Лорд Престимион

1

Церемония коронации с ее древними ритуалами, песнопениями, славословиями, звоном труб и венчающим церемонию возложением короны и облачением в королевские одежды закончилась пятьдесят минут назад. В торжествах наступил перерыв на несколько часов до начала праздничного пира. Во всем огромном комплексе зданий, который отныне будет известен миру, как Замок лорда Престимиона, царила шумная суета и беготня: тысячи гостей и тысячи слуг готовились к грандиозному пиру. Только новый корональ пребывал в одиночестве, вдали от всех, окруженный гулкой тишиной.

После бурных событий гражданской войны, напряженной борьбы с узурпатором, битв и поражений, горечи и бед наступил час победы. Престимион стал наконец помазанным короналем Маджипура и готовился приступить к своим новым обязанностям.

Но, к его огромному удивлению, в долгожданный час торжества в душе его нарастали глубокая тревога и беспокойство. Чувство облегчения, которое он испытывал от сознания, что его правление наконец начинается, неожиданно омрачилось странным ощущением неловкости. Но почему? Что его смущает? Это момент его триумфа, и ему следует ликовать. И все же…

К концу церемонии коронации его вдруг охватило страстное желание укрыться от лихорадочной суеты этого дня, и, едва церемония завершилась, он внезапно покинул всех и уединился в Большом зале лорда Гендигейла. В этом громадном помещении в сверкающем беспорядке грудами лежали подарки, которые весь месяц непрерывным потоком стекались в Замок из всех провинций Маджипура. Престимион имел весьма смутное представление о том, когда именно правил лорд Гендигейл — семь, восемь, девять веков назад? — и совсем ничего не знал о жизни и деяниях этого человека.

Несомненно одно: Гендигейл предпочитал делать все с колоссальным размахом. Зал Гендигейла был одним из самых больших помещений необъятного Замка — длина его в десять раз превышала ширину; пропорционально высокий потолок был обит деревом гакка и покоился на крестовых сводах из черного камня; их сложные ажурные переплетения терялись в полумраке.

Сам Замок представлял собой целый город, с оживленными центральными районами и старыми, полузабытыми окраинами. Но лорд Гендигейл сделал явно неудачный выбор, приказав построить Большой зал на северной, темной стороне Замковой горы. Прожив на Горе почти всю жизнь, Престимион не мог припомнить, чтобы когда-либо до этого дня заходил в зал Гендигейла. Его использовали в основном в качестве склада, где хранили вещи, для которых пока что не нашлось подходящего места. Вот и сейчас здесь были сложены дары короналю, доставленные со всего мира, — самые поразительные по разнообразию вещи, фантастическая, многоцветная выставка чудес Маджипура. Когда новый правитель вступал на трон, обычай требовал, чтобы бесчисленные города и поселки планеты соперничали друг с другом в великолепии присланных ему подарков. Но на этот раз, по мнению стариков, которые помнили еще коронацию, происходившую более сорока лет назад, они превзошли себя в щедрости. Тех даров, что уже прибыли, было в пять, в десять раз больше чем ожидали. Престимион был поражен и ошеломлен таким размахом.

Он надеялся, что осмотр этого изобилия, прибывшего из самых дальних уголков мира, поднимет ему настроение. Ведь подарки к коронации и были предназначены именно для того, чтобы показать новому короналю, что мир приветствует его восшествие на престол.

Но никакой радости он не испытал. Было во всем этом нечто тревожное и нездоровое. Дары должны свидетельствовать о счастье, которое испытывают жители планеты в связи с тем, что смелый и активный молодой корональ Схменил одряхлевшего лорда Конфалюма на вершине Замковой горы. Но этот невероятно огромный поток дорогих подарков был чрезмерным проявлением благодарности и указывал на то, что мир охватило нечто вроде безудержной лихорадки восторга, совершенно не соответствующей истинному значению события.

Такая преувеличенная реакция всей планеты озадачила Престимиона. Несомненно, народ не настолько жаждал отставки лорда Конфалюма. Великий корональ лорд Конфалюм пользовался всеобщей любовью, хотя все знали, что время его подошло к концу и пора человеку новому и более активному занять королевский трон. Престимион считался подходящим кандидатом. Но, даже с учетом этого, такой водопад подарков при смене власти выглядел в равной степени признаком и облегчения, и радости.

Облегчения по поводу чего? — подумал Престимион. Что вызвало такой избыток восторга, граничащий с истерией всемирного масштаба?

Яростная гражданская война недавно пришла к счастливому завершению. Может быть, они радовались этому?

Нет, едва ли.

Граждане Маджипура ничего не могли знать о последовательности странных событий, которые привели лорда Престимиона на трон таким долгим, окольным путем, — о заговоре и узурпации власти и об ужасной войне, последовавшей за ними. Все это было стерто из памяти народа по собственному приказу Престимиона. Для миллиардов обитателей Маджипура гражданской войны никогда не было. Краткого незаконного правления самозванного короналя лорда Корсибара словно не существовало. По представлениям граждан, после смерти старого понтифекса Пранкипина лорд Конфалюм унаследовал его титул, а Престимион спокойно, без потрясений, поднялся на трон короналя, который так долго занимал Конфалюм. Тогда в чем причина такого восторга?

Вдоль всех четырех стен огромного зала высились груды подарков, в большинстве своем еще не распакованные, горы сокровищ поднимались к далеким балкам потолка. Помещение за помещением редко используемого северного крыла Замка заполнялись посылками из удаленных районов, названия которых ничего или почти ничего не говорили Престимиону. Некоторые встречались ему на карте, других он не знал вовсе.

Грузы все прибывали и прибывали, и управляющие Замка буквально сбились с ног.

А ведь перед ним всего лишь небольшая часть присланного. Были и живые подарки. Жители провинций прислали необычайное множество животных, целый зоопарк, и еще самых странных и фантастических зверей какие только водятся на Маджипуре. Слава Высшему Божеству их держали в другом месте. И еще экзотические растения для сада короналя. Престимион видел вчера некоторые из них: огромные деревья с листьями, похожими на мечи из сверкающего серебра, невиданные растения с мясистыми стеблями и скрученными колючими листьями, пара злобных растений-хищников из Зимроэля, щелкающих своими центральными челюстями, чтобы показать, как страшно они голодны; ванна из темного порфира, наполненная полупрозрачными гамбелиавами с северного побережья Стойензара, которые выглядели так, словно были сделаны из витого стекла, и издавали слабый звон, когда над ними проводили рукой. И еще многие другие ботанические редкости в огромных количествах. Все они тоже хранились в другом месте.

Нагромождение бесчисленных предметов казалось Престимиону воплощением самого Маджипура, во всей его необъятности и сложности: как будто самая крупная планета галактики сегодня каким-то образом втиснулась в этот единственный зал. Он чувствовал себя униженным щедростью этих даров, ослепительной, экстравагантной расточительностью. Он знал, что ему следует испытывать удовольствие; но единственным чувством, на которое он был способен в окружении столь осязаемого подтверждения своего величия, было нечто напоминающее потрясение отчаяния.

То неожиданное и сложное ощущение пустоты, которое нарастало в нем во время долгих официальных обрядов, сделавших его лордом короналем Маджипура, и которое в час предполагаемого торжества загадочным образом ввергло его в печаль, теперь грозило целиком захлестнуть его душу.

Словно во сне бродил Престимион по залу, наугад рассматривая содержимое некоторых свертков, уже вскрытых его слугами.

Вот сверкающая хрустальная колонна, внутри которой во всех подробностях воспроизведен сельский пейзаж: зеленый ковер мхов, деревья с ярко-желтой листвой, красные черепичные крыши какого-то красивого, но не известного ему городка. Все было таким живым и реальным. Прикрепленный к колонне свиток гласил, что это дар от деревни Глау, из провинции Телк Самминон в западном Зимроэле. К ней прилагалось богато отделанное шелковым шитьем алое покрывало, изготовленное, как говорилось в свитке, из тонкой пряжи местных водяных червей.

Вот шлем, сверкающий редкими драгоценными камнями разных оттенков, излучающими пульсирующее сияние золотого, бронзового, пурпурного и красного цветов, походившее на прекрасный закат. Вот сверкающий плащ из кобальтово-синих перьев знаменитых огненных жуков Гамаркейма, как говорилось в приложенной записке, гигантских насекомых, похожих на птиц и неуязвимых для пламени. И тот, кто носит такой плащ, тоже станет неуязвимым. А вот пятьдесят драгоценных красных угольных палочек; если их зажечь, они изгонят любую болезнь из тела короналя.

Вот изящный набор маленьких статуэток, с любовью вырезанных из какого-то сияющего, полупрозрачного зеленого камня. Они изображали, как сообщал прикрепленный к ним ярлык, диких животных из округа Карпаш: десяток или более незнакомых и удивительных зверей; хорошо видны были даже мельчайшие детали: мех, рога и когти. Как только дыхание Престимиона согрело их и возродило к жизни, звери начали двигаться, фыркать и гоняться друг за другом внутри коробки. А вот…

Престимион услышал, как скрипнула огромная дверь зала у него за спиной. Кто-то вошел. Ему не дают остаться одному даже здесь.

Деликатное покашливание, приближающиеся шаги.

Он всмотрелся в тень в дальнем конце зала.

К нему приближалась стройная, худощавая фигура.

— А, вот ты где, Престимион! Акбалик сказал мне, что ты здесь. Прячешься от суеты, да?

Элегантный, длинноногий Септах Мелайн, троюродный брат герцога Тидиаса, был несравненным мастером меча и утонченным щеголем, и к тому же другом Престимиона с самого детства. На нем по-прежнему был роскошный церемониальный наряд для коронации: шафранного цвета туника, расшитая золотыми гирляндами цветов и листьев, и котурны, привязанные к ногам золотыми шнурками. Волосы Септаха Мелайна, тоже золотистые и ниспадающие на плечи прихотливо уложенными локонами, придерживали три сверкающие изумрудные заколки. Его короткая остроконечная рыжеватая бородка была аккуратно подстрижена.

Он остановился шагах в десяти от Престимиона и стоял, подбоченясь, изумленно обводя взглядом множество подарков.

— Ну, — наконец произнес он, явно пораженный, — после всех тревог и перипетий, ты все-таки стал короналем, Престимион. И эта груда сокровищ служит тому подтверждением, а?

— Да, свершилось, — ответил Престимион похоронным голосом.

— Какой у тебя кислый тон! — Септах Мелайн озадаченно нахмурился. — Ты — король всей планеты, но не похоже, что ты этим доволен. И это после всего, что мы пережили ради твоего восхождения на трон!

— Доволен? Доволен? — Престимион выдавил из себя смешок. — А чем я должен быть доволен, Септах Мелайн? Скажи мне! — Он внезапно почувствовал странную пульсацию в голове. Что-то в нем пробуждалось, что-то темное, яростное и враждебное, чего он никогда в себе не подозревал. А потом из него безудержно выплеснулся удивительно мощный водопад горечи. — Король планеты, говоришь? Что это означает? Я тебе скажу, Септах Мелайн. Годы и годы тяжелой работы лежат передо мной, пока я не засохну, как старый кусок кожи, а потом, когда старый Конфалюм умрет, я отправлюсь жить в темный, мрачный Лабиринт и уже никогда не увижу дневного света. Я тебя спрашиваю, чем я должен быть доволен? В чем тут удовольствие?

Септах Мелайн смотрел на него в изумлении. Какое-то мгновение он, казалось, не мог произнести ни слова. Такого Престимиона он никогда прежде не видел.

— Ах, что это за мрачное настроение в день коронации, милорд! — в конце концов выдавил он из себя.

Престимион и сам был изумлен своим всплеском ярости и боли. «Это не правильно, — растерянно подумал он. — Я говорю безумные вещи. Я должен что-то предпринять, чтобы сменить тон беседы на более веселый». Он с трудом взял себя в руки и совершенно другим тоном, нарочито неофициально, произнес:

— Не называй меня «милордом», Септах Мелайн. Во всяком случае, наедине. Это звучит так чопорно и холодно. И так подобострастно.

— Но ты же теперь мой повелитель. Я так доблестно сражался, чтобы ты им стал, — свидетельством тому мои шрамы.

— Для тебя я все равно остался Престимионом.

— Да, Престимион. Очень хорошо, Престимион.

Престимион. Как пожелаете, милорд.

— Во имя Высшего Божества, Септах Мелайн! — воскликнул Престимион в ответ на этот шутливый укол и улыбнулся. Но чего еще он мог ожидать от Септаха Мелайна, как не шуточек и насмешек?

Септах Мелайн тоже усмехнулся. Теперь они оба изо всех сил делали вид, что поразительной вспышки Престимиона вовсе не было.

— Что это за штуку ты держишь в руках, Престимион? — спросил он, ленивым, небрежным жестом протягивая руку.

— Это? Ну, это… это… — Престимион заглянул в свиток из темно-желтой кожи, приложенный к подарку — Волшебная палочка, сделанная из рога геймлипарна, так здесь сказано. Она меняет цвет от золотистого до лилово-черного, если ею помахать над отравленной пищей.

— Ты в это веришь?

— По крайней мере, жители Байлемуны верят.

А вот… вот, Септах Мелайн, здесь сказано, что это мантия, связанная из меха с брюха ледяного купрея, который обитает на снежных пиках Гонгара.

— Насколько мне известно, ледяные купреи уничтожены полностью, милорд.

— Жаль, если это так, — сказал Престимион, поглаживая плотную, гладкую ткань. — Мех очень мягкий на ощупь. А здесь, — продолжал он, похлопывая по квадратному тюку, скрепленному затейливыми печатями, — здесь у нас дары откуда-то с юга, полоски чрезвычайно ароматной коры очень редкого дерева квинонча. А эта прекрасная чаша вырезана из виронджимонского жадеита, такого твердого, что полжизни уходит на то, чтобы отшлифовать кусок размером с кулак. А это… — Престимион сражался с полуоткрытым ящиком, из которого высовывалось какое-то сияющее чудо из серебра и сердолика. Казалось, лихорадочно изучая содержимое ящиков, коробок и пакетов, он каким-то образом надеется вытащить себя из того нервного, подавленного состояния, которое и погнало его в это помещение.

Но ему не удалось ввести в заблуждение Септаха Мелайна. И тот уже не мог сохранять притворное равнодушие к недавней вспышке боли Престимиона.

— Престимион?

— Что?

Воин подошел к нему ближе. Худой и длинноногий Септах Мелайн был выше Престимиона, но рядом с широкоплечим короналем казался почти хрупким, хотя впечатление было обманчивым.

— Нет необходимости все мне показывать, милорд, — тихо произнес он.

— Я думал, что тебе интересно.

— Да, до определенных пределов. Но и только. — Септах Мелайн заговорил еще тише:

— Престимион, почему ты незаметно сбежал? Уж конечно, не для того, чтобы поглазеть на подарки. Поклонение вещам никогда не было отличительной чертой твоей натуры.

— Это прекрасные и любопытные вещи, — упрямо возразил Престимион.

— Несомненно. Но сейчас тебе следует переодеваться к вечернему пиру, а не слоняться в одиночестве по этому хранилищу странностей. И произнесенные тобой несколько минут назад необычные слова — это крик боли, горькой жалобы. Я пытался забыть о них — как о некой странной, аберрации этого момента, но они не выходят у меня из головы. Никогда не думал, что услышу от тебя подобные вещи. Ты теперь корональ, Престимион! Это вершина честолюбивых устремлений любого мужчины. Ты будешь править миром и нежиться в лучах славы. Этот день должен быть самым прекрасным в твоей жизни.

— Да, должен быть.

— А ты удаляешься в этот мрачный зал, предаешься в одиночестве унылым мыслям, развлекаешься этими глупыми, красивыми побрякушками в момент своего величия, ты протестуешь против собственной королевской власти так, словно это проклятие, которое кто-то наслал на тебя…

— Мимолетное настроение.

— Так пусть оно пройдет, Престимион. Пусть пройдет! Это день торжества! Не прошло и двух часов с тех пор, как ты стоял перед троном Конфалюма и возлагал звездную корону на свое чело, а сейчас… сейчас… если бы ты мог видеть это мрачное выражение, этот трагический взгляд…

Престимион одарил Септаха Мелайна преувеличенно комичной улыбкой, блеснув всеми зубами и широко раскрыв глаза.

— Ну? Так лучше?

— Вряд ли. Меня тебе не удастся надуть, Престимион. Что могло тебя так огорчить, в этот самый великий из дней? — И, не дождавшись ответа, сказал, :

— Возможно, я знаю.

— Кому же знать, как не тебе? — заметил Престимион и тут же пояснил:

— Я думал о войне… О войне.

Казалось, такой ответ застал Септаха Мелайна врасплох. Но он быстро оправился.

— А-а… О войне… Ну да, конечно, о войне, Престимион. Она наложила отпечаток на всех нас. Но война закончилась. И забыта. Никто на планете не помнит о ней, кроме тебя, Гиялориса и меня. Никто из тех, кто сегодня присутствует в Замке на твоей коронации, не помнит о коронации, которая состоялась здесь не так давно.

— Но мы-то помним. Мы трое. Эта война останется с нами навсегда. Все эти ненужные потери. Разрушение. Смерть. Так много смертей. Свор. Кантеверел. Мой брат Тарадат. Граф Камба Мазадонский, мой учитель по стрельбе из лука. Ирам, Мандрикарн, Сибеллор. И еще сотни, даже тысячи. — Он на мгновение закрыл глаза и отвернулся в сторону. — Я сожалею о всех смертях.

Даже о смерти Корсибара, этого несчастного, обманутого глупца.

— Ты не назвал еще одно имя, а оно того заслуживает, — заметил Септах Мелайн и деликатно напомнил, словно вскрыл воспаленную рану:

— Я говорю о его сестре, леди Тизмет.

— Да, Тизмет.

Имя, которое нельзя было не назвать, как бы Престимион ни старался. Любое напоминание о ней причиняло невыносимую боль, но она всегда присутствовала в его мыслях.

— Я понимаю твои страдания, — мягко произнес Септах Мелайн. — Я понимаю. Время излечит тебя, Престимион.

— Излечит? Сможет ли?

Они оба некоторое время молчали. Престимион взглядом дал понять, что больше не желает говорить сейчас о Тизмет.

— Ты знаешь, я действительно радуюсь тому, что стал короналем, — в конце концов произнес Престимион, когда молчание стало слишком напряженным. — .

Разумеется, радуюсь. Мне суждено было получить трон.

Мне Высшим Божеством определено было стать короналем. Но неужели ради моего прихода к власти необходимо было пролить столько крови? Какой в этом смысл? Вот что омрачает мое восшествие на престол.

— Кто знает, что необходимо, а что нет, Престимион? Так случилось, вот и все. На то была воля Высшего Божества. И мы справились — ты, я, Гиялорис и Свор, а теперь мир опять стал прежним. Война похоронена и забыта. Мы сами об этом позаботились. Никто из жителей планеты, кроме нас, о ней не помнит. Зачем ворошить прошлое в такой день?

— Вероятно, из чувства вины за то, что я взошел на трон по телам стольких прекрасных людей.

— Вины? Вины, Престимион? О какой вине ты говоришь? В этой войне виноват лишь этот идиот Кореибар! Он восстал против закона и обычаев! Узурпировал трон! Как ты можешь говорить о вине, когда он один…

— Нет. Мы все в той или иной степени виноваты в том, что на планету обрушилось такое проклятие.

Светло-голубые глаза Септаха Мелайна снова широко раскрылись от изумления.

— Что за мистическую чепуху ты городишь, Престимион! Как ты можешь всерьез рассуждать о проклятиях и брать на себя хоть толику вины? Престимион, которого я знал прежде, был человеком рациональным.

Он бы никогда не произнес такой вздор даже в шутку.

Ему бы и в голову не пришло подобное. Послушай меня. Эта война была делом рук Корсибара, и только Корсибара. Это исключительно его грех. А что сделано, то сделано, и ты — новый король Маджипура, и на Маджипуре наконец-то все хорошо.

— Да. Так и есть. — Престимион улыбнулся. — Прости мне этот внезапный приступ меланхолии, старый друг. Ты увидишь меня в более веселом расположении духа на пиру сегодня вечером, обещаю тебе. — Он прошелся взад и вперед по залу, слегка похлопывая ладонью по запечатанным ящикам. — И все же, Септах Мелайн, эти подарки, это заполненное ими хранилище… все это подавляет меня! Словно планета навалилась на меня всей своей тяжестью. — И он прибавил с гримасой:

— Мне следовало бы приказать вынести все это и сжечь!

— Престимион… — предостерегающе произнес Септах Мелайн.

— Да. Еще раз прости меня. Я что-то много жалуюсь сегодня.

— Действительно, милорд.

— Наверное, я должен испытывать благодарность, а не тревогу. Ну, посмотрим, смогу ли я найти здесь повод для веселья. Как раз сейчас я сильно в нем нуждаюсь. — Престимион снова прошелся вдоль нагромождений ящиков, заглядывая в те, что были открыты: вот огненный шар;, разноцветный кушак, постоянно меняющий оттенки; цветок, выточенный из драгоценной бронзы, из глубины лепестков которого звучит тихая, прекрасная музыка; птица, вырезанная из ярко-красного камня, которая повернула голову из стороны в сторону и негодующе пискнула на него; котел из красного жадеита с фестонами по краям, гладкий, как атлас, и теплый на ощупь.

— Смотри, — сказал Престимион, открывая коробку со скипетром из кости морского дракона, вырезанным с непревзойденным искусством. — Это из Пилиплока. Видишь, как хорошо они опоясали его…

— Тебе необходимо идти, — резко произнес Септах Мелайн. — Эти вещи подождут, Престимион. Пора одеваться к пиру.

Он прав. Нельзя уединяться здесь подобным образом. Престимион знал, что должен отбросить совершенно не характерные для него печаль и отчаяние, нахлынувшие на него в последние несколько часов, избавиться от них, как от ненужного плаща. Ему придется сегодня вечером продемонстрировать гостям сияющее, довольное лицо, приличествующее новоиспеченному короналю.

И он это сделает.

2

Престимион и Септах Мелайн вместе вышли из зала Гендигейла. Двое огромных, могучих стражей-скандаров, стоящие на часах у хранилища, взволнованно приветствовали короналя знаком Горящей Звезды — поднятой ладонью с широко раздвинутыми пальцами, и он ответил им кивком и небрежным взмахом руки.

По просьбе Престимиона Септах Мелайн бросил каждому из них по серебряной монете.

Но пока они шли по бесконечным, продуваемым сквозняками, извилистым коридорам и переходам северного крыла Замка, Престимиона снова охватило мрачное настроение. Вернуть себе прежнее состояние оказалась сложнее, чем он ожидал. Все тот же темный саван неумолимо окутывал его.

Он должен был взойти на трон короналя без каких-либо трудностей. Его, не колеблясь, выбрал своим преемником лорд Конфалюм. Все понимали, что, когда умрет старый понтифекс Пранкипин и лорд Конфалюм переедет в Лабиринт, чтобы занять пост верховного правителя, корона будет возложена на голову Престимиона. Но после смерти Пранкипина сын лорда Конфалюма Корсибар, мужчина видный, но не слишком умный, захватил королевскую власть, подстрекаемый шайкой своих зловещих сподвижников и с помощью не менее зловещего мага. По закону сын короналя не должен наследовать своему отцу на троне, и поэтому вспыхнула гражданская война, в результате Которой Престимион завладел причитающейся ему по праву короной.

Но война привела к бессмысленным разрушениям, множеству загубленных жизней и оставила глубокий шрам на долгой и мирной истории Маджипура…

Приказав совершить радикальный акт забвения, Престимион, как он надеялся, залечил этот шрам. Группа чародеев стерла все воспоминания о войне из памяти жителей планеты, за исключением самого Престимиона и двух его уцелевших собратьев по оружию — Гиялориса и Септаха Мелайна.

Но один шрам никак не заживал, и он не мог стереть его из памяти. Шрам от этой раны, нанесенной ему в самый решающий момент последней битвы. То была рана в сердце: смерть мятежной сестры-близнеца Корсибара леди Тизмет, великой любви Престимиона, павшей от руки чародея Санибак-Тастимуна. Никакое колдовство не вернет Тизмет обратно, и никто не сможет заменить ее в сердце Престимиона. Там, где жила любовь, осталась лишь пустота. Какой прок ему быть короналем, если в борьбе за трон он потерял самого дорогого ему в мире человека?

Престимион и Септах Мелайн уже подошли к выходу во двор Замка, примыкающий к Башне лорда Трайма, где в нынешнее время находились апартаменты большинства короналей. Септах Мелайн остановился:

— Мне покинуть тебя здесь, Престимион? Или ты хочешь, чтобы я остался с тобой, пока ты будешь готовиться к пиру?

— Тебе тоже надо переодеться, Септах Мелайн. Иди.

Со мной все будет в порядке.

— Правда?

— Правда. Даю тебе слово, Септах Мелайн.

Престимион вошел внутрь. Просторные апартаменты, служившие теперь его официальной резиденцией, все еще оставались по большей части пустыми. Лорд Конфалюм, ставший понтифексом Конфалюмом, перевез свою несравненную коллекцию редкостей в новую резиденцию в глубине Лабиринта. Во время своего незаконного правления Корсибар обставил эти комнаты по собственному вкусу — множеством совершенно ординарных вещей, некоторые из которых были безвкусными и вульгарными, а некоторые — унылыми и заурядными. То же волшебство, которое стерло незаконное правление Корсибара из памяти жителей планеты, убрало все принадлежащие ему вещи. Теперь Корсибара как бы никогда и не существовало. Его вычеркнули из реальности. Позднее Престимион прикажет доставить в Замок некоторые вещи из своего фамильного поместья в Малдемаре, но пока у него еще не было возможности даже подумать об этом. Так что сейчас здесь было почти пусто, не считая кое-какой мебели, принесенной сюда из менее роскошных апартаментов, которые он занимал в прежнее время в восточном крыле Замка, где высокородным принцам государства отводили помещения для жилья.

Седобородый Нилгир Сумананд, с давних пор служивший Престимиону, ждал его с явным нетерпением.

— Пир в честь коронации, ваша светлость…

— Да-да. Я знаю. Я быстро приму ванну. А что касается того, что мне сегодня надеть, то ты уже, вероятно, все приготовил. Ведь так? Пиршественный костюм из зеленого бархата, золотистая стола, брошь в виде Горящей Звезды, которую я надевал сегодня днем, и малая корона взамен большой, официальной.

— Все для вас готово, милорд.

Церемониальная стража, состоящая из знатных лордов королевства, сопровождала его в пиршественный зал. Два старших пэра шли впереди: лорд Олджеббин Стойензарский, уходящий в отставку Верховный канцлер, и необычайно богатый принц Сирифорн Самивольский, а напыщенный принц Гонивол Бомбифэйлский, Великий адмирал Маджипура, шагал вслед за ними. Эти трое во время гражданской войны использовали свое значительное влияние на благо Корсибара. Но теперь они об этом уже не помнили, и Престимион считал, что ему выгоднее простить их измену, коль скоро она все равно лишена всякого смысла, и обращаться с ними с тем уважением, которое подобает людям их положения и могущества.

Септах Мелайн шел справа от Престимиона, а громадный, гороподобный воин Гиялорис — слева. Позади нового короналя шли два его уцелевших младших брата, горячий, юный Теотас и высокий, страстный Абригант. Третий брат, ловкий и сообразительный Тарадат, погиб во время войны, в той злосчастной битве в долине Ийянн, когда люди Корсибара проделали брешь в Мавестойской дамбе и похоронили под стеной воды тысячи воинов Престимиона.

Как обычно, пир в честь коронации устроили в Большом пиршественном зале в крыле лорда Тарамонда. Этот зал был даже просторнее зала Гендигейла и расположен ближе к центру Замка; но даже столь огромное пространство не смогло вместить всех приглашенных гостей, принцев, герцогов и графов из многих сотен городов, а также мэров этих городов и мелких дворян Замковой горы, потомков десятков короналей и понтифексов минувших лет. Но лорд Тарамонд, один из самых искусных строителей среди многих короналей, оставивших свой след в Замке, спроектировал все так, что его Большой зал переходил в анфиладу прилегающих помещений. Пять, восемь, десять пиршественных залов поменьше следовали друг за другом, их двери можно было открыть, и тогда они образовывали единое пространство истинно маджипурского размаха. Здесь и разместили приглашенных на банкет, тщательно учитывая при этом их ранг и положение.

Престимион не очень любил столь пышные события. Он был человеком простым и скромным, практичным и рациональным и не отличался страстью возвеличиванию самого себя. Однако он неукоснительно соблюдал правила приличия. Люди ожидали от него пышного празднества в честь коронации, и они его получат: официальная церемония коронации днем, грандиозный пир сейчас, завтра — речь перед губернаторами провинций, а послезавтра — традиционные спортивные Игры в честь коронации, рыцарский турнир и борьба, стрельба из лука и многое другое в том же духе. По окончании коронационных торжеств Престимиона ждет тяжелая работа — управление гигантской планетой Маджипур.

Казалось, пир растянулся на десять тысяч лет.

Престимион приветствовал и обнял старого Конфалюма, а затем проводил его до почетного места на возвышении. Даже на восьмом десятке Конфалюм все еще оставался крепким и здоровым мужчиной, но по сравнению с героическим короналем прежних дней энергии и живости у него значительно поубавилось. Во время гражданской войны он потерял и сына, и дочь.

Разумеется, он об этом не помнил, и даже понятия не имел о том, что Корсибар и Тизмет вообще существовали на свете; но какое-то ощущение пустоты в его душе осталось, и иногда в его затуманенном в последние дни взгляде отражалось неясное ощущение потери.

Подозревал ли он правду? — спрашивал себя Престимион? Подозревал ли кто-нибудь из них? Случались ли мгновения, когда какой-то человек, будь то верховный правитель или скромный фермер, случайно натыкался на следы скрытой реальности, лежащей под фальшивыми воспоминаниями, внедренными в его мозг, и такие находки заставляли его озадаченно хмуриться? Если и так, то никто не показывал вида. И вероятно, никогда не покажет. Даже если колдовство, которое изменило историю Маджипура, эффективно подействовало не на всех, такие вещи, как полагал Престимион, каждый предпочтет скрыть из опасения, что его сочтут сумасшедшим. Во всяком случае, он искренне на это надеялся.

Второе почетное место на длинном возвышении было отведено матери Престимиона, живой и остроумной принцессе Териссе, которая вскоре после восшествия ее сына на престол получит титул Хозяйки Острова Сна и власть над механизмами, с помощью которых гражданам Маджипура, пока они спали, посылались наставления и утешение. Рядом с ней на возвышении сидела великолепная леди Кунигарда, сестра Конфалюма, обладавшая титулом Хозяйки Острова во время правления Конфалюма в качестве короналя; теперь ей предстояло проститься со своими обязанностями. Далее расположились высокородные лорды — члены Королевского совета, и среди них Септах Мелайн и Гиялорис. А в конце ряда сидели Верховный маг Гоминик Халвор из Триггойна и его сын-чародей Хезмон Горе. Оба многозначительно улыбались, таким образом, насколько мог судить Престимион, намекая на те права, которые они на него предъявляли: как ни мало он увлекался магией и другими эзотерическими явлениями, нельзя отрицать, что магическое искусство, которым владели эти двое, сыграло немалую роль в его приходе к власти.

Престимион по очереди подошел к каждому из почетных гостей, официально приветствуя их на банкете в его честь.

Когда он занял свое место, но прежде чем подали еду, настала очередь менее выдающихся, но все же знатных лордов выразить ему свое почтение: могущественные особы смиренно подходили и поздравляли Престимиона, выражая свои надежды в связи с рассветом новой эры…

После этого началась собственно сама церемония.

Звон колоколов. Молитвы и песнопения. Бесконечные тосты. Во время этого утомительного пиршества Престимион едва прикасался к вину, стараясь не показаться невежливым, но опасаясь выпить слишком много.

Наконец, настало время еды — деликатесов из всех уголков планеты, приготовленных самыми искусными поварами. Престимион не притронулся практически ни к чему. После пришла очередь поэтической декламации: звучные строфы великого эпоса Фервайна «Книга Изменений», бесконечный рассказ о полумифическом лорде Стиамоте, покорившем коренную расу меняющих форму, напевное чтение «Книги Власти» и «Высот Замковой горы» и других исторических саг о понтифексах и короналях минувших веков.

После ужина — песни. Тысячи голосов слились в древних гимнах. Различив на фоне голосов тех, кто сидел ближе к нему, грубый, тяжелый бас Гиялориса, Престимион тихо рассмеялся.

Было еще много всего: древние ритуалы, предписанные традициями, церемониальный вынос щита короналя с изображением Горящей Звезды, выполненным из сверкающего серебра с позолоченными лучами, — Престимион должен был торжественно возложить на него руки. Встал Конфалюм, чтобы в цветистой речи благословить нового короналя и торжественно обнять его на глазах у всех собравшихся. Леди Кунигарда сделала то же самое. Принцесса Терисса приняла обруч Хозяйки Острова Сна от Кунигарды… и так далее, и так далее, без конца. Престимион терпеливо, хотя и с трудом, выдержал все это.

Но, к своему великому изумлению, он обнаружил, что в какой-то момент этого вечера, во время длинных и пылких речей, странная свинцовая тяжесть, давившая на сердце, куда-то исчезла, равно как и ощущение разочарования и горькой печали. Как он ни был утомлен, в самом конце пира к нему наконец вернулась радость. И даже более того: он впервые почувствовал, что действительно стал королем.

Сегодня совершилось великое событие; после стольких препятствий на пути к трону его имя наконец было внесено в длинный список короналей Маджипура.

Корональ Маджипура! Король самой изумительной планеты во вселенной!

И он не сомневался, что будет хорошим короналем, просвещенным короналем, которого будут любить и превозносить. Он совершит великие дела и оставит потомкам лучший, чем прежде, Маджипур. Именно для этого он родился на свет.

Да. Так и будет! Несмотря на мимолетное облако печали, которое несколько часов назад омрачило его радость, все в конце концов складывается к лучшему.

Септах Мелайн заметил произошедшую в нем перемену. В момент перерыва в торжествах он подошел к Престимиону и с искренней теплотой поинтересовался:

— Похоже, то отчаяние, о котором ты говорил недавно в зале Гендигейла, наконец покинуло тебя, Престимион?

— Мы сегодня не беседовали с тобой в зале Гендигейла, Септах Мелайн, — без колебаний ответил Престимион.

В его тоне появилось нечто новое: не свойственные ему прежде сила и жесткость, удивившие даже самого Престимиона.

Септах Мелайн тоже заметил перемену: его глаза на мгновение широко раскрылись, а уголки рта дрогнули от удивления. Он резко втянул в себя воздух, затем склонил голову и произнес:

— Вы правы, милорд. Мы не беседовали в зале Гендигейла. — Он сделал знак Горящей Звезды и вернулся на свое место.

Престимион жестом приказал снова наполнить свою чашу вином.

Вот что означает быть королем, подумал он. Холодно разговаривать даже с самым любимым другом, когда того требуют обстоятельства. Да и есть ли у короля друзья? Ну что ж, через несколько недель он это поймет.

Пир достиг своей кульминации. Теперь все стояли, изображая поднятыми руками знак Горящей Звезды.:

— Престимион! лорд Престимион! — кричали гости. — Да здравствует лорд Престимион! Долгой жизни лорду Престимиону!

Наконец-то торжество завершилось. В соответствии с занимаемым положением и личными симпатиями пирующие разделились на немногочисленные группы. С приближением рассвета новоиспеченному короналю Маджипура дозволялось удалиться на отдых и тактично объявить о конце пиршества. Вот теперь он сможет уединиться в своих тихих апартаментах, в собственной спальне.

Пустые комнаты… Одинокая постель…

«Тизмет, — думал он, падая в полном изнеможении на подушку. Даже великая радость не могла заглушить непрерывную боль, вызванную потерей любимой. — Сегодня я стал королем планеты, а где ты, Тизмет? Где ты?»

3

В крупном городе Сти, расположенном на нижних склонах Замковой горы, в доме очень состоятельного торговца и банкира Симбилона Кайфа случилась беда.

Горничную, служившую на пятом этаже дома Симбилона Кайфа, внезапно поразил приступ безумия, и она выбросилась из чердачного окна великолепного особняка банкира, убив не только себя, но и еще двоих прохожих на улице. Когда это случилось, самого Симбилона Кайфа не было дома: он уехал в Замок на церемонию по случаю коронации в качестве гостя графа Файзиоло Стиского. И поэтому обязанность разбираться в столь ужасной трагедии и ее последствиях легла на его единственную дочь Вараиль.

Высокой, стройной, темноглазой Вараиль, чьи иссиня-черные волосы падали на плечи блестящим водопадом, едва исполнилось девятнадцать лет. Но безвременная смерть матери вынудила ее стать хозяйкой огромного дома, и эта ответственность сделала совсем еще девочку не по годам зрелой. Когда до ее ушей донеслись первые странные звуки с улицы — ужасный глухой стук, а секунду спустя второй, менее явственный, вслед за которым раздались крики и пронзительный визг, — она спокойно и решительно подошла к окну своего кабинета на четвертом этаже. Быстро окинув взглядом представшую перед ней ужасную картину: тела, кровь, растущую толпу возбужденных зрителей, Вараиль тотчас же направилась к лестнице. Слуги с воплями бросились к ней, отчаянно жестикулируя и рыдая.

— Леди… леди… это Кларистен! Она прыгнула, леди.

Из верхнего окна!

Вараиль хладнокровно кивнула. В душе царили смятение и ужас, ее слегка тошнило, но она не имела права проявлять слабость.

— Немедленно вызови имперских следователей, — приказала она управляющему дома Вортиду.

Виночерпию Крешину она сказала.

— Беги и как можно быстрее приведи доктора Тарка.

А затем обратилась к Бетарилу, сильному и крепкому старшему конюху:

— Мне надо спуститься и осмотреть пострадавших.

Возьми дубинку и держись возле меня — на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля. Это совсем не исключено.

Из Пятидесяти Городов Замковой горы Сти был самым крупным и самым процветающим; а Симбилон Кайф был одним и самых богатых и самых удачливых жителей Сти. Тем более поразительно, что такое несчастье постигло его дом. Огромное число завистников, как в городе, так и вне его, не простивших Симбилону Кайфу, выходцу из городских низов, его феноменального возвышения и могущества, радовалось трудному положению, в которое поставил его безумный поступок горничной. В то время как Сти, каким бы древним он ни был, считался среди своих соседей по Замковой горе чем-то вроде города-выскочки, Симбилон Кайф, самый богатый простолюдин в Сти, без сомнения, был выскочкой из выскочек.

Пятьдесят великолепных городов, расположенных на неровных склонах колоссальной Замковой горы, поражающей воображение и поднимающейся на головокружительную высоту над низинами континента Алханроэль, располагались в виде пяти ясно различимых поясов. У подножия — Города Склона, затем Свободные Города, Сторожевые Города, Внутренние Города, а возле самой вершины, почти у порога Замка, — девять городов, называемых Высшими Городами, жители которых имели о себе самое высокое мнение.

Поскольку они были расположены ближе всех к Замку, эти города чаще всего посещали блестящие представители аристократии, лорды и леди, потомки бывших короналей и понтифексов или те, кто и сам мог достичь такого высокого положения. И не только обитатели Замка часто спускались вниз в эти Высшие Города, такие как Большой Морпин, или Сипермит, или Фрэнгиор, чтобы предаться предлагаемым там утонченным наслаждениям. Наблюдалось также и постоянное движение вверх, из Высших Городов в Замок:

Септах Мелайн, например, был родом из Тидиаса, Престимион — из Малдемара. Поэтому многие жители Высших Городов напускали на себя важный вид и считали себя людьми особенными, коль скоро им привелось жить высоко под небом, над всем остальным Маджипуром, и ежедневно сталкиваться с великими обитателями Замка.

Но Сти входил во второй пояс от подножия — в число Свободных Городов. Их было девять, все довольно старые, основанные по меньшей мере семь тысяч лет назад, когда лорд Стиамот был короналем Маджипура, а возможно, и намного раньше. Никто не мог с уверенностью сказать, от чего были свободны Свободные Города. Самое лучшее научное объяснение этого названия состояло в том, что в награду за оказанные ему особые услуги Стиамот освободил эти города от какого-то налога тех времен. Сам лорд Стиамот был родом из Сти и в его времена именно этот город был столицей Маджипура, пока Стиамот не решил построить на вершине Горы гигантский замок и перевести туда главный административный центр.

В отличие от большинства других городов Замковой горы, теснившихся в разнообразных скалистых ущельях колоссальной возвышенности, Сти обладал тем преимуществом, что раскинулся на широкой, постепенно поднимающейся равнине на северном склоне Горы, где имелся большой простор для роста города. Он и расширялся без всяких ограничений во все стороны от первоначально занимаемой полосы вдоль быстрой реки, которая дала ему имя. Ко времени Престимиона население Сти достигло почти двадцати пяти миллионов. На Маджипуре равным ему по величине был только великий город Ни-мойя на Зимроэле; а по общему богатству и величию даже могущественная Ни-мойя была лишь на втором месте после Сти.

Размеры и местоположение Сти стали источником его коммерческого процветания, настолько пышного, что жители других городов считали как город, так и его промышленных магнатов весьма вульгарными. Его главный коммерческий центр представлял собой ряд великолепных высоких зданий, с фасадами, облицованными отражающим свет серо-розовым мрамором, которые назывались Домами-на-набережной и тянулись на многие мили вдоль обоих берегов реки Сти. За этими двойными стенами контор и складов скрывались процветающие фабрики промышленного Сти на левом берегу и больше похожие на дворцы жилища богатых купцов — на правом. Дальше по правому берегу находились крупные загородные поместья знати, парки и охотничьи заказники, которыми Сти славился на всю планету, а вдоль левого берега, миля за милей, тянулись скромные дома миллионов рабочих, чьими усилиями и процветал город начиная с той самой далекой эры лорда Стиамота.

Когда-то Симбилон Кайф был одним из таких рабочих, а еще раньше — уличным попрошайкой. С тех пор, однако, прошло лет сорок-пятьдесят. Удача, хитрость и честолюбие способствовали его быстрому взлету к столь высокому положению в городе. Теперь он общался с графами, герцогами и другими великими людьми, которые притворялись, будто считают его равным себе по положению, потому что знали, что когда-нибудь им могут понадобиться услуги банкира. Он принимал в своем роскошном доме знатных и могущественных людей из многих других городов, приезжавших в Сти по делам. А теперь, когда несчастная горничная Кларистен разбилась насмерть, он весело проводил время с самыми высокопоставленными аристократами Маджипура на грандиозном празднике лорда Престимиона.

Тем временем Вараиль стояла на коленях в луже крови возле своего дома и смотрела на неестественно изломанные тела, а в растущей вокруг враждебно настроенной толпе люди вполголоса обменивалась мрачными замечаниями.

Сначала она пристально вгляделась в двух поверженных незнакомцев. Это были мужчина и женщина, оба хорошо одетые, явно обеспеченные. Вараиль понятия не имела, кто они. Она заметила пустой экипаж, стоящий у травяного газона на противоположной стороне улицы, где путешественники, желающие увидеть богатый особняк Симбилона Кайфа, часто оставляли свои машины. Вероятно, эти люди тоже были гостями в Сти и стояли на мощеной площади у западного входа, восхищаясь искусно вырезанными из известняка скульптурами на фасаде, когда тело горничной Кларистен обрушилось на них с неба.

Они были мертвы, оба. В этом Вараиль не сомневалась. Она никогда прежде не видела мертвого тела, но поняла, когда присела и заглянула в остекленевшие глаза погибших, что в них не теплится и искорки жизни. Их головы были повернуты под неестественным углом. Наверное, Кларистен упала прямо на них и сломала им шеи. Смерть была мгновенной, и это в некотором роде благословение, подумала она. Но все равно ужасно. Она подавила в себе инстинктивный страх, а руки сами сложились в молитвенном жесте.

— Кларистен все еще дышит, леди, — позвал ее старший конюх Бетарил. — Но мне кажется, ей уже недолго осталось.

Очевидно, горничная рикошетом отлетела от своих жертв и приземлилась футах в десяти от них. Убедившись, что она не в силах помочь тем двоим, Вараиль, не обращая внимания на мрачные взгляды зевак, подошла к Кларистен. Похоже, все присутствующие винили в этом несчастье именно Вараиль, словно она сама в приступе гнева выбросила Кларистен из окна.

Глаза Кларистен были открыты, в них еще теплилась жизнь, но не было никаких признаков сознания — взгляд неподвижен, как у статуи; и только когда Вараиль провела перед ними рукой, они мигнули — следовательно мозг еще функционировал. Тело Кларистен казалось еще больше изломанным и искалеченным, чем тела незнакомцев. Двойной удар, предположила Вараиль и содрогнулась: сначала Кларистен врезалась в чужестранцев, а уже затем упала на мощеную дорогу и, возможно, сильно ударилась головой.

— Кларистен! — прошептала Вараиль. — Ты меня слышишь, Кларистен?

— Она уходит от нас, леди, — тихо произнес Бетарил.

И он был прав. На глазах у Вараиль последний проблеск сознания во взгляде Кларистен исчез. А потом изменилась и сама ткань глаз — она стала странно плоской и пятнистой, словно силы разложения, хотя они начали действовать всего мгновение назад, уже распоряжались телом девушки. Какое необычайное зрелище, этот переход от жизни к смерти, думала Вараиль, немало изумленная собственным спокойствием и способностью к анализу в столь ужасный момент.

Бедняжка Кларистен. Как полагала Вараиль, ей было не больше шестнадцати лет. Добрая, простая девушка из одного из окраинных районов города, расположенного у Поля Великих Костей, где когда-то откопали ископаемых чудовищ. Что могло с ней произойти, если она покончила с собой таким образом?

— Доктор пришел! — послышался чей-то голос. — Дайте дорогу доктору! Расступитесь!

Но доктор лишь подтвердил мнение Вараиль: сделать ничего нельзя. Они мертвы, все трое. Он достал лекарства и иглы и попытался вернуть их к жизни, но безрезультатно.

Крупный мужчина с грубым голосом крикнул, чтобы позвали мага, такого, который может оживить умерших с помощью могущественных заклинаний. Вараиль сердито посмотрела на него.

Ох уж эти малообразованные люди с их простодушной верой в чародеев и волшебные заклинания! Как это неприятно, как досадно! Они с отцом и сами, конечно, пользовались услугами магов и предсказателей — это разумно, если хочешь избежать неприятных .неожиданностей в жизни. Но она терпеть не могла широко распространенную среди простонародья безграничную веру в оккультные силы. Хороший предсказатель действительно может принести большую пользу Но не в том, чтобы возвращать к жизни мертвых. Самые лучшие из них действительно обладали способностью заглянуть в будущее, но они не умели творить чудеса.

И почему это, кстати, недоумевала Вараиль, их домашний маг, Виторн Камман, не предупредил о том, что горничная Кларистен собирается совершить такой ужасный поступок?

— Вы леди Вараиль? — спросил новый голос. — Имперские следователи, мадам. — Она увидела мужчин в серых с черными полосами мундирах. Сверкнули значки с эмблемой понтифексата. Они держались с ней очень почтительно. С первого взгляда оценили ситуацию, тела, кровь на мостовой; оттеснили толпу; спросили, дома ли отец. После того как она ответила, что он уехал на коронацию в качестве гостя графа Файзиоло, их почтительность еще больше возросла. Знала ли она кого-либо из пострадавших? «Только одну, — ответила она, — вот ее. Это горничная из нашего дома». — «Выпрыгнула из окна наверху, не так ли?» — «Да. Очевидно», — «Страдала ли эта девушка психическими нарушениями, мадам?» — «Нет, — ответила Вараиль. — Я ничего об этом не знаю».

Но в конце концов, что она могла знать о чувствах и проблемах горничной с пятого этажа? Ее контакты с Кларистен были нечастыми и мимолетными, в основном ограничивались улыбками и кивками. «Доброе утро, Кларистен», «Прекрасный день, не правда ли, Кларистен?», «Да, я пришлю кого-нибудь наверх, чтобы починить раковину, Кларистен». Они никогда по-настоящему не разговаривали друг с другом, в том смысле, в каком понимала это слово Вараиль. В этом не было необходимости.

Однако быстро выяснилось, что с Кларистен уже давно происходит что-то неладное. Следователи закончили осмотр места происшествия на улице и прошли в дом, чтобы допросить слуг. Вот тогда-то и открылось это обстоятельство.

— Она начала просыпаться с плачем недели три назад, — рассказала пухлая, веселая старуха Танна, горничная с третьего этажа, которая была соседкой Кларистен по комнате в отведенном для слуг крыле. — Рыдала и даже выла. Но когда я спрашивала, в чем дело, она ничего не могла объяснить. По ее словам, она даже не помнила, что плакала.

— А однажды, — добавила Вардинна, служанка из кухни, ближайшая подруга Кларистен, — она не смогла вспомнить мое имя; я посмеялась над ней и назвала его.

Тогда она вся побелела и сказала, что и своего имени тоже не помнит. Я думала, она шутит. Но нет, она говорила правду. Она пришла в ужас. Даже когда я сказала:

«Кларистен, вот как тебя зовут, глупышка», — она все твердила: «Ты уверена? Ты уверена?»

— А потом начались кошмары, — продолжала Танна. — Она садилась и кричала, а когда я направляла на нее свет, у нее было такое лицо, будто она увидела привидение. Однажды она вскочила и сорвала с себя ночную сорочку; она была такой мокрой от пота, будто принимала ванну. А ее зубы стучали так громко, что слышно было, наверное, на соседней улице. А на этой неделе кошмары стали еще хуже. По большей части она не могла рассказать, что именно ей снилось, но сны были ужасными. Единственный сон, который она могла припомнить, был о том, что чудовищный жук сел ей на лицо и начал высасывать мозг, пока череп не опустел. Я сказала, что это какое-то знамение, что ей следует пойти и поговорить с толкователем снов, но у таких людей, как мы, нет денег на оплату их услуг, и к тому же она не верила в то, что такая незначительная персона может получать послания во сне. Никогда не видела никого, кто был так напуган своими снами.

— Она и мне о них рассказывала, — вновь заговорила Вардинна. — А недавно она сказала, что у нее начались кошмары и наяву. Что-то начинает пульсировать внутри головы, а потом прямо перед глазами возникают самые ужасные видения, даже во время работы.

— Вам ни о чем таком не докладывали, леди? — спросил у Вараиль старший следователь.

— Впервые слышу.

— И вы никогда не замечали, что у одной из ваших горничных случаются нервные срывы?

— Как правило, я очень мало общалась с Кларистен, — невозмутимо ответила Вараиль. — Горничная с верхнего этажа в таком большом доме…

— Да-да, разумеется, леди, — обеспокоенно и даже встревоженно поспешил сказать следователь, словно ему запоздало пришла в голову мысль, что его могут заподозрить в том, будто он возлагает часть вины за это происшествие на дочь Симбилона Кайфа.

Вошел еще один следователь.

— Мы выяснили личности покойников, — объявил он. — Они были приезжими из Канзилейна, супруги, Хеббиданто Трол и его жена Гарель. Они остановились в гостинице «Речная Стена». Это дорогой отель, только очень богатые люди останавливаются в нем. Я боюсь, придется выплатить крупную компенсацию, мадам, — сказал он, бросая виноватый взгляд на Вараиль. — Конечно, для вашего отца это не проблема, мадам, но даже в этом случае…

— Да, — рассеянно ответила она. — Конечно. Канзилейн! Там у ее отца крупные фабрики. А Хеббиданто Трол? Слышала ли она когда-нибудь это имя?

Оно кажется знакомым. Он мог быть каким-то чиновником на службе у ее отца, даже управляющим одного из предприятий Канзилейна, который приехал в Сти с женой, возможно в отпуск, и хотел показать ей потрясающий особняк своего баснословно состоятельного работодателя…

Это была ужасная мысль. Что за печальный конец путешествия!

В конце концов следователи перестали задавать вопросы и столпились в одном углу библиотеки, совещаясь между собой, перед тем как уйти. Тела убрали с улицы, и два садовника смывали водой из шланга кровавые пятна. Вараиль мрачно обдумывала предстоящие сидела.

Сначала позвать сюда мага, чтобы очистить дом, освободить его от лежащего теперь на нем пятна. Самоубийство — дело серьезное; оно навлекает на дом всякие темные силы. Затем найти родных Кларистен, где бы они ни жили, и отправить соболезнования и сообщение о том, что все расходы на похороны будут оплачены, а также о существенной сумме в знак признательности за службу покойной девушки. Необходимо также связаться с кем-нибудь из служащих отца в Канзилейне и поручить выяснить все о Хеббиданто Троле и его жене, и где можно найти их родственников, и какого рода утешительный жест будет подходящим в этом случае. Самое малое — крупная сумма денег, но, возможно, потребуются и другие выражения сочувствия.

Как неприятно! Ужасно неприятно!

Она очень огорчалась из-за того, что отец не взял ее с собой и уехал на коронацию с графом Файзиоло.

— На этой неделе в Замке будет слишком много буйных и пьяных, и таким, как ты, там не место, юная леди, — сказал тогда Симбилон Кайф, и все было решено. Правда же, по мнению Вараиль, заключалась в том, что ее отцу самому хотелось на этой неделе выпить и побуянить вместе с другом-аристократом, этим графом Файзиоло, матерщинником и богохульником, и он не желал, чтобы она была рядом. Так тому и быть: никто, даже единственная дочь, никогда не восставал против воли Симбилона Кайфа. Вараиль послушно осталась; и как удачно получилось, думала она, что она оказалась здесь, чтобы справиться с сегодняшним происшествием, а не оставила дом на попечение слуг.

Когда следователи уходили, тот, кто был у них главным, шепнул:

— Знаете, леди, у нас за последнее время произошло уже несколько подобных случаев, хотя ни один не был настолько серьезным, как этот. Началась какая-то эпидемия безумия, советую внимательно наблюдать за вашими людьми на тот случай, если и у других начнутся срывы.

— Я это запомню, — ответила Вараиль, хотя мысль о необходимости следить за душевным здоровьем слуг ее не радовала.

Следователи ушли. Вараиль почувствовала, что у нее начинает болеть голова, но пошла в кабинет, чтобы составить список дел на ближайшее время. До возвращения с коронации Симбилона Кайфа все должно быть под контролем.

Эпидемия безумия?

Как странно. Но и времена сейчас необычные. Даже она в последние дни ощущала несвойственную ей подавленность и даже растерянность, но считала, что причиной тому служит какое-то гормональное расстройство. Хотя, надо сказать, ничего подобного с ней прежде не происходило.

Она вызвала к себе Гауона Барла, главного управляющего домом, и попросила его немедленно начать подготовку к ритуалам очищения.

— И еще мне нужен адрес отца и матери — Кларистен или, по крайней мере, каких-нибудь ее родственников, — сказала она. — И еще — этих бедняг из Канзилейна…

4

Снова Замок стал местом проведения коронации, во второй раз за три года. Снова соорудили высокие трибуны по трем сторонам залитого солнцем и покрытого зеленым дерном пространства площади Вильдивара, располагавшейся у самого подножия Девяноста девяти ступеней. Снова самые знатные люди этого государства, представители двух других ветвей власти, члены Королевского совета, графы, герцоги и принцы из сотен провинций собрались праздновать восшествие на престол нового короналя.

Но никто, кроме Престимиона, Гиялориса и Септаха Мелайна, не помнил о тех Играх, которые проводились в честь лорда Корсибара, как не помнили и о самом Корсибаре. Соревнования по бегу борьбе, стрельбе из лука и все остальное было забыто и победителями и побежденными — удалено из памяти, стерто чародеями Престимиона, которые объединили свои усилия в одном мощном магическом заклинании.

Ничего из того, что имело место на предыдущих Играх, не происходило. Сегодняшние Игры были Играми лорда Престимиона, законного преемника лорда Конфалюма. Лорда Корсибара никогда не существовало.

Даже те чародеи, которые совершили это волшебство, должны были по приказу Престимиона забыть свое собственное деяние.

— Пусть выходят лучники! — крикнул распорядитель Игр. На этот раз почетный титул принадлежал герцогу Олджеббину Стойензарскому.

Когда участники соревнований вышли на поле, изумленный ропот пронесся по толпе зрителей: среди них был сам лорд Престимион.

Никто не ожидал увидеть в этот день нового короналя на поле. Но в действительности ничего удивительного в этом не было. Стрельба из лука всегда была любимым видом спорта Престимиона: он достиг в ней большого мастерства. Кроме того, в его груди всегда ярко горел огонь соперничества. Те, кто его хорошо знал, понимали, что вовсе не в его характере упустить случай продемонстрировать свое искусство. И все же участие короналя в соревнованиях на собственных коронационных Играх… Как это странно! Как необычно!

Престимион сегодня изо всех сил постарался выглядеть всего лишь рядовым борцом за приз в стрельбе из лука. Он был одет в королевские цвета: в тесно облегающий золотистый дублет и зеленые штаны, но на лбу у него не было обруча или какого-то другого знака власти. Какой-нибудь приезжий, не имеющий понятия о том, который из этих десятков людей с луками — корональ, мог бы узнать его по величавому и властному виду, которым всегда отличался Престимион. Но более вероятно, что этот невысокий мужчина с коротко стриженными светлыми волосами остался бы незамеченным в группе крепких, атлетически сложенных спортсменов.

Первым стрелял Глейдин, длинноногий младший сын Сирифорна Самивольского. Он был искусным лучником, и Престимион с одобрением наблюдал за тем, как он выпустил свои стрелы.

Затем настала очередь Кейтинимона, нового герцога Байлемунского, который еще носил на рукаве желтую траурную повязку в память об отце, покойном герцоге Кантевереле. Кантеверел погиб вместе с Корсибаром в кровавой битве у Тегомарского гребня, но даже Кейтинимон не знал этого. Ему было известно, что отец умер. Но благодаря той сети чар, которой маги Престимиона окутали всю планету, подлинные обстоятельства гибели Кантеверела, как и всех тех, кто пал в сражениях гражданской войны, были скрыты.

Заклинание забвения было так хитро составлено, что уцелевшие среди бесчисленных жертв войны могли сами выдумывать объяснения и заполнять пустоту внутри, созданную осознанием лишь того голого факта, что их родных больше нет среди живых. Возможно, Кейтинимон считал, что Кантеверел умер от внезапного припадка во время визита в свои западные поместья или что его жизнь оборвала болотная лихорадка, когда он путешествовал по влажному югу. Так или иначе, это было что угодно, кроме правды.

Кейтинимон ловко обращался с луком. Каки третий из участников, высокий лесничий с лицом ястреба, Ризлейл из Мегенторпа, который, как и Престимион, учился искусству стрельбы из лука у знаменитого графа Камбы Мазадонского. Зрители оживились, когда вперед вышел следующий участник, так как он был одним из двух лучников, не принадлежащих к человеческому роду, да еще су-сухирисом — представители этой странной двухголовой расы лишь недавно начали массовое расселение по Маджипуру. Объявили его имя: Габин-Бадинион.

Разве может точно прицелиться существо с двумя головами? А что, если головы разойдутся во мнениях насчет правильного положения лука? Но перед Габин-Бадинионом такая проблема явно не стояла. С ледяным хладнокровием он метко послал свои стрелы во внутренние кольца мишени и в знак признательности за аплодисменты коротко кивнул зрителям двумя головами.

Теперь настала очередь Престимиона.

Он взял с собой большой лук, который подарил ему граф Камба, когда Престимион еще был мальчиком, — лук настолько тугой, что немногие из взрослых мужчин могли его натянуть, в то время как Престимион управлялся с ним на удивление легко. В сражениях гражданской войны он поразил стрелами немало врагов, но предпочитал все же соревноваться в мастерстве стрельбы из лука, а не отнимать жизни у достойных людей!

Выйдя на линию стрельбы, Престимион, как и все предыдущие лучники, поклонился властителям планеты, которые наблюдали за состязаниями. Первым он приветствовал понтифекса Конфалюма, сидевшего на огромном троне из дерева гамандрус в центре трибуны, которая протянулась вдоль правой стороны площади Вильдивара.

Церемония выбора понтифексом нового короналя, была по сути церемонией усыновления, следовательно, по обычаю Маджипура, Престимиону теперь подобало считать Конфалюма своим отцом — его родной отец давно уже умер, — и относиться к нему с должной почтительностью.

Следующий почтительный поклон Престимиона был адресован матери, принцессе Териссе. Она сидела на таком же троне на левой трибуне вместе со своей предшественницей на посту Хозяйки Острова Сна леди Кунигардой. Затем Престимион повернулся и поклонился своему собственному пустующему месту на третьей трибуне — в знак признания величия короналя, величия самой должности, а не человека.

Затем он крепко сжал в руке лук графа Камбы — лук, который он так долго берег. Для Престимиона было большим горем то, что добросердечный, всегда веселый Камба, этот непревзойденный мастер стрельбы из лука не принимает сегодня участия в состязании. Но Камба был одним из тех, кто связал свою судьбу с узурпатором Корсибаром и вместе со столь многими храбрыми воинами погиб у Тегомарского гребня. Чары магов заставили забыть о войне, но они не могли вернуть к жизни павших воинов.

Престимион некоторое время молча и неподвижно стоял на линии стрельбы. Он часто проявлял импульсивность, но никогда в тот момент, когда видел перед собой мишень. Прищурившись, он вглядывался в нее, пока наконец не достиг состояния полной сосредоточенности. Тогда он поднял лук и прицелился.

— Престимион! Престимион! Лорд Престимион! — раздались со всех сторон приветствия сотен зрителей.

Престимион слышал этот оглушительный рев, но для него он не имел сейчас значения. Важно было настроиться на выполнение конкретной задачи. Какое наслаждение таилось в этом искусстве! Не так уж важно послать стрелу в полет, важно сделать это с непревзойденным мастерством, идеально, чего бы это ни стоило, — ах, какое это счастье!

Он улыбнулся, выпустил стрелу и наблюдал, как она летит прямиком в сердце мишени, пока не услышал радующий слух глухой удар, когда она глубоко вонзилась в цель.

— В этом ему нет равных, правда? — спросил Навигорн Гоикмарский, сидящий вместе с группой высокопоставленных военных в одной из лож на стороне короналя. — Это несправедливо. Ему следовало бы остаться на своем месте и дать кому-то другому завоевать титул лучшего лучника, хоть раз. Не говоря уже о том, что участвовать в Играх в честь собственной коронации едва ли можно считать проявлением хорошего вкуса.

— Чтобы Престимион усидел на месте и позволил выиграть другому? — откликнулся Великий адмирал Гонивол Бомбифэйлский, суровый мужчина с черной бородой и низко спускающимися на лоб густыми черными волосами. Он посмотрел на Навигорна с выражением, которое должно было означать улыбку, хотя посторонний мог принять его за недовольную гримасу — Это не в его характере, Навигорн. Престимион производит впечатление порядочного и хорошо воспитанного человека, да он такой и есть, но он любит побеждать — разве не так? Конфалюм разглядел в нем эту черту, когда он был еще мальчиком. Вот почему Престимион так быстро вознесся в иерархии Замка.

И вот почему он сегодня стал короналем Маджипура.

— Посмотрите же! Никакого стыда! — воскликнул Навигорн, когда Престимион второй стрелой расщепил первую, но в его голосе звучало больше восхищения, чем порицания. — Я знал, что он снова, как и всегда, проделает этот фокус.

— Со слов моего сына я понял, — заметил принц Сирифорн, — что Престимион сегодня не борется за первенство, а участвует лишь из спортивного азарта.

Он просил судей не вести счет его очкам.

— А это означает, — кисло проговорил Гонивол, — что победитель, кем был он ни оказался, должен понять, что он лучший лучник на этом поле после Престимиона.

— Что несколько омрачает славу победителя, вам не кажется? — спросил Навигорн.

— Мой сын Глейдин сказал то же самое, — заметил Сирифорн. — Но вы не щадите этого человека. Либо он соревнуется и, весьма вероятно, выигрывает, либо дисквалифицирует себя и таким образом бросает тень на победителя. Так что же ему делать? Передайте мне вино, пожалуйста, Навигорн. Или вы собираетесь выпить все один?

— Извините. — Навигорн передал ему флягу.

На поле Престимион под одобрительный рев толпы продолжал демонстрировать свое необычайное искусство стрельбы из лука.

Могучий, черноволосый, всегда уверенный в себе Навигорн наблюдал за стрельбой Престимиона с одобрением, лишенным зависти. Он ценил мастерство, в чем бы оно ни проявлялось. И от всей души восхищался Престимионом Несмотря на свой величественный и внушительный вид, сам Навигорн никогда не стремился к королевскому трону; но ему нравилось находиться у источника власти, а Престимион вчера сказал, что сделает его членом нового Королевского совета.

Это стало неожиданностью для Навигорна.

— Мы с вами никогда не были близкими друзьями, — сказала ему Престимион. — Но я ценю ваши личные достоинства. Нам нужно узнать друг друга получше, Навигорн.

Под гром аплодисментов Престимион наконец покинул поле. Он убежал, улыбаясь, пружинисто, по-мальчишески торжествуя. Следующим вышел стройный молодой человек, в синих леггинсах и сверкающей золотисто-алой тунике — типичном костюме дальнего западного побережья Зимроэля.

— У него сейчас такой счастливый вид, — заметил принц Сирифорн. — Гораздо счастливее, чем на вчерашнем пиру. Вы заметили, каким он тогда казался озабоченным?

— Вчера вечером у него был мрачный вид, — ответил адмирал Гонивол. — Счастливее всего он бывает, когда занимается своей любимой стрельбой из лука.

Но, возможно, его вытянутое лицо на пиру должно было нам намекнуть, что он уже начал осознавать, что значит на деле быть короналем. Не только грандиозные процессии и крики восхищенной толпы. О нет!

Жизнь, полная изнурительного труда, — вот что ждет его теперь, и эта истина, наверное, наконец-то ему открылась. Вы знаете, что такое изнурительный труд, Сирифорн? Нет, откуда вам знать? Такого слова нет в вашем словаре.

— А почему оно должно там быть? — ответил Сирифорн, который, несмотря на уже немолодой возраст, оставался подтянутым, гладкокожим, элегантным и веселым человеком. Он без стеснения наслаждался огромным состоянием, полученным в наследство от целой череды знаменитых предков со времен лорда Стиамота. — Какую работу я мог бы делать? Я никогда и не считал, что могу предложить миру свои полезные навыки. Лучше всю жизнь бездельничать и делать это хорошо, чем взяться за какое-то дело и сделать его плохо, а, милорд? Пусть работают те, у кого действительно есть способности. Например, Престимион. Он будет прекрасным короналем. У него настоящий талант. Или Навигорн: прирожденный администратор, человек больших дарований. Я слышал, он собирается ввести вас в Королевский совет, Навигорн.

— Да. Я этой чести никогда не искал, но горжусь тем, что она мне оказана.

— Большая ответственность — быть членом совета, позвольте мне вас предупредить. Я потратил на это массу времени. Между прочим, Престимион просил меня остаться. А как насчет вас, Гонивол?

— Я мечтаю об отставке, — ответил Великий адмирал. — Я уже немолод. Вернусь в Бомбифэйл и буду наслаждаться комфортом и спокойной жизнью в своем поместье.

Сирифорн едва заметно улыбнулся.

— Вот как? Вы хотите сказать, что Престимион не включил вас в новый совет? Признаюсь, нам будет вас не хватать, Гонивол. Но конечно, ужасно скучно быть Великим адмиралом. Едва ли можно осуждать вас за стремление сложить с себя свои полномочия. Скажите, Гонивол, за все время пребывания на этом посту вы хотя бы раз ступили на палубу корабля? Нет, конечно, нет. Очень это рискованно — отправиться в море. Во время плавания можно утонуть.

Все давно уже привыкли к саркастическим словесным дуэлям между этими двумя лордами.

Гонивол побагровел от гнева.

— Сирифорн… — угрожающим тоном начал он.

— Прошу прощения, джентльмены, — непринужденно вмешался Навигорн в их перепалку, которая грозила выйти из-под контроля.

Гонивол с ворчанием отступил. Сирифорн с удовлетворением хихикнул.

— Я еще не вступил официально в свою должность, — сказал Навигорн, — но уже столкнулся с очень странной проблемой. Возможно, вы оба могли бы мне что-либо посоветовать. Ведь вам известны все тонкости политики Замка.

— И что же это за проблема? — спросил Сирифорн без особого, впрочем, интереса. Он смотрел не на Навигорна, а на поле для состязаний.

Теперь на линии стрельбы стоял второй из сегодняшних участников, не принадлежащих к человеческой расе, — огромный волосатый скандар, одетый в мягкий шерстяной камзол в черную, оранжевую и желтую полоску. Его лук, еще более широкий и мощный, чем у Престимиона, небрежно висел на одной из четырех громадных рук, словно игрушка. Герольд объявил его имя — Хент Секкитурн.

— Вы случайно не знаете, чьи цвета носи-гатот лучник? — спросил Навигорн.

— Мне кажется, это цвета прокуратора Дантирии Самбайла, — ответил Сирифорн после недолгого размышления.

— Вот именно. А где сам прокуратор, как вы думаете?

— Ну… ну… — Сирифорн огляделся кругом. — Знаете, я его что-то не вижу. Он должен сидеть здесь, рядом с нами. Вы не знаете, где он, Гонивол?

— Я его всю неделю не встречал, — ответил Великий адмирал. — Кстати, я даже вспомнить не могу, когда видел его в последний раз. А ведь его нельзя назвать человеком неприметным. Неужели он проигнорировал коронацию и остался дома, в Ни-мойе?

— Невозможно, — возразил Сирифорн. — В первый раз за многие десятилетия новый корональ восходит на трон, а самый могущественный правитель Зимроэля не удосуживается явиться в Замок? Это абсурд. Во-первых, Дантирия Самбайл всегда присутствует там, где распределяют должности и привилегии. И я совершенно уверен, что он был здесь, когда умирал старый Пранкипин. Он бы обязательно остался на коронацию. Кроме того, подобное пренебрежение со стороны прокуратора Престимион воспринял бы как смертельное оскорбление.

— Дантирия Самбайл в Замке, это точно, — сказал Навигорн. — Именно эту проблему я и хотел с вами обсудить. Вы его не видели на празднествах потому, что он заключен в туннели Сангамора. И теперь Престимион поручил его моим заботам. Кажется, я становлюсь его тюремщиком. Это мое первое официальное поручение в качестве члена совета.

— Что вы такое говорите, Навигорн? Дантирия Самбайл в тюрьме? — Лицо Сирифорна выражало недоверие.

— По-видимому, да.

Гонивол тоже был поражен.

— Я нахожу это совершенно невероятным. Зачем Престимиону сажать Дантирию Самбайла в подземелье? Ведь прокуратор — его двоюродный брат, во всяком случае — один из его родственников. Я не ошибаюсь? Вам должно быть известно об этом больше, чем мне, Сирифорн. Что это, семейная ссора?

— Возможно. Меня больше удивляет, как кому-то, пусть даже самому Престимиону, удалось запереть в подземелье такого буйного, хвастливого и довольно подлого человека, как Дантирия Самбайл? Мне кажется, это посложнее, чем запереть целую стаю обезумевших хайгусов. И если это действительно так, то почему мы ничего не слышали? Мне кажется, это непременно стало бы поводом для сплетен в Замке.

Навигорн развел руками и пожал плечами.

— У меня нет ответов на ваши вопросы, джентльмены. Я ничего не понимаю. Знаю только, что прокуратор, по утверждению Престимиона, посажен под замок и что корональ поручил мне проследить, чтобы он оставался там до суда.

— Но за что? — воскликнул Гонивол.

— Не имею ни малейшего понятия. Я спросил у него в каком преступлении обвиняется прокуратор, но он ответил, что мы обсудим это в другой раз.

— Ну и в чем же ваше затруднение? — резко спросил Сирифорн. — Корональ дал вам поручение, вот и все, Он хочет, чтобы вы стали тюремщиком прокуратора? Так будьте его тюремщиком, Навигорн.

— Я не питаю большой любви к Дантирии Самбайлу. Этот прокуратор ничем не лучше дикого зверя. Но все равно, если его посадили под замок без веских причин, просто по прихоти Престимиона, разве я не становлюсь соучастником несправедливого деяния, помогая держать его в тюрьме?

Пораженный Гонивол спросил:

— Вы говорите о совести, Навигорн?

— Можно сказать и так.

— Вы принесли присягу служить короналю. Корональ считает нужным посадить Дантирию Самбайла под арест и просит вас его охранять. Делайте что он говорит или уходите в отставку. Вот какой у вас выбор, Навигорн. Вы допускаете, что Престимион негодяй?

— Конечно, нет, И у меня нет желания уйти в отставку?

— Ну, тогда предположите, что у Престимиона есть веские причины посадить прокуратора под замок. Поставьте двадцать, или тридцать, или сколько сочтете нужным отборных солдат на круглосуточное дежурство в туннелях, и пусть они сторожат его. И разъясните им как следует, что, если Дантирия Самбайл ухитрится освободиться при помощи обаяния, угроз, или каким-то иным способом, они всю оставшуюся жизнь будут сожалеть об этом.

— А если люди из Ни-мойи, люди прокуратора — эта отвратительная шайка убийц и воров, которую держит при себе Дантирия Самбайл, — явятся ко мне сегодня и потребуют сказать, где их хозяин и по какому обвинению его задержали, да еще и пригрозят поднять в Замке мятеж, если его немедленно не освободят, — что тогда? — спросил Навигорн.

— Отправьте их к короналю, — ответил Гонивол. — Это он посадил Дантирию Самбайла в тюрьму, а не вы.

Если они захотят получить объяснения, то пусть обращаются к лорду Престимиону.

— Дантирия Самбайл в тюрьме… — изумленно тоном произнес Сирифорн, ни к кому не обращаясь. — Что за странное дело! Что за странный способ начинать новое царствование! Нам следует держать эту новость в тайне, Навигорн?

— Об этом корональ мне ничего не сказал. Чем меньше будет разговоров, тем лучше, как мне кажется.

— Согласен. Чем меньше разговоров, тем лучше.

— Действительно, — согласился Гонивол. — Лучше вообще ничего не говорить.

И все энергично закивали головами.

— Сирифорн! Гонивол! — раздался как раз в этот момент громкий, хриплый голос двумя рядами выше. — Привет, Навигорн! — Это был Файзиоло, граф Стиский. Рядом с ним сидел приземистый, краснолицый человек с темными, холодными глазами и высоким лбом, над которым устрашающе поднималась пышная масса серебряных волос. — Вы знакомы с Симбилоном Кайфом, не так ли? — спросил Файзиоло, бросив взгляд на спутника. — Самый богатый человек в Сти. Сам Престимион скоро обратится к нему за ссудой, помяните мои слова.

Симбилон Кайф одарил Сирифорна, Гонивола и Навигорна быстрым, вежливым кивком головы и широкой заученно скромной улыбкой. Казалось, он весьма польщен тем, что оказался в компании столь высокопоставленных лордов. Граф Файзиоло, человек с грубоватым, квадратным лицом, который никогда особенно не церемонился, жестом пригласил Симбилона Кайфа следовать за ним, и тот, не теряя времени, двинулся к ложе, где расположились трое друзей. Но он производил явное впечатление человека, который знает, что попал совершенно не в свою стихию.

— Вы слышали? — спросил Файзиоло. — Престимион посадил Дантирию Самбайла в подземелье! Мне сказали, что его приковали к стене цепями. Можете себе такое представить? В Замке только об этом и говорят.

— Мы только что узнали об этом, — ответил Сирифорн. — Что ж, если это правда, то у короналя, без сомнения, имеются серьезные причины посадить его туда.

— А что это могут быть за причины? Неужели этот невежа Дантирия Самбайл сказал какую-то страшную грубость? Или, может, не правильно приветствовал короналя? Или испортил воздух на церемонии коронации? Кстати, кто вспомнит, присутствовал ли Дантирия Самбайл на церемонии коронации?

— Я не помню, чтобы видел, как он приехал в Замок, когда мы все вернулись сюда после похорон Пранкипина, — сказал Гонивол.

— Я тоже, — подхватил Навигорн. — А ведь я встречал основной караван из Лабиринта. Дантирии Самбайла в нем не было.

— И все же нам известно из надежных источников, что он в Замке, — возразил Сирифорн. — И по-видимому, находится здесь уже какое-то время. Достаточно долго, чтобы успеть оскорбить Престимиона и попасть в тюрьму. И все-таки никто не помнит, как он приехал.

Это очень странно. Где бы он ни появлялся, Дантирия Самбайл создает вокруг себя много шума. Как ему удалось приехать в Замок никем не замеченным?

— Да, странно, — согласился Гонивол.

— Действительно, странно, — прибавил принц Файзиоло. — Должен, однако, признаться, меня радует, что Престимиону каким-то образом удалось заковать этого отвратительного монстра в кандалы. А вас?

5

В последовавшие за коронационными торжествами дни Престимион тоже много думал о прокураторе Ни-мойи. Но он не спешил выяснять отношения с родственником, который много раз предавал его в трудные времена недавней гражданской войны. Пусть немного потомится в тюрьме, думал Престимион. Сначала необходимо решить, как именно следует вести его дело.

Вне всякого сомнения, Дантирия Самбайл был виновен в государственной измене. Он настойчивее, чем кто бы то ни было, за исключением, возможно, самой леди Тизмет, подстрекал Корсибара к его безумному восстанию. Ему принадлежала идея разрушения дамбы на реке Ийянн, и последствия этого безрассудства были ужасны. А в битве у Тегомарского гребня он поднял руку на Престимиона: издевательским тоном предложил, чтобы поединок между ними решил, кто станет следующим короналем, и бросился на Престимиона с топором и саблей. В той схватке верх одержал Престимион, хотя ему это дорого стоило. Но он не смог убить своего побежденного родственника прямо на поле боя как он того заслуживал. Вместо этого Престимион приказал тогда взять под стражу Дантирию Самбайла и его злобного прихвостня Мандралиску, чтобы впоследствии предать их суду.

Но как, думал Престимион, можно судить прокуратора за преступления, о которых не может вспомнить никто, даже сам обвиняемый? Какие доказательства можно собрать против него? «Этот человек был главным зачинщиком гражданской войны» — это правда.

Но какой гражданской войны? «В его преступные намерения входил захват королевского трона после устранения Корсибара». Корсибара? Кто такой Корсибар?

«Он угрожал жизни законного короналя на поле боя и применил против него смертоносное оружие». Какого боя? Где? Когда?

На эти вопросы у Престимиона не было ответов. И к тому же в первые дни царствования следовало сначала решить более срочные задачи.

Большинство присутствовавших на коронации гостей разъехались по домам Принцы, герцоги, графы и мэры отбыли в свои владения; бывший корональ, а теперь понтифекс Конфалюм отправился вниз по реке Глэйдж, в долгое и печальное путешествие, которое приведет его в новое подземное жилище в Лабиринте.

Лучники, борцы и фехтовальщики, продемонстрировав свое мастерство на Играх в честь коронации, тоже отправились по домам. Принцесса Терисса вернулась в Малдемар, чтобы подготовиться к путешествию на Остров Сна и выполнению ожидающих ее там обязанностей. В Замке стало гораздо тише, и Престимион наконец обратился к государственным делам.

А их было по горло. Он всем сердцем желал получить этот трон, но теперь, когда его желание исполнилось, его подавляло безмерное количество стоящих перед ним задач.

— Я просто не знаю, с чего начать, — признался он, устало глядя на Септаха Мелайна и Гиялориса.

Они втроем находились в просторной комнате, отделанной редкими породами дерева и полосами сверкающего металла, которая была центром официальных апартаментов короналя.

Тронный зал предназначался для помпезных и торжественных государственных приемов, а здесь корональ денно и нощно трудился на благо государства.

Престимион сидел за своим роскошным письменным столом из палисандра, крышку которого украшало инкрустированное изображение знака Горящей Звезды. Длинноногий Септах Мелайн изящно расположился у широкого, изогнутого окна, за которым простиралось наполненное воздухом пространство над пропастью, ограничивавшей территорию Замка с этой стороны Горы. Могучий Гиялорис сидел сгорбившись на скамье без спинки слева от Престимиона.

— Это очень просто, ваше величество, — сказал Гиялорис. — Начните с самого первого дела, потом перейдите к следующему, а потом еще к следующему… и так далее.

В устах Септаха Мелайна подобный совет прозвучал бы насмешкой; но простодушный великан Гиялорис не отличался склонностью к иронии, и слова его, произнесенные низким, медленным, рокочущим голосом, с сильным акцентом его родного города Пилиплока, всегда звучали очень серьезно. Подвижный, как ртуть, маленький спутник Престимиона, ныне покойный и горько оплакиваемый герцог Свор, часто принимал эту непоколебимость за тупость. Но Гиялорис был отнюдь не тупым, а прямодушным и основательным.

Престимион дружелюбно рассмеялся.

— Хорошо сказано, Гиялорис! Но какое дело следует считать самым первым, а какое — следующим? Если бы это было так просто понять…

— Хорошо, Престимион, давай составим список, — предложил Септах Мелайн. И стал загибать пальцы. — Первое — назначить новых чиновников двора. Мы уже успешно начали это дело, по-моему. У тебя есть новый Верховный канцлер, благодарю покорно. И Гиялорис будет превосходным Великим адмиралом, я уверен.

И так далее, и так далее… Второе — возродить благосостояние тех районов, которые пострадали во время войны. Между прочим, кое-какие соображения по тому поводу есть у твоего брата Абриганта, и он хотел бы повидать тебя сегодня попозже. Три…

Септах Мелайн заколебался. Гиялорис тут же вставил:

— Третье — суд над Дантирией Самбайлом. Следует что-то предпринять по этому поводу — Давайте пока это отложим, — сказал Престимион. — Дело сложное.

— Четвертое, — продолжал невозмутимо Гиялорис, — поговорить с каждым, кто сражался на стороне Корсибара во время войны и убедиться, что не осталось ни одного изменника, который мог бы угрожать безопасности твоего правления…

— Нет, — возразил Престимион. — Это вычеркни из списка: разве ты забыл, что никакой войны не было?

Как может кто-то хранить верность Корсибару, если Корсибара никогда не существовало?

— Все равно, Престимион… — хмуро и недовольно проворчал Гиялорис.

— Я тебе говорю, здесь не о чем беспокоиться. Большинство сторонников Корсибара погибло у Тегомарского гребня: Фархольт, Мандрикарн, Вента, Фаркванор… — все; и я не опасаюсь тех, кто уцелел. Навигорна, например. Он был лучшим генералом Корсибара. Но он попросил прощения прямо на поле боя, если помнишь, когда пришел сдаваться после гибели Корсибара. И совершенно искренне. Он будет хорошо служить мне в совете. Равно как и Олджеббин, и Сирифорн, и Гонивол — они продались Корсибару, да, но не помнят об этом и теперь в любом случае не могут причинить вред. Герцог Олджеббин уедет в Лабиринт и станет главным спикером понтифекса, ну и прекрасно. Гонивол уйдет в отставку и отправится в Бомбифэйл. Сирифорн полезен и забавен; я его оставлю здесь. Ну, кто еще? Назовите мне тех, кого вы подозреваете в неверности.

— Ну… — начал Гиялорис, но не назвал ни одного имени.

— Я тебе вот что скажу, Престимион, — произнес Септах Мелайн. — Возможно, вокруг нас и не осталось людей, верных Корсибару, но нет ни одного человека в Замке, кроме нас троих, кто не был бы серьезно сбит с толку теми чарами, которые ты велел использовать в конце войны. Сама война стерта из памяти всех людей.

Но они подозревают, что что-то произошло. Просто не знают, что именно. Многие важные люди мертвы, огромные районы Алханроэля подверглись опустошению, Мавестойская дамба таинственным образом рухнула и затопила половину провинции, и при этом все должны верить в то, что власть естественным образом и без помех перешла от Конфалюма к тебе. Здесь концы не сходятся, и люди это видят. Они ощущают огромный болезненный провал в своих воспоминаниях, и это беспокоит. Я не раз замечал недоумевающее выражение на лицах людей, иногда они замолкали на полуслове, хмурились и прижимали ладони к вискам, словно искали в памяти то, чего там нет. Я уже начал сомневаться, так ли уж правильно мы поступили, убрав из истории эту войну Этот вопрос Престимион предпочел бы не обсуждать. Но теперь, когда Септах Мелайн открыто высказался, избежать разговора уже невозможно.

— Эта война оставила страшный след в душах всех жителей планеты, — напряженным голосом ответил Престимион. — Если бы я не вычеркнул ее из памяти людей, конфликты между сторонниками Корсибара и моими то и дело вспыхивали бы с новой силой. Полностью уничтожив воспоминания о войне, я дал людям. шанс начать с чистого листа. Что сделано, то сделано — помнится, это твое любимое выражение, Септах Мелайн. Теперь нам придется смириться с последствиями этого поступка, и мы будем жить с этим, и больше не о чем разговаривать.

Но в душе он не был так уж уверен в своей правоте.

Ему приносили тревожные сообщения — и все о них знали — о вспышках душевных заболеваний в разных городах Горы, о нападениях на незнакомых людей на улицах без всякого повода, о припадках неудержимых рыданий, которые продолжались многие дни, или о людях, бросавшихся в реки или со скал. Подобные известия в последнее время пришли из Халанкса, Минимула и Хаплиора, словно какие-то вихри безумия разносились от Замка вниз и во все стороны. Даже в расположенном далеко, у подножия Горы, Сти, кажется, произошел серьезный инцидент. Горничная из богатого дома выбросилась из окна и убила двоих людей, стоявших внизу.

Но есть ли основания связывать эти случаи со всеобщей амнезией, которую его чародеи вызвали в конце войны? Возможно, подобные вещи неизбежно происходят в периоды смены власти, особенно после столь долгого и счастливого правления, каким было царствование лорда Конфалюма. Люди считали Конфалюма любящим отцом всей планеты; они, возможно, испытывали печаль по поводу его удаления в Лабиринт, а отсюда и все эти несчастные случаи. Возможно…

Септах Мелайн и Гиялорис все добавляли и добавляли новые проблемы к и без того уже длинному списку задач, требующих решения.

Ему необходимо, говорили они, более широко внедрять в общественное сознание различные магические течения, которые приобрели столь большое значение на Маджипуре во времена Конфалюма. Это потребует консультаций с такими людьми, как Гоминик Халвор и Хезмон Горе, которые именно для этого остались в Замке, а не вернулись в столицу чародеев в Триггойне, сказал Гиялорис Ему также необходимо найти способ справиться с целой ордой искусственно созданных чудовищ, которых Корсибар планировал использовать против них на поле боя, если бы война продлилась немного дольше. По словам Гиялориса, многие из этих чудовищ удрали из своих загонов и теперь бесчинствовали в районе, лежащем к северу от Замковой горы.

Затем ему надо рассмотреть поданную метаморфами из Зимроэля жалобу относительно границ лесной резервации, в которой они жили. Меняющие форму жаловались на незаконные вторжения в их владения бессовестных застройщиков из Ни-мойи.

Предстояло выполнить и великое множество других задач…

Престимион почти перестал их слушать. Оба советчика говорили совершенно искренне: Септах Мелайн был по-рыцарски дипломатичным, а Гиялорис более прямодушным. Септах Мелайн всегда делал вид, что ничего не принимает всерьез, но Престимион знал, что это не более чем поза. Что касается Гиялориса, то он был воплощением бесстрастной серьезности — огромная, непоколебимая глыба серьезности. Престимион как никогда остро ощущал отсутствие маленького, юркого герцога Свора, у которого было множество недостатков, но который никогда не страдал излишней прямотой. Он идеально уравновешивал этих двоих.

Каким идиотизмом было со стороны Свора выйти на поле боя у Тегомарского гребня — ему следовало оставаться в стороне, строить в тени заговоры и плести интриги! Свор совсем не был воином. Какое безумие подвигло его на участие в сражении? А теперь его нет.

«Где я найду ему замену?» — думал Престимион.

И Тизмет тоже не следовало там появляться — особенно, особенно Тизмет. Острая боль этой потери не покидала Престимиона, и даже не притупилась за последние недели. Может быть, именно смерть Тизмет, думал он, ввергла его в состояние уныния?

Да, впереди много работы. Даже слишком много, как иногда казалось. Так или иначе он с ней справится. Как повествует история, каждый корональ в длинном списке его предшественников сталкивался с тем же ощущением огромного груза ответственности и — хорошо или плохо — играл свою роль. Если учитывать все обстоятельства, большинство справились со своей работой вполне прилично. Когда-нибудь история расскажет и о нем.

Но он не мог отделаться от этого таинственного, проклятого ощущения усталости, пустоты, недовольства и разочарования, которые отравляли ему настроение с первого дня царствования. Он надеялся, что выполнение обязанностей правителя излечит его. Но этого не произошло.

Очень возможно, думал Престимион, что, будь Тизмет жива, стоящие пред ним задачи казались бы не такими тяжелыми. Какой прекрасной помощницей в делах могла она стать! Дочь короналя, понимающая трудности царствования и, несомненно, способная справиться со многими из них, Тизмет подходила на роль правителя гораздо больше, чем ее глупый брат, — в этом Престимион был уверен. Она с радостью разделила бы с ним тяжесть власти. Но Тизмет потеряна для него навсегда.

«Ты все еще продолжаешь говорить, Септах Мелайн? И ты, Гиялорис?»

Престимион играл с тонким обручем из блестящего металла, лежащим перед ним на столе, — «повседневной» короной, как он любил его называть, чтобы не путать с чрезвычайно пышной официальной короной, изготовленной по распоряжению лорда Конфалюма.

В центре ее резного обруча с инкрустацией из семи разных драгоценных металлов, украшенного по краям изумрудами и рубинами, сверкали множеством граней три громадных пурпурных диниабаса.

Конфалюм любил носить официальную корону; но Престимион надевал ее всего один раз, в первые часы своего царствования. Он намеревался хранить ее для самых торжественных государственных мероприятий.

Ему казалось немного абсурдным носить на голове даже этот легкий серебряный обруч, хотя он так сражался за право им обладать. Однако он всегда держал его при себе. В конце концов, ведь он корональ Маджипура.

Корональ Маджипура…

Он поставил себе высокую цель и после жестокой борьбы достиг ее.

Пока два самых близких его друга продолжали монотонно перечислять бесконечные дела, которые его ожидали, и спорить о приоритетах и стратегии, Престимион даже перестал притворяться, что слушает их.

Он знал свои задачи: все эти и еще одна, о которой Септах Мелайн и Гиялорис не упомянули. Прежде всего он должен проявить себя здесь в качестве главы всех чиновников и придворных, которые составляли подлинное сердце правительства; должен продемонстрировать им свое королевское величие, доказать, что лорд Конфалюм, направляемый Высшим Божеством, выбрал на этот пост достойного преемника.

А это означало, что он должен мыслить как корональ, жить как корональ, ходить как корональ, дышать как корональ. В этом состоит первоочередная задача; а у все остальное неизбежно будет вытекать из нее.

«Очень хорошо, Престимион: ты — корональ. Будь короналем».

Его внешняя оболочка оставалась на месте, за столом, и делала вид, что внимательно слушает, как Септах Мелайн и Гиялорис излагают план действий на все первые месяцы его царствования. Но его душа устремилась ввысь и прочь из Замка, в прохладное бескрайнее небо над вершиной Замковой горы, и полетела над планетой, волшебный образом направляясь во все стороны света сразу.

В эти мгновения он открыл себя Маджипуру и сам во всей полноте ощутил его размеры. Он послал свой разум в полет над широкими просторами планеты, которая только что была поручена его заботам. Он знал, что должен полностью охватить эту беспредельность, вобрать ее в себя, обнять ее своей душой.

Три огромных континента, раскинувшиеся на широких пространствах: Алханроэль с множеством крупных городов, гигантский, покрытый пышными лесами Зимроэль и Сувраэль, континент поменьше, — выжженная солнцем земля на знойном юге. Широкие бурные реки. Бесчисленные породы деревьев и растений, зверей и птиц, которые наполняли планету такой красотой и чудесами. Сине-зеленый простор Внутреннего моря, с неспешно перемещающимися по таинственным маршрутам миграций стадами морских драконов и со священным Островом Сна, лежащим в его центре. Великий океан — огромное неисследованное водное пространство, омывающее дальнее полушарие планеты.

Удивительные города: пятьдесят крупных на Горе и бесчисленное множество в равнинных районах. Сиппульгар и Сефарад, Алаизор и город чародеев Триггойн, Кикил и Май, Кимоиз, Пиврарч, Лонтано, Да, Демигон-Глэйд и многие, многие другие… И многочисленные, неизменно процветающие мегаполисы на отдаленном Зимроэле: Ни-мойя, Нарабаль, Тиломон, Пидруид, Дюлорн, Семпернонд…

Миллиарды жителей — а население планеты составляют не только люди, но и представители других рас: врууны и скандары, су-сухирисы и хьорты, смирные, медленно соображающие лиимены, а также таинственные метаморфы, которым принадлежала вся эта планета, пока ее у них не отняли много тысяч лет назад.

Теперь все это было отдано в его руки.

Его руки…

Его…

В руки Престимиона Малдемарского, который теперь стал короналем Маджипура.

Внезапно Престимиону страстно захотелось отправиться в реальное, а не воображаемое путешествие и исследовать отданную в его власть планету — увидеть ее всю, быть везде одновременно, вобрать в себя безграничные чудеса Маджипура. Из боли и одиночества его новой, не ставшей еще привычной жизни короналя возникло и захлестнуло его страстное желание посетить земли, приславшие столь щедрые дары на праздник коронации, — чтобы в некотором смысле вознаградить дарителей, подарив им себя.

Король обязан знать свое королевство. До гражданской войны его жизненное пространство ограничивалось почти исключительно Замком и Замковой горой..

Он, конечно, побывал в некоторых из Пятидесяти Городов, еще в детстве совершил одно путешествие на восточное побережье Зимроэля, во время которого встретился и подружился в Пилиплоке с Гиялорисом, но этим его знакомство с планетой и ограничивалось.

Война, однако, привила Престимиону вкус к путешествиям. Она привела его в города центрального Алханроэля и в такие места, которые он никогда не надеялся посетить: он воочию увидел потрясающую мощь Гуликапского фонтана — поистине неудержимого пенного выброса чистой энергии, пересек неприступный горный хребет Триккальских гор и попал в расположенную за ними живописную сельскохозяйственную зону. Ему пришлось пересечь мрачную пустыню Валмамбра и добраться до далекого города чародеев Триггойна.

И все же он видел лишь крохотную частицу великолепия планеты Маджипур.

Ему внезапно захотелось испытать больше. До сего мгновения он не понимал, насколько сильным было это желание. Оно завладело им полностью. Как долго еще он сможет оставаться запертым в уединенном великолепии роскошных покоев Замка, уныло проводя свои дни в беседах с кандидатами в члены совета или изучая законодательную программу, которую ему вручила администрация лорда Конфалюма, когда целый мир, блистающий за этими стенами, манит его, призывает к себе? Если он не смог получить Тизмет, что ж, он получит весь Маджипур, и это поможет ему смириться со своей потерей. Он познает все тайны планеты, прикоснется к ним и попробует их на вкус и на запах — станет пить их взахлеб, жадно поглощать… Он представится своим подданным: «Смотрите, я здесь, перед вами, — Престимион, ваш король!»

— Хватит! — он внезапно поднял взгляд и прервал рассуждения Септаха Мелайна. — Пожалуйста, друзья, избавьте меня пока что от остального.

— С тобой все в порядке, Престимион? — Септах Мелайн смотрел на него с высоты своего роста. — У тебя вдруг сделался такой странный вид.

— Странный?

— Я бы сказал, напряженный, неестественный.

— Последние несколько ночей я плохо спал, — равнодушно ответил Престимион.

— Вот что бывает, когда спишь один, — с насмешливой улыбкой заметил Септах Мелайн и слегка подмигнул.

— Без сомнения, — ледяным тоном согласился с другом Престимион. — Вот еще одна проблема, которую предстоит решить. Но в другой раз. — Он ясно давал Септаху Мелайну понять, что ему совсем не смешно. И после долгого мгновения холодного молчания прибавил:

— Истинная проблема, Септах Мелайн, в том, что я ощущаю большое нетерпение. Оно кипит внутри с той минуты, когда корона впервые прикоснулась к моему лбу. Замок стал казаться мне темницей.

Септах Мелайн и Гиялорис обменялись тревожными взглядами.

— Неужели, милорд? — осторожно переспросил Септах Мелайн.

— И в очень большой степени.

— Тебе следует поговорить с Дантирией Самбайдом — он объяснит, что значит действительно быть в темнице, — посоветовал Септах Мелайн, выразительно закатывая глаза.

Этого человека ничем не проймешь, подумал Престимион.

— В свое время я, несомненно, так и сделаю, — без улыбки ответил он. — Но напоминаю тебе, что Дантирия Самбайл — преступник. А я — король.

— Который живет в величайшем из всех замков, — вставил Гиялорис. — Неужели ты предпочел бы снова оказаться на поле боя? Спать под дождем под ветвями деревьев вакумба в Мурватском лесу? Барахтаться в грязи на берегах реки Джелум? Пробираться по трясине Белдакских болот? Или снова скитаться в полубреду по пустыне Валмамбра?

— Не говори глупости, Гиялорис. Ты не понимаешь, о чем я говорю. Никто из вас не понимает. Разве это Лабиринт, а я — понтифекс, долгие годы вынужденный оставаться на одном месте? Моя жизнь не ограничивается стенами Замка. В последние несколько лет все мои усилия были направлены на то, чтобы стать короналем. Теперь я добился цели, и мне кажется, что все, чего я достиг, — это пост короля документов и собраний. Коронационные торжества закончились. Я сижу в этом кабинете, но, каким бы он ни был великолепным, всем сердцем желаю оказаться в другом месте. Друзья мои, мне необходимо на время выйти отсюда в широкий мир.

— Ведь ты не собираешься устроить большое торжественное шествие, Престимион? — с тревогой спросил Септах Мелайн. — Еще рано! Не в первые же месяцы правления, и даже не в первый год, если на то пошло.

— Нет. — Престимион покачал головой. — Я согласен, для процессии еще слишком рано. — Он и сам отчетливо не сознавал, чего же ему на самом деле хочется. Поспешно импровизируя, он добавил:

— Возможно, короткие визиты куда-нибудь, — не большое шествие, а маленькое, по нескольким городам из числа Пятидесяти, например недели две-три поездить по Горе. Приблизиться к народу, узнать, что у него на уме. Я все эти годы был слишком занят и не мог обращать внимание ни на что, кроме сбора армий и составления планов сражений.

— Да, конечно, поездка в некоторые из близлежащих городов. Да, это можно, разумеется, — ответил Септах Мелайн. — Но понадобится много времени — недели, а то и месяцы, чтобы организовать даже самую короткую официальную поездку. Тебе это должно быть известно. Подготовить соответствующие королевские апартаменты, составить программу мероприятий, приемов, пиршеств, которые придется устраивать…

— Опять пиршества, — мрачно произнес Престимион.

— Их невозможно избежать, милорд. Но у меня есть лучшее предложение, если тебе просто хочется удрать из Замка и побывать в соседних городах.

— Какое?

— Корсибар, как мне говорили, тоже стремился путешествовать по Горе, пока был короналем. И он делал это тайно, под чужой внешностью, используя какое-то изменяющее внешний вид устройство, изобретенное для него этим пронырливым чародеем-врууном Талнапом Зелифором. Ты мог бы поступить также — принимать другие облики по своему вкусу, — и никто об этом не узнает.

Престимион посмотрел на него с сомнением.

— Напоминаю тебе, Септах Мелайн, что в этот самый момент Талнап Зелифор отправился в ссылку на Сувраэль, и все его магические устройства уехали вместе с ним.

— А! По правде говоря, я об этом забыл. — Септах Мелайн нахмурился. Но глаза его тут же повеселели:

— И все же, нет никакой необходимости в таком колдовстве. Насколько я знаю, однажды оно подвело Кореибара, когда он был в Сипермите, и все увидели, как он вновь превращается в самого себя. Именно это и породило глупую сказку, будто Корсибар — метаморф. Если бы ты нацепил фальшивую бороду, повязал голову платком и оделся попроще…

— Фальшивую бороду! — расхохотался Престимион.

— Да, и я бы поехал с тобой, или Гиялорис, или мы оба, также переодетыми. Мы проберемся в Бибирун, или Верхний Санбрейк, или Банглкод, или Грил, или куда тебе еще захочется, проведем пару вечеров, развлекаясь вдали от Замка, и при этом ни у кого не вызовем ни малейших подозрений. Что скажешь, Престимион? Это хоть немного уменьшит твое нетерпение?

— Мне эта идея нравится, — ответил Престимион, чувствуя, как впервые за много недель в груди вспыхивает искра радости. — Очень нравится!

И он с радостью покинул бы Замок в тот же вечер.

Но увы, надо было провести еще несколько совещаний, рассмотреть предложения, подписать указы. Он только сейчас понял до конца смысл старой пословицы: глупо стремиться стать хозяином государства, так как вскоре обнаружишь, что в действительности ты — его слуга.

— Ваше величество, к вам принц Абригант Малдемарский, — раздался голос Нилгира Сумананда, теперь занимавшего должность мажордома при коронале.

— Пусть войдет, — распорядился Престимион.

Высокий, стройный Абригант, который был на семь лет моложе Престимиона, старший из его двух уцелевших братьев, широкими шагами вошел в кабинет.

Принцем Малдемарским он стал, унаследовав прежний титул Престимиона, после того как тот стал короналем. Престимион не раз серьезно подумывал о том, чтобы ввести его в совет, но только после того, как Абригант достигнет более зрелого возраста.

Абриганта легче было принять за брата Септаха Мелайна, чем Престимиона, — он обладал совсем иными физическими данными. Он был стройным и длинноногим, а Престимион — более массивным и коренастым, а золотистые, как у брата, волосы Абриганта переливались и блестели, чем никогда не отличались волосы Престимиона. Красавец Абригант в этот вечер оделся словно на официальный прием — в плотно облегающий розовато-лиловый дублет с завышенной талией из богатой алаизорской ткани и мягкие длинные брюки того же цвета, заправленные в высокие сапоги из особой желтой эстотилопской кожи, отделанные по верху голенищ тонкими кружевными оборками.

Он приветствовал брата не только знаком Горящей Звезды, но и низким поклоном, чересчур низким. Престимион в раздражении ответил ему быстрым и небрежным взмахом руки, словно отметая прочь столь чрезмерное проявление почтительности.

— Ты немного перестарался, Абригант. Даже слишком.

— Ты теперь корональ, Престимион!

— Да. Ты прав. Но ты по-прежнему мой брат. Знака Горящей Звезды было бы достаточно. Даже более чем достаточно, — Он снова начал теребить легкую корону, лежащую на столе. — Септах Мелайн сказал мне, у тебя есть идеи, которые ты хотел бы мне изложить. Как я понял, они касаются помощи тем районам, которые сейчас страдают от недорода и других подобных не, приятностей.

Абригант казался озадаченным.

— Он так сказал? Ну, это не совсем верно. Я знаю, что в некоторых местах Алханроэля неожиданно ухудшилось положение. Но я ничего не знаю о причинах этого, не считая нескольких очевидных явлений — прорыва Мавестойской дамбы, например, и наводнения в долине реки Ийянн. Но почему вдруг где-то не хватает продовольствия или чего-либо еще, остается для меня загадкой. На то воля Высшего Божества, я полагаю.

Подобные заявления тревожили Престимиона, а он слышал их все чаще. Но разве можно ожидать иного, если он сам держит всех окружающих в неведении относительно главного события эпохи? Даже его родной брат, один из самых близких друзей, который, как он надеялся, со временем станет одним из самых полезных помощников, членом Королевского совета, и тот ничего не знает о войне и ее последствиях. Ничего!

Великая гражданская война целых два года опустошала огромные области Алханроэля, а Абригант даже не подозревает, что она вообще имела место. Как можно ожидать рационального решения насущных проблем от человека, не имеющего объективной информации о происходящем? На мгновение Престимион испытал искушение рассказать ему правду. Но сдержался. Он, Септах Мелайн и Гиялорис твердо решили, что только им одним будет известна правда. А потому не могло быть никаких откровений — даже с Абригантом.

— Значит, ты пришел не для того, чтобы поговорить о возможной помощи пострадавшим провинциям?

— Нет. Мои идеи касаются способов увеличения общего экономического благосостояния Маджипура.

Если вся планета станет богаче, то пострадавшие районы получат помощь от всех остальных. Наверное, именно это ввело Септаха Мелайна в заблуждение относительно моих намерений.

— Продолжай, — смущенно попросил Престимион.

Ему непривычно было видеть Абриганта столь серьезным. Он знал его как энергичного, импульсивного, даже несколько безрассудного юношу. В борьбе против узурпатора Корсибара он проявил себя доблестным, беспощадным воином. Но не генератором идей. Нет.

Престимион никогда раньше не замечал, чтобы его брат проявлял способности к абстрактному мышлению. Охота, скачки, различные виды спорта — вот что всегда интересовало Абриганта. Возможно, зрелость пришла к нему раньше, чем ожидал Престимион.

Абригант заколебался и тоже казался смущенным.

Через несколько секунд он, словно читая мысли брата, произнес:

— Я хорошо понимаю, Престимион, что ты считаешь меня довольно легкомысленным. Но я теперь много читаю и учусь. Я нанял специалистов, которые обучают меня делам управления государством. Я…

— Не надо, Абригант. Я знаю, что ты уже не мальчик.

— Спасибо. Я просто хотел, чтобы ты знал, что я много думал об этих вещах. — Абригант облизнул губы и сделал глубокий вдох. — Дело в том, что мы, жители Маджипура, переживали большой экономический подъем во время правления лорда Конфалюма, а перед им — лорда Пранкипина. Можно сказать, мы жили в золотом веке. И тем не менее, учитывая наши богатые природные ресурсы и общую стабильность политической системы, мы должны были добиться еще большего процветания.

Общую стабильность? А ведь ужасная война закончилась всего несколько недель назад! Интересно, подумал Престимион, не таится ли здесь некая ирония, не помнит ли Абригант больше о недавних событиях, чем желает показать? Нет, решил он. В честном, прямом взгляде Абриганта не было и следа двусмысленности.

Его глаза цвета морской волны, как и у Престимиона, смотрели серьезно и пристально.

— Самым большим препятствием, — говорил Абригант, — является, конечно, нехватка металлов. Маджипур, никогда не был богат железом, например, или никелем, или свинцом, или оловом. У нас есть немного меди, золота и серебра — и, пожалуй, это практически все. В этом отношении нас природа обделила. Знаешь почему, Престимион?

— Воля Высшего Божества, полагаю?

— Можно сказать и так. Это была его воля снабдить большинство планет во вселенной мощными, тяжелыми ядрами из железа или никеля, и в коре этих планет тоже много таких металлов. Но Маджипур гораздо легче как внутри, так и снаружи. На его поверхности легкие скалы, а там, где на других планетах расположены залежи твердых металлов, на Маджипуре — большие воздушные каверны. И в коре нашей планеты тоже мало металла. Вот почему, несмотря на колоссальные размеры планеты, гравитация здесь достаточно слабая.

Если бы планета состояла из такого количества металлов, как другие, огромная сила тяжести расплющила бы ее обитателей в лепешку. В лучшем случае у нас не хватило бы сил и пальцем шевельнуть. Даже пальцем, Престимион! Ты пока следишь за моими мыслями?

— Я кое-что понимаю в законах гравитации, — сказал Престимион; его забавляло, что такую лекцию ему читает именно Абригант.

— Хорошо. Значит, ты согласен, что такое отсутствие металлов для нас очень невыгодно экономически? Что мы из-за этого никогда не имели возможности построить космические корабли и даже создать развитую сеть воздушного и железнодорожного сообщения?

Что мы зависим от поставок металла с других планет и что нам это дорого обходится во всех смыслах?

— Согласен. Но знаешь, Абригант, дела у нас не так уж и плохи. Как ни велико наше население, никто не голодает. И все обеспечены работой. У нас прекрасные огромные города. Вот уже тысячи лет наше общество, управляемое всепланетным правительством, на удивление стабильно.

— Потому что у нас почти повсюду прекрасный климат, плодородная почва и множество полезных растений и животных — и на суше, и в море. Но сейчас, как я слышал, многие люди голодают, например в таких местах, как долина Йянн. Я слышал о плохих урожаях на всем Алханроэле, о пустых закромах, о заводах, которые пришлось закрыть, потому что в последнее время что-то происходит с доставкой сырья… ну и так далее.

— Это временные трудности, — возразил Престимион.

— Может быть. Но такие неурядицы создают большие проблемы в экономике — не так ли, брат? Я уже говорил тебе, что в последнее время много читал. И начал понимать, как один срыв влечет за собой другой, а тот может привести к третьему, совсем в другом месте, очень далеко от первого, и не успеешь оглянуться, как кризис охватит всю планету. И, боюсь, уже через несколько месяцев ты рискуешь столкнуться с подобными сложностями.

Престимион кивнул. Эта беседа становилась утомительной.

— И что же ты предлагаешь?

— Чтобы мы увеличили наши запасы полезных металлов, — с жаром ответил Абригант, — особенно железа. Будь у нас больше железа, мы могли бы производить больше стали для промышленности и транспорта, что позволило бы расширить торговлю как на самом Маджипуре, так и с соседними планетами.

— И как же этого добиться? Может быть, при помощи магии?

— Прошу тебя, брат, не будь высокомерным! — обиженным тоном воскликнул Абригант. — Я в последнее время много читал.

— Ты мне уже несколько раз об этом говорил.

— Я знаю, например, что, по слухам, далеко на юге есть область, к востоку от провинции Аруачозия, где почва так богата металлами, что даже стебли и листья растений содержат железо и медь. Их надо лишь нагреть, чтобы получить весьма значительное количество полезных металлов.

— Да, Скаккенуар, — ответил Престимион. — Это миф, Абригант. Никому еще не удалось найти это чудесное место.

— А разве кто-то пытался по-настоящему? В архивах я смог обнаружить только отчет об экспедиции, состоявшейся во времена лорда Гуаделума, то есть несколько тысячелетий тому назад. Мы должны снова поискать его, Престимион. Я говорю серьезно. Но у меня есть и другое предложение. Ты знаешь, брат, что есть способы изготавливать железо, цинк и свинец из других веществ, например из древесного, угля или земли?

Я не имею в виду магию, хотя и кажется, что наука такого рода граничит с колдовством; но все равно это наука. Уже проводились исследования. Я могу доставить к тебе людей, которые добивались подобных превращений. В небольших масштабах, правда, в очень небольших, но при должной поддержке, с помощью щедрых субсидий из королевской казны…

Престимион пристально посмотрел на брата. Действительно, перед ним был совсем новый Абригант.

— Ты сам знаком с этими людьми?

— Лично — нет, должен признаться. Но через надежных людей. Я серьезно настаиваю, брат…

— Нет необходимости в уговорах, Абригант. Ты меня заинтересовал. Приведи своих делающих металлы чародеев, и я с ними поговорю.

— Ученых, Престимион. Ученых.

— Конечно, ученых. Хотя любой, кто может сотворить железо из древесного угля, очень напоминает мне мага. Ну, маги или ученые, кто бы они ни были, стоит потратить час времени, чтобы подробнее узнать об их искусстве. Я в основном согласен с твоими доводами.

Большие запасы металлов принесут неоценимую пользу экономике Маджипура. Но они действительно умеют получать метал?

— Я в этом уверен, брат.

— Посмотрим, — заключил Престимион.

Он встал и повел Абриганта по искусно инкрустированному полу, украшенному полосками газина, банникопа и других драгоценных пород дерева, к двери кабинета. Прежде чем выйти, Абригант задал последний вопрос:

— Еще одно, Престимион. Это правда, что наш родственник Дантирия Самбайл томится в заключении здесь, в Замке?

— Ты уже об этом слышал?

— Правда или нет?

— Да, правда. Он надежно упрятан в туннелях Сангамора.

Абригант сделал жест, отводящий беду.

— Не может быть, чтобы ты говорил серьезно, брат!

Что это за безумие? Прокуратор — слишком опасный человек, чтобы с ним так обращаться.

— Именно потому, что он опасен, я его и поместил туда, где он находится.

— Но оскорбить человека, который обладает такой властью и который в гневе ведет себя столь несдержанно…

— Напротив, это он нанес мне оскорбление, и наказан он по заслугам, — ответил Престимион. — Что же касается деталей и обстоятельств этого оскорбления, они никого не касаются, кроме меня. И какой бы властью ни обладал Дантирия Самбайл, у меня ее еще больше. В свое время я решу его дело, и, уверяю тебя, справедливость будет восстановлена. От всей души благодарю тебя, брат. Твои идеи могут принести пользу нам всем.

6

— А новый корональ, — спросил Деккерет, — что ты о нем думаешь?

— А что тут думать? — ответила его кузина Ситель. — Он молод, вот и все, что мне известно. И довольно умен, как я слышала. Остальное со временем узнаем.

Говорят, что он невысокого роста.

— Как будто это имеет значение, — с упреком произнес Деккерет. — Хотя, наверное, имеет, по крайней мере для тебя. Он никогда на тебе не женится. Ты намного выше его, а это нехорошо.

Они шли по широкому ребру огромной, непроницаемой стены из черных каменных монолитов, которая окружала их родной город Норморк, один из двенадцати Городов Склона, и были очень далеко от лорда Престимиона и его Замка. Деккерету еще не исполнилось восемнадцати, но он был высок, широкоплеч, и от его мощной фигуры исходили уверенность и сила. Ситель, младше его на два года, была почти одного роста с ним, но гибкая и тоненькая, так что рядом со своим крепким кузеном казалась почти хрупкой.

Она рассмеялась звенящим, серебристым смехом.

— Мне выйти замуж за короналя? Ты полагаешь, что подобная мысль когда-либо приходила мне в голову?

— Конечно. Каждая девушка на Маджипуре сейчас думает об этом: «Лорд Престимион молод, красив и холост, и рано или поздно он возьмет себе жену, так почему не такую девушку, как я?» Я угадал, Ситель? Нет, конечно, нет. Я всегда ошибаюсь. И ты никогда не признаешься, что он тебя интересует, если даже это так, — правда?

— Что ты болтаешь? Коронали не женятся на простых девушках! — Она взяла его под руку. — Ты, как всегда, говоришь глупости, Деккерет.

Они с Ситель были лучшими друзьями. В этом и состояла проблема. Их семьи всегда надеялись, что когда-нибудь они поженятся; но они выросли вместе и считали друг друга почти братом и сестрой. К тому же она была красива — с длинными вьющимися волосами цвета огня и сияющими, серо-фиолетовыми глазами. Но Деккерет понимал, что у него не больше шансов жениться на Ситель, чем… чем у Ситель выйти замуж за лорда Престимиона. Даже меньше, потому что можно, по крайней мере, представить себе, что она встретит короналя и станет его женой. Деккерет знал, что Ситель никогда не сможет стать его женой.

Они некоторое время шли молча. Толщина стены была так велика, что по ее верху могли шагать десять человек в ряд, но сейчас народу здесь было мало. Вечерело, наступал час длинных теней. Зелено-золотистый шар солнца висел низко в небе и через короткое время готов был зайти за огромную, возвышающуюся над планетой глыбу Замковой горы.

— Посмотри туда, — сказал Деккерет, показывая вниз, на город. Они стояли в том месте, где стена, повторяя контуры Горы, описывала широкую дугу, чтобы обогнуть скалистый выступ. Внутри этой дуги располагался древний дворец графов Норморкских.

Низкое, приземистое, почти лишенное окон строение из серого базальта, увенчанное шестью величественными минаретами, больше напоминало крепость, чем дворец. Так выглядело все в Норморке — надежным, обращенным внутрь, тщательно охраняемым, словно строители города стремились оградить его от вторжения обитателей одного из соседних городов.

Внешняя стена, самая знаменитая достопримечательность Норморка, полностью охватывала город, словно панцирь черепахи. Стена была такой огромной, что было бы, пожалуй, справедливее воспринимать город как дополнение к стене, а не считать ее одной из городских построек.

В этой стене, так надежно обнявшей Норморк, были всего одни ворота, да и то очень маленькие и тесные, которые с незапамятных времен накрепко запирали каждый вечер, так что все, кто не успел войти в город до темноты, вынуждены были ждать утра. Оплот Норморка, как говорили, был воздвигнут по образцу великой стены, некогда построенной из огромных каменных блоков для защиты доисторической столицы метаморфов Велализиера, теперь лежащей в руинах.

Со времени последней войны на Маджипуре миновали уже тысячи лет. Кто были те враги, часто спрашивал себя Деккерет, против которых возвели эти колоссальные укрепления?

— Ты имеешь в виду дворец? — спросила Ситель. — А в чем дело?

Длинные желтые флаги украшали безликие стены дворца.

— На фасаде все еще траурные ленты, — пояснил Деккерт.

— А что в этом удивительного? Граф и его брат умерли не так давно.

— Мне кажется, прошло уже много времени. Несколько месяцев.

— Нет, всего несколько недель. Я знаю, действительно кажется, что намного больше. Но это не так.

— Как странно, — заметил Деккерет, — что они оба умерли такими молодыми. Было объявлено, что несчастный случай произошел, когда принцы ловили рыбу с лодки на озере Рогуаз. Неужели все случилось именно» так, как нам сказали?

Ситель бросила на него удивленный взгляд.

— Разве есть причины в этом сомневаться? Вельмбжи сплошь и рядом погибают в результате несчастных случаев на Охоте и рыбалке.

— Мы должны поверить, что граф Ирам поймал огромного скамминапа, а тот утащил его за собой в озеро. Этот скамминап должен быть огромным, как морской дракон, Ситель! Невольно возникает вопрос: а почему он просто не бросил удочку? А потом Ламиран бросился его спасать и тоже утонул? В это очень трудно поверить.

Ситель пожала плечами.

— Чего ради стали бы нас обманывать? Какая разница? Они умерли, и теперь Меглис стал графом Норморкским — вот и все.

— Да. Наверное, это так. Но все-таки странно.

— Что именно?

— Столько смертей, и все примерно в одно и то же время. Смертей знатных людей — герцогов, графов…

Но и многих простых людей тоже. Ты же знаешь, моему отцу приходится часто ездить по делам — в Бибирун, Сти, Банглкод, Минимул, в другие города на Горе.

И он рассказывает, что, куда бы ни приехал, повсюду видит траурные ленты на стенах общественных зданий и частных домов. В последнее время умерли слишком многие. Это трудно объяснить.

— Может быть, ты и прав, — ответила Ситель, но, казалось, ее это не очень интересовало.

— Меня это тревожит, — настаивал Деккерет. — Как и многое другое в последнее время. Слишком много непонятного — ты не находишь? Не только смерть графа и его брата. Старый понтифекс тоже умер, лорд Конфалюм занял его место, Престимион стал короналем. Все произошло так быстро.

— Его величество умер вовсе не быстро. Казалось, это длится вечно.

— Но после его смерти — вж-жик, бац, все произошло одновременно. Только похоронили Пранкипина, недели, кажется, не прошло, как уже устроили коронацию Престимиона…

— Мне не показалось, что эти события действительно так быстро следовали одно за другим, — возразила Ситель.

— Может, и нет. Но я воспринял все именно так, Они теперь находились ниже дворца и приближались к стороне города, обращенной наружу, откуда со склона Горы открывался вид на соседний город Морвол, расположенный на выступе горы. Сторожевая башня в стене служила наблюдательным пунктом, с которого хорошо просматривался тракт, вьющийся слева вниз, через скалистый хребет Норморкского хребта, к холмам у подножия Горы. А по другую сторону и выше виднелись города следующего кольца. Невероятно высоко вверху можно было смутно различить даже величественное кольцо постоянного тумана, окутывающего верхние зоны великой горы и скрывающего от глаз живущих внизу вершину и Замок на ней.

Оставив Деккерета далеко позади, стройная, длинноногая, на удивление быстрая и подвижная Ситель стремительно поднялась по узким каменным ступенькам на башню. Деккерет взошел следом за ней более степенно. На своих коротковатых, но пропорциональных крепкому, массивному торсу ногах он предпочитал передвигаться осторожно и неторопливо.

Когда он догнал ее, она держалась за перила и смотрела вдаль. Деккерет встал рядом. Воздух был ясным, прохладным и ароматным, с легким привкусом дождя, почти ежедневно выпадающего ближе к ночи. Он взглянул вверх, туда, где, по его представлениям, находился не видимый с расстояния во много миль Замок, цепляющийся за самые высокие утесы Горы.

— Я слышал, что новый корональ собирается вскоре нанести нам визит, — после недолгого молчания заговорил Деккерет.

— Что? Уже намечается большое торжественное шествие? Я думала, коронали совершают его только после двух, а то и трех лет пребывания на троне.

— Нет, не торжественное шествие. Всего лишь краткие визиты в некоторые города Горы. Так сказал мой отец. Во время своих поездок он узнает много новостей.

Ситель повернулась к нему. Глаза ее сияли.

— О, если бы он приехал! Увидеть живого короналя…

Ее восторженное нетерпение встревожило Деккерета.

— Знаешь, а я однажды видел лорда короналя.

— Видел?

— В Бомбифэйле, когда мне было девять лет. Я был там с отцом, а корональ гостил в поместье адмирала Гонивола. Я видел, как они приехали вместе в большом парящем экипаже. Гонивола ни с кем не спутаешь: у него длинная, растрепанная борода, закрывающая все лицо, так что видны только глаза и нос. А рядом с ним сидел лорд Конфалюм — тогда еще в самом расцвете сил. О, он был великолепен — просто излучал сияние!

Буквально можно было видеть исходящий от него свет.

Когда они проходили мимо, я помахал ему рукой, и он помахал в ответ и улыбнулся такой непринужденной, спокойной улыбкой, словно хотел мне сказать, как ему нравится быть короналем. Позднее в тот день отец повел меня во Бомбифэйлский дворец, где лорд Конфалюм собирал свой двор, и он снова мне улыбнулся, как будто хотел сказать, что узнал меня, вспомнил. Одно лишь сознание того, что я нахожусь рядом с ним, ощущаю его силу, его доброту, вызвало в моей душе необыкновенные чувства. Это был один из великих моментов в моей жизни.

— А Престимион был там? — спросила Ситель.

— Престимион? Ты имеешь в виду, вместе с короналем? Нет — ведь это было девять лет назад. Тогда Престимион был еще просто одним из множества молодых принцев Замковой горы и не занимал важного положения. Его восхождение на вершину произошло гораздо позже. Но Конфалюм… Ах, Конфалюм! Что за чудесный человек Престимиону придется очень постараться, чтобы стать достойным его преемником.

— А ты думаешь, у него получится?

— Кто знает… По крайней мере, все согласны, что он умен и энергичен. Но время покажет. — Солнце уже скрылось. Начал накрапывать дождь, на несколько часов раньше обычного времени. Деккерет предложил ей свою куртку, но она покачала головой. Они начали спускаться со сторожевой башни. — Если Престимион действительно приедет в Норморк, Ситель, я собираюсь приложить все усилия, чтобы встретиться с ним.

Наедине. Хочу с ним поговорить.

— Ну, тогда просто подойди к нему и скажи, кто ты.

Он пригласит тебя присесть рядом и распить с ним бутылочку вина.

Ее сарказм встревожил.

— Я говорю серьезно.

Дождь, кажется, уже начал слабеть, покапав всего пару минут. Он оставил в воздухе приятную свежесть.

Они продолжали идти на запад, вдоль черного ребра стены.

— Ты же не думаешь, что я остаток жизни проведу в Норморке, работая вместе с отцом?

— А что в этом ужасного? Есть вещи и похуже.

— Не сомневаюсь. Но я намерен стать рыцарем в Замке и в будущем занять высокую государственную должность.

— Разумеется. И когда-нибудь стать короналем?

— Почему бы и нет? — ответил Деккерет. Она начинала его сильно раздражать. — Любой может им стать.

— Любой?

— Если он этого достоин.

— И если у него есть нужные семейные связи, — прибавила Ситель. — Простые люди обычно не входят в число претендентов на трон.

— И тем не менее они могут быть избраны, — возразил Деккерт. — Знаешь, Ситель, кто угодно может подняться на самый верх. Нужно лишь, чтобы тебя назвал своим преемником уходящий корональ, и нигде не сказано, что он непременно обязан выбрать человека из вельмож Замка, если ему этого не хочется. А ведь любой знатный человек ведет свой род от какого-нибудь предка, вышедшего из простого народа. Аристократы отнюдь не какой-то специфический вид людей. Послушай, Ситель, я не говорю, что надеюсь стать короналем, и даже не говорю, что хочу им стать! Это была твоя идея, насчет короналя. Я просто хочу стать чем-то большим, чем мелкий торговец, который должен всю жизнь провести в утомительных поездках по Горе из одного города в другой, продавая свои товары равнодушным покупателям, большинство из которых его просто презирают. Я не считаю, что в профессии странствующего торговца есть нечто позорное. Но мне кажется, что жизнь, отданная служению обществу, была бы гораздо…

— Ладно, Деккерет. Прости, что дразнила тебя. Но, пожалуйста, не надо речей. — Она прикоснулась кончиками пальцев к вискам. — Из-за тебя у меня голова разболелась.

Его раздражение тут же испарилось.

— Из-за меня? Вчера ты тоже жаловалась на головную боль. А я тогда не произносил речей.

— Действительно, — призналась Ситель, — у меня в последние недели часто болит голова. Иногда очень сильно, даже в висках стучит. Раньше со мной такого не случалось.

— Ты с кем-нибудь советовалась? С врачом? С толкователем снов?

— Пока нет; Но это меня беспокоит. Некоторые из моих друзей тоже страдают от головной боли. А ты, Деккерет?

— Головная боль? Что-то не замечал.

— Если не замечал, значит, у тебя ее нет.

Они подошли к широкой каменной лестнице, которая вела вниз с вершины стены к площади Меликанда, к воротам Старого города, представлявшего собой лабиринт древних, узких улочек, вымощенных маслянистыми на вид серо-зелеными булыжниками. Деккерет гораздо больше любил широкие, изогнутые бульвары Нового города, но всегда считал Старый город оригинальным и живописным. Сегодня, однако, он казался ему на удивление мрачным, даже отталкивающим.

— Нет, головные боли меня не мучают, — сказал он. — Но время от времени со мной происходит что-то странное. — Он с трудом подбирал слова. — Как бы тебе объяснить, Ситель? Я словно бы чувствую, как в самой глубине моей памяти маячит нечто очень важное, о чем я должен подумать, но я никак не могу понять, что же это такое. Когда это происходит, у меня начинает слегка кружиться голова. Иногда даже сильно кружится. Я бы не назвал это головной болью.

— Странно, — ответила она. — У меня иногда возникает такое же ощущение. Словно чего-то не хватает, что-то я хочу найти, но не знаю, где искать. Это становится очень неприятным. Ты знаешь, что я хочу сказать.

— Да. Кажется, знаю.

Они остановились в том месте, где им предстояло расстаться. Ситель тепло ему улыбнулась. Взяла его за руку.

— Надеюсь, ты увидишься с лордом Престимионом, когда он приедет сюда, Деккерет, и он сделает тебя рыцарем Замка.

— Ты это серьезно?

— А почему бы мне не говорить серьезно?

— В таком случае, спасибо. Если мне действительно удастся повидать его, могу, если хочешь, рассказать ему о моей прекрасной кузине, несколько выше его ростом. Или не стоит беспокоиться?

— Я пыталась говорить с тобой по-хорошему, — с упреком произнесла Ситель и выпустила его ладонь. — Но, похоже, ты не знаешь, что это такое. — Она показала ему язык и убежала, скрывшись в путанице лежащих внизу улочек.

7

— Полуночный базар Бомбифэйла! — величественно произнес Септах Мелайн и взмахом широкополой шляпы пригласил Престимиона пройти вперед.

Престимион уже много раз бывал в Бомбифэйле — одном из самых близких Внутренних городов, всего в дне пути вниз от Замка. Он обладал бесспорным статусом самого красивого города Горы. Когда-то, много сотен лет назад, он дал Маджипуру короналя — лорда Пинитора, а Пинитор, очень деятельный и наделенный богатым воображением строитель, не жалел средств на превращение родного Бомбифэйла в истинный город чудес. Бесчисленные караваны вьючных животных привозили из пустыни за Лабиринтом оранжевый песчаник для его зубчатых стен, а великолепные четырехгранные плиты из морского шпата, вставленные в эти стены, прибыли из необитаемых и малоисследованных районов восточного побережья Алханроэля; вдоль всего периметра стены были увенчаны рядами стройных башен самой изящной конструкции, что придавало Бомбифэйлу волшебный облик города, построенного сверхъестественными созданиями.

Но не все в Бомбифэйле было волшебным, изящным и фантастичным. Как раз сейчас Престимион и Септах Мелайн стояли на потрескавшейся, неровной мостовой, резко спускающейся вниз, в тускло освещенный район складов с покатыми крышами, расположенный на окраине города, неподалеку от знаменитых стен лорда Пинитора. Столь убогое и сырое место скорее встретишь в каком-нибудь захудалом портовом городе.

Что-то в нем показалось Престимиону знакомым — возможно, небрежно завязанные узлы с мусором, наваленные вдоль строящихся стен, или бьющий в нос запах застоявшейся воды в канализации. Жалкий вид древних, привалившихся друг к другу строений из кирпича пробуждал в нем какие-то смутные воспоминания.

— Мне кажется я уже бывал в этой части города, — заметил он.

— Так и есть, милорд. — Септах Мелайн, указал на маленькую таверну в дальнем конце улицы. — Мы остановились здесь однажды ночью, незадолго до войны, когда после похорон понтифекса тайком возвращались из Лабиринта в Замок, чтобы посмотреть, смог ли Корсибар, захватив трон, добиться каких-либо успехов.

— А, вспомнил! — воскликнул Престимион. — Насколько я помню, нам в ту ночь нехотя оказали гостеприимство вон в том кабачке. — И прибавил очень тихо:

— Тебе не следует обращаться ко мне «милорд» в таком месте.

— Да кто же в это поверит — в таком месте и в таком виде?

— Все равно, — ответил Престимион. — Если мы приехали тайно, давай соблюдать тайну во всем. Согласен? Хорошо. Теперь пошли, покажешь мне этот твой полуночный базар.

Не то чтобы Престимион опасался за свою безопасность. Он был уверен, что, даже если его узнают, никто в этом городе не осмелится поднять руку на короналя.

Во всяком случае, он способен постоять за себя в любой схватке, и не родился еще тот мастер меча, который превзошел бы Септаха Мелайна. Но в случае разоблачения он почувствует себя очень неловко: сам лорд Престимион тайно бродит по этому городскому дну в заляпанном грязью плаще и заплатанных лосинах, в длинном, до плеч, парике цвета мухомора, скрывая лицо под черной, как у Гонивола, бородой. Как он может объяснить подобную прогулку? Если эта история выплывет наружу, он на многие месяцы станет объектом насмешек в Замке. И пройдет еще немало времени, прежде чем Кимбар Хапитаз, начальник гвардии короналя, позволит ему с такой легкостью ускользнуть из Замка.

Септах Мелайн тоже выглядел необычно: уродливая копна жестких, как солома, волос скрывала его безупречные золотистые локоны, а рваный и полинялый шейный платок прятал элегантно подстриженную клинообразную бородку. Он повел Престимиона вниз по заросшей травой дороге к кучке жалких строений в конце улицы. На этот раз они гуляли вдвоем, поскольку Гиялорис не смог составить им компанию. Он уехал на север — охотиться на искусственно созданных боевых чудовищ, которыми Корсибар так и не воспользовался во время войны. Некоторые из них вырвались на свободу и устроили настоящий погром в Караксе.

— Сюда, пожалуйста, — произнес Септах Мелайн, открывая тяжелую, скрипучую дверь.

Первыми впечатлениями Престимиона были тусклый свет, едкий дым, шум, хаос. То, что снаружи казалось группой строений, было, в сущности, одной длинной, низкой постройкой, разделенной на узкие ряды, тянущиеся вдаль так далеко, что и конца не было видно. Цепочка фонариков, качающихся у стропил, бросала тусклый свет, которого было явно недостаточно. От множества дымящихся факелов, прикрепленных перед различными палатками, толку было тоже мало, зато едкого черного дыма хоть отбавляй.

— Здесь можно купить практически все, что пожелаешь, — шепнул ему на ухо Септах Мелайн.

В этом Престимион не сомневался — перед ним пестрело бесконечное множество товаров.

Большую часть тех вещей, что он видел в ближних от входа палатках, можно было найти на любом рынке.

Огромные джутовые мешки с пряностями и ароматическими веществами: бделла, малибатрон, канкамон, сторакс и мабарик, серый кориандр, укроп, жгучая пудра глаббам для горячего рагу, любимого скандарами, сладкая сарджорель для ароматизации липких пирожков хьортов и еще многое, многое другое. За торговцами пряностями стояли продавцы мяса, которое большими кусками свисало с огромных деревянных крюков. За ними продавали яйца сотен разных видов птиц; яйца были разноцветными и разнообразными по форме. Дальше стояли баки с живой рыбой и рептилиями и даже с молодыми морскими драконами. Еще дальше, в глубине, продавались плетеные корзинки и короба, мухобойки и метелки, пальмовые коврики, бутылки из цветного стекла, дешевые бусы и грубые браслеты, трубки и духи, ковры и вышитые плащи, писчая бумага, сушеные фрукты, сыр, масло, мед… ряд за рядом, палатка за палаткой.

Престимион и Септах Мелайн прошли через участок, заставленный плетеными клетками с разного рода живностью. О дальнейшей судьбе этих животных Престимион даже не стал строить догадок Он видел сбившихся в кучку печальных маленьких билантунов и минтунов, дролов и манкулайнов… и еще множество других зверьков. Повернув за угол, он оказался перед клеткой из крепкого бамбука, в которой содержался всего один небольшой зверь с рыжеватым мехом. Такой породы он никогда прежде не видел: похожий на волка, но низкорослый и широкогрудый, с огромными лапами, крупной головой, непропорционально огромной для его тела, с мощными кривыми желтыми зубами, которые, похоже, могли не только рвать плоть, но и с легкостью перекусывать кости. Его желто-зеленые глаза горели необычайной свирепостью. От него исходил запах гнили, как от мяса, которое слишком долго пролежало на солнце. Пока Престимион с изумлением рассматривал его, он издал глухой, полный угрозы, неприятный звук, нечто среднее между рычанием и воем.

— Это еще кто? — спросил он. — Никогда не видел более уродливого зверя!

— Это кроккотас, — ответил Септах Мелайн. — Он водится в северных пустынях, к востоку от Валмамбры.

Говорят, он умеет имитировать человеческую речь и по ночам зовет человека по имени из пустыни, а когда тот приближается, бросается на него и убивает. И пожирает свою жертву до последнего кусочка, вместе с костями, волосами, ногтями и всем прочим.

Престимион сделал недовольное лицо.

— Тогда почему же такой ужасный зверь выставлен на продажу на городском рынке?

— Об этом надо спросить у продавца, — ответил Септах Мелайн. — Я лично не имею об этом ни малейшего понятия.

— Возможно, лучше этого не знать, — заметил Престимион. Он еще раз посмотрел на кроккотаса, и ему показалось, что в завывающем рычании отчетливо различаются слова: «Корональ, корональ, корональ, иди ко мне».

— Странно, — пробормотал Престимион. И они пошли дальше.

Но дальше продавались еще более странные товары.

— Мы входим на базар чародеев, — тихо предупредил Септах Мелайн. — Как думаешь, не остановиться ли нам сначала здесь, чтобы перекусить?

Престимион представления не имел, что продают в маленьких палатках с едой, перед которыми они остановились, и, по-видимому, Септах Мелайн тоже. Но аромат был манящим. Расспросы показали, что в одной предлагали рубленое мясо балантуна, смешанное с луком и пальмовыми ростками, в другой — перченого виеля, завернутого в виноградные листья, а рядом специализировались на блюде из красного гурда под названием «кийаар», тушеного с бобами и крошечными ломтиками рыбы. Все продавцы были лиименами, бесстрастными трехглазыми существами, выполнявшими на Маджипуре самую черную работу. На вопросы Септаха Мелайна относительно предлагаемой ими еды лиимены отвечали хрипло, односложно, с сильным акцентом, а многие не отвечали вообще. В конце концов Септах Мелайн наугад выбрал несколько блюд (Престимион, по своему обыкновению, денег не носил), и они остановились у входа на базар чародеев, чтобы поесть. Все оказалось удивительно вкусным, и по настоянию Престимиона Септах Мелайн купил еще бутылку какого-то крепкого молодого и не перебродившего вина.

Наконец они отправились дальше.

Престимион видел базары чародеев в Триггойне, находясь в изгнании: там можно купить странные напитки и мази, разнообразные амулеты и заклинания, считающиеся эффективными в самых разных ситуациях.

В мрачном и таинственном Триггойне такие базары казались совершенно уместными — ведь основным занятием обитателей этого города чародеев было колдовство. Но странно, что подобными вещами торгуют. здесь, в прекрасном Бомбифэйле, всего на расстоянии брошенного камня от стен Замка. Он еще раз убедился в том, что в последние годы оккультные науки глубоко проникли в повседневную жизнь Маджипура. Когда он был мальчиком, чародейство и волшебство были редкостью, но теперь маги заказывали музыку, под которую плясал весь Маджипур.

В других частях базара народу было мало. Туда приходили редкие покупатели — из тех, кто по той или иной причине не спал ночью или не успел сделать покупки в обычное дневное время, — и, не особо выбирая, закупали мясо и овощи на следующий день. Но здесь, где продавались разные эзотерические товары, в проходах толпилось столько покупателей, что Престимион и Септах Мелайн с трудом пробирались вперед.

— Интересно, здесь каждую ночь так? — спросил Престимион.

— Базар чародеев открыт только в первый и третий Морской день месяца. Все, кому что-либо нужно, идут за покупками в эти дни.

Престимион смотрел во все глаза. Здесь тоже стояли палатки, окруженные рядами джутовых мешков, но не со специями и пряностями. В этой части базара, как без устали выпевали продавцы, можно было приобрести любые принадлежности для некромантии, в изобилии имелись также всевозможные порошки и масла: олюстро и девясил, золотистая рута, бледно-желтый перец, гоблинский сахар и мирра, алоэ и киноварь, малтабар, ртуть, сера, аммиачная текка, скамион, песташ, йарканд, дворт. Здесь были черные свечи, используемые при гадании на внутренностях животных, средства, защищающие от проклятий и изгоняющие демонов, вина, воскрешающие из мертвых, и припарки, оберегающие от дьявольской лихорадки. А еще здесь были гравированные талисманы, предназначенные для вызова иргалистероев, этих подземных доисторических духов древнего мира, на которых двадцать тысяч лет назад меняющие форму наложили страшные заклятия и которых при помощи верного заклинания можно было иногда заставить исполнить приказ того, кто их вызовет. Престимион узнал обо всех этих существах и о других, подобных им, во время своего пребывания в Триггойне, когда он еще был беглецом, спасающимся от преследования сторонников Корсибара.

При виде бесконечного множества разложенных для продажи причудливых амулетов и окруженных огненным ореолом простых и сложных инструментов голова буквально шла крутом. И тот факт, что жители Бомбифэйла сотнями бродят по этому странному базару и нетерпеливо толкают друг друга, стремясь потратить свои добытые тяжелым трудом кроны и реалы на подобные вещи, вызвал в душе тревожные ощущения. Вполне обычные, скромно одетые люди сорили деньгами, словно компания аристократов.

— Неужели это еще не все? — спросил изумленный Престимион.

— Конечно нет, впереди еще много всего.

Оказалось, что в здании, где разместился базар, пол наклонно опускается вниз. Судя по всему, они входили в ту часть строения, которая располагалась ниже уровня улицы.

Здесь было еще более дымно и душно. В этом секторе продавцы и уличные актеры работали вперемешку Престимион увидел жонглеров, группу четырехруких скандаров с серовато-рыжим мехом, энергично и самозабвенно перебрасывающихся кинжалами, шарами и горящими факелами. Музыканты, перед которыми стояли банки с монетами, среди всеобщего шума мрачно играли на скрипках, барабанах и риккитомах. Были здесь и привычные маги, которые не притворялись чародеями, а, пользуясь ловкостью своих рук, показывали старые как мир фокусы со змеями и яркими платками, с запертыми на замок сундуками и с протыканием горла кинжалом. Писцы зазывали клиентов, предлагая написать письмо от имени тех, кто не владел этим искусством; водоносы с блестящими медными кувшинами приглашали всех окружающих утолить жажду; мальчишки с блестящими глазами уговаривали прохожих поучаствовать в азартной игре, которая состояла в невероятно быстрой манипуляции связками маленьких палочек.

Посреди всего этого столпотворения Престимион вдруг обратил внимание на зону тишины, бросающуюся в глаза полосу молчания, прорезавшую центр толпы.

Он не сразу понял, что послужило причиной возникновения этого оазиса безмолвия. Но взглянув туда, куда указывал Септах Мелайн, увидел, что по рынку идут двое в форме офицеров понтифексата. Они-то и вызвали страх и тревогу Первый был хьортом, с грубой кожей, припухшим лицом и глазами навыкате, как у всех представителей его расы. Он держался преувеличенно прямо — такая осанка была результатом строения их плотных, довольно тяжелых тел, — однако из-за нее хьорты всегда казались напыщенными и самодовольными прочим обитателям Маджипура. На плече хьорта болтались большие весы, которые показались Престимиону скорее отличительным знаком должности, чем предметом для практического применения.

Но причиной возникшего напряжения был второй.

Огромный, ростом почти со скандара, он принадлежал к расе су-сухирисов, и его безволосые, сильно удлиненные головы с холодными глазами возвышались на раздвоенной, длиной более фута, шее. Смотреть на него было неприятно. Как и на остальных представителей его расы. Подобно тому как существам других рас хьорты казались квадратными, грубыми и комически уродливыми из-за своих выпученных глаз и бугристой, пепельного цвета кожи, две блестящие, мертвенно-бледные головы су-сухирисов неизменно придавали им угрожающий и совершенно чуждый человеку вид.

— Инспектор мер и весов, — ответил Септах Мелайн на молчаливый вопрос Престимиона.

— Здесь? Мне показалось, ты говорил, что ни одно правительственное агентство не контролирует этот базар.

— Так и есть. Но инспектор все равно приходит. Это его частное предпринимательство, он занимается им в свободное от работы время. Каждый торговец обязан доказать, что он честно взвешивает и назначает справедливые цены. Того, кто не выдержит испытания, поколотят другие торговцы. За это инспектор получает вознаграждение. Местные торговцы не желают допускать нарушения правил.

— Но здесь все против правил! — воскликнул Престимион.

— Они так не считают, — ответил Септах Мелайн.

Действительно. Это мир в себе и сам по себе, этот ночной базар в Бомбифэйле, подумал Престимион. Он существует вне нормальных границ Маджипура, и ни понтифекс, ни корональ не имеют здесь никакой власти.

Инспектор мер и весов и его помощник-хьорт мрачно прошли дальше, в глубину рынка. Престимион и Септах Мелайн последовали за ними, туда, где разместились продавцы разного рода приспособлений для предсказания будущего. Некоторые из этих приспособлений были знакомы Престимиону со времени обучения в Триггойне. Это искрящееся вещество в маленьких полотняных пакетиках — пыль земзем, ею посыпают тех, кто серьезно болен, чтобы узнать, как будет развиваться болезнь. Ее привозят из Велализиера, разрушенной, населенной призраками столицы древних метаморфов. Маленькие, словно пригоревшие булочки — пирожки рукка, способные влиять на любовные дела. А это слизистое вещество — грязь с плавучего острова Мазулинд, оно может оказывать содействие в торговых операциях. Вот порошок делем-алоэ, который определяет дни, когда женщина наиболее готова к оплодотворению, он тогда ложится вокруг их грудей тонкими красными кругами. А это любопытное устройство…

— Оно не представляет для вас никакой ценности, милорд, — внезапно произнес кто-то слева от него, низким, звучным голосом, донесшимся до Престимиона откуда-то сверху — Не стоит даже обращать на него ваше внимание.

Престимион держал в тот момент маленький механизм в форме магического квадрата, который, если попадал в руки знатока, мог дать ответ на любой вопрос в виде чисел, требовавших расшифровки. Он машинально взял его со стойки, но, услышав неожиданный комментарий незнакомца, бросил, словно обжегшись о горячий уголь, и поднял взгляд на заговорившего с ним.

Это был еще один представитель рода су-сухирисов: огромный субъект с кожей цвета слоновой кости, одетый в простые черные одежды, подпоясанные красным кушаком. Его левая голова с высоким лбом спокойно и бесстрастно смотрела сверху вниз на Престимиона, а правая устремила взгляд куда-то в другую сторону.

Престимион немедленно ощутил внутренний дискомфорт и неприязнь.

Эти высокие двухголовые существа выглядели столь странно, от них веяло таким ледяным холодом, что трудно было чувствовать себя с ними свободно. Гораздо легче было привыкнуть к присутствию крупных, мохнатых, четвероруких скандаров, или крохотных вруунов с их многочисленными щупальцами, или даже похожих на рептилий гэйрогов, огромное число которых осело на другом континенте. Инопланетяне, подобные скандарам, вруунам и гэйрогам, были не более человекоподобными, чем народ су-сухирисов, но у них, по крайней мере, было по одной голове.

Кроме того, у Престимиона были собственные причины для антипатии к расе су-сухирисов. Именно Санибак-Тастимун, личный маг Корсибара, своими лживыми обещаниями блистательного успеха настойчивее всех подталкивал беспомощного и глупого принца к обреченному на провал захвату власти. Именно при помощи заклинаний Санибак-Тастимуна войска Корсибара так долго побеждали в гражданской войне. И в самые последние мгновения войны, когда для узурпатора все было уже кончено, именно Санибак-Тастимун убил Корсибара, который в отчаянии бросился на коварного мага, а заодно и сестру Корсибара Тизмет, в ярости пытавшуюся отомстить за смерть брата.

Но Санибак-Тастимун погиб несколько мгновений спустя от руки Септаха Мелайна, и сам факт его существования, вместе со многими другими, был стерт чародеями из памяти всей планеты, как и воспоминания о гражданской войне. Но этот су-сухирис, кем бы он ни был, не имел отношения к тем событиям, и едва ли его можно винить в грехах соплеменника. А су-сухирисы, напомнил себе Престимион, равноправные граждане Маджипура, и ему не пристало относиться к ним свысока.

Поэтому он довольно спокойно ответил:

— Полагаю, у тебя есть причины не доверять этим маленьким механизмам?

— Я отношусь к ним с презрением, милорд, а не с недоверием. Это бесполезные вещи. Как и большинство устройств, предлагаемых здешними продавцами. — Двухголовое существо широким жестом длинной руки обвело помещение базара. — Есть истинное предвидение, и есть бесполезные изделия, изготовленные для обмана глупцов, — в большинстве своем они достойны презрения.

Престимион кивнул. Потом спросил очень тихо, глядя высоко вверх, в холодные, изумрудные глаза чужака:

— Ты назвал меня «милорд». Причем дважды. Почему?

Холодные глаза изумленно прищурились.

— Ну, потому что так принято, милорд! — И су-сухирис быстро поднял вверх костлявую ладонь, изобразив знак Горящей Звезды. — Разве не так?

Септах Мелайн подошел ближе, держа руку на рукояти меча, лицо его потемнело от раздражения.

— Говорю, тебе, парень, ты сильно ошибаешься.

Лучше бы тебе не продолжать разговор в том же духе.

Теперь обе головы склонились в сторону Престимиона с огромной высоты, и все четыре глаза пристально смотрели на невысокого, крепкого короналя. Потом левая голова сказала так тихо, что ее могли услышать только Престимион и его спутник:

— Великодушный господин, простите меня, если я сделал что-то не то. Вас невозможно не узнать, и я понятия не имел, что вы хотите остаться инкогнито.

— Невозможно не узнать? — Престимион потрогал свою фальшивую бороду, подергал черный парик.

— Ты видишь мое лицо под всем этим, да?

— Я с легкостью распознаю вашу сущность и статус, милорд. А рядом с вами стоит Верховный канцлер Септах Мелайн. Это невозможно скрыть париком и бородой. По крайней мере, от меня.

— А кто ты такой? — резко спросил Септах Мелайн.

Обе головы склонились в вежливом поклоне.

— Меня зовут Мондиганд-Климд, — учтиво ответил су-сухирис. На этот раз говорила правая голова. — По профессии я маг. Когда мои вычисления показали, что вы будете здесь сегодня ночью, я счел обязанным предстать перед вами.

— Вычисления?

— Они в корне отличаются от тех, которые делают при помощи таких устройств, как эти. — Мондиганд-Климд холодно рассмеялся и указал на магический квадрат на столе перед ними. — Они претендуют на магические свойства, но при этом совершенно бесполезны. В основе моих предсказаний лежит настоящая математика.

— Значит, ты используешь для прогнозов науку?

— Истинную науку, милорд.

Престимион при этих словах бросил взгляд на Септаха Мелайна. Но лицо канцлера оставалось бесстрастным.

Корональ вновь обратился к Мондиганд-Климду:

— Значит, в том, что ты оказался именно сейчас и именно здесь, рядом со мной, нет ничего случайного?

— О, милорд! — На лице су-сухириса появилось самое близкое подобие улыбки, которое Престимиону доводилось видеть у представителей этой расы, — Такой вещи, как случайность, не существует.

8

— Сюда, пожалуйста, лорд Престимион, — произнес Навигорн Гоикмарский. Они с Престимионом находились у входа в туннели лорда Сангамора — запутанный лабиринт подземных камер со сверкающими стенами, который другой корональ, тысячи лет назад приказал соорудить внутри восточного склона Замковой горы. — Полагаю, вам прежде не приходилось бывать здесь, милорд. Действительно, совершенно необычное место.

— Мой отец однажды привел меня сюда, когда я еще был маленьким мальчиком, — ответил Престимион. — Просто чтобы показать мне игру света на этих стенах. Конечно, эти подземелья не использовались в качестве тюрьмы многие сотни лет.

— По правде говоря, лишь со времен лорда Аминтилира. — Часовой шагнул в сторону при их приближении. Навигорн прикоснулся ладонью к сверкающей металлической пластинке на двери, и она послушно распахнулась, открывая узкий проход в подземелье. — Какое идеальное место для тюрьмы! Как видите, единственный доступ сюда — через этот коридор, который легко охранять. А потом мы пройдем под землей прямо к пику Сангамора, который выступает из Горы таким образом, что на него невозможно взобраться, и попасть на него можно лишь изнутри.

— Да, — ответил Престимион. — Очень хитроумно.

Он не стал говорить Навигорну, что это его третий визит в подземелье, а не второй; что всего два года назад он сам был узником этих камер, первым заключенным за многие века, отправленным сюда по приказу лорда короналя Корсибара. И висел, прикованный за запястья и лодыжки к стене каменного каземата, где каждый квадратный дюйм стен испускал мощные вспышки такого ослепительного красного света, что он видел его даже с закрытыми глазами. Эти неумолимые световые удары едва не свели его с ума.

Престимион не имел представления, как долго Корсибар держал его в заточении. Три или четыре недели по крайней мере, хотя они показались ему месяцами.

Даже годами. Он вышел из подземелья ослабевшим и разбитым и очень долго приходил в себя.

Но Навигорн ничего об этом не знал. Пребывание Престимиона в туннелях Сангамора тоже было стерто из памяти всех людей. За исключением его собственной. Если бы только он тоже мог об этом забыть! Но воспоминания о тех ужасных временах останутся с ним навсегда.

Однако теперь он находится здесь в качестве короналя, а не заключенного. Навигорн вел его внутрь через вестибюль лабиринта и без умолку болтал, словно гид на экскурсии. Престимиона забавляла готовность, с какой Навигорн воспринял свою роль тюремщика.

— Видите, стены облицованы похожим на камень, но тем не менее искусственным материалом. Именно особые свойства этого материала, милорд, позволяют ему непрерывно испускать мощные световые импульсы. Научное достижение древних, но секрет, увы, в наше время утерян.

— Один из многих, — заметил Престимион. — Хотя, признаюсь, не вижу, как можно его использовать.

— Эти цветные вспышки очень красивы, милорд.

— До определенного момента. Полагаю, через какое-то время эти колоссальные, пульсирующие выбросы света, который нельзя погасить, могут привести в ярость.

— Возможно, это так. Но на короткий период времени…

Да, по воле Корсибара, он пробыл здесь не короткий период времени, отнюдь не короткий, и непрерывные пульсации рубинового света казались ему смертоносными, а долгие дни — бесконечными. Престимион не решился поступить с Дантирией Самбайлом так же, как поступил с ним Корсибар. Поэтому, коль скоро туннели Сангамора были самой надежной тюрьмой Замка и не было другого выхода, как только запрятать прокуратора именно в них, Престимион позаботился о том, чтобы Дантирию Самбайла поместили в одну из более комфортабельных камер.

Как было известно Престимиону, по Замку ходили слухи, что Дантирия Самбайл днем и ночью лежит в оковах в какой-то мрачной, унылой яме, подвергаясь самым ужасным пыткам, какие только возможны в стенах подземелья. Это не соответствовало истине. Прокуратор не был прикован к стене, как когда-то Престимион, а занимал просторное помещение, где было достаточно места, чтобы свободно прогуливаться, где стояли кровать, диван, обеденный и письменный столы. Стены этой комнаты излучали не такой свет, который разрушал мозг и душу. Он был желто-зеленым, тогда как Престимиону приходилось терпеть постоянные, неумолимые, жестокие ярко-красные вспышки.

Однако Престимион не стал опровергать слухи.

Пусть себе верят во что хотят. Он не станет ни с кем обсуждать положение Дантирии Самбайла. Новому короналю не повредит, если его окружение в Замке будет испытывать перед ним легкий страх.

Они с Навигорном прошли через зону, где пульсировал тусклый, нефритовый свет, тяжелый, как вода у морского дна, за ней — зону резкого розового света, острого, как лезвие кинжала, и далее — мрачную, гнетущую охряную зону, действующую как непрерывный, приглушенный бой барабанов. Теперь они поднимались вверх, огибая по спирали торчащий каменный кинжал пика Сангамора. Престимион мельком заметил — но все же успел испытать при этом приступ тошноты — рубиново-красный, сокрушающий свет той камеры, где когда-то сидел он. В соседней с ней камере пылал жалящий свет только что отлитой меди. Затем цвета стали более мягкими: цвета корицы, гиацинтово-голубой, аквамариновый, розовато-лиловый.

И наконец перед ними засиял мягкий, зеленовато-желтый свет — Престимион очутился на пороге той камеры, где содержался прокуратор Ни-мойи.

Престимион до последнего откладывал этот визит, но теперь его уже невозможно было избежать. Настало время посмотреть в глаза тому факту, что Дантирия Самбайл сидит в тюрьме за тяжкие преступления и предательство, о которых прокуратору ничего не известно. Престимион все еще не знал, как разрешить парадоксы, связанные с этой ситуацией. Но понимал, что сейчас наконец ими надо заняться.

— Ну братец! — воскликнул Дантирия Самбайл с невероятной сердечностью, едва только Навигорн, проделав сложную процедуру, распахнул дверь в камеру прокуратора. — Мне сообщили, что сегодня ты собираешься меня навестить, но я решил, что это не более чем шутка или насмешка. Какое счастье снова видеть твое красивое, молодое лицо, Престимион! Или я должен называть тебя лордом Престимионом? Насколько я понимаю, день твоей коронации уже прошел, хотя я по какому-то недоразумению не был приглашен на церемонию.

И прокуратор с улыбкой протянул обе руки, связанные у запястий металлической лентой, и комично пошевелил пальцами, пытаясь изобразить знак Горящей Звезды.

Престимион знал, что от Дантирии Самбайла можно ожидать чего угодно. Перед своим приходом он приказал связать руки прокуратора, ибо Дантирия Самбайл обладал невероятной силой и в ярости из-за своего заточения мог в первое же мгновение броситься на Престимиона. Вот почему такое проявление веселья крайне удивило короналя. Дантирия Самбайл широко улыбался и подмигивал, словно жил в каком-нибудь красивом отеле, а лорд Престимион пришел к нему в гости.

— Снимите с него наручники, — приказал Престимион Навигорну.

На секунду заколебавшись, Навигорн повиновался.

Престимион держался наготове на тот случай, если веселость Дантирии Самбайла вдруг перейдет в ярость, когда с него снимут оковы. Но прокуратор остался стоять на месте, в противоположном конце комнаты, между длинной низкой кушеткой и письменным столом с полукруглой крышкой, на котором лежала небрежная стопка из нескольких книг. Он выглядел совершенно спокойным. Престимион, однако, слишком хорошо знал, какие бурные страсти кипят в душе его родственника.

От стен исходило спокойное, ровное, бледно-зеленое свечение. Оно обволакивало все вокруг прохладным, благожелательным сиянием.

— Рад видеть, что у тебя вполне удобная камера, братец. Думаю, в этих, подземельях есть гораздо худшие помещения.

— Неужели, Престимион? Откуда мне знать. Но, да, здесь довольно приятно. Этот нежный свет, который исходит от стен. Эта прекрасная мебель, эти очаровательные полы из плит, по которым я совершаю ежедневные прогулки от одной стены до другой. Ты мог бы проявить гораздо меньшую доброту.

Дантирия Самбайл почти мурлыкал, но ясно чувствовалась, что в душе у него клокочет ярость.

Престимион осторожно разглядывал Дантирию Самбайла. Он не смотрел в лицо прокуратору с того ужасного дня у Тегомарского гребня, когда Корсибар уже был повержен и, вероятно, мертв, а Дантирия Самбайл явился к нему с мечом в одной руке и топором в другой и вызвал на поединок, победителю которого должен был достаться трон. И чуть было не одержал верх, но тут Престимион, уже получивший удар плашмя по ребрам, сделал внезапный выпад шпагой, рассекший сухожилия руки прокуратора, державшей топор, а потом вторым движением прочертил кровавую полосу по руке с мечом. Похоже, под широкими, пышными рукавами блузы из золотистого шелка Дантирия Самбайл до сих пор носит повязки на этих ранах, хотя, вероятнее всего, они уже почти зажили.

Прокуратор был великолепен в своем уродстве: массивный мужчина средних лет, с тяжелой головой на толстой шее и с мощными плечами. Бледное лицо его. было усеяно множеством рыжих веснушек. Волосы оранжевого оттенка, грубые и жесткие, торчали густым гребнем над высоким, выпуклым лбом. Подбородок сильно выдавался вперед, нос был широкий и мясистый а уголки большого кровожадного рта загибались вверх. Всем своим видом прокуратор походил на какого-то жестокого зверя. Но при этом на собеседника смотрели удивительно добрые, фиолетово-серые глаза, невероятно теплые и нежные, полные сострадания и любви. Контраст между кровожадностью черт и мягкостью взгляда пугал больше всего: он выдавал в нем человека, который таил в себе весь набор человеческих страстей и ради своих неистовых желаний готов был почти на все.

Теперь он стоял в своей привычной позе, вздернув крупную голову, вызывающе выпятив грудь, широко расставив толстые ноги, чтобы обрести максимальную устойчивость. Дантирия Самбайл всегда пребывал в готовности к нападению, даже во время отдыха. На родном континенте Зимроэле, в огромном городе Нимойя, он правил своими обширными владениями в сущности как независимый монарх. Но, кажется, ему этого было мало: он жаждал получить трон Маджипура, или, по крайней мере, право назначать того, кто займет этот трон. Они с Престимионом были дальними родственниками, троюродными или четвероюродными братьями. И всегда притворялись, что относятся друг к другу с сердечностью, которой ни тот ни другой не испытывали.

Прошло несколько секунд, но «Престимион по-прежнему хранил молчание.

Тогда Дантирия Самбайл все тем же тихим сардоническим тоном, свидетельствующим о громадном самообладании, произнес:

— Не окажет ли мне милорд честь сообщить, как долго еще он планирует держать меня здесь?

— Это еще не решено, Дантирия Самбайл.

— Меня в Зимроэле ждут государственные дела.

— Несомненно: Но прежде чем я позволю тебе вернуться к ним — если вообще позволю, — необходимо решить вопрос о твоей вине и наказании.

— Вот как?! — мрачно воскликнул Дантирия Самбайл, словно они обсуждали проблемы производства тонких вин или выращивания бидлаков. — Вопрос о моей вине, ты говоришь. И о наказании. Так в чем же моя вина? И какое именно наказание ты для меня придумал? Будь добр объяснить мне столь незначительные мелочи.

Престимион искоса быстро взглянул на Навигорна.

— Мне бы хотелось поговорить несколько минут с прокуратором наедине, Навигорн.

Навигорн нахмурился. Он был вооружен, а Престимион — нет. Он бросил взгляд на снятые с Дантирии Самбайла наручники. Но Престимион покачал головой. Навигорн вышел.

Если Дантирия Самбайл собирается напасть на него, подумал Престимион, то момент самый подходящий. Прокуратор был гораздо массивнее его и почти на голову выше. Но, по-видимому, ему не приходила в голову столь безумная мысль. Он держался так же агрессивно-настороженно, как и раньше, но оставался на месте, в дальнем конце комнаты, его прекрасные, обманчиво доброжелательные аметистовые глаза смотрели на Престимиона всего лишь с любопытством.

— Я готов поверить, что совершил ужасные поступки, если ты мне скажешь, что это так, — спокойно произнес Дантирия Самбайл, когда дверь камеры закрылась. — А если совершил, то, полагаю, должен понести за них какое-то наказание. Но почему же я ничего о них не знаю?

Престимион не ответил. Он понимал, что его молчание слишком затянулось. Но задача оказалась еще более трудной, чем он ожидал.

— Ну? — после паузы произнес Дантирия Самбайл.

Теперь в его тоне появилось раздражение. — Скажи мне, братец, зачем ты упрятал меня сюда? По какой причине, по какому праву? Я не совершил преступления, которое бы заслуживало такого наказания. Неужели ты засадил меня в тюрьму только из-за необоснованных подозрений, будто я собираюсь причинить тебе какие-то неприятности — теперь, когда ты стал короналем?

Больше тянуть было невозможно.

— Всей планете хорошо известно, братец, — сказал Престимион, — что ты представляешь постоянную угрозу для безопасности государства и для человека, который сидит на троне, кем бы он ни был. Но не по этой причине ты здесь.

— А по какой же?

— Ты арестован не за то, что ты мог бы сделать, а за то, что ты уже совершил. А именно за государственную измену, заговор против короны и насилие по отношению ко мне.

При этих словах на лице Дантирии Самбайла появилось выражение крайнего изумления. Он открыл рот, заморгал и опустил голову, словно она вдруг стала для него слишком тяжелой. Престимион никогда еще не видел его столь потрясенным. На мгновение он почувствовал к этому человеку нечто весьма напоминающее сочувствие.

— Ты сошел с ума, братец? — хрипло спросил прокуратор.

— Отнюдь. Мир был нарушен. Свершились противозаконные деяния. Так случилось, что ты не знаешь о тех грехах, в которых виновен, вот и все. Но это не означает, что их не существует.

— Вот как?! — снова воскликнул Дантирия Самбайл, не выказывая ни малейших признаков понимания.

— На твоем теле есть раны, не так ли? Одна здесь, а другая вот здесь. — Престимион прикоснулся к своей левой подмышке, а потом провел рукой по внутренней стороне другой руки от локтя к запястью.

— Да, — нехотя признал прокуратор. — Я собирался спросить тебя о…

— Эти раны нанесены моей рукой во время нашей схватки на поле боя.

Дантирия Самбайл медленно покачал головой.

— Я ничего подобного не помню. Нет-нет! Такого никогда не было. Ты сошел с ума, Престимион. Клянусь Божеством! Я в плену у безумца!

— Да нет, братец. Все, что я тебе сейчас сказал, правда. Было предательство, был поединок между нами.

Я едва не расстался с жизнью. За то, что ты сделал, любой другой корональ, ни секунды не колеблясь, приговорил бы тебя к смерти. По какой-то необъяснимой причине, возможно по причине нашего родства, каким бы дальним оно ни было, мне не хочется этого делать.

Но я также не могу освободить тебя, по крайней мере пока между нами не будет достигнуто взаимопонимание относительно твоей преданности мне в будущем.

И стоит ли мне доверять твоему слову, даже если ты его дашь?

Теперь лицо Дантирии Самбайла покраснело, и его бесчисленные веснушки выступили еще ярче, словно огненные оспины какой-то заразной болезни. Пальцы рук сжались в кулаки в отчаянии и гневе. Странное рычание, глухое и неразборчивое, вырвалось из глубины его широкой грудной клетки. Оно напомнило Престимиону рычание запертого в клетке кроккотаса на полуночном базаре в Бомбифэйле. Но Дантирия Самбайл ничего не сказал. Возможно, просто потерял дар речи.

— Согласен, ситуация очень странная, Дантирия Самбайл, — продолжал Престимион. — Ты не знаешь о своих преступлениях, а я о них знаю. Но ты должен мне поверить, когда я говорю, что ты их совершил.

— С моей памятью что-то сделали?

— На этот вопрос я не стану отвечать.

— Значит, так и есть. Почему? Как ты посмел? Престимион, Престимион! Ты думаешь, что ты Божество, а я всего лишь муравей, и ты можешь засадить меня в тюрьму на основании надуманных обвинений и к тому же производить манипуляции с моим мозгом? Хватит фарса! Тебе нужна моя верность? Ты получишь ее в той мере, в какой заслуживаешь. Я проявлял невероятное терпение, Престимион, все эти дни, недели и месяцы, или сколько там ты продержал меня здесь. Выпусти меня отсюда, брат, или между нами начнется война.

У меня есть сторонники, как тебе известно, и их немало.

— Между нами уже была война, братец. Я держу тебя здесь, чтобы быть уверенным, что она не начнется снова.

— Без суда? Даже не выдвинув против меня никаких обвинений, кроме туманных намеков на государственную измену и преступления против твоей личности? — Престимион заметил, что Дантирия Самбайл сумел взять себя в руки, — он уже не выглядел потрясенным, и внешние признаки ярости тоже исчезли. К нему вернулась прежнее ужасающее спокойствие, то спокойствие, которое, как было известно Престимиону, скрывало вулканическую мощь, сдерживаемую огромной внутренней силой. — Ах, Престимион, ты меня очень огорчаешь. Я бы потерял терпение, если бы не подозревал, что рассудок изменил тебе и что сердиться на сумасшедшего глупо.

Вот положение! Престимион обдумывал ситуацию.

Следует ли ему сказать прокуратору правду о великом всеобщем забвении? Нет-нет, ни в коем случае — он таким образом вложит в руки Дантирии Самбайлу обнаженный меч и позволит нанести удар. То, что сделали с памятью планеты, — тайна, которая никогда не должна раскрыться.

Но нельзя и заточить Дантирию Самбайла здесь на неопределенное время без суда. Прокуратор не хвалился впустую, когда говорил о своих сторонниках. Власть Дантирии Самбайла простиралась над всем соседним континентом. Если Престимион будет и дальше без достаточных оснований держать под арестом прокуратора, он будет выглядеть тираном и может оказаться втянутым в новую гражданскую войну, на этот раз между Зимроэлем и Алханроэлем.

Но человека, который даже не подозревает о своих преступлениях, нельзя судить за их совершение. Эту головоломка возникла по вине самого Престимиона.

И сейчас он понял, что так же, как и раньше, далек от ее решения.

Настало время отступить, перегруппировать силы, посоветоваться с друзьями.

— У меня был человек, который всегда находился рядом и служил мне, — говорил Дантирия Самбайл. — Его имя Мандралиска. Добрый, верный и преданный.

Где он, Престимион? Мне бы хотелось, чтобы его прислали ко мне, если ты собираешься держать меня здесь и дальше. Он пробовал мою еду, чтобы убедиться, что в ней нет яда. Мне не хватает его удивительной жизнерадостности. Пришли его ко мне, Престимион.

— Да, и вы вдвоем сможете распевать веселые песни всю ночь напролет — тебе этого хочется?

Почти комично слышать, что Дантирия Самбайл называет дегустатора ядов Мандралиску жизнерадостным. Его, этого тонкогубого негодяя с жестким взглядом, этого приспешника демонов, похожего на череп со скрещенными костями?

Но Престимион не собирался сводить вместе этих двух скорпионов. Мандралиска тоже сыграл свою мрачную роль у Тегомарского гребня, он сражался с Абригантом, был ранен в том поединке, и его, брызжущего ядом при каждом вздохе, увезли и посадили в тюрьму Он находился в другой части туннелей, камере, гораздо менее приятной, чем помещение, отведенное Дантирии Самбайлу, — там он и останется.

Итак, эта беседа ни к чему не привела. Престимион направился к двери — Прощай, братец. Мы с тобой еще поговорим.

Прокуратор изумленно посмотрел на него.

— Что? Ты пришел только для того, чтобы посмеяться надо мной?

Это снова был рык кроккотаса. На лице Дантирии Самбайла отразилась неприкрытая ярость, хотя его странные глаза на искаженном яростью лице, как всегда, оставались мягкими и добрыми. Престимион хладнокровно открыл дверь камеры, вышел и захлопнул ее как раз в тот момент, когда Дантирия Самбайл бросился на него сжав кулаки.

— Престимион! — вопил прокуратор, молотя кулаками захлопнувшуюся перед его носом дверь. — Престимион! Будь ты проклят, Престимион!

9

Путешественники редко поднимались к Замку по северо-западной дороге, которая шла по тыльной стороне Горы мимо Хайна, одного из Высших Городов, а оттуда переходила в дорогу под названием тракт Стиамота — широкую, но плохо отремонтированную, старую и разбитую, которая вела к вратам лорда Вайша.

Этим входом в Замок мало кто пользовался. Обычно приезжие двигались по мягко поднимающемуся плато равнины Бомбифэйла до Большого Мордина, а потом по окаймленному цветами десятимильному Большому Калинтэйнскому тракту подъезжали к главным воротам Замка возле площади Дизимаула.

Но сегодня кто-то определенно приближался по северо-западной дороге: небольшая группа из четырех парящих экипажей двигалась медленно, а возглавляло процессию чрезвычайно странное сооружение. Настолько странное и удивительное, что, когда процессия показалась на извилистой дороге в семи-восьми милях ниже врат Вайша, молодой командир стражников, исполнявший скучные обязанности по их охране, ахнул от изумления, . Несколько секунд он стоял, не веря собственным глазам. Громадная платформа причудливой древней конструкции занимала всю ширину тракта Стиамота, от обочины до обочины, а на ней, окруженные со всех сторон текучей, переливающейся стеной холодного, белого, пульсирующего света, смутно виднелись чудовища, полускрытые этим щитом ослепительной яркости…

Командиру стражников у врат Вайша было двадцать лет, он родился в Амблеморне, у подножия Замковой горы, и полученное им военное образование не подготовило его к ситуации, даже отдаленно напоминающей эту. Он повернулся к своему помощнику, парню из города Пендивэйна, стоящего на равнине в долине Глэйдж.

— Кто сегодня дежурит из начальства?

— Акбалик.

— Найди его, быстро. Скажи, что срочно необходимо его присутствие.

Парень побежал в город. Но найти кого-либо в бесконечном лабиринте Замка было совсем не легкой задачей, даже если речь шла о дежурном офицере, которому положено находиться в пределах досягаемости. Прошло около получаса, прежде чем парень вернулся вместе с Акбаликом. К этому времени платформа въехала на просторную, посыпанную гравием площадку перед вратами Вайша. Три сопровождавших ее экипажа остановились рядом, и командир стражи из Амблеморна попал в чрезвычайно щекотливое положение.

Он стоял с обнаженным мечом лицом к лицу с самим прославленным воином Гиялорисом, Великим адмиралом королевства. Полдюжины воинов с мрачными лицами, спутников Гиялориса, выстроились у него за спиной и замерли, готовые к атаке.

Акбалик, племянник принца Сирифорна и человек, пользующийся всеобщим уважением за здравый смысл и уравновешенность, быстро оценил ситуацию. Не моргнув и глазом при виде груза на платформе, он отрывисто приказал командиру стражников:

— Можешь опустить оружие, Мибикихур. Разве ты не узнал адмирала Гиялориса?

— Все знают лорда Гиялориса, мой господин. Но посмотрите, что он привез! У него нет разрешения на ввоз дикий зверей в Замок. Даже лорду Гиялорису необходимо получить разрешение, прежде чем он въедет в ворота с таким грузом!

Спокойные серые глаза Акбалика оглядели платформу — такой огромной он еще не видел. Как никогда не видел и тех созданий, которых на ней привезли.

Вытащить их наружу будет трудно, так как их удерживало внутри нечто вроде энергетической завесы, которая полностью охватывала платформу. Эта завеса походила на вырастающее из-под земли полотно из молний, но молнии эти сверкали без остановки. Акбалику показалось, что внутренние энергетические стены поменьше отделяли тварей друг от друга. А сами создания… какие-то отвратительные, уродливые чудища!

Гиялорис, казалось, был в страшном гневе. Он стоял, сжав кулаки, мощные мышцы на его руках и плечах ходуном ходили от сдерживаемой силы, а выражение ярости на его лице способно было расплавить скалы.

— Где Септах Мелайн, Акбалик? Я послал предупредить его, чтобы он меня встречал у этих ворот! Почему здесь ты, а не он?

Акбалик невозмутимо ответил:

— Я пришел потому, что меня вызвал стражник, Гиялорис. Мне сказали, что по тракту к Замку приближается платформа с дикими чудовищами. Этим людям не было дано указаний ожидать чего-то подобного, и они хотели узнать, что им делать. Но во имя Повелительницы, Гиялорис, что это за звери?

— Домашние животные для развлечения его величества, — ответил Гиялорис. — Я захватил их для него в Караксе. Больше вас и всех остальных ничего не должно волновать. Септаху Мелайну полагалось встретить меня здесь! Мой груз нужно как следует разместить, и я поручил ему это организовать. Еще раз спрашиваю тебя, Акбалик: где Септах Мелайн?

— Септах Мелайн здесь, — раздался непринужденный, веселый голос воина, как раз в этот момент появившегося у ворот Замка. — Твое послание немного запоздало, Гиялорис, и я по ошибке пошел к парапету Спурифона, а это довольно далеко отсюда. — Он неторопливо вышел из ворот и дружелюбно похлопал Гиялориса по плечу. Потом посмотрел на платформу — И такие звери бегают на свободе в Караксе? — спросил он изумленно. — Вот эти?

— Да, эти. Сотни зверей. Бегают на свободе по всей Каракской равнине. Это была ужасно сложная задача, друг мой, гоняться за этими тварями и убивать их. Наш корональ в долгу передо мной за эту услугу Надеюсь, Септах Мелайн, ты подготовил для этих ребятишек место? Очень надежное место! Это образцы тех зверей, что я там встретил.

— Есть одно место. В королевских конюшнях. А твоя платформа пройдет в эти врата?

— В эти — да. А во врата Дизимаула — нет, вот поэтому я и подъехал с этой стороны к Замку — Гиялорис повернулся к своим воинам. — Эй! Поехали! Двигайте эту платформу в Замок! В Замок!

Потребовался час, чтобы переместить зверей в приготовленное для них Септахом Мелайном убежище, каждого в отдельную клетку, и надежно запереть за крепкими решетками, сокрушить которые не так-то легко. Септах Мелайн нашел заброшенное крыло в конюшнях Замка: огромный каменный сарай, глубоко под древней башней Труб, который, наверное, использовался для содержания королевских коней пару тысячелетий назад, во времена лорда Спурифона или лорда Скаула, когда этой частью Замка пользовалась чаще, чем сейчас. Под руководством Септаха Мелайна мастера очень быстро превратили его в зверинец для «милых зверушек» Гиялориса.

Когда дело было сделано, Гиялорис и Септах Мелайн отпустили Акбалика и других помощников и остались вдвоем.

— Как бы мы выиграли эту войну интересно, если бы Корсибару удалось напустить на нас весь этот кошмар? — с изумлением и ужасом глядя на зловещих тварей, которые метались и храпели в своих клетках, сказал Септах Мелайн.

— Можешь благодарить судьбу, что этого не случилось. Возможно, даже у Корсибара хватило здравого смысла понять, что, выпусти он этих чудовищ против нас, они бы разбежались по всей планете и представляли бы вечную угрозу для всех.

— Корсибар и здравый смысл?

— Да, ты прав, — согласился Септах Мелайн. — Но что все-таки удержало его от их использования? Полагаю, дело в том, что война закончилась раньше, чем он успел это сделать. — Он бросил взгляд на клетки и содрогнулся. — Уф! Как они воняют, эти твои звери! Какое стадо чудовищ!

— Тебе бы посмотреть на них, когда они бродили по всей Каркской равнине. Куда бы ни падал взгляд, везде он натыкался на какую-нибудь отвратительную тварь, рычащую на другую, еще более отвратительную.

Словно сцена из ночного кошмара. Нам повезло, что равнина с трех сторон ограждена гранитными скалами, так что мы смогли загнать их в ловушку и даже заставить уничтожать друг друга, пока мы атаковали их с флангов.

— Вы их всех перебили, надеюсь?

— Всех, которые оставались на свободе, — ни одного не осталось, — ответил Гиялорис. — Кроме этих. Их я привез в качестве сувениров для Престимиона. Но еще сотни чудовищ находятся в загонах — они никуда не убегали. Смотрители понятия не имеют, что это такое.

Да и откуда, если они не помнят ни о войне, ни о Корсибаре? Они знают только, что там, в Караксе, — и что за серое, уродливое место, мой друг, этот Каракс! — существует огромный загон ужасных зверей, которых надо сторожить, но что-то случилось, и некоторые из них вырвались. Хочешь услышать их имена?

— Имена смотрителей? — спросил Септах Мелайн.

— Имена зверей, — ответил Гиялорис. — У них есть имена, знаешь ли. Наверное, Престимион захочет их видеть. — Он достал из кармана туники грязный, сложенный клочок бумаги и стал старательно его изучать, так как умение хорошо читать не входило в число талантов Гиялориса. — Да. Вон тот — Он указал на длинное белое, костлявое существо, похожее на змею, состоящую из острых, как бритва, серпов, спаянных вместе, которое лежало в дальней клетке справа, извиваясь и яростно шипя. — Вон тот — зитун. А этот, с розовым мешковатым телом и всеми этими лапами, красными глазами и отвратительным волосатым хвостом с черными жалами на нем, — это малорн. За ним у нас сидит вурхейн — вон та зеленая, прыщавая, похожая на медведя тварь с изогнутыми, длинными, как мечи, бивнями, — а позади него — зейль, мин-моллитор, кассай… Нет, вон то кассай, с крабьими ногами, а этот — зейль, а там, если разглядишь, — вейхант, у него пасть такая громадная, что он мог бы проглотить трех скандаров за раз. — Тут Гиялорис сплюнул. — Ох, Корсибар!

Тебя бы следовало убить еще раз только за то, что ты замышлял выпустить этих зверей против нас. И нам следовало бы найти чародеев, которые их сотворили, и их тоже уничтожить.

С гримасой отвернувшись от чудовищ в клетках, Гиялорис продолжал:

— Скажи мне, Септах Мелайн, что нового и интересного произошло в Замке, пока я бродил среди зейлей и вурхейнов?

— Ну, — ответил воин, лукаво усмехаясь, — полагаю, су-сухирис — это нечто новое и интересное.

Гиялорис озадаченно посмотрел на него.

— Какого су-сухириса ты имеешь в иду?

— Его зовут Мондиганд-Климд. Мы с Престимионом встретили его на полуночном базаре в Бомбифэйле. Или, точнее, он с нами встретился: несмотря на нашу маскировку, узнал нас и приветствовал, назвав наши имена. — Он еще раз лукаво улыбнулся. — Тебя позабавит новость о том, что он теперь новый придворный маг Престимиона.

— Что? Ты говоришь, он су-сухирис? Я думал, что главным магом у нас должен стать Хезмон Горе.

— Хезмон Горе вскоре вернется в Триггойн, где будет помогать отцу править тамошними чародеями, а потом станет его преемником. Нет, Гиялорис, другой су-сухирис получил место при дворе. В ту ночь на базаре Бомбифэйла он произвел на короналя большое впечатление. А через два дня по приказу Престимиона его вызвали в Замок. И теперь они стали большими друзьями. Дело не только в том, что он мастер своего дела, а, надо признать, он действительно мастер. Престимион им просто очарован, он, кажется, любит его не меньше, чем любил герцога Свора. Ясно, Гиялорис, что ему нужен рядом человек с более черной душой, чем твоя или моя. И теперь он его нашел.

— Но су-сухирис… — Гиялорис изумленно вскинул руки вверх. — Чтобы эти мерзкие, змеиные головы все время смотрели на тебя сверху вниз… и эти холодные глаза! А если принять во внимание предательскую натуру этой расы… Как мог Престимион так быстро забыть Санибак-Тастимуна?

— Должен тебе сказать, что он вовсе не такой, как Санибак-Тастимун. Того окружал запах зла. Он исходил от его бледной кожи, словно ядовитый пар.

Мондиганд-Климд производит впечатление существа уравновешенного и откровенного. Внутри он темен, полагаю, и его речи весьма зловещи, но такова их природа. И все же невольно возникает искушение довериться ему. Он даже открывает Престимиону секреты своих всепланетных чар.

— Неужели? И это возможно?

— Да, и у него они выглядят настолько математически выверенными, что даже на Престимиона произвели впечатление, несмотря на скептицизм короналя, скрываемый притворным почитанием магии. Собственно говоря, я и сам должен признать, что я…

— Су-сухирис в числе приближенных, — ворчливо перебил его Гиялорис. — Мне это совсем не нравится, Септах Мелайн.

— Сначала познакомься с ним, а потом уже суди о нем. Ты запоешь по-другому — Но потом Септах Мелайн нахмурился и сказал, достав из ножен меч и в задумчивости рисуя его концом на земляном полу старой конюшни узоры, немного напоминающие мистические символы геомантов его родного города Тидиаса. — Должен сказать, он уже дал Престимиону один совет, который меня немного тревожит. Они вчера обсуждали проблему Дантирии Самбайла, и маг предложил вернуть прокуратору воспоминания о войне.

Гиялорис изумленно посмотрел на него.

— На что, — невозмутимо продолжал Септах Мелайн, — корональ отреагировал вполне благожелательно — согласился, что, возможно, так и надо поступить.

— Клянусь Повелительницей! — взвыл Гиялорис, воздев руки и лихорадочно делая один за другим десяток священных жестов, так что они почти слились в один. — Я покидаю Замок всего на несколько недель, и в нем тут же пускает корни безумие! Вернуть память прокуратору? Престимион свихнулся! Этот чародей, должно быть, совершенно лишил его рассудка!

— Ты так думаешь? — в этот момент гулко раздался голос короналя из противоположного конца огромной конюшни. Стоя у входа, Престимион поманил их к себе. — Ну, Гиялорис, подойди поближе и посмотри мне в глаза! Ты видишь в моем взгляде признаки безумия?

Подойди, Гиялорис! Подойди, дай мне обнять тебя и поздравить с возвращением в Замок, а потом скажешь, мне, считаешь ли ты все еще меня сумасшедшим или нет.

Только подойдя к Престимиону, Гиялорис заметил су-сухириса, маячившего за спиной короналя: высокая, внушительная фигура в пурпурных, богато расшитых блестящими золотыми нитями одеждах придворного мага. Его длинная, белая, раздвоенная шея и две безволосые продолговатые головы на ней возвышались над тяжелым, отделанным драгоценными камнями воротом, словно причудливо вырезанная из льда колонна.

Бросив на чужака быстрый враждебный взгляд, Гиялорис раскрыл Престимиону объятия и крепко прижал невысокого короналя к груди.

— Ну? — произнес Престимион, делая шаг назад. — Что скажешь? Ты по-прежнему видишь перед собой безумца или все же того самого Престимиона, которого ты знал до того, как отправился в Каракс?

— Я слышал, что ты хочешь вернуть Дантирии Самбайлу воспоминания о войне, — сказал Гиялорис. — Мне это кажется очень похожим на безумие, Престимион. — И он снова бросил мрачный взгляд на су-сухириса.

— Ну, это вопрос спорный, тут есть над чем подумать, — возразил Престимион, потом принюхался и сморщил лицо. — Что за мерзкая вонь! Полагаю, это запах твоих милых зверюшек Ты мне их сейчас покажешь. — Лицо его вдруг прояснилось. — Однако сначала надо вас познакомить. Это наш новый придворный маг, Гиялорис. — Корональ показал на своего спутника. — Его зовут Мондиганд-Климд. Уверяю тебя, что он уже доказал свою способность приносить пользу. А это наш знаменитый Великий адмирал, Гиялорис Пилиплокский, — произнес он, теперь уже обращаясь к су-сухирису — Но тебе это наверняка уже известно, Мондиганд-Климд.

Су-сухирис улыбнулся левой головой и кивнул правой.

— Вы правы, ваше величество.

— Мы поговорим о Дантирии Самбайле позже, — продолжал Престимион, — но самую суть вопроса я изложу тебе сейчас. Мы уже все это обсуждали втроем: проблема состоит в невозможности отдать этого человека под суд за те преступления, которых он не помнит и о которых, кроме нас, не знает никто на всей планете. Кто выступит в зале суда в качестве обвинителя? И как Дантирия Самбайл сможет защищаться? Даже убийца имеет на это право. А как быть с раскаянием?

Без осознания вины не может быть раскаяния.

— Нам эти проблемы уже известны, Престимион, — ответил Гиялорис.

— Да, но мы их так и не решили. Теперь Мондиганд-Климд предлагает наложить на него контрчары, которые снимут забвение и позволят ему понять, за какие именно деяния мы его судим. А после можно будет вновь стереть его воспоминания. Но, как я уже сказал, мы поговорим об этом позднее. А теперь покажи мне своих драгоценных зверей.

— Хорошо, — согласился Гиялорис, — покажу. — Он уже готов был направиться к клеткам, но пришедшая в голову запоздалая мысль заставила его остановиться.

Гиялорис мрачно задумался и после небольшой паузы тоном, который выражал крайнее неудовольствие, сказал:

— Судя по твоим словам, новый маг посвящен в тайну забвения. Но ведь, насколько я понял наше соглашение, о нем не должен был знать никто, ни одна живая душа.

Легкая краска на лице Престимиона свидетельствовала о том, что он несколько обескуражен и смущен.

— Гиялорис, Мондиганд-Климд и сам уже догадался о нашей тайне, — после короткого молчания ответил он наконец, — Я только подтвердил то, о чем он подозревал. Формально это было нарушением клятвы, согласен. Но фактически…

— Значит, у нас не будет тайн от этого человека? — возмущенно спросил Гиялорис.

Престимион поднял руку в примирительном жесте.

— Мир, Гиялорис, мир! Он великий маг, этот Мондиганд-Климд. Ты разбираешься в искусстве магии гораздо лучше меня, друг. И тебе, конечно, известно, что сохранить что-то в тайне от истинного мага почти невозможно. Вот поэтому я и счел разумным взять его к себе на службу. Говорю тебе, Гиялорис, мы побеседуем обо всем позже. Покажи мне, что ты привез для меня из Каракса.

Гиялорис нехотя повел Престимиона к ближайшим клеткам и стал показывать короналю свою добычу. Он достал свой потрепанный клочок бумаги и начал читать имена чудовищ, объясняя Престимиону, который тут малорн, который мин-моллитор, а который зитун.

Престимион говорил очень мало, но по выражению его лица было ясно, что он поражен непревзойденным уродством этих тварей, резкой, кислой вонью, которую они испускали, и ощущением угрозы, исходящей от их всевозможных форм клыков, когтей и жал.

— Зейль, — повторил Престимион. — Ну что за отвратительное чудище! И вурхейн — так называется этот бородавчатый, раздутый мешок? Какой разум мог придумать таких тварей? Какие они отвратительные!

И какие странные!

— На севере я видел и другие странные вещи, милорд. Должен сказать, что даже встречал людей, которые громко смеялись на улицах.

Престимион насмешливо улыбнулся.

— Наверное, они счастливы. Разве быть счастливым так уж странно, Гиялорис?

— Они смеялись в полном одиночестве, милорд.

И очень громко. Причем смех их никак нельзя было назвать веселым. А еще один в полном одиночестве танцевал на площади Каракса.

— Я и сам все время слышу подобные истории, — вмешался Септах Мелайн. — Люди странно ведут себя повсюду. Мне кажется, в последнее время стало гораздо больше случаев помешательства, чем раньше.

— Возможно, ты прав, — ответил Престимион. Его голос звучал озабоченно, но в то же время несколько рассеянно, словно он размышлял сразу о нескольких вещах, но ни одна из них не поглощала его внимание полностью. Он отошел в сторону от остальных и ходил взад и вперед вдоль клеток, качая головой и бормоча имена искусственно созданных зверей-убийц, словно читал молитву:

— Зитун… малорн… мин-моллитор… зейль…

Он явно был странным образом очарован уродливыми формами и несомненной злобностью одиозных тварей, которых маги Корсибара изобрели для войны.

В конце концов он отошел от клеток, потряс головой и расправил плечи, словно хотел уничтожить впечатление от только что увиденного.

— Что скажешь, Престимион, после того как ты на них посмотрел, не лучше ли будет всех их уничтожить? — спросил Гиялорис.

Казалось, Престимион сначала не расслышал вопроса. Потом он ответил, словно говорил откуда-то издалека.

— Нет-нет, не надо. Мы их оставим как напоминание о том, что могло произойти, если бы Корсибар продержался немного дольше. — И прибавил после длинной паузы:

— Знаешь, Гиялорис, мы можем использовать этих тварей для испытания доблести твоих молодых рыцарей.

— Каким образом, милорд?

— Заставим их сражаться против твоих малорнов и зитунов и посмотрим, как они справятся. Им придется продемонстрировать всю свою находчивость и мужество. Как тебе кажется? Разве это не блестящая идея?

Гиялорис не мог найти слов для ответа — столь нелепой показалась ему эта идея. Он бросил взгляд на Септаха Мелайна, который едва заметно покачал головой.

Но Престимиона эта мысль, казалось, забавляла. Он несколько мгновений со странной улыбкой смотрел на чудовищ, как будто перед его мысленным взором юные лорды уже сражались на арене с этими шипящими страшилищами. Потом словно очнулся от грез и произнес уже более деловым тоном:

— Давайте теперь займемся этой так называемой проблемой помешательств. Кажется, она заслуживает пристального внимания, и мне нужно самому разобраться в сложившейся ситуации. Септах Мелайн, расскажи, как обстоят дела с организацией моего шествия по городам Замковой горы?

— Планы почти готовы, милорд. Еще пара месяцев, и все будет в порядке.

— Два месяца — это слишком долго, если люди смеются в полном одиночестве и как безумные танцуют на улицах Каракса. Да еще и выпрыгивают из окон верхних этажей. Интересно, еще были подобные случаи? Я хочу поехать прямо сейчас — завтра или, в крайнем случае, послезавтра. Приготовь для нас новую маскировку, Септах Мелайн. И пусть она будут лучше, чем в прошлый раз. Тот парик был чудовищным. А эта ужасная борода!.. Я хочу отправиться в Сти, а потом в Минимул и, возможно, в Тидиас… нет, не в Тидиас — кто-нибудь может тебя там узнать. Пусть это будет Гоикмар. Да, Гоикмар. Этот красивый город со спокойными каналами.

Из клеток раздался громкий рев и вой. Престимион оглянулся.

— Кажется, вейхант хотел сожрать зейля. Я правильно запомнил их названия, Гиялорис? — Он снова тряхнул головой, на его лице явственно читалось отвращение. — Кассай… малорн… зитун! Фу! Что за чудища!

Пусть тот, кто их придумал, не знает покоя в могиле!

10

Если бы Престимион и его спутники отправились в Свободный Город Сти по суше, вокруг Замковой горы, путешествие оказалось бы невероятно долгим, ибо Сти был настолько велик, что только на проезд по его пригородам ушло бы три дня. Поэтому они доехали по суше лишь до окруженного золотыми стенами Халанкса, находящегося немного ниже Замка на склоне, а там сели на скоростной паром с приподнятым носом и прочными бортами, который довез путешественников по быстрой реке Сти до города с тем же названием.

Никто не обращал на них никакого внимания. Грубые, неприметные полотняные одежды тусклых цветов делали их похожими на странствующих купцов. Парикмахер Септаха Мелайна при помощи париков и усов искусно изменил их внешность, а Престимиону под нижнюю челюсть приклеил аккуратную бородку.

Гиялорис, который, как и его предшественник на посту Великого адмирала Маджипура, никогда не питал любви к путешествиям, почувствовал себя плохо, как только паром тронулся в путь. Он уселся спиной к иллюминатору и тихо бормотал молитвы, беспрерывно и усердно потирая большими пальцами два маленьких амулета, зажатых в его ладонях.

Септах Мелайн подлил масла в огонь:

— Да, дорогой, молись изо всех сил! Поскольку хорошо известно, что этот паром тонет всякий раз, как отправляется в плавание, и каждую неделю погибают сотни людей.

В глазах Гиялориса вспыхнул гнев.

— Придержи свое остроумие хотя бы раз, прошу тебя.

— Река действительно течет быстро, — заметил Престимион, чтобы положить конец шуткам. — Не много найдется на планете рек с более стремительным течением.

В отличие от Гиялориса он не страдал морской болезнью. Но скорость их судна здесь, на верхних склонах Горы, действительно поражала. Временами казалось, что паром несется вниз по совершенно отвесной горе. Но через некоторое время русло реки несколько выровнялось, и паром замедлил ход. В Банглкоде, одном из Внутренних Городов, и в Ренноске, входившем в кольцо Сторожевых Городов, паром причаливал к берегу, чтобы высадить пассажиров и взять новых, а потом по широкой дуге реки отправился на запад, к следующему, более низкому уровню. Ближе к вечеру, когда он оказался среди Свободных Городов и подплывал к Сти, русло реки стало еще более горизонтальным и течение казалось почти спокойным.

Теперь по обоим берегам реки поднимались высокие башни Сти. В наступающих сумерках розовато-серые стены башен на правом берегу приобрели бронзовый оттенок заходящего солнца, а не менее внушительные здания на другой стороне уже погрузились в темноту.

Септах Мелайн внимательно рассматривал блестящую карту из голубых и белых плиток, вделанную в изогнутый борт парома.

— Я тут вижу, что в Сти имеется одиннадцать причалов. Который мы выберем, Престимион?

— Разве это имеет значение? Для нас они все одинаковы.

— Тогда «Вильдивар», — сказал Септах Мелайн. — Четвертый причал отсюда. Насколько мне известно, он совсем недалеко от центра города.

Паром, теперь двигающийся неспешно, скользил от причала к причалу, высаживая группы пассажиров, и через некоторое время светящаяся надпись на берегу сообщила им, что они прибыли к причалу «Вильдивар».

— Как раз вовремя, — мрачно пробормотал Гиялорис. Его лицо было гораздо бледнее обычного, и на фоне сероватых щек ярко-коричневыми полосами выделялись длинные, густые бакенбарды.

— Вперед! — весело воскликнул Септах Мелайн. — Великий Сти нас ждет!

Каждый мечтает хотя бы раз в жизни посетить Сти.

Отец возил туда Престимиона, когда тот был еще маленьким, — он брал с собой сына и во многие другие знаменитые города, — и Престимион, пораженный зрелищем могучих башен, растянувшихся на многие мили, поклялся вернуться сюда, когда станет старше, и все как следует рассмотреть. Но неожиданная смерть отца, когда Престимион был еще совсем юным, заставила его принять титул принца Малдемарского и взвалить на себя все связанные с этим обязанности, а вскоре после этого началось его продвижение вверх среди рыцарей Замка, и времени на развлекательные путешествия оставалось мало. Теперь, глядя на великолепие Сти глазами взрослого, он с удивлением осознал, что этот город так же поражает его воображение, как ив детстве.

Однако оказалось, что причал «Вильдивар» расположен не так близко к центру, как полагал Септах Мелайн. Башни в этой части города принадлежали промышленным предприятиям, и трудовой день уже заканчивался. Рабочие отправлялись в жилые кварталы на противоположном берегу и стекались к переправе, к паромам и маленьким пассажирским судам, заменяющим на этой грандиозной реке мосты. Скоро район, где они сошли на берег, совсем опустеет.

— Наймем лодочника, чтобы он отвез нас к следующему причалу, — решил Престимион, и они снова вернулись к реке.

У той части причала, где разрешалось швартоваться частным лодкам, стояло речное судно. Это был маленький, крепкий на вид кораблик, известный под названием «траппагазис». Такие суденышки строили из пропитанных жиром досок, скрепленных не гвоздями, а толстыми черными веревками из волокон геллума.

Его нос и корму украшали поблекшие фигуры, некогда изображавшие морских драконов. Капитаном судна — и, вероятнее всего, его строителем — был сонный, старый скандар, серо-голубая шерсть которого выцвела почти добела. Он развалился на корме, невозмутимо глядя вверх, на темнеющее небо, и обхватив своими четырьмя руками бочкообразное туловище. Похоже, он устроился подремать.

Гиялорис, свободно говорящий на скандарском диалекте, подошел к нему, чтобы договориться о найме.

После краткого и явно безуспешного спора он вернулся со странным выражением на лице.

— В чем дело, Гиялорис? — спросил Престимион. — Он не согласился?

— Он сказал мне, что в такое время дня неблагоразумно спускаться вниз по реке, так как в этот час лорд корональ Престимион на большой яхте обычно отправляется вверх по течению к своему дворцу.

— Ты говоришь, лорд корональ Престимион?

— Именно. Только что коронованный повелитель планеты, не кто иной, как лорд корональ Престимион.

Этот скандар сообщил мне, что он поселился недавно в Сти и каждый вечер совершает путешествие из дворца своего друга, графа Файзиоло, в свой собственный дворец. Он говорит, что, когда корональ в хорошем настроении, ему нравится бросать кошельки, набитые десятикроновыми монетами, лодочникам, которые попадаются ему на пути. Но если настроение у него неважное, он приказывает своему рулевому таранить и топить те лодки, которые чем-то ему не нравятся. Никто этому не препятствует, поскольку он все-таки корональ. Наш скандар предпочитает подождать, пока лорд Престимион проедет мимо, и только потом брать пассажиров. Из соображений безопасности, говорит он.

— Вот как! У лорда короналя Престимиона в Сти есть дворец? — озадаченно произнес Престимион. Все это было очень странно. — А я и понятия не имел! И он развлекается на закате тем, что топит встречные суда?

Мне кажется, нам следует побольше узнать об этом — Полностью с тобой согласен, — откликнулся Септах Мелайн.

На этот раз они все втроем спустились на пристань.

Гиялорис повторил свое предложение скандару, а когда тот в знак отказа поднял две верхние руки, Септах Мелайн вытащил свой бархатный кошелек и позволил ему рассмотреть блеск пятикроновых монет. Лодочник потрясение уставился на них.

— Какова твоя обычная палата за проезд до следующей пристани, приятель?

— Три с половиной кроны. Но…

Септах Мелайн протянул ему две сверкающих монеты.

— Вот десять крон. Втрое больше обычной платы.

Возможно, это тебя соблазнит?

Скандар угрюмо спросил:

— А если короналю вздумается потопить мой корабль? Как раз на прошлой неделе он потопил лодку Фридрага, а три недели назад — Режмегаса. Если потопит мою, чем я стану зарабатывать на жизнь? Я уже немолод, добрый господин, и мне не под силу строить новые лодки. Ваши десять крон не помогут, если я потеряю свое судно.

Престимион сделал быстрый, почти неуловимый жест рукой. Септах Мелайн снова звякнул своим кошельком, и на его ладонь упала тяжелая серебряная монета, рядом с которой пятикроновые монетки выглядели сущей мелочью. Он показал ее лодочнику.

— Друг, ты знаешь, что это такое?

Скандар выпучил глаза.

— Монета в десять реалов?

— Да, десять реалов. Сто крон. И посмотри: вот вторая такая же, и третья. Не надо будет строить новый траппагазис, а? Тебе этого хватит, чтобы купить другое судно, как ты считаешь? Тридцать реалов пойдут тебе на возмещение убытков, если у лорда короналя сегодня появится желание топить корабли. Ну? Что скажешь, приятель?

Скандар ответил охрипшим голосом:

— Можно мне посмотреть на одну из этих штуковин, ваша светлость?

— Я не лорд, приятель, а всего лишь состоятельный купец, и приехал с друзьями из Гимкандэйла, чтобы осмотреть чудеса Сти. Ты подозреваешь, что деньги фальшивые?

— О, нет-нет, господин! — Скандар бурно замахал всеми четырьмя руками, поднося их ко лбу и делая отрицательные жесты. — Просто я никогда даже не видел монеты в десять реалов, ни разу в жизни! Не говоря уже о том, чтобы владеть ею. Можно мне взглянуть? А потом я отвезу вас куда хотите, можете быть уверены!

Септах Мелайн отдал ему одну из больших монет.

Скандар с благоговением рассматривал ее, словно перед ним был редчайший драгоценный камень, вертел ее в своих волосатых пальцах, тер монету с обеих сторон: на ее аверсе был изображен лорд корональ Конфалюм, а на реверсе — покойный понтифекс Пранкипин. В конце концов скандар дрожащей рукой вернул монету.

— Десять реалов! Вы и представить себе не можете, что они для меня значат! Поднимайтесь на борт, ваши светлости. Садитесь, садитесь!

Когда все трое поднялись на борт, огромный старик оттолкнул судно от берега. Казалось, он никак не может успокоиться и по-прежнему пребывает в восторге от того, что ему удалось подержать в руках такую ценную монету. Он снова и снова качал головой и смотрел на свои пальцы, которые только что касались сверкающих денег.

Когда траппагазис выплыл на стрежень реки, Престимион, который, как и большинство лордов Замковой горы, редко имел дело с деньгами, наклонился к Септаху Мелайну и прошептал:

— Скажи, что можно купить на одну из таких монет?

— На десять реалов? Хорошего чистокровного жеребца, по-моему. Или достаточно доброго малдемарского вина, чтобы по крайней мере год утолять жажду.

Или несколько месяцев жить в приличном отеле. Вероятно, столько наш лодочник может заработать месяцев за шесть-семь. И наверное, почти столько же стоит его судно.

— А! — отозвался Престимион, пытаясь осознать размеры пропасти, отделяющей условия существования этого скандара от условий жизни короналя. Он знал, что есть еще более крупные монеты, чем десять реалов, — в пятьдесят и даже в сто реалов; незадолго до этого он как раз одобрил эскизы целой серии новых монет, на которых будет его собственное изображение вместе с изображением понтифекса Конфалюма.

Но сто реалов, одной тяжелой монетой, которая, возможно, сейчас лежит в кошельке у Септаха Мелайна, — это немыслимое состояние для простых людей планеты, которые имеют дело со скромными бронзовыми мерками и блестящими монетками в одну крону, изготовленными из сплава меди и небольшого количества серебра. Монеты достоинством в один реал эти люди держали в руках так редко, что они могли бы с таким же успехом быть деньгами другой планеты.

Престимиону было поучительно и полезно задуматься над этим, ведь ему столько раз приходилось видеть, как во время игры в Замке знатные рыцари небрежно ставили на кон по пятьдесят, а то и по сто реалов. «Мне еще много надо узнать о планете, правителем которой сделала меня судьба», — подумал он.

Старый, скрипящий траппагазис неторопливо двигался вниз по течению, а скандар на корме время от времени поправлял румпель, чтобы держать судно на середине русла. Река здесь была необычайно широкой и текла можно сказать, медленно, но Престимион знал, что за пределами города все изменится: там великая река разбивалась о ряд низких, острых скал, так называемые Пальцы лорда Спадагаса, и распадалась на множество мелких речушек, теряющихся в предгорьях.

— Так куда же мы направляемся, ваши светлости? — крикнул им лодочник. — Пристань «Хэвилбоув» следующая, а затем «Канаба», а после нее будет пристань «Гуаделум».

— Отвези нас поближе к центру, — ответил Престимион. И прибавил, обращаясь к Септаху Мелайну:

— Как ты думаешь, что он имел в виду, говоря, что лорд Престимион плавает на своей яхте и топит корабли? Бессмыслица какая-то. Ведь эти люди должны понимать, что у лорда Престимиона не было времени даже для официального визита в Сти, и уж вовсе невероятно, чтобы он жил здесь и плавал вверх и вниз по реке, причиняя неприятности людям.

— Да разве они задумываются над образом жизни короналя? — ответил ему Гиялорис — Для них он — миф, легендарная фигура. Они свято верят, что он обладает способностью находиться одновременно в шести местах.

Престимион рассмеялся:

— Но все же — вообразить, что корональ, даже будь он здесь, станет таранить на реке корабли просто для развлечения…

— Поверь мне, Престимион. Я знаю о простых людях больше, чем ты когда-либо сможешь узнать. Они готовы поверить чему угодно о своих королях. Ты и представить себе не можешь, насколько ты во всех смыслах далек от них. Живя так высоко над ними, на вершине Горы, ты и вообразить не можешь, какие басни и фантазии они сочиняют о тебе.

— Это не басня, Гиялорис, а нечто иное, — нетерпеливо вмешался Септах Мелайн, — Это галлюцинация Разве ты не понимаешь, что старик так же безумен, как те, кто в полном одиночестве хохотал в Караксе? Всерьез уверять нас, что новый корональ плавает здесь и топит по ночам речные корабли Что это, как не еще один пример всеобщего помешательства, распространяющегося в народе, как чума?

— Да, — согласился Гиялорис. — Думаю, ты прав. Безумие. Галлюцинации Этот человек не похож на глупца. Значит, остается думать, что он сумасшедший.

— Однако очень странная галлюцинация, — заметил Престимион — Конечно, она по-своему забавна, и все же я полагал, что народ меня любит. Как можно предположить, что я способен..

Как раз в этот момент раздался крик лодочника:

— Смотрите, милорды, смотрите! — Он возбужденно размахивал всеми четырьмя руками. — Вон там! Прямо перед нами, выше по течению!

Впереди определенно что-то происходило, причем не воображаемое, а вполне реальное.

На реке началось лихорадочное движение: паромы и речные суда всех размеров спешно меняли курс и устремлялись к берегу. А по самой середине канала, сверкая всеми огнями, к ним приближалось большое и роскошное судно поистине королевских размеров.

— Это лорд корональ Престимион явился потопить мое судно! — простонал скандар придушенным голосом.

Ситуация уже не выглядела такой забавной, как прежде.

— Правь к нему, — скомандовал Престимион.

— Да, к нему, — твердо произнес Гиялорис и прибавил пару сильных выражений на скандарском языке.

Но перепуганный лодочник не решался выполнить их приказ и умолял о пощаде.

Септах Мелайн поднял руку, в которой блестели большие круглые монеты по десять реалов, и с широкой улыбкой обратился к скандару:

— Это тебе, приятель, на случай какой-либо неприятности! Полное возмещение всех потерь! Здесь тридцать реалов, видишь? Тридцать!

У бедняги был очень несчастный вид, но он мрачно смирился и опустил одну пару рук на румпель, держа траппагазис на курсе.

Теперь их суденышко осталось единственным на середине русла, кроме той яхты, которая принадлежала, как все считали, лорду Престимиону И с каждой секундой они все ближе подплывали к величественному и мощному кораблю, такому огромному, что он мог раскрошить траппагазис в щепки и при этом даже не вздрогнуть.

Престимион не был специалистом в кораблестроении, но даже ему было ясно, что это судно, возвышающееся над ними, построено с королевским размахом и что такой яхтой мог владеть лишь тот, кто занимал весьма высокое положение, например Сирифорн или Олджеббин. Ее корпус был изготовлен из какого-то черного, блестящего дерева, сверкающего, как закаленная сталь, а над палубами возвышались причудливые рангоуты, гики, штаги и украшенные флагами мачты На носу скалилась искусно вырезанная и ярко расписанная алыми, желтыми, пурпурными и зелеными красками клыкастая голова какого-то фантастического чудовища морских глубин. Общее впечатление было ослепительным, внушающим трепет и слегка устрашающим.

Над судном развевался лаг, в котором Престимион, к своему изумлению, узнал морской флаг короналя: знак Горящей Звезды на золотом поле.

— Ты это видишь? — вскричал он, яростно дергая за рукав Гиялориса. — Этот флаг… этот звездный флаг…

— А вот и сам корональ, как мне кажется, — хладнокровно произнес Септах Мелайн. — Хотя я слышал, что лорд Престимион более красив, чем этот человек, но возможно, это всего лишь слухи.

Потрясенный Престимион уставился через разделявшее их пространство на человека, который присвоил себе его имя. Тот гордо стоял на фордеке своего громадного корабля, одетый в цвета короналя, и величественно смотрел в ночь.

Действительно, он совсем не был похож на человека, за которого себя выдавал. Он казался выше ростом, чем Престимион, и был не так широк в плечах и груди.

Его золотисто-каштановые, а не светло-русые, как у Престимиона, волосы лежали волнами, в то время как волосы короналя всегда были прямыми. Его мясистое и полное лицо отнюдь нельзя было назвать приятным: слишком тяжелые крови, слишком крючковатый нос.

Но он держался горделиво, как король: откинул назад голову и сунул руку за борт своего зеленого бархатного камзола.

За спиной самозванца стоял высокий, стройный человек в желто-коричневой куртке и широких красных штанах, который, возможно, замещал при этом коронале Септаха Мелайна, а рядом возвышался могучий, парень с квадратной челюстью, в брюках, сшитых по моде Пилиплока, судя по всему изображавший Гиялориса. Их присутствие делало странный маскарад еще более опасным, ставило его на уровень преступления.

Последние остатки веселого удивления Престимиона испарились и уступили место чувству, весьма похожему на гнев: он уже пережил одну узурпацию и не находил в своей душе места для снисходительного отношения ко второй, если это странное событие действительно таковой являлось.

Зубы скандара стучали от страха.

— Мы умрем, ваши светлости, мы умрем, пожалуйста, умоляю вас, позвольте мне повернуть лодку!

Но теперь в этом уже не было смысла. Два судна оказались так близко друг от друга, что фальшивый лорд Престимион при желании мог без труда утопить их в реке. Но в тот вечер он был настроен миролюбиво. Когда траппагазис проходил у правого борта огромной яхты, лже-Престимион бросил взгляд вниз и посмотрел прямо в глаза настоящему короналю. Долгое мгновение эти двое смотрели друг на друга в глубокой, напряженной задумчивости. Потом роскошно наряженный Престимион на палубе улыбнулся просто одетому Престимиону на скромном речном суденышке, как король может иногда улыбнуться простому подданному, и кивнул величественно и учтиво. Его рука вынырнула из камзола с маленьким, округлым бархатным мешочком и небрежно швырнула его за борт.

Престимион был слишком ошеломлен, чтобы протянуть руку. Но Септах Мелайн с характерной для него молниеносной реакцией наклонился вперед и перехватил пухлый, раздутый мешочек в воздухе, когда тот уже готов был упасть в воду. Роскошная яхта проследовала дальше, оставив суденышко скандара в одиночестве раскачиваться на поднятых ею волнах.

На мгновение на борту судна воцарилось ошеломленное молчание, прерванное в конце концов тихим, монотонным голосом скандара, возносящего благодарственную молитву за спасение от гибели, за которым последовал яростный крик Престимиона:

— Битоис и Сигей! Он бросил мне деньги! Бросил мне кошелек с деньгами! Мне! За кого он меня принимает?

— Он явно ни о чем не подозревает, милорд, — ответил ему Септах Мелайн. — А что до того, за кого он принимает себя, ну…

— Да заберет его душу Реммер! — сердито прервал его Престимион.

— Ах, милорд, вам не следует призывать этих великих демонов, — тревожно вмешался Гиялорис. — Даже в шутку!

Престимион снисходительно кивнул.

— Да, Гиялорис, да, я знаю. — Эти имена были для него не более чем пустыми словами проклятия. Но для Гиялориса они звучали устрашающе. Его внезапный гнев начал утихать. Все это выглядело слишком гротескным, чтобы быть воспринятым как серьезная угроза. Но он должен понять, что все это значит.

— Деньги-то, по крайней мере, настоящие? — поинтересовался он у Септаха Мелайна.

— Выглядят они, как настоящие. Монеты по десять крон. Два или три реала, по-моему. Хочешь взглянуть? — Септах Мелайн протянул ему полную пригоршню монет.

— Отдай их лодочнику, — ответил Престимион. — И прикажи ему пристать к берегу. К правому берегу.

Ведь там живет Симбилон Кайф, не так ли? Пусть он высадит нас на пристани, которая ближе всего к дому Симбилона Кайфа.

— Симбилон Кайф? Ты намереваешься нанести визит…

— Он самый важный человек в деловых кругах Сти — так мне сказали. Любой, имеющий столько денег чтобы швырять мешки с десятикроновыми монетами незнакомцам на лодках, должен быть известен Симбилону Кайфу. Он, несомненно, сможет сказать нам, кто этот горделивый яхтсмен.

— Но… Престимион, корональ не может нагрянуть к рядовому гражданину без предупреждения! Даже к такому богатому, как Симбилон Кайф. Любой официальный визит потребует большой подготовки. Ты ведь не собираешься вот так просто зайти к нему: «Привет, Симбилон Кайф, я случайно оказался в городе и хотел бы задать вам пару вопросов насчет…»

— Конечно, нет, — ответил Престимион. — Мы не откроемся ему. Что, если существует какой-то заговор, и он в нем участвует? Этот фальшивый Престимион может оказаться его родственником — откуда нам знать, — и, если мы явимся под собственными именами, неизвестно, удастся ли нам выйти оттуда живыми.

Нет, Септах Мелайн, мы сегодня так прекрасно замаскированы. Мы посетим его под видом скромных торговцев и попросим о займе. А заодно расскажем ему о только что случившемся происшествии и посмотрим, что он скажет.

— Отец сейчас спустится, — сказала хорошенькая черноволосая девушка, которая приняла их в гостиной первого этажа просторного особняка Симбилона Каифа. — Не хотите ли выпить вина, господа? Мы здесь отдаем предпочтение вину Малдемара. Из собственных погребов семьи лорда Престимиона, как говорит мой отец.

Ее звали Вараиль. Сидя в богато обставленной гостиной, Престимион тайком разглядывал ее и удивлялся, каким чудом человек с такой грубой и неприятной внешностью, как у Симбилона Кайфа, который был едва ли красивее хьорта, мог быть отцом столь красивой дочери.

А она была действительно красива. Не той таинственной, тонкой красотой, которая отличала Тизмет, ибо Тизмет была маленькой, почти крохотной, с изящными руками и ногами и удивительно тонкой талией над широкими и пышными бедрами. Ее прекрасные черты лица были безупречно вылеплены, темные, сверкающие злым огнем глаза горели на бледном, словно Великая луна, лице, а кожа славилась непревзойденной белизной. Эта девушка была намного выше, почти одного роста с Престимионом, и не обладала той кажущейся хрупкостью, скрывающей несгибаемую силу, которая делала столь необычной красоту Тизмет.

Принцессу окружал ореол величия и благородства, а в каждом движении присутствовала спокойная уверенность королевы — всего этого дочь Симбилона Кайфа была лишена.

Но Престимион понимал, что такие сравнения несправедливы. Ведь Тизмет была дочерью короналя и выросла при дворе, среди хитросплетений власти.

Жизнь в Замке окружила ее сиянием королевского достоинства, которое лишь усиливало потрясающую красоту, данную природой. И вне всяких сомнений, Вараиль была по-своему очень красива: стройная, элегантная, изящно сложенная. Она производила впечатление спокойной и внутренне уравновешенной, необычайно уверенной в себе и благородной девушки.

Престимион почувствовал, что очарован ею, и сам себе удивился: он все еще оплакивал свою первую любовь. Накануне решающей битвы гражданской войны ему было даровано всего несколько недель всепоглощающей страсти с Тизмет, которая была его самым могучим противником, пока не оставила своего глупого, безрассудного брата и не перешла на сторону Престимиона. А едва появилась надежда на совместную жизнь в будущем, Тизмет у него отняли. От такой потери быстро не оправишься. Иногда Престимиону казалось, что это вообще невозможно. После гибели Тизмет он даже не смотрел в сторону других женщин, полностью отказался от мысли завести даже самый поверхностный роман с кем-либо из них.

И вот теперь он принимает вино из рук Вараиль — хорошее, густое вино с виноградников своей семьи, хотя она даже не подозревает об этом, — смотрит на нее снизу вверх, встречает ее взгляд… И что за легкая дрожь пробегает при этом по его спине — быть может, это дрожь желания?

— Вы долго собираетесь пробыть в Ста? — спросила она. Ее голос был не по-женски низким, но звучным и музыкальным.

— День-два, не больше. У нас дела в Гоикмаре, а после в Минимуле, или сначала в Минимуле, а потом в Гоикмаре, не помню. А потом вернемся домой в Гимкандэйл.

— Вы все трое из Гимкандэйла?

— Я — да. И Симрок Морлин тоже. Наш партнер Гевелдин — тут Престимион бросил взгляд на Гиялориса — родом из Пилиплока. — Сильный акцент Гиялориса, сразу же выдававший в нем уроженца восточного Зимроэля, скрыть было невозможно. Лучше и не пытаться, если в том нет необходимости, подумал Престимион.

— Пилиплок! — воскликнула Вараиль. В ее глазах засветилась грусть. — Я столько слышала об этом городе, где все улицы такие прямые! Пилиплок, и, конечно, Ни-мойя, и Пидруид, и Нарабаль — их названия для меня звучат, словно взятые из легенды. Неужели я никогда не побываю в них? Зимроэль находится так далеко.

— Да, мир велик, леди, — благочестиво произнес Септах Мелайн, бросив на нее серьезный взгляд человека, который собирается высказать глубокую мысль. — Но путешествие — великолепная вещь! Я сам доехал до Алаизора на западе и до Бандар-Делема на севере. Когда-нибудь я отправлюсь и в Зимроэль. — А затем прибавил с несколько игривой улыбкой:

— Вы бывали в Гимкандэйле, леди? Мне доставит большое наслаждение показать вам мой родной город, если вы согласитесь его посетить.

— Как это было бы замечательно, Симрок Морлин! — воскликнула Вараиль.

Престимион, не сдержавшись, бросил изумленный взгляд на Септаха Мелайна. Что задумал этот человек?

Он предлагает ей совершить поездку в Гимкандэйл? И с такой игривой усмешкой? Это рискованная тактика.

Они пришли в этот дом в качестве просителей, а не женихов. Да и с каких это пор Септах Мелайн так флиртует с женщинами, даже с такими красивыми? Тут Престимион с некоторым недоумением спросил себя, уж не ревность ли это с его стороны.

Дочь Симбилона Кайфа вновь наполнила их бокалы вином. Она щедрой рукой разливала дорогой напиток, как заметил Престимион. Но это очень богатый дом, разумеется. Мебель и убранство в нем достойны самого Замка: двери из темного дерева тузна с инкрустацией из золота, по-королевски пышный зал, где струя ароматной воды взлетала до самого потолка из двенадцатигранной чаши фонтана, выложенной красными плитками и отделанной по краю бирюзой. И эта гостиная, устланная дорогими, плотно сотканными макропросопосскими коврами и украшенная богато расшитыми подушками… А они успели увидеть всего лишь один этаж из четырех или пяти. Похоже, что все здесь было сделано за последние три года. Но кто бы ни выполнил эту работу для Симбилона Кайфа, он сделал ее очень и очень хорошо.

— А вот и отец, — сказала Вараиль.

Она хлопнула в ладоши, и тут же в дверь слева вошел слуга в ливрее и внес кресло, так богато инкрустированное драгоценными камнями и редкими металлами, что оно больше походило на трон. Одновременно открылась дверь в противоположном конце гостиной и в нее стремительно вошел Симбилон Кайф. Он коротко кивнул нежданным гостям и сел в поставленное для него роскошное кресло. Он оказался еще уродливее, чем помнил Престимион после мимолетного знакомства с ним во время коронациооных торжеств: маленький человек с жестким выражением лица, крупным носом и тонкими губами; самой примечательной его чертой была огромная копна серебряных волос, нелепо вздыбленных на макушке. Коричневый камзол, прошитый блестящими металлическими полосами, и тесно облегающие синие брюки, отделанные красной атласной тесьмой, придавали ему претенциозно-официальный вид.

— Ну, — произнес он, потирая ладони непроизвольным жестом торговца, предвкушающего выгодную сделку, — мне кажется, с назначенной встречей произошло какое-то недоразумение. Потому что я не помню, чтобы договаривался принять сегодня вечером в своем доме трех купцов из Гимкандэйла. Но я бы не достиг своего нынешнего положения, если бы из ложной гордости отказывался от честного бизнеса. Я к вашим услугам, господа. Надеюсь моя дочь хорошо вас приняла?

— Великолепно, — ответил Престимион. Он поднял бокал. — Лучшего вина, чем это, я не пробовал!

— Из собственных погребов короналя, — ответил Симбилон Кайф. — Самое лучшее малдемарское. Мы пьем только его.

— Как я вам завидую, — серьезно отозвался Престимион. — Меня зовут Поливанд, моего партнера справа — Симрок Морлин, а там — Гевелдин, он родом из Пилиплока.

Он помолчал. Момент был напряженным. Симбилон Кайф присутствовал на банкете в честь коронации.

Поскольку в тот день он сопровождал графа Файзиоло, то должен был сидеть поблизости от центрального возвышения. Не могло ли случиться так, что под смехотворными маскарадными обличьями троих купцов, сидящих перед ним в гостиной, он узнал короналя лорда Престимиона, Верховного канцлера Септаха Мелайна и Великого адмирала Гиялориса? И если да, не собирается ли он сейчас задать какой-нибудь глупый вопрос по поводу причин такой необычной попытки ввести всех в заблуждение? Или он промолчит из желания понять, что задумал корональ?

Но ничего не произошло. Хозяин казался спокойным и даже немного утомленным — именно так держится обычно человек его положения в присутствии троих неожиданных и незваных посетителей, не имеющих веса в обществе. Либо он был превосходным актером, — что не исключено, если вспомнить о его поразительно быстром восхождении к огромному богатству, — либо он поверил, что его посетители именно те, за кого себя выдают, и не более: честные торговцы из Гимкандэйла, явившиеся к нему с неким предложением, и что он действительно назначил им встречу, а потом почему-то о ней забыл.

Престимион непринужденно продолжал:

— Позвольте мне, любезный Симбилон Кайф, рассказать вам о причине нашего прихода. Дело в том, что мы разработали машину для ведения деловых счетов и других финансовых документов, машину, гораздо более эффективную и быструю, чем любая из существующих в настоящее время.

— Неужели? — в голосе Симбилона Кайфа не слышалось особого интереса. Он сложил руки на животе и сплел пальцы. В его взгляде, холодном и неприятном, вспыхнул злой огонек. Очевидно, он мгновенно оценил перспективы полученного предложения и не счел их заслуживающими интереса.

— Стоит ей появиться на рынке, и она будет пользоваться огромным спросом, — настойчиво Продолжал Престимион, изображая горячую заинтересованность. — Таким колоссальным спросом, что потребуются огромные суммы займов, чтобы финансировать расширение нашего завода. И поэтому…

— Да. Остальное мне понятно. Вы, конечно, привез-. ли с собой действующую модель вашего устройства?

— У нас она была, — ответил Престимион огорченно. — Но на реке произошел несчастный случай…

— Судно, которое мы наняли, чтобы добраться от причала «Вильдивар» к вашему дому, чуть было не перевернулось, — продолжил за него Септах-Мелайн, причем с такой искренней горячностью, что Престимион едва удержался, чтобы не расхохотаться. — Мы едва не столкнулись с огромным кораблем, который шел прямо на нас, не оставляя нам никакой возможности для маневра. Мы могли утонуть! Мы вцепились в сиденья и таким образом сумели остаться в лодке и спастись, но два тюка из нашего багажа упали за борт. В том числе, должен вам с прискорбием поведать, и тот…

— В котором находилась модель вашего устройства. Понимаю, — сухо произнес Симбилон Кайф. — Какая неудачная потеря. — В его тоне было мало сочувствия. Но потом он рассмеялся. — Должно быть, вы встретились с нашим сумасшедшим короналем. Большая, роскошная на вид яхта, вся в огнях, не так ли?

И она пыталась протаранить вас посередине реки?

— Да! — воскликнули Престимион и Гиялорис одновременно. — Да, все было именно так!

— Действительно, — прибавил Септах Мелайн, — Если бы она приблизилась к нам еще на пару футов, от нас бы ничего не осталось! Буквально ничего!

— Корональ сумасшедший, так вы сказали? — спросил Престимион, изображая на лице крайнее любопытство. — Наверное, я вас не правильно понял. Лорд корональ наверняка в данный момент находится на вершине Замковой горы, и у нас нет причин полагать, что его разум пострадал. Разве не так? Ибо было бы ужасно, если новый корональ…

— Позвольте мне пояснить, — непринужденно вмешалась в разговор Вараиль. — Мой отец говорит не о лорде Престимионе. Вы совершенно правы: есть все основания считать, что лорд Престимион в столь же здравом уме, как вы и я. Нет, он имеет в виду местного сумасшедшего, молодого родственника графа Файзиоло, который несколько недель назад совсем лишился рассудка. В наши дни в Сти много случаев помешательства. Месяц или два назад у нас самих произошел ужасный случай: обезумевшая служанка выпрыгнула из окна, убив к тому же еще двоих людей, которые случайно проходили мимо…

— Как ужасно, — с преувеличенным испугом откликнулся Септах Мелайн.

— Это родственник графа? — спросил Престимион. — Значит, он страдает манией величия и считает себя нашим новым короналем?

— Вот именно, — ответила Вараиль. — И поэтому позволяет себе делать все, что ему заблагорассудится, словно ему принадлежит весь мир.

— Чьим бы родственником он ни был, его место в какой-нибудь подземной темнице, — с чувством произнес Гиялорис. — Нельзя оставлять на свободе человека, угрожающего жизням невинных путешественников.

— О, я с вами полностью согласен, — ответил Симбилон Кайф. — С тех пор как он носится по реке туда-сюда на этом своем безвкусном корабле, торговля сильно пострадала. Но граф Файзиоло, который, должен вам сказать, является моим хорошим другом, человек милосердный. Наш лунатик — сын брата его жены по имени Гарстин Карсп. Его отец Тиввид недавно внезапно умер в самом расцвете сил. Столь неожиданная смерть отца лишила молодого Гарстина рассудка, а когда пришло известие о смерти старого понтифекса и о том, что Престимион станет короналем после ухода лорда Конфалюма в Лабиринт, Гарстин Карсп распустил слух, что Престимион не из Малдемара, как всем сообщили, а из Сти. И что на самом деле он и есть Престимион. А еще он пообещал сделать столицей Сти, как в древние времена поступил лорд Стиамот.

— И все здесь поверили этому заявлению? — спросил Септах Мелайн.

Симбилон Кайф пожал плечами.

— Наверное, совсем простые люди поверили. Большинство жителей города знают, что он всего лишь сын Тиввида Карспа, помешавшийся от горя.

— Бедняга, — пробормотал Септах Мелайн.

— Не такой уж и бедняга! Я являюсь банкиром семьи и не слишком злоупотреблю ее доверием, если скажу вам, что сейфы Карспов доверху набиты монетами в сто реалов — их там, как звезд на небе. Гарстин Карсп потратил на этот корабль небольшое состояние.

И нанял многочисленную команду, чтобы плавать на нем по ночам вверх и вниз по реке, нагоняя ужас на речников. В зависимости от настроения он то швыряет толстые кошельки с монетами в проходящие мимо суда, то утюжит их своим судном, словно они невидимки. Никто не знает, какое настроение будет у него в следующую ночь, поэтому, едва завидев его яхту, все бросаются прочь.

— И все же граф его щадит, — заметил Престимион.

— Из жалости, ведь молодой человек так переживал потерю отца.

— А как же страдания тех моряков, чьи жизни он губит?

— Насколько я понял, граф выплачивает им компенсацию.

— Мы сами потеряли свои товары. Кто нам компенсирует их потерю? Следует ли нам обратиться к графу?

— Возможно, — ответил Симбилон Кайф и слегка нахмурился, словно внезапная настойчивость речей Престимиона показала ему, что тот вовсе не такой смирный, каким казался раньше. — О, я с вами согласен, этому следует поскорее положить конец. До сих пор никто не утонул, но это рано или поздно случится, и тогда Файзиоло скажет парню, что пора заканчивать этот маскарад, и его тихо отошлют куда-нибудь на лечение, а на реке снова воцарится обычный порядок.

— Молю Божество, чтобы это было так, — произнес Септах Мелайн.

— А пока, — продолжал Симбилон Кайф, — будем считать, что у нас в Сти есть свой корональ, каким бы он ни был. Как сказала моя дочь, многое в наши дни идет не так. Свидетельством тому уже упомянутый печальный инцидент в нашем доме. — Он встал со своего небольшого трона. Аудиенция явно заканчивалась. — Сожалею о неудобствах, причиненных вам на реке, — сказал он, хотя в его тоне не слышалось ни капли сожаления. — Если вы будете так добры, что вернетесь с новой моделью вашего устройства и снова договоритесь о встрече с моими людьми, мы обсудим размеры капиталовложений в вашу компанию. Всего доброго, господа.

— Проводить их, отец? — спросила Вараиль.

— Гауон Барл проводит, — ответил Симбилон Кайф и хлопнул в ладоши, вызывая слугу, который принес ему кресло.

— Ну, по крайней мере в этом городе не плетут против меня заговор, — заметил Престимион, когда они вышли на улицу — Всего лишь богатый лунатик, которого граф Файзиоло неосмотрительно поощряет в его безумии. Уже легче. Когда вернемся обратно, отправим распоряжение Файзиоло прекратить эти безумные плавания молодого Карспа. И все эти разговоры о том, что он лорд Престимион, тоже.

— Так много безумия повсюду, — пробормотал Саптах Мелайн. — Что же происходит?

— Вы заметили, — сказал Гиялорис, — что мы пришли сюда просто просить о займе, а он очень быстро заговорил о капиталовложениях? Если бы у нас действительно была компания, производящая нечто стоящее, он, как мне кажется, вскоре захватил бы над ней контроль. Теперь я лучше понимаю, как он так быстро стал столь богатым.

— Люди такого сорта не пользуются репутацией мягких людей, — заметил Престимион.

— Но его дочь!.. — воскликнул Септах Мелайн. — Вот где скрыто благородство, милорд!

— Она тебе очень понравилась, не так ли? — спросил Престимион.

— Мне? Да, только абстрактно, потому что я не могу оставаться равнодушным к красоте и грации. Но ты знаешь, что я не испытываю потребности в обществе женщин. Это о тебе я думал, Престимион, о тебе, ведь ты громче всех пел ей хвалы, выходя отсюда.

— Она очень красивая женщина, — согласился Престимион. — Л для дочери такого грубияна поразительно хорошо воспитана. Но сейчас мне есть о чем подумать, кроме женской красоты. Например, о суде над прокуратором. О голоде в разрушенных войной районах. И еще о странных случаях безумия, возникающих снова и снова. Этот родственник графа Файзиоло, этот второй лорд Престимион, которому позволено свободно терроризировать реку! Кто более безумен, спрашиваю я: парень, который утверждает, что он это я, или Файзиоло, который терпит его выходки? Пошли. Давайте найдем гостиницу. А утром отправимся в Гоикмар. Там мы можем обнаружить трех Престимионов вместе с придворными!

— И пару Конфалюмов в придачу, — прибавил Септах Мелайн.

Из окна своей спальни на четвертом этаже дочь Симбилона Кайфа следила взглядом за тремя посетителями, пересекавшими мощенную булыжником площадь, направляясь к расположенному за ней общественному парку.

В каждом из них есть нечто необычное, думала Вараиль, что отличает их от большинства людей, которые приходили сюда просить денег у отца. Вот, например, тот очень высокий и стройный человек с грациозными, как у танцора, движениями: он разговаривал словно деревенщина, но это явно было притворством.

Б действительности он умный и сообразительный, это можно определить по пронзительному взгляду его голубых глаз, который мгновенно схватывал все происходящее и откладывал в голове для дальнейшего использования. И к тому же он хитрый и лукавый: каким бы прямодушным он ни хотел выглядеть, во всем, что он говорил, чувствовалась насмешка. Вероятно, опасный человек. А второй, тот крупный, который говорил очень мало, но с сильным зимроэльским акцентом: каким могучим он выглядел, какое ощущение огромной, жестко контролируемой силы исходило от него! Он похож на огромную скалу.

И третий, невысокий и широкоплечий… Взгляд у него просто неотразимый! Какое чудесное лицо, хотя ему совершенно не идут борода и усы — без них он выглядел бы очень красивым, подумала Вараиль. Он блестящий мужчина. В нем есть что-то царственное.

Мне трудно поверить, что такой человек всего лишь скромный купец, жалкий изготовитель счетных устройств. Он кажется гораздо более значительным человеком. Намного более значительным.

11

Они поднялись по Горе до уровня Сторожевых Городов и сделали остановку в Гоикмаре. Там, в общественном саду с танигалами и красными элдиронами, цветущими вдоль медленно текущего канала, берега которого покрывала короткая, красноватая трава, мягкая, как мех танги, они встретили нищего, оборванного и убогого седого старика. Он схватил одной рукой Септаха Милайна, а другой Престимиона и заговорил с ними на удивление требовательно:

— Милорды, милорды, уделите мне минутку внимания. Я продаю коробку денег по сходной цене. По очень сходной цене.

Глаза его, светившиеся острым умом, ярко блестели и смотрели очень пристально. И тем не менее он был одет в грязные тряпки, рваные и вонючие. Старый бледно-розовый шрам пересекал его левую щеку и пропадал у уголка рта. Септах Мелайн бросил взгляд поверх головы нищего, на Престимиона и криво усмехнулся: «Вот еще один жалкий безумец». Престимион, огорченный этой мыслью, мрачно кивнул.

— Коробка денег на продажу? — переспросил он. — Что ты имеешь в виду?

Очевидно, старик имел в виду именно это. Он вынул из старого полотняного мешка у пояса ржавый железный ящичек, сильно испачканный грязью и перевязанный широкими полосками выгоревшей, расползающейся кожи. Он поднял крышку, и ящик оказался доверху наполненным монетами крупного достоинства — десятками монет в один, пять и даже десять реалов. Он погрузил в них свои узловатые пальцы и перемешал — монеты издавали серебристый звон.

— Какие они красивые! И они ваши, милорды, назначьте любую свою цену.

— Послушай, — сказал Септах Мелайн, беря в руки одну серебряную монету и постукивая по ней ногтем. — Видишь эту надпись на ребре, сделанную старинными буквами? Здесь изображен лорд Ариок, понтифексом при котором был Дизимаул.

— Но ведь они жили три тысячи лет назад! — воскликнул Престимион.

— Даже немного раньше, по-моему. А это кто? Лорд Вильдивар, так здесь написано. А на обратной стороне лицо Трайма.

— А здесь, — вмешался Гиялорис, протягивая руку из-за плеча Престимиона и вытаскивая монету из ящика а потом озадаченно глядя на надпись на ней. — Это лорд Симинэйв. Ты знаешь о Симинэйве?

— Он был короналем при Калинтэйне, мне кажется, — ответил Престимион и сурово посмотрел на старика. — В этом ящике целое состояние! Пять тысяч реалов, по крайней мере! Зачем ты продаешь нам эти деньги по бросовой цене? Ты мог бы просто тратить эти монеты и жить как принц до конца своей жизни!

— Ах, милорд, кто поверит, что такой человек, как я, мог собрать подобные сокровища? Меня назовут вором и запрут в тюрьму навсегда. А это очень древние деньги. Даже я это понимаю, хоть и не умею читать: потому что лица всех этих короналей и понтифексов на них совершенно незнакомы. Люди с подозрением относятся к таким старым деньгам. Они откажутся их брать, потому что не знают таких правителей. Нет-нет.

Я нашел эту коробку возле канала, там, где дождем размыло берег. Кто-то закопал ее давным-давно, на черный день наверное, да так и не вернулся за ней. Только мне не на пользу, милорды, иметь так много денег. — Старик лукаво усмехнулся, показав редкие гнилые зубы. — Дайте мне… ну, скажем, две сотни крон, но в таких монетах, которые я мог бы тратить, — по десять крон или еще мельче, и ящик ваш, делайте с ним, что хотите.

Потому что я вижу вы люди знатные, милорды, и понимаете, как распорядиться такими деньгами.

— Он выжил из ума, этот старый осел, — С этими словами Гиялорис бросил монету обратно в ящик и постучал себя указательным пальцем по лбу. Никто не лись во все стороны, после чего, ворча себе под нос, в ярости зашагал прочь.

Все это внушало тревогу. Цель Престимиона заключалась в том, чтобы во время путешествия инкогнито вместе с друзьями увидеть изнанку жизни Маджипура, отличающуюся от жизни разодетых в золото лордов Замка. Но он не ожидал столкнуться с таким обилием темного и странного, таким множеством необъяснимых случаев иррационального поведения.

Может быть, нечто подобное всегда происходило в городах, думал он. Или, как предположил некоторое время назад Септах Мелайн, это все являлось результатом воздействия на умы наиболее чувствительных и неуравновешенных граждан — уничтожения памяти о войне. В любом случае это было неприятно. Но особенно Престимиону внушала тревогу мысль о том, что он в своем желании одним махом излечить рану, нанесенную планете мятежом Корсибара, несет ответственность за странную череду душевных расстройств, за эпидемию безумия, которая каждую неделю охватывает все больше людей.

В Минимуле, соседнем с Гоикмаром городе в поясе Сторожевых Городов, подобные признаки тоже проявлялись. Двух дней в этом городе Престимиону оказалось более чем достаточно.

Он слышал, что Минимул — город значительный и красивый, но в своем нынешнем настроении он показался ему удручающим: город состоял из отдельных групп тесно сгрудившихся высоких узких домов с белыми стенами, черными крышами и крохотными окнами, прижатых друг к другу, словно множество копий в связках. Крутые извилистые улочки, больше похожие на переулки, отделяли одну группу домов от другой.

И здесь он также слышал странный, пронзительный смех из открытых окон и видел нескольких людей, которые шли по улице с застывшими лицами и остекленевшим взглядом и сталкивались с другими людьми, куда-то спешащими и отчаянно рыдающими на бегу.

Временами ему снились тревожные сны. В одном к нему явился нищий из Гоикмара с ящиком монет, который, злобно ухмыляясь, открыл ящик и осыпал его сотнями, тысячами монет, пока они чуть не погребли его под своей тяжестью. Престимион проснулся, дрожа и обливаясь потом; но потом снова заснул, и на этот раз ему приснился другой сон: он стоял на краю красивого, отливающего перламутром озера вместе с Тизмет и тихо любовался закатным небом в розовых и изумрудных полосах. Откуда ни возьмись, к ним подошла темноволосая дочь Симбилона Кайфа и быстро столкнула покорно молчавшую Тизмет в воду, куда она и канула без следа. Престимион проснулся с хриплым криком, и Септах Мелайн, спавший на соседней кровати в гостинице, где они остановились на ночь, протянул руку и держал Престимиона за плечо, пока тот не успокоился.

В ту ночь в Минимуле он больше не смог уснуть.

Время от времени его сотрясала странная дрожь отчаяния, а перед самым рассветом ему на мгновение показалось, что всеобщее безумие дотянулось до него и захлестнуло своими ужасными, отравленными волнами. Однако он сумел подавить в себе это ощущение.

Что бы это ни было, он ему не поддастся. Но люди!

Планета!

— Думаю, с меня достаточно путешествий на этот раз, — сказал утром Престимион. — Сегодня возвращаемся в Замок.

В повседневной жизни Маджипура многое явно шло не так, и Престимион после возвращения отдал приказ, чтобы подготовка его официальных визитов в города Горы был ускорена. Никаких больше тайных поездок в убогих одеждах и с фальшивыми бородами.

В полном великолепии облачения короналя он поедет в шесть-семь самых важных городов из Пятидесяти и посовещается с графами и мэрами, определит размеры кризиса, который с такой быстротой охватил планету в первые месяцы его правления.

Но сначала, однако, необходимо было как-то решить проблему с Дантирией Самбайлом.

Он нанес визит магу Мондиганд-Климду, который к этому времени устроил себе резиденцию в нескольких пустых комнатах в дальнем конце двора Пинитора, где до захвата трона располагались апартаменты Кореибара. Престимион ожидал увидеть в них магические инструменты колдовского ремесла, астрологические схемы на стенах и груды таинственных, переплетенных в кожу фолиантов, полных премудростей магии.

Он видел такие в комнатах Гоминика Халвора, доктора магии, под руководством которого изучал темные искусства в Триггойне: фалангарии и двойные колбы, гексафоры и амматепиласы, армиллярные сферы и астролябии, перегонные кубы и тому подобное.

Но здесь ничего такого не было. Престимион увидел лишь несколько невзрачных на вид приспособлений, лежащих в непонятном порядке на верхних полках простого, некрашеного книжного шкафа, в кот тором не было больше ничего. Он понятия не имел о их предназначении — они легко могли оказаться счетными машинками или другими вполне прозаическими предметами, вроде того прибора, который Престимион якобы продавал в Сти. Или простыми геомагнитными приборчиками, которые он видел на полуночном базаре в Бомбифэйле, в ту ночь, когда впервые встретил Мондиганд-Климда, и которые су-сухирис с презрением отверг как бесполезные подделки. Маловероятно, чтобы Мондигад-Климд держал у себя подобные предметы, решил Престимион. Но его поразило, что их так мало.

Мондиганд-Климд обставил свои полупустые помещения только самой необходимой мебелью. В главной комнате Престимион увидел приспособление для сна, которое используют су-сухирисы, пару стульев для посетителей-людей и маленький столик, с небрежно разбросанными на нем малоинтересными на вид несколькими книгами и брошюрами. В других комнатах было вещей еще меньше, или они вовсе оставались пустыми, а древние каменные стены ничто не украшало.

Вся обстановка производила устрашающее впечатление стерильности.

— Кажется, это было беспокойное для вас путешествие, — сразу же произнес маг.

— Ты это видишь, не так ли?

— Не нужно даже владеть искусством магии, чтобы это заметить, ваша светлость.

Престимион мрачно улыбнулся:

— Это так очевидно? Да, наверное. И наяву, и во сне я видел очень многое, что предпочел бы не видеть. Все именно так, как мне сообщали: в мире царит безумие, Мондиганд-Климд. И в гораздо большем масштабе, чем я полагал.

Мондиганд-Климд ответил двойным кивком, но ничего не сказал.

— Некоторые бродят по улицам, как во сне, смеются сами с собой, плачут или кричат, — рассказывал Престимион. — Родственник графа Файзиоло в Сти называет себя лордом Престимионом и ради собственного удовольствия топит суда, которые ему попадаются на реке. В Гоикмаре… — Он вспомнил о тех трех монетах, которые сунул ему в руку нищий и которые были у него с собой, достал их из кармана и выложил перед Мондиганд-Климдом. — Это я получил от бедного старого сумасшедшего, который подошел к нам и хотел продать ржавый ящик, набитый серебряными реалами, за пригоршню крон. Посмотри, Мондиганд-Климд, этим монетам тысячи лет. Это лорд Сиррут, и лорд Гуаделум, а вот…

Су-сухирис выложил все три монеты в аккуратный ряд на своей худой, белой ладони. Левая голова бросила на Престимиона загадочный взгляд.

— Вы купили весь ящик, милорд?

— Как я мог? Но я дал ему немного денег в качестве милостыни, и он в ответ насильно навязал нам эти три монеты, а потом повернулся и убежал.

— Мне кажется, он не так безумен, как вы полагаете.

И вы правильно поступили, что отказались. Эти монеты фальшивые.

— Фальшивые?

Мондиганд-Климд накрыл монеты ладонью другой руки и некоторое время оставался неподвижным.

— Я чувствую колебания их атомов, — сказал он. — У этих монет сердцевина из бронзы и всего лишь тонкий слой серебра сверху. Я мог бы легко соскоблить верхний слой ногтем. Разве могли десятиреаловые монеты лорда Сиррута в основе своей быть бронзовыми? — Су-сухирис отдал обратно монеты. — Множество безумцев бродит по планете, милорд, но ваш бедный старик из Гоикмара не принадлежит к их числу. Он просто мошенник, вот и все.

— Это меня даже утешает, — ответил Престимион самым легкомысленным тоном, на который был способен в тот момент. — По крайней мере, хоть у одного еще сохранился здравый рассудок! Но откуда исходит все это безумие, как тебе кажется? Септах Мелайн говорит что оно может быть связано с уничтожением памяти: якобы в мозгу людей образовался вакуум — там, где прежде находились воспоминания о войне, — и этот вакуум заполнили разного рода странные мысли и идеи.

— Я вижу определенную мудрость в этой догадке, милорд. В определенный день несколько месяцев назад я почувствовал, как в меня входит какая-то пустота, хоть и не представлял себе ее причины. Но у меня хватило сил устоять перед натиском этой пустоты. Другим, очевидно, не так повезло.

Чувство вины и стыда охватило Престимиона после слов су-сухириса. Могло ли это быть правдой? Неужели из-за его решения, принятого спонтанно на поле боя у Тегомарского гребня, всю планету охватило безумие?

Нет, подумал он. Нет, и еще раз нет. Теория Септаха Мелайна неверна. Эти события не связаны друг с другом. Среди многомиллиардного населения планеты всегда найдется немалое число сумасшедших. И то, что мы столкнулись с таким количеством случаев именно сейчас, всего лишь простое совпадение.

— Как бы то ни было, — сказал Престимион, прогоняя от себя грустные мысли, — когда-нибудь потом мы выясним, правда ли это. А пока вот что: скоро мы снова покинем Замок на несколько недель или даже месяцев, чтобы нанести официальные визиты в некоторые города Горы. До моего отъезда следует закончить дело Дантирии Самбайла.

— И что бы вы хотели предпринять, милорд?

Ты говорил не так давно о том, чтобы вернуть ему воспоминания о гражданской войне. Действительно ли это возможно?

— Любое заклятие может снять тот, кто его наложил.

— Это сделали Хезмон Горе из Триггойна и его отец Гоминик Халвор. Но они уехали на север, домой, и если я их сейчас призову, они смогут вернуться лишь через много недель. Да и в любом случае они сами уже не имеют ни малейшего представления о том, что именно я попросил их сделать.

На лицах Мондиганд-Климда промелькнуло изумление.

— Неужели, милорд?

— Забвение было полным, Мондиганд-Климд. Исключением стали лишь Септах Мелайн, Гиялорис и я.

И с того дня ты — единственный, кто узнал о случившемся.

— Вот как?!

— Я вовсе не жажду, чтобы об этом узнал кто-то еще, даже Гоминик Халвор и его сын. Но Дантирия Самбайл был тогда главным организатором и вдохновителем захвата власти, и за это должен быть наказан, а карать человека за то, о чем он не знает, нехорошо.

Я хочу увидеть в нем хотя бы каплю раскаяния, перед тем как вынесу приговор. Или по меньшей мере хоть какое-то сознание заслуженное™ того наказания, к которому я намерен его приговорить. Скажи мне, Мондиганд-Климд, ты смог бы снять с него заклятие забвения?

Су-сухирис несколько мгновений не отвечал.

— Весьма вероятно, смог бы, милорд.

— Ты заколебался. Почему?

— Я обдумывал последствия такого поступка и увидел… ну, некоторые сомнительные моменты.

Престимион бросил на него озадаченный взгляд и нахмурился.

— Вырази свою мысль как можно яснее, Мондиганд-Климд.

Еще одна короткая пауза.

— Вы знаете, как я вижу будущее, милорд?

— Откуда мне это знать?

— Тогда позвольте мне объяснить. — Су-сухирис прикоснулся правой рукой к правому лбу, а потом к левому — Среди всех разумных существ известной вселенной, милорд, только представители моей расы обладают двойным мозгом. Не с двойной личностью, несмотря на наш обычай носить два отдельных имени, а просто с двойным мозгом. Одна личность разделена на две черепные коробки. Я могу говорить тем ртом или этим, как пожелаю; могу повернуть ту голову или эту, чтобы что-то увидеть; но все равно личность моя остается единой. Каждый мозг обладает способностью размышлять отдельно и независимо от другого. Но они также могут объединяться в общем усилии.

— Понимаю, — произнес Престимион, который почти ничего не понял и гадал, к чему клонит его собеседник.

— Вы думаете, милорд, что наше предвидение будущего достигается курением благовоний и бормотанием заклинаний, вызовом демонов и темных сил и тому подобным? Нет, милорд. Мы действуем не так. Такие колдуны, как чародеи из Тидиаса, могут пользоваться подобными методами, да еще своими бронзовыми треногами и разноцветными порошками, песнопениями и заклинаниями. Но не мы. — Он провел ладонью с растопыренными пальцами перед обоими лицами. — Мы устанавливаем связь между одним мозгом и другим.

Вихрь, если хотите, круговорот напряжения, когда нейтральные силы встречаются и кружатся вместе.

И этот вихрь помогает нам продвигаться по реке времени. Нам дано увидеть отдельные картины того, что лежит впереди.

— Они заслуживают доверия?

— Как правило, милорд.

Престимион попытался представить себе, на что это похоже.

— Вы видите реальные сцены из будущего? Лица людей? Слышите слова, которые они произносят?

— Нет, ничего подобного, — ответил Мондиганд-Климд. — Все гораздо менее конкретно и определенно, милорд. Это все субъективно, выражается во впечатлениях, намеках, едва уловимых ощущениях, интуиции.

Предвидение вероятных возможностей. Едва ли я смогу рассказать вам об этом достаточно понятно. Это нужно испытать. А это…

— Невозможно для того, у кого только одна голова.

Хорошо, Мондиганд-Климд. По крайней мере, твое объяснение кажется мне разумным. Ты знаешь, я больше доверяю рациональному мышлению, а ты? Я не слишком уверено чувствую себя среди магических заклинаний и ароматических порошков, и, наверное, так всегда и будет. Но в том, что ты говорил, есть научный аспект — или аспект, напоминающий научный. Телепатическое объединение двух твоих мозгов, темпоральный вихрь, круговорот, который несет твои предвидения по времени, — это мне осознать легче, чем всю суеверную чепуху пентаграмм и магических амулетов. Так скажи мне, Мондиганд-Климд, что ты видишь, когда заглядываешь в будущее по поводу возвращения воспоминаний прокуратору?

Снова возникла короткая пауза.

— Множество разветвляющихся дорог.

— Это я и сам вижу, — сказал Престимион. — Мне нужно знать, куда ведут эти дороги.

— Некоторые ведут к полному успеху всех ваших начинаний. Некоторые — к беде. А есть и такие, что уходят в неизвестность.

— Это мне не слишком поможет, Мондиганд-Климд.

— Есть чародеи, которые скажут принцу все, что он пожелает услышать. Я не из их числа, милорд.

— Понимаю. И благодарен тебе за это. — Пристимион с тихим свистом выдохнул воздух. — Дай мне хотя бы разумную оценку риска. Я чувствую моральный долг вернуть Дантирии Самбайлу прежнюю память — это необходимое условие для вынесения ему приговора. Ты видишь скрытую в этом опасность?

— Нет, если он останется вашим пленником до тех пор, пока приговор не будет приведен в исполнение, милорд, — ответил Мондиганд-Климд.

— Ты в этом уверен?

— У меня нет никаких сомнений.

— Тогда хорошо. Для меня это звучит достаточно убедительно. Пойдем в туннели, нанесем ему визит.

Прокуратор пребывал в гораздо менее радужном настроении, чем во время последнего разговора с Престимионом. Очевидно, дополнительные недели заключения сказались на его терпении и характере: во взгляде василиска, которым он одарил Престимиона, совсем не осталось приязни и веселья. А когда в камеру вслед за короналем вошел су-сухирис, пригнув головы под аркой входа, выражение лица Дантирии Самбайла стало откровенно злобным.

Но наряду с яростью в его аметистовых глазах таился страх. Престимион никогда прежде не видел ни малейшего следа отчаяния на лице прокуратора: он был человеком уверенным в себе, всегда владеющим своими чувствами. Но, по-видимому, при виде Мондиганд-Климда его самообладание дало трещину.

— Что это значит, Престимион? — ядовито осведомился Дантирия Самбайл. — Зачем ты привел в мою берлогу это инопланетное чудище?

— Ты несправедлив, обзывая его такими грубыми словами, — сказал Престимион. — Это не чудище, а Мондиганд-Климд, придворный маг, большой ученый и образованный человек. Он здесь, чтобы привести в порядок твой поврежденный мозг, братец, и полностью вернуть тебе воспоминания об определенных поступках.

Глаза прокуратором вспыхнули огнем.

— Ага! Значит, ты признаешь, что манипулировал моим мозгом! А в прошлый раз ты это отрицал, Престимион.

— Я этого никогда не отрицал. Я просто не ответил, когда ты обвинил меня в этом. Да, признаю: с твоим мозгом действительно кое-что сделали, и теперь я сожалею об этом. Сегодня я пришел, чтобы это исправить. И начнем мы сейчас же. Как ты собираешься это делать, Мондиганд-Климд?

От ярости и страха мясистое лицо Дантирии Самбайла покраснело и словно раздулось. Его широкие ноздри стали еще шире и походили на зияющие пропасти, а глаза сузились и превратились в щелочки, так что их странная красота исчезла и осталась только злоба. Он отпрянул назад, к сияющей зеленым светом стене камеры-пещеры, сердито размахивая руками, словно угрожая удавить су-сухириса, если тот посмеет к нему приблизиться. Из его глотки вырвалось нечто, напоминающее рычание.

Но этот ужасный звук внезапно перешел в мирное бормотание, раздувшееся лицо расслабилось, мясистые плечи опустились и обмякли. Он стоял в растерянности перед нависшим над ним чародеем и больше не делал попыток сопротивляться.

Престимион не знал, что происходит между ними, но было ясно, что идет какой-то мысленный обмен. Головы Мондиганд-Климда в странном оцепенении застыли на длинной, массивной колонне шеи. Два сужающихся черепа почти соприкасались макушками.

Нечто невидимое, но осязаемо-реальное парило в воздухе между су-сухирисом и Дантирией Самбайлом.

В камере царила пугающая, наэлектризованная тишина. И ощущение почти невыносимого напряжения.

Затем напряжение исчезло. Мондиганд-Климд отступил назад и кивнул своим странным двойным кивком с видом, очень похожим на удовлетворение.

Дантирия Самбайл стоял словно громом пораженный.

Он сделал пару неуверенных шагов назад и неуклюже повалился на стул у стены, где несколько секунд сидел, сгорбившись, обхватив голову руками. Но необыкновенная сила этого человека снова победила. Он поднял глаза. Постепенно к нему вернулась былая демоническая мощь, и это отразилось на его лице. Он свирепо улыбнулся Престимиону, ясно показывая, что вновь полностью стал самим собой, и сказал:

— Понимаю, в тот день у Тегомарского гребня все висело на волоске. Если бы я чуть точнее направил топор, то сейчас был бы короналем, а не пленником в этом подземелье.

— Высшее Божество руководило мною в тот день, Дантирия Самбайл. Тебе не суждено стать короналем.

— А тебе, Престимион?

— По крайней мере, лорд Конфалюм считал, что суждено. Тысячи хороших людей погибли, чтобы поддержать этот выбор. И все они были бы сегодня живы, если бы не твои злодеяния.

— Разве я такой уж злодей? В таком случае злодеями следует считать также Корсибара и его мага Санибак-Тастимуна. Не говоря уже о твоей подружке леди Тизмет, братец.

— Леди Тизмет дожила до осознания своей ошибки и доказала свое искреннее раскаяние, — холодно ответил Престимион. — Санибак-Тастимуна постигла кара на поле боя, он пал от руки Септаха Мелайна. Кореибар был просто глупцом; так или иначе, но и он мертв.

Из всех заговорщиков только ты остался в живых и можешь теперь задуматься над глупостью, порочностью и позорной никчемностью вашего мятежа. Подумай над этим теперь. Тебе предоставлена такая возможность.

— Глупость, Престимион? Порочность? Никчемность? — Дантирия Самбайл громко и задорно расхохотался. — Это твоя глупость, и величайшая глупость к тому же. Порочность и никчемность — это также относится к тебе. Ты говоришь о мятеже? Это ты поднял мятеж, а не Корсибар. Это Корсибар был короналем, а не ты. Его короновали в этом самом Замке; он сидел на троне! А ты и твои приспешники пожелали поднять против него восстание ценой стольких жизней, что и сказать страшно!

— Ты так считаешь?

— Это всего лишь правда.

— Я не стану спорить с тобой о юридических тонкостях, Дантирия Самбайл. Ты знаешь не хуже меня, что сын короналя не наследует трон отца. Корсибар просто захватил власть при твоей поддержке, а Санибак-Тастимун при помощи колдовского гипноза одурманил старого Конфалюма, чтобы заставить его согласиться.

— И для всех было бы лучше, Престимион, если бы ты оставил все как есть. Корсибар был идиотом, но добрым и простодушным человеком, который правил бы должным образом или по крайней мере не мешал бы тем, кто знает, как это делать. А ты, твердо решивший поставить свое клеймо на каждую мелочь, решивший в своей жалкой, мальчишеской манере стать великим короналем, которого запомнит история, приведешь всю планету к катастрофе и уничтожению, постоянно мешая…

— Хватит, — перебил Престимион. — Мне совершенно ясно, как тебе хотелось управлять планетой. И я посвятил несколько тяжелых лет моей жизни, чтобы по-твоему не случилось, — Он покачал головой. — Ты совсем не чувствуешь раскаяния, Дантирия Самбайл?

— Раскаяния? В чем?

— Хороший ответ. Ты сам вынес себе приговор.

И поэтому я считаю тебя виновным в государственной измене и приговариваю тебя…

— Виновным? А как насчет суда? Где мой обвинитель? Кто выступает в мою защиту? Где присяжные?

— Я — твой обвинитель. Ты предпочел не выступать в собственную защиту, и никто не выступит. Также нет необходимости в присяжных, хотя я мог бы позвать Септаха Мелайна и Гиялориса, если пожелаешь.

— Очень забавно. И что же ты сделаешь, Престимион, — прикажешь отрубить мне голову перед толпой на площади Дизимаула? Так ты наверняка попадешь в исторические хроники! Публичная казнь — первая за сколько лет? За десять тысяч? Вслед за ней, конечно, разразится гражданская война, так как разъяренный Зимроэль поднимется против тирана-короналя, который посмел казнить законного и помазанного прокуратора Ни-мойи за преступления, которые не в состоянии назвать.

— Да, мне следовало бы казнить тебя и наплевать на последствия, Дантирия Самбайл.. Но у меня другие планы. Мне недостает необходимого для этого варварства, — Престимион бросил на Дантирию Самбайла пронизывающий взгляд. — Я прощаю тебе те страшные преступления, в которых ты повинен. Однако ты навсегда лишаешься титула прокуратора и всякой власти за пределами своего поместья, хотя я оставляю тебе твои земли и состояние.

Дантирия Самбайл смотрел на него из-под полуопущенных век.

— Какой ты добрый, Престимион!

— Это еще не все, братец. Твоя душа — бездонный колодец, полный ядовитых мыслей. Это надо исправить, и мы это сделаем, прежде чем я позволю тебе покинуть Замок и вернуться домой, за море. Мондиганд-Климд, как ты думаешь, можно так изменить мозг человека, чтобы сделать его более благожелательным?

Избавить его от гнева и ненависти, как мы только что лишили его титула и власти, и отправить его на свободу более порядочным человеком?

— Ради всего святого, Престимион! Лучше бы ты отрубил мне голову, — завопил Дантирия Самбайл.

— Да, думаю, я смогу это сделать, милорд.

— Хорошо. Тогда принимайся за дело, и как можно быстрее. Сотри воспоминания о гражданской войне, которые только что восстановил, теперь, когда он увидел, что натворил и чем заслужил вынесенный мною приговор, а потом делай что нужно и преврати его в существо, достойное жить в цивилизованном обществе. Я очень скоро отправлюсь в путешествие, чтобы посетить Перитол, Стрэйв и еще несколько городов Горы. Я хочу, чтобы этот человек стал безвредным.

А когда я вернусь, Дантирия Самбайл, мы еще немного поболтаем, и если я решу, что можно рискнуть отпустить тебя на свободу, то ты наверняка выйдешь на волю. Разве я не добр к тебе, братец? И к тому же я твой милосердный и любящий родственник.

12

Строго говоря, это не было большим торжественным шествием. Такое шествие потребовало бы от него появиться перед народом в самых отдаленных уголках государства, не только в городах Алханроэля, но и на других континентах, в местах, о которых он имел лишь самое смутное представление: в Пидруиде, Нарабале, Тиломоне на дальнем побережье Зимроэля, в Толагае и в Нату-Горвину в жарком Сувраэле. Полное шествие заняло бы долгие годы. Слишком рано в начале царствования покидать Замковую гору на столь длительное время.

Нет, не пышное шествие — всего лишь официальный визит в некоторые из соседних городов. Но поездка была, несомненно, торжественной, и программа ее — сравнительно обширной. Корональ выехал через врата Дизимаула и двинулся вниз по Большому Калинтэинскому тракту в первом из длинной цепочки нарядных королевских экипажей. С ним отправились его братья, Абригант и Теотас, половина высших чиновников из его молодого правительства, Великий адмирал Гиялорис, советники Навигорн Гоикмарский и Белдитан, младший из Гимкандэйлов, Иеган из Малого Морпина и родственник Септаха Мелайна Дембитав, герцог Тидиасский, и многие другие. Сам Септах Мелайн остался в качестве регента в Замке: сочли, что лучше не оставлять Замок совсем без правителей, даже на несколько недель.

Престимион собирался остановиться в одном из городов всех пяти колец Горы. Мэров принимающих городов, конечно, известили за несколько недель, ибо им предстояло нести сокрушительное бремя расходов по обеспечению короналя и его свиты жильем и соответствующими развлечениями.

Малдемар среди Высших Городов был на особом положении. Это был родной город Престимиона, где он мог переночевать в своем большом родовом поместье, поохотиться на сигимойнов и билантунов в собственном охотничьем заповеднике, обнять верных слуг, которые служили еще его родителям и дедушке с бабушкой. Добрые жители Малдемара, для которых он был не только короналем, но их принцем и другом, пришли выразить ему свое почтение. Здесь он тихо попробовал выяснить у управляющих и дворецких, не было ли в последнее время каких-нибудь проблем с работниками. Ему ответили, что действительно происходит нечто странное: люди жалуются на то, что забывают самые обычные и не совсем обычные вещи, и случались даже серьезные происшествия, приступы тревоги и даже отчаяния, граничащие с безумием. Но это быстро проходит, сказали Престимиону, и не стоит сильно тревожиться по этому поводу.

Затем они отправились в Перитол, Внутренний Город, где семь миллионов людей жили в роскошном уединении среди самой живописной местности верхней части Горы. Малые горные цепи поражали своей дикой красотой, странные, пурпурные конические пики поднимались на огромную высоту среди серо-зеленых, каменистых равнин, а над всем этим возвышалась великолепная естественная каменная лестница прохода Перитол, по которой можно было спуститься к длинному пологому склону обширной средней части Горы. В Перитоле Престимиону тоже рассказывали истории о срывах и помешательствах, хотя все утверждали что они не стоят внимания, и настаивали, чтобы корональ отведал еще одно блюдо из острого, копченого мяса, которым славился этот город.

Все дальше вниз. Стрэйв, из числа Сторожевых Городов, город величайших архитектурных фантазий, где не найдешь двух хотя бы отдаленно похожих сооружений. Грандиозные дворцы соперничали друг с другом великолепными излишествами, многочисленными башнями и павильонами, бельведерами, куполами, ротондами и портиками, вырастающими отовсюду, словно гигантские грибы. Город только недавно снял официальный траур по графу Алексиду Стрэйвскому, умершему недавно, как говорили, от внезапного сердечного приступа. Новый граф, сын Алексида Верлигар, был еще совсем мальчиком. Его явно подавляло присутствие короналя, тем не менее он очень мило выразил свои верноподданнические чувства. Для Престимиона это был напряженный момент, так как он-то знал, что его старый друг и товарищ по охоте граф Алексид умер не от внутренней болезни, а от меча Септаха Мелайна во время битвы в долине Аркилона, в самом начале восстания Корсибара.

В Стрэйве тоже случались вспышки безумия, но и граф Верлигар, и остальные говорили о них с большой неохотой. Казалось, эта тема их смущает не меньше, чем жителей Малдемара.

Когда торжества в Стрэйве закончились, корональ и его спутники отправились к следующему пункту назначения. Это был Минимул с его белыми стенами, принадлежащий к числу Сторожевых Городов. А оттуда, через несколько дней, они совершили путешествие вниз по пологому боковому склону нижней части Горы до Гимкандэйла, одного из Свободных Городов, потом проехали еще сотню миль по извилистым дорогам у расширяющегося подножия Горы до последнего намеченного города, Норморка, второго по древности среди Городов Склона.

— Это темный и мрачный город, — шепнул Престимиону Гиялорис, когда их экипаж миновал до странности неприметные ворота, единственные в гигантской стене из черного камня вокруг Норморка. — « Я уже чувствую, как он на меня давит, а ведь мы только что въехали!

Престимион, который высунулся из окна экипажа и с улыбкой махал рукой толпе, стоящей вдоль дороги, тоже ощущал нечто подобное. Норморк вцепился в черные клыки скалистой гряды, которая называлась Норморкским хребтом, как загнанное животное цепляется за узкий карниз, недосягаемый для его врагов.

Высокая черная стена, защищающая город, — Престимион никак не мог понять, от кого, — была непропорционально большой по сравнению с располагавшимися за ней башнями из серого камня. Фантастически мощное сооружение, необходимость в котором невозможно объяснить никакими рациональными соображениями. А единственные крохотные ворота производили весьма странное впечатление. Разве это не Маджипур, где все живут в гармонии и мире? Зачем прятаться, словно испуганные мыши, таким жалким образом?

Но он — корональ всего Маджипура, как странных городов, так и прекрасных, и не ему осуждать тот способ, который выбрал этот город, чтобы явить себя миру. И поэтому он приветствовал жителей Норморка ослепительными улыбками и взмахами рук, обменивался с ними знаком Горящей Звезды и всеми способами показывал им, как рад, что посетил их чудесный город.

А Гиялорису он таким же шепотом ответил:

— Улыбайся! Сделай веселое лицо! Жители Норморка очень любят свой город, а мы здесь не в качестве его судей. Гиялорис.

— Любят, как же! Я бы лучше обнял морского дракона!

— Вообрази, что ты в Пилиплоке, — ответил Престимион. Меткое замечание, поскольку родной город Гиялориса, суровый Пилиплок, где ни одна улица ни на дюйм не отклонялась от жесткого плана, придуманного тысячи лет назад, считали мрачным и гнетущим все те, кто не родился в нем. Но легкомысленная шутка Престимиона, как это случалось довольно часто, прошла мимо сознания Великого адмирала. Гиялорис постарался изобразить на лице самую солнечную улыбку и высунул голову из окна экипажа, чтобы показать, как он счастлив лицезреть столь красивый город.

К счастью, стоял ясный, золотистый день, и серые каменные блоки, из которых были построены здания Норморка, отливали приятным блеском. Если смотреть изнутри городской стены, подумал Престимион, то в этом городе есть определенное задумчивое очарование.

А вот в похожем на крепость дворце графов Норморкских никакого очарования не было. Сплошная масса камня в изгибе стены, напоминающая огромного хищного зверя, готового наброситься на город, которым правит. На площади перед ним толпились люди, тысячи людей, а еще тысячи сгрудились на прилегающих узких улочках вокруг. «Престимион!» — кричали они. — «Престимион! Лорд Престимион!» Во всяком случае, так должны были звучать эти слова, но, отражаясь от грубых каменных стен вокруг, они становились неразборчивыми и превращались в гулкое, ритмичное уханье.

— Граф Меглис вышел приветствовать гостей. Еще одно новое лицо, Престимион плохо его знал. Он был каким-то дальним родственником Ирама, прежнего графа, который погиб на войне. Смуглый, широкоплечий и приземистый Меглис, так же мало возвышался над землей, как и тот замок, которым он теперь владел.

Его налитые кровью глаза и поразительно широкие промежутки между передними зубами, как верхними, так и нижними, производили отталкивающее впечатление. Что-то в его квадратном туловище и мощном телосложении напоминало Престимиону Дантирию Самбайла. Насколько было бы приятнее, если бы их сегодня принимал добросердечный рыжеволосый граф Ирам, этот превосходный гонщик на колесницах и весьма способный лучник.

Но Ирам погиб на службе у Корсибара, как и его младший брат Ламиран, а приветствие графа Меглиса выглядело искренним и достаточно сердечным. Он стоял на нижней ступеньке дворцовой лестницы, вытянув руки и улыбаясь широкой редкозубой улыбкой, выражающей полный и абсолютный восторг от того, что корональ Маджипура будет его гостем на сегодняшнем ужине.

Престимион вышел из экипажа. Гиялорис стоял слева от него, а сероглазый, умный Акбалик, племянник принца Сирифорна, офицер его стражи, — справа.

К удивлению Престимиона, граф Меглис не сдвинулся с места. Протокол требовал, чтобы граф приблизился к короналю, а не наоборот; но Меглис, продолжая улыбаться и держа руки широко расставленными, стоял на месте, шагах в двадцати или тридцати от них, словно ожидал, когда Престимион поднимется по ступенькам дворцовой лестницы.

Впрочем, ничего удивительного в его поведении, пожалуй, нет. Чего можно ожидать от человека, стремительно взлетевшего наверх без должной подготовки, получившего титул из-за безвременной смерти Ирама и его брата? Что может он знать о протоколе?

Однако кому-нибудь следовало его научить. Престимион, сам не любитель строгого соблюдения протокола, тем не менее едва ли мог позволить себе сделать первый шаг, а Меглис, казалось, не понимал, что от него требуется.

Итак, каждый из них оставался на своем месте, и мгновение замешательства все тянулось и тянулось.

Престимиону уже начало казаться, что нет никакого выхода из этого тупика, но тут случилось нечто неожиданное. Высокий женский голос в толпе крикнул:

«Ваша светлость! Ваша светлость!» Престимион увидел красивую молодую девушку — ей не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она отделилась от толпы и двинулась к нему, держа в руках роскошный букет из красных с золотом халатингов, ярко-желтых моригойнов, густо-зеленых треймонионов и множества других цветов, названий которых он не знал, переплетенных самым красивым образом.

Стража Престимиона немедленно бросилась вперед, чтобы преградить ей путь. Но ее смелость позабавила короналя. Он покачал головой и поманил ее пальцем. Поскольку приземистый урод граф Меглис продолжал тупо ждать наверху с позеленевшим лицом и растопыренными руками и, кажется, намеревался простоять так до скончания веков, то Престимион решил, что принять эти роскошные цветы из рук хорошенькой девушки будет приятным выходом из неловкого положения.

Она была очень привлекательна: высокая и стройная, немного выше его самого, с массой обрамлявших лицо пушистых золотисто-рыжих волос, с сияющими серо-фиолетовыми глазами. На ее очаровательном личике смешались страх, благоговение, нетерпение и — о, да — влюбленность. Другого слова не подберешь. Такого наивного обожания он еще никогда не видел ни в чьих глазах.

Вся дрожа, она протянула ему букет.

— Какие они чудесные, — сказал Престимион, принимая у нее цветы. — Я поставлю их на ночь рядом со своей кроватью. — Девушка залилась ярким румянцем, дрожащий рукой сделала знак Горящей Звезды и начала пятиться назад, но Престимион, очарованный ее застенчивой и невинной красотой, не хотел ее отпускать. Он сделал пару шагов в ее сторону. — Как тебя зовут, девочка?

— Ситель, ваша светлость. — Голос ее слегка охрип от страха. Она с трудом выговаривала слова.

— Ситель. Красивое имя. Ты живешь здесь, в Норморке? Ты еще ходишь в школу?

Она начала что-то отвечать, но Престимион не ее услышал, потому что в это мгновение на площади начался хаос. Из толпы внезапно выбежал еще один человек, худой бородач с безумными глазами. Он, словно лунатик, бросился вперед, диким голосом выкрикивая нечленораздельные слова и потрясая над головой зажатым в правой руке серпом с остро отточенным, сверкающим лезвием. Только девушка стояла между ним и Престимионом. Когда сумасшедший налетел на них, она машинально повернулась на шум и практически столкнулась с ним лицом к лицу.

— Берегись! — закричал Престимион.

Но у нее не было ни единого шанса. Без колебаний, не раздумывая, этот человек взмахнул серпом и скосил ее быстрым, нетерпеливым взмахом, будто хотел просто расчистить себе дорогу. Девушка отлетела в сторону, упала на мостовую и забилась в конвульсиях, сжимая руками горло. Со странной четкостью, появляющейся в подобные моменты, Престимион видел струйки крови, льющиеся сквозь ее сжатые пальцы.

Через мгновение безумец уже возвышался перед ним с высоко поднятым окровавленным серпом. Гиялорис и Акбалик, к этому моменту уже осознавшие, что происходит, бросились к короналю. Но другой человек первым оказался возле Престимиона. Мощного сложения юноша вырвался из толпы вслед за человеком с серпом, отстав от него всего на несколько секунд, и теперь действовал с поразительной быстротой. Он схватил убийцу за запястье правой руки и резко дернул назад. Серп выпал и с негромким звоном упал на землю, а потом отлетел в сторону, никому не причинив вреда.

Молодой человек согнул вторую руку, обхватил ею горло безумца и безжалостно свернул ему шею. Раздался резкий щелчок, и тот обмяк, голова его безвольно повисла. Юноша с презрением отшвырнул его прочь, словно сломанную куклу.

Он опустился на колени перед раненой девушкой, верхняя половина ее тела была вся залита алой кровью.

Она уже не двигалась. Громкий стон вырвался у юноши, когда он осмотрел ее ужасную рану Подавленный ужасом и горем, он на мгновение замер, а потом нежно поднял бедняжку на руки, встал и ушел в толпу со своей ношей.

Все происшествие заняло не более нескольких секунд у Престимиона закружилась голова, и он изо всех сил старался взять себя в руки.

Акбалик с мрачным лицом стоял над поверженным неподвижным убийцей, пригвоздив его к земле кончиком своего меча, словно ожидал, что тот снова вскочит и начнет размахивать серпом. Другие стражники тесным строем выстроились перед ошеломленными горожанами, загородив от них короналя. Гиялорис возвышался перед Престимионом, подобно стене.

— Ваша светлость! — воскликнул он в тревоге. — Вы не пострадали?

Престимион покачал головой. Серп его не задел, но испытанное потрясение было слишком сильным. Он быстро повернулся и зашагал вверх по ступенькам дворцовой лестницы к Меглису, который продолжал стоять с открытым ртом, словно утонувший хаббагог.

Королевская свита поспешно прошла во дворец. Кто-то принес чашу охлажденного вина, и Престимион жадно осушил ее. Образ окровавленной девушки, поверженной у него на глазах, умирающей, возможно уже мертвой, стоял у него перед глазами. И маньяк-убийца тоже: его дикие завывания, его безумные глаза, его сверкающий серп! Только по чистой случайности эта девушка стояла прямо перед ним. Иначе, не сомневался Престимион, он сейчас лежал бы мертвым на площади. Ее появление спасло его, как и появление этого крепкого юноши, который схватил убийцу за руку.

Как это необычно, подумал он, стать мишенью убийцы! Неужели хоть один корональ погиб подобным образом? Был зарезан на глазах у приветствующих его граждан каким-то человеком, размахивающим клинком? Едва ли. Это противоречило здравому смыслу. Корональ был олицетворением всей планеты; убить его все равно что уничтожить целый континент — отправить, скажем, весь Алханроэль на дно моря. Захват трона Корсибаром он еще мог понять: один принц, пусть даже необоснованно, оспаривал права другого на трон.

Но это безумие… пустота в душе человека, побуждающая его создавать пустоту вокруг… Престимион возблагодарил судьбу, что попытка не удалась. Не только за себя лично, но и от имени страны. Недопустимо, чтобы короналя зарезали на улице, словно животное на бойне.

Престимион повернулся к Акбалику.

— Найди этого парня и приведи его сюда. Я хочу знать, что с девушкой. — Потом обратился к Гиялорису:

— Что стало с убийцей?

— Он мертв, ваша светлость.

— Проклятие! Я не хотел, чтобы его убили, Гиялорис. Он должен был дать показания.

Акбалик, который уже подошел к выходу из дворца, остановился и обернулся.

— Ничего нельзя было поделать, милорд. У него сломана шея. Я стоял уже над трупом.

— По крайней мере, выясните, кто он такой. Просто маньяк-одиночка? Или мы имеем дело с заговором?

Теперь подошел Меглис и неуклюже засуетился, бормоча идиотские извинения, невнятно умоляя короналя простить его за эту непредвиденную случайность.

Престимион решил, что он весьма жалкая личность.

Еще одно последствие ужасного безумия Корсибара:

Цвет аристократии Маджипура погиб на войне, и слишком многие бразды правления оказались в руках глупцов или мальчишек.

Акбалик вернулся во дворец уже вечером. С ним пришел молодой человек, который спас жизнь Престимиону.

— Это Деккерет, — представил его Акбалик — Та девушка была его двоюродной сестрой.

— Была?

— Она умерла через несколько секунд, милорд, — произнес юноша. Его голос слегка дрогнул. Он был очень бледен и не мог смотреть в глаза Престимиону.

Было очевидно, что он охвачен горем, но держит себя в суровой узде. — Это ужасная потеря. Она была моим лучшим другом. И последние недели не могла говорить ни о чем, кроме как о вашем визите и о том, как ей хочется увидеть вас вблизи. И чтобы вы хотя бы мельком взглянули на нее, милорд. Я думаю, она была влюблена в вас.

— Я тоже так думаю, — ответил Престимион. Он пристально и внимательно всматривался в юношу, который произвел на него очень большое впечатление.

Престимион давно понял, что есть такие люди, качества которых ясно видны сразу же, — именно таким, несомненно, был Деккерет: умен, чувствителен, силен и физически, и духовно. И, вероятно, честолюбив. Несмотря на ужасную гибель хорошенькой кузины, юноша держался очень хорошо.

Престимиону вдруг пришла в голову одна идея.

— Сколько тебе лет, Деккерет?

— В прошлую пятницу исполнилось восемнадцать, милорд.

— Ты ходишь в школу?

— Мне осталось два месяца, милорд.

— А потом?

— Я еще не решил, милорд. Возможно, государственная служба. В Замке, если я смогу этого добиться, или на какой-либо другой должности в понтифексате.

Мой отец — купец, который ездит по городам, но меня это не привлекает. — А затем, словно ему было неинтересно говорить о себе, спросил:

— Тот человек, который убил мою кузину? Что с ним будет, милорд?

— Он мертв, Деккерет. Боюсь, ты слишком сильно дернул его голову назад.

— Вот как. Я не всегда осознаю собственную силу, милорд. Это плохо, что я его убил, ваша светлость?

— Честно говоря, я бы предпочел задать ему пару вопросов о причинах его поступка. Но в тот страшный момент от тебя едва ли можно было ожидать деликатности по отношению к нему. И хорошо, что ты действовал так быстро. Ты серьезно говорил о карьере в Замке, парень?

Щеки Деккерета порозовели.

— О, да, милорд! Мне хочется этого больше всего на свете!

— Если бы только все можно было устроить так же легко, как это, — ответил Престимион с благожелательной улыбкой. Он бросил взгляд на Акбалика.

— Когда мы поедем назад в Замок, он поедет с нами. Запиши его рыцарем-учеником и позаботься о том, чтобы он прошел ускоренный курс подготовки.

Возьми его под свое крыло. Я поручаю его тебе, Акбалик Будь его наставником.

— Я хорошо о нем позабочусь, милорд.

— Сделай это. Кто знает? А вдруг, мы сегодня нашли здесь следующего короналя? Случались и более странные вещи.

Лицо Деккерета вспыхнуло как огонь, он быстро моргал, словно такое ошеломляющее осуществление его самых смелых фантазий заставило его прослезиться и он старался это скрыть. Но затем он взял себя в Руки. Он с большим достоинством опустился на колеи перед Престимионом, поднял руку в торжественном приветствии, сделал знак Горящей Звезды и тихим, Дрожащим голосом произнес слова благодарности.

Престимион мягко велел ему встать.

— Ты далеко пойдешь, я уверен. И мне очень жаль, что так случилось с твоей кузиной. В те короткие мгновения, что я беседовал с ней, я понял, какой она была чудесной девушкой. Ее смерть еще долго будет преследовать меня. — Это были не пустые слова. Ужасное, бессмысленное убийство прекрасной девочки пробудило в нем мрачные воспоминания. Он поднялся и сказал Гиялорису:

— Пошли сказать Меглису, что сегодняшний банкет отменяется, если он еще сам этого не сообразил. Пусть мне принесут легкий ужин в мои комнаты. Я никого не желаю видеть и ни с кем не хочу разговаривать, ясно? Утром мы отправляемся в Замок.

Корональ провел вечер один, в мрачной задумчивости. Его не покидало воспоминание о сверкающем серпе, о брызнувшей крови. Нежное личико девушки, широко раскрытые, полные обожания и страха глаза, вставали перед ним сквозь клубящийся туман и превращались в совершенно другое лицо — лицо Тизмет.

Снова и снова его измученный мозг возрождал мрачную сцену, которая столько раз прежде возникала в его воображении: залитое кровью поле среди Белдакских болот в последние мгновения битвы у Тегомарского гребня, чародей Санибак-Тастимун, отступающий перед Тизмет с кинжалом в руке…

Он не смел уснуть, зная, какие сны посетят его этой ночью. В его багаже лежало несколько книг. Он наугад выбрал одну и читал до глубокой ночи. «Высоты Замковой горы» — так называлась книга: древний эпос о давно минувшем прошлом, легенды о доблестных короналях, отправившихся в отдаленные и опасные уголки планеты. Он с радостью углубился в ее страницы.

Действительно ли они существовали, эти древние, победоносные герои, или были лишь придуманными чьей-то фантазией именами? И напишет ли кто-нибудь когда-нибудь поэму о нем, трагическом и героическом лорде Престимионе, который любил и потерял сестру своего врага, а потом…

Раздался стук в дверь. Так поздно?

— Кто там? Что случилось? — спросил Престимион, не пытаясь скрыть раздражение.

— Гиялорис, милорд.

— Мне сегодня хочется остаться одному.

— Я знаю, Престимион. Но пришло срочное послание от Септаха Мелайна из Замка. Оно адресовано тебе лично и требует немедленного ответа. Нельзя ждать до утра.

— Ладно. — Престимион вздохнул, отбросил книгу и пошел к двери.

На письме стояла личная печать Престимиона. Значит, Септах Мелайн прислал его как регент. Возможно, оно действительно срочное и связано с покушением на его жизнь сегодня днем. Он поспешно сломал красный сургуч и развернул письмо.

— Нет! — через секунду воскликнул он, пробежав глазами послание. В висках застучало. Он закрыл глаза. — Ради всех демонов Триггойна, нет!

— Милорд?

— Вот. Читай сам.

Послание было коротким. Даже Гиялорису, который медленно водил пальцем по строчкам и про себя проговаривал их, потребовалось всего несколько секунд, чтобы осознать его смысл.

Он поднял глаза. Его суровое лицо посерело от шока.

— Дантирия Самбайл удрал из Замка? И Мандралиска тоже? Направились в Зимроэль, так здесь сказано, чтобы создать оппозиционное правительство. Но это невозможно. Как это могло случиться? Ты не думаешь, Престимион, что Септах Мелайн так шутит?

Престимиону удалось мрачно улыбнуться.

— Даже его чувство юмора не заходит так далеко, Гиялорис.

— Дантирия Самбайл! — воскликнул Гиялорис, беспокойно шагая по комнате. — Все время Дантирия Самбайл! Здесь кроется предательство. Если бы только мы не колебались и казнили его, прямо на поле боя, этого бы никогда…

— Если бы! Если бы! Сейчас об этом думать бесполезно. — Престимион снова взял письмо и молча уставился на него, перечитывая снова и снова, словно надеялся, что его смысл изменится и станет не столь ужасным.

Но он не менялся. А у него в ушах звучали слова Мондиганд-Климда, сказанные в тот день, когда они обсуждали увиденное магом в будущем, размышляя о возможных последствиях возврата Дантирии Самбайлу утраченных воспоминаний; — «Я видел… Множество разветвляющихся дорог…»

«Да, — подумал Престимион. — Множество разветвляющихся дорог. И теперь я должен пройти их все».