Лорд Престимион

1

— Так я могу после этого остаться в Замке? — спросил Навигорн. Его мужественное лицо исказила гримаса страдания. — Я опозорен, милорд. Я никому не могу смотреть в глаза. Вы дали мне задание, а я его с треском провалил! Что еще мне теперь остается, как не уйти в отставку и покинуть Замок? Умоляю вас, милорд, позвольте мне…

Престимион поднял руку.

— Успокойся, Навигорн. Я не сомневаюсь, что все это тебя очень огорчает, но ты мне нужен здесь. Я отказываюсь удовлетворить твое прошение об отставке.

Успокойся и расскажи мне, как произошел побег.

— Если бы только я мог знать наверняка, милорд…

— Ну, тогда выскажи свои предположения.

— Хорошо. Постараюсь, милорд.

Навигорн вскочил со скамьи, стоящей слева от Престимиона, и заметался по комнате, словно зверь в тесной клетке.

Этот разговор происходил не в официальных апартаментах Престимиона, а в скромном и аскетичном тронном зале лорда Стиамота, на удивление хорошо сохранившемся с древних времен, совсем рядом с величественными и роскошными палатами в середине современной части Замка. Это было небольшое, почти лишенное каких-либо украшений помещение, где стояли простое мраморное сиденье в античном стиле для короналя и низкие скамьи для министров, а на полулежал макропросопосский ковер в приглушенных тонах, предположительно — современная копия ковра времен лорда Стиамота.

Но с тех времен прошло семь тысячелетий. Тронный зал лорда Стиамота давно уже заменили величественным тронным залом, построенным лордом Махарио, а тот в свою очередь несколько столетий спустя уступил место еще более великолепному королевскому залу лорда Конфалюма. Предшественник Престимиона поставил там трон такой невероятной пышности, что он больше подошел бы божеству, а не смертному правителю. Однако после возвращения в Замок из путешествия по Горе Престимион приобрел привычку пользоваться скромным тронным залом Стиамота в качестве рабочей штаб-квартиры, предпочитая его простоту роскоши официального кабинета или невероятно пышной обстановке тронного зала лорда Конфалюма. Его позабавило, что, как ему сказали, в первые недели своего короткого правления Корсибар тоже отдавал предпочтение залу Стиамота.

На совещании присутствовали только самые близкие к Престимиону люди: Септах Мелайн, Гиялорис, Мондиганд-Климд и братья Престимиона, Абригант и Теотас. Престимион понимал, что следовало бы пригласить Вологаца Сара, которого понтифекс Конфалюм недавно назначил своим официальным представителем в Замке, а также иерарха Маркатейн, представлявшую Хозяйку Острова Сна. Но он пока не находил в себе мужества признаться своей матери или понтифексу в том колоссальном обмане всей планеты, который он организовал. И поэтому пока что он вел себя так как если бы являлся единственным властителем королевства, и ничего не сообщал двум верховным правителям, которые, собственно говоря, превосходили его рангом.

Это не могло продолжаться слишком долго. Новый кризис, связанный с побегом Дантирии Самбайла уже вынудил его открыть своим потрясенным братьям правду о стертых воспоминаниях. Он мог доверить им тайну, они будут молчать столько, сколько ему понадобится. Но не в его власти заставить молчать мать или Конфалюма.

— Здесь имел место подкуп, — заявил Навигорн, продолжая ходить взад-вперед по залу — В этом я уверен. Мандралиска, он…

— Этот демон! — воскликнул Гиялорис.

— Да, демон. Дегустатор ядов прокуратора и сам — ядовитая тварь. Мы его надежно заперли, как нам казалось, но он каким-то образом подкупил своих стражей, посулив им обширные поместья в Зимроэле или нечто в этом роде. Четверо из них исчезли, во всяком случае.

Освободили его и скрылись в неизвестном направлении.

— Ты знаешь их имена? — спросил Септах Мелайн.

— Конечно.

— Их найдут, куда бы они ни сбежали. И должным образом накажут в рамках закона. — Септах Мелайн повертел кистью в воздухе быстрыми, резкими движениями, словно вращал невидимый меч. — Интересно, рождался ли на нашей планете когда-либо такой сосуд греха, как этот негодяй Мандралиска? Как только я его увидел, с самого первого раза я понял…

— Да, я помню, — перебил его Престимион с мрачной улыбкой. — Это было на Играх в честь старого понтифекса после его похорон, когда мы с тобой заключили пари по поводу поединка на дубинках и ты поставил против Мандралиски из чистой ненависти к нему, хотя он был лучшим. И проиграл мне пять крон. — Корональ снова посмотрел на Навигорна. — Хорошо.

Вернемся к твоему рассказу. Мандралиске удалось освободиться. Как он ухитрился пробраться к Дантирии Самбайлу — в совершенно другую часть подземелья?

— Непонятно, ваша светлость. Без сомнения, снова подкуп.

— Ты так плохо платишь своим людям, Навигорн, что они с готовностью продают свою честь заключенным? — запальчиво спросил Теотас.

Навигорн резко обернулся к младшему брату Престимиона, словно ему дали пощечину. Глаза его вспыхнули яростью. Но Теотас, стройный, золотоволосый юноша, поразительно похожий на своего царственного брата, но гораздо более вспыльчивый, ответил Навигорну столь же яростным взглядом. На мгновение всем показалось, что они сейчас подерутся. Но когда Престимион уже был готов подать знак Гиялорису вмешаться, Навигорн отвернулся с усталым и покорным видом и ответил тихим голосом:

— Твой вопрос не заслуживает ответа, мальчик. Но я все равно скажу тебе, что мог бы платить им по сотне реалов в неделю, и это не имело бы значения. Он завладел их душами.

— Это правда, — вмешался Септах Мелайн и легонько толкнул кончиками пальцев в грудь Теотаса раньше, чем юный принц успел открыть рот для ответа. — Мандралиска водится с демонами. В удачный для него день он мог бы соблазнить кого угодно. Любого.

— Меня? Тебя? Престимиона? — огрызнулся Теотас, сердито отталкивая его руку. — Демон или нет — он не может купить всех. Говори только за себя, Септах Мелайн!

— Хватит спорить, — нетерпеливо вмешался Престимион. — Мы теряем нить беседы. Так как же сумел Мандралиска добраться до камеры своего господина, Навигорн?

— Этого я не знаю. Один из четырех подкупленных, наверное, помог ему. Могу только сказать, что он добрался до него, освободил, вывел из туннелей, и никто даже не попытался их остановить. Весьма вероятно, что он использовал чары, которые позволили ему затуманить мозги стражников у ворот и пройти мимо них, словно мимо спящих.

— Я не знал, что этот Мандралиска настолько искушен в магии! — воскликнул пораженный Престимион.

— Любой может усвоить одно-два несложных заклинания, — сказал Мондиганд-Климд. — А это заклинание весьма простое.

— Для тебя — возможно. Но он бы воспользовался им в день своего ареста, если бы владел этим искусством с самого начала, — ответил Престимион. — Ему его сообщили тайно, совсем недавно.

— Но кто? — спросил Гиялорис.

— Какой-нибудь другой сторонник прокуратора тайно пронес его в подземелье, — закричал Септах Мелайн. — Вероятно, он проник в него тем же путем, каким Мандралиска потом вывел своего господина. Это заговор! Люди из Ни-мойи обнаружили, где находится Дантирия Самбайл, и прибегли к магии, чтобы освободить его!

— Это позор, — сказал Теотас, снова бросив сердитый взгляд на Навигорна. — Если заключенных можно так легко вызволить из подземелья при помощи колдовства, тогда почему никакое противодействующее этому заклятие не было наложено на дворец?

— Чары, заклятия — этому конца не будет, — раздраженно произнес Престимион. — Мы не могли предусмотреть все случайности, Теотас. — Он взглянул на су-сухириса. — Я просил тебя освободить мозг прокуратора от определенных воспоминаний, Мондиганд-Климд. А также дал указание лишить его всякой возможности совершать поступки под влиянием злобы.

Ты это сделал?

— Только начальную часть — устранение некоторых воспоминаний. Более трудная работа, подавление зла, так глубоко укоренившегося в его характере, должна проводиться осторожно, милорд, если мы не хотим превратить этого человека в полного кретина.

— Невелика была бы потеря, — сказал Гиялорис — Значит, мы попали в хорошенькую историю: Дантирия Самбайл на свободе, сохранил при себе всю свою злобу и сейчас на пути к Зимроэлю, чтобы собрать там армию. Но я этим займусь. Мы разошлем гонцов с секретным посланием на запад и на юг. Я прикажу взять под наблюдение все порты вдоль обоих побережий. Стойен, Траймоун, Алаизор — мы отрежем его от дома, выследим и вернем назад в оковах. Прокуратор не из тех людей, кому легко скрыться.

— Это правда, — в первый раз заговорил Абригант — Но он мог отправиться не на запад и не на юг.

— Что? — одновременно воскликнули Гиялорис и Септах Мелайн.

— Акбалик принес это мне за пять минут до моего прихода на совещание, — начал объяснять Абригант. — Здесь написано, что некто, очень похожий на прокуратора Ни-мойи, был замечен в минувшие два дня в провинции Врамбикат. Заметьте, что Врамбикат лежит к востоку от Замковой горы.

— К востоку, — упавшим голосом повторил Гиялорис — Зачем ему ехать на восток? Наверное, это ошибка. Невозможно добраться отсюда в Зимроэль, двигаясь на восток!

— Можно, если доехать до побережья Великого океана и переплыть его на корабле, — с хитрой улыбкой заметил Септах Мелайн.

Гиялорис раздраженно проворчал.

— Никто еще за всю историю планеты не переплыл Великий океан. Что заставляет тебя думать, что Дантирия Самбайл предпримет такую невероятную попытку?

— Будем надеяться, что предпримет, — с усмешкой сказал Абригант. — Тогда его никто никогда больше не увидит!

Септах Мелайн весело рассмеялся.

— А если он каким-то чудом все же проделает весь путь по морю до Зимроэля за год-другой, — сказал он, — ему потребуется еще полгода, чтобы добраться от Пидруида, или Нарабаля, или другого порта, где он высадится, до своего дома в Ни-мойе. А там мы будем ждать его с войском и арестуем.

Одному лишь Престимиону не было смешно.

— Сама мысль о том, что прокуратор совершит подобное путешествие, совершенно невероятна, — сказал он. — Это невозможно.

— Существует древняя легенда, — вмешался в разговор Мондиганд-Климд, — что во времена лорда Ариока была предпринята подобная попытка. Корабль вышел из порта Тиломона и по Великому океану поплыл на запад, но запутался в плавучих драконовых водорослях, а потом совсем сбился с курса и странствовал по морю пять лет, а некоторые говорят — одиннадцать. В конце концов он вернулся в порт, из которого…

— Все это очень мило, — резко перебил его Престимион, — но я отказываюсь верить, что Дантирия Самбайл задумал подобное предприятие. Если он действительно отправился на восток, то это, несомненно, какой-то подвох. Восточная часть Алханроэля — место удаленное и пустынное. Он может исчезнуть там и легко избежать преследования, а потом резко изменит направление и двинется на север, в Бандар-Делем или Витискиорн, где найдет корабль, плывущий в Зимроэль. Или резко повернет на юг и выйдет к морю через тропики. Единственное, во что я совсем не верю, это что он действительно планирует добраться до дома через Великий океан, который не удавалось пересечь еще никому.

— И что ты собираешься делать? — спросил Септах Мелайн.

— Пошлю военный отряд к Врамбикату и попытаюсь выследить его там, пока он не исчез. — Престимион указал рукой на Гиялориса. — Под твоим командованием, Гиялорис. Твоим и Абриганта. Я хочу, чтобы вы отправились туда в течение пятидесяти часов. — Он на мгновение заколебался и прибавил, обращаясь к сусухирису:

— Ты поедешь с ними, Мондиганд-Климд.

И еще мне необходим вруун — они необычайно хорошо выбирают нужное направление во время путешествий при помощи своей магии. Среди твоих знакомых магов есть вруун, который мог бы сопровождать тебя, Мондиганд-Климд?

— Есть один, по имени Галиелбер Дорн. Он владеет тем искусством, которое нам необходимо.

— А где его можно найти?

— В Большом Морпине, милорд. Он там занимается чтением мыслей в парке зеркальных катков.

— Это недалеко. Отправь ему сейчас же приказание что он должен явиться в Замок к завтрашнему вечеру Плату за свои услуги проводника пусть назначит сам.

Престимион вдруг подумал о том, каково это — отправиться в восточную часть планеты, где он — да и практически никто другой — никогда не бывал. При мысли о предстоящем путешествии по малоизведанным районам Алханроэля его охватило возбуждение.

Его снова обуяла страсть к странствиям, неодолимое желание покинуть бесчисленные гулкие залы Замка и отправиться исследовать бесконечные чудеса Маджипура — после гибели возлюбленной это стало его единственным утешением.

Он не отпустит их в эти странные земли одних, без себя.

Не может отпустить.

А если нужен благовидный предлог для того, чтобы он еще раз покинул Замок, что ж, поиски Дантирии Самбайла послужат достаточно веским основанием.

И поэтому, немного помолчав, он произнес, внезапно сверкнув улыбкой:

— Знаешь, Септах Мелайн, мне хочется, чтобы ты снова поработал регентом. Потому что я собираюсь тоже отправиться в эту экспедицию.

2

Вскоре Престимион убедился, что принял правильное решение. Здесь, к востоку от Горы, страна была необычайно прекрасной. Престимион оказался не единственным из путешественников, кто впервые посетил эти земли. Никто из них прежде не ездил в восточные области планеты, кроме, возможно, миниатюрного врууна Галиелбера Дорна, их гида. Непонятно, действительно ли вруун бывал в этих местах раньше, но он вел себя очень уверенно и называл им один за другим ориентиры с видом человека, путешествовавшего здесь не один раз. Но Престимион знал, что особое мастерство вруунов и состоит в почти безошибочном чувстве направления и в умении точно определять взаимосвязь и взаиморасположение различных мест. Словно они пришли в этот мир с подробной картой каждого из районов вселенной, спрятанной за их огромными, золотистыми глазами. Так что, вполне возможно, Галиелбер Дорн, как и они сами, впервые ехал по восточным районам.

Мощное основание Замковой горы закрывало небо позади. Прямо впереди лежала туманная долина Врамбикат, а за ней начиналась неизвестность. Местность полого снижалась в противоположную от Горы сторону, и их взору открывалось обширное пространство к северу, югу и востоку.

— То красное пятно, Галиелбер Дорн, — обратился к врууну Абригант, указывая на юго-восток, где на горизонте ярко сверкало красное пятнышко. — Что это?

Месторождение железной руды, не так ли? Ведь железо имеет красноватый оттенок.

Престимион тихонько рассмеялся.

— Он всюду ищет металлы, — тихо сказал он Гиялорису — Это (.гало его навязчивой идеей.

— Всего лишь песок, — ответил вруун. — Это кроваво-красные дюны Миннегары, которые стоят на берегу алого моря Барбирик. Этот песок состоит из мириадов раковин крохотных существ и придает морю такой красный оттенок.

— Алое море, — пробормотал Престимион, качая головой. — Кроваво-красные дюны.

Три дня спустя они смогли разглядеть их получше: параллельные ряды изогнутых полумесяцем дюн, гребни которых были остры, как лезвие секиры, и такого яркого цвета, что над ними дрожал красный воздух.

А дальше, пропадая из виду вдали, простиралась узкая, длинная полоса воды, которая производила впечатление большой лужи крови. Зрелище было поразительным и прекрасным, но одновременно зловещим.

Абригант, как всегда занятый поисками металлов, уговаривал всех отклониться от маршрута и обследовать дюны, но вруун утверждал, что там нет никакого железа, и Престимион велел брату выбросить эту идею из головы. Сейчас они заняты другим делом.

В городе Врамбикат они допросили тех троих жителей, которые сообщили, что видели Дантирию Самбайла. Это были простолюдины, две женщины и мужчина, и все они едва могли слово вымолвить от страха перед столь важными посетителями — лишь запинались и заикались. От них почти невозможно было ничего добиться. Если бы они знали, что стоят перед короналем и его братом, да еще и перед Великим адмиралом, они бы, вероятно, упали в обморок.

Но тут снова пригодился Галиелбер Дорн.

— Разрешите мне, — сказал вруун, вышел вперед и протянул к невнятно бормочущей троице свои извивающиеся, напоминающие веревки щупальца.

Он был крохотным созданием, не выше чем по колено самой невысокой из женщин, и тем не менее при его приближении они в страхе попятились. Три коротких, щелкающих звука вылетели из его изогнутого золотистого клюва, и они остановились, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Галиелбер Дорн переходил от одного к другому, протягивал два изящных, сложно разветвляющихся щупальца, обхватывал ими их запястья и держал так несколько секунд, глядя снизу вверх им в глаза.

К тому времени, как он закончил, все трое были так спокойны, словно им дали какое-то зелье. А когда по приказу Престимиона они заговорили снова, слова полились из них обильным потоком.

Они действительно встретили пару грубых, неприятных мужчин, внешность которых совпадала с описанием внешности Дантирии Самбайла и его приспешника Мандралиски. Один мужчина был длинноногим и худым, обладал грацией атлета, с мрачным, жестким лицом, скулами, как лезвия ножа, и глазами, похожими на отполированные камни. Второй, менее высокий и более крепкий на вид, прикрывал лицо платком, словно для защиты от солнца и ветра, но они обратили внимание на его глаза, и они были даже более примечательными, чем у первого спутника: красивого фиолетового оттенка, мягкие, добрые и теплые настолько же, насколько темные глаза человека повыше были холодными и враждебными.

— Не может быть никаких сомнений, не так ли? — сказал Гиялорис. — Таких глаз, как у прокуратора, нет ни у кого в мире.

Беглецы приехали в город Врамбикат верхом на двух животных, которые казались до последней степени изнуренными. Им необходимо продать этих животных, объяснили они, и купить новых, чтобы на них продолжить путешествие, им нельзя терять время.

— Я рассмеялся, — рассказывал мужчина, — и сказал им, что ни один конюх не заплатит и пятидесяти мерок за этих полумертвых животных. Высокий ударил меня и сбил с ног, и я думаю, что он прикончил бы меня на месте, если бы второй его не остановил. А потом Астакапра, — он показал на старшую из женщин, — сказала ему, что неподалеку есть конюшня, и они ушли, и скатертью дорога, скажу я вам.

— Где эта конюшня? — спросил Престимион. — До нее легко отсюда добраться?

— Нет ничего легче, милорд, — ответил мужчина. — Вот эта широкая улица — дорога Эремоил. Через два квартала, на углу улицы Аминтилир, сверните направо, ищите второе здание от угла по левой стороне, перед ним стоят тюки с сеном. Мимо не пройдете.

— Заплати им сколько-нибудь, — сказал Престимион Абриганту, и они отправились дальше.

Конюхи очень хорошо запомнили тех посетителей.

Нетрудно было определить, что те верховые животные, на которых приехали Дантирия Самбайл и Мандралиска, украдены, так как на их бедрах стояло клеймо известного заводчика из города Мегенторп у подножия Горы, а из Мегенторпа недавно прислали предупреждение о том, что недавно двое чужаков проникли в загон и украли пару ценных кобыл. Это и были те животные, что стояли теперь перед ними, доведенные до плачевного состояния после долгих дней жестокого обращения. А двое мужчин, явившихся в конюшню, злобного вида худой человек и второй, пониже ростом со странными фиолетовыми глазами, сразу же наставили на конюхов пистолеты и забрали у них двух свежих животных, бросив здесь украденных из Мегенторпа.

— Значит, у них и мечи есть, — заметил Абригант. — Интересно, их снабдили ими сообщники, или они захватили их по дороге?

— По-видимому, по дороге, — сказал Престимион. — Как и животных. — У конюхов он спросил:

— Вы не знаете случайно, в каком направлении они выехали из города?

— Знаем, милорд. На восток. Они спросили у нас, где главная дорога на восток, и мы им сказали, да, мы им сказали правду, а кто бы не сказал — с приставленным к горлу мечом?

На восток…

Как далеко на восток? До самого Великого океана?

Он в тысяче несказанно долгих миль отсюда. Несомненно, они не столь безумны, чтобы решить вернуться в Зимроэль таким путем. Куда, думал Престимион, куда же они в действительности направляются?

— Поехали, — приказал он. — Время не ждет.

— Мы едем в экипажах, а они верхом, — заметил Гиялорис. — Мы догоним их, рано или поздно.

— Они могут обзавестись экипажами таким же способом, каким обзавелись верховыми животными, — возразил Престимион. — Поехали.

За Врамбикатом местность стала более пустынной, по ней были разбросаны редкие маленькие городки, и еще попадались лагеря имперских войск, проводящих маневры. По сторонам от дороги возвышались на холмах одинокие сторожевые башни. Никто не видел двух незнакомцев верхом, недавно проезжавших здесь, хотя Дантирия Самбайл и Мандралиска под покровом темноты легко могли проскользнуть мимо незамеченными. В следующие две ночи и Престимион, и Гиялорис видели во сне, как их добыча быстро и неуклонно ускользает.

— Снам следует доверять, — сказал Гиялорис, и Престимион не стал с ним спорить.

Значит, на восток. Что еще оставалось делать?

Они двигались вперед, и перед их глазами разворачивались невиданной красоты пейзажи. Алое море постепенно пропало из виду, но теперь в том же направлении перед ними возник вздымающийся хребет, состоящий из бледно-зеленых, нежных, как бархат, гор А когда они смотрели в другую сторону, на низкую равнину на севере, то видели цепочку маленьких, идеально круглых озер, черных, как оникс, и таких же блестящих, которые тянулись в три ряда, насколько хватало глаз. Казалось, их с величайшим старанием распределила по пейзажу рука художника.

Красивое зрелище, но место отнюдь не гостеприимное.

— Они называются Тысяча Глаз, — сообщил им вруун. — Вокруг этих озер лежит совершенно бесплодная земля. Там, внизу, нет ни одного поселения. И диких животных тоже нет, так как ни одно живое существо не может пить эту черную воду. Она обжигает кожу, словно огонь.

Четыре дня спустя они подъехали к огромной извилистой пропасти, уходящей на северо-восток, туда, где небо встречалось с землей. Ее отвесные, совершенно вертикальные стены сияли под полуденным солнцем, словно золото.

— Змеиное ущелье, — сказал вруун. — Оно тянется на три тысячи миль, или немного больше, а глубину его измерить невозможно. На дне течет река с зеленой водой, но, по-моему, ни один исследователь так и не смог спуститься вниз по этим стенам, чтобы добраться до нее.

А потом им встретились заросли деревьев с длинными, причудливо изломанными красными иглами, которые пели на ветру, как арфы. И место с кипящими горячими источниками, падающими со скалы высотой в тысячу футов, а затем — район красных холмов и Пурпурных лощин, через которые были переброшены сверкающие нити паутины, прочной, как мощные тросы. Потом они увидели, как из треугольного кратера с ревом и свистом взлетает высоко в небо алая энергия неутомимого вулкана.

Все это завораживало. Но обширная территория была пустынной. По большей части на ней царила наводящая ужас тишина. Дантирия Самбайл мог оказаться на ней где угодно или нигде. Имело ли смысл продолжать это кажущееся бессмысленным преследование?

Престимион начал подумывать о возвращении. Безответственно с его стороны двигаться все дальше и дальше из чистого любопытства, когда неотложные дела ждут его в Замке, и это путешествие видится все более бесперспективным.

Но тут наконец неожиданно пришла весть о беглецах.

— Двое мужчин верхом? — переспросил флегматичный, плосколицый житель убогого селения, примостившегося на перекрестке дорог, по которым никто не передвигался. Его нашел Мондиганд-Климд. Казалось, неожиданное появление в его отдаленном городке су-сухириса он воспринял как должное; но, похоже, он все так воспринимал. — Да-да. Они здесь проезжали.

Высокий, худой мужчина и мужчина постарше, потяжелее. Дней десять или двенадцать, а может, и четырнадцать назад. — Он показал на горизонт. — Они направлялись на восток.

На восток. По-прежнему на восток.

Но путь на восток казался бесконечным.

Они поехали дальше. По крайней мере, они путешествовали по красивым местам. Воздух был чистым и прозрачным, погода теплой, ветер легким. Почва выглядела плодородной. Каждый день солнце радовало золотисто-зеленым восходом. Но города здесь были крохотные, затерянные в пространстве, один отстоял от другого на десятки миль, а их обитатели с изумлением смотрели на высокородных путешественников, пискнувших добраться до их мест на блестящих экипажах украшенных гербом с изображением Горящей Звезды.

Почти невозможно представить, говорил себе Престимион, что после тысячелетий существования человека на Маджипуре где-то еще сохранилась подобная пустота, ведь до Замковой горы отсюда можно добраться за несколько недель. Он знал, что большие пространства центрального Зимроэля остаются необитаемыми. Но как неожиданно и странно видеть это безмолвное царство огромных открытых пространств почти под сенью Горы. Сознание колоссальности размеров планеты воспитывало в душе чувство смирения.

Даже после тысячелетнего обитания людей на огромном Маджипуре оставалось так много свободного пространства.

Несомненно, этот район можно освоить с пользой.

Проект на будущее, подумал Престимион. Как будто у него и без того не достаточно дел.

Дорога, по которой они ехали, широкий прямой тракт, теперь постепенно сворачивала на юг, хотя основным ее направлением по-прежнему оставался восток. Небольшие поселения — крохотные кучки хижин под соломенными крышами со скудными огородами вокруг них — встречались еще реже. Зеленые луга и леса уступили место темным полосам дикой чащи на севере и линии скалистых синих гор на юге. Прямо впереди все же лежала поросшая травой земля ручьев и маленьких озер, мирная, спокойная, приветливая.

Но путешественники видели и свидетельства того, что они попали не в буколический рай. Высоко над головой часто пролетали хищные птицы с темными крыльями — кестрабоны или еще более крупные и злобные сурастрены. Они вытягивали во всю длину желтые шеи и глазами-бусинами жадно всматривались во все, что лежало внизу. Время от времени птицы по двое, по трое пикировали вниз словно для того, чтобы схватить зазевавшегося на земле зверя. Еще тут водились внушающие страх насекомые: жуки, вдвое крупнее, чем яйца тувны, с шестью рогами на голове длиной в дюйм и в черной броне со зловещими красными пятнами на крыльях. Целая армия таких жуков, растянувшись на полмили, однажды утром промаршировала вдоль края дороги по пять жуков в ряд. Они на ходу издавали ужасный треск своими огромными клювами.

— Как называются эти чудища? — поинтересовался Гиялорис.

— Кардерулз, — ответил вруун, — что на восточном диалекте Алханроэля означает «плюющиеся ядом», поскольку они выбрасывают обжигающую кислоту из хоботков под крыльями на расстояние до десяти футов, и горе тебе, если хоть капля брызнет на губы или попадет в ноздри.

— По-видимому, это красивое место не такое очаровательное, каким кажется, — заметил Абригант недовольным шепотом, а Престимион послал предупредить пассажиров следовавших позади экипажей эскорта, чтобы никто не выходил наружу, пока эти насекомые не останутся далеко позади.

Что касается растений в этом краю, то они не были похожи ни на одно из тех, что когда-либо доводилось видеть Престимиону и его спутникам. Конфалюм, когда был короналем, в числе многих других вещей очень интересовался ботаникой, и Престимион часто прогуливался вместе с ним в одной из его оранжерей под стеклянной крышей, которые старик приказал построить в Замке, и восхищался странными, чудесными растениями, собранными во всех частях света. Со временем увлечение лорда Конфалюма растительными редкостями передалось и Престимиону. По его просьбе Галиелбер Дорн называл ему те растения, какие знал.

Вот лунные лианы, это серый каррионфурце, низкая жесткая трава — миккусфлор, вон то — баругаза, а дерево с белым стволом и плодами, похожими на шары из зеленого нефрита, называется каммони. Кто знает, изобретал ли вруун названия на ходу или они были настоящими. Но через какое-то время даже он не мог назвать больше ни одного растения и в ответ на вопросы о названии какого-нибудь любопытного образца, замеченного у дороги, лишь разводил в стороны свои многочисленные щупальца.

Но названия местностей, по которым они проезжали, он знал. Им встретилось удивительное место, которое он назвал Винным гейзером: по его словам, невидимые глазом крохотные создания подвергали естественной ферментации подземное озеро, и пять раз в день гейзер выбрасывал в воздух продукт их трудов.

— Только его нельзя пробовать, — предостерег вруун заинтересовавшегося было Гиялориса.

Потом были Пляшущие Холмы, Стена Огня, Великий Серп, Драгоценная Паутина…

Мили улетали назад. Проходили дни и недели. Их путь лежал все время на восток, Гора за спиной начала пропадать из вида, больше не попадалось никаких деревень, не было видно ничего, кроме плоских, обширных равнин, поросших разноцветными травами: огромное пространство топазовой травы, равнина с торчащими стеблями цвета темного кобальта, потом — темно-желтого, индиго, кремовой примулы, шафрана, ярко-зеленого цвета.

— Наверное, мы приближаемся к Великому океану, — сказал Абригант. — Посмотрите, какая здесь плоская земля. И ничего не растет, кроме травы, словно почва состоит из песка. Море должно быть где-то близко, — Я в этом сильно сомневаюсь, — ворчливо ответил Гиялорис. Он уже давно потерял желание продолжать эту экспедицию, которая теперь казалась ему безрассудным, если не просто невыполнимым предприятием. Гиялорис вопросительно посмотрел на врууна. — До этого моря ехать еще год, не меньше. Что скажешь, малыш?

— Ах, море, море. — Галиелбер Дорн издал клювом тихий, успокаивающий звук, что у вруунов соответствовало улыбке, и неопределенно махнул щупальцами на восток. — Еще далеко. Очень, очень далеко.

Как только последняя травянистая саванна осталась позади, они оказались в краю лиловатых гранитных гор, ничуть не похожих на прибрежный ландшафт, которые сменились густым лесом на богатой черной почве, где на каждой ветке среди густой листвы деревьев висели крупные, яркие, круглые плоды неизвестного вида, подобно золотистым лампам в зеленой ночи.

Несмотря на ворчание Гиялориса, Престимион еще не был готов отказаться от преследования прокуратора. Теперь все они начали целенаправленно искать Дантирию Самбайла во сне. Сновидения часто оказывались полезным средством получения информации, не доступной иными способами.

И действительно, этот метод дал немедленные результаты. Даже слишком много результатов. Абригант, отдавшись на милость сна и своей матери, Хозяйки Острова, ясно увидел прокуратора и его приспешника в каком-то расположенном на берегу быстрой реки селении, состоящем из низких, круглых, сложенных из синих плит жилищ, и проснулся с убеждением, что оно не более чем в шестидесяти милях к северу от их теперешнего местонахождения. Но и Гиялорис видел во сне беглецов в той красивой луговой местности, которую они проезжали, и над которой летали хищные птицы с желтыми шеями. Неведомый голос уверенно сказал Гиялорису, что они проехали мимо своей добычи ночью, много недель назад, и находятся теперь в тысяче миль от нее к востоку. Один из капитанов Престимиона, родом из северо-западной части Алханроэля по имени Ибин Каттикон, был столь же твердо уверен, что именно ему во сне открылось истинное местонахождение прокуратора, и тот быстро движется впереди них в украденном парящем экипаже; если верить сну Ибина Каттикона, Дантирия Самбайл уже почти добрался до берегов озера Эмболейн с гладкой, как шелк, водой Это было единственное место в Алханроэле, о котором все слышали, хотя никто не мог сказать точно, где оно находится. А сам Престимион после беспокойного ночи проснулся с убеждением, что Дантирия Самбайл обошел их стороной в Пляшущих Холмах, которые Престимион увидел с самыми яркими подробностями: горы дрожали и шатались, земля под ними тряслась. Прокуратор и его зловещий спутник упорно ехали верхом по неустойчивому хребту на север, намереваясь в какой-то точке свернуть и, описав широкую петлю на запад, обогнуть Замковую гору и двинуться к другому побережью континента.

Столь многочисленные и противоречивые сведения не могли служить руководством. В полдень, когда путешественники устроили привал у рощи высоких древовидных папоротников с серыми листьями и мохнатыми красными стволами, Престимион отвел в сторонку Мондиганд-Климда и попросил его внести ясность. Он поведал ему, что их сновидения лишь сбили всех с толку. Су-сухирис, не принимавший участия в поисках при помощи снов, так как его народ не получает информацию таким способом, ответил, что, вероятно, здесь не обошлось без вмешательства магии.

— Ваш враг внедрил в ваш мозг ложные следы, как мне кажется. Существуют рассеивающие чары, которые может пустить в ход убегающий человек, чтобы сбить тех, кто его ищет, с истинного следа. И эти сны являются веским доказательством того, что прокуратор прибегнул к таким чарам или кто-то сделал это для него.

— А ты? Как ты думаешь, где он?

Мондиганд-Климд тут же впал в транс, прижал одну голову к другой и долго стоял, покачиваясь, перед Престимионом и молчал. Казалось, он находится в каком-то ином мире. Мягкий, приятный ветерок дул с юга, но листья серых папоротников почти не шевелились. На бесконечно долгое время мир застыл в безмолвии. Потом четыре глаза мага одновременно открылись, и с еще более мрачным видом, чем обычно, он сказал:

— Он повсюду и нигде в одно и то же время.

— И это означает, — терпеливо подсказал Престимион, не дождавшись более понятного объяснения, — что?..

— Что мы дали ему ввести себя в заблуждение, милорд. Как я и подозревал, он или какой-нибудь чародей, которому он платит, внес путаницу в умы жителей этих пустынных провинций, так что встреченные нами люди воображали, что видели его то там, то тут, в экипаже или верхом. Информация, которую они нам дали, бесполезна. Боюсь, то же касается и снов Абриганта и Каттикона.

— Значит, ты увидел в своем трансе, где он находится?

— Увы, я увидел лишь, где его нет, — ответил Мондиганд-Климд. — Но подозреваю, что правда ближе к сну Гиялориса или твоему: Дантирия Самбайл, возможно, никогда не забирался так далеко. Возможно, он лишь сделал вид, что направляется на восток, позволив нам считать, что он стремится к Великому океану, а на деле он едет в совсем другом направлении.

Престимион сердито пнул ногой пористый золотистый мох.

— Именно так я и думал с самого начала. Он просто сделал вид, что отправился в эти неизвестные восточные земли, а сам через короткое время повернул обратно к Горе, а потом отправился в какой-нибудь западный порт и уплыл в Зимроэль.

— Кажется, именно так он и сделал, милорд.

— Мы его найдем, где бы он ни был. У нас сотня магов против одного его мага. Ты уверен, что его нет где-нибудь впереди?

— Я ни в чем не уверен, милорд. Но это маловероятно. Восточный маршрут не дает ему никаких преимуществ. Моя интуиция, которой я доверяю, подсказывает, что он позади нас и с каждым днем все более удаляется.

— Да. Пока мы едем в ложном направлении. Все это было лишь погоней за призраком. — Теперь уже не осталось никаких оснований для продолжения путешествия, кроме его собственной жажды изучения новых земель. А этого недостаточно. Престимион хлопнул в ладони. — Гиялорис! Абригант!

Оба прибежали на зов. Он быстро изложил им то, что только что услышал от Мондиганд-Климда.

— Хорошо, — тут же сказал Гиялорис, широко и удовлетворенно ухмыляясь. — Я сообщу каравану, что мы возвращаемся обратно к Горе.

Абригант попытался все же отстоять версию о своей деревне из голубых домиков в шестидесяти милях отсюда. Но Престимион понимал, что глупо отправляться на поиски еще одного фантома. И не без грусти при мысли о необходимости прервать путешествие разрешил Гиялорису дать сигнал к отступлению.

В ту ночь они разбили лагерь в лесу, где пурпурные туманы поднимались от влажной земли, и поэтому серые облака, надвинувшиеся на закате, быстро стали темно-фиолетовыми, а солнце, опускаясь к западу, зажгло сияющие листья лесных деревьев волшебным красным светом. Престимион долго стоял, глядя на запад, на этот странный свет, пока последний луч солнца не исчез за далекой громадой Замковой горы и темнота не спустилась на него с востока, с дальних земель у берегов Великого океана, необъятные просторы которого ему не суждено увидеть никогда в жизни.

Но он его увидел тем не менее всего несколько часов спустя — в удивительно ярком сне, который начался, как только он закрыл глаза. В этом сне он продолжал двигаться на восток и каким-то образом ехал все дальше и дальше, мимо последнего города на исследованной территории под названием Кеккинорк, где добывали синий морской шпат, которым лорд Пинитор в древние времена отделал стены Бомбифэйла. Прямо за Кеккинорком лежал сам Великий океан, спрятанный за высокими скалами, тянущимися параллельно берегу, насколько хватало глаз, на юг и на север. Они создавали колоссальный, кажущийся бесконечным барьер из блестящего черного камня, пронизанного ослепительными прожилками белого кварца. Но в этом бесконечном барьере было единственное отверстие — узкая щель, сквозь которую лился свет солнца нового дня. В своем сне Престимион побежал к этому отверстию, потом сквозь него и дальше, вниз, к ожидающему его морю, и вошел в мягкий розовый прибой океана, занимающего почти половину планеты.

Во сне он стоял на самом краю мира.

Западное побережье Зимроэля лежало где-то там, перед ним, невероятно далеко, скрытое от взора изгибом горизонта. Глядя вдаль, он безуспешно старался представить себе размеры пространства, раскинувшегося между ним и другим берегом. Но никакой разум не мог его постичь. Он видел только воду, нежно-розовую здесь, у песчаного берега, потом бледно-зеленую, потом бирюзовую, темно-голубую, а еще дальше было только царство неизменного лазурно-серого цвета, незаметно сливающегося с небом.

Он не мог поверить, что этот громадный океан может где-то кончаться, хотя и понимал в глубине своего рационального сознания, что он должен иметь конец, но далеко, так далеко, что еще не построен корабль, способный выдержать подобное плавание. Где-то там, перед ним, лежал Зимроэль, а за ним простиралось Внутреннее море, которое показалось ему таким огромным, когда он путешествовал из Алаизора в Пилиплок, но которое по сравнению с Великим океаном было всего лишь лужицей. А далеко на востоке, на противоположном берегу Внутреннего моря, раскинулся Алханроэль с его тысячами городов, Лабиринтом и Замком. И вот он стоит здесь, на другом краю Алханроэля, глядя в сторону Зимроэля и не в силах осознать расстояние между «здесь» и «там».

«Престимион?» — позвал его тихий голос.

То была Тизмет.

Он обернулся и увидел, как она выходит из узкого прохода в черной скале, как бежит к нему по песку, улыбаясь, протягивая к нему руки. Она была одета так же, как в тот день в его палатке в тихой долине Глойна, накануне последнего сражения гражданской войны, когда пришла к нему, чтобы признаться, что она ошибалась, побуждая брата захватить корону, и чтобы предложить ему себя в жены. На ней было простое белое платье, а под ним — лишь стройное и прекрасное тело. Ее окружал ослепительный, сверкающий ореол.

«Мы могли бы доплыть до Зимроэля, Престимион, — сказала она. — Ты хочешь? Поплыли!»

Платье исчезло, и в ярком свете утра ее стройное смуглое тело сверкало чудесной наготой, как полированная бронза. Он смотрел с восторгом, как завороженный, на ее крепкое, упругое тело, взгляд скользил по худым плечам и высоким, округлым, маленьким грудям, плоскому животу и удивительно пышным бедрам, по стройным, мускулистым ногам. Потом он потянулся к ней дрожащими руками.

Она сжала его руку своей ладонью. Но не приблизилась к нему, а потянула его к себе, с силой, которой он не смог бы сопротивляться, даже если бы хотел, и повела вперед, к морю. Вода легко охватила его, теплая и успокаивающая. Они поплыли на восток. Тизмет слегка опередила Престимиона, ее черные блестящие волосы сверкали при свете нового дня. Много часов они плыли так, направляясь к континенту на далеком берегу, и она время от времени оборачивалась, улыбалась и махала ему рукой, звала за собой.

Он совсем не ощущал усталости. Он знал, что может плыть так много дней. Недель. Месяцев.

Но потом, через какое-то время, он посмотрел в сторону Тизмет и не увидел ее, и понял, что не видит уже давно, что не может вспомнить, когда в последний раз видел ее впереди.

«Тизмет! — позвал он. — Тизмет, где ты?»

Но ответа не было — лишь тихий плеск волн, и вскоре он осознал, что остался совершенно один в просторах Великого океана.

Утром Престимион ничего никому не сказал, просто умылся у маленького ручейка, текущего рядом с их лагерем, оделся и взял на завтрак холодного мяса, оставшегося от вечернего ужина. А чуть позже они свернули лагерь и начали долгий путь обратно в Замок. И никто из них ни словом не обмолвился о приснившихся ночью снах или о неудачном завершении погони за Дантирией Самбайлом.

3

Утро еще только началось, а в приемную короналя уже вломились по крайней мере десять убийц с мечами наголо. Септах Мелайн выдворил их со своей обычной ловкостью. Обычно они являлись по двое, по трое, но самые последние пришли вчетвером. Это случилось полчаса назад. Он преподал им хороший урок владения мечом.

Теперь, мрачно сгорбившись за письменным столом Престимиона над толстой пачкой последних правительственных документов, которые ожидали его подписи, он чувствовал большое желание встать и уничтожить еще нескольких убийц. Речь шла не просто о том, чтобы сохранить остроту реакции, хотя и это было важно, но о сохранении здравого рассудка. Септах Мелайн давно поклялся, что будет служить Престимиону верой и правдой, что бы от него ни потребовалось. Но он не ожидал, что придется сидеть взаперти в кабинете целыми неделями и заниматься всеми теми скучными делами, которые входят в обязанности короналя, пока настоящий корональ путешествует по таинственной восточной части планеты в погоне за Дантирией Самбайлом. И вдобавок переживает всякие волнующие приключения, встречи со всевозможными чудовищами и прочими чудесами.

В следующий раз, когда Престимиону захочется отправиться в путешествие, пускай кто-нибудь другой остается вместо него, думал Септах Мелайн. Гиялорис, или Навигорн, или герцог Миоль из Ближнего Миоля, или кто угодно — Акбалик, Мондиганд-Климд, даже этот новый парень, Деккерет. Кто угодно. Только не я, думал он. С меня более чем достаточно. Я — человек действия и не создан для канцелярщины. Ты поступил со мной несправедливо, Престимион.

Он взял из стопки верхний документ.

«Резолюция № 1278, год 1-й правления Понт. Конфалюма, лорда Престимиона. Поскольку городской совет Малого Морпина убедительно доказал, что существует необходимость обновить муниципальную канализацию, которая проложена от улицы Хэвилбоува в центре Малого Морпина до границы района Симинэйв в соседнем городе Франгиоре, и так как городской совет Франгиора не возражает против обновления, принято решение…»

Да. Решение. Что бы они там ни решили, пусть решение будет выполнено. Септаху Мелайну наплевать, даже если они решили спустить канализацию обоих городов на центральную площадь Сипермита. Какое ему до этого дело? Почему, кстати, это должно быть делом короналя? Глаза его начали стекленеть от скуки и усталости. Он быстро нацарапал свою подпись на бумаге, не читая остального, и отодвинул ее в сторону.

Следующая: «Резолюция № 1279, год 1-й правления Понт. Конфалюма…»

Больше ему не вынести. Полчаса такой работы без перерыва — вот все, на что он способен. Душа его бунтовала.

— Что? — взревел он, поднимая взгляд. — Еще убийцы? Ха! Неужели в мире не осталось уважения к кабинетам верховной власти?

На этот раз их было пятеро, худых, остроносых мужчин со смуглой от солнца кожей южан. Септах Мелайн вскочил. Его шпага, которая всегда лежала рядом с письменным столом, очутилась в его руке и уже взвилась в воздух.

— Посмотрите на себя, — произнес он с легким презрением в голосе. — Эти грязные сапоги! Эти потрепанные кожаные куртки! Все заляпаны грязью! Разве вы не знаете, как следует одеваться, когда идете с визитом в Замок?

Они выстроились полукругом от одного конца большой комнаты до другого. Начну с того конца, который ближе к окну, подумал Септах Мелайн, а потом шпагой проложу себе дорогу дальше.

А потом он перестал думать и превратился в движение в чистом виде, в бездушную машину смерти. Он танцевал на цыпочках, сохраняя идеальное равновесие, вытянув длинную правую руку, делал выпады, отступал, снова наступал, парировал удары, колол, уходил от удара. Его клинок летал со скоростью света.

Пусть они поспевают за ним, если смогут. Это еще никому не удавалось.

— Ха! — кричал он. — Да! — Раз — два — три! — Тихо застонав от удовольствия, он проткнул горло человека со шрамом на лице, того, кто был возле окна, потом аккуратно развернулся и вонзил клинок глубоко в живот стоящего рядом с ним, с красной повязкой на голове. Тот сделал ему любезность и тяжело повалился на третьего, поразительно уродливого, заставив его тем самым повернуться спиной к Септаху Мелайну на время, которого хватило, чтобы пронзить его сердце сбоку.

— Ах! Вот! Так! — Раз, два, три. Это был просто танец, чудесная, незатейливая игра. Двое уцелевших убийц теперь пытались одновременно атаковать Септаха Мелайна, но он двигался слишком быстро для них: сильный удар правой пронзил туловище одного насквозь. Опустив левое плечо и согнув левое колено, он сумел уйти от удара второго нападающего, одновременно вырвав клинок из тела первого. Потом с торжествующим криком он резко развернулся и…

Раздался стук в дверь. Потом голос из коридора:

— Септах Мелайн! Милорд, с вами там все в порядке?

Проклятие. Это дряхлый старый Нилгир Сумананд, бывший ординарец Престимиона, а ныне мажордом.

— Конечно, все в порядке! — ответил Септах Мелайн. — А ты как думал? — Он поспешно вернулся за стол и спрятал клинок от посторонних взоров. Поправив выбившийся локон прически, он потянулся за Резолюцией № 1279 и сделал вид, что внимательно ее изучает.

Нилгир Сумананд заглянул в дверь.

— Мне показалось, что я слышу, как вы с кем-то разговариваете, хотя знаю, что никого здесь нет, — сказал он. — И еще были какие-то крики, как мне показалось, и другие звуки. Шаги, словно кто-то быстро ходит по комнате. И шарканье ног. Но здесь никого нет. Кроме вас, как я вижу. Да пребудет с вами благодать, милорд Септах Мелайн! Наверное, у меня разыгралось воображение.

«Нет, это у меня разыгралось воображение», — с тоской подумал Септах Мелайн, оглядывая пустую комнату. Он все еще видел окровавленные трупы нападавших, хотя знал, что его собеседник их не видит.

— То, что ты слышал, — сказал он, — была разминка регента. Я не привык к такой сидячей жизни. Каждый час я встаю с места и разминаюсь какими-нибудь упражнениями, понимаешь? Чтобы не заржаветь окончательно. Немного быстрых выпадов и ударов, вращения кистью, рукой и глазами. Так что ты хотел, Нилгир Сумананд?

— Приближается время назначенной вами на полдень встречи.

— Что это за встреча?

Нилгар Сумананд выглядел несколько ошеломленным.

— Как же, а тот человек, что умеет превращать металлы, милорд. Вы три дня назад послали сказать ему, что ждете его здесь сегодня в полдень.

— А! Вот что. Теперь припоминаю.

Проклятье. Проклятье, проклятье, проклятье!

Это был алхимик, который заявлял, что умеет изготавливать железо из древесного угля. Еще один из адского братства, подумал Септах Мелайн и нахмурился.

Это был проект Абриганта, не Престимиона. Мало ему выполнять работу за короналя, они еще хотят, чтобы он взял на себя дела Абриганта. Абригант тоже отправился на восток вместе с Престимионом. Поскольку никто не знал, когда они вернутся, всякие странные дела сваливались в их отсутствие на Септаха Мелайна.

А это выглядело самой дикой фантазией, это сотворение ценного металла из бесполезного угля. Но он пообещал уделить этому человеку немного времени.

— Пусть он войдет, Нилгир Сумананд.

Мажордом отступил в сторону и пропустил в кабинет посетителя.

— Приветствую великого лорда Септаха Мелайна, — похоронным тоном произнес вошедший и отвесил глубокий, немного неуклюжий поклон.

Септах Мелайн поморщился от отвращения. Перед ним стоял хьорт. Этого он не ожидал — появления хьорта с огромным животом, на коротких ножках, с блестящими глазами навыкате, как у какой-то неприятной рыбы, с тусклой серой кожей, усыпанной в разных местах гладкими, круглыми наростами размером С крупную гальку. Септах Мелайн не любил хьортов.

Он знал, что это нехорошо с его стороны, что хьорты тоже граждане — и, как правило, вполне приличные — и не виновны в том, что у них такой отталкивающий вид. Где-то во вселенной должна существовать целая планета хьортов, и ее население наверняка сочло бы уродом его самого. Но все равно в их присутствии он чувствовал себя неловко. Они его раздражали. А этот был одет с особенной роскошью — в плотно облегающие красные брюки, темно-зеленый дублет и короткий плащ из пурпурного бархата, — будто бахвалился собственным уродством. Он не выказывал никакого благоговения по поводу того, что находится в личном кабинете лорда короналя и его принимает Верховный канцлер Септах Мелайн Как частный гражданин и аристократ по происхождению Септах Мелайн мог относиться к обитателям других планет, как ему заблагорассудится. Но как регент короналя Маджипура он понимал, что должен уважать граждан любого сорта, будь то хьорты, скандары, врууны, лиимены, су-сухирисы, гэйроги или любые другие. Он приветствовал хьорта — его звали Тайджорклин, и попросил его подробнее рассказать о проводимых им исследованиях, так как отсутствующий Абригант почти ничего не успел ему сообщить.

Хьорт хлопнул в пухлые ладони, и появились два ассистента, тоже хьорты. Они катили большой столик на четырех колесах, на котором находилось большое количество разных приспособлений, схем, свитков и других предметов. Кажется, он подготовился к длительной демонстрации.

— Вы должны понять, милорд, что все в мире переплетается и снова разделяется, и если угадать ритм разделения, то можно повторить переплетение. Ибо небо дает, а земля принимает; звезды дают, а цветы принимают океан дает, а плоть принимает. Смешивание и комбинирование являются аспектами великой цепи существования; гармония звезд и гармония…

— Да, — перебил его Септах Мелайн. — Принц Абригант уже объяснил мне все эти философские аспекты. Будь добр, покажи мне, как ты добываешь железо из угля.

Резкость Септаха Мелайна лишь слегка смутила хьорта.

— Милорд, мы подошли к нашей задаче путем применения различных научных методов при обжиге, сублимации, растворении, горении и соединении эликсиров. Я готов рассказать об эффективности каждого из этих методов, если пожелаете, милорд. — Не услышав положительного ответа, он продолжал, выбирая поочередно соответствующие экспонаты на тележке. — Все вещества, как вы должны понимать, состоят из металлов и неметаллов в равной пропорции. Наша задача — увеличить пропорцию одного, уменьшив пропорцию другого. В своих процессах мы используем в качестве катализаторов как коррозийные, так и спиртовые воды. Нашими основными реагентами являются зеленый купорос, сера, орпимент и большая группа активных солей, основные из которых — печеночная соль и соли аммония. Первым шагом, милорд, является обжиг, низведение используемых веществ до базового состояния. За ним следует растворение — воздействие жидкостью, выделенной из веществ реакции, на сухие субстанции. После этого мы вызываем разделение, а затем слияние, под этим я подразумеваю…

— Покажи мне металл, который возникает в результате этого процесса, прошу тебя, — произнес Септах Мелайн довольно благосклонно.

— А! — Мембраны на похожем на воздушный шар горле Тайджорклина угрожающе раздулись. — Конечно. Металл, милорд.

Хьорт повернулся и взял с тележки тонкую полоску блестящей проволоки, не толще волоса и не длиннее пальца, которую он с большим торжеством предъявил Септаху Мелайну.

Септах Мелайн холодно осмотрел ее.

— Я ожидал увидеть как минимум слиток.

— В свое время у нас будет множество слитков, милорд.

— Но в настоящее время это все, что у тебя есть?

— То, что вы видите, свидетельствует о крупном достижении, ваша светлость. Но на данный момент процесс находится в зачаточном состоянии. Мы установили общие принципы; теперь мы готовы двигаться дальше. Надо еще приобрести много оборудования, прежде чем мы сможем достигнуть этапа крупномасштабного производства. Например, нам требуются соответствующие печи, формы, сублиматоры, перегонные кубы, воронки, лампы, экстракторы…

— И все это, как я понимаю, будет стоить немалых денег?

— Да, потребуется значительное финансирование.

Но в успехе нет никаких сомнений. В конце концов мы получим любое количество металла из базовых веществ, также как растения получают питание из воздуха, воды и почвы. Ибо одно — это все, и все — это одно, и если не имеешь одного, то все — это ничто, но при должном руководстве высшее нисходит к низшему, а потом низшее воспарит к высшему, и тогда общее достижение окажется в нашей власти. Уверяю вас, милорд, в нашем распоряжении есть элемент, который позволяет достичь всего. И этот элемент, милорд, есть не что иное, как сухая вода, которую так давно искали многие, но которую только мы…

— Сухая вода?

— Она самая. Многократная дистилляция обыкновенной воды, шесть, семь сотен дистилляции, убирает из нее влагу, если определенные субстанции чрезвычайной сухости добавлять к субстрату на определенных фазах процесса. Позвольте мне показать вам, милорд. — Тайджорклин протянул руку за спину и взял с тележки колбу — Вот, ваша светлость, сама сухая вода: вы ее видите? Эта сверкающая белая субстанция, твердая, как соль.

— Вы имеете в виду вот эту чешуйчатую корку вдоль одной стенки колбы?

— Именно ее. Это чистый элемент; само качество сухости, помещенное в первичное вещество. Из таких элементов, как этот, можно создать элексир трансмутации, который является прозрачным телом, испускающим ярко-красные лучи, при помощи которых..

— Да. Спасибо, — произнес Септах Мелайн, усаживаясь в кресло.

— Милорд?

— Я подробно доложу о нашей сегодняшней встрече короналю, как только он вернется. Одно — это все, скажу я ему. Все — это одно. Ты — мастер сублимации и сжигания, а тайна сухой воды для тебя — элементарная загадка, и при соответствующем государственном финансировании в должных размерах ты берешься извлечь из песков Маджипура бесконечное количество ценных металлов. Я правильно понял, Сер Тайджорклин? Очень хорошо. Я доложу обо всем, и корональ поступит, как сочтет нужным.

— Милорд, я только приступил к объяснению…

— Благодарю тебя, Тайджорклин. С тобой свяжутся.

Он звонком вызвал Нилгира Сумананда. Хьорта и его ассистентов выпроводили из комнаты.

— Фу! — подумал Септах Мелайн, когда они вышли. — Одно — это все! Все — это одно!

Он и без того с юных лет недоверчиво относился к странному сообществу многочисленных чародеев, заклинателей, предсказателей, чревовещателей, чудотворцев, колдунов и ясновидящих всех мастей, расплодившихся на планете. Но, кажется, один алхимик может наговорить больше чепухи, чем семь магов, вместе взятых.

Однако все это проблемы Престимиона, когда и если он соблаговолит вернуться из восточных земель.

Они с Абригантом могут нанимать хоть по тысяче алхимиков в неделю, если им это нравится. Это уже не будет касаться Септаха Мелайна.

Его собственная проблема — регентство, которое сводит его с ума. Может быть, если он разделается еще с несколькими убийцами, это успокоит его нервы. Он потянулся к своему мечу. И свирепо уставился на новые полчища врагов, ворвавшихся в кабинет.

— Что, теперь вас сразу шестеро?! Ваша наглость не знает границ, подлецы! Но сейчас я научу вас нескольким приемам искусства боя на мечах! Видите, это называется сублимацией! А это — горение экстракции!

Ха! Моя рапира погружена в сухую воду! Ее безжалостное острие превращает одно во все, и все в одно. Вот так! Так я вас трансмутирую! Вот так! Вот так!

После обеда его расписание было очень напряженным. Первым посетителем стал Вологац Cap, официальный представитель его величества понтифекса в Замке: жизнерадостный, легкомысленный мужчина средних лет, светлокожий и полноватый. На вид он пребывал в добром здравии и был очень рад уехать из мрачных глубин Лабиринта, в которых провел всю свою жизнь на службе у понтифекса. Он был родом из Сиппульгара, солнечного города с золотистыми строениями на дальнем Аруачозианском побережье Алханроэля, и подобно многим южанам обладал веселым, открытым характером, что очень нравилось Септаху Мелайну. Но сегодня Вологац Cap казался несколько озабоченным отсутствием лорда Престимиона в Замке. Он выразил удивление по поводу того, что только что занявший трон корональ так много времени проводит в путешествиях и так мало — в собственной столице.

— Насколько я понимаю, на этот раз лорд Престимион отправился на восток, — сказал он. — Это выглядит очень необычно. Короналю необходимо показываться своему народу, это правда, но кому он являет себя в восточных землях?

Они пили приятное голубое вино южных земель, которое редко экспортировали в другие провинции.

Очень любезно со стороны Вологаца Сара принести с собой столь восхитительный подарок, подумал Септах Мелайн. Представитель понтифекса во всех отношениях был человеком благородным и обладал хорошим вкусом. О том же свидетельствовала и его манера одеваться. Вологац Cap выбрал безупречный наряд: длинное снежно-белое одеяние из хлопка, элегантно расшитое абстрактными узорами в забавном стойензарском стиле, а под ним богатая нижняя туника из темно-пурпурного шелка и облегающие брюки более светлого пурпурного оттенка. На плечи он набросил черную бархатную накидку. Золотая эмблема Лабиринта на груди, в знак того, что он принадлежит к служащим понтифексата, была украшена тремя крохотными изумрудами превосходного насыщенного цвета.

Септах Мелайн находил общее впечатление весьма удовлетворительным. Такое внимание к деталям одежды всегда вызывало его восхищение.

Он долил в бокалы вина и ответил, осторожно подбирая слова:

— Его путешествие на юг — не совсем официальное шествие. Он там занимается одним особо деликатным делом.

Представитель понтифекса серьезно кивнул головой.

— А, понимаю. — Но понял ли он? Да и как ему понять? Конечно, Вологац Cap был слишком хорошо воспитан, чтобы продолжать расспросы После едва заметной паузы он добавил— А когда он вернется, что тогда? Не ожидает ли его еще где-нибудь еще одно особое дело и не собирается ли он снова уехать?

— Мне об этом ничего не известно Понтифекса очень волнует, что лорд Престимион так много отсутствует?

— Очень волнует? — весело ответил Вологац Cap. — О нет, «очень волнует» не вполне правильное выражение.

— Ну, тогда…

Несколько секунд царило молчание. Септах Мелайн откинулся на спинку, улыбался и хладнокровно ждал, когда представитель его величества перейдет к делу.

Через некоторое время Вологац Cap произнес голосом, в котором теперь звучало чуть больше настойчивости:

— Обсуждались ли планы касательно поездки лорда Престимиона в Лабиринт с целью выразить свое уважение его императорскому величеству?

— Да, это включено в повестку дня.

— Могу ли я узнать, назначена ли конкретная дата?

— Пока нет, — ответил Септах Мелайн.

— Понимаю. — Вологац Cap задумчиво отпил глоток из бокала. — Конечно, давно установился обычай, что новый корональ наносит визит понтифексу в самом начале своего правления. Чтобы получить официальное благословение и обсудить планируемые изменения в законах. Возможно, об этом не подумали, поскольку прошло уже много лет со времени последней смены властителей планеты. — И снова его тон стал чуть-чуть более серьезным и твердым, хотя по-прежнему оставался сердечным. — Понтифекс, в конце концов, главный правитель, и формально он — отец короналя.

По словам герцога Олджеббина, недавно слышали, как Конфалюм заметил, что пока что у него было очень мало контактов с лордом Престимионом.

Септах Мелайн начал понимать.

— Вы хотите сказать, что его величество недоволен?

— Это слишком сильное выражение. Но он, несомненно, озадачен Вы понимаете, он очень привязан к лорду Престимиону Едва ли есть необходимость напоминать, что в бытность свою короналем он относился к Престимиону буквально как к сыну. А теперь его полностью игнорируют. Отбросив в сторону все конституционные положения, это вопрос простой учтивости, не так ли?

Все это было высказано в очень любезной манере.

Но, как понял Септах Мелайн, обсуждаемые вопросы относятся к области высокой дипломатии. Он снова долил вина в бокалы.

— Я вас уверяю, что о сознательном проявлении неуважения не может быть и речи. С самого начала своего правления корональ столкнулся с определенными, необычайно большими трудностями Он считал, что необходимо заняться ими немедленно, а уже потом позволить себе удовольствие нанести официальный визит своему высокопоставленному отцу понтифексу.

— Трудности настолько большие, что он предпочитает даже не привлекать к ним внимание понтифекса?

Как вы, несомненно, знаете, предполагается, что они правят совместно. — Это ни в коей мере не прозвучало, как упрек, но было высказано весьма прямолинейно.

— Здесь я не могу дать вам никаких объяснений, — признался Септах Мелайн, привычно отвечая откровенностью на откровенность, хотя и понимал, что сейчас идет борьба на самом высоком уровне. — Это дело касается только лорда Престимиона и понтифекса. Надеюсь, его величество в добром здравии?

— Да, вполне. Он необычайно деятелен для человека его возраста. Думаю, лорда Престимиона ожидает длительное пребывание на посту короналя, прежде чем наступит время ему самому поселиться в Лабиринте.

— Корональ обрадуется такому известию. Он очень любит его величество.

Вологац Cap сменил позу, показывая, что они приближаются к самой сути дела, хотя медовый тон его голоса оставался прежним.

— Скажу вам с уверенностью, Септах Мелайн, что в последние дни понтифекс пребывает в несколько мрачном настроении. Не могу сказать вам почему: кажется, он и сам не может этого объяснить. Но он бродит по королевским покоям Лабиринта в явном смятении, словно никогда не видел их раньше. Он плохо спит. Мне говорили, что он очень оживляется, когда ему докладывают о посетителях, но бывает явно разочарован, когда их к нему приводят, словно он постоянно ожидает кого-то, кто никак не приходит. Я не хочу сказать, что это именно лорд Престимион. Вся эта гипотеза не более чем догадка. Очевидно, нет оснований ожидать, что корональ появится без предварительного предупреждения. Возможно, просто дело в том, что переезд из Замка в Лабиринт вызвал у понтифекса депрессию. Пробыв сорок лет короналем, прожив здесь, наверху, в яркой роскоши Замка, среди толпы высших придворных и сановников, внезапно оказаться погруженным в темные глубины Лабиринта… Ну, он не первый понтифекс, которого это удручает. А Конфалюм к тому же такой веселый, общительный человек. Он страшно изменился за последние месяцы.

— Значит, вы считаете, что визит лорда Престимиона может его развеселить.

— Несомненно, — ответил Вологац Cap.

Септах Мелайн разлил остатки голубого вина, и они с гостем любезно выпили за здоровье друг друга. Визит явно завершался, и проходил он, в целом, очень дружелюбно Но вежливая учтивость Вологаца Сара не оставляла места никаким сомнениям. Престимион избегал Конфалюма, и со дня своего восшествия на престол фактически правил так, будто был единственной властью на планете. Конфалюм это понимал и был раздражен. И теперь требовал — это было единственно верным словом — требовал, чтобы Престимион срочно отправился в Лабиринт и преклонил колено перед верховным правителем, как того требовал закон Это Престимиону не понравится. Конфалюм, по мнению Септаха Мелайна, был последним человеком на планете, которого Престимион хотел бы видеть.

Септах Мелайн хорошо понимал, — и Престимион, когда вернется, тоже поймет, пусть даже сам Конфалюм и пребывает в неведении, — что происходит с понтифексом в последнее время. Намеренное уклонение Престимиона от своих церемониальных обязанностей в отношении Лабиринта имело второстепенное значение. Те посетители, по которым подсознательно тосковал Конфалюм и чье упорное отсутствие вызывало у него неясное разочарование, были Тизмет и Корсибар, его родные дети, дети, о самом существовании которых он теперь даже не помнил. Однако их отсутствие причиняло ему боль, подобно пульсирующей боли в ампутированной руке.

Странное это горе, и оно надорвет сердце Престимиона. Не Престимион стал причиной гибели Кореибара и Тизмет в гражданской войне, они сами вынесли себе приговор, но, вне всякого сомнения, именно Престимион похитил воспоминания Конфалюма о погибших сыне и дочери. Это похищение Престимион, несомненно, должен рассматривать как чудовищное деяние, и именно эта уверенность в своей вине заставляла теперь Престимиона держаться подальше от охваченного печалью старика, в которого превратился некогда великий Конфалюм.

Ну, с этим ничего нельзя поделать, подумал Септах Мелайн. Все поступки имеют свои последствия, и невозможно до бесконечности закрывать на них глаза.

И Престимиону придется жить с тем, что он совершил.

Он не может вечно избегать Лабиринта. Конфалюм — понтифекс, а Престимион — корональ, и давно пора должным образом выполнить все положенные ритуалы их взаимоотношений.

— Я передам лорду Престимиону все, что вы сегодня сказали, как только он вернется, — сказал Септах Мелайн, провожая посланника понтифекса к двери.

— Благодарю вас за это от имени его величества.

— А я поблагодарю вас от своего имени, — сказал Септах Мелайн, — если вы в ответ поделитесь со мной малой толикой информации.

Вологац Cap посмотрел на него неуверенно и несколько обеспокоенно.

— Какой?

Септах Мелайн улыбнулся. Нельзя же вечно заниматься вопросами высшей политики. Он был намерен как можно скорее разрядить напряжение этой беседы.

— Как зовут того торговца, который продал вам ткань для вашей восхитительной одежды?

В календаре на этот день значились еще две встречи, а потом он свободен.

Первая — с Акбаликом, которого Престимион перед отъездом на восток назначил чрезвычайным послом в далекий Зимроэль. Он хотел направить в Ни-мойю надежного человека, чтобы тот вовремя заметил любые признаки волнений среди сторонников Дантирии Самбайла. Акбалик пришел в кабинет короналя, чтобы подписать свои верительные грамоты у Септаха Мелайна — регента короналя.

К некоторому удивлению Септаха Мелайна вместе с Акбаликом пришел рыцарь-ученик Деккерет, этот силач, протеже Престимиона, которого он привез с собой из поездки в Норморк. Очевидно, это был первый визит Деккерета в королевские покои, так как он с неприкрытым изумлением рассматривал великолепный парадный кабинет, огромный стол из палисандра, громадное окно, за которым простиралось бесконечное небо, чудесную инкрустацию из редких пород дерева в виде Горящей Звезды на полу Септах Мелайн бросил на Акбалика вопросительный взгляд и нахмурился. Никто не предупредил его, что Акбалик приведет с собой Деккерета.

— Мне бы хотелось взять его с собой в Зимроэль, — сказал Акбалик, указывая рукой на юношу. — Как ты считаешь, корональ не будет возражать?

Септах Мелайн ядовито спросил:

— А вы так быстро стали добрыми друзьями?

Но Акбалик не понял насмешки.

— Дело совсем в другом, и ты это знаешь, Септах Мелайн.

— Так в чем же? Неужели этот юноша уже нуждается в каникулах? Он только начал здесь учиться.

— Это станет продолжением его учебы, — ответил Акбалик. — Он попросил разрешения сопровождать меня, и, по-моему, ему это будет полезно. Знаешь ли, молодому ученику невредно узнать, что происходит за пределами Замковой горы. Совершить путешествие по морю, почувствовать истинные размеры планеты; увидеть такой живописный город, как Ни-мойя, и понаблюдать, как правительственный механизм работает на таких огромных расстояниях, которые нам предстоит преодолеть.

Септах Мелайн обратился к Деккерету:

— Да, расстояния огромные. Ты понимаешь, парень, что уезжаешь на девять месяцев, а то и на год? Как ты думаешь, ты сможешь прервать на такое время свою учебу?

— Лорд Престимион сказал в Норморке, что я должен пройти ускоренный курс обучения. Подобное путешествие, несомненно, его ускорит, милорд.

— Да, наверное. — Септах Мелайн пожал плечами.

Не будет ли Престимион возражать, если этот мальчик на год исчезнет в Зимроэле? Откуда ему знать? В тысячный раз он проклял Престимиона за то, что тот свалил на него тяжкое бремя принятия решений. Ну что ж, это была идея Престимиона — сделать его регентом, а раз так, он должен поступать как сочтет нужным. Почему бы не отпустить парня? Ответственность за него ляжет на Акбалика, а не на него. И Акбалик прав: молодому человеку всегда полезно побольше узнать о реальном мире.

Обращенный на него взгляд Деккерета был откровенно умоляющим. И этот нетерпеливый, просящий взгляд показался Септаху Мелайну очаровательно невинным и милым. Он еще помнил то время, когда он и сам был нетерпеливыми откровенным, давным-давно, пока не предпочел спрятаться под маской ленивого, добродушного легкомыслия, которое теперь перестало быть маской и стало самой сущностью его характера.

Так тому и быть, подумал он. Пусть отправляется в Зимроэль.

— Хорошо. Твои бумаги готовы, Акбалик. Я впишу сюда имя рыцаря-ученика Деккерета — вот так — и распишусь на этой странице.

Он обнаружил, что завидует парню. Уехать из Замка, отправиться в путешествие по дальним просторам планеты, на время сбежать от политических маневров и вдохнуть здорового, свежего воздуха дальних стран…

Он бросил взгляд на Деккерета.

— Разреши мне кое-что тебе подсказать. Если ты будешь не слишком занят в Ни-мойе, вы с Акбаликом должны позволить себе маленькую экскурсию на север в Граничье Кинтора и поохотиться на ститмоев. Ты слышал о ститмоях, парень?

— Я видел одежду, сделанную из их меха.

— Носить накидку из меха ститмоя не совсем то же, что смотреть в глаза живому зверю. Насколько я знаю, этот ститмой самый опасный дикий зверь на планете.

Красивая тварь: густой мех, горящие глаза… Я сам на них охотился, когда мы с Престимионом ездили в Зимроэль. Наймите себе профессиональных охотников в Ни-мойе и поезжайте подальше на север, в глубину Граничья. Это холодный, заснеженный край — вы такого никогда не видели, — покрытый туманными лесами и дикими озерами, а небо там похоже на железную плиту. Выследите стаю ститмоев: непростая задача — увидеть белых зверей на белом снегу Подберитесь к ним поближе с кинжалом в одной руке и мачете в другой…

Глаза парня горели от волнения. Но Акбалик не проявил такого восторга.

— Мне показалось, что тебя беспокоит, не отстанет ли он в учебе, поехав со мной в Зимроэль. А теперь ты вдруг отправляешь его в Кинтор гоняться по снегу за ститмоями. Ох, друг мой, ты не умеешь долго оставаться серьезным, правда?

Септах Мелайн покраснел. Он понял, что позволил себе увлечься.

— Это тоже станет частью его обучения, — ворчливо ответил он и стукнул печатью по бумагам Акбалика. — Вот. Счастливого пути вам обоим. И отпусти его в Кинтор на недельку, Акбалик, — прибавил он им вслед. — Какой от этого может быть вред?

Теперь ему оставалось лишь встретиться с принцем Сирифорном Самивольским, а после он сможет пойти в гимнастический зал в восточном крыле и приступить к ежевечернему фехтовальному поединку с одним из офицеров стражи. Септах Мелайн каждый день тренировался во владении различными видами оружия: рапирой, двуручным мечом, саблей, нарабальским коротким мечом, фехтовальной палкой, кетеронской пикой — и с разными партнерами, так как он настолько быстро усваивал основные приемы противника, что ему было скучно фехтовать с одним соперником более двух-трех раз. Сегодня его партнером станет новый молодой гвардеец из Тумбракса по имени Мардилик. Говорят, он хорошо владеет саблей и явился с рекомендациями от самого герцога Спалирайсиса. Но сначала надо принять Сирифорна.

Имя принца появилось в списке назначенных аудиенций лишь сегодня утром. Как правило, нельзя встретиться с регентом, не записавшись заранее; но Сирифорн, как старший из вельмож королевства в Замке, стал исключением из этого правила, как и из всех прочих. Кроме того, Септах Мелайн вместе со всеми остальными считал Сирифорна человеком приятным и близким ему по духу, несмотря на то что тот после долгих колебаний поддержал Корсибара в гражданской войне. Трудно было долго таить на Сирифорна обиду за что бы то ни было. А война даже не стала древней историей — она вовсе вычеркнута из истории планеты.

Обычно Сирифорн опаздывал на встречи. Но сегодня он почему-то пришел минута в минуту. Интересно почему, удивился Септах Мелайн. Сирифорн был одет, как всегда, просто и неброско: желтовато-коричневая мантия с многочисленными складками, под ней — темно-пурпурная туника, а на ногах кожаные сапоги, отделанные красным мехом. Самому состоятельному гражданину Маджипура ни к чему было демонстрировать свое богатство. Другой человек выбрал бы в качестве головного убора какую-нибудь броскую шляпу из мягкого фетра с широкими полями, отделанную металлической тесьмой и алыми перьями тирувина. Но принц Сирифорн удовольствовался необычной желтой шапкой, жесткой, высокой и квадратной, от которой с презрением отказался бы и лиимен, торгующий на улице сосисками. Сейчас он снял ее и бросил на письменный стол — стол короналя — так небрежно, словно находился в собственной гостиной.

— Как я понимаю, здесь только что побывал мой племянник. Чудесный парень, этот Акбалик Наша семья может им гордиться. Престимион отправляет его в Зимроэль, как я слышал. Интересно зачем?

— Просто для того, чтобы получить представление, как относятся в Зимроэле к новому короналю, я полагаю. Разве вам не кажется удачной идея Престимиона быть в курсе общих настроений на континенте?

— Да-да, наверное. — Сирифорн указал на высокую стопку документов на краю стола и добавил:

— Вам приходится много работать, не так ли, несмотря на ваш беззаботный характер? Корпеть непрерывно над всеми этими скучными бумажками! Примите мои комплименты вашему только что обретенному трудолюбию, Септах Мелайн.

— Эти комплименты не заслужены, принц Сирифорн. Эти документы все еще ждут моего внимания.

— Но тем не менее вы его им уделите, я уверен! Это всего лишь вопрос времени. Я вами искренне восхищаюсь, Септах Мелайн! Как вам известно, у меня легкомысленный характер, очень похожий на ваш; но вот вы день за днем героически трудитесь на посту регента, а я никогда не мог заставить себя быть серьезным дольше чем три минуты кряду. Мои поздравления от всей души.

Септах Мелайн покачал головой.

— Вы меня переоцениваете. И слишком недооцениваете себя. Некоторые люди втайне глупы и скрывают свои недостатки под маской серьезности или похваляясь без меры. Но вы человек глубокий и лишь прикидываетесь легкомысленным. И пользуетесь огромным влиянием в государстве. Я случайно узнал, что именно вы навели лорда Конфалюма на мысль сделать своим преемником Престимиона.

— Я? О, тут вас обманули, друг мой. Конфалюм сам заметил способности Престимиона. Я только одобрил его выбор, когда он спросил у меня совета. — Сирифорн поднял одну бровь. По его безмятежному лицу скользнула веселая улыбка. — Глубокий, вы считаете?

Очень лестно услышать от вас такое мнение, очень. Но оно совершенно неверное. Возможно, это в вас есть тайная глубина, дорогой друг, скорее всего так и есть.

А я — человек до мозга костей легкомысленный. Всегда был таким и всегда буду. — Широко расставленные, ясные глаза Сирифорна смотрели на Септаха Мелайна с сарказмом, который опровергал все только что им сказанное.

Сколько же в них таится коварства, подумал Септах Мелайн. Но он не захотел принять вызов, а с коротким смешком ответил:

— Думаю, дело в том, что мы переоцениваем друг друга. Вы считаете себя легкомысленным до мозга костей? Очень хорошо: я согласен с вашим мнением о себе. Что до меня, предлагаю исходить из того, что я не более чем пустой насмешник, ленивый и веселый в душе, чересчур любящий шелка и тонкие вина, и единственными моими достоинствами являются владение мечом и глубокая преданность друзьям. Не можем ли мы согласиться с этой оценкой? Договорились, Сирифорн?

— Согласен. Мы с вами люди одного сорта, Септах Мелайн. Мы оба — пустые, легкомысленные болтуны, .

И поэтому я глубоко вам сочувствую по поводу того, что Престимион заставил вас справляться со всей этой бюрократической волокитой. У вас слишком беспокойная и жизнерадостная душа для такой работы.

— Это верно. Когда корональ в следующий раз отправится в путешествие, я поеду с ним, а вы можете побыть регентом.

— Я? Вспомните наш договор! Я не больше пригоден к сидению за столом, чем вы. Нет-нет, пусть этот пост займет более надежный гражданин государства.

Если бы я захотел выполнять трудоемкую работу короналя, я бы уже давно позаботился о том, чтобы заодно получить и сопровождающие ее почести и славу. Но я никогда не стремился к короне, и именно гора бумаг на этом столе тому причиной.

Септах Мелайн понял, что теперь Сирифорн говорит совершенно серьезно. Сирифорн ни в коей мере не был таким легкомысленным, каким притворялся; но всегда довольствовался тем, что осуществлял свою власть на расстоянии, стоя рядом с троном, но не садясь на него. Кровь многих правителей текла в его жилах: никто в мире не имел такой знатной родословной, хотя одно это не могло бы сделать его короналем. Ум и хитрость, однако, другое дело, а у Сирифорна эти качества присутствовали в избытке. Он мог бы стать правителем, если бы не одно «но»: его искреннее и категорическое нежелание нести бремя власти.

По рассказам Престимиона, который слышал об этом от своей матери, много десятилетий назад лорд Пранкипин, когда сам стал понтифексом, действительно просил Сирифорна стать его преемником на посту короналя, но Сирифорн ответил отказом и посоветовал отдать трон принцу Конфалюму. Эта история звучала правдоподобно. Других причин, препятствовавших Сирифорну сесть на трон, не было. После долгого и славного правления в качестве короналя Конфалюм сам стал понтифексом, а Сирифорн так всегда и оставался частным лицом, желанным гостем во всех коридорах власти, но сам не обладал никакой властью; веселый, жизнерадостный человек, с лицом без морщин и с легкой походкой, он выглядел на двадцать или тридцать лет моложе своего возраста.

— Ну, — произнес Септах Мелайн после непродолжительной паузы, — теперь, когда это улажено, скажите ваш визит имеет какую-то особую причину? Или он чисто светский?

— О ваше общество весьма приятно, Септах Мелайн. Но визит, скорее, деловой. — Сирифорн быстро сдвинул брови и нахмурил лоб, и тон его стал более серьезным. — Вы не могли бы оказать мне любезность и коротко рассказать, что происходит в последние месяцы между Престимионом и прокуратором Ни-мойи?

Септах Мелайн почувствовал, как напряглись мышцы. Такой прямой вопрос шел вразрез с обычной игривой манерой Сирифорна. Следует проявить осторожность.

— Мне кажется, — ответил он, — что вам лучше обсудить это дело с самим Престимионом.

— Я бы так и поступил, будь Престимион здесь. Но он предпочел уехать в восточные земли на неопределенный срок, не так ли? А вы сидите на его месте. Мне совсем не хочется причинять беспокойство, Септах Мелайн. Собственно говоря, я пытаюсь помочь. Но мне настолько не хватает важной информации, что я не могу должным образом оценить природу кризиса, если «кризис» — подходящее слово для нашей ситуации.

Например, во время коронационных торжеств ходили слухи, что Дантирия Самбайл по какой-то причине помещен в туннели Сангамора.

— Полагаю, что мог бы официально отрицать этот факт.

Могли бы, но не стоит трудиться. Я узнал это непосредственно от Навигорна, который сказал, что Престимион назначил его тюремщиком прокуратора. Навигорна сильно озадачило такое назначение. Как и всех нас. Согласны ли мы считать установленным фактом то, что Престимион действительно держал Дантирию Самбайла в подземелье во время коронации и еще некоторое время после нее, предположительно по каким-то веским причинам, о которых я сейчас не стану спрашивать?

— Будем считать это установленным фактом.

— Хорошо. Заметьте, что я употребил прошедшее время. Держал. Теперь прокуратор на свободе, не так ли?

— Я бы предпочел, чтобы вы задали все эти вопросы Престимиону, — смущенно ответил Септах Мелайн.

— Да, не сомневаюсь. Пожалуйста, Септах Мелайн, перестаньте парировать на каждом шагу, мы не на дуэли. Дело в том, что Дантирия Самбайл убежал. А Престимион находится где-то между Замком и Великим океаном. Они с Гиялорисом, Абригантом и целым отрядом солдат бросились в погоню. Да-да. Я это точно знаю, Септах Мелайн. Нет смысла отрицать. Далее: забудьте о том, что я спрашивал вас о подробностях ссоры между Престимионом и прокуратором. Только подтвердите, что такая ссора имела место. Они — заклятые враги, не так ли?

— Да, — ответил Септах Мелайн и кивнул с покорным вздохом. — Это так.

— Благодарю вас. — Сирифорн достал из кармана свернутый лист бумаги. — Если Престимион еще не знает об этом, то, мне кажется, ему будет полезно получить от вас сообщение, что он почти наверняка ищет не в том месте.

— Неужели? — удивился Септах Мелайн, на секунду широко раскрыв глаза.

Сирифорн улыбнулся.

— Как вам известно, я владею довольно обширными поместьями. И постоянно получаю доклады от своих управляющих из различных частей страны. Этот доклад пришел от некоего Хейгина Харты, из города Байлемуны в провинции Балимолеронда. Очень странное событие там произошло. Группа каких-то пришельцев — Хейгин Харта не пишет, сколько их было, — угоняла стада гамбилаков на моих землях в окрестностях Байлемуны. На возражения моего лесничего один из угонщиков ответил, что мясо пойдет на нужды Дантирии Самбайла, прокуратора Ни-мойи, который совершает большое торжественное шествие по этому региону. Другой угонщик… я вас утомляю, Септах Мелайн?

— Ничуть.

— Мне показалось, что вы слушаете невнимательно.

— Я просто задумался, — возразил Септах Мелайн.

— Вот как! Тогда я продолжу. Другой угонщик ударил первого по лицу и сообщил моему лесничему, что первый сказал не правду, что это чистая выдумка и что лесничий должен сейчас же забыть об этом, что они просто забирают мясо для себя. Он предложил моему человеку пятьдесят крон, и поскольку отказаться явно означало быть убитым на месте, то лесничий их принял. Угонщики удалились со своей добычей. Позже в тот же день Хейгин Харта — это мой управляющий поместьем в Байлемуне, если вы помните, — услышал от одного друга, что некто, очень напоминающий внешне представительного Дантирию Самбайла, был замечен в то утро на окраине города в сопровождении группы мужчин. Друг моего управляющего поинтересовался, не ожидает ли Хейгин Харта официального визита прокуратора в наше поместье. Как и можно было ожидать, Хейгина Харта эта идея очень встревожила. Не прошло и десяти минут, как явился лесничий со своим докладом об угонщиках скота и взятке. Какой вывод вы сделаете из всего этого, Септах Мелайн?

— На первый взгляд все понятно. Меня, однако, заинтересовал тот угонщик, который ударил своего сообщника. Не был ли он высоким и худым, с головой, похожей на череп, лицом из сплошных острых углов и злыми черными глазами?

— Дегустатор ядов прокуратора — вы о нем говорите? Неприятный субъект.

— Да. Мандралиска. Он едет вместе с Дантирией Самбайлом. Есть еще что-нибудь?

— Ничего больше. Хейгин Харта завершает послание словами, что не получал от прокуратора никаких сообщений о предстоящем визите и спрашивает, следует ли ему ожидать его. Естественно, не следует. Интересно знать, почему прокуратор Ни-мойи вздумал совершать большое официальное шествие по провинции Балимолеронда или любой другой провинции Алханроэля?

— Большое официальное шествие — это, конечно, неверное название. Он просто едет как частное лицо через провинцию Балимолеронда, возвращаясь из Замка в Зимроэль, как мне кажется.

— Из тюрьмы Замка? — мягко уточнил Сирифорн. — Должен ли я понимать, что он — беглый арестант?

— Такие термины, как «беглый» и «арестант», я бы попросил вас приберечь для беседы с Престимионом.

Но могу вам сказать, по крайней мере, что корональ действительно пытается выяснить местонахождение Дантирии Самбайла. И поскольку Байлемуна находится, насколько я помню, к югу от Замковой горы, Престимион явно не найдет его на востоке. Благодарю вас от его имени. Ваше сообщение принесло большую пользу.

— Я действительно пытаюсь помочь.

— Вы помогли. Я позабочусь о том, чтобы короналю сообщили обо всем как можно скорее. — Выпрямившись во весь свой немалый рост, Септах Мелайн сначала вытянул руки, потом ноги и сказал Сирифорну:

— Надеюсь, вы меня извините за то, что я немного нервничал. У меня выдался напряженный день. Есть еще вопросы, которые мы должны с вами обсудить?

— По-моему, нет.

— Тогда я иду в гимнастический зал, чтобы снять дневное напряжение схваткой на саблях с одним беднягой — новым стражником из Тумбракса.

— Хорошая мысль. Я и сам иду в этом направлении, могу я вас проводить?

Они вышли вместе. Пока они шагали по лабиринтам внутреннего Замка, мимо таких древних сооружений, как балконы Вильдивара, сторожевая Башня лорда Ариока и Башня лорда Стиамота, по направлению к Девяноста девяти ступеням, ведущим вниз, в окрестности Замка, который представлял собой огромный комплекс разнообразных построек, Сирифорн, сама любезность, сообщил Септаху Мелайну несколько забавных сплетен.

Их маршрут через некоторое время привел их к удручающе неприглядному нагромождению черного камня, которое Пранкипин в начале своей бытности короналем пристроил к Замку в качестве официальной резиденции министров Казначейства. Когда они подошли к нему, Септах Мелайн заметил странную пару, которая приближалась к зданию с противоположной стороны: высокую, поразительно красивую, темноволосую женщину в сопровождении гораздо меньшего ростом и более толстого мужчины, разодетого в вычурный, сверкающий костюм, который казался пародией на придворный наряд, весь в оборках, блестках и гротескно затейливом золотом шитье. Он производил впечатление своим необычайным уродством, и самой заметной особенностью его внешности была тщательно уложенная копна седых волос, возвышающаяся над широким лбом.

Септах Мелайн без труда тут же узнал их; это был финансист Симбилон Кайф, без сомнения направлявшийся в Казначейство, чтобы провернуть какую-нибудь хитроумную операцию, и его дочь Вараиль. В последний раз он их видел несколько месяцев назад, в большом особняке Симбилона Кайфа в Сти, и тогда сам он был одет в грубые полотняные одежды торговца, носил парик, скрывая собственные золотистые волосы, и фальшивую бороду. Он тогда изображал неотесанного мужлана, чтобы помочь Престимиону проникнуть в тайну второго лорда Престимиона, который мешал судоходству в Сти. Сегодня Септах Мелайн был одет более роскошно, как истинный Верховный канцлер государства. Но после всех сложных перипетий этого дня у него не было никакого желания общаться с грубым и вульгарным Симбилоном Кайфом.

— Свернем здесь налево, — тихо предложил он Сирифорну.

Слишком поздно Они были еще шагах в пятидесяти от Симбилона Кайфа и его дочери, но банкир уже их заметил и издали разразился приветствиями.

— Принц Сирифорн! Клянусь всеми святыми, принц Сирифорн, как чудесно видеть вас снова! И посмотри! Посмотри, Вараиль, это великий Септах Мелайн, сам Верховный канцлер! Господа! Господа! Какая приятная встреча! — Симбилон Кайф бросился к ним так поспешно, что чуть не упал, запутавшись в своих расшитых одеждах. — Вы должны познакомиться с моей дочерью, господа! Это ее первый визит в Замок, и я обещал ей показать великих людей, но даже не мог представить, что мы встретим в этот вечер двух таких высокопоставленных и знатных лордов, как Сирифорн Самивольский и Верховный канцлер Септах Мелайн!

Он вытолкнул Вараиль вперед. Она подняла взгляд, посмотрела прямо в глаза Септаха Мелайна и тихо ахнула от изумления. Она тихо произнесла:

— Но мне кажется, мы уже знакомы.

Ситуация была весьма неловкой.

— Это не так, миледи. Здесь какая-то ошибка.

Она смотрела ему прямо в глаза. И теперь улыбалась.

— Не думаю, — ответила она. — Нет-нет. Я знаю вас, милорд.

4

— И так мы стояли, — рассказывал Септах Мелайн, — прямо перед сокровищницей лорда Пранкипина, она, я, Сирифорн и ее невозможный отец с его глупой улыбкой. Конечно, я категорически отрицал, что мы с ней раньше встречались. Мне казалось, что это единственный выход.

— И как она на это отреагировала? — спросил Престимион.

Они сидели в личных апартаментах Престимиона в Башне лорда Трайма. Престимион только что вернулся из поездки на восток. После долгого и бесплодного путешествия он чувствовал себя измученным, но едва он успел принять ванну и переодеться, как прибежал Септах Мелайн со своим докладом обо всем, что произошло здесь в его отсутствие. И сколько же всего случилось! Этот чародей-хьорт Абриганта, который утверждает, что способен превращать мусор в драгоценные металлы, и предположительное появление Дантирии Самбайла возле Байлемуны, и жалобы Конфалюма на то, что корональ им пренебрегает, и новые рассказы о широкомасштабных волнениях и случаях расстройства психики в разных городах.

Престимион хотел тотчас же подробно узнать обо всем. Но Септах Мелайн, кажется, мог говорить лишь об этом тривиальном эпизоде с дочерью Симбилона Кайфа.

— Она знала, что я лгу, — рассказывал он. — Это легко было заметить. Она все время смотрела мне прямо в глаза, сравнивая мой рост со своим, и явно прикидывала: «Где я раньше видела такие глаза и такого высокого и худого мужчину?» Она могла бы мысленно приставить ко мне парик и фальшивую бороду и получила бы ответ. На мгновение я подумал, что она собирается упорствовать и настаивать, что знает меня. Но ее отец, который, возможно, груб и вульгарен, но совсем не дурак, понял, что сейчас произойдет, и явно не хотел, чтобы его дочь пускалась в споры с Верховным канцлером, поэтому одернул ее. У нее хватило ума понять намек.

— Пока хватило. Но она подозревает правду, и это приведет к дальнейшим осложнениям.

— О нет, она не просто подозревает правду, — небрежно возразил Септах Мелайн. Он улыбнулся и сделал грациозный жест обеими кистями рук. Престимион очень хорошо знал этот жест Септаха Мелайна. Он означал, что он предпринял какие-то действия в одностороннем порядке, за которые просит прощения, но о которых никоим образом не сожалеет. — Я послал за ней на следующий день и выложил ей всю историю о маскараде.

У Престимиона отвисла челюсть.

— Ты это сделал?

— Мне пришлось. Просто невозможно лгать такой женщине, Престимион. И в любом случае, она определенно не поверила всем моим возражениям.

— Полагаю, ты также рассказал ей, кто были два твоих спутника?

— Да.

— Хорошая работа, Септах Мелайн! Здорово! И что же она сказала, когда обнаружила, что принимала короналя Маджипура, Верховного канцлера и Великого адмирала в гостиной своего отца?

— Сказала? Что-то тихо пробормотала от удивления. Залилась краской. Выглядела очень взволнованной. И еще, мне кажется, ее это позабавило и доставило ей удовольствие.

— Неужели? Позабавило! Доставило удовольствие! — Престимион встал, походил по комнате и остановился у окна, выходящего на воздушный мост из сияющего розового агата, предназначенный только для короналя, который вел через двор Пинитора к королевскому кабинету и прилегающим церемониальным залам внутреннего Замка. — Хотел бы я сказать о себе то же самое. Но повторяю тебе, Септах Мелайн, меня не слишком радует мысль о том, что Симбилон Кайф теперь знает: я тайно вынюхивал что-то в Сти, переодетый в маскарадный костюм персонажа комической оперы, и притворялся тупоголовым торговцем счетными машинками. Интересно, как он собирается использовать эту информацию?

— Никак, Престимион. Он ничего об этом не знает, и не узнает.

— Нет?

— Нет, Я взял с нее обещание не говорить ее отцу ни звука.

— И она, конечно, его сдержит.

— Думаю, сдержит. Я ей хорошо заплатил за молчание. Они с Симбилоном Кайфом будут приглашены на следующий прием при дворе и официально тебе представлены. Во время приема ему будет вручен орден лорда Хэвилбоува или какая-либо другая, столь же бессмысленная, награда.

Пораженный Престимион невольно крякнул.

— Ты серьезно? Ты просишь, чтобы я позволил этому отвратительному клоуну ступить в королевские покои? Предстать перед троном Конфалюма?

— Я всегда говорю серьезно, Престимион, — по-своему. На ее устах печать молчания. Корональ и его друзья пережили небольшое приключение в Сти, и знать об этом никому не надо, и она выполнит свою часть соглашения, если ты выполнишь свою. Ты будешь сидеть на троне, они к тебе почтительно приблизятся и поприветствуют тебя знаком Горящей Звезды, а ты улыбнешься и милостиво примешь от них знаки уважения, вот и все. Симбилон Кайф до конца своих дней будет сиять от восторга, вспоминая, как его принимали при дворе.

— Но как я могу…

— Послушай меня, Престимион. Это выгодное соглашение с трех точек зрения. Во-первых, ты хочешь сохранить в тайне нашу вылазку в Сти, и это нам удастся. Во-вторых, Симбилон Кайф ссужает деньгами половину принцев Замка, и рано или поздно один из них в поисках более выгодных условий или отсрочки уплаты почувствует необходимость добиться для него приглашения ко двору, и ты согласишься, хоть и считаешь Симбилона Кайфа страшной свиньей, потому что просьба будет исходить от человека влиятельного и полезного, например от Файзиоло, или Белдитана, или моего кузена Дембитава. Так, по крайней мере, ты откроешь Симбилону Кайфу доступ ко двору, который он все равно в конце концов получит, на условиях, выгодных для тебя.

Престимион мрачно взглянул на Септаха Мелайна.

В его аргументах есть некоторая логика, нехотя признал Престимион, хотя все это ему и отвратительно.

— А в третьих? Ты сказал, с трех точек зрения.

— Ну, тебе ведь хочется снова увидеть Вараиль? Вот твой шанс. В Сти она все равно что в миллионе миль отсюда. Ты можешь больше никогда в жизни не попасть в Сти. Но если она уже будет находиться здесь и жить в Замке в качестве королевской фрейлины, должность которой ты ей предложишь во время беседы после приема в тронном зале…

— Погоди минутку, — сказал Престимион. — Ты слишком торопишься, друг мой. Что заставляет тебя думать, что я так уж жажду снова ее увидеть?

— Но ведь это правда, разве не так? Ты нашел ее очень привлекательной, когда мы были в Сти.

— Откуда тебе это известно?

Септах Мелайн рассмеялся.

— Я ведь не слепой и прекрасно вижу подобные вещи, Престимион. И не глухой. Ты глаз не мог от нее оторвать. Можно было слышать, как ты хлопаешь ресницами.

— Это переходит все границы, Септах Мелайн Да, она привлекательная женщина. Это всем видно, даже тебе. Но делать поспешный вывод о том, что я…

Его голос перешел в нечленораздельное бормотание.

— Ах, Престимион, — произнес Септах Мелайн, ласково улыбаясь ему с противоположного конца комнаты. — Престимион, Престимион! — Взгляд его глаз был лукавым и понимающим, и таким тоном, конечно, не разговаривает подданный с монархом, даже Верховный канцлер с короналем, которому служит. Такой тон, мягкий, интимный, подходит двум друзьям, которые вместе пережили не одну ночь приключений.

Престимион ощутил этот легкий упрек. Ему нечего было возразить. Ведь тогда, в Сти, он смотрел на Вараиль, как завороженный. Нельзя отрицать, что ее красота не оставила короналя равнодушным и даже возбудила в нем желание. Он не однажды видел ее во сне.

— Мы вступаем в ту область, где я сам не уверен в своих чувствах, — произнес Престимион после долгого молчания. — Прошу тебя, Септах Мелайн, оставим на время этот разговор. Нам нужно обсудить те сведения, которые были получены от Сирифорна относительно местонахождения Дантирии Самбайла.

— Навигорн сообщит тебе последние новости. Он как раз идет сюда. Ты разрешишь Симбилону Кайфу и его дочери прийти на прием в тронном зале? Я пообещал от твоего имени, знаешь ли.

— Согласен, Септах Мелайн! Да. Пусть будет так. Но где же Навигорн?

— Это район, где он, вероятнее всего, находится, — рассказывал Навигорн. Он принес с собой карту — полусферу из тонкого белого фарфора, раскрашенную голубыми, желтыми, розовыми, фиолетовыми и коричневыми красками для обозначения основных особенностей рельефа. Карта была снабжена особым устройством для световой демонстрации, и сейчас Навигорн прикосновением руки включил это устройство.

Светящиеся красные точки, соединенные ярко-зелеными линиями, вспыхнули на поверхности вдоль нижнего квадранта континента Алханроэль.

— Вот здесь — Байлемуна, к югу от Лабиринта и немного восточное, — объяснил он, указывая на самую яркую красную точку. — Доказательства его пребывания здесь неопровержимы. Некто, внешне очень похожий на Дантирию Самбайла, не только был замечен в окрестностях поместья Сирифорна примерно во время похищения стада, но один из людей прокуратора сказал лесничему Сирифорна, что похищенное стадо предназначено на мясо для нужд Дантирии Самбайла.

— В восточных землях тоже хватало неоспоримых доказательств его пребывания там, — заметил Абригант — Точнее сказать, они находились повсюду. И все было подстроено магами прокуратора, чтобы надуть нас. Почему вы считаете, что тут не действует та же магия?

Навигорн только нахмурился. Престимион вопросительно посмотрел на Мондиганд-Климда.

— Нет сомнений в том, что прокуратор какое-то время находился в восточных землях, — сказал маг, — Я полагаю, его действительно видели крестьяне в округе Врамбикат. Но большинство сообщений, которые подталкивали нас вперед, оказались иллюзиями, навеянными колдовством и снами. Пока мы бегали за ним туда-сюда, он вернулся в центральный Алханроэль, а мы гнались за созданными им фантазиями. Сообщения из Байлемуны, по-моему, подлинные, не то что прежние.

Казалось, Абриганта это не убедило.

— Это голословное утверждение. Вы просто говорите нам, что те сообщения были иллюзией, а это — правда. Но вы не приводите никаких доказательств.

Прежде говорила левая голова су-сухириса. Теперь вторая голова спокойно произнесла:

— Я обладаю некоторым даром второго зрения. Сообщения из Байлемуны кажутся мне правдивыми, и поэтому я предпочитаю им доверять. Вы не обязаны со мной соглашаться.

Абригант начал было что-то ворчливо отвечать, но Навигорн резко перебил его:

— Я могу продолжать? — Он провел рукой по освещенным точкам на карте. — Его видели и в других местах — здесь, здесь и здесь; некоторые из этих сообщений более надежны, другие — менее. Отметьте, что в Целом он двигается на юг. Это для него единственно разумное направление, потому что на север и запад от него ничего нет, кроме пустыни, окружающей Лабиринт, — не слишком-то полезный для него выход; он также ничего не выиграет, если вернется на восток. Но его путь явно ведет к южному побережью.

— Что это за города? — спросил Абригант, указывая на красные точки, нанизанные, словно сверкающие бусины, на зеленые линии, тянущиеся на юг.

— Здесь Кетерон, — ответил Навигорн. — Затем Арвианда. Это Каджит-Кабулон, где беспрестанно идут дожди. После того как он проберется через эти джунгли, он окажется на южном побережье, где в любом из сотни портов сможет найти корабль, плывущий к Зимроэлю.

— Какие из них главные? — спросил Гиялорис.

— К югу от страны влажных джунглей, — сказал Навигорн, — сначала стоит город Сиппульгар. Если от него двигаться на запад вдоль побережья, то там расположены города Максимин, Карасат, Гандуба, Слайл и Порто-Гамбиерис — вот, вот, вот и вот. — Навигорн говорил резким, решительным тоном. Он хорошо подготовился к этому совещанию, возможно стремясь искупить свой промах, когда позволил Дантирии Самбайлу удрать. — Кроме Сиппульгара, ни один из этих городов не имеет сообщения по морю с Зимроэлем, но в любом из них или в соседних городах дальше к северу, на побережье полуострова Стойензар, он может получить место на каботажном судне, которое отвезет его в Стойен, Треймоун, даже в Алаизор. В любом из них он сможет договориться о поездке в Пилиплок, а оттуда вверх по реке в Ни-мойю.

— Нет, не так все просто, — возразил Гиялорис. — Вы помните, что я взял все порты от Стойена до Алаизора под пристальное наблюдение. Нет никаких шансов что человек с такой необычной внешностью, как у него мог проскользнуть мимо даже самого тупого таможенника. Теперь мы растянем блокаду до самого Сиппульгара. Даже еще дальше, если хочешь, Престимион.

Престимион, внимательно изучая карту, ответил не сразу — Да, — после долгого молчания произнес он. — Я думаю, что нам нужно расставить военные патрули вдоль всей линии, начиная к северу от Байлемуны и далее на запад, до самого Стойена.

— Иными словами, вдоль всей протяженности ограды от клорбиганов, — сказал Септах Мелайн и рассмеялся. — Как это подходит к случаю. Ведь он и есть клорбиган — не так ли? Уродлив, как клорбиган, но в пять раз опаснее!

Престимион и Абригант тоже начали смеяться. Гиялорис с раздраженным видом спросил:

— О чем это вы тут говорите, позвольте узнать?

— Клорбиганы, — все еще смеясь, объяснил Престимион, — это толстые, ленивые, неуклюжие норные животные, с большим розовым носом и огромными волосатыми лапами, обитающие в южной части центрального Алханроэля. Они питаются корой и корнями деревьев и в своем ареале поедают только те виды диких растений, которые не приносят пользы никому, кроме них самих. Примерно тысячу лет назад, однако, они начали мигрировать на север, в районы, где фермеры выращивают стаджу и глейн, и обнаружили, что вкус клубней стаджи им нравится ничуть не меньше, чем нам. И внезапно полмиллиона клорбиганов начали выкапывать урожай стаджи во всем, центральном Алханроэле. Фермеры не успевали уничтожать этих животных. Тогдашний корональ в конце концов придумал особый вид ограды, которая проходит как раз по середине континента. Ее высота всего два фута, так что любое животное, даже чуть-чуть менее медлительное, чем клорбиган, может перешагнуть через нее, но она уходит в глубину на шесть-семь футов, что не позволяет им подкопаться под нее.

— Лорд Кибрис ее построил, — подсказал Септах Мелайн.

— Да, Кибрис, — согласился Престимион. — Ну а мы построим свою ограду от клорбиганов — сплошную линию патрулирования, так что если Дантирии Самбайлу опять вздумается повернуть обратно и отправиться на север, его поймают в… — Он замолчал на полуслове. — Навигорн? Навигорн, в чем дело?

Все уставились на Навигорна. Крупный, чернобородый Навигорн внезапно отвернулся от карты, согнулся пополам, низко наклонил голову и схватился руками за живот, словно в приступе страшной боли. Через мгновение он поднял голову, и Престимион увидел, что лицо Навигорна исказила ужасная гримаса. Пораженный Престимион сделал знак Гиялорису и Септаху Мелайну, которые стояли ближе всех, оказать ему помощь. Но первым отреагировал Мондиганд-Климд: су-сухирис поднял одну руку и сблизил две свои головы. Нечто невидимое пронеслось между ним и Навигорном, и через секунду весь этот странный эпизод закончился. Навигорн выпрямился, словно ничего не произошло, и замигал, как человек, который внезапно проснулся. Лицо его было спокойным.

— Вы что-то сказали, Престимион?

— У вас на лице появилось очень странное выражение, и я спросил, в чем дело. Кажется, у вас случился какой-то припадок.

— Припадок? — Навигорн казался озадаченным. — Но я ничего подобного не помню. — Затем лицо его прояснилось. — А! Значит, это случилось опять, а я ничего и не знал!

— Так это с вами часто бывает? — спросил Септах Мелайн.

— Это случалось несколько раз, — ответил Навигорн, с несколько смущенным видом. Он явно стеснялся признаваться в подобной слабости, но все равно продолжал:

— Это приходит и уходит внезапно, вместе с сильной головной болью, так что мне кажется, что у меня вот-вот череп лопнет. И мне очень часто снятся кошмары. Мне никогда раньше не снились подобные сны.

— Расскажите нам о них, пожалуйста, — мягко попросил Престимион.

Это было деликатное дело — просить человека благородного происхождения, к тому же воина, рассказать свои сны таким слушателям. Но Навигорн без колебаний ответил:

— Я нахожусь на поле боя, снова и снова, на огромном грязном поле, где со всех сторон умирают люди и под ногами текут реки крови. Кто из нас участвовал в столь ужасной битве, милорд? И кто будет участвовать, на этой мирной планете? Но я нахожусь там, вооруженный и в доспехах, размахиваю во все стороны мечом и убиваю при каждом взмахе. Убиваю не только незнакомых людей, но и друзей, милорд.

— Ты убиваешь меня, может быть? Септаха Мелайна?

— Нет, не вас. Я не знаю, что за люди те, кто пал от моего меча. Я не могу вспомнить их лица, когда просыпаюсь. Но когда я сплю, я знаю, что убиваю дорогих мне друзей, и от этого мне становится плохо, милорд.

Мне становится плохо. — Навигорн содрогнулся, хотя в комнате было очень тепло. — Говорю вам, ваша светлость, этот сон снится мне снова и снова, иногда три ночи подряд, так что теперь я уже боюсь сомкнуть глаза.

— И как долго это продолжается? — спросил Престимион.

Навигорн пожал плечами.

— Несколько дней? Недель? Мне трудно сказать Могу я на несколько минут удалиться?

Престимион кивнул. Разгоряченный, обливающийся потом Навигорн вышел из комнаты. Престимион тихо сказал Септаху Мелайну:

— Ты слышал? Битва, в которой он убивает своих друзей. Вот еще одна моя вина.

— Милорд, вся вина лежит на Корсибаре, — ответил Септах Мелайн.

Но Престимион лишь покачал головой. Его одолевали мрачные мысли. Да, само сражение, в котором погибло так много людей, было виной Корсибара. Но тяжелые сны Навигорна, приступы боли, смятение чувств — все это было частью нового безумия А кто виноват в нем, как не Престимион? Это безумие на планете чародеи сотворили по его просьбе, хотя он и не предполагал возможности таких последствий.

Они ждали возвращения Навигорна, но тут раздумья Престимиона прервал Абригант.

— Брат, ты лично поедешь в южные земли искать прокуратора, как отправился на восток?

Престимион вздрогнул, потому что эта мысль только что зародилась в его голове. Но они с Абригантом были одной крови и часто мыслили одинаково. Он ответил с улыбкой:

— Весьма вероятно. Конечно, этот вопрос надо обсудить с советом в полном составе. Но его величество понтифекс потребовал моего присутствия в Лабиринте, и в этом он прав; и раз уж я поеду так далеко на юг, возможно, я продолжу путь к Стойену в надежде найти…

— Ты говоришь о полном составе совета, — вмешался Септах Мелайн. — Пока Навигорн отсутствует, позволь мне спросить, Престимион: допустим, какой-нибудь член совета — Сирифорн, скажем, или мой родственник Дембитав — потребует от тебя прямого ответа, почему так получилось, что Дантирия Самбайл стал беглецом, за которым ты охотишься по всему Алханроэлю? Что ты ему ответишь?

— Только то, что он совершил тяжкое преступление против закона и против короналя лично.

— И не объяснишь никаких подробностей?

— Напоминаю тебе, Септах Мелайн, что он — корональ, — вспыльчиво заявил Гиялорис. — Он может поступать как ему заблагорассудится.

— О, нет, друг мой, — возразил Септах Мелайн. — Он правитель, да, но не абсолютный тиран. Он подчиняется указам понтифекса, как и все мы, и в какой-то мере подотчетен также и совету. Объявить крупного правителя, такого как Дантирия Самбайл, преступником и не привести никаких доводов собственному совету — этого не позволят даже короналю.

— Ты же знаешь, почему нам приходится так поступать, — с упреком произнес Гиялорис.

— Да. Потому что есть один важный факт, который скрыли от всей планеты, не считая нас пятерых, присутствующих здесь, и Теотаса, которого здесь нет. — И Септах Мелайн кивнул в сторону Мондиганд-Климда и Абриганта, тех двоих, кто лишь недавно узнал правду о том, что произошло в тот день у Тегомарского гребня. — Но мы тем глубже увязаем в двусмысленностях и уловках и в откровенной лжи, чем дольше пытаемся сохранить эту тайну.

— Оставь, Септах Мелайн, — приказал Престимион. — У меня нет ответа на твои вопросы. Могу лишь сказать, что если совет будет настаивать на получении информации о преступлениях Дантирии Самбайла, я буду изворачиваться и лгать, если понадобится. Но мне это нравится не больше, чем тебе. Вот возвращается Навигорн, так что прекрати.

Когда Навигорн уже был в дверях, Абригант сказал:

— Еще одно, брат: если ты поедешь на юг, в Аруачозию, прошу позволения сопровождать тебя часть пути.

— Только часть?

— Есть одно место под названием Скаккенуар, о котором мы недавно говорили, где можно получать полезные металлы из стеблей и листьев тамошних растений. Оно находится на юге, где-то к востоку от Аруачозии, может быть даже к востоку от Вриста. Пока ты там будешь охотиться за Дантирией Самбайлом, я проведу поиски в Скаккенуаре.

— Вижу, ничто не может удержать тебя от этой затеи, — с легкой насмешкой ответил Престимион. — Но содержащие металл растения Скаккенуара — чистая фантазия, Абригант.

— Разве мы знаем это наверняка, брат? Позволь мне поехать и посмотреть.

Престимион снова улыбнулся. Абриганта невозможно обескуражить.

— Давай поговорим об этом после. Сейчас не время. Ну, Навигорн, ты пришел в себя? Вот, выпей немного вина. Оно успокоит твою душу. Теперь вот что. Когда Навигорну стало плохо, я как раз собирался сказать, что понтифекс Конфалюм напомнил мне о моем долге навестить его в новой резиденции, и поэтому…

В тот вечер, когда они вдвоем ужинали в апартаментах короналя, Септах Мелайн сказал Престимиону:

— Я вижу, тебя мучает проблема той великой тайны, которую мы храним, и знаю, сколько страданий она тебе доставляет. Как мы решим эту проблему, Престимион?

Они сидели напротив друг друга в алькове личной столовой Престимиона, на семиугольном возвышении, отделенном от остального помещения семью ступенями из прочного черного «огненного дуба» и украшенном вышитыми коврами тысячелетней давности из разноцветного шелка с золотыми и серебряными нитями, на которых были изображены сцены верховой и ястребиной охоты.

— Если бы я знал ответ на этот вопрос, — ответил Престимион, — я бы его тебе сообщил еще днем.

Септах Мелайн некоторое время смотрел на жареного каспока на своей тарелке — редкий деликатес, сладкая, как свежие ягоды, белая рыба из северных рек, — к которому едва прикоснулся. Он сделал глоток вина, потом еще глоток, побольше.

— Ты хотел исцелить боль всей планеты, как говорил мне тогда, начисто стерев воспоминания о войне.

Чтобы позволить каждому начать все сначала. Да, все это очень хорошо. Но всеобщее помешательство, последовавшее за…

— Послушай, — прервал его Престимион. — Я в ответе за это помешательство. И за все остальное, что случилось с планетой с тех пор, как я принял власть, и за все, что произойдет при моей жизни. Я — корональ, и это означает прежде всего бремя ответственности за судьбу планеты. И я готов его нести. — Септах Мелайн попытался ответить, но Престимион, не слушая его, продолжал:

— Нет, позволь мне высказаться. Неужели ты думал, что в моем представлении носить корону значит только устраивать большие процессии, роскошные банкеты и сидеть здесь, в просторных залах Замка, среди древних ковров и статуй? Когда я принял решение у Тегомарского гребня избавить мир от памяти о войне, оно было поспешным и, возможно, не правильным. Но это мое собственное решение, и в то время для него имелись веские основания, оно и сейчас еще кажется мне не столь уж порочным. Это похоже на утверждение человека, которого мучит чувство вины?

— Ты сам сегодня произнес это слово. Помнишь?

«Вот еще одна моя вина».

— Мимолетная слабость, только и всего.

— Не мимолетная. И не такая уж слабость, Престимион. Я читаю в твоей душе не хуже любого мага. Каждое новое сообщение о случаях помешательства причиняет тебе боль.

— А если и так, стоит ли портить такой чудесный ужин, чтобы сказать мне об этом? Боль со временем проходит. Этот каспок доставлен стремительными курьерами с берегов Синталмондской бухты для нашего с тобой удовольствия, а ты позволяешь нежнейшему куску рыбы превращаться в старую подошву на тарелке, утомляя меня такими разговорами. Ешь, Септах Мелайн. Пей. Уверяю тебя, я готов терпеть те неудобства, которые принесут последствия моего решения, принятого у Тегомарского гребня.

— Ладно, — сказал Септах Мелайн. — Разреши мне тогда перейти к сути дела. Если тебе приходится терпеть и страдать, почему ты приговорил себя к необходимости страдать в одиночку?

Престимион непонимающе посмотрел на него.

— О чем ты говоришь? Почему в одиночку? У меня есть ты. У меня есть Гиялорис. У меня есть Мондиганд-Климд, дающий мне мудрость и утешение, с помощью обеих своих голов. У меня есть крепкие братья. У меня…

— Тизмет не воскреснет, Престимион.

Откровенные слова Септаха Мелайна Престимион воспринял, словно пощечину.

— Что? — переспросил он после секунды ошеломленного молчания. — Неужели тебя тоже охватило безумие если ты произносишь подобные глупости? Да, Тизмет мертва и никогда не воскреснет. Но…

— Ты собираешься провести остаток жизни в трауре?

— Никто, кроме тебя, Септах Мелайн, не посмел бы говорить так откровенно.

— Ты меня хорошо знаешь. И я говорю действительно откровенно. — Невозможно было уклониться от пристального взгляда настойчивых голубых глаз Септаха Мелайна. — Ты живешь в ужасном одиночестве, Престимион. Было время, в те несколько недель перед битвой у Тегомарского гребня, когда ты казался полным новой жизни и радости, словно часть тебя, давно отсутствующая, встала на место. Этой частью была Тизмет. Всем нам у Тегомарского гребня было ясно, что нам предназначено судьбой разгромить мятежников Корсибара в тот день, потому что ты был нашим лидером и тебя окружала аура неуязвимости. Так и случилось; но в час победы Тизмет погибла, и для тебя с тех пор все изменилось.

— Ты не сказал мне ничего, чего я бы еще…

Септах Мелайн хладнокровно перебил короналя, невзирая на его титул.

— Дай мне закончить, Престимион. Тизмет умерла, и для тебя это было концом света. Ты бродил по полю битвы, словно проиграл войну, а не завоевал трон в тяжком сражении. Ты приказал стереть воспоминания, словно тебе необходимо спрятать обстоятельства, сопровождавшие твое восхождение на престол, от всего мира, — а кто мог возразить тебе в тот момент? В самый день твоей коронации я нашел тебя, погруженным в отчаяние, в зале Гендигейла, и ты говорил мне такие вещи… Никто бы мне не поверил, если бы я их повторил кому-то еще: правление, сказал ты, означает для тебя лишь долгие годы безрадостного труда, а потом еще некоторое время жизни в мрачном Лабиринте в ожидании смерти. Причину такого отчаяния я вижу исключительно в потере Тизмет.

— А если и так, что тогда?

— Ты должен выбросить Тизмет из головы, Престимион! Разве ты этого не понимаешь? Ты будешь всегда любить ее, но любить призрак — леденящее душу удовольствие. Тебе нужна живая спутница, которая разделит с тобой славу твоего правления, когда все пойдет так, как нужно, и будет сжимать тебя в объятиях в совсем иной темноте.

Бледная кожа Септаха Мелайна покраснела от возбуждения, вызванного собственным красноречием.

Престимион изумленно смотрел на него. Такая самонадеянность переходила всякие границы. Септах Мелайн был самым привилегированным из его друзей; лишь он один в целом мире мог так разговаривать с ним. Но его речи переходят всякие границы и способны лишить его всех привилегий.

Сдержав себя немалым усилием воли, Престимион спросил:

— И у тебя есть кандидатура на эту должность, полагаю?

— Есть. Эта женщина, Вараиль, из Ста.

— Вараиль?

— Ты любишь ее, Престимион. О, только не надо засыпать меня возражениями! Для меня это совершенно ясно.

— Я ее видел всего один раз, не более часа, когда приходил под фальшивым именем и с накладной бородой.

— Чтобы это произошло между вами, понадобилось не более пяти секунд. Она вонзилась в твою душу так же глубоко, как топор дровосека в дерево, и высекла такие искры, что вся комната осветилась.

— Наверное, я сделан из металла, если топор может высечь из меня искры? Или из камня.

— Ошибки быть не может: она создана для тебя, а ты — для нее.

Престимион обнаружил, что ему нечего возразить.

И все же возмутительно подвергаться такому вторжению в личную жизнь, даже со стороны Септаха Мелайна. Он потянулся за бутылкой вина, стоящей между ними, и задумчиво подержал ее в руках, перед тем как наполнить бокалы. Наконец, он произнес:

— То, что ты предлагаешь, невозможно. Вараиль — простолюдинка, Септах Мелайн, а ее отец грубое и невоспитанное животное.

— Ты женишься не на ее отце. Что касается ее самой, коронали много раз женились на простолюдинках. Я найду исторические книги и приведу тебе примеры, если желаешь. Во всяком случае, все аристократы произошли из простых семей, если забраться достаточно далеко в прошлое. Я не хочу никого оскорбить, Престимион, но разве не правда то, что предки самой благородной семьи Малдемаров были фермерами и виноделами?

— Много веков назад, задолго до правления лорда Стиамота, Септах Мелайн. К тому времени, когда он начал строить Замок, мы уже принадлежали к числу знатных семейств.

— А ты зажмешь нос и сделаешь Симбилона Кайфа графом или герцогом, и, мне кажется, он будет не первым вульгарным жадным ростовщиком, который удостоится такой чести. А после этого ты сможешь сделать его дочь королевой.

Теперь Престимиону приходилось сдерживаться, чтобы не выгнать Септаха Мелайна из комнаты. Он старался обрести внутреннее спокойствие, и ему это удалось. Он ответил ровным голосом:

— Ты меня поражаешь, друг мой. Я согласен с тем, что вечно горевать о Тизмет было бы безумием и короналю следует обзавестись супругой. Но неужели ты действительно хочешь женить меня на женщине, с которой я был знаком менее часа? Отбросив в сторону вопрос о ее низком происхождении, я напоминаю тебе, Септах Мелайн, что мы с ней совершенно друг друга не знаем.

— Это можно легко исправить. Она сейчас находится в Замке. На следующей неделе она предстанет перед тобой на королевском приеме Как я уже говорил, если ты предложишь ей стать фрейлиной в Замке, она не откажется. А затем будет масса возможностей для вас…

Гнев Престимиона, который мгновение назад готов был выплеснуться наружу, растворился в хохоте.

— А, теперь я все понял! Ты очень тщательно все подстроил, не правда ли, помахав перед их носом этим приглашением на прием?

— Это было необходимо, чтобы купить ее молчание, не то Симбилон Кайф узнал бы, кем были те три торговца, которые пришли к нему за займом.

— Это ты уже говорил. Интересно, нет ли более простого способа все устроить? В любом случае, Септах Мелайн, давай покончим с этим Я хочу, чтобы ты понял: что в настоящее время я очень далек от мыслей о браке. Это ясно?

— Все, чего я прошу, — это чтобы ты воспользовался возможностью узнать ее немного лучше. На это-то ты хоть согласен?

— Я вижу, что для тебя это важно.

— Важно.

— Тогда согласен. Но я это сделаю только ради тебя.

И не питай никаких ложных надежд, дорогой друг. Как бы тебе этого ни хотелось, я не собираюсь обзаводиться женой. Если тебе не терпится устроить в Замке свадебные торжества, можешь сам на ней жениться.

— Если ты откажешься, — легкомысленно ответил Септах Мелайн, — тогда женюсь я.

5

При лорде Конфалюме, а до него при лорде Пранкипине существовал обычай: во вторую субботу каждого месяца устраивать официальный прием у короналя.

Выдающихся граждан государства приглашали к короналю, и он оказывал им честь, уделяя каждому несколько секунд своего внимания. Престимион, хоть и считал этот обычай бессмысленным и даже неприятным, понимал его пользу для формирования тех связей, через которые осуществляется правление. Мгновение, проведенное в присутствии короналя, останется в памяти подданного на всю жизнь, человек всегда будет считать себя в каком-то смысле связанным с величием и властью правителя, и это придаст ему силы и наполнит глубокой благодарностью и вечной преданностью.

Престимион всего в третий раз после своего восшествия на престол нашел время для подобного приема.

Поскольку прием у короналя был в основном актом политического спектакля, он нуждался в тщательной постановке и репетиции. Среди прочих вещей ему пришлось потратить час или два накануне вечером и вместе с Зельдором Луудвидом, распорядителем, ответственным за подобные события, просмотреть программу мероприятий. При этом он старался запомнить какой-нибудь лестный факт о каждом из приглашенных.

Затем, в день церемонии, по крайней мере еще час отняла процедура одевания. Он должен выглядеть царственно величественным. Это означало надеть не просто какой-нибудь наряд в традиционных зеленых и золотистых тонах, которые символизировали должность и власть короналя. Это означало разодеться с изысканной роскошью: в различные сочетания меховых накидок, шелковые шарфы, жесткие пышные эполеты, диадемы, драгоценности и всякие прочие излишества. На него надевали то одно, то другое украшение, потом снимали, потом снова надевали, пока не добились необходимой степени величия.

Сегодня основным костюмом был свободный, с завышенной талией, золотистый бархатный дублет, с прорезями на груди и спине, открывающими зеленую шелковую сорочку под ним. Широкие рукава-крылья дублета, также разрезанные у локтей и тесно облегающие запястья, завершались кружевными отложными манжетами, частично скрытыми красивыми перчатками с раструбами из красной кожи. Сапоги с отворотами были из той же кожи, а выше виднелись зеленые шелковые чулки.

Сапоги вызвали некоторое замешательство, поскольку их подошва была утолщенной, что добавило к его росту два дюйма. Престимион уже давно примирился с тем, что он не так высок ростом, как многие другие мужчины, и это его совсем не волновало. Он даже редко вспоминал об этом. Искусственная прибавка в росте, которую давали эти сапоги, его оскорбляла, и он попросил, чтобы их унесли и заменили обыкновенной парой. После пятнадцатиминутной задержки обнаружилось, что в гардеробе нет других сапог такого цвета, который подходил бы к остальному костюму, и поэтому ему придется начать одевание сначала — в золотой дублет другого оттенка. Это вызвало у него бурную вспышку гнева, потому что и так уже было слишком поздно. И в конце концов он надел сапоги на платформе, хотя тот факт, что он смотрит на мир с высоты на два дюйма большей, чем обычно, его смущал.

На его голову, разумеется, возложили корону лорда Конфалюма — сложное нелепое сооружение из изумрудов, рубинов и пурпурных диниабасов на переплетениях ослепительного металла, громовым голосом возвещавшее, что ее носитель олицетворяет законную королевскую власть в государстве. А на груди висел золотой медальон с печатью лорда Стиамота в центре, который надел на него Конфалюм во время коронации. На вид это была современная репродукция медальона, который носили коронали древности. Но в действительности все было несколько иначе. Престимион сам, сговорившись с Сирифорном и покойным и всеми забытым принцем Корсибаром, придумал сказку об этом медальоне и нарисовал правдоподобную «копию» давно утерянного оригинала, чтобы подарить его лорду Конфалюму на сорокалетний юбилей пребывания в должности короналя. Теперь медальон перешел к самому Престимиону и дальше, наверное, будет переходить из века в век, от короналя к короналю, почитаемый и оберегаемый. Через пару сотен лет все будут безоговорочно верить, что сам легендарный лорд Стиамот носил именно этот медальон целую вечность тому назад.

Вот так рождаются прочные традиции, подумал он.

Лорд Конфалюм также украсил тронный зал треногами, курильницами и астрологическими вычислительными машинами своих придворных магов, не потому, что эти устройства играли какую-то роль в официальных придворных церемониях, но просто потому, что с возрастом ему все больше и больше нравилось окружать себя подобными вещами. Но Престимион был менее доверчивым человеком, чем Конфалюм.

Он хорошо понимал и просчитывал пользу применения магии в современной жизни Маджипура, но никогда не принимал ее с таким полным доверием, как широкие массы. Ведь она часто оказывалась ловким обманом, основанном на суеверии.

Поэтому он приказал вынести все магические приспособления Конфалюма из зала. Однако разрешил одному-двум магам быть под рукой во время приемов, чтобы потрафить вкусам публики. Если им необходимо верить, что он правит не только по милости Верховного Божества, но и с помощью тех демонов, духов или других сверхъестественных сил, которые в данный момент пользуются всеобщим уважением, он не станет их разочаровывать.

Сегодня дежурил Мондиганд-Климд — су-сухирис всегда обладал неоценимым даром внушать почтение, — а также, по особой просьбе Септаха Мелайна, еще два геоманта из Тидиаса, в высоких бронзовых шлемах и сверкающих металлом одеждах. Лорд Конфалюм привез их в Замок вместе со многими другими собратьями по профессии, и, по-видимому, они все еще оставались при дворе и получали зарплату, хотя и не занимали официальных постов в администрации нового короналя. Очевидно, эти двое пожаловались на безделье Септаху Мелайну, который сам был родом из Тидиаса, поэтому оказались здесь и теперь с суровым видом стояли по обеим сторонам от Мондиганд-Климда — внушительные, увенчанные шлемами символы царства сверхъестественных сил, существующего рядом со зримым, повседневным миром Маджипура. Тем не менее им не разрешено было произносить заклинаний, чертить невидимые силовые линии на полу или жечь разноцветные порошки, обладающие таинственными свойствами. Они были, скорее, простыми украшениями, подобно невероятно дорогим россыпям лунных камней, турмалинов, аметистов и сапфиров, которые при строительстве этого зала лорд Конфалюм приказал вставить в гигантские позолоченные балки потолка.

— Ваша светлость, — произнес Нилгир Сумананд. — Пора идти на прием.

Действительно, пора. Престимион вышел из туалетной комнаты и, неуклюже шагая в своих сапогах на толстой подошве, двинулся по коридорам и бесчисленным комнатам древнего Замка, который унаследовал после множества своих царственных предшественников. Он знал, что и сам после долгих лет правления наложит свой отпечаток на Замок короналя. В конце концов, существовала традиция, чтобы каждый правитель внес в него собственные дополнения и переделки.

Например, ряд небольших комнат, находящихся между туалетной комнатой и тронным залом Конфалюма, мог служить образцом неудачного использования пространства. Он задумал переделать их и соорудить большой зал суда, прилегающий к тронному залу, нечто грандиозное и огромное, с хрустальными люстрами и окнами из матового стекла. Строгая, но внушительная часовня для уединенных размышлений короналя также была бы здесь уместной. Существующая сейчас часовня выглядела маленькой и неуклюжей, добавленной как бы между прочим, и не отличалась никакими архитектурными достоинствами. А за пределами центральной части, возможно, над той безумной сторожевой башней, которую давным-давно соорудил лорд Ариок, Престимион хотел воздвигнуть музей истории Маджипура, архив, вмещающий свидетельства о далеком прошлом планеты, где коронали будущего могли бы изучать достижения своих предшественников и обдумывать собственные начинания. Но все это еще впереди. Его царствование только началось.

Без улыбки, не глядя ни вправо, ни влево, напряженной походкой, чтобы не упасть в этих неуклюжих сапогах, он вошел в тронный зал, торжественно наклонил голову в ответ на знаки Горящей Звезды, которые изображали подданные, и поднялся по многочисленным ступенькам пьедестала из красного дерева, на котором стоял сам трон.

Торжественно. Вот ключевое слово. Он лучше всех остальных знал, каким пустым маскарадом был этот спектакль. Его главная и единственная цель — внушать благоговение доверчивым людям. И все же, несмотря на весь свой ум и опыт и на склонность к непочтительности, которую Престимион надеялся никогда не потерять, он и сам в немалой степени преисполнился благоговения. Корональ должен верить в собственный маскарад, чтобы поверили и остальные.

А вера в величие и могущество лорда короналя основывалась на этом самом язычестве, на этом параде одеяний, тронов и корон, имеющем большое отношение, по его убеждению, к общему спокойствию и процветанию этой великой планеты в течение тринадцати тысячелетий, миновавших с тех пор, как здесь поселились первые люди. Корональ был олицетворением надежд, страхов и чаяний всей планеты. И все это теперь поручено заботам Престимиона Малдемарского, который слишком хорошо понимает, что он всего лишь человек и смертей, но тем не менее обязан вести себя так, словно он нечто гораздо большее. Если ради общественного блага он должен нарядиться в причудливые зеленые с золотом одеяния и сидеть с торжественным лицом на гигантской сверкающей глыбе черного опала, пронизанной красными как кровь прожилками рубина, пусть так и будет — он сыграет свою роль именно так, как от него ожидают.

Когда он сел на трон, слева от него встал Зельдор Луудвид, а неподалеку поставили стол с грудой наград, которые предстояло сегодня вручить. Немного поодаль стоял Мондиганд-Климд, а справа и слева от него — два геоманта из Тидиаса. По другую сторону от трона возвышались двое младших распорядителей дворца — массивные скандары, огромные даже для скандаров, с жезлами в руках. Престимион заметил в тени за ними Септаха Мелайна, который задумчиво смотрел на него. Присутствие на приеме Верховного канцлера было несколько необычным, но Престимион хорошо понимал, почему Септах Мелайн явился сюда сегодня.

Ибо вот стоит Симбилон Кайф, он ясно выделяется среди многочисленных граждан, которых в этот день должны представить короналю, своей торчащей гривой сверкающих серебром волос, а рядом с отцом — леди Вараиль, высокая, статная и красивая. И Септах Мелайн, — будь он проклят! — явился сюда, чтобы наблюдать за ее встречей с короналем.

— Его величество корональ Престимион приветствует вас в Замке, — торжественно провозгласил Зельдор Луудвид, — и извещает вас о том, что он внимательно изучил все ваши достижения и свершения и считает всех вас украшением государства.

Это было стандартное приветствие. Престимион слушал вполуха, но принял позу повышенного внимания, сидя совершенно прямо и глядя безмятежным взглядом на застывшую в ожидании толпу. Однако он старательно избегал останавливать свой взгляд на ком-нибудь одном. Он смотрел поверх голов на сияющий гобелен на дальней стене, где был изображен лорд Стиамот, принимающий знаки почтения от побежденных метаморфов.

Уже не впервые ему пришло в голову: интересно, сколько тысяч реалов потратил Конфалюм, пока был короналем, на создание этого сказочного тронного зала, носящего его имя. Престимион мысленно сделал себе отметку, когда-нибудь посмотреть в архивах точную цифру. Вероятно, больше, чем Стиамот потратил на строительство первого Замка. Потребовалось много лет, чтобы соорудить это помещение с высокими сводами, балками, инкрустированными драгоценными камнями и покрытыми тонкими листами светло-красного золота, с живописными гобеленами и полом из дорогого желтого дерева гурна. Один лишь трон, наверное, стоил целое состояние — не только потому, что сделан из колоссальной глыбы черного опала, но и благодаря массивным серебряным колоннам рядом с ним, поддерживающим огромный балдахин из золота, инкрустированный голубым перламутром. А, над всем этим сиял знак Горящей Звезды, сделанный из платины и пурпурного оникса.

Но, разумеется, Конфалюм не испытывал недостатка в деньгах. Маджипур никогда не знал таких времен расцвета и всеобщего благоденствия, как в годы его правления.

Конечно, во многом причиной стала удача: в течение многих десятилетий не было засух, наводнений, крупных бурь и других природных катаклизмов. Но, кроме того, прежний корональ, основываясь на трудах своего предшественника, лорда Пранкипина, резко снизил налоги, что тут же повысило благосостояние народа, а также потратил много усилий на то, чтобы найти и отменить древние и глупые ограничения, сдерживающие свободный поток товаров из одной провинции в другую. И разными другими способами убрал все ненужные помехи в торговле. В этом ему очень помогал Дантирия Самбайл, который в качестве прокуратора Ни-мойи за эти годы стал править Зимроэлем практически как полновластный король. Многие из древних правил торговли первоначально вводились для того, чтобы защитить интересы Зимроэля от более древнего и лучше развитого Алханроэля. Но Дантирия Самбайл понимал, что все эти устаревшие ограничения теперь приносят больше вреда, чем пользы, и не возражал против их отмены. В результате на всей планете резко возросла производительность труда, а также всеобщее благосостояние.

С точки зрения Престимиона, это было и хорошо и плохо. Он получил трон необыкновенно благополучной страны, и хотя теперь возникла необходимость ликвидировать ущерб, нанесенный гражданской войной, и решить проблему, возникшую в связи с тем, что Дантирия Самбайл перестал способствовать всеобщему благосостоянию и стал препятствием его росту, Престимион был уверен, что обе эти проблемы можно решить довольно быстро. И сделать это необходимо, не то, если в последующие годы ему не удастся сохранить и умножить тот уровень процветания, который был достигнут во времена лорда Конфалюма, имя его проклянут навеки.

Друг за другом отобранных на этот день кандидатов, чьи достоинства и достижения корональ изучил так тщательно, вызывали к трону, где они получали подтверждение признания своих заслуг.

Сегодня среди них не оказалось титулованных благородных особ. Аристократия получала награды другими способами. Собравшаяся сейчас перед короналем группа состояла из более скромных людей: чиновников из разных городов и провинций, деловых людей и фермеров, которые тем или иным способом способствовали развитию сельского хозяйства, а также художников и писателей, актеров, спортсменов; там была Даже пара ученых.

Обычно Престимиону удавалось вспомнить причину того, почему тот или иной из них получает награду на сегодняшней церемонии, или догадаться об этом по вводной фразе Зельдора Луудвида. Если ничего конкретного не приходило ему в голову, он всегда мог, по крайней мере, сделать общее замечание, подходящее к случаю. Так, когда мэр Кинтора вышла вперед получать награду за какое-то несомненно значительное муниципальное достижение, Престимион никак не смог вспомнить, что же совершила эта добрая женщина. Но для него не составило труда с большим оживлением побеседовать с ней о знаменитом мосте Кинтора, этом выдающемся инженерном сооружении, волшебным образом переброшенном через потрясающе широкую реку Зимр: любой ребенок на Маджипуре знал о нем хоть что-нибудь. Когда к трону приблизился психоживописец из Сефарада, нарисовавший знаменитую серию полотен, изображающих приливные озера Варфанира, Престимион обнаружил, что спутал этого человека с другим психоживописцем, известным своими портретами балерин, и не знает, который знаток озер, а который — танца. Тогда он совершил краткий экскурс в чудеса самого искусства психоживописи, заговорил о том, как его привлекает этот вид искусства, где художник запечатлевает свои образы на особым образом подготовленном психочувствительном полотне. Он выразил надежду когда-нибудь самому заняться этим видом искусства, когда заботы правителя позволят ему выделить достаточно времени для овладения им. И так далее: одна небольшая, ловко составленная речь за другой, милостивая, отточенная, царственная, после чего Зельдор Луудвид награждал кандидата соответствующим знаком отличия — яркой перевязью или , сверкающим медальоном, и мягко отсылал его обратно на место, куда тот возвращался с приятным головокружением от встречи с великим человеком.

Симбилона Кайфа представили одним из последних. В его случае, разумеется, у Престимиона не было проблем с памятью. Сначала он заговорил о важности частных банков, таких как банк Симбилона Кайфа, в стимулировании роста предпринимательства на Маджипуре, затем легко перешел к достижениям самого Симбилона Кайфа, поднявшегося из скромных заводских рабочих Сти до положения одного из влиятельнейших людей в мире финансов. Пока Престимион произносил свою речь, Симбилон Кайф не отрывал глаз от его лица, и Престимион снова спросил себя, не удалось ли этому хитрому, неприятному человеку каким-то образом связать коронованного правителя, сидящего перед ним высоко на троне, с бородатым торговцем, который явился в его дом в Сти за кредитом.

Однако Симбилон Кайф ничем не выдал такого понимания. На протяжении всей аудиенции у короналя его лицо неизменно выражало лишь благоговение и почтительность. А когда он принял из рук Зельдора Луудвида золотой венок ордена лорда Хэвилбоува и пробормотал слова благодарности, его голос звучал хрипло и взволнованно, а руки дрожали, словно он едва мог вынести ту огромную честь, которая была ему оказана.

После церемонии корональ всегда устраивал менее официальный прием в прилегающих комнатах для награжденных наиболее почетными наградами. Сейчас, как полагал Престимион, наступал момент триумфа режиссуры Септаха Мелайна. Ведь те, кто награжден орденом лорда Хэвилбоува, должны были присутствовать на этом втором приеме. Престимион неизбежно снова встретится с Симбилоном Кайфом и его дочерью при обстоятельствах, когда избежать более длительной беседы будет трудно. И даже невозможно.

Очевидно, это входило в замыслы Септаха Мелайна.

Престимион быстро и плавно скользил сквозь толпу в переполненном зале, на ходу кратко обмениваясь репликами с каждым из гостей. Неестественно толстые подошвы его сапог лишь немного мешали ему, хотя было странно ощущать себя таким высоким. Через некоторое время прямо по ходу своего движения он заметил нелепую шапку волос Симбилона Кайфа. Как ни странно, Вараиль не было нигде поблизости, но потом Престимион увидел ее в противоположном конце зала.

Она беседовала с Септахом Мелайном.

Банкир все еще казался подавленным всем происходящим. Он едва сумел, заикаясь, пробормотать несколько слов благодарности короналю за доброту и за сегодняшнее приглашение на прием. Через несколько мгновений он заговорил о собственных успехах, и его речь стала отрывистой и бессвязной, он тяжело дышал, и лицо его побагровело. Все это было вполне в его духе: сочетание высокого самомнения и крайней неуверенности в себе. Такое выступление банкира укрепило в Престимионе уверенность, что человек, подобный Симбилону Кайфу, вряд ли мог бы догадаться о связи между бородатым посетителем и короналем, стоящим теперь перед ним. И Вараиль явно не нарушила своего обещания и сохранила правду в тайне.

Пыхтение и заикание Симбилона Кайфа все продолжалось и продолжалось. Наконец Престимион отошел от него и двинулся вперед сквозь толпу, но прошло еще минут десять, пока он добрался до Вараиль.

Их взгляды встретились, и он почувствовал точно то же, что и раньше, в доме ее отца в Сти: тревожное жжение, как он удара электрическим током, дрожь волнения, неуверенности, смущения. И она тоже, в этом он был уверен — он заметил, как расширились ее ноздри, дрогнули уголки губ, глаза вдруг заметались, забегали, а по безупречным чертам лица медленно разлился румянец.

Это не иллюзия, подумал он. Это нечто очень реальное.

Но ощущение быстро прошло. Через мгновение она уже снова стала спокойной, холодной и уверенной в себе, совершенной моделью хорошо воспитанной девушки, которая хорошо знает, как следует вести себя в присутствии короналя. Она держалась в той же степени уравновешенно и достойно, в какой ее отец — нелепо и нервно, приветствовала его с подобающим почтением знаком Горящей Звезды и своим низким, изумительно музыкальным голосом, который он так хорошо запомнил после Сти, просто, но тепло поблагодарила за великую честь, оказанную ее отцу. Само событие больше ничего от нее и не требовало. Теперь Престимион мог бы просто принять ее благодарность, произнести пару ничего не значащих слов и отойти к другим гостям.

Но он видел, что Септах Мелайн стоит сбоку, скрестив на груди руки, и пристально наблюдает за ним с лукавой улыбкой. Он понимал, что сейчас преимущество на стороне друга. Искусный дуэлянт загнал его в угол.

Септах Мелайн не позволит ему струсить и так легко ускользнуть.

Тем временем Вараиль ждала. Престимион подыскивал нужные слова, которые перебросили бы мост через разделявшую их сейчас зияющую пропасть между короналем и его подданной и превратили бы их разговор в нормальную беседу мужчины и женщины. Но слова не находились. Возможна ли вообще подобная беседа? — подумал он. Он не имел представления, что сказать. С детства его учили вести себя непринужденно в любой дипломатической ситуации; но он не был подготовлен ни к чему подобному. И стоял теперь перед ней, немой и беспомощный.

В конце концов его спасла Вараиль. Он продолжал молчать, как замороженный, и постепенно спокойное выражение официальной почтительности на ее лице сменилось более мягким и менее чопорным. В глазах вспыхнула насмешливая искра, на губах появилась легкая тень игривой улыбки — молчаливое подтверждение того, что она уловила комизм их положения. Больше ничего и не понадобилось. Между ними тут же снова возник электрический ток — потрясающе интенсивный, внезапный.

На Престимиона нахлынула волна облегчения и восторга.

Ему трудно стало сохранять свою царственно строгую позу. Он несколько расслабился, выражение лица стало менее официальным, и она поняла намек. И тихо произнесла, глядя ему прямо в глаза, чего не смела сделать минуту назад, самым небрежным и неофициальным тоном:

— Вы сейчас выше ростом, чем тогда, в Сти. Тогда ваши глаза находились на одном уровне с моими.

Это был гигантский прыжок через все разделяющие их границы. И тут же, словно отпрянув в ужасе от собственной смелости, она тихо ахнула и сделала шаг назад, прижав кончики пальцев к губам. Они снова стали монархом и подданной.

Разве он не этого хотел? Нет-нет. Совсем не этого.

Так что теперь настала очередь Престимиона помочь ей, или мгновение будет потеряно.

— Эти дурацкие сапоги, — сказал он с улыбкой. — Считается, что в них я должен выглядеть внушительнее. Уверяю вас, больше вы их на мне не увидите.

В ее взгляде тут же снова вспыхнула насмешка.

— Сапоги не увижу Но увижу ли я снова вас?

Септах Мелайн, стоящий у стены в десяти шагах позади нее, кивнул головой и расплылся в восторженной улыбке.

— А вы бы хотели? — спросил Престимион.

— О… милорд… о да, милорд…

— Если хотите, для вас есть место при дворе, — сказал Престимион. — Септах Мелайн все устроит. Мне вскоре придется нанести визит в Лабиринт, но мы могли бы вместе пообедать после моего возвращения в Замок. Мне бы хотелось познакомиться с вами поближе.

— Это доставило бы мне огромное удовольствие, милорд. — На этот раз ее тон был одновременно официальным и нетерпеливым. Небольшая дрожь в голосе выдавала ее смущение. Несмотря на все свое внутреннее самообладание, она не знала, как справиться с возникшей ситуацией. Но и он тоже не знал. Престимион подумал: интересно, что именно наговорил ей Септах Мелайн о его намерениях? И еще интересно, каковы же эти его намерения?

А их беседа слишком затянулась. Теперь за ними наблюдал не только Септах Мелайн.

— Милорд? — произнесла она, когда он официально попрощался с ней и двинулся прочь.

— Да, Вараиль?

— Милорд, это действительно были вы, тогда, в нашем доме в Сти?

— А у вас остались какие-то сомнения?

— А зачем вы приходили к нам, могу я спросить?

— Чтобы встретить вас, — ответил Престимион и понял, что теперь назад дороги нет.

6

Лабиринт Маджипура был местом, мягко говоря, безрадостным-громадный подземный город, уровень за уровнем спускающийся в глубины планеты, в наиболее глубокой точке которого, на самом удаленном от теплого солнца уровне, располагалась обитель понтифекса Престимион пережил здесь самые черные мгновения своей жизни.

Именно в Большом зале Лабиринта, известном под названием Тронный двор, в момент объявления о смерти понтифекса Пранкипина Корсибар прямо на глазах у Престимиона и всех высших чиновников планеты захватил корону Горящей Звезды, которая должна была принадлежать Престимиону.

И именно в апартаментах, отведенных в Лабиринте короналю, Престимион предстал перед отцом Кореибара лордом Конфалюмом, который стал теперь понтифексом Конфалюмом, чтобы потребовать у него трон, который Конфалюм ему обещал, и услышал от сбитого с толку и сломленного старика, что ничего нельзя поделать, что узурпация — поступок необратимый, что Корсибар теперь корональ, а Престимион должен покорно удалиться и жить как сможет, оставив всякие надежды на трон. Когда Престимион стал настаивать на принятии мер против такой наглости, Конфалюм зарыдал. Но понтифекса парализовал страх. Он страшился кровавой гражданской войны, которая, несомненно, последует за любым противодействием Корсибару, слишком страшился, чтобы восстать против поразительного, незаконного поступка сына. Дело сделано, сказал Конфалюм. Теперь власть принадлежит Корсибару.

Ну то, что было сделано тогда, теперь исправлено, и Корсибар стерт с листа жизни, словно его никогда не существовало, а Престимион стал лордом Престимионом и вернулся со славой на то место, с которого тогда уполз с позором. Никто, кроме него, Гиялориса и Септаха Мелайна, ничего не знал о мрачных событиях, произошедших в подземном мегаполисе сразу же после смерти понтифекса Пранкипина. Но для него Лабиринт был полон болезненных воспоминаний. Если бы он мог уклониться от этого путешествия, он бы так и сделал. Он не имел ни малейшего желания снова посещать Лабиринт до того дня — в далеком будущем, как он надеялся! — когда Конфалюм умрет, и он сам должен будет стать понтифексом.

Но избежать приезда в Лабиринт невозможно. Новый корональ должен в начале правления явиться к понтифексу, из рук которого он получил свой трон.

И вот он здесь.

Конфалюм его ждет.

— Надеюсь, путешествие было приятным?

— Прекрасная погода всю дорогу, ваше величество, — ответил Престимион. — Добрый бриз нес нас на юг вниз по течению Глэйдж.

Они покончили с предварительными формальностями, объятиями и пиршеством, и теперь остались вдвоем и тихо беседовали: понтифекс и корональ, император и король, номинальный отец и приемный сын.

Престимион выбрал речной путь, чтобы добраться сюда, — так обычно поступал правитель Замка, нанося визит в Лабиринт. Он доплыл до имперской столицы на борту королевского судна вниз по течению быстрой, широкой Глэйдж, зарождающейся у подножия Горы и текущей на юг через нескольким наиболее плодородных провинций Алханроэля. По берегам реки толпилось местное население, чтобы приветствовать его: в Сторпе и Митрипонде, в Нирниване и Стэнгард-Фолзе, Макропросопосе и Пендивэйне, и в бесчисленных городах вдоль берегов озера Рогуаз, и в городах нижнего течения Глэйдж за озером: Палагате, Терабессе, Греввине и всех остальных. Не так давно Престимион совершил это путешествие в противоположном направлении, возвращаясь из Лабиринта в Замок после узурпации, и то было гораздо более мрачное путешествие, ведь в каждом порту перед его глазами развевались знамена с изображением только что провозглашенного лорда Корсибара. Но то было тогда, а теперь вдоль всего течения реки до его ушей доносились крики: «Престимион! Престимион! Да здравствует лорд Престимион!»

В Лабиринт вело семь входов; но тот, которым пользовались коронали, назывался вратами Вод: здесь Глэйдж текла мимо огромного земляного холма, единственной части Лабиринта, видимой над землей. Линия, настолько тонкая, что человек мог преодолеть ее одним шагом, отмечала границу между зеленой и плодородной долиной Глэйдж и безжизненной, пыльной пустыней, в которой находился Лабиринт. Здесь, как было известно Престимиону, он должен оставить позади сладкие бризы и мягкий, золотисто-зеленый солнечный свет верхнего мира и войти в таинственную вечную ночь подземного города, в мрачные, нисходящие спиральные витки его густонаселенных уровней.

Это был герметичный и, казалось, лишенный воздуха мир, на дне которого находилось жилище понтифекса.

Официальные лица понтифексата в масках встречали его у входа вместе с надутым седовласым кузеном, герцогом Олджеббином Стойензарским, который возглавлял группу встречающих в своем новом качестве главного спикера понтифекса. По шахте для скоростного спуска, зарезервированной только для правителей государства, Престимион спустился вниз, минуя круговые уровни, где обитали миллионы жителей Лабиринта: те, кто обслуживал чиновников понтифексата и те, кто выполнял обычную скромную работу по обслуживанию большого города. Потом еще глубже, в зоны, где находились знаменитые архитектурные чудеса Лабиринта: озеро Снов, таинственный зал Ветров, причудливый двор Пирамид, площадь Масок, необъяснимое гигантское пустое пространство под названием Арена, и все остальное: затем с головокружительной быстротой его доставили в императорский сектор, к понтифексу. Тот немедленно отправил прочь всю свою свиту, даже Олджеббина. Престимиону предстояла встреча с Конфалюмом наедине.

Но тот Конфалюм, который сидел перед ним сейчас, не был тем Конфалюмом, которого ожидал увидеть Престимион.

Он боялся, что найдет слабого, разбитого человека, жалкие и грустные останки великого Конфалюма прежних времен. Начало этих разрушений уже было заметно во время их последней встречи. Тот Конфалюм, с которым он бесплодно и отчаянно спорил в мрачные минуты после молниеносного захвата власти Корсибаром, человек, который рыдал, дрожал и жалобно умолял оставить его в покое, был всего лишь тенью того Конфалюма, чье сорокалетнее правление в качестве короналя было отмечено многочисленными триумфами.

Хотя позднее Конфалюм был избавлен от конкретных воспоминаний об узурпации и гражданской войне и не испытывал страданий из-за поступков своего сына, не было оснований считать, что он когда-либо оправится от душевных ран. Даже на коронации Престимиона, после того как все события, связанные с Корсибаром были забыты, Конфалюм казался всего лишь пустой оболочкой, все еще физически сильным, но пострадавшим духовно, будто его преследовали призраки, которых он не мог узнать. И, по словам Септаха Мелайна, который во время отсутствия Престимиона встречался с представителем понтифекса Вологацем Саром, понтифекс теперь все еще оставался глубоко встревоженным, сбитым с толку и впавшим в депрессию человеком, мучимым бессонницей и смутным, неопределенным ощущением горя.

И поэтому Престимион думал, что харизматический Конфалюм прежних дней исчез, что он встретит хрупкого, дрожащего старика, стоящего на краю могилы. Страшно было подумать, что Конфалюму осталось жить недолго, так как сам Престимион только начал свое правление. Он был совсем не готов в скором времени покинуть Замок и замуровать себя в темной яме Лабиринта, хотя подобная опасность грозит каждому короналю, который унаследовал трон после предшественника, правившего так долго, как Конфалюм.

Но сейчас в Тронном дворе Престимиона встретил Конфалюм возрожденный и оживший. В этом зале с черными каменными стенами и острыми арками, где понтифекс и корональ должны сидеть рядом на высоких тронах, Корсибар совершил государственный переворот. Конфалюм выглядел тем же крепким и сильным человеком, которого Престимион помнил по прежним временам: изящный и прямой, в черно-алых одеждах понтифекса. На одном его лацкане ярко сверкала миниатюрная копия тиары понтифекса, а на другом — маленькая золотая рохилья, астрологический амулет, который он так любил. Ничто в нем не позволяло даже думать о близком конце. Когда они обнялись, невозможно было не удивиться силе этого человека.

Помолодевший, цветущий Конфалюм снова стал самим собой. Он всегда обладал огромной физической энергией, был невысокого роста, но крепкого сложения с острыми серыми глазами и густой гривой волос, которые даже в преклонном возрасте сохранили каштановый цвет. В свое время на любом сборище в Замке лорд Конфалюм неизменно оказывался в центре внимания не только потому, что был короналем, но и потому, что излучал такой мощный магнетизм, такую притягательную силу, что все невольно поворачивались к нему. И он не слишком изменился. Присущая ему внутренняя энергия помогла пережить кризис. Как это хорошо, подумал Престимион. Он почувствовал прилив огромного облегчения. Но в то же время он понял, что теперь ему придется иметь дело не с потрясенным, усталым стариком, которому он сможет рассказать то, что сочтет нужным, но с человеком, который более сорока лет провел на троне короналя и лучше любого человека в мире понимал законы высшей власти.

— Вы хорошо выглядите, ваше величество. Необычайно хорошо!

— Тебя это удивляет, Престимион?

— До меня доходили слухи о плохом настроении, о беспокойстве, бессоннице…

— Ба! Слухи, и только. Сказки. Возможно, сначала у меня было несколько трудных моментов. Необходимо пережить период привыкания, когда переезжаешь сюда из Замка, — я не стану делать вид, что это легко. Но когда это наконец проходит, чувствуешь себя здесь вполне комфортно.

— И вам комфортно?

— Да. И тебя это должно радовать. Еще не было такого короналя, которого не приводила бы в ужас необходимость в конце концов перебраться в Лабиринт. А почему бы и нет? Просыпаться каждое утро в Замке, смотреть в окно на это бескрайнее воздушное пространство вокруг, иметь возможность спуститься с Горы, когда пожелаешь, и поехать куда захочется — в Алаизор, Эмболейн или Кетерон, если заблагорассудится, или в Пидруид или Нарабаль, — и все время помнить о том, что однажды старый император не проснется утром. И когда это случится, за тобой придут, и отправят на корабле вниз по Глэйдж, а потом на девять миль в глубину, и скажут: «Вот ваш новый дом, лорд Такой-то…» — понтифекс улыбнулся. — Ну, здесь не так уж ужасно, позволь тебя заверить. Иначе Спокойно.

— Спокойно? — Это слово казалось неподходящим для описания этого безрадостного, лишенного солнца места.

— О, да. Определенно есть что сказать в пользу затворничества, его мира и покоя. Никто даже не может обратиться к тебе напрямую, знаешь ли, никто, кроме твоего главного спикера и твоего короналя. Нет докучливых просителей, дергающих тебя за рукав, никаких толп честолюбивых богатых отпрысков, роящихся вокруг в надежде снискать расположение, никаких утомительных путешествий за тысячи миль, когда твой совет решает, что пора показаться в какой-нибудь отдаленной провинции. Нет, Престимион, ты сидишь здесь, в уютном подземном дворце, а тебе приносят проекты законов, ты читаешь их и говоришь «да», или «нет», или «возможно», и они уносят их, и тебе больше не надо о них думать. Ты молод и полон жизни и не можешь понять преимуществ затворничества в Лабиринте. Признаюсь, что чувствовал то же самое тридцать лет назад. Но ты увидишь. Прослужи короналем сорок с лишним лет, как я, и обещаю тебе, ты будешь более чем готов к переезду в Лабиринт и не будешь испытывать никаких страданий по этому поводу Сорок с лишним лет быть короналем? Престимион понимал, что это маловероятно. Конфалюму уже за семьдесят. Самое лучшее, на что мог надеяться новый корональ, — это лет десять или около того, а потом он неизбежно станет понтифексом. Но Конфалюм, кажется, говорил искренне, и это утешало.

— Не сомневаюсь, все, что вы рассказываете мне о жизни в Лабиринте, правда, — ответил с улыбкой Престимион. — Но я готов подождать сорок лет, чтобы убедиться в этом.

Конфалюм казался довольным. Престимион понял, что возвращение его прежних сил не было ни притворством, ни иллюзией. Конфалюм выглядел помолодевшим, полным жизни, готовым к длительному пребыванию в своем странном новом доме.

Он собственной рукой наполнил бокалы вином — в кои-то веки вокруг не сновали чересчур усердные слуги — и повернулся лицом к Престимиону.

— А ты? — спросил он. — Тебя не слишком обременяют твои новые обязанности?

— Пока что справляюсь, ваше величество. Хотя дел очень много.

— Да, наверное. Я так редко получал от тебя известия. Ты держишь меня в неведении, знаешь ли, насчет положения дел в государстве, а это… не очень хорошо.

Это было сказано очень мило, но нельзя было не заметить в его словах скрытого укора.

— Я понимаю, милорд, — осторожно ответил Престимион, — что недостаточно полно информировал вас. Но столько проблем надо было решить сразу, и я хотел явиться к вам с доказательствами реальных успехов.

— Каких именно проблем? — спросил понтифекс.

— Одна из них — Дантирия Самбайл.

— Этот проклятый прокуратор, да. Но от него лишь много шума и никакого вреда — разве не так? Что он задумал?

— Очевидно, задумал создать для себя отдельное королевство в Зимроэле.

Рука Конфалюма, словно помимо его воли, взлетела к рохилье на лацкане и погладила ее против часовой стрелки. Он с изумлением и недоверием посмотрел на Престимиона.

— Ты серьезно? Где он сейчас? Почему мне об этом ни слова не сказали?

Престимион неловко заерзал на троне. Они вступали на зыбкую почву.

— Я ждал, милорд, пока смогу сам допросить прокуратора насчет его намерений. Он некоторое время пробыл в Замке… — Это была чистая правда. — Но затем уехал, предположительно отправился в восточные провинции.

— Зачем ему туда ехать?

— Кто может понять причины поступков Дантирии Самбайла? Во всяком случае, я собрал небольшой отряд и отправился туда вслед за ним.

— Да, — запальчиво произнес понтифекс, — это я знаю. Мог бы поставить меня в известность, между прочим.

— Простите меня, милорд. Я вижу, что совершил много проступков. Но я был почти уверен, что ваши чиновники известят вас о моем отъезде из Замка.

— Они известили. Очевидно, Дантирия Самбайл ускользнул от тебя в восточных провинциях.

— Он теперь в южном Алханроэле и собирается, как я полагаю, сесть на корабль и уплыть к себе домой.

Когда я уеду отсюда, то отправлюсь к Аруачозии, чтобы попытаться его разыскать. — Престимион на секунду заколебался. — Великий адмирал заблокировал порты.

В глазах Конфалюма вспыхнуло удивление.

— Значит, ты хочешь мне сказать, что считаешь этого самого могущественного на планете человека, кроме тебя и меня, угрозой целостности государства?

Я прав? Что он не позволил тебе посадить его под стражу? Что он сейчас стал беглецом, носится по всему Алханроэлю и пытается уплыть за море? Неужели мы стоим у порога гражданской войны, Престимион? Почему?

Почему прокуратор вдруг заговорил о создании независимого правительства? Все эти годы его устраивало нынешнее разделение власти. Неужели он считает новый режим слабым и не опасается поэтому сделать свой ход? Клянусь Высшим Божеством, ему это не удастся! Ты — его родственник, Престимион. Как он посмел задумать мятеж против собственного родственника?

Прокуратор уже поднял один мятеж, подумал Престимион, который удалось подавить ужасной ценой и после которого мир уже никогда не будет прежним. Но он не мог рассказать об этом понтифексу. А лицо Конфалюма угрожающе побагровело от ярости.

Следует срочно сменить тему.

— Эти слухи, возможно, сильно преувеличены, милорд, — как можно более хладнокровно произнес Престимион. — Мне необходимо найти Дантирию Самбайла и самому узнать у него, считает ли он свое нынешнее положение недостаточно высоким. А если считает, я постараюсь убедить его, что он ошибается. Но гражданской войны не будет.

Казалось, понтифекса удовлетворил его ответ. Он стал расспрашивать Престимиона о других государственных проблемах, со знанием дела переходя от одного предмета к другому: восстановление дамбы на реке Ийянн, недород в таких местах, как Стимфинор и долина Джелума, странные сообщения о вспышках безумия во многих городах планеты. Было очевидно, что этот человек вовсе не был слабым и плохо информированным затворником, который сидит здесь, в темных глубинах лабиринта и ожидает, когда истекут последние годы жизни. Конфалюм явно намеревался быть активным понтифексом, могучим императором, которому будет подчиняться корональ, и даже в отсутствие подробных докладов от Престимиона ему удавалось быть в курсе многих событий на планете. Гораздо большего их количества, как подозревал Престимион, чем он сейчас с ним обсуждает. Хорошо известно, что, когда Конфалюм был в расцвете сил, недооценивать его было опасно. Престимион понимал, что и сейчас мало что изменилось.

Встреча, которая, как надеялся Престимион, будет короткой и даже мимолетной, продолжалась долго.

Престимион подробно ответил на все вопросы, но подбирал слова крайне осторожно. Опасно было рассказывать Конфалюму о том, как он собирается решать такую массу текущих проблем, если нельзя позволить себе даже открыть ему причины существования этих проблем в их счастливом и гармоничном мире.

Например, разрушение Мавестойской дамбы. Одно из самых ужасных бедствий гражданской войны было делом рук собственного сына Конфалюма, Корсибара, которого уговорил Дантирия Самбайл. Но как он мог объяснить это Конфалюму, который теперь не знал даже о существовании Корсибара, не говоря уже о гражданской войне? В таких местах, как долина Джелума и Стимфинор, начался голод, потому что там происходили крупные сражения — тысячи солдат квартировали на этих землях, опустошая закрома и вытаптывая целые плантации. Битвы позабыты, а последствия остались. А безумие? Существовала огромная вероятность того, что оно стало результатом обширного магического воздействия на планету осуществленного Хезмоном Горсом и его командой чародеев по приказу Престимиона! Но любая попытка объяснить это повлечет рассказ о войне и о ее кровавом завершении, а потом и о его решении — которое даже ему теперь казалось безрассудным — стереть любые воспоминания о недавних событиях из памяти миллиардов людей.

Ему очень захотелось открыть Конфалюму правду здесь и сейчас: разделить с ним это ужасное бремя, опереться на волю, милосердие и мудрость своего старшего друга. Но он не посмел поддаться этому искушению.

Ему все же пришлось как-то отвечать понтифексу на его вопросы, не то он рисковал показаться некомпетентным тому, кто выбрал его своим преемником на троне. Но о многих вещах он просто не мог говорить.

Слишком часто ему оставалось либо ответить Конфалюму заведомой ложью, чего он всеми силами надеялся избежать, либо открыть ему то, что открыть нельзя.

Тем не менее каким-то чудом, лавируя между полуправдой и отговорками, ему удалось пробраться по лабиринту вопросов понтифекса, избежав рассказа о недозволенном и не прибегая к заведомой лжи. Кажется, Конфалюм принял все сказанное за чистую монету.

Во всяком случае, Престимион на это надеялся. Но он испытал огромное облегчение, когда встреча подошла к концу и он мог покинуть понтифекса, не испытывая чувства неловкости.

— Ты не заставишь меня ждать так же долго следующего визита, правда? — спросил Конфалюм, поднимаясь, кладя ладони на плечи Престимиона и глядя ему прямо в глаза. — Ты же знаешь, как я рад видеть тебя, сын мой.

На эту полную тепла фразу понтифекса Престимион ответил улыбкой, но он также почувствовал острый укол совести.

Конфалюм продолжал:

— Да, я сказал — «сын мой». Мне всегда хотелось иметь сына, но Высшее Божество его мне так и не послало. А теперь он у меня есть, в каком-то смысле, так как по закону корональ считается приемным сыном понтифекса. И поэтому ты — мой сын, Престимион.

Ты — мой сын!

Это был неловкий момент, и Престимиону стало больно. Высшее Божество послало Конфалюму сына, к тому же красивого и благородного на вид. Но то был Корсибар, которого теперь якобы никогда и не существовало.

Но худшее было еще впереди. Когда Престимион смущенно двинулся к выходу, Конфалюм вслед ему произнес:

— Тебе надо жениться, Престимион. Короналю нужен помощник в его трудах. Не могу сказать, что мне самому так уж повезло с Роксивейл, но кто же знал, какая она тщеславная и пустая. Тебе может повезти больше. Несомненно, где-то есть женщина, которая станет для тебя достойной супругой.

И снова образ Тизмет встал перед мысленным взором Престимиона, и он, как и при каждом упоминании о ней, ощутил прилив боли.

Тизмет… Конфалюм так и не узнал о любви, которая слишком поздно вспыхнула между ним и Тизмет на полях сражений западного Алханроэля.

Но какое это теперь имеет значение? По закону Престимион мог жениться на дочери Конфалюма, несмотря на существование между ними формальных отношений приемного отца и сына. Только у Конфалюма нет дочери. Само ее имя стерто со страниц истории.

Короткая и быстро прервавшаяся связь Престимиона с Тизмет была еще одной темой, которую он не мог затронуть. Теперь появилась Вараиль, но они с ней пока еще оставались чужими друг другу. Престимион не мог знать, исполнится ли когда-нибудь то, что обещали их первые встречи. Кроме того, ему еще по одной причине не хотелось рассказывать Конфалюму о Вараиль: из-за некой извращенной и, как он понимал, совершенно нелепой верности памяти покойной дочери Конфалюма, хотя тот и не подозревал о ее существовании.

Поэтому он улыбнулся и ответил:

— Конечно, есть, и когда-нибудь я надеюсь ее отыскать. А если найду, то быстро женюсь на ней, уверяю вас. А теперь больше не будем говорить об этом, хорошо, отец? — Он попрощался и быстро удалился.

7

Конечно, Деккерет узнал о Ни-мойе, когда еще учился в школе. Но ни один урок географии не смог бы подготовить его к встрече с самым крупным городом Зимроэля.

Да и кто мог подумать, что на других континентах бывают такие огромные города? Насколько знал Деккерет, Зимроэль главным образом состоит из неосвоенных земель, покрытых лесами, джунглями и громадными реками, а большая часть его центральных областей занята непроходимыми лесами, в которые некогда Стиамот вытеснил аборигенов-метаморфов и где до сих пор они в большинстве своем обитают. Городов там тоже было немало: Нарабаль, Пидруид, Пилиплок… Но Деккерет представлял их грязными задверками, населенными ордами грубых, невежественных людей. Что касается Ни-мойи, столицы континента, то численность ее населения впечатляла — по слухам, она составляла пятнадцать, а то и все двадцать миллионов жителей. Но многие города Алханроэля достигли таких цифр сотни лет назад, так почему надо удивляться размерам Ни-мойи, если Алаизор, и Сти, и еще полдюжины городов на старейшем континенте по крайней мере столь же велики или еще больше? Во всяком случае, многочисленность населения сама по себе еще не гарантирует выдающихся достижений города.

Можно уместить двадцать миллионов в один район — или пятьдесят, если захочется, — и не создать ничего, кроме убогого городского хаоса, шумного, грязного и почти невыносимого для любого цивилизованного человека, который вынужден провести в нем больше чем полдня. Нечто подобное Деккерет и ожидал найти в конце своего путешествия.

Они с Акбаликом отплыли из Алаизора, как и все путешественники, направляющиеся на западный континент из центрального Алханроэля. После спокойного, но показавшегося бесконечным путешествия по морю они оказались в Пилиплоке, на восточном побережье Зимроэля.

Этот город полностью оправдал все ожидания Деккерета: он слышал, что Пилиплок уродлив, и таким он предстал перед ним, грубый и жесткий. Люди часто называли его родной город Норморк мрачным и печальным, говорили, что его может любить только тот, кто в нем родился. Деккерет, который находил вид Норморка вполне приятным, никогда раньше не понимал подобной критики. Но теперь понял, ибо кто мог любить Пилиплок, кроме местных жителей, для которых его непрезентабельный вид служил эталоном красоты?

Однако город все же не был грязными задворками то есть задворками — возможно, но вовсе не грязными. Каждый дюйм Пилиплока был вымощен, и он превратился в уродливый мегаполис из камня и бетона, в котором не увидишь ни дерева, ни травинки. Он был выстроен с математической, почти маниакальной точностью: одиннадцать идеально прямых спиц, пересеченных изогнутыми лентами других улиц, расходились от великолепной естественной гавани Внутреннего моря. Каждый район (торговый квартал ближе к воде, промышленная зона прямо за ним, потом жилые кварталы и зоны отдыха) был выстроен в однородном архитектурном стиле, словно подчиняясь какому-то закону, а сами здания, неуклюжие и тяжелые, не слишком соответствовали вкусу Деккерета. По сравнению с этим городом Норморк казался просторным раем.

Но, к счастью, их пребывание в Пилиплоке было кратким. Город служил главным портом не только для кораблей, курсирующих между Алханроэлем и Зимроэлем, но и для флотилии охотников на морских драконов, которые бороздили воды Внутреннего моря в поисках этих гигантских морских млекопитающих, широко известных своим вкусным мясом. Город располагался в том месте, где река Зимр, крупнейшая из рек Маджипура, проделав путь в тысячу миль через Зимроэль, впадала в море. И поэтому он служил вратами во все внутренние районы континента.

Акбалик оплатил их проезд на борту крупного речного судна из тех, что в большом количестве курсировали по Зимру между Пилиплоком и истоком реки возле ущелья Дюлорн на северо-западе Зимроэля. Речной корабль был огромных размеров, гораздо больше, чем тот, который перевез их через Внутреннее море; но если конструкция океанского судна была простой и прочной, предназначенной для преодоления тысяч миль суровых океанских просторов, то речное судно выглядело неуклюжим и сложным сооружением, больше похожим на плавучую деревню, чем на корабль.

Оно представляло собой широкую, приземистую, практически прямоугольную платформу с грузовыми трюмами, рубкой управления и обеденными залами под палубой, квадратным центральным двором, окаймленным павильонами, лавками и игральными заведениями на уровне палубы; на корме находилась вычурная, многоуровневая надстройка, где размещались пассажиры. Судно была причудливо украшено: над мостиком переброшена алая зубчатая арка, на носу красовались гротескные зеленые головы с раскрашенными желтой краской рогами, выставленными вперед, словно тараны, и повсюду можно было видеть множество затейливых украшений из дерева: прихотливо переплетенные резные завитки, балки и распорки.

Деккерет в изумлении смотрел на своих попутчиков.

Больше всего среди них оказалось, конечно, людей, но также было много хьортов, скандаров и вруунов, а еще несколько су-сухирисов в полупрозрачных одеяниях и чешуйчатых гэйрогов, внешне похожих на рептилий, но на самом деле млекопитающих. Он все ждал, не появятся ли еще и метаморфы, и спрашивал о них Акбалика. Но Акбалик ответил — нет, меняющие форму редко покидают свои резервации в глубине материка, хотя древний запрет на свободное передвижение по планете давно уже не соблюдается. А если бы на корабле и оказался кто-то из них, прибавил он, они, вероятно, приняли бы какой-то иной облик, чтобы не вызвать враждебности, возникающей всякий раз, когда они появляются среди других обитателей.

Река Зимр у Пилиплока была темной от ила, поднятого со дна во время ее долгого течения на восток, а там, где река встречалась с морем, ее ширина достигала семидесяти миль, и она даже была похожа не на реку а скорее на гигантское озеро, затопившее обширное пространство побережья. Сам Пилиплок занимал высокий мыс на южном берегу реки. Когда они отправились в путь, Деккерет едва мог различить вдали необитаемый северный берег, хотя он представлял собой массивный белый утес из чистого мела, высотой в милю и длиной во много миль, и так сверкал в утреннем свете, что был ясно виден даже с достаточно большого расстояния. Но вскоре, когда корабль оставил Пилиплок позади и двинулся вверх по реке, Зимр несколько сузился и больше походил на реку, хотя по-настоящему узким так и не стал.

Для Деккерета это было путешествием в другой мир.

Он проводил все время на палубе, глядя на рыжевато-коричневые округлые холмы и оживленные города, стоящие по берегам реки, чьих названий он раньше никогда не слышал: порт Сейкфордж, Стенвамп, Сампилторн, Вем. Плотность населения на этом участке реки его ошеломила. Речное судно редко двигалось более двух-трех часов перед тем, как пристать в новом порту, чтобы высадить пассажиров, взять новых, разгрузить ящики с товарами и взамен взять другой груз.

Некоторое время он заносил их названия в маленькую записную книжку — Дамбемуир, Оргелиуз, Импемонд, Хаунфорт Маджор, Сальвамот, Облиорн-Вейл, — пока не понял, что, если продолжать это занятие, в ней не останется свободного места задолго до того, как они доберутся до Ни-мойи. Поэтому он удовольствовался тем, что просто стоял у поручней и смотрел, впитывая разнообразие проплывающих перед глазами видов. Через некоторое время все они приятным образом слились вместе, незнакомый пейзаж стал казаться очень знакомым, и он уже не ощущал столь остро его чужеродности. Однако по ночам он часто видел во сне, будто летает в бесконечном полуночном пространстве, с небывалой легкостью переносясь от звезды к звезде.

Во время путешествия произошло два тревожных события, и оба через несколько дней после отплытия из Пилиплока, одно комическое, другое трагическое.

Участником первого события стал рыжеволосый парень, всего на несколько лет старше Деюкерета, который много времени проводил, бродя по палубам и бормоча себе под нос, или разражаясь необъяснимым смехом, или тыча в какую-нибудь точку в пустом пространстве, будто она имела какой-то таинственный смысл. Безвредный лунатик, подумал Деккерет; но тут вспомнил другого безумца, совсем не безвредного, который во время покушения на короналя убил его дорогую кузину Ситель, и постарался держаться подальше от этого человека. Но потом, на третий день, когда Деккерет стоял у поручней правого борта и смотрел на проплывающие мимо города, он внезапно услышал слева от себя безумный смех, точнее, взрывы визгливого хохота. Он оглянулся и увидел, как рыжеволосый парень, размахивая руками, стремительно промчался по центральному проходу на палубе, взобрался по лестнице на верхнюю палубу, на мгновение остановился на краю обзорной площадки, а затем с безумным хохотом и визгом бросился за борт в реку и начал барахтаться там, колотя по воде руками и ногами.

Все тут же громко закричали: «Человек за бортом!», корабль остановился и развернулся. Двое крепких матросов сели в шлюпку и без особых трудностей выловили неудачливого лунатика из воды. Они доставили его на борт, насквозь промокшего и пускающего пузыри, и отвели вниз. Больше Деккерет его не видел до тех пор, пока корабль не причалил днем позже в городе под названием Крейблдин, где парня ссадили на берег и, по-видимому, сдали местным властям.

Через день случилось еще более странное происшествие. Во второй половине дня стояла ясная и теплая погода, и корабль проплывал по участку реки, где не было никаких поселений. Худой человек лет сорока, с суровым лицом, в тяжелом, богато вышитом платье, спустился с пассажирской палубы, неся большой и явно тяжелый чемодан. Он поставил его на свободной площадке на главной палубе, открыл и достал оттуда несколько странного вида инструментов и приспособлений, которые тщательно расставил идеальным полукругом перед собой.

Деккерет толкнул локтем Акбалика.

— Посмотрите на все эти странные предметы! Это магическое оборудование, не так ли?

— Похоже на то. Интересно, не собирается ли он произнести какие-то заклинания прямо у нас на глазах.

Деккерет мало знал о магии и еще меньше любил ее.

Проявления сверхъестественного и иррационального его смущали.

— Как вы считаете, нам не о чем тревожиться?

— Это зависит от того, какими будут заклинания, я полагаю, — ответил Акбалик, пожимая плечами. — Но может быть, он просто собирается устроить распродажу для магов-любителей. Никто не станет использовать все эти столь разные приспособления для одного заклинания. — И он стал указывать Деккерету на различные устройства и называть их. Тот треугольный каменный сосуд называется вералистия — он применяется в качестве тигля, в котором сжигают порошки, позволяющие увидеть будущее. Сложное устройство с металлическими витками и столбиками — армиллярная сфера, которая показывает положение планет и звезд, чтобы составить гороскоп. Штука, сделанная из ярко окрашенных перьев и шерсти животных, сплетенных вместе, — Акбалик не мог вспомнить ее название, — используется для общения с духами умерших.

Переплетение хрустальных линз и тонкой золотой проволоки рядом с ней называется подромис, с его помощью чародеи возрождают мужскую силу.

— Вы, кажется, разбираетесь в этом деле, — заметил Деккерет. — Вы лично знакомы со всем этим, как я понимаю?

— Вовсе нет. Мне не часто случается беседовать с духами умерших, и подромис мне тоже не очень-то нужен. Но ведь о таких вещах в наши дни слышишь на каждом шагу. Смотри, он достал еще что-то! Интересно, для чего эта штука? И та, с колесами и поршнями?

Наконец, чемодан опустел. К этому времени уже собралась толпа приличных размеров. Наверное, по кораблю пронесся слух, подумал Деккерет, что предстоит какая-то демонстрация магического искусства. Это всегда привлекает множество любопытных.

Худой маг — ибо он наверняка был магом — не обращал на зрителей никакого внимания. Он сел, скрестив ноги, перед аккуратным полукругом из странных, поблескивающих приборов и, казалось, погрузился в мир иного сознания, прикрыв глаза и ритмично покачивая головой из стороны в сторону.

Затем он внезапно встал. Поднял ногу и опустил ее с яростной силой на хрупкий прибор, который Акбалик назвал подромисом. Раздавил его и стал топтать армиллярную сферу, потом устройство из колес и поршней, потом маленькую, хрупкую машинку из переплетенных металлических треугольников рядом с ней. Пораженные зрители ахнули от испуга. Деккерет подумал, не является ли святотатством разрушать такие вещи и не навлечет ли этот поступок месть сверхъестественных духов. Если таковые вообще существуют.

Маг уже методично уничтожил почти всю свою коллекцию магического оборудования. Все, что ему не удалось разломать, например вералистию, он бросал за борт. Затем хладнокровно и целеустремленно подошел к борту, одним плавным движением вскочил на него и прыгнул в реку На этот раз спасать оказалось некого. Этот человек пошел камнем ко дну и мгновенно исчез из вида, словно карманы его одежды были набиты камнями. Снова корабль остановился и матросы спустили шлюпку, но они не нашли и следов прыгуна и с мрачными лицами вернулись через некоторое время, чтобы доложить о своей неудаче.

— Повсюду безумие, — сказал Акбалик и содрогнулся. — Мир становится очень странным, мой мальчик.

После этого матросы по двое стали круглосуточно патрулировать палубу, чтобы предотвратить подобные инциденты. Но больше ничего не случилось.

Эти два странных события погрузили Деккерета в мрачную задумчивость. Да, повсюду царило безумие.

Теперь ему не удавалось удержаться от ужасных воспоминаний о страшной и нелепой гибели Ситель, с которыми он усиленно боролся несколько месяцев. Этот лунатик с широко раскрытыми глазами, эти нечленораздельные, сдавленные крики ярости, Ситель, шагнувшая вперед, блеск серпа, внезапно хлынувший поток крови…

А теперь хихикающий, похожий на клоуна парень прыгает за борт посреди реки, а за ним маг, который явно дошел до ручки. Неужели в любой момент это может случиться с каждым? Что это — начало непреодолимого безумия, полное, необратимое затмение рассудка? Неужели это может произойти даже с ним? В поисках зародыша безумия Деккерет с тревогой заглянул в собственную душу. Но зародыш, по-видимому, отсутствовал, по крайней мере Деккерет его не нашел. И через некоторое время к нему вернулось обычное хорошее настроение, и он вновь принялся рассматривать проплывающие мимо города без страха, что его внезапно охватит неодолимое желание броситься за борт.

Когда его взору внезапно открылось великолепие Ни-мойи, он оказался совершенно не подготовленным к этому зрелищу.

В течение последних дней река становилась все шире. Деккерет знал, что вторая по величине река Стейч, пересекающая дикую страну метаморфов, впадает в Зимр южнее города, и отсюда два водных потока текут вместе, единой рекой, гораздо крупнее двух своих составляющих. Но он не ожидал, что слияние двух рек образует такое огромное водное пространство. По сравнению с ним устье Зимра у Пилиплока было похоже на тонкий ручеек. Плыть по этому огромному руслу было все равно что снова оказаться в океане. Деккерет знал, что Ни-мойя находится где-то севернее, но его ошеломленному рассудку трудно было осознать возможность существования столь огромных просторов, и он видел лишь темную поверхность воды, простирающуюся к горизонту, испещренную яркими флажками сотен местных судов, снующих во всех направлениях.

Ему казалось, что он простоял так уже много часов.

Потом Акбалик взял его за локоть и повернул куда-то в сторону.

— Вот, — сказал он. — Ты не туда смотришь. Ни-мойя вон там, дальше. По крайней мере, часть ее.

Деккерет был потрясен. Это было истинно волшебное зрелище: бесконечно уходящие вдаль, поросшие лесом холмы, а на переднем плане — огромный город из сияющих белых башен, каждая выше соседней, и эти титанические сооружения ряд за рядом спускались прямо к берегу реки.

Неужели это город? Это же целая планета. Он тянулся без конца, следуя течению реки, насколько хватало глаз, и продолжался, очевидно, еще намного дальше, возможно на тысячи миль. У Деккерета дух захватило.

Такой огромный! Такой прекрасный! Ему захотелось опуститься на колени. Акбалик, словно гид, стал рассказывать о самых знаменитых достопримечательностях Ни-мойи: о Паутинной галерее, торговой аркаде длиной в милю, парящей высоко над землей на почти невидимых тросах; о Музее Миров, где выставлены сокровища со всей вселенной и даже, как говорили, с Древней Земли; о Хрустальном бульваре, где вращающиеся рефлекторы создавали сияние тысячи солнц; и о Парке Сказочных Зверей, полном чудес из отдаленных и практически неизвестных областей планеты…

Этому рассказу конца не предвиделось.

— Вон там Дом Оперы, там, на холме, — сказал Акбалик, указывая на многогранное здание, сверкающее так ярко, что было больно глазам. — Ее оркестр из тысячи инструментов играет так, что ты и представить себе не можешь. Тот большой стеклянный купол, из которого поднимаются десять башен, — городская библиотека, в ней хранятся все книги, когда-либо изданные на планете. Вон тот ряд низких строений у самого берега, с черепичными крышами и бирюзово-золотистой мозаикой на фасадах, можно принять за дворцы принцев, но это всего лишь здания таможни. А прямо над ними слева…

— А там что? — перебил его Деккерет, указывая на огромное сооружение невероятной красоты, которое величественно возвышалось над всем остальным, привлекая к себе все взоры даже среди этого феноменального скопления чудес архитектуры.

— А это… — ответил Акбалик. — Это дворец прокуратора Дантирии Самбайла.

Немыслимо великолепное и изящное здание с белыми стенами не обладало столь грандиозными размерами, как Замок лорда Престимиона, но было все же достаточно большим, чтобы удовлетворить любые потребности принца, и таким необыкновенно элегантным, что своим совершенством выделялось даже на фоне чудесных строений на набережной.

Казалось, дворец прокуратора парит в воздухе, плывет над городом, хотя в действительности, как видел Деккерет, он был построен на ошеломляюще высоком гладком белом пьедестале — в своем роде это была более скромная версия самой Замковой горы. Но вместо того чтобы расползаться во все стороны, как Замок, это сооружение состояло из относительно компактно расположенных павильонов и портиков с колоннами, где были хитроумно использованы подвески и консоли, чтобы создать впечатление полного пренебрежения силами гравитации. Верхний этаж представлял собой ряд прозрачных шаров из чистейшего кварца, а под ним находились палаты с множеством балконов, а еще на уровень ниже тянулись более широкие галереи, к которым вели каскады закрытых лестниц, выгибающихся наружу и вопреки всем законам геометрии снова резко уходящих внутрь. Прищурив глаза от блеска сверкающих белых башен Ни-мойи, Деккерет смог различить очертания других крыльев, примыкающих к зданию с обеих сторон внизу. У блестящего основания из фасада выступал мощный, похожий на расписной медальон восьмиугольный блок из полированного агата величиной по крайней мере с обычный дом.

— Как можно позволить одному человеку, даже прокуратору, жить в таком грандиозном сооружении?

Акбалик рассмеялся.

— Дантирия Самбайл сам себе закон. Ему было всего двенадцать лет, когда он унаследовал пост прокуратора Ни-мойи. Это всегда был важный пост, как ты понимаешь, самый важный в Зимроэле, но то было до того, как Дантирия Самбайл его занял. Все полагали, что нужно учредить регентство, но события повернулись иначе. Он за две минуты избавился от своего кузена-регента и взял власть в свои руки. А потом, благодаря по крайней мере трем бракам и полудюжине неофициальных альянсов, а также многочисленному наследству от разнообразных влиятельных родственников, он сколотил себе личную империю. К тридцати годам он непосредственно правил третьей частью континента Зимроэль и пользовался огромным влиянием в остальной его части, за исключением резервации метаморфов. Если бы он смог придумать способ и ее захватить, то сделал бы это. По сути дела, он правит Зимроэлем почти как король. А королю нужна приличная резиденция: Дантирия Самбайл провел последние сорок лет, перестраивая полученный в наследство дворец, и вот он перед тобой.

— А как насчет понтифекса и короналя? Они против всего этого не возражали?

— Главной заботой старого Пранкипина, по крайней мере до того, как он подружился с чародеями, всегда была коммерция: постоянная экономическая экспансия и свободный поток товаров из одного региона в другой, чтобы все получали хорошую прибыль и деньги постоянно циркулировали по планете. Думаю, он считал возвышение Дантирии Самбайла благоприятным фактором в этом процессе. Зимроэль был довольно разобщенным материком, лежащим за морем, настолько далеким от центров управления, что местные лорды всегда делали что хотели, и когда интересы герцога Нарабаля сталкивались с интересами принца Пидруида, то это не всегда благоприятно отражалось на региональной экономике. В планы Пранкипина входило поставить во главе всего региона человека, подобного Дантирии Самбайлу, способного объяснить местным парням, что они должны делать, и заставить их выполнять распоряжения. Что касается лорда Конфалюма, он проявлял еще большую, чем понтифекс, заинтересованность в объединении Зимроэля под властью Дантирии Самбайла. Никому из них не нравился сам Дантирия Самбайл, как ты понимаешь, — да и кому он может нравиться? — но они считали его полезным. Даже незаменимым. Поэтому они мирились с захватом им власти и некоторым образом даже поощряли его. А он был достаточно умен, чтобы не наступать им на мозоли. Часто ездил в Лабиринт и в Замок, выказывал им уважение, верный подданный его величества и милорда короналя… и так далее, и тому подобное.

— А лорд Престимион? Он тоже собирается мириться с таким положением?

— Престимион? — По лицу Акбалика пробежало легкое облачко. — Нет, теперь все иначе. Между лордом Престимионом и прокуратором что-то произошло.

У них довольно серьезные разногласия.

— Какого рода?

Акбалик отвел взгляд.

— Не того рода, чтобы я мог обсуждать их с тобой сейчас, мой мальчик Серьезные, вот и все. Очень серьезные. Возможно, у нас будет время поговорить подробнее в другой раз. К тому же мы, кажется, причаливаем.

Та часть города, где причалил корабль, называлась Стрелейн, и Акбалик сообщил Деккерету, что это центральный район Ни-мойи. Их ждал правительственный экипаж. Он повез их вверх, на холмы, и в конце концов они высадились у высокого здания, которое в следующие несколько месяцев должно было служить им домом.

Небольшая комната Деккерета находилась на пятнадцатом этаже. Он даже представить себе не мог, что у здания может быть так много этажей. Стоя у широкого окна, он смотрел на крыши расположенных внизу домов, на реку за ними, на темную линию южного берега Зимра — так далеко, что он едва мог ее различить, и у него возникло головокружительное ощущение, что это здание в любой момент может рухнуть вперед под собственным невыносимым весом и обрушиться вниз с холма, рассыпая во все стороны кирпичи. Вздрогнув, он отвернулся от окна.

На следующий день он начал работать в бюро апелляций, где разбирали разного рода жалобы, связанные с документами. Это было подразделение казначейства, разместившееся в заднем крыле бестолкового правительственного комплекса из синего гранита, построенного тысячу лет назад в южной части Стрелейна и известного как Дом Касканара.

Деккерет не питал иллюзий и осознавал всю бессмысленность этой работы. Ему полагалось беседовать с людьми, важные документы которых — важные для них, во всяком случае, — почему-либо испортили бюрократы, и помогать им уладить недоразумения. С первого дня он пытался решить споры об ошибочных датах регистрации рождений, неверных границах земельных владений, запутанных и противоречивых пунктах, вставленных в документы нерадивыми стенографистами, и других подобных вещах. Не существовало такой причины на свете, которая обусловила бы необходимость отправить его за тысячи миль для того, чтобы заниматься подобными тоскливыми и мелкими делами, с которыми мог справиться любой чиновник, уже работающий здесь и желающий сделать карьеру.

Но он знал, что все члены правительства, начиная с понтифекса и короналя, по сути своей были чиновниками, делающими карьеру. И каждый принц на Замковой горе, который питал честолюбивые устремления занять высокий пост, должен был некоторое время заниматься рутинной работой именно такого сорта.

Даже Престимион, который родился с титулом принца Малдемарского и мог бы провести жизнь в приятном безделье, слоняясь по своим виноградникам, вынужден был пройти череду подобных этому постов, чтобы приобрести практический опыт, прежде чем сесть на трон.

Деккерет, сын странствующего торговца, никогда не питал столь грандиозных амбиций. Корона Горящей Звезды не входила в его планы; самое смелое устремление, какое он мог себе позволить, — это стать одним из рыцарей в Замке. И он этого почти добился — по крайней мере, стал кандидатом в рыцари, благодаря стечению обстоятельств, в результате которого он оказался поблизости от короналя во время покушения на его жизнь. Поэтому он и оказался за этим письменным столом в бюро апелляций Ни-мойи, чтобы день за днем корпеть над дурацкими, скучными бумагами, надеясь, в конце концов, перейти к более великим свершениям, продвинуться ближе к вершине власти. Но сначала .нужно было выдержать испытание.

Акбалик, которого он никогда не видел в свои рабочие часы, и только изредка по вечерам, уже перешел к более великим свершениям, хотя Деккерет и не знал, в чем они заключались. Акбалик служил для Деккерета примером, которому стоило подражать. Он еще не вошел в ближайшее окружение короналя, но это было лишь вопросом времени. Он состоял в дружеских отношениях с Верховным канцлером Септахом Мелайном; пользовался уважением деловитого и грубоватого адмирала Гиялориса; имел свободный доступ к лорду Престимиону. Несомненно, ему суждено совершить быстрое восхождение к вершинам власти.

Конечно, Акбалик доводился племянником богатому и могущественному принцу Сирифорну, и это ему помогало. Но хотя высокое происхождение могло довольно легко вознести человека на высокое место в иерархии Замка, Деккерет знал, что в конечном счете только собственные достоинства, характер, упорство помогают на нем удержаться. Глупцы и лентяи не становятся короналями, хотя при наличии удачи и семейных связей занимают менее крупные, но тоже высокие должности, несмотря на свои вопиющие недостатки.

Наглядным примером мог послужить граф Меглис Норморкский.

Однако даже самого высокого происхождения было недостаточно, чтобы занять трон, иначе Сирифорн, потомок половины великих короналей древности, давно бы уже его получил. Но принц Сирифорн не подходил для этой должности. Ему недоставало необходимой серьезности. Септах Мелайн, Верховный канцлер, также никогда не стал бы короналем — вероятно, по той же причине.

А вот лорд Престимион доказал свое соответствие этой должности. Как и лорд Конфалюм до него. И Акбалик тоже: этот уравновешенный, остроумный, трудолюбивый, надежный человек мог быть достоин жезла короналей. Деккерет чрезвычайно им восхищался.

Было еще рано рассуждать о том, кто может стать преемником Престимиона, когда он станет понтифексом, но Деккерет подумал, как было бы прекрасно, окажись им Акбалик! И как это было бы здорово для Деккерета из Норморка, так как он ясно видел, что Акбалик благосклонно относится к нему и считает многообещающим молодым человеком. На мгновение, всего лишь на мгновение, Деккерет позволил себе необузданный полет фантазии: представил себя Верховным канцлером при коронале лорде Акбалике. А потом снова вернулся к исправлению ошибок в написании имен на доверенностях, к распутыванию противоречий в документах на право владения землями, составленных еще во времена лорда Кеппимона, и к выдаче разрешений на возмещение налогов, начисленных в тройном размере слишком рьяными инспекторами.

Так прошло два месяца. Деккерету безмерно опостылела эта работа, но он мужественно продолжал трудиться и не позволял себе и намека на неудовольствие. В свободное время он бродил по городу, снова и снова поражаясь его великолепию. Он подружился с несколькими людьми в бюро; познакомился с парой приятных молодых женщин; раз или два в неделю они с Акбаликом шли в местную таверну и приятно проводили время за дегустацией отличных вин Зимроэля.

Деккерет понятия не имел о том, какое поручение привело Акбалика в Ни-мойю, и не задавал вопросов. Он был благодарен за доброе к себе отношение, и ему не хотелось столь явно интересоваться делами, которые его не касались.

Однажды вечером Акбалик спросил:

— Ты помнишь, когда мы были в кабинете короналя, Септах Мелайн советовал нам поохотиться здесь на ститмоев?

— Конечно, помню.

— Тебе до смерти надоела работа, которой ты занимаешься, правда, Деккерет?

Деккерет покраснел.

— Ну…»

— Не пытайся быть дипломатичным. Тебе полагается умирать над ней от скуки. На то она и рассчитана.

Но тебя послали сюда не для того, чтобы подвергнуть пыткам. Я и сам уже почти созрел для небольшого отдыха. Так как насчет того, чтобы совершить десятидневную поездку на север и посмотреть, как там поживают ститмои в это время года?

— А я смогу получить отпуск? — спросил Деккерет.

Акмалик улыбнулся.

— Думаю, я смогу его для тебя выхлопотать, — ответил он.

8

К северу от Ни-мойи природа оказалась совершенно другой. На большей части Маджипура климат был субтропическим или тропическим, за исключением зоны вдоль таких высоких гор, как Гонгарские в центральном Зимроэле и вершины горы Зигнор на дальнем севере Алханроэля. На самой Замковой горе, которую изобретенные в далекой древности погодные машины всегда защищали от ледяного холода стратосферы на такой высоте, стояла вечная весна.

Но часть северо-восточного Зимроэля простиралась далеко к полюсу, и поэтому климат здесь был более прохладным. На высоком, окаймленном горами плато под названием Граничье Кинтора в зимние месяцы нередко выпадал снег; а за ней, спрятанная за громадными горными пиками Девяти Сестер, лежала неизведанная полярная земля вечных снежных бурь и морозов, куда никто никогда не ездил. Легенды гласили, что в этом суровом и практически недоступном районе много тысяч дет в полной изоляции обитает племя одетых в меха варваров, не ведающих о теплом климате и благоденствии, привычных для остальных жителей Маджипура, которые в свою очередь не ведали о существовании варваров.

Акбалик и Деккерет не имели намерения приближаться к окутанной мифами земле вечной зимы и никогда не тающих льдов. Но ее холодное дыхание ощущалась на граничащих с ней территориях. Пышные, зеленые субтропические леса уступили место растительности, более типичной для умеренного климата.

Здесь преобладали странные, искривленные лиственные деревья с ярко-желтыми стволами, растущие на большом расстоянии друг от друга на каменистых лугах, покрытых жесткой, бледной травой. А затем, когда они въехали в предгорья Граничья Кинтора, местность стала еще более пустынной. Деревья и травы встречались теперь гораздо реже. Почва превратилась в постепенно поднимающийся склон из серых гранитных плит, рассеченных руслами быстрых холодных рек, текущих с севера. В тумане, вдали, виднелась первая из Девяти Сестер Кинтора: Трейликор, Рыдающая Сестра, чьи темные склоны блестели от множества потоков и речушек.

Акбалик нанял в качестве проводников по Граничью команду из пяти местных охотников, худощавых, обветренных горцев с северных земель, одетых в грубо сшитые шкуры черных хайгусов. Очевидно, это были трое мужчин и две женщины, хотя под мохнатыми одеждами отличить их оказалось нелегко. Говорили они очень мало, а друг с другом общались на резком горном наречии, которого Деккерет практически не понимал. Обращаясь к двум молодым лордам из Замка, они старались пользоваться обычным языком, но из-за сильного акцента и непривычного ритма речи он с «трудом понимал их. К тому же они пересыпали свою речь ни-мойскими идиомами, которых Деккерет чаще всего не знал. Он предоставил все переговоры с ними Акбалику.

Казалось, горцы относятся к своим выросшим в городе подопечным с насмешкой, граничащей с презрением. Они определенно не питали уважения к Деккерету, который никогда раньше не бывал в такой дикой местности и явно был не уверен в себе, несмотря на свои рост и силу. Он не сомневался, что они считают его бесполезным, ни на что не годным мальчишкой. Но они и к Акбалику тоже относились без должного почтения, а ведь окружающая его аура компетентности и уверенности обычно быстро завоевывала ему признание где угодно. Когда он обращался к ним с вопросом, они отвечали односложно, а иногда отворачивались с насмешливыми улыбками, словно едва могли сдержать презрение к городскому жителю, который спрашивает о столь очевидных вещах, известных любому ребенку.

— Ститмои — лесные животные, — сказал ему Акбалик. — Здесь, в открытой тундре, им не очень нравится.

Вон там, внизу, их территория, то темное место под горой. Охотники спугнут их в глубине леса и погонят на нас. Мы выберем тех, которых пожелаем, и будем гнаться за ними по лесу, пока не загоним в угол. — Акбалик бросил взгляд на короткие, но сильные и мускулистые ноги Деккерета. — Ты хорошо бегаешь?

— Я не спринтер. Но как-нибудь справлюсь.

— Ститмои тоже не очень быстро бегают. Им это не нужно. Но они чрезвычайно выносливы и лучше нас умеют пробираться сквозь густой подлесок. Такому зверю легко уйти в гущу деревьев и удрать от тебя. Проблема в том, что они иногда подкрадываются сзади и нападают с тыла. Питаются они в основном ягодами, орехами и корой, но от мяса тоже не отказываются, знаешь ли, особенно зимой, и соответственно экипированы орудиями убийства.

Он начал доставать оружие из своей сумки и выкладывать его перед Деккеретом.

— Вот это мы возьмем с собой. Изогнутые мачете предназначены для того, чтобы прорубать дорогу сквозь подлесок. Кинжал пригодится, чтобы убить ститмоя.

— Этот? — спросил Деккерет. Он взял его и стал рассматривать. Лезвие было впечатляюще острым, но его длина не превышала шести дюймов. — Не слишком ли он короткий?

— А ты собирался применить энергобластер?

Деккерет почувствовал, что краснеет. Теперь он вспомнил, что Септах Мелайн рассказывал, как охотятся на ститмоев с ножом и мачете. В то время Деккерет не обратил на его слова особого внимания.

— Ну конечно, нет. Но с этой штукой мне придется прыгнуть прямо на спину ститмоя, чтобы прикончить его.

— Да, так и есть. В этом весь смысл охоты, чтобы подойти вплотную: большой риск ради большого приза. И еще в том, чтобы как можно меньше повредить ценный мех. Если придется выбирать между собственной жизнью и жизнью ститмоя, можешь пустить в ход мачете, но это считается не слишком спортивным.

Представь себе, например, Септаха Мелайна, который рубит ститмоя своим мачете!

— У Септаха Мелайна самая быстрая реакция из всех людей на свете! Он мог бы убить ститмоя костяной зубочисткой. Но я же не Септах Мелайн.

Акбалик остался невозмутимым. Деккерет большой и сильный; Деккерет решителен; Деккерет вполне сам о себе позаботится в лесу ститмоев.

Сам Деккерет не испытывал такой уверенности. Он не напрашивался на это приключение. Это была идея Септаха Мелайна. Он с радостью согласился, там, в Замке, но тогда он не понимал до конца, что значит охотиться на ститмоев на их территории. И хотя в течение первых нескольких месяцев жизни в Замке он слышал массу увлекательных охотничьих рассказов молодых кандидатов в рыцари и очень им завидовал, сейчас он понял, что одно дело — прогуливаться по огороженным охотничьим угодьям Халанкса или Амблеморна в надежде встретить заура, онатилза или билантуна, и совсем другое — бродить по студеному северному лесу в поисках злобного ститмоя с намерением убить его крохотным кинжалом.

Но трусость не входила в число недостатков Деккерета. То, что ждало впереди, выглядело делом трудным, но, возможно, охота окажется не столь рискованной, как ему сейчас кажется, ведь воображение заставляло его предвидеть самое худшее. Поэтому он взял свои кинжал и мачете, несколько раз ожесточенно рубанул воздух для тренировки и весело сказал Акбалику, что по размышлении кинжал кажется ему вполне подходящим и он готов поохотиться на ститмоя, когда сам ститмой будет к этому готов.

Когда они спустились вслед за пятеркой охотников вниз по усеянному валунами склону и вышли на мрачную поляну, где обитали ститмой, Акбалик устроил ему еще один сюрприз: достал из сумки две тупоносые металлические трубки, сунул одну за пояс рядом с кинжалом, а вторую вручил Деккерету.

— Энергобластеры? Но вы говорили…

— Приказ лорда Престимиона. Мы должны вести себя как спортсмены, это правда, но от меня также ожидается, что я привезу тебя назад живым. Основное оружие — кинжал, а если возникнут трудности, применяй мачете, но, если окажешься в действительно сложном положении, стреляй в этого проклятого зверя из энергобластера. Способ неэлегантный, но разумный в качестве последнего средства. Разъяренный ститмой может выпустить человеку кишки тремя ударами когтей.

Чувствуя скорее стыд, чем облегчение, Деккерет сунул энергобластер в одну из петель у пояса, жалея, что нельзя убрать его подальше, чтобы местные охотники его не заметили. Они уже и так ясно дали понять, что считают Деккерета и Акбалика парой пустых самовлюбленных хлыщей, которые не могут найти себе лучшего занятия, чем отправиться в северные леса охотиться на опасных животных всего лишь ради развлечения. Едва ли они могут еще ниже пасть в глазах обитателей Граничья, если один из них вдруг вытащит энергобластер и сожжет непокорного ститмоя. Все равно Деккерет поклялся себе, что не прибегнет к этому оружию даже в качестве последнего средства. Кинжала и, при необходимости, мачете, должно хватить.

Ночью выпал снег. Хотя температура была немного выше нуля, земля побелела. Редкие, отдельные хлопья снега падали с неба. Одна снежинка упала на щеку Деккерета, вызвав легкое жжение. Это было странное ощущение. Сам снег был для него новым и очень странным явлением.

У деревьев на поляне стволы были желтые, как у тех, что встречались южнее, но их покрывали густые черно-коричневые листья, напоминающие иглы, и ветки не были голыми. Стволы и ветви этих деревьев не изгибались под странными углами, а стояли высокие и прямые, и их густые кроны сплетались далеко вверху. Внизу царил густой сумрак. С одной стороны текла речка, усеянная крупными валунами, а с другой, ближе к горе, местность резко обрывалась в глубокую долину.

Пятеро наемных охотников шли впереди, а Деккерет с Акбаликом шагали за ними по следам, оставленным на снегу. Они двигались все быстрее и уже трусцой, а потом легкими прыжками бежали по лесу вдоль берега реки. Охотники почти не оглядывались. Когда один из них все же оглянулся — это была одна из женщин, с плоским лицом, большим ртом и широкими промежутками между зубами, — то лишь для того, чтобы насмешливо улыбнуться Деккерету, словно говоря:

«Через пять минут ты так испугаешься, что лишишься остатков разума». Возможно, это ему только показалось. Может быть, она просто хотела его подбодрить.

Но ее улыбку нельзя было назвать приятной.

— Ститмой, — внезапно произнес Акбалик. — Три, по-моему — Он махнул рукой влево, в сторону темной рощи, где деревья с желтыми стволами стояли особенно тесно, а снег покрывал землю толстым слоем. Сначала Деккерет не заметил ничего необычного. Затем увидел белый участок, белизна которого отличалась от снега: она была нежнее, ярче, словно сияла, а не блестела. Там двигались большие мохнатые белые животные. Ветер донес их низкое, негромкое рычание.

Охотники остановились у опушки рощи. Они тихо обменялись несколькими непонятными словами, а затем двинулись к деревьям, рассредоточившись в широкую дугу.

Деккерет быстро сообразил, что происходит. Ститмои — да, их было трое — почуяли запах. Они медленно двигались среди деревьев, словно вырабатывали свою стратегию. Теперь Деккерет их ясно различал: массивные звери с короткими лапами, длинными, выступающими черными рылами и плоскими треугольными головами, с которых пристально смотрели золотистые глаза, обведенные красными кругами. Они были размером с очень крупных собак, но тяжелее и массивнее. Они казались неизящными, но могучими: массивные бедра и лапы с длинными изогнутыми когтями, черными и блестящими, явно таили огромную силу. Деккерету не верилось, что ему полагается убить одно из этих созданий обычным кинжалом. Но именно так это и делалось, хотя и казалось невозможным.

Он не забыл слов Септаха Мелайна. «Насколько я знаю, этот ститмой самый опасный дикий зверь на планете.

Красивая тварь: густой мех, горящие глаза…»

Женщина с редкими зубами делала им какие-то знаки.

— Первый — твой, — сказал Акбалик.

— Что?

Деккерет ожидал, что первым будет более старший и опытный Акбалик. Но смысл жестов женщины был совершенно ясен: она звала его к себе.

— Они так решили, — сказал Акбалик. — Обычно они определяют наилучшее соответствие охотника и добычи. Тебе лучше поспешить Я пойду сразу же за тобой.

Деккерет кивнул. Он вышел вперед, все еще неуверенно и смущенно. Но едва он сделал первый шаг по направлению к темной поляне, произошла поразительная вещь. Всякая неуверенность исчезла. Странное холодное спокойствие овладело им. Страх и сомнения полностью улетучились. Он почувствовал себя совершенно готовым, созревшим для убийства, полностью сосредоточенным на своей цели.

И мгновение спустя охота началась.

Теперь кинторские охотники расположились широкой дугой, охватывающей то место, по которому двигались ститмой, и концы этой дуги далеко выходили за его пределы с обеих сторон. Женщина, которая, по-видимому, считалась проводником Деккерета, стояла в конце этой линии. Она пошла вперед, а Деккерет следовал за ней по пятам. Двое охотников на правом и левом флангах двигались внутрь под острыми углами, приближаясь к животным. Теперь они начали производить ужасный шум, дуя в медные рога, которые достали из своих мешков, а два других охотника хлопали в ладоши и кричали.

Их замысел, как понял Деккерет, состоял в том, чтобы разделить животных, двоих отогнать в сторону и открыть свободный проход к третьему. И шум возымел желаемое действие. Ститмой, озадаченные и встревоженные резкими трубными звуками, поднялись на задние лапы и царапали когтями кору деревьев, чем, по-видимому, выражали свое раздражение, а их рычание уже не было тихим, рокочущим звуком, а превратилось в раскатистые злобные вопли.

Охотники продолжали смыкать круг. Ститмой не выказывали явного страха — только раздражение и недовольство тем, что их тревожат в собственных владениях. Они медленно повернулись и начали удаляться в разные стороны, возможно, каждый направлялся к своему логову Пятеро охотников не обращали внимания на двух самых крупных зверей, позволяя им беспрепятственно ускользнуть в гущу леса. Они переключили все внимание на оставшегося ститмоя, самку, менее крупную, чем другие, но все равно опасную. Они надвигались на нее, высоко поднимая ноги, словно маршировали на параде, и изо всех сил шумели.

Казалось, животное на пару мгновений ошеломил этот рев. Затем, моргая и ворча, ститмой развернулся и направился медленным, но все убыстряющимся шагом к укрытию — кустарнику в нескольких ярдах от него.

Женщина с редкими зубами шагнула в сторону. Деккерет понял, что настал его момент.

Он бросился вперед, держа в одной руке мачете, а в другой кинжал.

На краю поляны деревья росли довольно редко, но лес быстро стал гуще, молодые деревца и кустарник заняли свободные места между ними, а с нижних ветвей свисали одеревеневшие лианы. Вскоре Деккерету пришлось пробираться от одной густой заросли к другой, яростно прорубая себе дорогу мачете. Он рвался вперед в каком-то неистовстве, не обращая внимания на препятствия. Но несмотря на яростные усилия, он отставал. Ушедший вперед ститмой виднелся вдали. Но зверь, как бы медленно он ни продвигался, казалось, легко мог расчистить себе путь мощными лапами, оставляя за собой след из сломанных веток и разорванных лиан, которые лишь усложняли задачу Деккерета.

Постепенно расстояние между зверем и преследователем все увеличивалось.

А потом зверь и вовсе исчез.

Куда он девался? В укромную нору? Или заполз под какое-то непроницаемое для глаз нагромождение кустов? Или, гадал Деккерет, он просто спрятался за каким-то толстым стволом дерева далеко впереди и в этот самый момент подбирается к нему, перебегая от одного куста к другому выбирает позицию для смертельно опасной контратаки, к которой, по словам Акбалика, эти звери иногда прибегают?

Деккерет огляделся в поисках женщины. Ее нигде не было видно. Во время своего сумбурного бега по лесу он ее каким-то образом обогнал.

Крепко сжимая свое оружие, он описал полный круг, отчаянно прислушиваясь, не трещат ли ветви подлеска или ломающиеся молодые деревца. Ничего… Густой туман начал подниматься от заснеженной земли, окутывая все белым покрывалом. Следует ли ему позвать женщину? Нет. Возможно, ее исчезновение преднамеренно; возможно, в их обычае оставлять охотника наедине с добычей в последние минуты преследования.

Через несколько секунд он стал осторожно продвигаться влево, туда, где туман казался более редким. Он планировал вернуться по дуге на прежнее место и по пути поискать укрытие ститмоя.

В лесу все было тихо. Словно он отправился на охоту в полном одиночестве.

Затем, когда он обогнул рощу молодых деревьев с прямыми стволами, которые выросли совсем близко друг от друга и образовали плотную изгородь, все внезапно изменилось. Он увидел в дальнем конце рощицы маленькую поляну. Женщина стояла в ее центре, вертя головой во все стороны, словно в поисках ститмоя или его самого. Деккерет позвал ее, и в то же мгновение из-за деревьев с другой стороны выпрыгнул ститмой.

Женщина с редкими зубами, уже начавшаяся поворачиваться к Деккерету быстро обернулась лицом к разъяренному зверю. Ститмой, поднявшись на задние лапы, одним ударом передней лапы отбросил ее в сторону. Она упала на землю. Не останавливаясь, ститмой промчался мимо оцепеневшего Деккерета к ближайшей группе деревьев.

Ему понадобилась секунда, чтобы выйти из оцепенения. Затем он тоже сделал рывок и снова помчался за ститмоем, понимая, что это его последний шанс, что если он позволит животному удрать от него во второй раз, то больше никогда его не увидит.

Мышцы на бедрах и лодыжках вздулись. Он чувствовал, как напрягаются его мускулы. Пытаясь сделать крутой поворот, он наступил на скользкую, покрытую снегом каменную плиту, поскользнулся и подвернул лодыжку. По левой ноге пробежала обжигающая волна.

Но он продолжал бежать. Ститмой больше не пытался прятаться. Он просто трусил впереди через участок леса, достаточно редкого, чтобы они оба могли легко передвигаться по нему. Это давало преимущество Деккерету, который, как бы медленно он ни бежал, мог на открытой местности превзойти в скорости ститмоя.

Но ему не удавалось настигнуть свою добычу. У него еще осталось много сил, но он никак не мог заставить бунтующие мускулы ног придать ему большую скорость. Ему постепенно стало ясно, что ститмой снова ускользнет от него.

Но этого не случилось. Зверь подбежал к плотной, спутанной массе кустов и лиан, остановился там и непонятно почему предпочел развернуться, а не продираться сквозь кусты. Решил ли он остановиться и сразиться с надоедливым противником? Или просто устал бежать? На эти вопросы Деккерет так и не смог ответить. У него вообще не оставалось времени на размышления. Прежде чем он успел до конца понять, что произошло, он очутился прямо перед зверем, который стоял спиной к тесно переплетенным кустам. Он услышал злобное рычание животного. Массивная лапа рванулась ему навстречу. Деккерет инстинктивно увернулся от нее и вонзил свой кинжал снизу вверх. Ститмой взревел от боли. Деккерет отступил, снова сделал выпад кинжалом и снова попал в цель. Ярко-красная кровь хлынула на мягкий белый мех на груди ститмоя.

Деккерет отступил назад, тяжело дыша. Понадобится ли третий удар? Нужно ли ему применить мачете?

Нет. Ститмой несколько мгновений с удивленным видом стоял прямо, слегка покачиваясь из стороны в сторону, его обведенные красными кругами блестящие глаза начали медленно затуманиваться. Потом он упал.

Деккерет стоял над ним, с трудом веря в случившееся.

Животное не шевелилось.

Потом Деккерет повернулся, приложил ко рту ладони и закричал:

— Эй! Акбалик, где вы? Я добыл его, Акбалик! Добыл!

Издалека, сквозь туман, до него донесся приглушенный ответ. Он не смог разобрать слов.

Он сделал новую попытку.

— Акбалик!

На этот раз ответного крика не последовало. От охотников тоже не было никакого отклика. Куда все подевались? Если он оставит ститмоя лежать здесь, не разорвут ли его на куски стервятники прежде, чем он вернется? И кстати, сможет ли он найти его снова в этом таинственном, туманном лесу?

Прошло несколько минут. Снова началась метель.

Деккерет понял, что не может оставаться на месте. Он медленно начал двигаться назад, в том направлении, откуда, как ему казалось, он пришел, пытаясь найти на снегу свои следы. Через некоторое время он снова увидел густую рощицу, а на дальнем ее конце увидел зрелище, которого ему не забыть до конца дней.

Акбалик и четверо охотников с гор стояли посреди поляны. Акбалик держал в опущенной руке окровавленное мачете, весь снег был залит кровью. Охотники, стоящие подальше, тяжело уставились на Деккерета, когда он появился. Женщина с редкими зубами лежала на спине неподвижно, вся середина ее туловища была разорвана и зияла ужасающей раной. В пяти-шести футах от нее лежало мертвое тело какого-то приземистого толстомордого зверя, почти перерубленное надвое мачете Акбалика. У него на морде тоже запеклась кровь.

— Акбалик, — спросил Деккерет, озадаченно. — Что здесь произошло? Она?..

— Мертва? А ты как думаешь?

— Ее убил этот зверь? Что это за животное?

— Они сказали, что это тумилат. Пожиратель падали. Они живут здесь в подземных норах. Иногда они убивают, если находят умирающее или бесчувственное животное. Но я не могу понять, зачем пожирателю падали нападать на человека, который…

— Ох, — произнес Деккерет очень тихо и прижал ладонь ко рту.

— Что случилось, Деккерет? Что ты пытаешься сказать?

— Это не тумилат, — пробормотал Деккерет. — Это ститмой. Он выпрыгнул, неизвестно откуда, подскочил прямо к ней и сбил ее с ног ударом лапы. И побежал дальше. Я за ним. Я побежал за ним, догнал его и убил, Акбалик. Я его убил. Но я не остановился, не подумал об охотнице. Она осталась здесь, раненая, возможно, без сознания… Ох, Акбалик! Я о ней совсем не подумал.

А пока она лежала тут одна, к ней подошел этот пожиратель падали и… ox! — Потрясенный своим поступком, он тупо уставился в окутывающую его со всех сторон белую пелену — Ох, Акбалик… — снова ошеломленно произнес он. — Ох!..

9

Когда Престимион и его спутники выехали из самых южных ворот Лабиринта, они увидели перед собой огромные пространства Алханроэля, расстилающиеся перед ними подобно бескрайнему океану Здесь земля было плоской, а горизонт казался туманной серой линией, находящейся за миллион миль от них.

Каждый день приносил новые ландшафты, новую растительность, новые города. И где-то впереди, в этом бесконечном пространстве, находился Дантирия Самбайл, ускользающий все дальше.

Королевский кортеж остановился сначала в Байлемуне, в том красивом городе на плодородной равнине к юго-востоку от Лабиринта, где человек прокуратора, Мандралиска, столкнулся с егерем принца Сирифорна.

Кейтинимон, новый молодой герцог Байлемуны, сын Кантеверела, с королевскими почестями встретил их у темно-красных городских стен.

У него было такое же круглое, приветливое лицо, как у покойного отца, и, как Кантеверел, он предпочитал свободные, летящие туники более роскошным официальным одеждам. Но Кантеверел почти всегда был веселым и общительным, а в этом человеке чувствовалось едва скрываемое напряжение, плохо замаскированная суровость характера. Но все же ни один корональ давно не посещал Байлемуну, и Кейтинимон выразил восторг по поводу его прибытия. Он организовал для него подобающие празднества с участием множества музыкантов, жонглеров и ловких фокусников, большой пир для демонстрации знаменитой кухни этого региона, с местными винами к каждому блюду, и разумеется, он организовал посещение легендарных золотых пчел Байлемуны.

.Почти каждый город на планете имел свой особый предмет гордости. Золотые пчелы являлись гордостью Байлемуны. Однажды, давным-давно, в те дни, когда только редкие племена меняющих форму жили в этой части Алханроэдя, такие пчелы водились во всей провинции и на прилегающих к ней территориях. Но распространение цивилизации поставило их в конце концов на грань исчезновения, и теперь уцелели только те пчелы, которых герцоги Байлемуны держали на своей знаменитой пасеке, на территории дворцового хозяйства.

— Мы открываем пасеку для посещений публики только три раза в год, — объяснял герцог Кейтинимон, . ведя Престимиона через дворцовый сад к пчельнику — В Зимний день, в Летний и в день рождения герцога.

Вход по лотерейным билетам. В течение десяти часов пускают дюжину посетителей в час, и билеты перекупают по высокой цене. В другое время никому не разрешено их посещать, кроме постоянных пасечников и членов семьи герцога. Но конечно, когда корональ приезжает в Байлемуну…

Пасека представляла собой здание поразительной красоты: огромное кружевное сооружение из сияющей металлической сетки, поддерживаемой трубчатыми распорками из какого-то блестящего белого дерева, которые переплетались и перекрещивались так причудливо, что глазом не проследить, и вся эта конструкция выглядела такой невесомой, что могла, казалось, рухнуть от дуновения ветра. Внутри Престимион различал мириады ярких световых вспышек, мигающих с такой быстротой, что голова шла кругом, словно сигналы семафора, настолько быстрые, что никто бы не смог прочесть их послание.

— То, что вы видите, — пояснил герцог, — это солнечный свет, отражающийся от тел пчел, летающих внутри. Подавайте войдем внутрь, если хотите, милорд.

По длинному пандусу, ведущему в анфиладу небольших комнат с двумя выходами, Престимион и его свита попали в сам пчельник. Это был гигантский купол, в четыре-пять раз больший по размерам, чем тронный .зал Конфалюма, так искусно сплетенный из сетки, что она была почти не видна, если смотреть изнутри, и казалась прозрачной пленкой на фоне неба.

Высокое гудение окутало посетителей, будто плотная вуаль. Над головой носились пчелы. Сотни пчел.

Тысячи.

Они находились в постоянном движении, без конца летали взад и вперед в верхней части купола, словно исполняли странный воздушный танец. Престимиона поразило их количество, скорость полета и сверкание света, отражавшегося от их блестящих боков и крыльев, когда они стремительно проносились мимо. Он долгое мгновение стоял в дверях, в изумлении глядя вверх, восхищаясь быстротой пчел и головокружительной красотой выписываемых ими узоров.

Постепенно он начал различать отдельных пчел, а не просто следить за полетом всего роя, и обнаружил, что пчелы выглядят очень большими для насекомых.

Но Септах Мелайн первым задал этот вопрос вслух. Повернувшись к герцогу, он спросил:

— Это действительно пчелы, ваша милость? Потому что, на мой взгляд, они такие же крупные, как птицы.

— Ваши глаза вас не обманывают, — ответил герцог. — Как всегда. Но это действительно пчелы. Вот, разрешите мне вам показать.

Он вышел на середину помещения и встал, вытянув руки в стороны с поднятыми вверх ладонями. Через несколько мгновений полдюжины обитателей пасеки спикировали вниз и уселись на него, словно ручные птицы на своего хозяина, потом, вслед за ними, еще десяток снизился и стал кружить над его головой.

Герцог стоял неподвижно. Только глазами показывал гостям:

— Теперь подойдите ближе. Посмотрите:, на них.

Медленно, медленно, осторожно, не спугните их.

Престимион медленно подошел, за ним — Септах Мелайн, а потом огромный Гиялорис, самый осторожный из всех — он ступал так, словно шел по ковру из яичной скорлупы.

Но Мондиганд-Климд, к которому пчелы, казалось, не проявляли никакого интереса, остался у входа. Абригант — тоже, лицо его было мрачным, как обычно.

Со времени их прибытия в Байлемуну он почти не скрывал своего нетерпения пуститься в путь к Скаккенуару, расположенному где-то на юго-востоке, где надеялся найти растения, содержащие металлы. Погоня за Дантирией Самбайлом была для него лишь досадной помехой; час, проведенный среди сверкающих пчел, какими бы красивыми они ни выглядели, — неоправданной тратой времени.

Подойдя достаточно близко к герцогу Кейтинимону и ясно разглядев блестящие маленькие создания, ползающие по его ладоням, Престимион тихо присвистнул от удивления. Золотые пчелы Байлемуны оказались длиной в несколько дюймов, с пухлыми телами и действительно сильно напоминали птиц.

Что же они такое, удивился он, маленькие птички или очень крупные насекомые?

Насекомые, решил Престимион, подойдя еще на несколько шагов ближе. Теперь он ясно видел три пары мохнатых лап. Их тела состояли из сегментов: голова, грудной отдел и брюшко. Их крылья и все тело были сплошь покрыты гладкой, отражающей свет броней, которую можно легко было принять за тонкое золотое покрытие и которая при движении создавала ослепительные световые эффекты.

— Еще ближе, — произнес герцог. — Так близко, чтобы увидеть их глаза.

Престимион повиновался. И ахнул. Их глаза! — эти странные глаза! Он никогда не видел таких глаз.

Не холодные фасеточные глаза насекомых, нет, совсем нет. И не блестящие глаза-бусинки птиц. Их глаза были непропорционально большими, и их взгляд поразительно напоминал взгляд млекопитающих. То были теплые, добрые, влажные глаза какого-нибудь мелкого лесного зверька. Но в них также светился ум, который отличал эти создания от болтливых лесных дролей и минтунов. Было почти страшно смотреть в эти все понимающие глаза.

— Встаньте так, как стою я, — сказал герцог. — Стойте неподвижно, и они прилетят к вам тоже.

Ни Септах Мелайн, ни Гиялорис не захотели провести подобный эксперимент. Но Престимион вытянул руки в стороны ладонями вверх. Пролетела секунда, другая. Затем пара пчел появилась в воздухе и описала пробный круг над его головой; а еще через пару минут одна из них осторожно села на левую руку Престимиона.

Он почувствовал легкое, щекочущее прикосновение, словно пчела ползла по нему. Очень медленно он повернул голову влево, чтобы лучше видеть, и обнаружил, что смотрит прямо в огромные, серьезные глаза насекомого. Они пристально наблюдали за ним.

И в них светился ум, вне всякого сомнения.

Крохотный ум, но острый, проницательный. Но какие мысли кружат в мозгу этих маленьких созданий, последних из своего вида, когда они описывают свои нескончаемые сверкающие круги по огромной пасеке, своему единственному убежищу в этом мире?

— Наши предки держали их в маленьких клетках в качестве домашних любимцев, — через некоторое время объяснил им Кейтинимон. — Они летали по клетке месяц, самое большее — два, а потом болели и умирали. Понимаете, они не выносят замкнутости и тесноты клетки. Но никто из тех, у кого жили эти пчелы хотя бы несколько дней, не мог устоять перед их красотой: когда пчела умирала, ты чувствовал, что должен немедленно заменить ее, хотя следующие тоже умирали, так же быстро. Когда-то в этой провинции их были миллионы. Все небо становилось золотым, когда они в больших количествах летали над головой. Теперь я один обладаю привилегией держать пчел в Байлемуне; а эта клетка, как видите, довольно большая. Они никогда бы не выжили в меньшей. Если осторожно перевернете ладони вот так, милорд, пчелы улетят. Если, конечно, вы не хотите продлить это удовольствие немного дольше.

— Еще несколько минут, — ответил Престимион.

Еще две пчелы сели ему на левую руку, а потом третья приземлилась на правую. Он стоял, застыв, не в силах оторвать взгляда от их глаз, погруженный в размышления о крошечных разумных существах, которые так мирно ползали по его рукам. Теперь их стало пять.

Шесть… Семь… Наверное, он кажется им безобидным.

Интересно, не могут ли они заглянуть в его мысли.

Внезапно ему страстно захотелось, чтобы Вараиль оказалась здесь и увидела этих пчел вместе с ним.

Эта мысль его напугала. Напугало то, что Вараиль уже заняла в его мыслях место Тизмет, что он скучает по этой девушке, которую едва знает, и желает, чтобы она была рядом с ним, пока он едет все дальше по планете. Его удивило, что он так остро чувствует ее отсутствие. Но Тизмет исчезла навсегда, а Вараиль ждет его на Замковой горе. В силу своей должности и своих обязанностей ему суждено провести жизнь в частых поездках по планете. Внезапно его охватило такое сильное желание показать Вараиль все, что имел счастье увидеть сам: золотых пчел Байлемуны, исчезающее озеро Симбильфант, полуночный базар Бомбифэйла, буйство цветов Гуликапского фонтана, сады Барьера Толингар…

— Вас заинтересовали наши пчелы, милорд?

Престимиона этот вопрос застал врасплох, и он быстро перевел взгляд на герцога.

— О да, — поспешно ответил он. — Да! Какие они необыкновенные! Какие чудесные!

— Я мог бы прислать несколько штук к вам в Замок, — сказал Кейтинимон. — Но они умрут, как и все остальные.

В тот вечер, когда они ужинали местными деликатесами во дворце герцога, мысли Престимиона были по-прежнему заняты золотыми пчелами и тоской по Вараиль, которую они так неожиданно в нем пробудили.

Перед его мысленным взором ярко светились их загадочные глаза, а высоко в воздухе под огромным куполом кружился ослепительный вихрь мириадов насекомых. Эти всезнающие глаза — этот необъяснимо разумный взгляд — этот прекрасный золотистый мигающий свет…

Этот восхитительный мир, подумал он, это сосредоточие чудес, в котором столько сюрпризов, что их хватило бы на десять жизней…

Но повидать знаменитых золотых пчел не было основной целью приезда сюда короналя, и именно Гиялорис в конце концов вернул разговор к главной теме.

— Поступило сообщение, — сказал он герцогу, — что прокуратор Дантирия Самбайл и с ним пара его людей не так давно проследовали в этом направлении.

У короналя есть причины желать найти его и поговорить с ним. Не было ли у вас с ним контактов?

Герцог не выказал удивления. Весьма вероятно, что к этому времени до него и до многих других уже дошли слухи, что лорд Престимион пытается выяснить местонахождение прокуратора Ни-мойи и что охота на этого человека идет по всему континенту.

Разумеется, это была сенсационная новость. Но герцог Кейтинимон был слишком умен, чтобы задавать лишние вопросы Престимиону. Он ничего не спросил, а только ответил, что тоже слышал о присутствии прокуратора в этих местах, но тот к нему не заезжал. Его озадачило то, что прокуратор был неподалеку и не счел нужным повидаться с ним. Но он был уверен, что Дантирии Самбайла в провинции Балимолеронда уже нет. Больше он ничего не мог сказать. А когда Септах Мелайн спросил его, куда вероятнее всего направится беглый прокуратор — на юг или на запад от Байлемуны, герцог Кейтинимон лишь пожал плечами.

— Ясно, что он пытается попасть домой. Полагаю, он стремится к морю. Он может добраться до него, двигаясь как в одну, так и в другую сторону. Однако не мне пытаться разгадать намерения Дантирии Самбайла.

Коротких путей на Маджипуре никогда не существовало, но прокуратор быстрее мог добраться до моря, отправившись на юг, а не на запад. И хотя порты должны были заблокировать, Престимион очень хорошо знал как легко такому хитрому человеку, как Дантирия Самбайл, с помощью подкупа проскользнуть сквозь любую блокаду Ведь подкупил же он стражу туннелей Сангамора. Неужели ему трудно будет найти какого-нибудь ленивого и продажного таможенного служащего в южном порту, который отвернется, пока они с Мандралиской взойдут на борт грузового корабля, идущего в Эимроэль?

Значит, надо ехать на юг. По направлению к Кетерону и Серной пустыне.

Это был логичный выбор, и к тому же заманчивый.

Серная пустыня отнюдь не была ни пустыней, равно как и местом, где можно найти серу; судя по всем отчетам, она представляла собой одно из самых поразительных мест в мире. Престимион был благодарен Дантирии Самбайлу за то, что тот дал ему повод посетить ее.

Еще одно место, куда он отправится без Вараиль. Он никак не мог перестать думать о ней.

Через два дня после выезда из Байлемуны им начали попадаться первые участки желтого песка. Сначала это были только редкие полоски и языки песка, обычно смешанного с темной почвой, приглушавшей его яркий цвет. Но постепенно желтый цвет стал преобладающим, а когда путешественники подъехали к самой Серной реке, он уже господствовал вокруг, словно был единственным цветом во вселенной.

Легко понять, почему первые исследователи этого района подумали, что наткнулись на обширные залежи серы. Никакое другое вещество не могло иметь столь яркий и теплый оттенок Но это оказалось не так:

«сера» в Серной пустыне оказалась не чем иным, как мельчайшим желтым известковым песком, поразительный цвет которому придавали зерна кварца и микроскопические фрагменты полевого шпата и роговой обманки. Очевидно, он образовался в невообразимо древнюю эпоху, когда большая часть центральной части Маджипура представляла собой совершенно безводную пустыню, а огромные желтые горы занимали территорию к западу от Лабиринта. Мощные ветра в течение многих тысяч лет перемололи эти, горы в пыль и унесли ее на тысячи миль, где она в конце концов осела в области за Гейбиланскими горами за Кетероном, где брала начало Серная река. Она и сделала остальное: унесла огромные количества песка вниз с гор и распределила его по всей плоской долине, где сейчас стояли путешественники с Замковой горы, по той долине, которая с незапамятных времен называлась Серной.

На большей ее части эти уникальные желтые пески образовали поверхностный слой, толщина которого редко превышала двадцать — тридцать футов. Но были такие участки, где его глубина была полмили и больше, он отвердел в течение многих геологических эпох и превратился в мягкий, пористый камень, образующий высокие вертикальные утесы. Именно в такой зоне плоских желтых утесов были построены города и селения округа Кетерон.

Некоторым казалось, что Кетерон прекрасен, как сказочная земля; но другие воспринимали его как нечто гротескное и причудливое, что может привидеться лишь в кошмарном сне. Эрозия вырезала в верхних слоях утесов глубокие ущелья с отвесными стенами, а выветривание создало на открытых местах искривленные сужающиеся шпили сотен причудливых форм.

Вынув изнутри этих шпилей камень и прорезав крохотные щели-окна в мягкой породе стен, люди Кетерона превратили их в жилища, странные и нереальные, и целые города состояли из высоких, узких, желтых строений, похожих на остроконечные колпаки ведьм.

Странный облик Кетерона сделал его излюбленным местом работы психоживописцев, которые многие века стекались сюда, разворачивали свои психочувствительные полотна и, впадая в транс, изливали на них свои впечатления от увиденного. Призрачно-воздушные полотна с изображением искривленных желтых башен Кетерона служили едва ли не обязательным украшением в домах нуворишей, которые еще не научились распознавать банальность. Даже в Замке Престимион встречал в разных комнатах пять или шесть изображений Кетерона, и он настолько привык к облику этого места, что опасался воспринять его как нечто самой собой разумеющееся, когда наконец увидит воочию.

Но он быстро понял, что психоживопись ни в коей мере не подготовила его к восприятию реального облика Кетерона. Этот желтый пейзаж с мутной желтой рекой, безмятежно текущей посередине, и уродливо скособоченные дома-великаны Кетерона, поднимающиеся, словно пики на вершинах утесов, — как таинственно все это выглядело, как было похоже на мир иной планеты, который вдруг оказался здесь, на Маджипуре, между Байлемуной и Аруачозианским побережьем!

«Конечно, — размышлял Престимион, — любое место, которого ты не знаешь, кажется таинственным.

А насколько хорошо ты знаешь в действительности даже те места, которые считал хорошо тебе известными?»

Но то, что он здесь увидел, было поистине странным. Город Кетерон, который растянулся на несколько миль вдоль северного берега реки в самом сердце долины, был столицей провинции Кетерон. По меркам Маджипура это был небольшой город, с населением не более полумиллиона. Престимион в изумлении рассматривал дома странной формы, незнакомые лица горожан, которые вышли посмотреть на своего короналя. Да, Кетерон выглядел совершенно необычно. Даже на лицах людей лежал желтый отблеск, или так ему казалось, и они предпочитали просторные, развевающиеся одежды и длинные, свободно свисающие колпаки, делавшие их похожими на гномов.

Но даже если бы контуры Кетерона были ему так же знакомы, как очертания Малдемара, Халанкса или Тидиаса, подумалось Престимиону, он бы обманывал себя, полагая, что знает его. Каждый город — это целый мир, планета в миниатюре, с тысячелетней историей, заключенной в его стенах, и таким количеством тайн, что вы их не узнаете, даже если проведете в нем остаток жизни. А Кетерон был всего одним из множества городов этой обширной планеты, порученной его заботам. Сегодня он проедет через этот город и больше никогда не увидит — по сути, он и завтра будет для него столь же загадочным, как и позавчера.

Это был район земледелия: мягкая желтая земля славилась феноменальным плодородием, и люди здесь казались простодушными, не привыкшими к визитам не только короналя, но и любых аристократов. Выходя из ратуши — скрученной, искривленной трехэтажной башни на самом краю утеса, — чтобы приветствовать Престимиона и проводить его внутрь, мэр Кетерона едва сдерживал трепет. Его защищало бесчисленное количество атрибутов суеверия: его пурпурно-желтую официальную мантию украшало столько талисманов и амулетов, что оставалось только удивляться, как под их весом этот бедняга еще держится на ногах. Он привел с собой двух магов для моральной поддержки — полного невысокого человека с маслянистой кожей и высокую, худую, похожую на воронье пугало женщину, которые несли священные предметы явно чисто местного культа, поскольку даже Мондиганд-Климд никогда не видел ничего подобного. Су-сухириса забавляли те серьезные, неуклюжие заклинания, при помощи которых эта пара изгоняла темных духов из пещероподобной душной комнаты, где проходила встреча, очевидно стараясь обеспечить безопасность короналя и его свиты. Или эти ритуалы совершались ради блага самого мэра?

Престимион и все остальные стояли в стороне, пока Гиялорис проводил расследование. Мэр явно был слишком напуган самой близостью Престимиона и не мог поддерживать беседу с ним, и легкомысленные замечания Септаха Мелайна не помогли бедняге расслабиться. Но Гиялорис, на вид массивный и внушающий страх, умел разговаривать с простыми людьми, поскольку и сам происходил из их среды.

Не приходилось ли мэру или его людям видеть и слышать в этих местах что-либо имеющее отношение к Дантирии Самбайлу, спросил он. Нет. По крайней мере, мэр знал, кто такой Дантирия Самбайл. Но он представить себе не мог, зачем бы ужасному прокуратору Ни-мойи понадобилось путешествовать в их краях. То, что столь могущественный и устрашающий персонаж мог по какой-то причине заехать в эту живописную, но незначительную провинцию, совершенно сбивало беднягу с толку и приводило в отчаяние.

— По-моему, мы выбрали неверный маршрут, — шепнул Престимион Септаху Мелайну — Если бы он направился прямо к Аруачозианскому побережью, он не миновал бы этих мест — ведь так? Нам следовало из Байлемуны отправиться на запад, а не на юг.

— Если только мэра не заколдовали и не заставили забыть о том, что Дантирия Самбайл проезжал здесь, — ответил Септах Мелайн. — Теперь прокуратор знает, как играть в эту игру.

Но оказалось, что в такой изощренности не было необходимости. Когда Гиялорис показал набросок портрета Мандралиски, который они возили с собой, мэр мгновенно узнал мрачное лицо дегустатора ядов.

— О, да-да, — сказал он. — Он был здесь. Путешествовал в ржавом старом экипаже и останавливался в городе, чтобы закупить провизию, — три недели назад, а может, пять, шесть… где-то так. Как можно забыть такое лицо?

— Он путешествовал один? — спросил Гиялорис.

Мэр не знал. Никто не потрудился осмотреть экипаж, который стоял у берега реки. Человек с узким лицом купил то, что ему было нужно, и продолжил свой путь. Мэр также не мог сказать, в каком направлении он уехал.

Здесь, по крайней мере, его маги пригодились.

— Мы понимали, что этот незнакомец не принесет городу удачи, — высказалась худая женщина. — Поэтому мы в течение полумили проследили путь экипажа и поставили свечи из драконьего воска через каждые сто ярдов, чтобы он никогда больше не вернулся.

— И в каком направлении он поехал?

— На юг, — без колебаний ответил невысокий человек с лоснящимся лицом. — К Арвианде.

10

— Они были рады от нас избавиться, — со смехом заметил Престимион. Королевский караван ехал по сооружению под названием мост Спурифона, изношенному, угрожающе потрескивающему деревянному настилу которому можно было дать не меньше пяти тысяч лет. Далеко внизу едва виднелась забитая илом Серная река, текущая медленно, как сонная змея, — темно-желтая линия на более светлом фоне долины, по которой она вилась. — Какими мы казались им страшными, наверное! Надеюсь, они не просто сочинили первое, что пришло в голову, чтобы мы побыстрее убрались из города.

— Чтобы лгать короналю, требуется мужество, — сказал Абригант. — Найдется ли во всем этом городе хоть крупица мужества?

— Они сказали правду, — вмешался Мондиганд-Климд. — Я заметил следы их магических свечей вдоль нашего пути. Смотрите: вон там и там. Сгорели до конца, но огарки сохранились. Мы едем правильно. , — Эти кетеронцы — безобидные, робкие люди, которые оказались замешанными в слишком сложные для них дела, и мы их сильно напугали, — сказал Престимион. — Нам следует что-нибудь для них сделать. — Он взглянул на Септаха Мелайна. — Запиши для памяти.

Хотя бы построим им новый мост. А этот пора отправить в музей.

— Строительством мостов ведает понтифекс, — проворчал Септах Мелайн. — Это и означает его титул: строитель мостов. Древнее слово, ему многие миллионы лет.

— Нет ничего столь древнего в мире, — возразил Абригант. — Даже звезд.

— Ну, тогда тысячи лет.

— Успокойтесь, вы оба, — резко прервал их Престимион. — Известите соответствующий департамент: новый мост для Кетерона, и покончим с этим, больше никаких споров. — Какая польза быть короналем, подумал он, если даже своим ближайшим соратникам приходится дважды повторять приказ, чтобы он был выполнен?

К югу от реки преобладающий желтый цвет местности вскоре начал исчезать по той же схеме, по которой появлялся к северу от города. Полосы темной почвы становились все более частыми, пока не стали преобладающими. Путешественники испытали некоторое облегчение. Такой странно яркий цвет, через некоторое время оглушал и умерщвлял мозг самой своей интенсивностью, а монотонность серного пейзажа начинала действовать угнетающе.

В ту ночь они разбили лагерь у подножья горной гряды средних размеров, которая лежала перед ними.

Во сне Престимион получил послание от Хозяйки Острова.

Корональ редко получал послания во сне, и не только потому, что Хозяйкой, как и полагалось, стала его собственная мать. Такие сны служили руководством для души, а, как правило, властители страны не давали друг другу советов. Но иногда, во время кризиса, когда короналю предстояло принять решение, Хозяйка брала на себя обязанность вмешаться и помочь своей мудростью. В эту ночь сон одолел Престимиона, как только он закрыл глаза. Он почувствовал, что впадает в транс, который предвещал послание. Затем он услышал тихую музыку из владений Хозяйки и с легкостью перенесся в низкий павильон из чисто белого мрамора, уставленный горшками с цветущими травами, ароматными алабандинами, танигалами и другими растениями. И вот перед ним возникла принцесса Терисса, Хозяйка Острова, его мать и мать всей планеты. Она улыбалась и протягивала к нему руки.

Она выглядела молодой, как всегда, так как была одной из тех женщин, над которыми не властно время.

С тех пор как она приступила к своим обязанностям, ее темные волосы не потеряли ни капли блеска. Серебряный обруч на голове, знак ее должности, легко покоился на ее лбу. Спереди на платье, как всегда, сверкал рубин Малдемаров, этот удивительный драгоценный камень, принадлежавший семье четыре тысячи лет, темно-красный, с пурпурным отливом, обрамленный золотой оправой.

Рядом с ней стояла Тизмет.

По крайней мере, так сначала показалось Престимиону. Эта маленькая, изящно сложенная женщина с задорно вспыхивающими глазами могла быть только Тизмет; но пока его душа содрогалась от удивления и смущения — почему Тизмет стоит рядом с Хозяйкой в этом посланном сне, когда он уже думал, что примирился с трагедией ее смерти и продолжает жить дальше? — все сдвинулось так плавно, как часто происходит во сне, и он ясно увидел, что женщина рядом с матерью вовсе не Тизмет, и никогда не была Тизмет, не могла ею быть. То была Вараиль. Как странно, подумал он, что он принял ее за Тизмет. Ведь каждая из них прекрасна и привлекательна в своем роде, но высокая, крепкая, дородная Вараиль совсем не походила на крохотную, хрупкую на вид Тизмет, которую Престимион когда-то любил и потерял.

Он вдруг осознал, что мать что-то говорит. Но, казалось, их разделяет какой-то барьер, который не позволяет ему разобрать ее слова. Словно воздух в павильоне был слишком плотным или аромат цветов слишком сильным. А она все говорила, продолжая улыбаться, мягко указывала руками на него, на Вараиль, на себя.

Он напрягал слух, чтобы услышать ее. И наконец понял.

— Ты знаешь эту девушку, Престимион? — говорила Хозяйка. — Ее зовут Вараиль, и она живет в Сти.

— Да, мама, я ее знаю.

— У нее осанка королевы.

— Она и будет королевой, — ответил Престимион. — Моей королевой, которая будет жить рядом со мной в Замке.

— Ты действительно говоришь серьезно, Престимион? Скажи мне, что серьезно.

— О да, мама. Да, серьезно.

Когда он утром проснулся, сон все еще четко сохранялся в его памяти, как всегда бывает с настоящими посланиями. Септах Мелайн, который первым зашел к нему, посмотрел на него странным взглядом, рассмеялся и сказал:

— Сегодня ты выглядишь так, словно живешь в другом мире, друг мой.

— Возможно, так и есть, — ответил Престимион.

Тем не менее необходимо было вернуться в этот мир. До южного побережья оставалось еще много дней пути, и нельзя было терять времени, если он хотел настичь Дантирию Самбайла.

Последние желтые пески остались теперь позади.

Как и сухость пустыни Кетерона. Воздух здесь был влажным и мягким, теплым и нежным, как бархат, холмы густо поросли зеленью, покрытой восковым налетом, небо часто затягивали дождевые облака, но дожди всегда быстро заканчивались. Теперь они приближались к тропической области.

Точку перехода отмечали три своеобразных ориентира. Первый, в том месте, где дорога внезапно устремилась вверх от плоской равнины и привела их в местность скалистых утесов, сначала показался им похожим на возвышавшуюся слева одиночную гору, но они быстро поняли, что это целая горная гряда, длинная серая стена, которая с удивительной внезапностью выросла из окружающей равнины. На огромном основании высились несколько маленьких закругленных вершин, каждая была точной копией соседних. Они хаотично окружали удлиненную вершину, и их было поразительно много.

— Это Гора Тринадцати Сомнений, — пояснил Мондиганд-Климд, который во время путешествия взял на себя обязанности хранителя карт — Эти многочисленные пики выглядят совершенно одинаково, и один перевал ведет к другому, так что путешественник, пытающийся преодолеть гряду, непременно заблудится.

— Это и с нами случится? — спросил Престимион и подумал, что, может быть, как раз сейчас прокуратор блуждает среди этих одинаковых каменных горбов.

Су-сухирис в своей обычной странной манере покачал обеими головами.

— О нет, ваша светлость, мы проедем мимо этих гор, а не через них. Но их появление на востоке от нас говорит о том, что мы выбрали правильную дорогу. Теперь нам надо искать утес Глаз, который очень скоро появится.

— Утес Глаз? — повторил Септах Мелайн. — Что это такое? Объясните, пожалуйста.

— Подождите и увидите, — ответил Мондиганд-Климд.

Когда они его нашли — зоркий Септах Мелайн заметил его первым, — не возникло никаких сомнений в том, что это именно он. Это была величественная гора из какого-то беловатого камня, стоящая отдельно в стороне от тракта, справа от него. Вся ее поверхность была усеяна множеством больших, глубоко вкрапленных овальных глыб из какого-то темного, сверкающего минерала, усыпавших склоны, словно изюминки в пудинге. Возникало впечатление, будто тысяча суровых, черных глаз смотрят вниз на путешественников с белого лица горы. При виде утеса Гиялорис замахал руками, делая охранительные жесты, и даже Престимиона охватила дрожь, вызванная чем-то вроде благоговения или даже страха.

— Как это произошло? — поинтересовался он. Но ему никто не мог ответить, да он и не ожидал ответа.

Кто мог объяснить, какая сила создала этот мир и с какой целью? О природе и мотивах Высшего Божества не спрашивают. Мир — это мир: он такой, какой есть, место вечного восторга и тайны.

Долгие часы утес Глаз следил за ними, пока они ехали мимо его волшебного склона.

— А скоро, — произнес Мондиганд-Климд, склоняясь над картой, — мы подъедем к Столбам Дворна, которые отмечают границу между центральным и южным Алханроэлем.

Они увидели их перед самой темнотой: две огромные сине-серые скалы, в десять раз выше человеческого роста, сужающиеся к вершине до остроконечных пиков. Они стояли друг против друга, а прямая как стрела дорога проходила прямо между ними, так что они образовывали нечто вроде триумфальной арки у входа в лежащие за ними земли. Скалы были шершавыми и изрезанными на внешней стороне, но гладкими и ровными на внутренней, и поэтому выглядели, как две половинки одной крупной скалы, разрубленной пополам.

— Здесь какое-то колдовство, — тревожно прошептал Пмлорис и снова стал делать охранительные жесты.

— А, да, — сказал Септах Мелайн игривым тоном. — На этом месте лежит проклятие. Каждые двадцать тысяч лет эти скалы с грохотом сталкиваются, и горе тем путникам, которые в это время оказались на дороге между ними.

— Значит, вы знаете эту древнюю легенду? — спросил Мондиганд-Климд.

Септах Мелайн резко обернулся к нему.

— Легенду? Какую легенду? Я всего лишь пошутил над Гиялорисом.

— Значит, вы заново придумали то, что уже придумано, — ответил су-сухирис. — Потому что у метаморфов действительно существовала древняя легенда, в которой так и говорилось, что это сталкивающиеся скалы, которые некогда разошлись и когда-нибудь снова сойдутся. И что еще хуже, когда это произойдет в следующий раз, между ними погибнет великий король из рода человеческого.

— Вот как? — беспечно улыбнулся Престимион и быстро перевел взгляд с одной половинки скалы на другую. — Ну, тогда, полагаю, мне ничего не грозит, потому что, хоть я и король, но пока еще никто не назвал бы меня великим. — И прибавил, подмигнув Септаху Мелайну:

— Но возможно, нам все равно следует поискать другую дорогу на юг, а? Чтобы полностью исключить риск.

— Понтифекс Дворн, милорд, приказал укрепить бронзовые магические пластины с каждой стороны дороги, исписанные рунами для защиты от подобных случаев, — сказал Мондиганд-Климд. — Конечно, это было тринадцать тысяч лет назад и пластины давным-давно исчезли. Видите эти неглубокие квадратные зарубки высоко на стенах? Там они и были, так говорят по крайней мере. Но мне кажется, у нас отличные шансы благополучно проехать между ними.

И действительно, Столбы Дворна остались на месте, когда караван проехал между ними. Вид местности по другую их сторону явно изменился. Листва стала более густой из-за возросшей жары и влажности, вместо острых зазубренных скал появились гладкие округлые холмы.

На картах Мондиганд-Климда не было обозначено никаких поселений на расстоянии пятидесяти миль от Столбов. Но путешественники не проехали еще и десяти минут, как наткнулись на едва заметную дорогу, уходящую от главного тракта по направлению к группе низких холмов на западе, и Септах Мелайн, уставившись своим острым взглядом на эти холмы, объявил, что он различает ряд каменных стен на середине склона, частично скрытых зарослями вьющихся лоз. Престимиону стало любопытно, и он послал Абриганта вместе с парой солдат на разведку. Через пятнадцать минут они вернулись и доложили, что там лежит разрушенный город, пустынный, не считая одной семьи фермеров-гэйрогов, которые поселились среди древних строений. Один из гэйрогов сказал им, что это все, что осталось от большого города времен лорда Стиамота, жителей которого в период войны вырезали меняющие форму.

— Этого не может быть, — возразил Мондиганд-Климд, качая обеими головами одновременно. — Лорд Стиамот жил семьдесят веков назад. В этом климате джунгли уже давно проглотили бы любой заброшенный город.

— Давайте посмотрим на него, — предложил Престимион, и они отправились от развилки на запад. Через несколько сотен ярдов грунтовая дорога превратилась в простую колею, которая плавно вилась по склону вверх. Вскоре показались стены разрушенного города. Это было основательное сооружение из камня, высотой в пятнадцать футов по большей части, но почти скрытое травами и лозами Слева от входа в сам город стояло огромное раскидистое дерево с бледно-серой корой. Его тысячи ветвей, расплющенные о камень стен, казались вросшими в нее, так что трудно было определить, где кончается дерево и начинаются развалины стены.

Два крепких молодых гэйрога вышли им навстречу.

Оба они не носили одежды, но определить их пол было невозможно, так как половые органы гэйрогов-мужчин можно было видеть только в возбужденном состоянии, а грудь женщин также оставалась скрытой, если только они не кормили младенцев. Хотя они принадлежали к млекопитающим, их легко было принять за рептилий. Эти двое обладали ярко блестящей чешуей и сильными трубчатыми руками и ногами. Их холодные зеленые глаза не мигали, а раздвоенные алые языки непрерывно мелькали в безгубых ртах. Вместо волос на головах извивалась масса черных колец, похожих на змей.

Они приветствовали гостей с равнодушной любезностью и попросили подождать, пока они позовут своего дедушку. И вскоре медленной, прихрамывающей походкой к ним приблизился невысокий, почтенный гэйрог.

— Я — Бекримиин, — сказал он и сделал широкий приветственный жест, сопровождаемый легким скрипом. Престимион не назвал себя в ответ, — Мы очень бедны, но примем вас со всем гостеприимством, на которое способны, — сказал Бекримиин и дал знак своим внукам, которые быстро принесли блюда, оказавшиеся не чем иным, как гигантскими листьями в форме сердца с какого-то местного дерева, на которых лежало пюре из крахмалистых овощей с острым, пряным запахом. Престимион взял немного и съел, решительно демонстрируя удовольствие. Еще несколько человек последовали его примеру, но ни Гиялорис, ни привередливый Септах Мелайн даже не сделали вид, что едят.

Сладкая, слегка пузырящаяся жидкость — вино или пиво, Престимион не смог определить, — появилась вслед за едой.

Потом гэйрог проводил их в самую середину развалин Только слабые следы городских строений можно было разглядеть, в основном — фундаменты зданий, кое-где стояли обгоревшие башни или уцелевшие стены, которые подпирали растущие рядом деревья. Эти стены некогда были стенами склада, или храма, или дворца. Большинство строений уже давно поглотили, гигантские, раскидистые деревья, плоские ветви которых срастались, пока полностью не окутали и не скрыли те строения, которые служили им опорой в их далекой юности. Этот город, сообщил старик, носил название Диарвис Название ни о чем не говорило Престимиону и его спутникам.

— Он датируется временем лорда Стиамота, это так? — спросил Престимион.

Гэйрог хрипло рассмеялся.

— О нет, ничего подобного. Это глупые дети вам сказали? Они невежды. Как я ни пытаюсь преподать им историю, она улетучивается из их голов прежде, чем я успеваю договорить. Нет, этот город гораздо моложе.

Он был покинут всего девятьсот лет, назад.

— Значит, и нападения метаморфов тоже не было?

— Они вам это тоже рассказали? Нет-нет, это всего лишь миф. К тому времени метаморфы уже давно покинули Алханроэль. Этот город разрушился сам по себе. — И старый гэйрог рассказал легенду о жестоком и высокомерном герцоге, о восстании рабов, которые обрабатывали его поля. Убийство трех членов семьи герцога, его жестокая месть, а затем новое восстание, повлекшее за собой еще более жестокие репрессии, которые закончились убийством самого герцога, после чего и рабы, и господа покинули этот город, так как к тому времени в живых осталось слишком мало людей, чтобы поддерживать в нем жизнь.

Престимион слушал в мрачном молчании, пораженный этим неизвестным эпизодом истории.

Как любой принц из Замка, которого отобрали для высокой должности в правительстве, он тщательно изучил анналы Маджипура. В период между кампанией Стиамота против метаморфов и сражениями самого Престимиона с Корсибаром история планеты в основном развивалась поразительно мирно, без больших кровопролитий. Конечно, ему никогда не попадались никакие отчеты о восставших рабах и убитых герцогах Эта история противоречила всем его прежним взглядам на миролюбивые нравы народов Маджипура, которые уже давно научились решать свои споры без применения насилия. Ему бы больше понравилось услышать, что это метаморфы повинны в таких разрушениях; по крайней мере, уже существовала общепринятая история о жестоких войнах между людьми и метаморфами, хотя и они закончились за тысячи лет до разрушения этого города.

Теперь Бекримиин сообщил гостям, что приглашает их остаться на ночь — или на столько времени, на сколько они пожелают. Но Престимион уже был сыт по горло этим местом, которое начало его сильно угнетать, а потому сказал Гиялорису:

— Поблагодари его, дай немного денег и скажи ему, что он сегодня принимал у себя короналя. А потом тронемся в путь. — И прибавил, обращаясь к Абриганту:

— Когда вернемся в Замок, найди мне документы, какие сможешь отыскать, об этом городе. Мне хотелось бы более подробно изучить его историю.

— Очень может быть, что в архивах ничего не окажется, — ответил Септах Мелайн. — Не мы первые придумали сокрытие неприятных фактов, милорд.

— Очевидно, — мрачно согласился Престимион и вышел из ворот города. Некоторое время он стоял, глядя на огромное дерево, которое удерживало городскую стену в своих мощных объятиях, и потом до конца дня почти ни с кем не разговаривал.

Теперь они въехали в провинцию под названием Арвианда. Когда о ней заходила речь, то всегда звучала фраза: «Арвианда — страна золотистых холмов», которая вызывала в воображении Престимиона образ сожженных, темно-желтых холмов в тех местах, где стоит обычное для севера долгое сухое лето. Он удивлялся, почему холмы золотистые в этом вечнозеленом и пышном тропическом районе, где часто идут дожди. Или сам желтый металл добывают в этом месте?

Но ответ он получил быстро: дело было совсем в другом. На склонах холмов Арвианды в изобилии росли деревья с толстыми стволами и широкими листьями в форме лодки, заглушившие почти все остальные растения; их бесчисленные листья, жесткие и вытянутые в стороны, почти металлические на вид, отражали золотистые лучи тропического солнца, и вся эта местность казалась позолоченной.

В городе Арвианда они навели справки о Дантирии Самбайле, но не узнали ничего определенного. Никто не готов был утверждать, что действительно видел проезжавшего здесь прокуратора, хотя в некоторых докладах сообщалось о каких-то неприятных незнакомцах, быстро проехавших по окраине города несколькими неделями раньше. Действительно ли они пытались уклониться от ответа, или жители Арвианды просто ненаблюдательны? Трудно сказать; но в любом случае у них ничего не удалось узнать.

— Продолжим наш путь? — спросил Септах Мелайн у Престимиона?

— Да, до самого побережья.

По другой сторону от Арвианды находились знаменитые топазовые рудники Зебергеда. Здесь добывали прозрачную разновидность этого драгоценного минерала, прозрачную, как самое тонкое стекло, и после полировки приобретавшую непревзойденный блеск. Но солнце над каменистой землей Зебергеда сияло так ярко, что из-за его блеска выходы топаза в дневное время не были видны. Поэтому рудокопы отправлялись на работу только в сумерки, когда топаз ярко сиял в последних лучах заходящего светила. Они метили сверкающие камни, накрывая их мисками. На следующий день рано утром они возвращались и вырезали помеченные куски породы, а потом отдавали мастерам, которые их шлифовали.

Престимион с интересом смотрел на все это. Но рудокопы Зебергеда, хотя они и подарили ему удивительные кристаллы чистейшего топаза, не могли дать никаких сведений о Дантирии Самбайле.

За Зебергедом небо потемнело от туч, тяжело повисших в небе, словно плотное, молочно-белое покрывало. Они вступали в дождливый Каджит-Кабулон, где клинообразные горы постоянно задерживали туманы, приплывавшие из южных морей, и превращали их в дожди. Действительно, они вскоре достигли зоны осадков, и после этого много дней не видели солнечного света. Дождь барабанил непрерывными струями. Он почти не прекращался, лишь иногда ненадолго ослабевал.

Джунгли Каджит-Кабулона были зелеными, зелеными, зелеными. Деревья и кусты буйно разрастались, тянулись к небу, их стволы пестрели яркими красными и желтыми грибами, которые вносили единственный всплеск ярких цветов. Кроны деревьев переплелись с лианами и превратились в практически сплошной шатер, по которому непрерывно хлестал дождь и просачивался каплями на землю. Пропитанную водой почву покрывал плотный ковер из пушистого зеленого мха, там и сям прорезанного узкими ручейками и многочисленными озерцами, и все они отражали и преломляли тусклый зеленоватый свет таким сложным образом, что часто невозможно было определить, падает ли свет сверху или поднимается от неизвестного источника в лесной подстилке.

Здесь тоже повсюду кипела жизнь на удивление разнообразных и многочисленных существ: прожорливые длинноногие жуки; тучи блох; жужжащие белые осы с полосатыми крылышками; синие пауки, свисающие на длинных паутинках с высоких деревьев; мухи с огромными рубиновыми глазами; алые ящерицы в желтых пятнах; плоскоголовые жабы. Таинственные маленькие создания прятались в трещинах скал, так что можно было разглядеть только их волосатые цепкие лапы. И время от времени на большом удалении можно было видеть какого-то тяжелого, мохнатого зверя, который не приближался к путешественникам, а сопел и вынюхивал что-то в джунглях, переворачивал своим раздвоенным хоботом куски мха в поисках тех существ, что обитали под ним. В зеленой тьме все принимало странные, чуждые формы: тощие хамелеоны выглядели серыми сучками, сучки походили на хамелеонов, змеи притворялись лианами, некоторые лианы очень легко было спутать со змеями. Гниющие стволы, лежащие в ручьях, легко было принять за притаившихся хищных гурнибонгов; но однажды, когда Гиялорис утром присел у ручья, чтобы умыться, он увидел, как то, что он счел бревном, лежащим в воде в нескольких футах от него, с ворчанием поднялось на четыре короткие лапы и медленно удалилось, щелкая длинной зубастой пастью, явно недовольное тем, что его потревожили.

Принц Тацтац, гибкий человек с оливковой кожей неопределенного возраста, который правил в Каджит-Кабулоне столько, сколько Престимион себя помнил, воспринял неожиданный приезд короналя в его провинцию так же хладнокровно, как, по-видимому, воспринимал все остальное. Он устроил для Престимиона щедрый пир в своем плетеном дворце в самом сердце джунглей. Это было открытое и полное воздуха сооружение, которое, по его словам, было выстроено в излюбленном стиле метаморфов из далекого Илиривойна, расположенного на другом континенте.

— Я строю новый дворец каждый год, — объяснил Тацтац. — Это позволяет сэкономить расходы на его содержание.

Они ели сладкие фрукты из тропического леса и копченое мясо, вкус и аромат которых были абсолютно незнакомы людям с Замковой горы, но вино, по крайней мере, было с севера и напоминало о доме. Играли музыканты; выступали жонглеры; три гибкие девушки, почти без одежд, исполнили сложный, соблазнительный танец. Престимион обсудил с принцем коронационные торжества, крепкое здоровье понтифекса и чудеса окружающих их джунглей, которые Тацтац считал самым красивым районом Маджипура, что было неудивительно.

Постепенно, когда вечер подходил к концу, беседа коснулась более серьезных вещей. Престимион постепенно заговорил о Дантирии Самбайле; но не успел он перейти к причинам его появления на юге, как принц Тацтац ловко перебил его и сказал, что он сам столкнулся с серьезной проблемой: это рост случаев необъяснимого безумия среди жителей его провинции.

— Мы здесь в общем очень уравновешенные люди, милорд. Неизменная мягкость и тепло нашего климата, красота и спокойствие окружающей среды, постоянная музыка дождя — вы даже представить себе не можете, ваша светлость, как благотворно все это влияет надушу.

— Это правда. Действительно, я этого представить не могу, — согласился Престимион.

— Но теперь, в последние шесть-восемь месяцев, совершенно неожиданно все изменилось. Мы видим, как самые солидные граждане внезапно встают и удаляются в одиночестве в лес, без каких-либо явных на то причин. Уходить от главных дорог, как вы понимаете, гибельно, ибо лес огромен, — наверное, вы его назовете джунглями, — и он может быть недобрым к тем, кто пренебрегает его требованиями. Пока что нам известно о тысяче ста таких исчезновений. Лишь немногие из тех, кто уходил, вернулись. Зачем они ушли? Что они искали? Они не в состоянии нам рассказать.

— Как странно, — смущенно ответил Престимион.

— И еще у нас было множество необычных случаев иррационального поведения, даже насилия, в самом городе, и даже есть жертвы… — Тацтац покачал головой.

На его гладком, обычно безмятежном лице появилось выражение страдания. — Это выше моего понимания, милорд. Здесь не произошло никаких перемен, которые могли бы вызвать такие катаклизмы. Признаюсь, что нахожу все это ужасным и внушающим тревогу.

Скажите, ваша светлость, вы слышали о подобных случаях в других регионах?

— Да, в некоторых, — ответил Престимион. Ему неприятно было снова столкнуться с проблемой, которую он, пораженный странным новым миром вокруг, умудрился выбросить из головы с тех пор, как покинул Лабиринт. — Я согласен: ситуация тревожная. Мы проводим расследование.

— Вот как. И несомненно, вскоре вы поделитесь с нами важными выводами. Не может ли быть причиной всего этого некое колдовство, как вы думаете, милорд?

Это моя теория, и здравая, по-моему. Что еще могло лишить разума сразу столько людей, как не могучие чары, которое какие-то темные силы наслали на нашу землю?

— Мы самым тщательным образом в этом разбираемся, — ответил Престимион, на этот раз достаточно резким тоном, так что Тацтац, имеющий большой опыт в общении с сильными мира сего, понял, что корональ желает закончить этот разговор. — Позвольте мне перейти теперь к другому вопросу, принц Тацтац. Фактически именно для этого я и рискнул приехать в ваш прекрасный лес…

11

— Он воспринял это довольно спокойно, — заметил Септах Мелайн с некоторой обидой, когда они ехали на юг, покидая страну джунглей. — «Да, конечно, знаменитый прокуратор», — произнес он высоким голосом, поразительно точно копируя невозмутимую, откровенную манеру речи принца Тацтаца. — «Что он за удивительный человек! И какое количество неожиданных визитов великих граждан планеты выдалось в этом сезоне!» Разве он ничего не слышал о блокаде портов? Или о сторожевой линии, которую мы установили от Байлемуны до Стойена?

— Он знал, — резко ответил Абригант. — Конечно, он знал! Он просто не хотел ссориться с Дантирией Самбайлом. Да и кто бы захотел? Но он обязан был задержать прокуратора до тех пор, пока..

— Нет, — возразил Престимион. — Наши распоряжения были уклончивыми. Мы предупредили портовых чиновников о необходимости задержать его, если они его увидят, но ничего подобного не сказали таким людям, как Тацтац, которые правят вдали от побережья, вдоль вероятного пути Дантирии Самбайла к морю. И вот результат нашей уклончивости Не назвав Дантирию Самбайла в открытую беглецом от правосудия, мы дали ему возможность не только проскользнуть к побережью, но и пользоваться гостеприимством принцев по дороге.

Но Абригант настаивал.

— Тацтац должен был знать, что мы его ищем. Его следует наказать за небрежность…

— За что? — спросил Гиялорис. — За то, что он пригласил правителя всего западного континента присесть и разделить с ним трапезу во дворце? Если мы открыто не объявим Дантирию Самбайла преступником, которого нужно судить, то как можно ожидать, что кто-нибудь об этом догадается? — Гиялорис тяжело покачал головой. — Даже если бы он это знал, зачем ему вмешиваться? От Дантирии Самбайла всем одни неприятности, а Тацтац явно не выносит неприятностей Возможно, он обо всем происходящем и понятия не имеет. Он живет здесь, в своих джунглях, прислушиваясь к приятному шуму дождя, и для него все остальное не имеет значения.

— Пока еще остается надежда, — сказал Мондиганд-Климд, — что у кого-нибудь хватит смелости задержать Дантирию Самбайла в одном из прибрежных портов — И поскольку никто не стал отрицать такой возможности, они закрыли тему.

Теперь она въезжали на территорию Аруачозии, тянущуюся вдоль южного побережья Алханроэля. Море находилось всего в нескольких сотнях миль отсюда, и каждое дуновение ветра оставляло на губах его соленый привкус. То была влажная, клубящаяся туманом земля Большие ее пространства покрывали болота со множеством насекомых, а спутанные заросли пальмманганоза с зазубренными листьями-пилами были практически необитаемыми Но в западной части провинции раскинулся конусообразный участок относительно умеренного климата, спускающийся к Сиппульгару, главному морскому порту на южном берегу который лежал напротив границы между Аруачозией и соседней провинцией на западе, провинцией Стойен.

Золотой Сиппульгар — так всегда называли этот город. Это путешествие воистину было золотым, подумал Престимион: золотые пчелы Байлемуны, желтые пески Кетерона, золотистые холмы Арвианды, а теперь еще и золотой Сиппульгар. Все это очень живописно, но пока что их усилия не принесли им ничего, кроме фальшивого золота. Дантирия Самбайл мчался вперед, опережая их, не встречая никаких препятствий, и, весьма вероятно, уже проскользнул сквозь блокаду в портах и находится в открытом море, плывет домой, в свое личное царство в Зимроэле, где станет практически недосягаемым.

Имеет ли хоть какой-то смысл эта непрерывная погоня? — думал Престимион. Или ему следует на этом остановиться и быстрее вернуться в Замок? Обязанности правителя ждали его там. Вызов Дантирии Самбайла был не единственной стоящей перед ним проблемой: в стране явно разразился настоящий кризис, чума, эпидемия. А корональ и его ближайшие советники снова уехали в отдаленные районы и занялись бесплодными поисками, которые лучше бы проводить другими средствами.

И потом — Вараиль, большой нерешенный вопрос в его жизни.

На секунду Престимион решил сейчас же прервать свою погоню за прокуратором. Но едва успела эта мысль прийти ему в голову, как он отмахнулся от нее.

Он доехал по следам Дантирии Самбайла до этих далеких мест, минуя одну золотую землю за другой. Надо продолжать путь, решил он, до тех пор по крайней мере, пока они не достигнут побережья, где могут получить надежные сведения о передвижениях прокуратора. Золотой Сиппульгар станет последним пунктом в его путешествии. Значит, вперед, в Сиппульгар; а потом домой, в Замок, к своему трону и своим обязанностям, — домой, к Вараиль.

Сиппульгар называли золотым потому, что фасады всех его основательных двух— и трехэтажных домов были отделаны золотистым песчаником, который добывали в горах чуть севернее города. Точно так же, как отливающие металлом листья деревьев Арвианды, сияющие под ярким тропическим солнцем, превращали этот район в царство сверкающего золота, так и теплый, мягкий камень Сиппульгара, поблескивающий кусочками слюдяных вкраплений, создавал при ярком свете дня ослепительное золотистое сияние.

Это был во всех отношениях типичный город дальнего юга. Воздух был влажным и плотным; растения, высаженные вдоль улиц и окружающие дома, отличались чрезмерной пышностью и поражали буйством удивительно ярких цветов, тысячами оттенков красного, синего, желтого, фиолетового, оранжевого, даже темно-каштанового и пульсирующего, дрожащего черного цвета такой интенсивности, что он казался квинтэссенцией цвета, а не его полным отсутствием. Кожа людей тоже была темной — по крайней мере, их лица и конечности свидетельствовали о жарком прикосновении солнца. Сиппульгар красиво раскинулся вокруг изогнутой бухты на сине-зеленом берегу Внутреннего моря. Этот участок южного Алханроэля назывался Берегом Благовоний, так как все, что росло здесь, источало тот или иной аромат: низкие растения вдоль берега, дающие каззил и бальзам под названием «химмам», и леса подальше от берега из коричных и мирровых деревьев, деревьев танибонг и алого фтиса. Все они источали такое количество ароматических масел и смол, что сам воздух в Сиппульгаре казался надушенным.

Появление в Сиппульгаре Престимиона не было неожиданным. Он знал с самого начала своего путешествия на юг, что, каким бы маршрутом он ни двинулся из Лабиринта, в конце концов он выедет на побережье здесь, если только в дороге не появятся новые сведения, которые заставят его последовать за Дантирией Самбайлом в другом направлении. И поэтому высшее должностное лицо города, королевский префект, держал для него наготове королевские апартаменты в правительственном дворце, довольно большом здании из местного песчаника, откуда открывался широкий вид на бухту.

— Милорд, мы готовы удовлетворить все ваши потребности, как материальные, так и духовные, — сразу же заявил префект.

Его звали Камени Потева: высокий человек с лицом ястреба, без единой лишней унции жира на теле, белые официальные одежды которого украшала пара нефритовых амулетов-рохилий и нашитая лента из священных символов. Престимион знал, что в Сиппульгаре были широко распространены разного рода суеверия.

Его жители поклонялись Божеству, которое олицетворяло здесь Время, в виде крылатого змея со свирепой зубастой мордой и горящими глазами маленького всеядного зверька под названием джаккабола. Престими; он встречал его изображения на нескольких крупных площадях при въезде в город. Еще здесь отправляли экзотические культы, ибо Сиппульгар служил домом для колонии различных существ, переселившихся сюда со звезд, численность которых на Маджипуре не превышала нескольких сотен. Он слышал, что целая улица Сиппульгара у воды была отдана храмам Божеств этих инопланетян. Престимион намеревался непременно взглянуть на них до отъезда.

В тот вечер, когда он готовился к официальному обеду, даваемому в его честь префектом, к нему пришел Септах Мелайн.

— Послание от Акбалика, из Ни-мойи, — сказал он, держа в руках уже распечатанный конверт, — Очень странные новости. Молодой Деккерет подписал контракт с чиновниками понтифексата и уехал в Сувраэль.

Престимион озадаченно посмотрел на бумагу в руке Септаха Мелайна, не беря ее в руки.

— Что ты сказал? Я ничего не понимаю.

— Ты ведь помнишь, что мы послали Акбалика в Зимроэль проверить, не затевает ли там чего-нибудь Дантирия Самбайл? И что в последний момент я предложил, чтобы Деккерет поехал с ним и набрался немного опыта на дипломатической службе?

— Да-да, конечно, помню. Но что там насчет работы на понтифексат? И почему именно в Сувраэль?

— Он делает это, очевидно, чтобы наказать себя.

— Наказать себя? — Септах Мелайн кивнул. Он быстро заглянул в письмо Акбалика.

— Они отправились на охоту за ститмоями в Граничье Кинтора. Это была и моя идея, должен признаться.

И там произошел какой-то несчастный случай, местная проводница была убита во время охоты из-за какого-то недосмотра Деккерета, как я понял. По крайней мере, сам Деккерет так считает. Он так переживал из-за этого, что в качестве искупления того поступка на охоте в северных землях, в котором он винит себя, решил отправиться в самое неприятное из известных ему мест на планете и в условиях крайнего дискомфорта выполнить какое-нибудь трудное задание. Поэтому он купил себе билет до Сувраэля. Акбалик пытался его отговорить, конечно. Но случилось так, что служители понтифексата в Ни-мойе как раз искали какого-нибудь молодого чиновника, согласного взять на себя смехотворную миссию в Сувраэле: выяснить, почему тамошние жители не выполняют свою норму поставок говядины. И когда один из друзей Деккерета, работающий на понтифексат, узнал, что Деккерет все равно едет в Сувраэль, он устроил для него эту временную должность в штате понтифексата, и тот уехал. Возможно, он уже высадился в Толагае. Одному Высшему Божеству известно, когда он вернется.

— Сувраэль, — произнес Престимион, качая головой. В нем поднималась ярость. — Акт искупления, говорит он. Юный идиот! Клянусь всеми демонами Триггойна — что с ним стряслось? Его место в Замке, он не должен бродить по этой проклятой пустыне! Если он чувствовал потребность искупить свою вину, то обычно в таких случаях отправляются на Остров Сна, не так ли? И это намного более короткое путешествие.

— Полагаю, Остров показался ему слишком цивилизованным местом. Или, может быть, ему это не пришло в голову.

— Тогда Акбалик должен был ему подсказать. Сувраэль! Как он мог так поступить? У меня были планы относительно этого парня! Я заставлю Акбалика за это ответить!

— Милорд, Деккерет очень упрям. Вам это известно. Если он решил отправиться с Сувраэль, то даже вы сами не разубедили бы его.

— Возможно, — согласился Престимион, пытаясь без особого успеха подавить свое раздражение. — Возможно. — Он нахмурился, отвернулся и стал смотреть в окно. — Ладно. Займусь молодым Деккеретом, когда и если он вернется из своей искупительной командировки. У него будет повод для раскаяния! Составлять отчеты об экспорте говядины из Сувраэля для понтифекса!

В Сувраэле уже много лет стоит засуха, все пастбища выгорели, и они перебили весь свой скот, потому что не могут его прокормить, — вот почему экспорт говядины упал! Какая понтифексату необходимость посылать человека в такую даль, чтобы выяснить то, что и так очевидно? Во всяком случае, засуха кончилась, как я понимаю. Дайте им года два-три, чтобы восстановить стада, и они будут присылать столько же говядины, сколько всегда…

— Престимион, дело не в том, какую информацию Понификат считает необходимым собрать Дело в том, что у Деккерета преувеличенное чувство собственного достоинства, и он считает себя обязанным искупить свой ужасный грех путем длительных страданий. Не самое плохое качество для молодого человека, знаешь ли. Ты к нему просто несправедлив.

— Неужели? Возможно, ты и прав, — нехотя согласился Престимион после краткого молчания. — А как насчет Акбалика? О чем он еще сообщает и где он сейчас?

— Отправился обратно из Ни-мойи через Алаизор и пишет, что присоединится к нам в любом указанном тобой месте. Что касается прокуратора, то в Ни-мойе нет никаких его следов, и, насколько Акбалику удалось выяснить, его вообще пока нет в Зимроэле.

— Наверное, он еще в открытом море. Ну, пусть так.

Мы с ним разберемся, когда придет время. Еще что-нибудь?

— Нет, милорд.

Септах Мелайн подал письмо Престимиону, тот взял его, не глядя, и бросил на ближайший столик Потом снова повернулся к Септаху Мелайну спиной и сердито посмотрел на море, словно его взор мог проникнуть до самого Сувраэля.

— Сувраэль! Деккерет отправился в Сувраэль!

Какая глупость, думал Престимион. Он был весьма высокого мнения об этом парне, особенно сразу же после покушения на его жизнь в Норморке, когда Деккерет показался ему таким решительным, быстрым, умелым… А теперь этот поступок! Хотя, может быть, его следует списать на юношеский романтизм. Престимион почти жалел этого юношу там, на выжженном солнцем южном континенте, который, судя по всем докладам, представлял собой убогое, засушливое царство песчаных дюн, жалящих насекомых и обжигающего ветра.

В Престимионе пробудились воспоминания о собственных ужасных скитаниях в северной пустыне Валмамбра после сокрушительного поражения у Мавестойской дамбы, о самом мрачном периоде в войне с Корсибаром. Он страшно страдал в Валмамбре и, в конце концов, начал бредить от усталости и голода.

И несомненно, через два-три дня его ждала гибель, если бы его не нашли. Путешествие через пустыню Валмамбра было самым большим испытанием в жизни Престимиона.

И все же говорят, что Сувраэль в любой его части в десять раз хуже, чем Валмамбра. Если это так, то Деккерет, несомненно, найдет там то испытание, которого жаждет ради очищения души. Но что, если ему потребуется еще пять лет, чтобы выбраться из Сувраэля и вернуться в Замок? Что станет тогда с надеждами его юности? И что, если он погибнет там? Престимион слышал рассказы — все их слышали — о неопытных путешественниках, которые заблудились в пустыне и, оставшись без питьевой воды в губительной жаре Сувраэля, погибли всего за несколько часов.

Ну, Деккерет, кажется, способен о себе позаботиться. И Септах Мелайн прав: этот подвиг можно простить, особенно такому молодому человеку. Если он уцелеет, пребывание в Сувраэле может закалить его, даст ему более глубокое понимание сущности жизни и смерти, ответственности и долга. Престимиону оставалось лишь надеяться, что парень быстро придет в себя в этой добровольной ссылке и по прошествии разумного периода времени вернется в Замок, готовый принять на себя обязанности, которые его ожидают.

Главной проблемой для Престимиона здесь, в золотом Сиппульгаре, был Дантирия Самбайл. И префект Потева незамедлительно поделился всеми новостями о местопребывании прокуратора, какими располагал.

К сожалению, он не располагал вовсе никакими новостями.

— По вашему распоряжению, милорд, в каждом порту побережья мы приняли против него все возможные меры. С тех пор как мы получили от вас сообщение об этом неотложном деле, ни один корабль, идущий в Зимроэль, не вышел из Сиппульгара без полного досмотра всех пассажиров, который проводили мои портовые чиновники. Дантирия Самбайл не был замечен. Мы также провели проверку каждого корабля, отплывающего отсюда в другие порты на побережье Алханроэля, которые используются для торговли с Зимроэлем Результат тот же.

— И какие же это порты? — спросил Престимион.

Префект разложил перед ним карту южного Алханроэля.

— Они все лежат к западу от нас. Мы можем исключить другие направления. Как видите, милорд, вот Сиппульгар, у границы, отделяющей нас от Стойена, а вот здесь лежит восточная Аруачозия. Дальше к востоку находятся провинции Врист, Сетем, Кинорн и Лорган.

Единственным значительным портом на всем побережье является Глистринтай, в провинции Врист, и все корабли, отплывающие из Глистринтая, идут сюда. Так что если прокуратор был настолько глуп, что отправился на восток, добравшись до побережья, он все равно прибыл бы сюда, и мы бы его взяли под стражу.

— А на западе?

— На западе, милорд, находится провинция Стойен, которая переходит в полуостров Стойензар. Вдоль южного берега Стойена расположено всего несколько портов, далеко отстоящих друг от друга, так как сильная жара, насекомые и непроходимые джунгли из пальм с листьями-пилами не способствовали развитию поселений. На протяжении трех тысяч миль у нас там только города Максимин, Карасат, Гандуба, Слайл и Порто-Гамбиерис — и все они незначительные. Если бы прокуратор явился из Каджит-Кабулона в какой-либо из этих городов и попытался оплатить проезд до одного из портов на западе, мы, несомненно, узнали бы об этом. Но никто, похожий на Дантирию Самбайла, не был замечен ни в одном из них.

— Но что, если он не поехал по суше до самого южного побережья? — поинтересовался Септах Мелайн. — Что, если он просто повернул на запад и отправился в, один из портов на северной стороне полуострова? Это возможно?

— Да, возможно. Трудно, но возможно. — Префект провел кончиком костлявого длинного пальца линию через карту — Вот Каджит-Кабулон. Единственная хорошая дорога, которая выходит из тропического леса, — это дорога на юг, это она привела вас сюда. Но есть еще проселочные дороги, они плохо содержатся и труднопроходимы, но могли бы привлечь человека, скрывающегося от правосудия. Например, вот эта, которая выходит из юго-западного угла Каджит-Кабулона и проходит через северную часть центральной Аруачозии на запад полуострова. Если ему повезет, то он сможет добраться до одного из десятка портов полуострова со стороны пролива. А там уже ему будет гораздо проще.

— Понятно, — сказал Престимион упавшим голосом. Он смотрел на карту. Полуостров Стойензар, владение герцога Олджеббина, выдавался вперед, на запад, из нижней части Алханроэля, подобно гигантскому пальцу, и простирался далеко в океан. К югу от полуострова лежало Внутреннее море, путь в Сувраэль.

С северной стороны от полуострова раскинулись спокойные тропические воды пролива Стойен. Стойензарское побережье пролива было одним из самых густонаселенных регионов Маджипура: через каждые сто миль стояли крупные города, а цепочка курортных городков, сельскохозяйственных центров и рыбацких деревушек занимала почти всю открытую территорию между ними. Если Дантирии Самбайлу удалось добраться до любой части побережья пролива, он легко мог найти какого-нибудь жулика-моряка, который отвез его в Стойен, самый крупный порт на побережье, откуда корабли постоянно курсировали между Зимроэлем и Алханроэлем.

Конечно, они наложили запрет на Стойен и на все другие порты в этой части континента, где осуществлялись межконтинентальные перевозки. Но насколько надежно выполняется этот запрет? Эти легкомысленные тропические города всегда считались рассадниками коррупции среди чиновников. Престимион, в годы учебы в Замке, изучал подобные примеры из жизни, губернатор Ган Отианг, который процветал в порту Куиф до правления Пранкипина, имел привычку устанавливать персональные поборы, а также брать регулярные налоги со всех купцов, чьи суда заходили в гавань; после его смерти его личные сундуки, украшенные слоновой костью, жемчугом и перламутром, содержали больше сокровищ, чем городская казна. Дальше, в Ярнике, мэр, некий Плузипер Пейлиап, имел привычку конфисковывать собственность тех умерших торговцев, наследники которых не подали прошение в течение трех недель. Герцог Сатурис, дедушка Олджеббина, несколько раз обвинялся в том, что взимал процент со всех таможенных сборов в собственный карман, но правительственные расследования всегда по непонятным теперь причинам удавалось замять. Примерно тысячу лет назад префект Сиппульгара тайно содержал собственный флот пиратских кораблей, совершавших набеги на местные суда. И так далее, и так далее… Как будто в здешнем соленом воздухе было нечто такое, что разрушало честность и добродетель.

Престимион отбросил карту. И спросил у Камени Потевы:

— Сколько времени, по-вашему, понадобилось бы Дантирии Самбайлу, чтобы добраться в экипаже до порта Стойен из…

Но тут выражение лица префекта стало очень странным. Камени Потева и в лучшие времена напоминал туго взведенную пружину, это было очевидно с самого начала, но то внутреннее напряжение, в котором он постоянно находился, теперь возросло до такой степени, что он был на грани срыва. Его худое лицо с резкими чертами, на котором тропическое солнце, казалось, сожгло всю подкожную плоть, так напряглось, что кожа готова была лопнуть. На левой щеке дрожала мышца, а тонкие губы дергались. Глаза вылезли из орбит и превратились в пару огромных, выпуклых белых шаров под смуглым лбом. Руки Камени Потева крепко стиснул в кулаки и плотно прижал их друг к другу костяшками пальцев поверх двух амулетов на груди.

— Камени Потева! — в тревоге окликнул его Престимион.

Префект ответил хриплым, задыхающимся шепотом:

— Простите меня, милорд, простите…

— Что случилось?

Камени Потева в ответ лишь затряс головой. Он весь дрожал и отчаянно пытался сохранить контроль над собой.

— Скажите же! Хотите вина?

— Милорд… о, милорд… ваша голова, милорд…

— Что с моей головой?

— Ох, мне очень жаль…

Престимион оглянулся на Септаха Мелайна и Гиялориса. Неужели это случай все того же безумия, разыгравшегося прямо в присутствии короналя? Да. Несомненно, так и есть.

В этот момент нарастающей паники Мондиганд-Климд быстро вышел вперед и положил ладони на плечи префекта. Потом нагнул головы, так что они оказались в нескольких дюймах от лба Камени Потевы, и произнес несколько тихих слов, которых Престимион не понял. Несомненно, какое-то заклинание, Престимиону показалось, что он заметил в воздухе между двумя мужчинами белый туман.

Несколько секунд пронеслись без видимых перемен в состоянии Камени Потевы. Затем префект издал тихое шипение, словно из туго надутого воздушного шарика выпустили воздух, и заметно расслабился. Кажется, кризис миновал. Камени Потева на мгновение поднял взгляд на Престимиона. Лицо его было смертельно бледным от потрясения и стыда, он широко раскрыл глаза, а потом снова отвел их в сторону.

Через мгновение он произнес тусклым, едва слышным голосом:

— Милорд, это невыносимо унизительно… смиренно прошу вас простить меня, милорд…

— Но в чем дело? Что случилось? Вы сказали — что-то с моей головой?

Последовала долгая, мучительная пауза.

— У меня были галлюцинации. — Префект протянул руку в поисках бутылки вина. Септах Мелайн быстро наполнил его бокал. Камени Потева жадно выпил вино. — Сейчас такие вещи случаются два-три раза в неделю. От них невозможно избавиться. Я молился, чтобы этого не случилось, пока я принимаю вас, но это все равно произошло. Ваша голова, сир… она казалась чудовищной, раздутой, готовой лопнуть. А Верховный канцлер… — Он бросил взгляд на Септаха Мелайна и содрогнулся. — Его руки и ноги напоминали конечности гигантского паука! — Он прикрыл глаза. — Меня следует сместить с должности. Я уже не пригоден к выполнению своих обязанностей.

— Ерунда, — возразил Престимион. — Вам нужно немного отдохнуть, вот и все. Судя по всем докладам, вы хорошо справляетесь со своей работой. Они появились недавно, эти галлюцинации?

— Месяца полтора назад. Или два. — Префект чувствовал себя очень несчастным. Он не мог смотреть прямо на Престимиона и сидел, низко опустив голову и сгорбившись, глядя на свои ступни. — На меня накатывает нечто вроде припадка. Я вижу самые ужасные вещи. Кошмарные видения, чудовищные, одно за другим, в течение пяти, десяти, иногда пятнадцати минут.

Потом они проходят, и каждый раз я молю Божеств, чтобы это было в последний раз. Но они всегда повторяются.

— Посмотрите на меня, — сказал Престимион.

— Милорд…

— Нет. Посмотрите на меня. Скажите мне вот что, Камени Потева. Вы не единственный в Сиппульгаре, кто страдает подобными галлюцинациями, не так ли?

— Нет, не единственный, — ответил тот очень тихо.

— Я так и думал. Это часто случается в последнее время? Обычно нормальные люди срываются, ведут себя странно?

— Иногда. Даже очень часто, вынужден признать.

— Смертельный исход?

— Да, иногда. И уничтожение имущества. Милорд, я наверное, очень тяжело согрешил, раз навлек такое на…

— Послушайте, Камени Потева. То, что происходит, не ваша вина, вы понимаете? Вы не должны принимать это на свой счет и не должны считать позором то, что у вас случился приступ в моем присутствии. Так же как вы не единственный в городе страдаете галлюцинациями, так и Сиппульгар не единственный город, где такое происходит. Это случается повсюду. Кажется, мало-помалу весь мир сходит с ума. Я хочу, чтобы вы это знали.

Префект, уже несколько успокоившись, даже слегка улыбнулся.

— Если вы хотели утешить меня подобным утверждением, милорд, то должен сказать, что вам это не удалось.

— Нет, полагаю, что нет. Но мне казалось, что вы должны знать. Это эпидемия, всеобщее явление. В данный момент мы не уверены, что именно является причиной. Но мы ясно видим проблему, работаем над ней и намерены ее решить.

Престимион услышал, как Септах Мелайн тихо, выразительно кашлянул. Он бросил на него резкий взгляд, чтобы дать ему понять, что сейчас не время для его обычных насмешек.

По крайней мере часть только что сказанного им была правдой. Часть. Они видели проблему. Они действительно намеревались ее решить. Но как, или когда, или каким способом… Всему свое время, подумал Престимион. Сам лорд Стиамот не мог бы сделать большего.

Казалось, нет никакого смысла продолжать охоту за сбежавшим прокуратором. Престимион знал, что он может ехать все дальше и дальше, но маловероятно, что найдет Дантирию Самбайла, как и не убежит от демонов, которые терзают его собственную душу, даже если изъездит всю планету вдоль и поперек. Пора возвращаться в Замок.

Камени Потева на следующий день передал Престимиону досье со всеми сведениями о беглеце, которые сумел собрать у соседей — правителей Аруачозии и Стойена. Все это ничего не дало: смутные догадки, сомнительные слухи и множество твердых заверений в том, что Дантирия Самбайл не появлялся вблизи территории данного правителя.

Не было ни одного сообщения о том, что прокуратора видели после сообщения от управляющего поместьем Сирифорна Хейгина Харты, да и оно являлось свидетельством не из первых рук. Кроме этого, почти ничего: только встреча самого Хейгина Харты с человеком, весьма похожим на Мандралиску, примерно в то же время, и сообщение о том, что несколько месяцев спустя Мандралиску видели дальше к югу, в Кетероне.

После этого след обрывался.

— Существует только две возможности, — сказал Септах Мелайн. — Первая — что они проскользнули через Арвианду и Каджит-Кабулон незамеченными, нашли западную дорогу в Стойензар, как предположил префект, сели на корабль, идущий в Зимроэль, и в эту минуту находятся где-то в открытом море между Стойеном и Пилиплоком. Вторая возможность — так как они явно не ехали через Сиппульгар и вряд ли выбрали какую-либо дорогу восточное Сиппульгара, — что они забрели в какое-нибудь зыбучее песчаное болото в тропическом лесу, провалились туда и больше никогда не появятся в нашем мире.

— Судьба не может быть так милостива к нам, — заметил Престимион.

— Ты не учел третьей возможности, — сказал Гиялорис, с раздражением глядя на Септаха Мелайна. — Что они благополучно вышли из джунглей Каджит-Кабулона, въехали в Стойензар, обнаружили, что порты закрыты, и спрятались в каком-то приятном городке на полуострове, терпеливо ожидая прибытия на выручку армады, которую вызвали срочным курьером из Зимроэля.

— Думаю, в этой идее есть некий смысл, — согласился Абригант.

— Это в его духе, — сказал Престимион. — Он способен проявить огромное терпение ради достижения своих целей. Но мы вряд ли сможем обыскать все селения отсюда до Стойена.

— Но мы могли бы заставить чиновников понтифекса сделать это для нас, — предложил Септах Мелайн.

— Да, могли бы. И мы это сделаем. Я лично, должен сказать, склоняюсь к первой теории: что он проскользнул сквозь наши сети и уже плывет в Зимроэль. В этом случае, рано или поздно, мы узнаем о его прибытии туда. Дантирия Самбайл не из тех, кто надолго затаится в собственных владениях. В любом случае нам следует немедленно вернуться в Замок, где, как подозреваю, нас ждет много работы…

— Прошу прощения, братец, — перебил его Абригант, — если ты мне позволишь, я хотел бы поговорить о другом. Я снова хочу поднять вопрос о Скаккенуаре.

Ты мне обещал, что когда мы закончим дела в Сиппульгаре, я смогу отправиться на его поиски.

— Скаккенуар? — переспросил Гиялорис.»

— Это место находится где-то во Вристе или еще дальше к востоку, — сказал Септах Мелайн со слабой, но явственной ноткой упрека в голосе. — Там в почве полно железа и меди, которые растения сами вытягивают из земли по атому, так что их можно добывать, сжигая ветки и листья. Единственная проблема в том, что еще никому и никогда не удавалось его найти, потому что его не существует.

— Оно существует! — горячо воскликнул Абригант. — Существует! Сам лорд Гуаделум послал экспедицию на его поиски!

— И она закончилась неудачей, полагаю, и никто больше не стал искать его в последние несколько тысяч лет. С тем же успехом ты можешь попытаться извлечь железную руду из своих мечтаний, Абригант.

— Клянусь Божеством, я…

Престимион поднял руку.

— Тихо! Вы сейчас подеретесь! — И спросил у Абриганта:

— Твой душе не будет покоя, пока ты не совершишь это путешествие, не так ли, братец?

— У меня именно такое чувство.

— Ну, тогда бери два экипажа и десяток людей и отправляйся на поиски железа Скаккенуара. Может быть, у префекта Камени Потевы найдутся полезные для тебя карты.

— Ты тоже смеешься надо мной, да, Престимион?

— Успокойся, братец, я ничего такого не имел в виду. Это серьезное предложение. Насколько нам известно, где-то в архивах Сиппульгара хранятся сведения об этом месте. По крайней мере, спроси у него. А потом поезжай. Но я ставлю тебе одно условие, Абригант.

— Какое?

— Если ты не найдешь Скаккенуар и его металлические пески в течение шести месяцев, поворачивай обратно и возвращайся в Замок.

— Даже если я буду в двух днях пути от цели?

— Откуда тебе это будет известно? Шесть месяцев, Абригант. И ни часом больше. Поклянись мне в этом.

— Если я получу определенную информацию о том, что Скаккенуар лежит в одном-двух днях пути впереди, надежную информацию, и…

— Ровно шесть месяцев. Клянись.

— Престимион…

— Шесть месяцев.

Престимион поднял правую руку, ту руку, на которой он носил королевский перстень. Абригант в изумлении смотрел на него несколько секунд. Казалось, он все равно собирается бунтовать. Но потом, словно вспомнив, что они с Престимионом уже не просто братья, а король и его подданный, он кивнул, опустил голову и прикоснулся губами к кольцу.

— Шесть месяцев, — произнес он. — Ни часом больше, Престимион. Когда я вернусь, то привезу тебе два экипажа, полных железной руды.

12

Королевская экспедиция торопилась домой, выбирала самые прямые и быстрые маршруты и нигде не задерживалась. Посланные вперед курьеры расчищали перед ними дорогу на север. На этот раз не устраивали встреч с местными герцогами и мэрами, никаких официальных банкетов, никаких осмотров достопримечательностей: день за днем трудного пути по южным провинциям Алханроэля, мимо Лабиринта, вверх по долине реки Глэйдж к Замковой горе. Но Престимиону казалось, что эта поездка длится целую вечность. В его голове теснились мысли обо всем, что ждало его после возвращения в Замок.

И вот наконец Гора заполнила впереди все небо, и начался знакомый подъем мимо Амблеморна из числа Городов Склона. Они быстро проехали по восточной дороге через Морвол и Норморк Деккерета, мимо плато Бибирун и Барьера Толингар с его чудесным парком, который рос и развивался самостоятельно, заложенный три тысячи лет назад лордом Хэвилбоувом. Потом мимо кольца Свободных Городов к Эртсуд-Гранду, где склон стал круче, а Гора превратилась в серый гранитный щит, вонзающийся в облака, которые окружали вершину. Минимул, Гоикмар, прохладная и влажная облачная зона Внутренних Городов. Потом они миновали сверкающие оранжевые пики Бомбифэйла и въехали в царство вечного солнца над ним, выше которого находились Высшие Города. К этому времени они уже поднялись на два десятка миль в небо, а тысячемильные просторы Алханроэля раскинулись за их спиной внизу, подобно карте, на которой самые огромные города стали всего лишь точками. Здесь тянулась горная дорога, вымощенная ярко-красными плитами, от Бомбифэйла к Большому Морпину, и наконец-то над ними в вышине показался сам Замок. Они поднялись по спирали вокруг сужающейся вершины огромной горы, преодолев десять миль Большого Калинтэйнского тракта, окруженные великолепием тысяч цветов, цветущих круглый год среди изрезанных, фантастических, острых пиков вершины.

На площади Дизимаула их приветствовала огромная толпа, большая группа встречающих ждала на зеленых фарфоровых плитах, а громада Замка из тридцати тысяч комнат служила им фоном. Навигорн, исполнявший обязанности регента в отсутствие Престимиона, первым обнял его. Здесь же ждали брат Престимиона Теотас, и Сирифорн, и советники Белдитан, Дембитав и Иеган, и остальные представители высшего правительственного круга, и те члены правительства лорда Конфалюма, которые еще оставались в Замке. Но одного человека среди них не было…

Проходя под аркой Дизимаула к стадиону Вильдивара и внутренним строениям Замка за ним, Престимион тихо спросил у Навигорна:

— А где леди Вараиль? Как она жила в мое отсутствие? И почему не вышла к воротам встретить меня?

— Она вполне здорова, милорд. Что касается того, что она не вышла к воротам сегодня, то пусть она сама вам объяснит причины. Могу лишь сказать, что она получила приглашение, но предпочла не явиться.

— Предпочла не явиться? Что это значит, Навигорн?

Но Навигорн лишь снова повторил, что леди Вараиль придется самой все объяснить.

К великому неудовольствию Престимиона, выслушать ее объяснение немедленно было невозможно.

Следовало выполнить ритуалы в честь возвращения короналя в Замок после долгого отсутствия, а затем ему придется пройти в кабинет, чтобы ознакомиться с самыми неотложными из накопившихся государственных дел, а после этого он должен сам отчитаться перед советом. И лишь тогда он освободится и сможет заняться личными делами.

Он поспешно выполнил все ритуалы возвращения, настолько небрежно и поверхностно, что даже Сирифорн казался слегка шокированным. С государственными бумагами — кратким изложением груды отчетов из всех районов планеты — не так легко было разделаться, но Престимион сэкономил время тем, что уделил внимание главным образом кратким обзорам, подготовленным чиновниками понтифекса: предполагалось, что их профильтровали до того, как направить в Замок. То, что он в них прочел, приводило в отчаяние: рассказы о росте эпидемии безумия во всех провинциях, о шайках свихнувшихся святых, бродящих по планете, а также о множестве безумных грешников, о мятежах и других общественных беспорядках, пожарах, преступлениях, о кошмарном, все разрастающемся хаосе. Все обстояло именно так, как он сказал тогда, в порыве откровенности, префекту Камени Потеве. Мало-помалу весь мир сходит с ума.

О Дантирии Самбайле ничего не было слышно. Акбалик вернулся из Ни-мойи и находился в западном порту Алаизор, ожидая нового задания. Деккерет, очевидно, все еще оставался в Сувраэле. Никакого сообщения не пришло пока от Абриганта из его экспедиции в Скаккенуар. С Острова Сна пришло послание от принцессы Териссы, предлагающей ему найти возможность посетить ее, как только позволят обязанности. Это, несомненно, было бы подобающим поступком, согласился Престимион. Он так давно не видел ее. Но пока с поездкой на Остров придется подождать.

После этого началось заседание совета, которое продолжалось примерно час. Отчет Навигорна касался тех событий, о которых Престимион уже прочел в бумагах на своем столе. Когда он закончил, другие члены совета выразили свою озабоченность ростом случаев помешательства на планете, а Гиялорис предложил вызвать в Замок высших магов Триггойна на консультацию, чтобы найти средство борьбы с бедствием. Несмотря на слабые возражения Престимиона, это предложение было принято подавляющим большинством голосов.

— Я надеялся уменьшить влияние суеверий на планете, а не передать управление чародеям, — сказал Престимион. Но даже он признал пользу должным образом направляемой магии. И еще он слишком хорошо знал, насколько эффективны заклинания таких магов, как Гоминик Халвор и его сын Хезмон Горе. Высказав свои возражения, он быстро взял их обратно и дал согласие принять предложение Гиялориса.

И на этом объявил совещание законченным, сославшись на усталость с дороги, и удалился в свои апартаменты.

— Пошлите узнать у леди Вараиль, — приказал он мажордому Нилгиру Сумананду, — не согласится ли она поужинать сегодня вечером с короналем.

Она была такой же прекрасной, какой он ее помнил, и даже еще прекраснее. Но она изменилась. Что-то новое появилось в выражении ее глаз и линии подбородка, и она теперь плотно сжимала губы, этой ее привычки Престимион не помнил.

Конечно, она была всего лишь девочка, когда он с ней познакомился во время своего небольшого маскарада в Сти. Теперь ей было уже за двадцать, возможно, произошло лишь то, что последние признаки детства исчезли с ее лица, когда она стала совсем взрослой. Но нет… нет, здесь дело не только в этом.

Возможно, она всего лишь нервничает, решил Престимион. Она ведь из простых людей, а он — корональ; и она женщина, а он — мужчина; они остались наедине в личных апартаментах короналя. Они едва знакомы, и все же во время последней встречи много месяцев назад между ними возникло некоторое взаимопонимание — то, что никто из них не хотел выразить словами, но что явно подразумевало их будущее единение. В течение этих месяцев у них обоих было много времени, чтобы обдумать те несколько слов, которыми они обменялись в зале после приема у короналя, где награждали ее отца.

Чтобы заставить ее почувствовать себя свободнее, он выбрал легкомысленный, как он надеялся, тон.

— Я вам говорил в нашу прошлую встречу, что мы поужинаем вместе, как только я вернусь из поездки в Лабиринт. Но, наверное, забыл прибавить, что до возвращения в Замок мне предстоит путешествие на юг до самого Сиппульгара.

— Действительно, милорд, по мере того как шли недели, я начала удивляться. Но потом милорд Навигорн сообщил мне, что вы отправились дальше и, возможно, вернетесь только через много месяцев. Он сказал, что дело чрезвычайной важности заставило вас отправиться в отдаленную часть континента.

— Навигорн сообщил вам, как далеко я уехал и почему?

Она казалась изумленной.

— О нет! Да я и не спрашивала. Мне не пристало вмешиваться в дела государства. Я ведь всего лишь рядовая гражданка, милорд.

— Да, это так. Но теперь вы еще и придворная дама.

Придворные дамы каким-то образом узнают многие вещи, о которых простые граждане и мечтать не смеют.

Это было задумано как шутка, пусть и не совсем удачная; но она не приняла эту шутку. Что-то определенно не так, подумал он. Следовало ожидать некоторой напряженности во время подобной встречи, он и сам ее ощущал. Но во время всех их прежних встреч его в ней поразило именно исключительное самообладание, полное владение собой, не соответствующее ее молодому возрасту. По ее виду можно было сказать, что она способна справиться с любой ситуацией, какой бы она ни была щекотливой. Серьезная женщина, без улыбки стоящая перед ним сейчас, выглядела напряженной и смущенной, настороженной в движениях, явно взвешивающей каждое произнесенное слово.

— Тем не менее, — сказала она, — я понимала, что мне не подобает спрашивать о причине вашего путешествия. Могу я спросить, успешной ли была поездка, милорд?

— И да и нет. Встреча с понтифексом прошла хорошо. После этого я посетил странные и интересные места, познакомился с людьми, которые там правят. Эта часть тоже была удачной. Но у меня была еще одна цель, найти одного непоседливого лорда, действия которого угрожают стабильности государства. Вы знаете, кого я имею в виду, Вараиль? Нет. Хорошо, в конце концов, узнаете. Во всяком случае, я не смог его найти. Он, кажется, ускользнул из моих сетей.

— Ох, милорд, мне очень жаль.

— Мне тоже.

Теперь Престимион заметил впервые, как просто и скромно она одета: в официальное платье, подобающее для визита к короналю, но мрачного коричневого оттенка, который не шел к яркому румянцу на ее лице, а единственным украшением на ней был тонкий серебряный браслет. И она стянула свои чудесные волосы сзади в узел, что совсем ей не шло.

Долгожданное воссоединение не обещало ничего хорошего. Немного еды и вина, подумал он, возможно, это поможет расслабиться. Он вызвал Нилгира Сумананда.

У того уже все было готово в гостиной, пиршество поистине королевское. Но Вараиль едва притронулась к еде и лишь иногда подносила к губам бокал вина.

Наконец, когда беседа в третий или четвертый раз прервалась, Престимион сказал:

— У вас какая-то проблема Вараиль. В чем дело? Вы находитесь за шесть тысяч миль отсюда.

— Неужели, милорд? Конечно, вы очень добры, что пригласили меня поужинать с вами, и я не хочу показаться…

— Называйте меня Престимионом.

— О, милорд, как я могу?

— Легко. Это мое имя. Возможно, длинновато, но произносить его не трудно. Пре-сти-ми-он. Попробуйте.

Казалось, она сейчас заплачет.

— Это не правильно, милорд. Вы — корональ, а я никто; и в любом случае, мы едва знакомы. Называть вас по имени…

— Ну, неважно. — Он начал ощущать некоторое раздражение, но не понимал, в чем его причина: в ее мрачности и отчуждении или в его неумении вести беседу. Он произнес с некоторой резкостью:

— Минуту назад я попросил вас сказать мне, в чем проблема. Вы уклонились от ответа. Вы меня боитесь? Или считаете, что вам не пристало находиться здесь наедине со мной? Клянусь Божеством, Вараиль, вы ведь не влюбились в кого-то другого, пока меня не было, а? — Но он видел по ее лицу, что дело не в этом. — Скажите мне Вы как-то изменились в мое отсутствие. Что случилось?

Она на мгновение заколебалась.

— Мой отец, — произнесла она голосом настолько тихим, что он едва разобрал ее слова.

— Ваш отец? Что с вашим отцом?

Вараиль отвела глаза; десятки самых диких предположений одновременно пронеслись в голове Престимиона. Неужели Симбилон Кайф серьезно болен?

Умер? Обанкротился за одну ночь из-за катастрофического провала одной из его сомнительных спекуляций? Предупредил Вараиль, что она должна сурово отвергать любые поползновения молодого лорда короналя соблазнить ее?

— Он сошел с ума, милорд. Эта чума — безумие, которое охватило всю планету…

— Нет! Только не он!

— Это произошло очень быстро. Он находился в Сти, когда это случилось, а я, конечно, в Замке. Еще накануне он чувствовал себя прекрасно, как мне рассказывали, заключал сделки, встречался со своими агентами и посредниками, готовил захват какой-то компании, то есть занимался обычными делами. А на следующий день все изменилось. Вы помните его волосы и как он ими гордился? Ну, его старший клерк, Прокел Икабарин, всегда первым является в его кабинет каждое утро На этот раз, когда Прокел Икабарин вошел, он увидел, что отец стоит на коленях у письменного стола и стрижет свои волосы. «Помоги мне, Прокел Икабарин», — сказал он и протянул ему ножницы.

К тому времени он уже остриг большую часть волос, Услышанное позабавило Престимиона. Он отвернулся, чтобы скрыть от Вараиль улыбку. Дурацкая, экстравагантная башня из седых волос Симбилона Киафа острижена до короткой щетины? Самый восхитительный вид безумия, который мог его поразить.

Но это было еще не все. И не самое худшее.

— Когда он покончил с волосами, — рассказывала Вараиль, — он объявил, что его жизнь была греховной, потраченной впустую, что он раскаялся в своем стяжательстве, что должен сейчас же раздать свое состояние бедным и проводить жизнь в медитации и молитвах. После чего попросил Прокела Икабарина послать за несколькими ближайшими советниками и начал распределять свое имущество по всем благотворительным организациям, какие только мог вспомнить. Он раздал по крайней мере половину своего состояния за десять минут. Потом надел лохмотья нищего и пошел по городу просить подаяние.

— Мне трудно в это поверить, Вараиль.

— Вы думаете, мне легко, милорд? Я знаю, каким человеком был мой отец. Я никогда не питала на его счет никаких иллюзий; но не мне читать ему нотации насчет его образа действий, да я и сама не из тех, кто поворачивается спиной к богатству, как бы я ни относилась к его приемам в бизнесе. Но когда ко мне пришли сюда, в Замок, — как вы понимаете, милорд, я все время продолжала жить здесь в ваше отсутствие, — когда они пришли и сказали, что мой отец бродит по Сти в разорванной и грязной одежде, выпрашивая медные монетки на еду… Сначала я решила, что это, конечно, чья-то злая шутка. А потом… потом пришли другие сообщения, и я поехала в Сти, чтобы увидеть все собственными глазами.

— Он все отдал? И дом тоже?

— Он не вспомнил о доме. И хорошо, а то что бы стало со всеми нашими слугами — их бы выгнали на улицу. Неужели он ожидал, что они тоже станут просить милостыню? Нет, ему не удалось отдать все. Его разум был слишком затуманен, чтобы справиться с этим.

Пропали тысячи реалов, возможно, миллионы, но еще много осталось. Он все еще контролирует десятки компаний, банки, огромные поместья в семи или восьми провинциях. Но теперь он абсолютно недееспособен.

Мне пришлось назначить управляющего, который распоряжался бы всем его имуществом, сама я, как вы понимаете, не смогла бы этим заниматься. И он совершенно безумен. Ох, Престимион, Престимион, я видела все недостатки моего отца, его тщеславие, его жадность к деньгам, его хладнокровную жестокость по отношению к любому, кто стоял между ним и тем, чего он желал, но все же… все же он — мой отец, Престимион. Я люблю его. И то, что с ним произошло, ужасно.

От Престимиона не ускользнуло, что она начала называть его по имени.

— Где он сейчас?

— В Замке. Я попросила лорда Навигорна привезти его сюда, потому что, останься он в Сти, кто-нибудь обязательно причинил бы ему вред на улице. Его держат под охраной в одном из помещений дальнего крыла. Я навещаю его каждый день, но он почти не узнает меня теперь. Не думаю, что он помнит, кто он такой.

И кем был прежде.

— Отведите меня к нему завтра.

— Вы действительно считаете, что должны навестить…

— Да, — ответил он. — Считаю. Он — ваш отец. А вы…

Заканчивать предложение не было необходимости.

Преграды, которые она воздвигла между ними, исчезли. Теперь она смотрела на него с совершенно другим выражением.

Настал момент, подумал Престимион, окончательно внести ясность в их отношения.

— Когда я пригласил вас сюда сегодня, — сказал он — то хотел произнести нечто вроде речи о том, как нам важно проводить больше времени вместе, узнать друг друга лучше, и так далее, и тому подобное. Я не стану произносить эту речь. У меня было полно времени в течение всех этих месяцев блуждания по таким местам, как Кетерон, Арвианда и Сиппульгар, чтобы вас узнать.

По-видимому, она испугалась.

— Престимион…

Но слова лихорадочным потоком слетали с его губ:

— Я уже достаточно долго живу один. Короналю нужна супруга. Я люблю вас, Вараиль. Выходите за меня замуж Будьте моей королевой. Я вас предупреждаю: быть женой короналя нелегко. Но я выбрал вас. Выходите за меня, Вараиль.

— Милорд… — начала она в изумлении.

— Ты называла меня Престимионом секунду назад.

— Да, Престимион. О да. Да! Да!