоящих людей — не знаю. Я искал тогда мага, которому оно подчиняется. Почти неделю проторчал в том городе, но так и не нашел того, кто мог бы попытаться создать ужас времен войны магов. — Снова поворачивается ко мне, сжимает в руках кинжал, словно ожидает чьего-то нападения. Моего? Возможно. Но я ведь не безликий. Или…

— Заморочил ты мне голову Ракс, — морщится Салих, вздыхает облегченно, вытирает холодную испарину со лба.

Они оба стояли, замерев, смотрели на меня, не сводя глаз. Долго, по-моему, вечность. В тишине комнаты слышно было биение их сердец, что не уступали по скорости моему страху.

Салих подошел к неприметной двери, что пряталась за выцветшим ковром на стене, стукнул по доскам три раза. Две темные фигуры зашли в комнату, принесли с собой свежесть морозной ночи. Подхватили меня под руки. Непослушные ноги отсчитывали их шаги, цепляясь за широкие щели в неровном полу. Все темнее вокруг, сбиваюсь со счета шагов похитителей. Запах затхлости и сырости все отчетливее. Кажется, что темный коридор уводит вниз, глубоко под землю, где никогда не увидеть солнца.

Лязг железного засова звучит, как приговор в той тюрьме. Каменный пол обжигает ладони, касается тела сквозь тонкий шелк ночного платья. Опять темная клетка, но в этот раз без тонких полосок света, который раньше дарил надежду.

Аррианлис Ван Сахэ.

Наследный принц империи Сантор.

Мне удалось прогнать ожившие кошмары, закрыть обратно в голову, запереть рамками недолгого сна. Больше не боюсь глубоких теней, не вздрагиваю от каждого скрипа. Вино — лучшее лекарство. Оно обжигает горло, спускается теплой волной по груди и сворачивается горячим комком в животе. Дарит спокойную негу и храбрость. Теперь я смело смотрю туда, куда раньше боялся поднять взгляд.

Эти недолгие мгновения пьяного сна стали моим спасение. Надеждой, что грела изнутри в течение холодного дня. Я считаю часы и минуты до момента, когда смогу забыться. Пусть плохо с утра, гудит в голове и мутит от еды. Но и это состояние к лучшему. В пустой голове нет мыслей, нет воспоминаний. Ничего нет. Теперь я словно живу во сне, наблюдаю за неторопливым течением жизни. Мир кажется таким простым, намного лучше прежнего.

— Поставь сюда. — Откидываюсь на мягких подушках, смотрю в мутные стекла витражей. Без солнца они кажутся блеклыми и унылыми. Чем больше выпью, тем легче уснуть. В голове шумит, как будто море близко.

Слуга опускает поднос, раздражает звоном вздрогнувшей посуды. Морщусь, наблюдая, как расплескалась часть драгоценной жидкости.

— Выпей со мной, — останавливаю слугу, который уже почти достиг дверей. Мне одиноко. Ужасно одиноко и горько. Даже пью в одиночестве. Готов разделить вино даже со слугой. После третьего кувшина это не кажется глупым.

— Что вы, ваше высочество, — запинаясь, мотает головой, продолжает пятиться к дверям.

— Пей! — со звоном опускается обратно на узкий столик чарка, холодит пальцы разлитым вином. — Иди сюда! — даже слуги не хотят пить с будущим императором.

Подходит, медленно, спотыкаясь о неровности ковра. Смотрит завороженно на столик. Похож на смертника, которого толкают в объятия к палачу. Раздражение, что жило внутри весь день, рвалось наружу, превращалось в злость.

Он уже совсем рядом, стоит, бледнее мертвеца и не сводит глаз с чарки.

— Я долго буду ждать? — склоняю голову на бок, пытаюсь ударить взглядом.

— Пощадите, ваше высочество, — бледность его лица достигла предела. Падает у моих ног, впивается в ковер пальцами, тянет на себя покрывало с ложа, скидывает на пол поднос с вином.

— Что за… — вскакиваю, раскидывая подушки, отталкиваю скулящего слугу ногой.

— Я не хотел, мне приказали, ваше высочество, — невнятный крик, больше похожий на вой.

— Что здесь происходит? — высокий, чуть истеричный голос матери. Как всегда блистательна, ослепляет золотом своих украшений, оглушает шелестом шелков.

— Я не хотел, — уже не кричит, скорее стонет.

Перевожу взгляд с него на разлитое вино, что темным, бордовым пятном растекается моему халату, капает на ковер и подушки. Словно кровь из невидимой раны. Мысли закрутили в голове хоровод, затопали оглушительно в ушах, смешали все голоса, которых вдруг стало так много в комнате.

Люди, много людей, одинаковые, как тени. Суетятся, бегают. Рядом императрица, обнимает за плечи, трясет, кричит что-то прямо в лицо. Отмахиваюсь от нее. Только сейчас понимаю, что одиночество убивает не только душу. Отравленное вино для того, кто всегда пьет один. Такой легкий способ избавиться от ненужного человека, который посмел бросить свою тень на трон целой империи.

— Кто? — расталкиваю стражу, воины окружили по-прежнему стонущего слугу, не пробиться. — Кто?! — дотягиваюсь до него, хватаю за грубую ткань рубахи.

— Я не знаю, — взгляд полный ужаса. В нем его больше, чем во мне. Злость прогнала все другие чувства. — Пришел человек, я не видел лица. Дал это, сказал, что моя семья не будет больше голодать… — сам хватает меня за руки, притягивает ближе к себе, заглядывает в глаза. — Не убивайте, прошу вас, не надо, мой принц…

— Казнить! — отдираю его пальцы от своих рук. — Всех казнить!

— Кого, ваше высочество? — несмело переминается с ноги на ногу один из стражников. Лица воинов не знакомы. В последнее время меня охраняли люди из отряда миссара, их я успел выучить до малейшей черточки, запомнить каждый седой волос на голове.

— Кто вы? — пячусь, теперь уже от незнакомого отряда стражи. Люди, много незнакомых людей с оружием. Они совсем рядом. Откуда мне знать, есть ли среди них предатель? Вот сейчас, возможно, тихо тянет кинжал, сжимает во вспотевших руках, примеривается, готовится.

— Арри, — чье-то прикосновение к плечу. Разворачиваюсь, отталкиваю от себя того, кто подкрался со спины, нашептывает этим именем воспоминания.

— Ваше высочество, — передо мной встает тот самый стражник, что посмел уточнять мои приказы. Закрывает широкой спиной испуганную императрицу.

— Вы, — оборачиваюсь, вглядываюсь в лица, которые расплываются, смазываются настолько, что становятся близнецами. Ноги запинаются о смятый ковер на полу, хватаюсь за колонну, отхожу все дальше от толпы одинаковых лиц. — Вы все заодно.

А они смотрят осуждающе одинаковыми глазами с одинаковых лиц, которые совсем уже не похожи на человеческие. Шевелят губами тихо, словно шепчут одно единственное слово, оно складывается в столь знакомое короткое имя, мое. И кружат вокруг, как стервятники, извиваются, как темные тени в глубоких углах. Касаются меня, гладят холодными пальцами лицо, дергают за волосы. И все шепчут, зовут по имени, которое стало мне ненавистно. Пытаюсь оттолкнуть их, ударить, но попадаю лишь в пустоту. Тени набрасываются, хватают, сжимают, не дают дышать. Закрывают собой весь мир.

Никто.

Невидимый бой. Он идет в душе каждого. Глубоко внутри смешиваются чувства и мысли, делят между собой душу. Это хуже пытки. Отталкиваю страх, разгоняю по углам. А он выползает вновь, стелиться по холодным камням пола камеры, шепчет что-то, вытаскивает самые ужасные мысли. Он не устает, не сдается. Он везде. А у меня нет больше сил. Я снова в клетке. Вот, каково быть человеком. Каждый миг боишься за свою хрупкую жизнь. Цепляюсь за решетку, смотрю в темный коридор, вдыхаю затхлый воздух в надежде почувствовать запах свободы. Она так далеко, что не дотянуться.

— Перестань уже, — внезапно у страха прорезался новый голос. Настоящий, звонкий, реальный. Поселился в одном из темных углов и шевелится. До этого пугал тихим шепотом.

— Кто ты? — прислоняюсь спиной к решетке, устав от бесконечных попыток сломать прутья. Это тело намного слабее прежнего.

— Будешь так себя мучить — вид не товарный будет, — продолжил голос. Мотаю головой, вглядываюсь в темноту. — Меня Линсан зовут, — зашевелилась темнота в углу, стала действительно реальной, подползла к решетке. Ее силуэт едва угадывался от тусклого света в самом конце коридора, где начиналась лестница.

— Тьяра, — со второго раза удается поймать ее узкую ладонь.

— Перестань уже это. Не выбраться отсюда, пока Салих не разрешит. — Она постучала пальцами по решетке. Дышать стало легче, видя, что здесь есть кто-то еще.

Молчу. Очень много вопросов, но задать не могу, не удается поймать ни один из них. Боюсь выглядеть еще глупее.

— Нас тут много, — улыбается тень. — Да, девочки? — темный коридор ответил ей тишиной. Вглядываюсь в него, пытаюсь рассмотреть другие тени в камерах напротив. — Это они стесняются просто, — тень передернула плечами. — Мне так одиноко, а они молчат. Открывают рот только чтобы еще больше напугать меня. Никто не хочет со мной разговаривать. Ты ведь будешь со мной говорить? — пододвигается вплотную, ощущаю тепло ее тела.

— Буду, — киваю, хоть меня и не видно. Когда кто-то есть рядом не так страшно. Сжимаюсь в углу, обнимаю себя руками. Шелк тонкого платья совсем не греет. Кажется, впитывает в себя окружающий холод. — Как ты здесь оказалась? — спрашиваю, пытаюсь угадать ее лицо в темноте. — Тебе не страшно? — ее голос не кажется испуганным.

— Не помню, — опять шевелится. — Кажется, это было очень давно. А страх… Он устал. Да и не так плохо, когда я тут не одна. Да, девочки? — приникла темным пятном к решетке, обвила прутья пальцами, просовывая самый кончик носа в коридор. А в ответ снова гнетущая тишина, в которой слышно лишь наше дыхание. — Опять молчат, — вздыхает, отползает от решетки в свой темный угол в дальнем конце камеры.

Затихла там, слившись с тенями, будто и нет никого. Может, я схожу с ума? Живот скрутило болезненной судорогой. Сжимаюсь, давлю на него холодными руками, а он бунтует, ворчит, как живой, просит чего-то. Отползаю от решетки, тоже забиваюсь в угол, противоположный тому, где сидит Линсан. Темнота обступает со всех сторон, убаюкивает тишиной. Почти поддаюсь ее уговорам о сладком сне с видениями чудного мира.

Шаги. Они гулким эхом пролетают мимо, теряются в глубине темного коридора, прячутся в пустоте камер. Уже слышны обрывки слов. Металлический звон ключей дразнит свободой.

Сердце забилось чаще. Сгустился мрак, снова стал пугающим. Сжимаюсь, забиваюсь в угол в надежде слиться с каменной стеной. Звон ключей совсем рядом. Сверкнул холодными бликами металла в далеком свете мутного фонаря. Царапает непослушный замок нашей камеры. Перед глазами снова та тюрьма. Темные фигуры Арри и миссара за решеткой. Они так похожи на эти, что сейчас копаются в замке. Страх все сильнее набрасывается, стремиться поглотить бурным потоком. Лишает сил. Даже руки дрожат так, что срываются с острых коленей, которые обнимаю, спасаясь от холода.

— Нет, пожалуйста, — всхлип звонкого голоса, который недавно спас меня от страха. Теперь он ранит, заставляет дрожать еще больше.

— Заткнись, блаженная, — рычит одна из теней. Рывком открывает дверь. Жалобно гудит решетка от ее удара.

— А вторую точно нельзя? — уточняет другая тень.

— Даже не вздумай! А то Салих тебя в евнуха превратит, — отталкивает его в сторону первый. Входит в камеру, рушит хрупкую тишину громкими шагами. — Сюда иди, солнышко, — слышу улыбку, которая вызывает отвращение. — Не заставляй нас доставать тебя силой.

Зашевелилась темнота в углу, распалась на две тени. Густую, широкую и узкую, маленькую, что несмело выползала в полумрак у решетки. Ему надоело ждать. Хватает Линсан за волосы, тащит прочь их клетки. Сердце заходится, рвется прочь из груди.

— Нет! — не помню как. Всего секунда замершего по моей воле времени. Оказываюсь между ним и маленькой тенью, перехватываю руки, сжимаю изо всех сил тонкими пальцами. Страх сдается под напором неожиданной злости. Манит свободой полумрак коридора за его спиной, притягивает взгляд.

— Пошла прочь, — тычок в грудь от второй тени. Больно, сбивает дыхание, но я продолжаю стоять, прячу за своей узкой спиной всхлипывающую тень.

— Нет. — Повторяю твердо, пугаюсь собственного голоса, похожего на рычание. Тени тоже вздрагивают, переглядываются между собой темными провалами глаз.

— Салих хоть и приказал тебя не трогать, но ведь и мы не железные, — взял себя в руки первый, пытается вырвать руку из моего захвата. А я сжимаю все сильнее, почти не чувствую пальцев, заставляю их впиваться глубже в мясистую ладонь. — Что творишь, дура? — его голос превратился в шипение. Дергает руку, тянет меня за собой к узкому входу. А я держу. Изо всех сил своих маленьких рук.

— Отпусти ее, — опять рычу. Он по-прежнему держит волосы Линсан в своем кулаке. Сжимаю еще сильнее. Чувствую, как тонкие струйки горячей крови стекают по моим пальцам. Я не отпущу, даже когда услышу хруст костей.

— Сумасшедшая! — рычит он, бьет по лицу наотмашь, заставляя разжать пальцы. За спиной падает на каменный пол Линсан, отползает в свой темный угол.

Почти не чувствую боли. Только пощипывает жаром кожу на щеке, расплывается темнота перед глазами. А я все стою, смотрю туда, где у его тени должны быть глаза. Я больше не испугаюсь. Невидимый бой. Бесконечность, в которой вновь и вновь отбрасываю страх прочь.

Они ушли. Захлопнулась железная дверь клетки, замерцал далекий тусклый свет, съедая тяжелые шаги двух теней.

— Ты как? — поворачиваюсь в угол, ищу ее взглядом.

— Все хорошо, Тьяра. — голос дрожит.

Сажусь обратно в свой угол, прячусь в темноте. Злость проходит, дергает тело в последней попытке задержаться, заставляет трястись больше, чем от холода. Страх снова высунул голову, напомнил о своем присутствии и тоже скрылся. Пусто внутри.

— И почему они всегда выбирают именно меня? — тихий шепот из соседнего угла. — Нас здесь так много, но почему же именно я?

Снова смотрю в темные провалы клеток напротив. Темно и тихо. Нет ни чужого дыхания, ни шороха одежды. Там живет лишь пустота и страх. Они рисуют причудливые картины в голове, заставляют видеть то, чего нет.

— Бояться легче, когда ты не одинок. — Смотрю в пустые камеры напротив. — Да, девочки?

Сорин Ван Сахэ.

Вдовствующая императрица.

Дворец оживает всякий раз, когда за его стены пробирается смерть. Отряхивается от вековой пыли, скалится позолоченными клыками арок множества дверей. Смерть влечет за собой ураган. Набрасывается в одно мгновение, треплет чужие жизни, играет душами. А ты пытаешься удержаться на земле, цепляешься за все, что есть рядом, заставляешь себя из последних сил. И никто не предугадает, кого снесет в этот раз, кто окажется слаб, что бы сорваться. Одни строят надежную опору в преддверии урагана, другие надеются на собственные силы.

Сейчас настало затишье. Краткий миг, когда все вокруг в разрухе, перепутаны вещи, разбросанные злым ветром чужой смерти. Но все знают, что вскоре он ударит снова. Подбирают обрывки того, что уцелело, прячут свои богатства или же освобождают место в закромах в надежде, что туда надует новое сокровище.

Вот и я так же, стою посреди разрухи и не знаю, за что хвататься. Смотрю, как другие растаскивают мое по праву, и не могу ничего с этим поделать, словно ноги к земле приросли. Не знаешь кто друг, а кто враг. Когда вокруг столько возможностей изменить свою жизнь — дружбы не существует. Блеск золота и сила власти хоронит другие чувства под мусором от урагана. Он становится намного важнее.

Двадцать лет я держалась. Улыбалась тогда, когда стоило бы плакать. Кланялась тем, кто много раз вонзал нож в спину. Я сделала все, чтобы мой сын не жил в таком мире. Отправила так далеко, как только было возможно. Наверное, я совершила ошибку. Он не готов. Даже когда я говорю о том, куда смотреть он поворачивается, но не видит. Не хочет видеть. Мой мальчик умрет, и я отправлюсь вслед за ним. Эта страшная мысль все чаще посещала меня, мешала сдвинуться с места.

Я отправила десятки людей по следам его пути сюда, в надежде понять, что же все-таки случилось. Все можно исправить, стоит только захотеть. А самое страшное в том, что он не хочет. Просто сидит и ждет смерти. Он хоть и наивен, но не так глуп. Все понимает и видит, только смотрит сквозь пальцы. Смирился с тем, что приготовила ему судьба. Плывет по бурному течению реки, даже не пытаясь зацепиться за камни, отсрочить свою встречу с пропастью.

— Вдовствующая императрица, — так задумалась, глядя на далекие огни столицы, что не заметила приближение слуги.

— Вы хоть что-то узнали? — не хочу поворачиваться. Каждый раз натыкаюсь на виноватые взгляды тех, кто пришел с пустыми руками.

— Да, — неуверенный тихий голос. Это короткое слово пронзило сердце, словно клинок.

— Что? — резко оборачиваюсь, впиваясь взглядом в испуганное лицо одного из младших чиновников.

— Во время пути кто-то похитил принца с неизвестной целью. Миссар нашел его, освободил наследника и отдал приказ о казни. — Запинаясь, сообщил он.

— Это я и без тебя знаю! — раздражение против воли вырвалось на волю.

— Говорят… — упал на колени чиновник, накрыв голову руками. Пусть боится. Посмел дать мне ложную надежду. Сколь сильно ожидание чего-то, столь же и больно разочарование.

— Ну что? Что? — бросаю в его спину одну из подушек. Время сейчас тянется бесконечно долго. — Мне тебя в пыточную отправить?!