Лилит

Глава 3 ВОРОН

Я обернулся и посмотрел назад – там все было расплывчатым и изменчивым: так бывает трудно отличить облако от горного склона и туман от поля, над которым он висит. Ясно было одно – ничего подобного я никогда не видел. Мое воображение увлекло меня в мир иллюзий и мне надо было до чего-нибудь дотронуться, чтобы развеять наваждение. Я вытянул руки и пошел в этом направлении, ощупывая пространство вокруг себя. Если бы мне повезло, то там, где я не мог ничего разглядеть, я, возможно, смог бы что-нибудь нащупать. Но искал я напрасно.

И тогда я инстинктивно повернулся к ворону, как к единственному живому существу, находящемуся поблизости. Ворон стоял неподалеку, глядя на меня с выражением одновременно почтительным и насмешливым. Внезапно до меня дошло, насколько абсурдно искать поддержки у подобного существа, и я, ужаснувшись, снова затравленно и смущенно огляделся по сторонам.

Не попал ли я, часом, в страну, в которой материальные связи и физические законы нашего мира являются недействительными? Может ли человек одновременно стремиться в царство порядка и быть игрушкой беззакония? Все же я видел ворона, чувствовал под ногами землю, слышал шум ветра в траве.

– Как я сюда попал? – спросил я, видимо, слишком громко, так как тут же получил ответ на этот вопрос.

– Вы прошли сквозь дверь. – ответил странный и довольно грубый голос.

Я оглянулся назад, затем посмотрел вокруг, но рядом не обнаружилось ни единого человеческого существа. Я пришел в ужас оттого, что, похоже, безумие занесло надо мной свою костлявую руку… Смогу ли я впредь доверять своему сознанию и своим чувствам? И в тот же миг я понял, что это ворон говорил со мной, так как он с выжидающим видом стоял рядом и смотрел на меня снизу вверх. Несмотря на то, что солнце не светило, птица отбрасывала тень, которая казалась частью ее самой.

Я умоляю моего читателя отнестись с пониманием к моей попытке быть вразумительным, если в данном случае понимание между нами действительно возможно. Я находился в мире (или назовем это «состоянием вещей», «структурой условий» или «идеей существования»), так мало согласном с обычаями и образом жизни нашего мира (который мы привыкли считать единственным), что лучшим способом описать или объяснить его будет беглый набросок того, что мне удалось пережить.

Я, правда, начинаю опасаться, что взялся за непосильный труд, пытаясь рассказать о том, что заведомо не могу объяснить, потому что никогда мне не подобрать слов, соответствующих образам в моей голове.

Я наговорил уже много такого, от чего бы с радостью отказался, если бы знал, как найти более точную замену своим высказываниям. Но как только я пытался описать реальность подходящими сочетаниями слов, я оказывался в странном положении: вещи, о которых я говорил, теряли очертания, а я чувствовал себя так, как чувствует себя только что проснувшийся человек, когда хорошо знакомые предметы его привычного обихода меняются до неузнаваемости.

Я подумал, что птица, которая может обратиться к человеку на его собственном языке, имеет право как минимум на вежливый ответ.

Привычка каркать придавала некоторую резкость его голосу, но он, этот голос, не казался неприятным. А то, что он сказал, все же проливало некоторый свет на происходящее со мной. И потом, он не был груб… Я возразил:

– Ни через какую дверь я не проходил.

– Я видел, как вы прошли сквозь нее! – решительно, но вежливо заявил ворон. – Я видел это своими собственными старыми глазами!

Я упорствовал:

– Сроду не видел никаких дверей!

Он ответил:

– Конечно же, не видели! Все двери, с которыми вы были знакомы до сих пор, вели внутрь, а вот теперь вам попалась одна, которая ведет наружу! Должно быть, вам это странно, – задумчиво продолжал он, – что большинство дверей приводило вас внутрь!

– Вы меня очень обяжете, если скажете мне, где я нахожусь.

– Это невозможно! Вы же ничего не знаете о пространстве и местах, которые в нем есть. Есть, пожалуй, единственный способ несколько приблизиться к понимаю того, где вы, – начинайте чувствовать себя здесь как дома.

– Но как начать?.. Вокруг все так странно!

– Займитесь чем-нибудь.

– Чем?

– Чем хотите. Скоро вам станет лучше. Видите ли, до тех пор, пока вы не у себя дома, вам будет казаться, что отсюда очень трудно выйти, хотя все, что действительно надо сделать, – это просто взять и войти.

– Мне показалось досадным то, что сюда слишком просто попасть! В другой раз я и пробовать не стану!

– Вы ошиблись, попав сюда, вполне возможно, что вы когда-нибудь ошибетесь еще раз, и выйдете отсюда. Пока же вам выпало несчастье понаблюдать.

– Вы никогда отсюда не выходите, сэр?

– Иногда мне бывает угодно. Но ненадолго и недалеко.

Ваш мир недозрелый, одновременно детски наивный и чересчур самодовольный; видите ли, он не слишком подходящее место для старого ворона, а это я – к вашим услугам!

– Выходит, я ошибался, считая человека существом высшим по отношению к птице?

– Очень может быть. Мы не тратим сил нашего ума на то, чтобы определить главенство; мы принимаем человека и птицу такими, какие они есть… Знаете, по-моему, теперь моя очередь задать вам вопрос!

– Вы имеете полное право. У вас наилучшее из прав, – ответил я, – оно определяется тем, что вы можете это сделать.

– Прекрасно! – прервал он меня. – А теперь скажите мне, кто вы такой; конечно, если вам случайно это известно.

– Как это может быть мне неизвестно? Я – это я, такие вещи нужно знать!

– Если вы знаете, что являетесь собой, то вы должны быть уверены, что вы не есть кто-то другой! Но точно ли вы – это вы? Вы ручаетесь, что вы не свой собственный отец? О! Прошу прощения!.. Или дурак при собственной персоне? Молю, ответьте, кто вы?

В конце концов я начал понимать, что мне вряд ли удастся дать ему вразумительный ответ о том, «кто есть я собственно». А в самом деле – кто я? Ведь это и впрямь не ответ на вопрос, мало ли кто может быть – «я»!

И тут я понял, что был с собой совсем незнаком, не знал, кем я был раньше; и у меня даже нет точки опоры для того, чтобы определиться, что я – не кто-то иной. Что касается того имени, которое было у меня в собственном мире, так я его забыл! Более того, не собирался тратить время на то, чтобы его вспомнить, так как оно все равно ничего не значило, а то, что оно могло бы значить, не имело для этого мира никакого значения. К тому же я почти забыл, что там у каждого была привычка носить имя! Поэтому я промолчал, и это было мудро, ибо что же я мог сказать такому существу, как этот ворон, которое видело сквозь случайное, внешнее сущность предмета?

– Посмотри на меня, – сказал он, – и скажи мне, кто я такой.

Пока он говорил, он повернулся ко мне спиной, и я тут же его узнал. Конечно же, это не ворон, а человек выше среднего роста, сутулый и очень тощий, одетый в черный длинный фрак. Снова он повернулся, и я увидел, что он – ворон.

– Я видел вас раньше, сэр, – сказал я, чувствуя себя не столько удивленным, сколько одураченным.

– Как вы можете это утверждать, если вы видите меня со спины? – возразил он. – Вы себя когда-нибудь со спины видели? Да вы себя вообще никогда не видели! А теперь отвечайте: – кто я?

– Простите, – ответил я. – Я полагаю, некоторое время вы служили библиотекарем в нашем доме, но кто вы еще, я не знаю.

– Почему вы извиняетесь?

– Потому что я принял вас за ворона, – сказал я (а он был передо мной – как раз вороном, который мог выглядеть как птица и как человек).

– Вы вовсе меня не обидели. – ответил он. – Называя меня вороном, вы позволяете мне быть тем, что удовлетворило бы самые высокие запросы моих друзей. В связи с этим я преподам вам урок: никто не может утверждать, что он есть кто-то до тех пор, пока он не будет уверен в том, что он вообще есть, и не будет знать, кто именно есть. Действительно, никто не может быть самим собой так же, как не может быть чем-то пустое место. Это значит больше, чем вы сейчас можете разглядеть, но не больше того, что вам необходимо знать. Я боюсь, вы оказались здесь слишком рано, но не упустите случай сделать это место своим домом, ибо дом (можете вы это осознать или нет) – это единственное место, в которое вы можете только войти, и из которого вы можете только выйти. Есть места, в которые вы можете войти, есть места, из которых вы можете выйти, но единственное место (если вам посчастливится его найти), откуда вы можете выйти и наоборот, – это дом.

Он отвернулся, чтобы уйти, и снова я увидел перед собой библиотекаря.

Он появился не для того, чтобы снова превратиться, но чтобы лишь подобрать свою тень. Понимаю, это звучит дико, но я ничего не могу с этим поделать.

Я смотрел ему вслед, пока он не исчез, но скрыло ли его расстояние, или он просто исчез среди вереска, я не знаю.

Я подумал: может быть, я уже умер и не знаю об этом? Может быть, я сейчас в том, что мы обычно называем потусторонним миром? И мне придется скитаться, отыскивая свое место в нем? Как я смогу почувствовать себя здесь дома? Ворон сказал, что я должен здесь делать что-то… Что? И сделает ли это меня кем-то? Ведь сейчас я, увы, никто!

Я выбрал путь, по которому ушел мистер Рэйвен, и не спеша поплелся следом. Вскоре я увидел лес высоких тонких сосен и свернул туда. Лесной запах встретил меня на полдороге, и я поспешил скрыться в нем.

Я окунулся в его хмурый полумрак и заметил, как между двух стволов что-то блестит. Это нечто не имело цвета, но было больше всего похоже на то, как дрожит прозрачный горячий воздух, поднимаясь вверх над прожаренной солнцем землей в солнечный полдень, вибрируя, как натянутые струны музыкальных инструментов. Это нечто нельзя было разглядеть лучше по мере того, как я приближался, а когда я подошел вплотную, оно исчезло, только формы и цвет деревьев странно менялись вдали. Я собирался пройти между стволов, но ударился обо что-то, споткнулся и упал.

Когда я поднялся, я увидел перед собой деревянную стену чердачной комнаты. Я огляделся и – вот оно, зеркало, но черный орел казался только что усевшимся на свой насест. И ужас охватил меня.

Я побежал. За стенами комнатки у заброшенных пространств чердака был жуткий, сверхъестественный вид. Казалось, они долго ждали чего-то, и оно пришло, а теперь они снова ждут! Дрожь пробрала меня на ступенях продуваемой сквозняком лестницы. Дом стал казаться мне странно большим. Что-то вознамерилось прыгнуть на меня сзади. Я ринулся вниз по спирали лестницы, ударился о стену и упал, снова поднялся, снова побежал. Ниже этажом я потерял дорогу и рыскал по нескольким коридорам, прежде чем нашел верхушку следующей лестницы. Наверху главной лестницы я немного пришел в себя и спустя несколько минут уже переводил дыхание в библиотеке.

Ничто и никогда больше не заставит меня подняться по этим ужасным ступеням! Чердак наверху будто нависал над всем домом!

Он довлел всему, грозя выжить меня отсюда. Обширный череп здания был полон таинственных существ, каждое из которых в любой момент могло появиться здесь, рядом со мной, в библиотеке. Нигде я не был в безопасности!

Я уеду! Я продам это страшное место, где невидимая дверь всегда открыта нелюдям другого мира. Я куплю себе скалу в Швейцарии и построю на ней одноэтажное деревянное гнездилище. И никаких чердаков! Этот мой дом будет укрыт каким-нибудь огромным старым горным пиком, под сень которого не спускается ничего более страшного, чем, скажем, несколько тонн горного обвала…

Я знал, что эти мысли – глупость, и больше ничего; я все время чувствовал в них несомненный оттенок нездоровой, издевательской шутки. Но внезапно все это прекратилось, и мне снова показалось, что я слышу вороний карк.

«Если я так плохо знаю даже свой чердак, – подумал я, – то что же сможет защитить меня от собственного рассудка? Могу ли я сказать, что именно в данный момент он производит? Что он преподнесет мне в следующий момент, месяц, год? Что есть средоточие моего рассудка? Что за моими мыслями? Тут ли я? Кто, что я?». Сейчас я не мог ответить на этот вопрос так же, как тогда, когда ворон задал его там… Где? В чем?..

Я сказал это и сдался – я действительно ничего не знаю ни о себе, ни о вселенной.

Я встал, спеша через комнату к потайной двери, куда изувеченная книга, застрявшая в ряду обезличенных, бестелесных, неживых книг, манила меня. Я опустился на колени и открыл ее настолько, насколько это было возможно, но ничего не увидел. Снова я встал, зажег свечу и, заглядывая внутрь, будто в разверстую пасть, установил, что в книге – стихи. Это открытие мне было трудно вынести. Начала строк можно было различить на левых страницах, и концы сток – на правых, но я не мог, конечно, сложить из всего этого целую строку. Также было невозможно, читая, получить какое-то представление о духе стиха.

Но эти простые слова разбудили во мне странные чувства; описать их невозможно.

Есть мечты, стихи, музыкальные фразы и картины, которые будят неведомые до того чувства, новые по цвету и форме, – открытия духа, как бы испытанные дотоле. Некоторые фразы, полутона строк, даже сама индивидуальность некоторых слов задели меня так, словно тронули меня ароматом идеи, возбудили во мне острейший интерес к тому, в чем сила этих стихов: их многозначность, притягательность или внушение.

Я переписал несколько самых длинных различимых отрывков и попытался добросовестно заполнить недостающие части строк, но без малейшего успеха. Единственное, чего я достиг этим, была такая усталость, что я отправился спать, заснул мгновенно и спал хорошо.

А утром все страхи пустых чердачных пространств оставили меня.