Ловец душ

12

Когда они спустились по осыпи и открыто шли по лесу, Дэвид говорил себе, что вертолет обязательно вернется. Сидящие в нем люди увидали его носовой платок. Катсуку не останется ничего как смириться с этим. И вообще, какое отношение к реальной жизни имеют его прибацанные разговоры про воронов. Люди увидали платок и обязательно вернутся.

Из-под руки Дэвид глянул на скалу и увидал над ней маленькое пятнышко, темной тучкой поднимающееся в ясно-голубое небо.

Вертолет мог вернуться. Могли прийти пешие искатели.

Дэвид настроился услыхать шум винтов.

Катсук завел мальчика в густую тень деревьев, и Дэвид молился, чтобы вертолет прилетел, когда они будут на открытом месте, не затененном деревьями.

СУМАСШЕДШИЙ ИНДЕЕЦ!

Катсуку передалась напряженность мыслей мальчика, но он знал, что две фигуры, стоящие сейчас в полумраке леса – это не люди. Никто из людей не шел сейчас по этой древней тропе. Они сами были только первичными элементами, очищающими суть свою от атомов времени, как животные очищают свою шерсть от колючек. Мысли его летели сейчас как ветерок над травой, производя шевеление мира лишь после того, как пронеслись в нем. И когда мысли его пролетали через мир, все позади застывало в молчании, незаметно изменившись по сравнению с предыдущим моментом.

И еще кое-что изменялось.

Эти мысли изменяли что-то первичное, то, что можно было чувствовать в самых дальних звездах.

Катсук остановился, осмотрел мальчика и сказал:

– Летящий погибнет от скорости, и сильный не укрепит мощь свою, пока не поверит он в себя. Вот что говорится в ваших хокватских книгах. Еще там говорится, что бахвалясь среди сильных можно уйти голым средь бела дня. Когда-то у вас, хокватов, были умные люди, но вы никогда их не слушали.

В другой раз они отдыхали и пили из ручья, стекающего со скального уступа. Под ними в глубоком ущелье грохотала зеленая река. Высоко-высоко облака пятнали небо, бросая тени на серые скалы на другом берегу.

Катсук указал вниз, на реку: «Гляди!»

Дэвид повернулся, посмотрел вниз и в изменчивом ритме солнечных отблесков увидал плывущего бурого оленя. Свет, звуки и движения зверя – все вместе ослепили его сознание.

В воздухе присутствовал какой-то мрачный холод, и когда они уходили от ручья, Дэвид услыхал как внезапно умолкли лесные птицы. Небо все сильнее затягивалось тучами. На плечо уселся овод, немного посидел и полетел по своим делам.

Мальчик уже давно потерял надежду, что Катсук накормит его в этой глухомани. Были только слова, одни разговоры о том, что здесь имеется еда. Но ведь и сам Катсук говорил: «Слова дурачат тебя».

Дэвид следил за мельканием беличьих лапок на высокой ветке, но думал он только об одном – как бы изловит зверька и съесть.

День тянулся медленно-медленно. Иногда Катсук рассказывал о себе или своем племени – истории очень увлекательные, но не всегда похожие на правду. Мальчик с индейцем проходили через густые заросли и шли по залитым солнцем полянам, над ними были тучи и трепещущие листья. И везде единственным звуком был только звук их собственных шагов.

Из-за сильной усталости Дэвид позабыл даже про голод. Куда они идут? Почему не прилетает вертолет?

Катсук и сам старался не думать о цели их путешествия, говоря себе: «Сейчас мы здесь, а пойдем туда-то». Он чувствовал, как изменяется сам, как охватывают его древние инстинкты. В своей памяти он находил совершеннейшие провалы, и знал, что про кое-какие вещи и явления уже не сможет думать так, как принято у хокватов.

Вот только к чему вели происходящие в нем перемены?

Ответ на этот вопрос сам возник в его сознании, духи открыли ему свою мудрость, свое решение: его мысли, его мозг будет преображаться до тех пор, пока сознание не отключится полностью; тогда он окончательно станет Похитителем Душ.

Под громадным тополем протекал ручей. Повсюду было множество оленьих следов. Катсук остановился и они напились. Мальчик смочил водой лицо и воротник.

Катсук наблюдал за ним и думал: «Сколько силы в этом маленьком человеке… Как странно пьет он воду сложенными ладонями… Что подумали бы его соплеменники о парне, стоящем в такой позе…»

В том, что делал мальчик, было своеобразное изящество. Он уже начинал вписываться в эту жизнь. Когда нужно было молчать – он молчал. Когда можно было утолить жажду – он пил. Вот только голод был для него тяжелым испытанием. Духи дикой природы проникли в него и говорили, что он сделал правильный выбор. Правда, правота эта еще не была окончательной. Он все еще оставался хокватским мальчиком. Клетки его тела нашептывали ему мысль о бунте, заставляя отказаться от окружающей его земли. И в какой-то миг он мог отделиться от нее, еще раз стать совершенно чужим ей. Пока все находилось в неустойчивом равновесии.

Катсуку казалось, что именно он и регулирует это равновесие. Мальчик не имеет права требовать еды, пока не наступит время. Жажду следует утолять лишь тогда, когда хочется пить. Разрушающее воздействие голоса может быть предотвращено желанием не разговаривать.

Нагруженные пыльцой пчелы деловито гудели в огненных метелках цветов возле падающего с обрыва ручья. «Это глаза духов, от которых нам никогда не укрыться.»

Катсук присмотрелся к насекомым, трудящимся в зеленоватом от листвы свете. Пчелы были частью здешнего мироустройства и порядка. Причем, не как множество отдельных существ, но как единый организм. Они были Пчелой, посланницей духов, что когда-то отметила его самого.

Мальчик напился из ручья и сел на корточки, внимательно оглядываясь по сторонам, ожидая, что будет дальше. В какой-то миг в посадке головы мальчика Катсуку открылся намек на человека, что был отцом этого человеческого создания: из мальчишеских глаз выглядывал взрослый, взвешивая, оценивая, планируя.

Мысль о присутствующем здесь мужчине-отце заставила Катсука на какой-то миг нервничать. Ведь отец уже не был Невинным. Он обладал всякими премудростями хокватов. У него могли быть какие-то особенные силы: добрые и злые, которые позволяли хокватам главенствовать над более примитивным миром. Следует заставить этого типа держаться в тени, подавить его активность.

Только как это сделать? Плоть мальчика нельзя было отделить от того, кто дал ему жизнь. Следовало призвать силу духов. Но каких духов? Каким образом? Удастся ли исключить мужчину-отца с его собственными провинностями и недостатками?

Катсук подумал: «Мой отец пришел бы, чтобы помочь мне в подобной ситуации.»

Он попытался вызвать образ отца, но пришел не облик, а голос.

Внезапно Катсук почувствовал, как в нем проклевываются семена паники.

Его отец был здесь. Человек, который существовал. Он пришел от своих берегов, рыбалки, воспитания двух детей. Но он избрал путь пьянства, обращенной вовнутрь ярости и смерти в воде. Разве хокваты отвечали за это?

Где было его лицо, его голос? Он был Хобухетом, Речным человеком, чье племя жило на этой земле два раза по тысяче лет. И он был отцом своего сына.

Катсук продолжил свои размышления: «Но ведь я уже не Чарлз Хобухет. Я – Катсук. И отец мой – Пчела. Я призван, чтобы сотворить ужасное. Пока я Ловец Душ, мне следует призывать на помощь только духов.»

Теперь он беззвучно молился, увидав, как блеснули глаза мальчика отражением своего мужчины-отца. Нет, в этом месте никакая сила не может сравниться с Ловцом Душ. Это успокоило Катсука. Не может сомневаться величайший из духов! Нет в этой плоти хокватского отца, он изгнан. Остался один Невинный!

Катсук поднялся и прошел вдоль края обрывистого склона, слыша, что мальчик идет за ним. Не нужно было никаких слов, никаких команд. Похититель Душ создал в воздухе невидимую нить, по которой следовал мальчик, будто привязанный крепким ремнем.

Катсук сошел с тропы и углубился в поросшие мхом заросли тсуги. Где-то здесь был гранитный уступ, опоясывающий всю речную долину. Ноги сами несли его. К первому выходу камня он вышел где-то через час, продираясь через заросли черники. Мальчик следовал за ним, протискиваясь через кусты, как делал это Катсук. Они вышли на голую каменную поверхность, к югу от них развернулась вся долина с сочными травами и пасущимися на полянах лосями.

Внимание индейца привлек выводок жирных перепелок, поднявшихся в воздух ниже того места, куда они вышли с Хокватом. Птицы напомнили ему о голоде, который чувствовало его тело, когда он позволял ему это. Но сейчас он голода не чувствовал, зная, что тело его уже успело приспособиться к суровой жизни.

Мальчик растянулся на нагретом солнцем камне. Катсуку было интересно, хочет Хокват есть или станет это отрицать. Мальчишка тоже успел приспособиться к суровой жизни. Вот только, каким образом? Или в каждый момент бытия он погружался настолько глубоко, что потребности воздействовали на его органы чувств только лишь в каждом отдельном случае. Подъем наверх утомил мальчика, и он сейчас отдыхал. Это был самый правильный выход. Но что еще изменится в теле Хоквата?

Очень тщательно Катсук стал изучать своего пленника. Пот сделал темными волосы на шее мальчика. На штанинах бурая грязь. На полотняных туфлях сохли комья глины.

Катсук унюхал запах пота мальчика: молодой, мускусный запах напомнил ему закрытые школьные помещения. Он продолжал размышлять:

«Земля, отмечающая нас внешне, оставляет свои следы внутри нас.»

Может прийти такое время, когда мальчик будет настолько крепко связан с этой природой, что уже не сможет расстаться с нею. Если связь эта будет налажена как следует, невинность останется и ней будет столько силы, чтобы бросить вызов любому духу.

НА МНЕ МЕТКА ЕГО МИРА. А ТЕПЕРЬ МОЙ МИР МЕТИТ ЕГО.

Сейчас борьба шла в двух плоскостях – желание не упустить жертву и желание жертвы сбежать, только борьба эта происходила в сфере духов. И знаком этого была происходящая в природе борьба.

Катсук поглядел на другую сторону долины. На дальнем склоне рос старый лес, с окутанными серебристой паутиной мертвыми деревьями.

Мальчик перевернулся на спину, прикрыв глаза рукой.

– Сейчас мы пойдем дальше, – сообщил Катсук.

– Разве нельзя хоть чуточку переждать, – не отнимая руки от глаз спросил Хокват.

– Ты что, представляешь, будто я не знаю, что нам делать дальше?

Мальчик убрал руку, поглядел на индейца.

– Что ты?..

– Ты тянул время, когда мы пересекали поляну, специально застрял в камнях, когда переходили реку вброд, потом ты просил, чтобы я развел костер. Ты думаешь, я не знаю, почему ты жаловался, когда мы сошли с лосиной тропы?

У мальчика покраснели щеки.

– А теперь погляди, где мы сейчас. – Катсук указал в небо. – Мы совершенно открыты для разыскивающих нас дьявольских машин. Или же для людей, которые могут увидеть нас из долины. В бинокль нас можно узнать очень легко.

Мальчик поглядел на него.

– Почему ты называешь вертолеты «дьявольскими машинами»? Ведь ты же знаешь, что это такое.

– Правильно, мне известно, что думаете о них вы. Но различные люди видят различные вещи по-разному.

Дэвид отвернулся. Он чувствовал упрямую решительность продолжить этот момент откровенности. Голод и усталость помогали ему. Да, они истощали его жизненные силы, но подпитывали его ярость и ненависть.

Внезапно Катсук рассмеялся и сел рядом с мальчиком.

– Ладно, Хокват! Я покажу тебе силу Ворона. Пока тепло, будем отдыхать здесь. Если хочешь, можешь следить за небом. Ворон спрячет нас, даже если дьявольские машины будут лететь прямо в нашу сторону.

Дэвид подумал: «Он и вправду верит в это».

Катсук перекатился на бок, изучая своего пленника. Как странно, что Хокват до сих пор ничего не понял про Таманавис. Мальчишка будет ждать, надеяться, молиться. Но Ворон дал свое обещание.

Камень под ним был теплым и гладким. Катсук перекатился на спину, осмотрел окружающее. На освещенной солнцем стороне склона росла осина с дрожащими листьями. Отблески солнечных лучей в листве навели его на мысль о жизни Хоквата:

«Действительно, Хокват очень похож на осиновый лист: трепещет от каждого дуновения, то отблескивая ярко на солнце, то прячась в тени. Он и Невинный, он и злой. Самый подходящий для меня Хокват.»

– Но ведь ты взаправду не веришь во всю эту чушь про воронов, – сказал мальчик.

– Увидишь сам, – мягко отвечал Катсук.

– Один парень из лагеря говорил, что ты ходил в университет. А там тебя должны были учить, что это глупости.

– Да я посещал хокватский университет. Там учили плевать на все это. Но я не выучился плевать, хотя каждый там этому и учился. Возможно, я глуп.

Катсук усмехнулся в небо, его взгляд бесцельно следил за хищной скопой, кружащей высоко над ними.

Дэвид, прикрыв глаза, наблюдал за своим похитителем, думая – как этот человек похож на большого кота, которого он видел в зоопарке Сан Франциско: растянулся на камне, притворно расслабившись, смуглая кожа стала матовой от покрывающей ее пыли, глаза моргнут, вспыхнут, снова закроются…

– Катсук?

– Да, Хокват.

– Ведь тебя собираются схватить и наказать.

– Только если позволит Ворон.

– Наверное, ты был таким глупым, что тебя не оставили в университете!

– Как я могу знать, что им взбредет в голову?

– Что ты вообще знаешь?

В голосе мальчика Катсук ощущал одновременно и злость и страх, и думал, каким сыном был этот парень. Здесь, на этом месте, легко было рассуждать о его прошлой жизни – ведь все уже сделано. Этот мальчик уже никогда не станет взрослым, не превратится в морщинистого старика. Он и так впитал в себя немало лжи. Но даже и без Катсука он никогда бы не дошел до спокойного, обеспеченного будущего.

– Ни о чем ты не знаешь! – настаивал мальчишка.

Катсук отвернулся от него, выбрал травянистый стебель, росший из расщелины в камне, очистил от грубой оболочки и стал высасывать сладкий сок.

Дэвид почувствовал, как сосет в желудке.

– Ты глупый, глупый!

Катсук очень медленно повернул к нему голову, оценивающе поглядел на мальчика.

– Здесь, Хокват, я профессор, а ты – глупец.

Мальчик обиженно отвернулся и стал глядеть в небо.

– Можешь выглядывать сколько угодно, – сказал Катсук. – Ворон укроет нас от искателей.

Он очистил еще один стебель и принялся его жевать.

– Как же, профессор! – рассмеялся Дэвид.

– Зато ты учишься слишком медленно. Ты голоден, хотя вокруг полно еды.

Глаза мальчика уставились на траву в зубах у Катсука.

– Да, взять хотя бы эту траву. В ней много сахара. Когда мы переходили реку, ты видел, как я вырывал корни тростника, мыл их и жевал. Ты видел, как я ел жирных личинок, а ты только спрашивал, как нам наловить рыбы.

Дэвид чувствовал, как горят в его сознании эти слова. Трава росла рядом с камнем, рядом с его головой. Он потянул стебель и вырвал его вместе с корнем.

Катсук поднялся, подошел к нему, выбрал молодой побег и показал, как надо очистить его от кожицы – осторожно, но уверенно – не трогая корней.

Дэвид положил кусочек на пробу в рот. Почувствовав сладость, он перемолол стебель в зубах. Желудок от голода буквально скрутило. Он схватил следующий стебель, еще один…

– Один урок ты выучил, – заметил Катсук. – А теперь идем.

– Ты боишься, что твой Ворон не укроет нас?

– Хочешь провести окончательный научный эксперимент, так? Ладно, остаемся на месте.

Катсук отвернулся от мальчика, пригнул голову, вслушался.

Его поза обострила и чувства Дэвида. Он услыхал шум воздушной машины и решил, что Катсук слышал его уже давно. Так вот почему он хотел идти отсюда!

– Услышал? – спросил Катсук.

Дэвид затаил дыхание. Звук становился все громче. Сердце мальчика забилось сильнее.

Катсук лег на камень и не двигался.

Дэвид подумал: «Если я стану подпрыгивать и размахивать руками, он меня прибьет.»

Катсук закрыл глаза. Мысленно он ощущал в себе другое, внутреннее небо, все багровое от пламени. Это испытание было решающим. «Это я, Катсук…» Шум вертолета забил все его чувства.

Дэвид глядел на юго-запад, на верхушку осины, затенявшей их камень. Звук исходил оттуда, становился громче… громче…

Катсук лежал с закрытыми глазами, даже не шевелясь.

Дэвиду хотелось крикнуть ему: «Беги!», хотя это было и глупо. Но ведь Катсука схватят, если он останется здесь. Почему же он не вскакивает и не бежит, чтобы спрятаться среди деревьев?

Мальчика била дрожь.

Что-то согнуло верхушку осины…

Дэвид глядел, замерев на месте.

Вертолет был высоко, но летел в планирующем полете. Взгляд мальчика следовал за машиной – огромной, летящей в ярко-синем небе среди облаков. Она летела справа налево на расстоянии в милю от того места, где стоял Дэвид. Ее пассажирам было достаточно одного взгляда, чтобы увидать две человеческие фигуры на высокой каменной гряде.

Громадная машина пересекла дальний склон речной долины. Высокие деревья скрыли вертолет. Потом стих и шум винтов…

Как только это произошло, над скалой, где стоял Дэвид, взлетел одинокий ворон, потом еще один, еще…

Птицы летели беззвучно, ведомые собственным назначением.

Катсук открыл глаза, чтобы увидеть последних. Звук вертолета уже совершенно затих. Индеец поглядел на мальчика.

– Ты даже не пробовал привлечь их внимание. Почему? Я не собирался мешать тебе.

Дэвид глянул мельком на нож, висящий на поясе у Катсука.

– Ты мог бы мне помешать.

– Я и не собирался.

Дэвид чувствовал ударение на этих словах, заключенную в них правду. Реакцией мальчика стало горькое разочарование. Хотелось куда-то бежать и плакать.

– Это Ворон укрыл нас, – заявил Катсук.

Дэвид подумал о летающих над головой птицах. Они появились, когда вертолет уже улетел. Хотя в этом и не было никакого смысла, мальчик чувствовал – полет птиц был сигналом. У него появилось жуткое впечатление, будто птицы каким-то таинственным образом разговаривали с Катсуком.

– Пока Ворон защищает нас, я тебя не убью. Но вот без его покровительства…

Дэвид отвернулся. Глаза горели от слез. «Ведь я мог прыгать и размахивать руками, а я даже и не пытался!»

Одним гибким движением Катсук поднялся с камня и сказал:

– А теперь мы идем.

Даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, идет ли мальчик за ним, Катсук пересек открытое пространство и скрылся под сводами деревьев. В юго-западном ветре он чувствовал влагу. Вечером может быть дождь.